АЛЬТЕРНАТИВЫ РОССИЙСКОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ СОВЕТ ПО НАЦИОНАЛЬНОЙ СТРАТЕГИИ Аналитический доклад, выполненный по заказу

СОВЕТ ПО НАЦИОНАЛЬНОЙ СТРАТЕГИИ
АЛЬТЕРНАТИВЫ РОССИЙСКОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ
Аналитический доклад, выполненный по заказу
РИО - Центр
Д.э.н. Дискин И.Е.
Москва, 2007
1
ОГЛАВЛЕНИЕ.
Введение.
1. Российская модернизация: теоретические подходы и анализ
специфики.
1.1. Теории модернизации и смежные направления.
1.2. Социальная трансформация: модернизационная рамка.
1.3. Модернизационные парадигмы.
1.4. Российская модель модернизации.
3.
11.
11.
29.
48.
63.
2. Смена модернизационной парадигмы.
87.
2.1. Глобальные и внутренние вызовы, противоречия
модернизации.
87.
2.2. Трансформационная эволюция и «новая Россия».
111.
2.3. Исчерпанность традиционной парадигмы российской
модернизации.
133.
2.4. Национально-демократическая модернизация: сущность и
противоречия.
142.
3. Задачи национально – демократической модернизации.
3.1.Характер переходного периода.
3.2. Макросоциальные и государственные ориентиры.
3.3. Экономические требования.
151.
151.
163.
175.
Заключение.
187.
Библиография.
195.
2
Введение.
Сегодня вопрос о новом модернизационном проекте для России
перемещается все ближе к центру национальной повестки дня. Предметом
обсуждения становится уже не столько настоятельность такого проекта, сколько
его цели
и возможные альтернативы, основания стратегии такого
модернизационного проекта. Это обусловлено целым рядом факторов.
Во-первых, началось доктринальное самообоснование российского
политического класса. Завершение восстановительного периода требует от
российского политического класса выработки сколько-нибудь внятной,
содержательной (т.е. выходящей за рамки примитивного утилитаризма)
стратегии, легитимирующей его претензии на власть. Исторические
обстоятельства существенно ограничили многообразие идеологических
доктрин, которые могли бы использоваться в этих целях. В силу этого
предпринимается попытка использовать концепцию модернизации как
идеологически нейтральную, способную стать основой для широкого
общеэлитного консенсуса.
Во-вторых, «непереваренное прошлое». «Похмелье» от результатов
первого этапа реформ, использовавших идеи модернизации самым пошлым
образом, в виде прямого переноса существующих на Западе институтов, вне
анализа исторического и проблемного поля, причин успешного их
функционирования «по основному месту жительства», в иных социальных
обстоятельствах, заставляет искать лекарство, осмысливать историю болезни.
Такое осмысление в принципе способно предотвратить влезание в новые
социально-политические
«буераки». Хотя это, как показывает опыт
«монетизации льгот» и проведения муниципальной реформы, не всегда удается.
История учит лишь способных учеников.
Эхо прошлого, memento mori все больше звенит набатом в головах у
политиков, задумывающихся о своем политическом будущем. Не обходят
схожие заботы и исследователей, для которых не идеологическая
ангажированность и сервильность, а адекватное осмысление реальности
является основой миссии. В этой связи возникает серьезный теоретический
импульс разобраться в «степени вины» действующей модернизационной
парадигмы.
В-третьих, дают о себе знать все более грозные вызовы будущего.
Трансграничное геополитическое и цивилизационное положение России, ее
контроль над целым рядом ресурсов, борьба за которые, по мнению
большинства экспертов, составит существо политики первой трети XXI века
(речь идет не только о т.н. «петрополитике») превращают нашу страну в объект
самого серьезного давления. И дело, при наличии хоть какой-либо слабости, не
ограничится soft power. Уже сегодня видно возрождение всех калькуляций
холодной войны. Необходимо теоретическое основание стратегии наращивания
3
российской мощи, прежде всего, в ее социально-политическом и
экономическом измерениях.
Одновременно имеются существенные внутренние императивы развития.
Огромный разрыв между сформированными у большинства населения
представлениями о «нормальном» образе жизни, с одной стороны, и реальной
социально-экономической ситуаций, с другой, будет оставаться мощным
дестабилизирующим фактором. История знает много примеров как из
мифологизированных воспоминаний о «золотом веке» рождались социальные
потрясения, рушившие плоды упорного труда ряда поколений.
Сюда же следует отнести притязания наиболее активной части населения,
прежде всего, молодежи. Императив активной части молодежи недискутабелен.
Либо им дадут возможность принять участие в захватывающем приключении в созидании «новой России», где их ждет подлинный успех, либо good buy
Russia (как в прямом, так и в переносном смысле).
Должен повторить свой ранее высказанный тезис: либо Россия будет
великой, либо ее не будет вовсе (в качестве значимого геополитического и
социально-политического субъекта). Но величие России сегодня – это уже не
только и не столько ее силовое могущество, но эффективная экономика,
процветание народа, возможности развития для всех и для каждого.
Также следует учитывать и внешнеполитическую проекцию российского
модернизационного проекта. Сегодня одним из серьезных инструментов soft
power становятся концепции модернизации, развития в целом, претендующие
на универсальность или, по меньшей мере, на широкое распространение/1/.
Притязания на роль одного из глобальных игроков неосновательны без
выдвижения собственной модели модернизации, без демонстрации успеха в
реализации соответствующего проекта. Американский и китайский проекты «на
столе». Европа явно стремится выдвинуть свой. А что Россия?
Обсуждая проблему модернизации России, следует сразу же объясниться
по поводу постмодерных искусов. «Продвинутые» интеллектуалы морщит
носы: «зачем обсуждать проблемы модернизации в эпоху постмодерна».
Но, во-первых, реально идущие процессы многомерной глобализации
явно в родстве с предшествующими модернизационными представлениями.
Налицо та же явная ориентация на рационализм и эффективность, жесткая, даже
чересчур, приверженность избранным ценностным ориентирам. Стратегии
преобразований, проводимые в странах, показывающих высокие темпы
развития, явно основываются на модернизационных представлениях.
Игнорировать этот факт ради следования философской моде, по меньшей мере,
недальновидно.
Во-вторых, дискурс постмодерной критики идеи модерна как такового,
как показывает анализ, все же локализован в кругах гуманитарной элиты. Эти
идеи оказывают достаточно мало влияния на практику социального,
экономического и политического функционирования в мире. Напротив, те
4
круги, которые определяют логику мирового развития, руководствуются
жесткой рациональной, если не эгоистической логикой. Там же, где
постмодернисты обретают влияние на реальные процессы, там немедленно
возникают серьезные потрясения.
В-третьих, даже если постмодернисты правы относительно заката эпохи
модерна, то все же нужен очень серьезный анализ того насколько этот «закат»
актуален для современной России с ее довольно специфическими проблемами,
сильно отличными от предположительно «постмодерного» Запада. Тот факт,
что мы живем в одном физическом времени, вовсе не означает, что мы живем с
ним и в одном социокультурном и социополитическом временах и
пространствах, т.е. вовлечены в решение одних и тех же проблем исторического
развития.
Именно
общность
переживаемых
проблем
определяет
принадлежность к тому или иному культурному и социально-политическому
пространству. Более того, именно выявление соответствующих различий в этих
«временах» и «пространствах» позволит многое понять в актуальных проблемах
российской модернизации.
Нам крайне необходим свежий взгляд на теорию модернизации через ее
проекцию на актуальные проблемы отечественного развития. Прежде всего,
нужно развеять многие мифы, порожденные тем, что исходные представления
об этой теории сложились нашей стране в период борьбы с ней, как с
«идеологическим оружием империализма». В результате этого, в период
«смены вех», когда без разбора многое приветствовалось лишь потому, что оно
же ранее отвергалось по идеологическим соображениям, теория модернизации
стала рассматриваться в качестве единственно верной. При этом даже не сама
теория модернизации в ее современном виде, а ее мифологизированное
отображение, собранное из эклектических осколков позиций ее ныне забытых
эпигонов. В то же время нам нужен содержательный анализ, а не новая
идеологизированная версия происхождения этой теории/2/.
Также нам действительно нужен свежий взгляд на собственные проблемы,
который возникает при «просеивании» этих проблем через упорядоченное
«сито» теоретического анализа. Это хороший предохранитель от столь частого
и столь дорого стоящего нашей стране стратегического легкомыслия. Но это
«сито» надо выбирать под «муку», под характер проблем, стоящих перед нашей
страной. При этом оно все же должно оставаться «ситом», отделяющим
качественную муку обоснованных суждений от всяческой идеологизированной
и, просто, дилетантской шелухи.
Для этого нам не следует дожидаться результатов длительной и мало
подъемной попытки модернизации теории модернизации. Нам нужна более
посильная, но крайне актуальная работа по использованию достижений этой
теории для выстраивания национальной стратегии модернизации.
Прежде всего, необходимо выявить проблемы, актуальные для нашей
страны, и сопоставить их с теми, которые уже обсуждались в рамках теории
5
модернизации. Это позволит использовать предлагаемые рекомендации и
оценить предупреждения теории, вникнуть в уроки уже реализованных
модернизационных проектов.
Многие «ловушки» и «провалы» прежних реформ были обусловлены,
прежде всего, слабым проникновением в подлинное существо проблем,
стоявших перед соответствующими странами. Проще говоря, начинали лечить
не реальные болезни, а те напасти, которые должна была переживать страна в
соответствии с представлениями доминирующей в то время модернизаторской
доктрины. Антидоктринерская прививка крайне полезна при обсуждении
проблематики отечественного развития.
Также полезно в явном виде прописать специфику развития России в
терминах теории модернизации, встроив тем самым ее в общий контекст
соответствующего анализа. Это, безусловно, повысит предсказательные
возможности нашего теоретизирования, т.к. за долгие годы развития теории и
практики модернизации и, шире, анализа проблем развития и причин
неразвитости, накопился большой эмпирический материал, позволяющий
заранее предвидеть многие грядущие проблемы. Однако не следует и
переоценивать результаты такого теоретизирования. Теория – инструмент
анализа, а не священная доктрина, избавляющая от решений и ответственности.
Учитывая роль модернизационной парадигмы в выстраивании
национальных и интернациональных стратегий развития, представляется крайне
настоятельным провести переосмысление развития самой теории модернизации.
Научный анализ процессов, относимых большинством исследователей к
корпусу «модернизационных», ведет свою генеалогию от работ Макса
Вебера/3/. Слово же «модернизация» как термин было введено в употребление
лишь в 1950-х годах. «С тех пор оно характеризует теоретический подход,
который, перенимая постановку вопроса у Макса Вебера, разрабатывает ее
научными и теоретическими средствами социально функционализма. Понятие
модернизации относится к целой связке кумулятивных и взаимно
усиливающихся процессов: к формированию капитала и мобилизации ресурсов;
к развитию производительных сил и повышению продуктивности труда; к
осуществлению центральной политической власти и формированию
национальных идентичностей; к расширению политических прав участия;
развитию городских форм жизни, формального школьного образования; к
секуляризации ценностей и норм и.т.д.»/4/.
За прошедшие полвека в рамках теории модернизации и в смежных
дисциплинах наработан большой корпус исследований, который должен быть
осмыслен в довольно специфической проекции проблем российской
модернизации. Попытки обойти эту задачу столь частыми ссылками на
универсальную значимость концепции «догоняющей модернизации» не
являются, по меньшей мере, полностью основательны. В рамках самой
современной теории модернизации очень актуальна критика «догоняющей
6
модернизации» как линейной конструкции, предполагающей гонку «за
лидером» по уже проложенной траектории развития. Эта критика, по меньшей
мере, должна быть учтена при выработке российского модернизационного
проекта.
В этой же связи требует анализа позиция многих российских практиков
бизнеса, да и государственного аппарата: «от добра добра не ищут. Давайте не
изобретать велосипед
и использовать уже опробованные методы и
инструменты». Безусловно, если велосипед изобретен, его изобретать не нужно.
Но дьявол скрывается в деталях. Если меняется профиль и качество дороги, то
нужно, по крайней мере, оценить, какой велосипед лучше к ней приспособлен.
В этой связи необходимо проанализировать взаимосвязи общих
принципов современной теории модернизации и специфических социальных,
культурных и политических особенностей развития нашей страны.
Представляется, что выстраивание соответствующих коррелятов позволит
продвинуть дальнейшую позитивную дискуссию.
Для подобной работы сложились серьезные предпосылки. В нашей стране
за последние годы было выполнено значительное количество очень
фундированных работ, как собственно по проблеме модернизации России, так и
в смежных областях, таких как теория трансформации, теория развития,
социология развития, экономическая социология. Здесь, прежде всего, имеются
в виду работы А. Ахиезера/5/, А. Вишневского/6/, Т. Заславской/7/, Ю.
Левады/8/, А. Панарина/9/, В. Радаева/10/, Е. Ясина/11/.
Однако, на пути столь необходимой плодотворной, взаимообогащающей
дискуссии еще много барьеров. Так, по давно установившейся отечественной
традиции, сильно отличающейся от практики Запада, в нашей науке полемика
между сторонниками различных концепций ведется крайне редко. Еще реже
стремление проникнуть в точку зрения оппонента. Часто остаются без внимания
несущие конструкции авторской концепции, которые как раз и требуют
понимающего анализа. В этой связи автор считает необходимым представить
свое видение типологического места ряда работ российских исследователей в
общих рамках теории модернизации с тем, чтобы таким образом стимулировать
диалог по ключевым проблемам российской модернизации.
Фокусом усилий автора является обоснование тезиса, что многие
проблемы нашего развития проистекают из недостаточного понимания
характера того модернизационного проекта, который реализуется в
современной России. Более того, важно осознать, что этот проект
парадигмально связан с большинством предшествующих отечественных
модернизационных
проектов.
Читателю
предлагается
аналитическая
конструкция, направленная на парадигмальное различение модернизационных
проектов. Эти проекты характеризуются их отношением к предшествующему
развитию. Принципиально важна степень опоры таких проектов на разного
7
рода идеологические доктрины или, напротив, на многомерную практику
реальной жизни.
В центре обсуждения смена модернизационной парадигмы, в рамках
которой в течение длительного времени развивалась Россия, переход к
новой
«органичной»
модели
модернизации,
соответствующей
кардинальным социальным переменам, произошедшим в нашей стране за
предшествующие десятилетия.
В Докладе представлены задачи новой модели отечественной
модернизации, отвечающей как вызовам, стоящим перед нашей страной, так и
социальным предпосылкам ее развития. Здесь анализируются изменения в
характере этого развития, требования к государственным институтам,
обусловленные
как
спецификой
отечественного
социального
функционирования, так и задачами модернизационного прорыва.
Значительное место в работе занимает анализ взаимосвязи процессов
социальной трансформации и модернизационных проектов. Это связано с тем,
что многие процессы, задающие рамки модернизационных проектов, носят
макросоциальный характер и обладают очень длительными трендами, которые,
в свою очередь, серьезно ограничивают «коридоры возможностей» развития.
Анализ этих «коридоров» занимает существенное место в Докладе.
Но, одновременно, инерция сложившихся тенденций развития порождает
очень серьезные противоречия в экономике, политике и социальной жизни
нашей страны. Собственно, модернизационный проект и нужен тогда, когда
инерционный сценарий чреват серьезными угрозами.
Именно эти тенденции и противоречия, возможности их разрешения и
коррекции порождают подлинные альтернативы российской модернизации.
Важно оценить последствия реализации каждой из этих альтернатив и
сопоставить их с теми вызовами, которые брошены современной России. Стоит
задача
продемонстрировать
читателю
взаимосвязь
различных
модернизационных парадигм, соответствующих стратегий развития нашей
страны с возможностями адекватного ответа на глобальные и внутренние
вызовы.
Выбор между альтернативами не предопределен. Более того, поворот к
наиболее привлекательной стратегии модернизации потребует мобилизации
социальных и политических усилий активной части общества.
Но шанс все же есть. В большой мере он зависит от позиции
политического класса страны. Она же в свою очередь, хочется на это надеяться,
хоть в какой-то степени зависит от понимания этим классом сущности
происходящего, понимания «что ныне лежит на весах». Даже сугубо
прагматические, более того, своекорыстные интересы этого класса все жестче
сопряжены с выстраиванием реалистичного российского модернизационного
проекта, укладывающегося в довольно узкий «коридор возможностей»,
8
заданный нашей предшествующей историей и, особенно предшествующими
десятилетиями.
Следует ясно отдавать себе отчет, что реалистичный модернизационный
проект может многое скорректировать и перенаправить. Но он не может и,
главное, не должен стремиться пересоздать нашу страну по принципу
«нарисуем, будем жить». Так уже пробовали, заплатили и не раз дорогую цену,
хватит.
Реализм модернизационного проекта может держаться на социальной
поддержке и на критике тех слоев и групп населения, которые и способны и
заинтересованы в рациональной оценке практики социальной, политической и
хозяйственной жизни страны. В этой связи в Докладе значительное внимание
уделяется
тем
кардинальным,
в
строгом
смысле
историческим
макросоциальным изменениям, произошедшим в России за несколько
предшествующих десятилетий. Показывается, что впервые в истории нашей
страны сложились массовые слои и группы населения, основывающие свою
социальную практику на индивидуальных ценностях и рациональном выборе –
по существу «новая Россия». Показывается, что ценности и представления этих
групп
с
необходимостью
должны
стать
ориентирами
нового
модернизационного проекта – национально-демократической модернизации.
В Докладе обсуждаются сущность, принципы и задачи национальнодемократической модернизации, ее социальные, государственные и
экономические компоненты. Этот анализ не претендует на целостную
модернизационную стратегию России. Разработка такой стратегии – задача,
требующая длительных масштабных коллективных усилий. Примерный анализ
отдельных, но очень значимых задач имеет своей целью показать практическую
применимость сделанных в работе теоретических выводов.
В целом, цель данного доклада – убедить читателя, что в России «Модерн
- незавершенный проект»/12/. Его ждет захватывающее будущее.
* * *
Хотелось бы поблагодарить всех участников обсуждений на различных
стадиях подготовки данного Доклада и, прежде всего, моих друзей и коллег –
членов Совета по национальной стратегии, неизменная благожелательность
которых в большой мере стимулировала мои усилия. Критические замечания и
соображения, высказанные в ходе обсуждения, по мере сил и возможностей
нашли свое отражение в представляемом тексте.
Также особая благодарность РИО Центру, без побудительного стимула и
участия которого эта многолетняя работа не получила бы своего завершения.
___________________________________
Литература:
/1/ Frencis Fukuyama. After the Neocons. Pp.114-154.
9
/2/ Крейг Калхун. Теории модернизации и глобализации: кто и зачем их
придумывал. //Русские чтения. Выпуск 3. М. 2006.Сс.8-25.
/3/ М. Вебер. Протестантская этика и дух капитализма. М. Вебер. Избранные
произведения. М.1990.
/4/ Хабермас, Ю. Философский дискурс о модерне. М. 2003.С.8.
/5/ Ахиезер А.С. Хозяйственно-экономические реформы в России: как
приблизиться к пониманию их природы? Pro et Contra. Лето 1999. Три века
отечественных реформ. Сс.41-66. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического
опыта. В 3-х томах. М.1991.
/6/ Вишневский А.Г. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М.
1999.
/7/ Заславская Т.И. Современное российское общество. Социальный механизм
трансформации. М. 2004.
/8/ Левада Ю.А. От мнений к пониманию. М. 2003
/9/ Панарин А.С. Россия в цивилизационном процессе.- М.: ИФ РАН, 1995. 261 с.
/10/ Радаев В.В. Экономическая социология. М.1997.
/11/ Ясин Е.Г. Модернизация экономики и система ценностей. М. 2003.
/12/Хабермас, Ю. Философский дискурс о модерне. М. 2003.С.5.
10
1.Российская модернизация: теоретические подходы и анализ
специфики.
1.1. Теории модернизации и смежные направления.
Теории модернизации возникли в 60-х годах XX века в ходе борьбы с
марксизмом за влияние в «третьем мире». В течение более раннего периода
проблема «неразвитости» привлекала мало внимания исследователей. В период
«холодной войны» теоретики объясняли проблемы неразвитости и путь к
развитию в зависимости от точки зрения западной или социалистической
метрополий.
Только к середине 80-х годов сложились теоретические представления,
которые могут оказаться пригодными для обоснования внеидеологизированной
политики развития. К этому же периоду относится и философское осмысление
места теории модернизации в общесоциальном дискурсе.
«Теория модернизации придает веберовскому понятию «модерн»
характер абстракции, имеющей большие последствия. Оно отделяет модерн от
его истоков - Европы нового времени – и стилизует его как образец для
процесса социального развития вообще, нейтрализованный в пространственно –
временном отношении. Кроме того, доктрина модернизации разрывает
внутренние связи между модерном и историческим контекстом западного
рационализма, поэтому процессы модернизации отныне не воспринимаются в
качестве рационализации, как историческая объективация разума»/1/.
Результатом такого осмысления стало постепенное перемещение понятия
«модернизации» в центр исследовательского анализа представителей различных
научных дисциплин, с разных сторон рассматривавших практику развития
«новых» стран, анализировавших
причины
успехов
и провалов
реализовывавшихся в этих странах проектов развития.
Джеффри Александер, видный американский социолог, выделяет четыре
стадии, которые совпадают с четырьмя десятилетиями XX столетия: 60-ми, 70ми, 8-ми и 90-ми. Ранние теории модернизации реконструировали историю
развития Запада и базировались на либеральной вере в гарантированный
прогресс и универсальность американских ценностей, которые распространятся
во всем мире, в особенности в развивающихся странах/2/.
Более того, можно проследить генезис такого понимания от К. Маркса,
который в Предисловии к 1-му изданию «Капитала» указывал на наличие
жестких законов общественного развития: «Дело здесь, само по себе, не в более
или менее высокой степени развития тех общественных антагонизмов, которые
вытекают из естественных законов капиталистического производства. Дело в
самих этих законах, в этих тенденциях, действующих и осуществляющихся с
железной необходимостью. Страна, промышленно более развитая, показывает
менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего»/3/.
11
Фокусом усилий теории модернизации является выработка практичной
стратегии развития. В этой связи ответ на вопрос «Что есть развитие?» требует
одновременного прояснения стратегии и политики, определение того, какие
проекты, какой тип промышленности, или, например, организация сельского
хозяйства могли бы отвечать целям развития в конкретной стране и в
конкретный период ее развития. Сегодня различные позиции в отношении
политики развития, как показывает анализ, базируются на соответствующих
позициях теории модернизации или, более широко, на теориях развития. В этой
связи, как уже отмечалось, различные теории развития выступают средствами
обоснования тех или иных внутри- и внешнеполитических стратегий. Они
превращаются
в серьезный инструмент глобального влияния. Сильным
индикатором такой ситуации является призыв очень популярного
политического писателя Френсиса Фукуямы к включению переосмысленных с
учетом новых условий проблем модернизации и развития в качестве важной
компоненты внешнеполитической стратегии США/4/.
Наше дальнейшее рассмотрение научных подходов, связанных с
исследованием соответствующей проблематики, ставит своей задачей не только
дать читателю представление о корпусе идей и теоретических направлений
модернизации, но и породить у него определенные аллюзии, связанные со
схожестью рассматриваемых в обзоре проблем и российских реалий. При
дальнейшем обсуждении проблем российской модернизации мы сможем
использовать результаты этого рассмотрения для создания некого
содержательного каркаса представлений в качестве соотносительной
теоретической рамки, позволяющей вскрывать
собственно российские
проблемы модернизации.
В рамках проблематики развития и обоснования стратегий модернизации
сложилось значительное количество направлений и концепций, различающихся,
как дисциплинарным подходом, так и предметным фокусом.
Ниже приводится структура наиболее значимых теоретических подходов
без претензий на их исчерпанность. Прежде всего, хотелось бы отметить
различение между экономически и социально ориентированными теориями.
Также сохраняет свою значимость различение между рыночными и
социалистически
ориентированными
теориями,
которые
радикально
различаются определением причин неразвитости и, соответственно, путей ее
преодоления, включая радикальную социальную революцию.
Соответственно, ниже дан краткий обзор концепций развития в
соответствии с их объясняющими схемами причин неразвитости.
1. Теории модернизации. (Теории отставания, догоняющего развития).
Общим для всех теорий модернизации является представление, что
ответственность на неразвитость лежит на внутренних факторах, таких как
неграмотность, традиционное аграрное общество, традиционные ценности и
ожидания населения, слабое разделение труда, недостаток коммуникаций и
12
инфраструктуры. Различия в структуре и историческом пути мало принималось
во внимание, внешние влияния – игнорировались.
Следовательно, стратегия развития заключалась в изменении эндогенных,
отмеченных выше факторов. Промышленные страны служили моделью
экономики и общества. Исходным было представление, что существуют общие
законы Прогресса и образец, задаваемый такими странами, будет реализован
рано или позже. Теория модернизации как бы рисовала линейную модель, в
континууме которой располагались как развитые, так и еще «недоразвитые»
страны. Эта модель, таким образом, фиксировала уровень «отставания»,
преодоление которого и является целью модернизационного проекта.
Соответственно мера «модернизации» и ее средства при таком понимании –
качество производственной инфраструктуры, потребность в капитале, масштаб
трансферта «ноу-хау». Развитие, как повышение производительности и
эффективности может измеряться, прежде всего, ВВП на душу населения. Легко
увидеть сходство такого подхода с теми представлениями, которые лежали в
основе советской модернизации и продолжают оказывать влияние на
современные представления о путях и средствах развития.
1.1 Дуалистические теории.
Дуалистические теории предполагают расщепление экономических и
социальных структур на сильно
различающиеся «модернизованный» и
«традиционный» сектора. «Традиционный» характеризуется малоразвитым и
малоразмерным сельским хозяйством, ремесленничеством, мелочной торговлей.
В отличие от «традиционного» сектора, характеризующегося высокими
затратами труда, «модернизованный» - характеризуется высокими затратами
капитала и высокой степенью разделения труда.
Эти сектора, в представлениях дуалистических теорий, мало связаны
между собой и развиваются по законам, характерным для каждого из этих
секторов. В этом смысле «модернизованный» сектор может рассматриваться как
эксклав развитых стран, которые получают основные выгоды от развития этого
сектора без существенного влияния на развития внутреннего рынка
соответствующих стран. Причиной возникновения дуальной структуры могут
быть различные специфические факторы: недостаток коммуникаций и слабое
развитие торговли между регионами; этнографические, языковые и
религиозные различия, которые закреплялись в ходе колониальной истории.
Развитие в рамках дуалистической концепции означает поглощение
«традиционного» сектора в ходе концентрации и развития «модернизованного»
сектора. Следовательно, главной проблемой являются масштабы и скорость
экспансии «модернизованного» сектора. Сельское хозяйство, согласно данной
теории, должно предоставить для этого ресурсы, труд, также как и капитал.
Многие авторы, сторонники данного направления подчеркивают роль сельского
хозяйства в начале развития, которое предшествует или идет параллельно с
13
промышленным развитием и предоставляет достаточный объем внутренних
ресурсов для процесса развития.
Легко видеть, что картина, предлагаемая данным направлением, легко
приложима
не только к нашему прошлому, но и современному
пространственному измерению России, включающей огромные пространства,
где традиционные формы жизни и хозяйствования продолжают доминировать.
1.2 .Стратегические теории.
Неразвитость, с точки зрения данной теории, – результат действия
замкнутого круга факторов. Например, низкий уровень реальных доходов
населения в развивающихся странах – результат низкого уровня
производительности труда. В свою очередь, этот низкий уровень
производительности – следствие дефицита капитала, который является
следствием низкого уровня сбережений населения. А тот – результат низкого
уровня доходов – круг замкнулся.
Стратегическая теория рекомендует разрывать этот круг в какой-либо
определенной точке, которую они рассматривают в качестве критической.
Выбор такой критической точки варьируется в зависимости от конкретного
варианта теории. Так, в ряде случаев предлагается «запустить» развитие и
трансформацию традиционной экономики путем формирования источников
капитала и увеличения инвестиций (инвестиционные теории). Эти теории
претендуют на создание политики преодоления неразвитости, хотя они мало
уделяют внимания объяснению ее причин.
Здесь вспоминается подход Витте. Сходные проблемы стоят перед рядом
регионов России.
1.2.1 Теория сбалансированного роста.
Эта теория указывает на многие препятствия развития в условиях
сужающегося рынка или при ограниченных рыночных возможностях. В этих
обстоятельствах только пакет взаимосвязанных инвестиций, при этом
реализованных одновременно, дает шанс ответа на комплекс взаимосвязанных
требований. Эта теория связана с «теоремой Сэя» и требует инвестиций в
сектора, тесно связанные с потреблением, ростом покупательной способности и
спросом товаров народного потребления, продовольствия и т.п. Анализ
модернизационных проектов показывает, что на деле критической точкой в
условиях узкого рыночного спроса является дефицит инвестиций и,
следовательно, потенциальные ресурсы его мобилизации. Если капитал
доступен, инвестиции будут сделаны. Это обстоятельство должно учитывать
государство при инвестиционном планировании сбалансированного развития.
Развитие рассматривается как экспансия рынка и общее повышение
производства, включая сельское хозяйство. Возможность структурных
перекосов сторонниками данной теории, сфокусированными на проблемах
14
рынков, не рассматривается. В действительности, обеспечение инвестиций
вовсе не обязательно влечет формирование капиталистического хозяйства.
Сторонники же данной теории априорно предполагают, что традиционное
общество готово и хочет рациональных инвестиционных решений. Опыт
развития целого ряда развивающихся стран опроверг это предположение.
Наиболее вероятно, что такой путь приведет к небольшому сектору
модернизованной экономики, погруженному в преобладающий традиционный,
т.е. к дуальной модели. Еще один исход – коррупционное разворовывание
инвестиций без существенного влияния на развитие/5/.
1.2.2 Теория несбалансированного роста.
В противоположность теории сбалансированного роста, критической
точкой развития является не дефицит капитала, но недостаток готовности
предпринимателей.
Потенциальным предпринимателям в их решениях
препятствуют институциональные факторы. С точки зрения недостатка
предпринимательской готовности необходим механизм формирования
мотивации, а также давления, которые автоматически приведут к необходимым
инвестиционным решениям.
Согласно Хиршману результат дает не сбалансированный рост, но,
напротив, различные несбалансированности, которые создают источники
возможных доходов и потерь. Эти дисбалансы должны поддерживаться в
качестве инструментов развития. Инвестиции не будут распространяться
равномерно, но, напротив, концентрироваться в таких проектах, где
дополнительные инвестиции могут реализовать свои преимущества при
поддержке
предпринимательской готовности. Примером использования
дисбалансов может быть развитие промышленности, обеспечивающее
импортозамещение. Здесь, естественно, вспоминается недавний пример
создания такого дисбаланса в нашей стране путем резкой девальвации рубля.
Локальный пример такого дисбаланса – создание реально действующих
барьеров на пути ввоза старых легковых автомобилей. Результат – резкий рост
инвестиций в автосборку.
Первые инвестиции прокладывают дорогу менее квалифицированным
инвесторам, постепенно преодолевая ограничения предпринимательской
готовности. Однако теория не дает намека, каким образом и как можно
изменить ожидания предпринимателей и как обеспечить влияние
институциональной среды на эти ожидания/6/.
1.2.3 Теория стадий экономического роста.
Это направление, несколько лучше известное российским читателям,
ставит своей задачей объяснить долгосрочные процессы экономического
развития с точки зрения экономической истории. У. Ростоу вводит пять стадий,
которые проходит каждое общество. Так, в «традиционном обществе» более
15
75% населения занято в производстве продовольствия, политическая власть
принадлежит землевладельцам или центральной власти, поддержанной армией
или государственными чиновниками.
«Переходная стадия», создает
предпосылки для стадии «отрыва» путем проведения кардинальных изменений
в непромышленных секторах. Растет экспорт сырья, возникает новый класс
предпринимателей, среди элит распространяется привнесенная извне идея
экономического прогресса.
Стадия «отрыва» приносит резкое повышение уровня инвестиций на душу
населения. Эта стадия промышленной революции сопровождается
радикальными изменениями в технологиях производства. Первоначально
изменения захватывают небольшие группы в лидирующих секторах. В
социальном измерении эта стадия связана с установлением идеологического
доминирования «модернизованного» сектора общества над «традиционным».
«Гонка к зрелости» приносит распространение роста от лидирующих к
другим секторам и широкое применение современных технологий, которое
приводит к обширным изменениям в обществе в целом. Завершающая стадия
«высокого массового потребления» достигается после достижения некоторого
уровня национального дохода и формулирования экономической политики,
направленной на повышение уровня личного потребления.
Критическая фаза развития – «стадия отрыва», в ходе которой уровень
инвестиций повышается с 5 до 10% ВНП, а политические, социальные и
институциональные
рамки
создают
порядок,
обеспечивающий
самоподдерживающее развитие.
Финансовые ресурсы базируются на
аккумулировании высокого уровня сбережений. Перераспределение доходов в
пользу привилегированных классов и групп, способных и желающих
использовать капитал более эффективно, дает тот же эффект.
Несмотря на широкую известность этой теории, противостоящей
марксистским положениям, это «расписание развития» дает мало объяснений
причин, почему некоторые общества идут вперед, а другие – нет. Также она
дает мало возможностей для прогнозирования. Определенные зафиксированные
стадии дают широкие возможности для постановки альтернативных целей и
процессов развития/7/.
1.2.4 Теория «большого толчка»
Эта теория, также как и «инвестиционная теория», сосредоточена на
обеспечении условий «отрыва» (см. «стадии экономического роста»). Ее
аргументы схожи с теорией «сбалансированного роста», но подчеркивают
необходимость «большого толчка». Инвестиции должны превышать
определенный минимум. Только крупные комплексные инвестиции в результате
приносят социальные выгоды, превосходящие социальные издержки. Высший
приоритет отдается инфраструктурному развитию и промышленности, которые
должны осуществляться под правительственным руководством и влиянием/8/.
16
Здесь налицо родство с представлениями, доминирующими в последнее
время в части наших правительственных кругов, готовых отказаться от чисто
либеральных экономических концепций.
1.2.5 Теория «полюсов развития».
Роль центров регионального развития служит фокусом и побудительным
мотивом данной теории. Так региональная концентрация помогает извлекать
выгоды технологически продвинутым внешним экономикам и делает
региональные центры привлекательными для предпринимателей, что
стимулирует дальнейшее развитие. Эта теория является как бы «региональной
теорией несбалансированного роста», в которой временные региональные
дисбалансы используются для стимулирования развития. Однако в ней мало
внимания уделяется процессам, при которых обеспечивается распространение
развития из центров в провинции. Без такого распространения «полюса» могут
трансформировать экономику страны в «дуальную экономику». Это, в свою
очередь, как было показано выше, ведет к стагнации модернизационных
процессов, локализованных в своих анклавах/9/.
Эти соображения, безусловно, должны учитываться в отечественной
региональной политике с тем, чтобы предотвратить «замыкание» быстрого
развития в небольшом числе «продвинутых» регионов.
1.2.6 Теория «круговой причинности».
Мюрдаль оппонирует стратегии «полей развития», указывая, что
социальные системы и экономические процессы не развиваются в условиях
равновесия. Напротив, эти факторы порождают позитивные или негативные
циклы. В условиях laissez faire для развивающихся стран характерны тенденции
к формированию негативных циклов. В принципе теория Мюрдаля отрицает
монопричинное объяснение проблем развития развивающихся стран лишь
экономическими факторами.
На пути к исчерпывающему объяснению социальные отношения должны
быть инкорпорированы в теорию. В данном случае анализ реальной практики
показывает, что использование либеральных подходов в реформировании
экономики в условиях слабого распространения либеральных ценностей среди
населения приводит к результатам, далеким от исходного замысла.
На национальном уровне – различия в уровнях развития между
регионами, также как на международном уровне – торговля между развитыми и
развивающимися странами. Различия имеют тенденцию повышаться потому,
что эффект «диффузии», распространения в более развитых территориях и
«современных» секторах дает больше эффекта, чем в отстающих территориях и
традиционных секторах.
Например, когда импортные промышленные товары конкурируют с
продукцией местных ремесленников, условия торговли ухудшаются, капитал
17
выводится и т.п. Направление процесса сильно зависит от начальной ситуации и
факторов, являющихся причинами изменений. В условиях развивающихся стран
повышение регионального дуализма часто влечет за собой процесс «круговой
причинности»/10/.
Идея, что при анализе процессов развития следует учитывать широкий
спектр не только экономических, но разного рода социальных факторов, должна
стать императивом для наших правительственных экономистов.
1.3. Макросоциальные (социально-психологические и социокультурные)
теории.
В дуалистической и стратегической теориях неразвитость и развитие
объясняются исключительно экономическими факторами. Индивидуальные и
групповые ценности в них элиминированы. В макросоциальных теориях,
напротив, эти ценности рассматриваются в качестве главных факторов
неразвитости и развития. Таким образом, они добавляют новые компоненты и
одновременно понижают значение экономических теорий, которые лишь
частично объясняют обсуждаемые процессы.
1.3.1 Социологическое объяснение социально-экономических изменений.
Хорошо известно, что одна из ранних и одновременно наиболее широко
известных концепций такого рода принадлежит Максу Веберу, которую он
изложил в «Протестантской этике и духе капитализма». В ней комбинируются
социопсихологические и социологические переменные экономического
развития. Поскольку он сосредотачивается на ценностных системах общества,
то логичным является приоритетное значение религии. Согласно Веберу,
протестантизм явился предпосылкой развития капитализма по двум причинам:
протестантская этика, во-первых, утверждает аскетизм, который способствует
инвестициям; во-вторых, она базируется на рационализме и поведении,
ориентированном на достижение цели (целе-рациональное поведение)/11/.
Для того чтобы избежать вульгаризации веберовской концепции
относительно действительно очень существенной роли ценностей в адаптации,
модернизации и трансформации, следует учитывать также эмпирический факт,
что многие предприниматели XVI века действительно были кальвинистами (т.е.
происходили из кальвинистской Фландрии). Но помимо этого их объединяло и
то, что они являлись эмигрантами из большинства крупных торговых и
промышленных центров XV века: Аугсбурга, Антверпена, Льежа, городов
Ломбардии и Тосканы, а также Лиссабона (в последнем случае преобладали
евреи).
Роль иммигрантов широко обсуждается во многих теоретических и
эмпирических работах в области модернизации, подчеркивающих их большую
роль в диффузии новых моделей социального действия, в распространении
новых ценностей и социальных образцов/12/.
18
Это означает, что, наряду с интерпретацией о принципиальной важности
убежденности кальвинистов в своей избранности, следует также учитывать и
иную позицию, отмечающую автономию, которую протестантизм и особенно
кальвинизм предоставляют социальному субъекту. В результате базовым
социальным механизмом становится индивидуальный рациональный выбор,
сменяющий традиционные методы социального действия.
В более недавнее время Т. Парсонс и Смелсер объясняли экономическое
развитие результатами напряжений и волнений в обществе /13,14/. Здесь видны
следы влияния исследовательской традиции, связанной с «классовой борьбой»,
начатой французскими историками и продолженной марксистами. Если в
традиционном, недифференцированном обществе опыт экономического роста и
экономической дифференциации привносится извне, то это влечет за собой
рассматриваемые напряжения и волнения.
Фрустрация отдельных групп населения, связанная с проблематизацией
ими своего социального и экономического положения, влечет за собой
дальнейшую дифференциацию и способствует росту напряжений и,
соответственно, повышению социальной динамики и развитию. Этот процесс
происходит малыми шагами, но в относительно короткое время. МакЛелланд
указывает на отсутствие достижительных мотиваций в качестве одной из
причин неразвитости. Внутреннее чувство достижения личного совершенства –
предпосылка для инновационной активности/15/.
1.3.2 Теория социальных изменений.
Следуя концепции МакЛелланда, согласно которой уровень развития
тесно кореллирует с достижительской мотиваций, Хаген пытается объяснить
причины различий в достижительской мотивации между обществами, их
классами и стратами. В традиционных обществах статус индивида строго
зафиксирован. Ребенок учится действовать в соответствии с установленными
нормами, а проявляемая им инициатива наказуема. Если внешние влияния
новых групп обретают значимый статус, то статус старых элит слабеет. Утрата
безопасности и фрустрации влекут за собой изменения поведения, которые
влияют на внутрисемейные отношения. Дети имеют тенденцию к
неудовлетворенности обществом и готовы усваивать новые ценности. Часть из
них становится на инновационные позиции. Если такие личности, образуя
соответствующие группы, приобретают доминантные позиции в обществе, то
этот процесс становится фактором экономического развития. Схожие феномены
могут происходить в результате изменения положения маргинальных групп
(например, иммигрантов) или концентрации меньшинств. Это объяснение
следует иметь в виду при анализе латентного этапа трансформации советского,
а затем и российского общества, которые будут более детально рассмотрены
ниже/16/.
19
2. Теории «зависимого развития».
Согласно теориям «зависимого развития» причиной неразвитости
является зависимость от индустриально развитых стран. Внутренние факторы
развивающихся стран рассматриваются как нерелевантные или как симптомы и
последствия зависимости.
Развитие промышленно развитых стран и
неразвитость развивающихся стран – части одного исторического процесса.
Экономические и политические интересы развитых стран навязывают развитие
или, напротив, неразвитость развивающихся стран. Неразвитость – не есть
отставание, но намеренное «понижающее» развитие.
Различные теории по разному объясняют причины зависимости, но
экономические факторы всегда доминируют. Теории «внешней торговли»
концентрируют свое внимание на экономических отношениях между странами.
Теории «империализма» подчеркивают политико-экономические интересы,
хотя теории «зависимости» фокусируются на структурных деформациях,
порождаемых ситуациями «зависимости».
Теории «зависимости» концентрируются на объяснении происхождения
«зависимости», но уделяют мало внимания стратегиям преодоления такой
ситуации. Имплицитно развитие означает освобождение, конец структурной
зависимости и независимость.
2.1. Теории «внешней торговли».
Структура спроса и предложения промышленно развитых стран, с одной
стороны, и развивающихся, с другой, приводит к тому, что развитые страны
способны извлечь преимущества из внешней торговли. Такой трансферт
ресурсов делает развитие невозможным и неравенство в торговых отношениях
рассматривается как источник неразвитости.
2.1.1. Теории «воспроизводящегося ухудшения условий внешней торговли».
Структура спроса и предложения, в которой промышленно развитые
страны предлагают промышленные товары и покупают сырье, делает ситуацию
возобновляемой. Согласно закону Энгеля, спрос на сырье имеет тенденцию к
неэластичности, хотя спрос на промышленные товары эластичен. Технический
прогресс в производстве промышленных товаров не только позволяет развитым
странам повышать их доходы и уровень жизни населения, но, по причине
эластичного спроса, также поддерживать высокие цены. Ситуация в
развивающихся странах противоположная: технический прогресс из-за
неэластичного спроса в большинстве случаев ведет к снижению цен. Этот
механизм ведет к ухудшению условий торговли между развитыми и
развивающимися странами (также как и между промышленным и аграрным
секторами в развивающихся странах)/17/. Минт и Рао в своей теории
«частичной пауперизации» и Перу в теории «доминирующих экономик»
аргументируют очень схожие позиции/18,19/.
20
Отголоски соответствующих теоретических представлений заметны
сегодня и на российской почве в виде тезиса о России как «сырьевом придатке».
Однако, как показывает опыт, цены не на все виды сырья подчиняются
отмеченным выше закономерностям. Ограниченность энергоресурсов, влияние
политических и геополитических рисков в современной ситуации существенно
трансформирует законы ценообразования на эти продукты. При анализе
проблем развития России следует учитывать эту специфику российской
внешней торговли.
2.1.2 Теория «ущербного роста».
Эта теория в своей аргументации следует теории «воспроизводящегося
ухудшения условий торговли» и заключает, что страны с установленным таким
образом балансом внешней торговли должны повышать свой экспорт, чтобы
компенсировать снижение цен. Этот эффект часто возникал на рынке нефти при
падении цен. Это означает дальнейшее ухудшение условий торговли.
Неизменная структура предложения усиливает структурную зависимость и
препятствует росту. Это не развитие, но только «ущербный рост». Эта ситуация
характерна как для стран с аграрной монокультурой, так и других
монокультурных сырьевых экономик. Бхагавати предлагал ускоренную
индустриализацию, включая создание тяжелой промышленности для крупных
стран/20/. Здесь следует вспомнить о том, что советская стратегия
модернизация исходила из схожих приоритетов задолго до рекомендаций этой
теории.
Эти эффекты, безусловно, следует учитывать в стратегии модернизации
страны, т.к. структурная перестройка нашей экономики должна находится в
фокусе соответствующей стратегии.
2.2 Теория «империализма».
Теория империализма объясняет, что доминирование развитых стран над
неразвитыми территориями является результатом различий в экономическом и
технологическом уровнях и неравными силовыми возможностями, которые
возникли в результате разного экономического роста. Следствием развития
промышленно развитых капиталистических стран является военный или
политический контроль (колонии), либо поддержание экономической
зависимости (развивающиеся страны). Различные теории предлагают свои
собственные объяснения причин такой экспансии развитых стран, но это всегда
результат невозможности справиться с последствиями постоянных
технологических инноваций и их последствий для соответствующих обществ.
2.2.1 Классическая теория «империализма»
Заинтересованность в максимизации прибыли – причина роста
производства, превышающего спрос внутреннего рынка, и ведет к
21
формированию новых рынков на неразвитых территориях. Следовательно,
автохтонное производство и рынки разрушаются, безработица экспортируется
в неразвитые территории. Так, экспортированный капитал ведет к росту
прибыли. Капитал, инвестированный в неразвитые территории, инвестируется
не в соответствии с нуждами этих стран, но в соответствии с интересами
развитых стран. Трансферт прибыли в развитые страны развивает их за счет
эксплуатации неразвитых территорий/21,22/.
2.2.2 Современная теория «империализма».
Приведенные выше тезисы классической теории «империализма» были
эмпирически опровергнуты. Новая теория «империализма» постулирует
теорему «зависимости» вместе с новым объяснением отношений эксплуатации.
Новая фаза отношений между индустриальными и развивающимися странами
могут
быть
названы
«промышленно-технологическая»
зависимость.
Промышленно развитые страны, инвестируя в производство и экспорт сырья в
развивающихся странах, тем самым усиливают свое влияние на условия
торговли и сохраняют сложившееся разделение труда. Хотя империализм
рассматривается как феномен капитализма и эта теория базируется на
концепциях марксизма, тем не менее, факты подтверждают, что
коммунистические страны также участвовали в эксплуатации развивающихся
стран, используя свои преимущества в мировой торговле/23,24/. Следует также
иметь в виду и иные ситуации, когда «хвост вертел собакой». При анализе
различных проектов экономической интеграции, неизбежной составной части
модернизационного проекта, следует помнить базовую схему внешней торговли
в рамках СЭВа: СССР продавал сырье и энергоносители по внутрисэвовским
ценам, а соцстраны реэкспортировали его в виду продуктов и полуфабрикатов
по мировым.
2.3 Теории «зависимости».
Множество концепций, выдвигаемых под названием «зависимость», подобно
теории «империализма» базируются на предположении внешней зависимости
развивающихся стран, которая делает возможной их эксплуатацию. Как бы то
ни было, хотя теория «империализма» содержит отношения зависимости,
ведущей к прямой ответственности развитых стран за эксплуатацию
развивающихся стран, теория «зависимости» развивает этот концепт дальше.
Сторонники теории «зависимости» утверждает, что внешняя зависимость
влечет внутренние структурную деформацию, которая воспроизводит внешнюю
зависимость.
Процесс начинается с политической и военной зависимости колоний,
которые эксплуатировались через разрушение туземного образа жизни и
культуры, вытягивание экономических выгод, ускоренную интеграцию в
международное разделение труда. Такая ассиметричная интеграция влечет за
22
собой структурные изменения в периферийных обществах, экономически
ориентированных на потребности промышленно развитых стран и на
финансовую
зависимость
традиционного
сектора
от
экспортоориентированного сектора. Структура воспроизводства модернизованного
сектора развивающихся стран сходна с положением промышленного развитых
стран, которое также порождает предельную стратификацию, т.е. внешне
ориентированные элиты и маргинализованные массы. Элиты принимают
нормы и ценности развитых стран и, как следствие, сотрудничают с ними в
поддержании status quo.
Деформации экономических и социальных систем ведут к структурной
гетерогенности: богатые элиты и маргинализованные массы; разрушение
традиционной экономики, ориентированной на удовлетворение внутренних
нужд. Также отношения центра и периферии воспроизводят себя в
развивающихся странах. Между метрополией и сельской периферией
складываются отношения, сходные с отношениями между развитыми и
развивающимися странами. Этот эффект можно видеть и в современной России,
где все еще много депрессивных аграрных регионов.
Неразвитость с этой точки зрения – не этап на пути к индустриализации,
но неизбежное последствие капитализма. В этой концентрации внешних
факторов, внутренние факторы отрицаются или рассматриваются в качестве
нерелевантных. Примеры стран с ограниченными внешними контактами,
например, Непал, Таиланд или Эфиопия, могут усиливать общую применимость
этих частичных объяснений. Теория «зависимости» не фокусируется на
стратегии развития, за исключением требований структурных изменений,
независимости и участия.
В недавнее время, однако, стратегия автоцентрического развития
стремилась преодолеть этот недостаток. Развитие должно базироваться на
локальных ресурсах. Если это возможно, временное отгораживание от мирового
капиталистического рынка полагается полезным и, даже, необходимым. Такое
отгораживание не должно пониматься как автаркия. Это предполагает
определенную степень кооперации, селективные отношения с промышленно
развитыми странами. Цель – реформа внутренней социально-экономической
структуры и, впоследствии, восстановление международных отношений на
новых, равноправных условиях.
Путь к достижению этой цели лежит через саморазвивающую политику, т.е.
через развитие, соответствующее нуждам населения и базирующееся на
местных ресурсах, рост сельскохозяйственной продукции, удовлетворяющий
насущные нужды,
консолидации децентрализованных структур через
повышение участия населения в их деятельности. Вполне очевидно сходство
данного подхода с рядом отечественных концепций «суверенной экономики».
Хотя эта линия теоретизирования, с очевидностью, базируется на китайском
и танзанийском опыте, ее высокий уровень абстракции делает ее довольно
23
трудно выполнимой и достаточно слабой для практического использования.
Она скорее характеризует цели и способ видения, чем практически применимую
стратегию/25/.
Как это вполне очевидно, все теоретически подходы, обсуждавшиеся выше,
характеризуются своей явной и, отчасти, намеренной односторонностью.
Каждый из них объясняет некоторый, вполне определенный аспект, но не дают
полной картины причин неразвитости. Объяснения могут быть более
адекватными для некоторой определенной исторической ситуации и
специфических обстоятельств, хотя они менее релевантны для остальных. Они
предлагают стратегию для преодоления преобладающей ситуации
первоначального развития, пригодную для некоторых вполне определенных
экономических и социальных условий, но неприменимую для других условий и
обстоятельств/26/.
В то же время эти локальные теоретические концепты выявили большое
количество «подводных камней», способных пустить ко дну корабль
модернизационного развития. Так, например, дуалистские теории показали
серьезную
опасность
формирования
параллельно
существующих
хозяйственных анклавов, парализующих дальнейшее развитие. Также удалось
лучше понять, что в ходе модернизации могут накапливаться разнородные
противоречия,
которые
грозят
такими
социально-политическими
напряжениями, которые способны взорвать ситуацию и отбросить развитие на
многие десятилетия назад.
Если брать шахматную метафору, то модернизационная комбинация
оказывается « с дыркой». Проводящий ее игрок, получает мат по ходу
комбинации.
Накопленные за последние годы эмпирические материалы анализа
результатов целого ряда модернизационных программ показали явную
взаимосвязь между непредвидимыми негативными последствиями их
реализации, с одной стороны, и недостатками теоретических подходов, на
которых основывались эти программы, с другой. Стало вполне очевидно, что
дело не ограничивается отдельными просчетами и недоработками. Критический
разбор убедительно показал, что проблемы кроются в самом исходном
представлении, из которого исходили архитекторы преобразований.
Модернизационные теории подверглись концептуальной критике.
Сначала выяснилось, что идеи «азиатского чуда» (экономическое развитие
впереди демократизации) и специфическая конфигурация азиатских ценностей
(достижительство, высокая дисциплина при низком индивидуализме), могут
проложить дорогу в будущее. Однако последующие экономические кризисы
быстро положили конец первоначальной эйфории. Затем сказались
разочарования, преобладающие в посткоммунистических странах, в силу того,
что они не смогли справиться с одновременным развитием экономики и
демократии в условиях либерализации рынка. Они не смогли предотвратить
24
рост бедности и неравенства среди их граждан, одновременно с созданием
институтов и установлений государства благосостояния.
Следует выделить два направления критики модернистских теорий.
Эммануэль Валлерштейн выставил строгий счет антикапиталистическим
движениям. Но он же указал на отсутствие перспектив современного
капитализма. Он предсказывает приход «глобальной анархии», темный период
борьбы между основными акторами мировой системы, исход которой
неизвестен и не определен/27/.
Шмуэль Эйзеншадт рисует картину «множественной модерности», не
имеющей видимой тенденции к конвергенции. Его воззрения созвучны
концепции «конфликта цивилизаций», но его вывод более масштабен. Он
предвидит несколько «современных цивилизаций», даже базирующихся на
идеях фундаментализма и движениях национал-коммунализма/28/.
Некоторое время назад теоретики политического развития предложили
схемы, согласно которым, в развитие представлений Вебера и Парсонса,
появление и консолидация демократических режимов в решающей степени
зависит от появления и консолидации определенных индивидуалистических
ценностей/29/.
Параллельно с этим развивалось и другое направление критики
модернизации. Некоторые постмодерные теории пытаются «деконструировать»
как либеральные теории, так и марксистские теории зависимого развития и
мирового порядка. Постмодернисты пытаются определить все эти теории как
«великий нарратив» и пытаются заменить их использованием теорий
мультикультурализма и случайности, т.е. принципиальным отказом от
проектного представления к развитию.
Результаты
широкого
переосмысления
теоретических
основ
модернизационного процесса связывают со стадией нео-модернизационного
анализа. Тиракьян характеризует результаты переосмысления представлений о
процессах модернизации следующим образом:
1. Модернизация – результат действий индивидов и коллективов – не
продукт автоматического развития системы;
2. Это требует новых путей достижения их целей, осуществления их
ценностей; но будут ли эти цели достигнуты, зависит от располагаемых
ресурсов;
3. Модернизация – не консенсусный процесс, но конкуренция между
модернистами, консерваторами и наблюдателями;
4. Наука – главная движущая сила, но религия и традиции не должны
недооцениваться;
5. Общий критерий модернизации – развитие благосостояния для всего
населения;
6. Центры модернизации могут изменяться и сдвигаться;
7. Модернизация – нелинейный процесс, она включает циклы и кризисы.
25
Подобный взгляд в существенной мере меняет прежние, линейные
представления о модернизации/30/. В повестку дня оказались внесенные
радикально иные подходы к модернизационному процессу.
Малазийский премьер Махатхир был предельно четок в своем заявлении о
том, что азиатские страны могут и должны проводить «модернизацию» без
принятия всех или хотя бы части ценностей европейской цивилизации»/31/.
В дальнейшем нам предстоит разобрать взаимосвязь как старых, так и
обновленных модернизационных представлений, с возможностями анализа
процессов развития, направленных на поиск путей более органичного развития.
Проведенный выше обзор теоретических представлений вполне явно
продемонстрировал их сфокуссированность на разработке практически
применимой политики, направленной на преодоление неразвитости в том виде
как представляют ее себе субъекты этой политики. В этом смысле
модернизация всегда представляет собой
некий политический проект. В
выработке его целей ключевое значение приобретают представления о
неразвитости своих стран или, одновременно, о характеристиках развития тех
стран, которые предстают в качестве образца. Для подтверждения этого
утверждения достаточно вспомнить те острые дискуссии, которые велись в
нашей стране во второй половине 80-х годов прошлого века, а также в начале
этого.
Важное место в этих дискуссиях занимали межстрановые сопоставления,
в рамках которых было сформировано массовое представление о тотальном
отставании России от «развитых» стран. Это огромное отставание может быть
преодолено лишь путем модернизации нашей страны, заимствованием
институтов, принятых в «развитых» странах.
Такой подход не нов, Можно вспомнить похожую игру на «понижение»,
когда в начале XX века «младотурки», обосновывая необходимость
модернизации, показывали тотальное отставание Оттоманской империи от
«цивилизованной Европы». Подобная же аргументация использовалась и в
России в преддверии Александровских реформ. Сходная идейно-политическая
подготовка, видимо, всегда предшествует началу модернизационного проекта.
«Лидеры развития» давали схожие рецепты. «Европа эпохи модернити
считала себя не просто одной из многих «цивилизаций», но единственной или,
по крайней мере, наиболее «цивилизованной». Единого мнения по поводу черт
цивилизованности не наблюдалось даже среди самих европейцев. Для одних
цивилизация отождествлялась с «модернити», то есть с развитием технологий,
ростом производительности труда и верой в исторический прогресс. Для других
цивилизация означала возросшую независимость «индивида» от иных
социальных субъектов: семьи, сообщества, государства, религиозных
институтов. Для третьих цивилизация означала отказ от грубости в
повседневной жизни, «хорошее» в самом широком смысле слова поведение.
Для четвертых она ассоциировалась с сокращением масштабов или сужением
26
сферы применения легитимного насилия и расширением понятия жестокости.
И, разумеется, для многих понятие цивилизация предполагало комбинацию
некоторых или даже всех отмеченных черт»/32/.
Исторически формирование идеи преобразования общества, а также
государства и экономики были тесно спаяны с идеями освобождения, с
разрывом с «темным прошлым», с идеями обретения свободы. Все эти
представления, как это отмечает большинство социальных мыслителей,
исследовавших проблемы модернизации, были прямым наследием идей
Просвещения, которые исходили из природного совершенства человека,
которого лишь путы государства и религии («раздавить гадину») держат на
пути к Свободе и Прогрессу.
Эти идеи были последовательно развернуты в идеологии либерализма,
которая имманентно содержит парадигму модернизации. С появлением
либерализма как лидирующей политической силы модернизацию уже
невозможно рассматривать как естественно
развивающийся процесс.
Либерализм породил модернизацию как проект. Все последующие
политические теории, также выраставшие из духа Просвещения (радикалы,
социал-демократы, коммунисты, с середины XIX века к ним постепенно
присоединились и консерваторы) вели дискуссию лишь относительно
конфигурации модернизационного проекта.
Следующей стадией, как указывает Ю. Хабермас, стал «разрыв
внутренних связей между модерном и историческим контекстом западного
рационализма». Его значение состоит в том, что он порождает, по меньшей
мере,
существенную неопределенность при использовании доктрины
модернизации в иных социально-исторических контекстах.
Именно
претензия
либеральных
ценностей
на
подобный
«неисторический», «общечеловеческий» статус делает зыбкой всю
конструкцию модернизации. Достаточно подвергнуть сомнению, как это
делается во многих теоретических построениях, эту ценностную основу и
критика доктрины модернизации становится очень весомой. Это собственно
делали и продолжают делать критики западной цивилизации. Примечателен
ироничный ответ, данный Махатмой Ганди на вопрос «Что Вы думаете о
западной цивилизации?»: «Это была неплохая идея»/33/.
Анализ модернизационных проектов показывает, что успех сопутствует
тем из них, в которых упор делался не на следование универсальным
ценностям и рецептам, но, напротив, были осознаны
специфика
национального развития и его настоятельные проблемы, найдены
своеобычные подходы к преобразования государства и экономики,
наиболее полно отвечающие стоящим перед страной вызовам, традициям и
ценностям народа.
Литература:
27
/1/ Хабермас, Ю. Философский дискурс о модерне. М. 2003.С.8.
/2/Alexander, Jeffery (1994) ”Modern, Anti, Post and Neo: New Social Theories
Have tried to Understand the “New World of our Time”, Zeitschrift fur Soziologie(pp)
/3/К. Маркс. Капитал.т.1. К. Маркс и Ф.Энгельс. Сочинения. Т.23. М. Сс. 6-9.
/4/ Frencis Fukuyama. After the Neocons. Profile Books. 2007. PP.114-154.
/5/ Nurkse, R. Problems of Capital Formation in Underdeveloped Countries,
Oxford 1963.
/6/ Hirschman, A.O.The Strategy of Economic Development, New Haven
1958.
/7/ Rostow, W.W. The STages of Economic Growth, Cambridge 1960.
/8/. Rosenstein-Rodan, P.N. The Theory of the "Big Push" in: Meier, G.M.,
Leading Issues in Economic Development, Studies in International Poverty,
Oxford 1970,393-398.
/9/ Perroux, F. Les Poles de dcvelopement et 1 'economic Internationale, The
Challenge of Development, A Symposium, Jerusalem 1957.
/10/ Myrdal, G. Economic Theory and Underdeveloped Regions, London 1957/
/11/ Weber, M. Die protestantische Ethik und der Geist des Kapitalismus in:
Gesammelte Aufsatze zur Religionssoziologie, Tubingen 1922. М. Вебер.
Протестантская этика и дух капитализма. М. Вебер. Избранные произведения.
М. 1999.
/12/Coleman J. Resources for Social Change. N.Y. 1971.
/13/ Parsons, T. Gesellschaften, Evolutionare und komparative Perspektiven,
Frankfurt 1975.
/14/ Smelser, N. Theory of Collective Behavior, Glencoe 1963.
/15/McClelland, D. C. The Achieving Society, Princeton 1961.
/16/ Hagen, E.E.On the Theory of Social Change - How Economic Growth Begins,
Homewood 1962.
/17/ Prebisch, R. The Role of Commercial Policies in Underdeveloped Coun
tries. American Economic Review 49, 1959, 251-273.
/18/ Myint, H. The Gains from International Trade and the Backward countries,
Review of Economic Studies XXII, 1954/55,129-142.
/19/ RAO, V.K.R.V. Investment, Income and the Multiplier in an Underdevel
oped Country in: Agarwala, A.N. and Singh, S.P. (Eds). The Economics of
Underdevelopment, London 1971, 205-218.
/20/ Bhagwati, J.Immiserizing Growth. A Geometrical Note, Review of Eco
nomic Studies XXV (3), No. 68, 1958, 201-205
/21/. Luxemburg, R. Die Akkumulation des Kapitals, Berlin 1913.
/22/Ленин В.И. Империализм как высшая стадия капитализма. ПСС, т.27.
Сс.299-426.
/23/ Santos, T. Uber die Struktur der Abhangigkeit In: Senghaas, D. (Ed.),
Imperialismus und strukturelle Gewalt, Frankfurt 1972, 243-257.
28
/24/ Galtung, J.Eine strukturelle Theorie des Imperialismus in: Senghaas, D.
(Ed.) Imperialismus und strukturelle Gewalt, Frankfurt 1972, 29-104. Galtung, J.Eine
strukturelle Theorie des Imperialismus in: Senghaas, D.
(Ed.) Imperialismus und strukturelle Gewalt, Frankfurt 1972, 29-104.
/25/ Senghaas, D. Weltwirtschaftsordnung und Entwicklungspolitik, Pladoyer
fur Dissoziation, Frankfurt/M. 1977.
/26/ WOHLKE, M., WOGAU, P.V., MARTENS, W., Die neuere
entwicklungstheoretische Bibliographic (Edition der Iberomaerikana Reihe II,
Bibliographische Reihe 2), Frankfurt 1977
/27/ Immanuel Wallerstein, (2003) “Entering Global Anarchy”, New Left Review,
pp.27-35.
/28/ Eisenstadt, Schmuel N.(1999) “Multiple Modernities in an Age of Globalization,
pp.37-50. in Grenzenlose Gesellschaft Teil 1. Opladen. Leske& Budrich.
/29/Almond G, Verba S. The Civic Culture. Princeton, 1963.
/30/Senghaas, D. Weltwirtschaftsordnung und Entwicklungspolitik, Pladoyer
fur Dissoziation, Frankfurt/M. 1977.CAUSES OF UNDERDEVELOPMENT AND
CONCEPTS FOR DEVELOPMENT. AN INTRODUCTION TO DEVELOPMENT
THEORIES By DR. FRITHJOF KUHNEN. The Journal of Institute of Development
Development Studies, Studies, NWFP Agricultural
Vol. VIII, 1986,1987 University, Peshawar.
/31/Иммануэль Валлерстайн. Конец знакомого мира. Социология XXI века.
М.2005. С.235.
/32/Иммануэль Валлерстайн. Конец знакомого мира. Социология XXI века.
М.2005. С.233.
/33/Иммануэль Валлерстайн. Конец знакомого мира. Социология XXI века.
М.2005. С.234.
1.2. Социальная трансформация: модернизационная рамка.
По мере накапливания опыта реализации модернизационных проектов,
осмысления причин острейших кризисов, возникавших в результате их краха
(«исламская революция», как ответ на социокультурный крах проводимого
шахом модернизационного проекта, лишь один, пусть и очень яркий пример), в
центр внимания встала проблема некризисного, в иных концепциях
«органичного» развития. Слишком многие сценарии модернизации (как мы это
видели при обзоре теоретических подходов) приводят к кризисам, чтобы можно
было оставить этот факт без внимания.
Но анализ лишь самих модернизационных сценариев не позволяет
вскрыть подлинные причины кризисов, создать сколько-нибудь надежную
основу для их предвидения. Для этого необходимо включить в рассмотрение
дополнительные внешние факторы, обусловливающие органичный или,
29
напротив, кризисный ход модернизации, т.е. необходим выход на более
высокий уровень анализа.
Трансформация. В социальной теории сложилось научное направление,
связанное с анализом процессов социального функционирования в условиях
качественных общественных изменений, как
целенаправленных, так и
«естественных», т.е. не связанных с каким-либо проектом, - трансформация.
Сегодня ведутся широкие дискуссии относительно теоретикометодологических подходов к анализу социальной трансформации. Автор в
данной работе близок к деятельностному подходу, который обосновывает Т.И.
Заславская, рассматривающая взаимодействие основных социальных акторов, с
одной стороны, и социальных институтов, с другой/1/.
Отличие представленного здесь подхода - рассмотрение процессов
трансформации путем инкорпорирования в него классическую веберовскую
схему, сфокусированную на процессах распада традиционного общества,
становлении модерного социума с возрастанием роли рационализации
деятельности. Эти процессы меняют структуру массовых моделей социального
действия (традиционная, аффектированная, ценностно-рациональная и целерациональная модели), т.е. меняют соотношение слоев и групп населения,
ориентированных на соответствующие модели.
Здесь можно согласиться с точкой зрения Р. Будона: «нам
представляется необходимым подчеркнуть, что веберовская парадигма
методологического индивидуализма не ограничивается анализом процессов,
происходящей в кратчайшей и средней по размерам временной перспективе;
она может быть успешно приложена и к более длительным процессам»/2/.
Для характеристики процессов трансформации с предлагаемой точки
зрения, важно охарактеризовать две взаимосвязанные стороны преобразований:
 институциональные,
связанные
с
намеренным
изменением
номинальных установлений (формальных норм, процедур или правил) и
«естественным» формированием неформальных норм, обусловливающих в
своей совокупности перемены в функционировании социальных институтов;
 процессуальные, вызванные переменами в макросоциальных моделях
деятельности людей в рамках соответствующих социальных институтов.
При таком подходе взаимосвязь моделей социального действия,
ценностных оснований, лежащих в их основе, функционально увязана с теми
социальными институтами, в рамках которых реализуется соответствующее
действие.
«Роль идей, ценностей и более широко, мыслительных данных зависит,
таким образом, от структуры ситуаций, которые подлежат анализу в ходе того
или иного исследования. Некоторые ситуации ставят такие проблемы, которые
актор не может легко решить, если он не имеет идеологических убеждений.
Другие ситуации, напротив, могут восприниматься «рационально» или
квазирационально. В них актор способен с легкостью оценить одновременно
30
весь спектр возможных линий поведения, определить и выбрать наиболее
предпочитаемую из них»/3/.
Такой подход, как представляется, позволяет лучше понимать характер
процессов трансформации, различать ситуации, в которых ценностная сторона
носит превалирующий характер от тех, где действуют сугубо прагматические
мотивы. Это соображение существенно в связи с тем, что в последнее время,
видимо в порядке реакции на длительное игнорирование социокультурных и
идеологических факторов, заметна тенденция абсолютизации роли культуры,
которую стремятся теперь представить в качестве жесткого ограничителя
процессов развития. Наше дальнейшее рассмотрение, хочется надеяться,
позволит внести посильный вклад в более сбалансированное представление
данной проблемы.
Трансформации в этой связи требуют не только распознавания различий
между тем, что практикуется и тем, что проповедуется, но и изменения пути
нашего мышления. Эйнштейн выразил это мощно и кратко: "Без изменения
способа мышления мы не в состоянии решить проблемы, созданные
современным образом мышления"/4/.
Задача трансформационного анализа - выявление того, в какой мере и в
каких формах изменение базовых, доминирующих моделей социального
действия влияет на характер функционирования социальных институтов, на их
развитие и, наоборот, каким образом перемены в номинальных
институциональных нормах могут влиять на массовые модели социального
действия. В свою очередь изменения в структуре моделей социального действия
неизбежно оказывают влияние на ценностный фундамент функционирования
этих моделей. При таком понимании культура уже не только фундамент
развития. Социокультурная динамика – мощный стимул развития.
Таким образом, предметом трансформационного исследования являются
взаимодействия изменений формальных и неформальных установлений,
регулирующих функционирование социальных институтов, с одной стороны, и
изменений в моделях социально-экономического и политического действия,
осуществляемых в рамках рассматриваемых социальных институтов, с
другой/5/.
Такой подход позволяет учитывать сценарии модернизации, в которых
введение институциональных норм, расходящихся с ожиданиями включенных
групп, не приводит к ожидаемым переменам в функционировании этих
институтов. Перемены в нормативных установлениях оказываются не
подкрепленными соответствующими изменениями в моделях социального
действия. В результате возникает часто наблюдаемая дисфункция
рассматриваемого социального института. Возможна и симметричная ситуация,
когда «естественные» изменения в моделях социального действия, меняющие в
свою очередь неформальные правила функционирования социального
института, вступают в противоречие с номинальными установлениями.
31
Здесь следует обратить внимание на временной фактор соответствующих
изменений. Именно временная протяженность рассматриваемых процессов в
большой мере определяет финальный характер взаимодействия моделей
социального действия и институтов. Бывает, что время лечит. Но бывает, что
время лишь копит противоречия и готовит взрыв.
Это обстоятельство вводит в наше рассмотрение проблемы адаптации.
Процесс социальной адаптации характеризует:
1 способность различных социально-экономических слоев и групп
населения, включая и элиты, осмысленно ориентироваться в существующей
социальной и хозяйственной ситуации;
2 адекватность вырабатываемых ими моделей социального поведения
сложившейся институциональной среде;
3 рациональность использования различных располагаемых ресурсов для
реализации своих потребностей и интересов.
В ходе этого процесса население осуществляет собственную, во многом
субъективно обусловленную интерпретацию сигналов, посылаемых ему с
макроуровня (путем установления норм и соответствующих санкций за их
нарушение) на микроуровень, на уровень реальной деятельности населения.
Р. Будон в своем анализе социальных теорий делает вывод: «…даже
если гипотеза, в соответствии с которой актор стремится адаптироваться к
новым для него ситуациям, все же обладает универсальной значимостью, то
форма этой адаптации будет зависеть от структуры ситуации. Парето наблюдал
такое явление: люди могут построить мост, прибегая к использованию того, что
называют «логическими» действиями (т.е. они делают рациональный выбор,
основанный на научных данных), но не способны, действуя подобным образом,
избрать депутата/6/.
Эти эффекты во многом обусловлены тем, что смыслы, возникающие в
результате соответствующей интерпретации социального функционирования,
составляют ту субъективную картину реальности, к которой, собственно, и
адаптируется население. Иными словами, в ходе адаптации население, его слои
и группы выступают в роли эффективного "социального критика",
проверяющего практичность соответствующих нормативных установлений, их
соответствие сложившимся социальным, культурным и хозяйственным
практикам. В ходе такой «социальной критики» также определяется
эластичность таких практик, их возможность приспосабливаться к новым
требованиям.
Если же дело не может ограничиться приспособлением сложившихся
практик и нужно освоение качественно новых процесс адаптации переходит к
иным механизмам, требующих сильных стимулов для такого освоения, а также
наличия ценностной санкции. Хорошо известны случаи, когда люди,
располагавшие необходимой квалификацией и другими социальными
ресурсами, не смогли адаптироваться к изменившейся реальности. Смена
32
модели социального действия для них была «табуирована» высокозначимыми
ценностями.
Адаптация
также
является
макросоциальным
механизмом,
обеспечивающим оценку населением возможностей и условий решения своих
насущных проблем, которые предоставляет наличная институциональная среда.
Например, эти оценки являются необходимой предпосылкой для формирования
и реализации моделей социальной мобильности, являющихся неотъемлемым
элементом современной стратегии модернизации. Формирование таких моделей
и реализация соответствующих практик в условиях современной экономики –
один из самых мощных ресурсов развития.
Вполне очевидно, что соответствующие оценки предопределены не только
самим характером институциональной среды, но и теми микросоциальными
позициями, с которых осуществляется эта оценка. Т.е. диспозиция отношения к
тем или иным институтам, институциональной среде в целом, формируемая в
ходе адаптационных процессов, является, продолжая рассмотренный выше
пример, важным условием для последующего формирования моделей
социальной мобильности.
Одновременно соответствующие оценки обусловливают формирование
системы неформальных норм, корректирующих или даже противостоящих
номинальным установлениям. При этом, как это вполне очевидно, что эти
неформальные нормы и правила выступают более сильными регуляторами
социальной деятельности. Наличие сильного «зазора» между неформальными
практиками, с одной стороны, и номинальными установлениями, с другой,
ведет к серьезным дисфункциям. Так, коррупция лишь один из способов
снижения масштабов такого «зазора». Это ни в какой мере не оправдывает
коррупцию, но указывает, что один из путей борьбы с ней - устранение ее
макросоциального фундамента, снижение обсуждаемых «зазоров».
Для хода нашего рассуждения, ориентированного на взаимодействие
процессов социальной трансформации и модернизации, важен вывод, что
результатом адаптационных процессов является выстраивание социальной
диспозиции слоев и групп населения, различающихся своим отношением к
характеру трансформационного процесса.
Эта диспозиция в значительной мере является основанием для социальной
стратификации в обществе, испытывающим быстрые социальные изменения.
Без этого основания стратификации вряд ли возможно связать социальные
позиции людей с их социальными позициями и социальными действиями. В
частности соответствующая диспозиция во многом определяет уровень
социальной поддержки идущих преобразований. В этом смысле представления
об исходной диспозиции и сценарии ее потенциальной динамики являются
важной компонентой любой ответственной стратегии модернизации.
Значение адаптационных процессов для формирования моделей
социального действия в условиях радикального изменения институциональной
33
среды и, следовательно, для всего хода процессов трансформации ярко
показывает К. Поланьи на примере формирования новых городов в ходе
Промышленной революции в Англии: «В новых городах не было давно и
прочно сложившегося среднего класса, не существовало крепкого ядра
ремесленников и мастеров, почтенных мелких буржуа, способных послужить
ассимилирующей средой для неотесанных работяг, которые привлеченные в
город высокими заработками или согнанные со своей земли ловкими
огораживателями, тянули лямку на первых капиталистических фабриках,
Промышленный город центральной или северо-западной Англии представлял
собой культурную пустыню, его трущобы лишь отражали отсутствие какойлибо традиции и чувства гражданского достоинства. Брошенный в эту
страшную трясину убожества и нищеты, крестьянин-иммигрант или даже
бывший йомен, или копигольдер быстро превращался в какое-то, не
поддающееся описанию болотное животное. Дело не в том, что ему мало
платили или заставляли слишком много работать – хотя и то и другое
происходило слишком часто, дело в том, что физические условия, в которых он
теперь существовал, были абсолютно несовместимы с человеческим образом
жизни... И все же положение не было безнадежным: пока человек сохранял
определенный статус, служивший ему опорой, пока перед ним была модель
поведения, заданная ему родственниками и товарищами, он мог бороться и, в
конечном счете, восстановить свое нравственное достоинство»/7/.
Эта довольно длинная цитата основоположника теории трансформации
вызывает явные ассоциации с ситуацией в России на рубеже XIX и XX веков, в
СССР в 30-х годах. Она ясно показывает, что сходная социально-экономическая
и институциональная ситуация порождает сходные социокультурные проблемы,
ставящие перед исследователем близкие задачи.
Адаптирующиеся социальные субъекты в своей роли «социального
критика» выявляют дисфункции, необходимость (реализуемую или
игнорируемую) соответствующих институциональных изменений. Это означает,
что в поле нашего рассмотрения оказываются взаимно стимулируемые
изменения моделей социального действия, с одной
стороны, и
функционирования социальных институтов, с другой.
Соответственно, позитивный результат социальной трансформации –
введенные в ходе реализации модернизационного проекта институты приходят
в определенное социокультурное равновесие с изменившимися моделями
социального действия. Напротив, рост социальных напряжений в ходе
адаптации приводит к негативной оценке вводимых институтов.
Социокультурный «зазор» между вводимыми институтами, с одной стороны, и
социальными практиками, с другой, превращается в отторжение.
Трансформационные напряжения быстро превращаются в модернизационный
кризис.
34
Темп трансформационных изменений также не может рассматриваться
оторвано от их содержания, т.к. он тесно связан с возможностями адаптации и
ее результаты, как это было рассмотрено выше, в большой мере влияют на
характер трансформации.
Этот темп неизбежно является проблемой для основных социальных групп,
вовлеченных в процесс перемен. Его оценка связана с теми усилиями, которые
необходимы соответствующим слоям и группам населения для адаптации к
новым условиям. Таким образом, предметом трансформационного
исследования являются относительно быстрые изменения социальных
институтов, с одной стороны, и моделей социального действия, с другой. При
медленных, «незаметных» изменениях институтов и моделей социального
действия, характерных для традиционного общества, эти изменения перестают
быть проблемой и, следовательно, предметом исследования.
При рассмотрении теоретических проблем трансформации необходимо
прояснение ключевых факторов, определяющих ход трансформационного
процесса, его траектории.
Социокультурные трансформационные напряжения. В качестве одного
из таких факторов следует выделить социокультурные напряжения. Под
социокультурными напряжениями будем понимать массовую проблематизацию
значимых социальных ценностей, способную оказывать существенное
воздействие на доминирующие модели социального действия, вызывая тем
самым значимые институциональные дисфункции.
Из такого подхода видно, что социокультурные трансформационные
напряжения самим фактом своего возникновения вызывают дисфункцию и,
соответственно, проблематизацию статуса социальных институтов, подрывая
тем самым их легитимность. Этим создаются предпосылки для
оппортунистического поведения социальных субъектов; для противоречий
между номинальными институциональными установлениями, с одной стороны,
и меняющимися массовым сознанием и социальной практикой, с другой.
В качестве гипотезы можно выдвинуть два источника возникновения
социокультурных напряжений:
 накапливающиеся в течение длительного времени противоречия между
меняющейся социальной практикой, с одной стороны, и консервированными
социальными институтами, с другой. Легко увидеть близость этой позиции к
марксистскому подходу к анализу социальных изменений. Принципиальным
отличием
здесь
является
введение
социокультурного
измерения
соответствующих напряжений, открывающего другие, более разнообразные
перспективы анализа таких изменений;
 массовая проблематизация базовых социальных ценностей, связанная с
поисками метафизических оснований социального бытия. Масштабы и глубина
такой проблематизации могут быть непосредственно не связаны с
напряжениями, связанными с рациональной оценкой наличной социальной
35
практики. Их источниками могут стать миссионерская или пропагандистская
деятельность, переинтерпретирующая и источник, и масштаб существующих в
обществе проблем. История знает много примеров подобного хода событий.
Реформация лишь самый впечатляющий. Вполне очевидно, что в основе такого
взгляда на источники социального напряжения лежат веберианские взгляды.
Внимание к рассмотрению социокультурных трансформационных
напряжений обусловлено тем, что здесь «узел» соответствующих изменений.
Значимые изменения моделей социального действия неизбежно требуют
ценностной санкции, т.е. проблематизируют значимые, регулятивные ценности,
превращают эти изменения в социокультурную проблему. Институциональные
изменения, в свою очередь, как было показано выше, также получают
социокультурное измерение, получая соответствующую санкцию или,
напротив, вызывая отторжение. В этом смысле можно сказать, что
социокультурное измерение трансформационных преобразований выступает
специфическим отражением, позволяющим проникать в существо этих
изменений, оценить их характер и предвидеть возможные модернизационные
последствия.
Формирование
большинства
трансформационных
напряжений
определяется конкретным социально-историческим и социокультурным
характером эрозии традиционного общества. Одним из наиболее
распространенных объектов трансформационных исследований является
переход от традиционного к модернизованному обществу, в рамках которого,
по преимуществу, реализуются модернизационные проекты. В этом смысле
трансформационные изменения выступают внешней рамкой для
модернизационных проектов.
Такое понимание трансформации вовсе не означает, что трансформация лишь пассивный ограничитель модернизационных проектов. В этой связи
важно хотя бы кратко обсудить и обратные влияния модернизации на характер
взаимодействия моделей социального действия и институциональной среды.
Вполне очевидно, что модернизационные проекты, активно меняющие
институты, создают благоприятные возможности одним моделям социального
действия, конкретным социальным практикам и закрывают дорогу другим.
Этим самым они активно воздействуют на всю социокультурную ситуацию в
обществе. Успешными оказываются люди с одними ценностями, а «лузерами»,
с другими. В результате вся прежняя иерархия ценностей оказывается под
вопросом, предметом острой проблематизации. Практически неизбежна ее
перестройка, в той или иной мере меняющая ход трансформационных
процессов со всеми рассмотренными выше проблемами и потенциальными
кризисами. Это вовсе не означает, что возможны лишь негативные сценарии
хода событий.
Напротив, успешные модернизационные проекты практически всегда
связаны с обращением к тем позитивным ценностям, которые уже остро
36
проблематизированы наличным обществом, но не находят поддержки
действующими институтами. Вспомним хорошо известное определение
революционной ситуации.
Выживание реформ 90-х годов, несмотря на все их издержки, было связано
с их обращением к крайне актуальной ценности индивидуального активизма,
блокированной предшествующим режимом. Ключевые, наиболее активные и
влиятельные слои общества были готовы отбросить все иные критерии оценки
общественного развития при сохранении им недавно полученных возможностей
вертикальной мобильности и самореализации. Рациональная оценка итогов
преобразований, прежде всего, переоценка наличных возможностей и реальных
достижений, созданных ходом реформ, существенно снизила эмоциональный
градус поддержки этих реформ.
Важный урок ранее реализованных модернизационных проектов
рассмотренных в их трансформационном измерении состоит в том, что успешно
лишь обращение к реально актуальным, проблематизированным ценностям, а
не тем, которые дороги самим реформаторам. Без такого понимания велик риск
натолкнутся на глухую стену непонимания и сопротивления. Это, прежде всего,
намек нашим либералам, которые никак не могут ни понять, ни смириться с
тем, что либеральные ценности не находятся в числе самых актуальных для
наиболее влиятельных групп. Но это совсем не означает, что у либерального
проекта вовсе нет перспективы.
Более того, без инкорпорирования либеральных ценностей в этическую
основу российского общества у стратегии российской модернизации нет
перспективы. Высокая социальная динамика, эффективность социальных
институтов трудно достижимы без регулятивного влияния этих ценностей. Но
при этом либеральная индоктринация невозможна существующими адептами
либерализма. Они плохо «монтируются» с ценностями патриотизма,
являющимися
высокозначимыми в современной России. Также эта
индоктринация вряд ли возможна непосредственно и очень быстро. Здесь
необходима сложная идеологическая цепочка, доктринальное увязывание
либеральных ценностей с теми, которые уже прочно вошли в этический
фундамент современного российского общества. Например, в пакете с уже
упоминавшейся ценностью активизма.
Так, лавируя, меняя «галсы», но сохраняя общие стратегические ориентиры
модернизации, возможна определенная корректировка трансформационных
рамок с целью создания более благоприятных предпосылок для реализации
модернизационного проекта.
Однако сразу же следует предостеречь ретивых культуртрегеров и
политтехнологов. Во-первых, возможности подобного социокультурного
проектирования вполне ограничены опасностью затрагивания базовых
социальных ценностей. Это сразу же взрывает ситуацию и сводит на нет все
предшествующие усилия. Во-вторых, довольно рискованны. Наши знания
37
социокультурных и макросоциальных процессов всегда будут недостаточны для
того, чтобы избежать существенных и принципиально неустранимых рисков
запуска социокультурных напряжений, готовых вылиться в модернизационный
кризис.
Как уже отмечалось, большинство модернизационных проектов привязаны
к базовому переходу от традиционного к модерному обществу. Этот переход
связан с мощными макросоциальными напряжениями, возникающими в
результате, как процессов эрозии традиционного общества, так и намеренных
преобразований, включая модернизационные проекты. Иные макросоциальные
условия реализации модернизационных проектов также связаны с этой
проблемой. В силу этого, важным предметом нашего анализа является модель
преодоления этих напряжений.
В соответствии с заявленным выше представлением,
эрозия
традиционного общества связана со снижением регулятивной роли норм и
традиций и, в идеале, с постепенным развитием модернизованных механизмов
макросоциального
регулирования,
все
более
основывающихся
на
универсалистских ценностях и личностном рациональном выборе. В иных
социальных обстоятельствах соответствующие напряжения возникают в
результате снижения регулятивной роли ранее усвоенных универсалистских
ценностей, упадком общей социальной интеграции.
Возникновение трансформационных напряжений связано с тем, что
снижение регулятивной роли традиционных ценностей и норм и
соответствующее усиление роли универсалистских ценностей редко проходит
синхронно, с сохранением общего уровня социальной интеграции и
макросоциального регулирования. Даже в тех случаях, как это было в истории
России, когда процесс смены механизмов социального регулирования
осуществляется в течение очень длительного времени, «послойно», сверху вниз,
захватывая сначала элитные группы, а затем все более широкие внеэлитные
группы, возникает достаточно длительный период
общего ослабления
макросоциальных регулятивных механизмов/8/.
В случае России это ослабление имело еще и другие корни, которые будут
обсуждены ниже.
Общество (в лице субъектов, способных на социальную рефлексию)
воспринимает подобную ситуацию в форме религиозного или морального
кризиса. История Древнего Рима дает немало прекрасных примеров страстных
обличений «утраты республиканских доблестей», «морального падения Рима».
Другим
источником
возникновения
социокультурного
трансформационного напряжения является резкое падение значимости
универсалистских ценностей, сменяющих традиционные ценности и нормы, но
еще не успевших прочно укорениться в ходе трансформационного перехода
(Россия 17-го, Италия 20-х, Германия 30-х). 90-е годы в России также являются
хорошим примером существенного снижения регулирующей роли
38
универсальных ценностей. Этот кризис был крайне обострен тем, что базовые
социальные ценности были жестко идеологически «упакованы».
Дискредитация коммунистической идеологии создала серьезный
регулятивный вакуум, воспринятый как «нравственная катастрофа». В то же
время следует указать на то, что в дальнейшем произошло «расклеивание»
идеологически акцентированных ценностных элементов, действующих
преимущественно в государственно-политической сфере, с одной стороны, и
идеологически нейтральных ценностей, действующих, по-преимуществу, в
партикулярной сфере, с другой. Это «расклеивание», как будет показано ниже,
сыграло свою существенную роль при формировании новой институциональной
среды в постсоветской России.
Такое напряжение создает серьезную проблему его преодоления, поиска
обществом (осознанно или неосознанно) путей макросоциальной реинтеграции
на новой ценностной и, соответственно, нравственно-этической основе. Для
нашего рассмотрения проблема реинтеграции приобретает особое значение, т.к.
на ее основе может быть создан этический фундамент, корпус неформальных,
надконституционных норм, которые, как это хорошо известно, из
институциональной теории, в большой мере определяет характер
функционирования социальных институтов. Это, в свою очередь, напрямую
связано с ходом и, главное, с качеством модернизационных преобразований, их
органичностью, уровнем институциональных дисфункций.
Ключевое значение здесь играет определение
путей преодоления
трансформационного социокультурного напряжения - макросоциальной
интеграции.
Макросоциальная интеграция. Теоретически легко представить ряд
принципиальных моделей разрешения этого напряжения:
 идеократизация, приведение социально-экономической практики в
соответствие с требованиями соответствующей идеологической (религиозной,
квазирелигиозной) доктрины;
 этико-институциональный компромисс, адаптация идеологической
доктрины (в явном или неявном виде) к ключевым существующим элементам
социальной, прежде всего, хозяйственной жизни, с одной стороны, исключение
из социально-экономической жизнедеятельности тех ее элементов, которые
явно противоречат доктринальным основам морали;
 этическая сегментация, в результате которой религиозная жизнь,
способы решения метафизических проблем, с одной стороны, и социальноэкономическая практика, с другой, реализуются на разных, качественно
различающихся нравственно-этических основаниях;
 доктринальная
корректировка,
изменение
соответствующей
идеологической, религиозной доктриной своих существенных установок с
39
целью обеспечения нравственно-этического обоснования функционирования
социально-экономического механизма;
 смена социокультурного фундамента, кардинальное изменение
социокультурной системы ценностей лежащих в основе основных социальных
институтов /9/.
Макс Вебер в своей работе «Протестантские секты и дух капитализма»
развернул картину идеократизации - разрешения этого противоречия,
основанного на более или менее последовательном приведении семейной и
хозяйственной жизни в соответствие с требованиями протестантской
религиозной этики/10/.
Другим ярким примером идеократизации явилась попытка Савонаролы
утвердить во Флоренции нормы бедности и нестяжательства. В наше время
яркими примерами идеократизции явилась исламская революция в Иране и
«культурная революция» в Китае. При этом представляется вполне
правомерным рассматривать в одном ряду и религиозные этические доктрины и
«коммунистическую» религию.
При таком подходе можно предположить, что отмеченное А.С.Ахиезером
противоборство либеральных и традиционных (архаических) ценностей,
слабостью срединной (прагматической) культуры, скорее относится к
индоктринации/11/.
Социокультурные основания социальной деятельности на деле обладают
гораздо большей инерционностью.
Интересна
попытка
приведения норм хозяйственной жизни в
соответствии с религиозными требованиями - борьба средневековой
католической церкви вокруг ростовщичества и попыток ограничить
лихоимство. Как хорошо известно, эта борьба закончилась компромиссом, в
результате которого банкирская деятельность была этически инкорпорирована.
Вполне понятно, что модель этической сегментации, которая, как это
вполне очевидно, тесно кореллирует с «дуалистическим» сценарием
модернизации, не является реальным разрешением ни трансформационной, ни
модернизационной проблемы. Она лишь создает возможность в течение
достаточно длительного времени уходить от ее какого-либо реального
разрешения. Также очевидно, что этическая сегментация возможна только при
отсутствии в обществе активных религиозно-идеологических настроений,
связанных не только с соблюдением религиозных обрядов и ритуалов, но и со
следованием
на
практике
соответствующим
нравственно-этическим
требованиям. Более того, длительная этическая сегментация выступает
существенным фактором, разрушающим общественные нравственно-этические
нормы. Одновременно, четко территориально локализованная
этическая
сегментация, к тому же зачастую приобретающая этническое или
конфессиональное оформление
создает очевидные предпосылки для
сепаратизма.
40
В целом, этическая сегментация порождает ситуацию, когда разложение
традиционного общества, снижение влияния традиций и норм, усиление роли
личностного выбора не подкрепляется сколько-нибудь устойчивыми
нравственно-этическими нормами. Дело даже не в том, что утилитарные,
прагматические соображения все больше доминируют при принятии решений.
Такая тенденция вообще характерна для секуляризованного общества и
получает все большее развитие в ходе глобализации. Важнее, что в этой
ситуации существенно снижается устойчивость, стабильность моделей
социально-экономической деятельности, нарастает значение ситуативнопрагматического способа осознания реальности, утрачивается макросоциальная
целостность общества. Для экономики такая ситуация связана с
неустойчивостью функционирования институтов, падением контрактной
дисциплины, ростом соответствующих рисков.
Примером доктринальной корректировки является деятельность
руководства католической церкви в конце XIX века, когда были предприняты
значительные усилия к приведению теологических воззрений в соответствие с
требованиями капиталистической экономики, а также в 60-е годы, когда
усилиями папы Иоанна XXIII в доктринальные позиции католицизма была
введена
социальная проблематика. Сюда же относится и «теология
освобождения», приводящая доктрины католической церкви в соответствие с
радикальными социалистическими воззрениями, распространенными среди
католических «низов» ряда стран Латинской Америки. В этой связи следует
отметить и крайне важные усилия Русской Православной Церкви, активно
формирующей свои воззрения по ключевым проблемам современной
социальной и экономической жизни.
Конкретный
характер
формирования
социокультурного
трансформационного напряжения и выбор модели его разрешения на
предшествующем этапе развития общества, по-существу предопределяет
тенденции социальной интеграции общества и ориентиры формирования его
структуры мотивационных установок, характер социальной динамики.
Трансформационные напряжения, возникающие в ходе реализуемых
модернизационных
проектов,
проведения
соответствующих
институциональных преобразований, обладают существенной спецификой.
Здесь следует иметь в виду ряд сценариев.
Во-первых, масштабное изменение всей институциональной системы,
существенно расходящееся с социокультурным фундаментом. Это, практически
неизбежно влечет за собой
отторжение новой системы институтов,
возникновение сильнейших социокультурных напряжений.
Во-вторых, реформаторская непоследовательность, введение разнородных
институтов, т.е. несоблюдение принципов комплиментарности и однородности
институтов /12/. Результат - разнородные сигналы, которые посылают такие
41
институты, социокультурная «шизофрения», мощные социокультурные
напряжения.
При этом следует учитывать, что исходно бесплодны попытки построить
более сложные институты, чем это позволяет сделать социокультурный уровень
развития личности, доминирующие модели социальной активности и
межличностного взаимодействия. Любые попытки обойти это фундаментальное
ограничение неизбежно приведут к упрощению, снижению избирательности в
функционирования этих институтов, их декоративности, при, возможном
сохранении формальных институциональных норм.
В соответствии с представленными выше представлениями представляется
вполне обоснованным
выдвижение в качестве критерия завершения
трансформационных процессов - достижения определенного соответствия
между характером функционирования социальных институтов, с одной
стороны, и характером социальной деятельности, основных групп общества, с
другой. При этом возможны различные степени такого соответствия, которые
будут задавать соответствующий уровень «органичности» социального
функционирования, сформированного в результате трансформационных
процессов.
В
качестве
социологического
критерия
завершенности
трансформационных процессов можно предложить существенное снижение
темпов адаптации населения к институциональным условиям. Такое снижение
темпов также может достигаться при различной адаптационной структуре:
соотношении групп с различной степенью адаптации (дезадаптации). Выше мы
уже рассматривали влияние адаптационной диспозиции на легитимность и
характер функционирования социальных институтов.
Соответственно, сложившаяся адаптационная и, соответственно,
социальная структура могут рассматриваться в качестве определенной меры
эффективности трансформационных процессов. Действительно, вряд ли можно
оценивать такой процесс в качестве эффективного, если в его результате
существенные группы населения оказались в дезадаптивном и, тем более,
маргинализированном, асоциальном состоянии.
Качественно иным путем преодоления трансформационного напряжения
может стать – смена социокультурного фундамента - кардинальное изменение
социокультурной системы ценностей лежащих в основе основных социальных
институтов. Это возможно путем утверждения в обществе религиозной (или
квазирелигиозной, т.е. формально секулярной, но реально выполняющей
макросоциальные функции религии) доктрины. В этом варианте меняется все
пространство оценок взаимоотношений между институтами и моделями
социального действия, трансформационное напряжение, переводится в
качественно иное экзистенциальное или метафизическое пространство. В нем
могут возникнуть новые напряжения, но прежнее, безусловно, снимается.
42
Примерами являются все установление господства «мировых» религий, а
также советского коммунизма, фашизма в Италии и национал-социализма в
Германии.
Важно, что распространение соответствующей идеологорелигиозной доктрины, формирование нового массового религиозно-этического
сознания протекает на фоне функционирования прежних механизмов и
стереотипов социально-экономического действия.
Инерционный характер всей системы хозяйственной и семейной жизни в
большинстве случаев создает разрыв между новыми религиозноидеологическими представлениями, в том числе касающимися социальноэкономических условий жизнедеятельности, с одной стороны, и практикой
семейной и хозяйственной жизни, с другой. Исключением являются те
сообщества, которые изначально формируются в целях реализации на практике
своих идеологических убеждений (мормоны в штате Юта, кибуцы в Палестине,
разного рода коммуны и т.д.).
Этот разрыв является ключевой трансформационной проблемой, от
характера решения которой в решающей степени зависит
весь ход
трансформационного процесса. В этой точке, в частности, кроется
принципиальная трансформационная «ловушка» для разного рода
«развивающих диктатур».
Ускорение требует быстрой этической консолидации, которая может быть
достигнута лишь средствами идеолого-религиозной мобилизации. В свою
очередь, такая мобилизация создает достаточно распространенную
социокультурную «шизофрению», когда идеология создает требования,
расходящиеся как с привычными стереотипами социального действия, так и с
обыденным сознанием. Это прямой путь к этически сегментированному
обществу. Эта сегментация основана на различиях в степени реальной
приверженности «новым» ценностям. Существенной значение приобретает
«инструментализм» новых ценностей, их способность создать основу для
некризисного регулирования всего комплекса социальных отношений.
Именно систематические кризисы, возникающие из-за нестыковки
«высокой» доктрины и повседневной жизни, подрывают сакральный статус
новой доктрины. Десакрализация и проблематизация религиозной доктрины
создает предпосылки для формирования нового витка трансформационных
напряжений.
Возникающие при таком сценарии социокультурные напряжения крайне
трудно осуществить без доктринальной корректировки. В то же время такая
корректировка возможна лишь в условиях, когда такая корректировка не
затрагивает актуальные, высокозначимые ценности больших слоев и групп
населения, с одной стороны. Также к ней должны быть готовы влиятельные
элитные группы, способные предложить идеологически приемлемые формулы
такого компромисса. Здесь, видимо, необходимы тонкие социокультурные и
43
социополитические технологии, понимание характера проблем, с которыми
связана такая корректировка.
В противном случае исход очевиден. Попытка такой корректировки в
СССР в конце 80-х годов была просто отброшена вместе с государственным
лидером, предпринявшим такую попытку без понимания макросоциальной
сущности своего проекта.
Роль социальных институтов в разрешении трансформационного
напряжения составляет вторую крупную трансформационную проблему. Ярким
примером ее формулировки являются слова М.О.Гершензона: «Общественное
мнение, столь властное в интеллигенции, категорически уверяло, что все тяготы
жизни происходят от политических причин: рухнет полицейский режим, и
тотчас вместе со свободой воцарятся и здоровье и бодрость....Интеллигент
задыхался и думал, что задыхается только от того что связан....»/13/. Здесь
отчетливо видна проблема фетишизации роли социальных институтов,
переоценки их влияния, перекладывания на них, внешнюю, «необоримую» силу
ответственности за социальную и, самое главное, нравственную позицию
самого актора.
Разведение двух трансформационных проблем: развитие институтов, с
одной стороны, и моделей социального действия, с другой, вполне правомерно
аналитически. В конкретном историческом процессе эти проблемы сливаются в
общий трансформационный процесс. Примат той или другой проблемы в
осознании причин общего трансформационного напряжения порождает разные
пути его преодоления. Более того, этот примат выступает важным признаком
соответствующих цивилизационных устремлений. В одном из устных
выступлений В.М.Межуев прекрасно охарактеризовал эту проблему:
«Европейцы - те, для кого живо падение Рима. Но две европейские цивилизации
дают разные ответы на причины этого падения. Запад считает, что причина распад республиканских институтов, а Восток - моральный кризис».
Характер решения каждой из этих двух проблем, их соотношение в общем
трансформационном процессе задают как бы его макросоциальную магистраль,
которая, в свою очередь, определяет подлинный «коридор возможностей»
модернизационных проектов.
Важно подчеркнуть, что конкретные институциональные формы,
складывающиеся в ходе трансформационных преобразований, являются
вторичными по отношению к характеру тех макросоциальных проблем, для
решения которых они используются. Вполне очевидно, что преодоление
трансформационного напряжения, связанное с религиозным подъемом и
идеократизацией, трудно совместимо с развитием социальных институтов,
основанных на рациональном индивидуальном выборе. Соответственно, эта
магистраль определяет и социально-психологический тип личности постепенно
становящийся преобладающим в ходе трансформационного процесса. В свою
очередь, этот доминирующий тип личности (т.е. рассматриваемый обществом в
44
качестве образцового, как в силу своей успешности, так и по причине
использования вполне приемлемых моделей социальной активности) создает
общественный запрос на определенный тип социальных институтов. Это делает
институциональное измерение «коридора возможностей» еще более
определенным.
Пример такого развития дает европейская история Нового времени. Идеи
Просвещения завладели умами образованной Европы, породили систему
образования, основанную на этих идеях. За несколько десятилетий новая школа
воспитала на новых, либеральных ценностях не только элиты, но и
значительные внеэлитные группы. Значение этого процесса, когда Просвещение
создало для себя адекватную социальную базу, в большой мере сохранившуюся
по сию пору, хорошо понимали подлинные национальные лидеры Европы.
Всем памятны слова Бисмарка: «Победу в битве при Садовой одержал прусский
учитель».
Третьей крупной трансформационной проблемой, задающей кардинальные
ориентиры
формирования
институциональной
среды,
является
позиционирование
этой
среды
по
отношению
к
сложившемуся
макросоциальному контексту, к доминирующим моделям социального
действия.
С одной стороны, макросоциальный контекст, как отмечалось выше, задает
определенные рамки для институциональной среды. Институциональные
формы, макросоциальное содержание которых сильно противоречит
сложившемуся контексту, мало жизнеспособны. Исторический отбор будет
способствовать
все
большему
соответствию
между
характером
институциональной среды и макросоциальным контекстом. Современные
институциональная теория довольно ясно показывает, что институты, не
опирающиеся на поддержку этических норм, выступающих реальными
регуляторами социальных практик, быстро теряют свою эффективность. Это
соображение вводит эволюцию этического контекста в предмет рассмотрения
трансформационных процессов.
Уровень осознания трансформационных проблем, складывающийся в
обществе, прежде всего в его элитных группах, соответствующие их действия,
вытекающие из такого осознания, тесно связан с поддержанием или, напротив,
смягчением трансформационного напряжения.
Соответствующие диспозиции, вытекающие из взгляда таких групп на
социоантропологическую природу Человека, непосредственно связаны с
хорошо известными макросоциальными и политическими концепциями, с их
представлениями о роли социальных институтов во взаимоотношении с этой
социоантропологической природой. Следует ясно понимать, что в большой
мере источник значимости наиболее влиятельных политических доктрин –
обращение к определенному фундаментальному измерению природы Человека.
45
Консерватизм - социальные институты, прежде всего государство и закон,
необходимы для обуздания неустранимых негативных сторон природы
Человека.
Либерализм - социальные институты, прежде всего государство,
препятствуют проявлению изначально позитивных начал природы Человека.
Социализм - социальные институты, прежде всего государство, являются
необходимым средством преобразования исходно негативных сторон природы
Человека, которые могут быть устранены в процессе его воспитания и
принуждения.
Эти диспозиции задают доктринальные установления, которыми осознанно
или нет, руководствуются субъекты трансформационных процессов при
выстраивании своих позиций в отношении формирования институциональной
среды. В этом смысле модернизационные проекты лежат в рамках
соответствующих доктринальных представлений и носят отчетливо
идеологический
характер.
В
этом
смысле
внеидеологичность
модернизационных проектов носит условный характер. В то же время,
соответствующая доктринальная рефлексия, видение реальной проблемной
ситуации способны в большой мере элиминировать негативные последствия
исходных идеологических позиций.
Выше мы отмечали, что существенным фактором поддержания
функционирования социальных институтов, формируемых в рамках
трансформационных преобразований, является их этический
фундамент.
Вполне очевидно, что прочность соответствующего этического фундамента в
решающей степени зависит от исторически сложившейся источников его
формирования. Ниже, при обсуждении российской модели модернизации, нам
предстоит более подробно разобрать этот вопрос.
Другим
измерением
рассматриваемой
проблемы
является
конвенциональность этих норм. Юрген Хабермас указывает, что вне
зависимости от источника этих этических норм, принципиальное значение
имеет их отношение к мере их конвенциональности.
Универсальность действия соответствующих норм, являющаяся важной
предпосылкой их регулятивности, в большой мере зависит от того, в какой мере
соответствующие нормы стали предметом общесоциальной конвенции. Юрген
Хабермас указывает, что вне зависимости от источника этих этических норм,
принципиальное значение имеет их отношение к мере их конвенциональности.
Универсальность действия соответствующих норм, являющаяся существенной
предпосылкой степени их регулятивности, в большой мере зависит от того, в
какой мере соответствующие нормы стали предметом общесоциальной
конвенции. Более того, он указывает на то, что в зависимости от меры этой
конвенциональности по разному осуществляется оценка самого взаимодействия
с институциональной средой.
46
«На доконвенциональной стадии, на которой действия, мотивы и
действующие субъекты воспринимались еще как находящиеся на одном и том
же плане реальности, в случае возникновения конфликтов оценке подвергались
лишь результаты действий. На конвенциональной стадии мотивы могут
оцениваться отдельно от конкретных действий; стандартом становится
соответствие определенной социальной роли или соответствующей системе
норм. На постконвенциональной стадии эти системы норм утрачивают свою
квазиестственную значимость. Теперь они сами нуждаются в обосновании с
универсалистской точки зрения»/14/.
Литература:
/1/ Т.И. Заславская. Современное российское общество. Социальный механизм
трансформации. М. 2004. С.12.
/2/ Р. Будон. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения.
М.1998. С.170.
/3/ Р. Будон. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения.
М.1998. С.170.
/4/Zapf, Wolfgang. Theorien des socialen Wandels. Koln, Kiepenheuer.1969.
/5/Иосиф Дискин. Российская модель социальной трансформации. Pro et Contra.
Лето 1999. Три века отечественных реформ. Сс.7-8.
/6/ Р. Будон. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения.
М.1998. С.170.
/7/ К. Поланьи. Великая трансформация. Политические и экономические истоки
нового времени. СПб. 2002. С.114.
/8/ Этот процесс в 80-х годах был предметом обсуждения семинара Ю.А.
Левады.
/9/Дискин И.Е. Российская модель социальной трансформации. Pro et Contra.
Лето 1999. Три века отечественных реформ. С.11.
/10/ М. Вебер. Протестантские секты и дух капитализма. М. Вебер. Избранные
произведения. М. 1990.
/11/ А. Ахиезер. Хозяйственно-экономические реформы в России: как
приблизиться к пониманию их природы? Pro&Contra. Лето 1999.Том 4. №3 «Три
века отечественных реформ». Сс. 41-66.
/12/Я.И. Кузьминов, В.В. Радаев, А.А. Яковлев, Е.Г. Ясин. Институты: от
заимствования к выращиванию. Опыт российских реформ и возможности
культивирования институциональных изменений. М.2005. С.11.
/13/ Гершензон М.О. Творческое самосознание. Вехи. Сборник статей о
русской интеллигенции. М. «Новости». 1990. Сс. 93-94.
/14/ Jurgen Habermas. Towards a Reconstruction of Historical Modernization//
Communication and the Evolution of Society. Boston. 1979. p.156.
47
1.3. Модернизационные парадигмы.
Приведенные доктринальные установки, связанные с основными
современными течениями политической мысли, позволяют прояснить
возможные кардинальные
различия во взглядах на сущность проблем
трансформационных преобразований. Обращение к этим доктринальным
установка позволяет также оценить роль и возможности социальных институтов
в разрешении социокультурных трансформационных напряжений.
Это разрешение, как правило, связано с институциональным или
социокультурным «шоком», позволяющим изменить сложившееся в
предшествующий период пространство представлений, иерархию их ценностей.
Выше мы уже отмечали, что одним из средств такого шока, служащего
исходной социокультурной предпосылкой модернизационного проекта,
является «игра на понижение», фиксация тотальной неразвитости страныобъекта модернизационного проекта.
Вполне возможно, что без этого
невозможно обеспечить социальную поддержку преобразований, готовность
общества принять издержки (зачастую сильно недооцененные) грядущих
реформ.
Социокультурный шок, в общем случае, связан с «вбрасыванием» и,
соответственно, восприятием ценностей, радикально отличающихся от тех, на
которые прежде ориентировалось общество. Ситуация почти библейская:
«сжигают кумиры, коим поклонялись, поклоняются тем, что сжигали». В
результате разом отвергнута вся институциональная среда, покоившаяся на
прежнем ценностном фундаменте.
Институциональный шок является результатом введения формальных
институтов, адаптация к которым требует радикального изменения ценностных
оснований социальной деятельности населения. Примером могут служить
экономические реформы в России, начатые в 1992 году.
Субъект-контекстуальные отношения в рамках трансформационных
изменений, а также модернизационных проектов уже рассматривались выше в
различных теоретических сценариях модернизации. Среди них много
волюнтаристских концепций, полагающих, что субъект преобразований (вождь,
харизматический лидер и т.п.) обладает почти безграничными возможностями.
Эти конструкции, характерны, прежде всего, для эпохи Просвещения, в которых
культурный герой-реформатор, просвещенный монарх сметает все преграды на
своем пути. Эти конструкции до крайности романтизируют процесс
трансформации. В них акцент делается на социальных средствах введения
институциональных
преобразований
и
инструментах
поддержания
функционирования социальных институтов.
Иной точки зрения придерживаются теории, акцентирующие внимание на
соответствии
социальных
интенций
вводимым
институциональным
преобразованиям. Так, в марксистском, историко-материалистическом подходе
эта проблема рассматривается под углом роли личности в истории. Здесь роль
48
личности - субъекта трансформации существенно ограничена интересами
наиболее влиятельных слоев и групп населения, прежде всего правящего класса
(см., например, К.Маркс. «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»). Во
многом схожей позиции придерживается современная теория элит, которая
полагает, что “элиты могут лишь то, что им позволяют делать внеэлитные
группы”\1\.
В этом смысле соотношение контекстуальных и субъектных диспозиций,
проще говоря, реакция общества на воздействие субъекта перемен может быть
рассмотрено как системообразующее. Теоретическая гипотеза автора,
примыкающего к современной теории элит, состоит в том, что соотношение
субъектных и контекстуальных диспозиций является ключевой характеристикой
трансформационных процессов, предопределяющей как их процессуальное
измерение, так и результаты преобразований.
Эта многомерная диспозиция может быть линеаризована и введена в виде
оппозиции: “вмененный” - “востребованный”. Выше мы уже рассматривали
теоретические подходы «зависимого развития», в которых обсуждается
результаты использования “навязанных” моделей в развивающихся странах.
Однако, понятие “навязанный”, как представляется, связано со слишком
сильной модальностью, которая является лишь частным случаем более общей
категории “вменения”. Также, категория “вменения” больше соответствует
методологической позиции предлагаемого исследования.
При таком понимании модернизация предстает частным случаем
трансформационных преобразований, связанным с наличием сильного
субъектного воздействия на ход социальных процессов. Ее основной,
охарактеризованный
выше
признак
–
формирование
институтов,
рассматриваемых лидерами преобразований в качестве «современных» (в
традиционно-нормативном или уже новом понимании). При этом, как это видно
из введенного выше различения «вменение» – «востребованность», эти лидеры
зачастую не различают истоки собственных представлений о такой
«модерности». «Модерными» представляются как институты, используемые
«передовыми» странами, так и действительно «современные» институты.
Институты, соответствующие собственному социально-историческому времени
этих стран, наиболее полно отвечающие требованиям сложившейся ситуации,
способные решить наличные социальные проблемы.
В качестве важного источника представлений о «модерности» уместно
еще раз указать на либерализм, изначально лежавший в основе
модернизационных представлений, для которого характерен принципиальный
внеисторизм. «Во все времена либералы отличались одной особенностью: всю
предшествующую историю они считали плодом ошибок и заблуждений, тогда
как свой приход отождествляли с «веком Разума» и даже с «концом
истории»/2/.
49
Т.е. термин «модернизация», в его традиционной трактовке, не столько
специфицирует трансформационную модель, сколько указывает на ориентир
этих преобразований – сокращение разрыва в уровне развития с наиболее
развитыми странами.
При анализе оппозиции “вменение” - “востребованность”, позволяющей
лучше прояснить содержание модернизации, крайне важно прояснить причины,
обусловливающие выбор конкретной модернизационной модели. Прежде всего,
этот выбор связан с исходной оценкой субъектом модернизации
макросоциального контекста институциональных преобразований. В этом
смысле само понятие “модернизация” (осовременивание) в его исходной
трактовке, как это было показано выше, всегда несет в себе следы нормативной
установки. При отсутствии такой нормы как трансформационного ориентира
вряд ли имеет смысл использовать понятие «модернизация». Другой вопрос, как
формируется этот нормативный ориентир: из какого-то заимствованного
образца или из конструирования этого образца, исходя из проблемной ситуации
своей страны с учетом специфики ее развития.
Это позволяет еще уточнить понятие «модернизация». «Модернизация» специфический случай трансформационных процессов, когда субъекты
институциональных преобразований ориентируются на некие избранные
или сконструированные нормативные образцы. Такое понятие включает в
себя оба подхода к выбору нормативного образца: как доктринальнозаимствованного, так и проблемно-конструктивного.
Радикальное несоответствие между высокозначимой нормой, с одной
стороны, и реальным состоянием общества, его ожиданиями, с другой, могло
приводить к выводу о том, что такое общество недостойно того, чтобы
потенциальный лидер, модернизационный субъект считался с ожиданиями
этого общества, его готовностью к переменам. Примером такого подхода
являлись не только культуртрегерские действия колониальных властей
европейских держав в Африке и Азии, но и аналогичные по своей сущности
реформы Петра I. Следует отметить, что и в реформаторских устремлениях
эпохи Просвещения ясно просматривались установки “вменения” пассивному
обществу институциональных установлений, основанных на доктринальных
построениях. Недаром их важнейшим субъектным элементом выступал
просвещенный абсолютный монарх, который только и мог, по представлениям
авторов соответствующих трансформационных конструкций, обеспечить
воплощение в жизнь благодетельных преобразований вопреки сопротивлению
косного общества.
Для отрицания субъекта трансформации права реально существующего
общества – объекта предстоящих реформ на диалог необходимо, чтобы этот
субъект ощущал себя культурно выведенным за границы этого общества. Грубо
говоря, модернизационные элиты должны ощущать себя в чужой, дикарской
покоренной стране.
50
Напротив, “востребованность” возникает из представлений о том, что
общество является достойным партнером модернизационного субъекта,
заслуживает диалога.
Если в случае «вмененной» модели модернизации общество априорно
рассматривается как косное и пассивное, то “востребованность” предполагает
наличие в обществе элементов, готовых воспринять определенные
институциональные изменения. Это положение сильно дифференцирует
макросоциальный контекст в зависимости от доминирующих моделей
осознания реальности и, соответственно, требуемых механизмов регулирования.
“Востребованность”, предполагает наличие макросоциального контекста, в
котором имеются существенные слои и группы, проблематизирующие свое
социальное положение, готовые оценивать соответствие предлагаемых
преобразований своим интересам или, по меньшей мере, сформированным
(зачастую мифологизированным или идеологически переформатированным)
ожиданиям. Т.е. «востребованность» - продукт рационализации, рефлексии
социально-экономических и политических интересов соответствующих групп.
Таким образом, «вменение» продукт модернизационных интенций узких
элитных или идеологических групп, рассчитывающих опереться на ресурсы
власти. «Востребованность», напротив, результат некоторого, относительно
широкого консенсуса, по меньшей мере, элит и поддерживающих их групп, а
зачастую и более широкого круга социальных сил.
В этом смысле социально-исторический трансформационный процесс (в
его «веберовской» модели) создает предпосылки для
перехода от
модернизации, способной опираться лишь на «вменение», к «востребованным»
преобразованиям на основе последовательного расширения спектра целерациональных слоев и групп, которые, в свою очередь, и выступают социальной
базой «востребованности».
Историческими примерами “вмененной” модели модернизации могут
служить, как конструирование системы институтов США в ходе дискуссий
отцов-основателей, так и реформы Петра Великого. Примерами
“востребованных” модернизаций могут быть, как “Славная революция”, которая
возвела Вильгельма Оранского на британский престол, так и великие
Александровские реформы, подготовленные как духовными устремлениями
передовой части российского общества, так и огромными моральными
потрясениями в результате поражения в Крымской войне. Хотя, конечно, в этих
реформах легко увидеть оба источника нормы: и заимствование и
конструирование.
Национальное потрясение, осознание «отсталости» России обусловило
высокую адаптационную готовность общества, на время блокировало
консервативное сопротивление грядущим переменам. В этом смысле к
востребованным реформам следует также отнести и Перестройку. Нарастающие
экономические трудности и кризис политики М.С.Горбачева обусловили также
51
востребованность экономических реформ начала 1992 года. Мера совпадения
содержания этих реформ с ожиданиями, уровень рациональности в анализе
проблем – отдельный вопрос.
Исторический опыт показывает, что «вменение» возможно лишь при
условии некоторых предпосылок. Прежде всего, носители модернизационных
преобразований должны ощущать себя некими «мессиями», несущими благо и
свет своему народу. Да и «просвещаемый» народ должен чувствовать
мессианский запал лидеров преобразований. Без соответствующего
идеологического нарратива эта модель преобразований довольно быстро
«выдыхается».
Соответствующую идеологическую компоненту можно увидеть и при
реализации «востребованных» преобразований. Она, безусловно, облегчает
консолидацию соответствующих групп, придает латентным рациональным
ожиданиям ясные символические ориентиры позволяющие отграничивать
сторонников преобразований от их оппонентов.
В целом для аналитического различения характера модернизационных
проектов оппозиция «идеологический» - «рациональный» является достаточным
коррелятом оппозиции «вмененный» - «востребованный». К этому следует
добавить, что оппозиция «идеологический» - «рациональный» позволяет также
лучше различать природу образца модернизационных преобразований.
«Идеологически» сконструированные образцы обычно являются продуктом
тривиализации религиозной или идейно-политической доктрины, а
«рациональные» имеют своим источником проблемную ситуацию, в которой
находится соответствующая страна.
Вполне очевидно, что речь идет об аналитическом различении, имеющем
вполне определенные исследовательские задачи. Реальные модернизационные
проекты, при преобладании одного из двух признаков, всегда имеют элементы
другого.
Другим основанием для различения модернизационных моделей является
соотношение между телеологическими или генетическими установками
субъекта преобразований. Если общество предстает косным, пассивным
объектом преобразований, который не способен на рациональную оценку этих
преобразований, то главной проблемой является выбор соответствующей
модели и средств, инструментов последовательного, а зачастую и жесткого их
проведения в жизнь.
Если же общество воспринимается в роли партнера (пусть даже младшего,
имеющего малый вес при выборе модели реформ), то гораздо более важную
роль начинают играть проблемы социального генезиса, поддержания и развития
реально существующих жизнеспособных институтов; взаимной адаптации
институтов и моделей социального действия.
52
Все эти, выше введенные четыре различения, взятые попарно, позволяют
выделить четыре принципиально различные модели модернизации модернизационные парадигмы:
 идеолого-телеологическая;
 идеолого-генетическая;
 рационально-генетическая;
 рационально -телеологическая \3\.
Использование понятия парадигма опирается на исследовательскую
традицию, в рамках которой «…сложные решения, особенно коллективные,
могут опираться на более или менее взаимосвязанные системы верований,
которые при желании можно обозначить как парадигмы, поскольку по своим
функциям и природе они действительно близки к куновским парадигмам»/4/.
Проблему органичности социальной системы или, в иной теоретической
трактовке, снижения ее внутренней конфликтности, находящуюся в центре
нашего обсуждения, следует несколько переформатировать свете введенной
выше системы парадигм. Здесь центральной проблемой становятся
трансформационные последствия
реализации соответствующей
модернизационной парадигмы в том или ином макросоциальном контексте.
В самой общей постановке проблему трансформационных последствий
обращения к телеологическим парадигмам поставил Ю. Хабермас: «…следует
мысленно поставить эксперимент с целью найти ответ на вопрос: насколько и
как изменятся структуры жизненного мира, если беспрепятственное
воспроизводство (жизненного мира - авт.) будет обеспечиваться не столько
конкретными жизненными формами в их традиционно-привычном,
апробированном состоянии, сколько достигнутым довольно рискованным путем
консенсусом, сохранность которого гарантируют коллективные достижения
самих участников коммуникативных действий”/5/.
Для нашего обсуждения принципиальное значение имеет более
развернутый анализ идеолого-телеологической парадигмы модернизационных
преобразований, которая в течение длительного времени была характерна для
отечественного развития\6\.
В истории хорошо известны другие примеры реализации идеологотелеологической парадигмы - идейно-вдохновленных преобразований.
Достаточно привести пример реформ Савонаролы во Флоренции, создание
государства иезуитов в Перу. Ярким примером такого типа преобразований
были законы, принятые «Коротким» парламентом, в котором заседали
капелланы кромвелевской армии, сменившие спекулянтов и коррупционеров
«Долгого» парламента. Эпитафией этим реформам послужила крылатая фраза
самого Кромвеля, разогнавшего «Короткий» парламент: «Эти идиоты, еще хуже
тех мерзавцев».
53
Вполне очевидно, что идеолого-телеологическая парадигма тесно
кореллирует
с
идеократизацией,
как
способом
преодоления
трансформационных напряжений. Это означает, что трансформационные
напряжения, созданные проведением такого типа преобразований, в качестве
выхода потребуют приведения всей системы институтов и, соответственно,
моделей социального действия с идеологией, лежащей в основе
модернизационного проекта.
Таким образом, идеолого-телеологическая парадигма, в силу своих
исходных оснований и органичных для нее путей преодоления
трансформационных напряжений, всегда несет в себе зародыш тоталитаризма,
неразрывно связанного с идеократизацией. В этом смысле верно и обратное:
отсутствие идеократизации – признак отсутствия и тоталитаризма.
Здесь следует отметить определенную правоту постмодерных критиков,
которые указывали на связь идеологического нарратива с тоталитаризмом.
Однако, гиперболизация этого тезиса, полное отрицание позитивной роли
идеологии влечет за собой блокирование любых модернизационных проектов,
т.к. выдвижение целей модернизации, как это вполне очевидно, не может
осуществляться вне идеологического пространства.
Как всегда, между двумя крайностями лежит не истина, но проблема.
Общей тенденцией является выдвижение целей модернизации в результате
осознания общественных проблем, пропущенных сквозь
«призму»
определенной идеологии. Без этого, без влияния идеологии модернизационные
цели теряют свою ценностную определенность и, соответственно, способность
получать прочную социальную поддержку.
Крайне важно отметить, что в рамках идеолого-телеологической
парадигмы, вопреки мифам об их «естественном» происхождении,
осуществлялось формирование современной демократии и рыночного
хозяйства. «Промышленная революция была лишь началом столь же глубокой и
радикальной революции, как и те, которые вдохновляли умы самых пылких
религиозных
фанатиков,
однако
новая
вера
являлась
насквозь
материалистической; в основе ее лежало убеждение в том, что все человеческие
проблемы могут быть решены, если удастся обеспечить неограниченный рост
материальных благ»/7/.
На основе подробного анализа роли государства в становлении
свободного рынка К. Поланьи показывает: «Чтобы обеспечить свободное
функционирование системы, администраторам приходилось постоянно быть
начеку. А потому даже те, кто страстно желал освободить государство от всех
излишних обязанностей; те, чья философия прямо требовала ограничить сферу
деятельности государства, оказались вынуждены предоставить самому
государству новые полномочия, инструменты и органы, необходимые для
практической реализации принципа laissez-faire.
54
Этот парадокс дополнялся другим, еще более удивительным. Экономика
laissez-faire была продуктом сознательной государственной политики, между
тем последующие ограничения принципа laissez-faire начались самым
стихийным образом. Laissez-faire планировался заранее, само же планирование
– нет»/8/.
Читателю, хорошо знакомому с ходом отечественных реформ 90-х годов,
ясно видно сходство: борьба за идейно вдохновленные либеральные реформы и
сопротивление «государственников», апеллировавших к проблемам реальной
хозяйственной практики. Но этот тезис вовсе не означает, что априорную
неправоту либералов или, напротив, правоту «государственников». Ответ лежит
в плоскости конкретно-исторического анализа, соответствия принимаемых
решений проблемной ситуации. Известный ленинский тезис о «конкретном
анализе конкретной ситуации» сохраняет свою верность вне зависимости от
степени согласия с идеологией его автора.
Для оценки связи идейных корней проводимых преобразований с
установками их лидера уместно привести суждение известного российского
экономиста Л.И. Якобсона «Успех Октябрьской революции во многом
определялся тем, что во главе радикальной партии стоял консервативный по
своим личным взглядам лидер»/9/. Предельный реализм, чуткое ощущение
массовых настроений при проведении в жизнь идеологически взращенных
революционных идей – залог успеха революции.
Для нашего анализа процессов трансформации и модернизации важно не
только то, что становление рыночного хозяйства осуществлялось в рамках
идеолого-телеологической парадигмы. Не менее важно и то, что, следуя логике
представленного выше анализа, сам тип преобразований, основанный на
модном сегодня «ограждении от вмешательства государства» принципа laissezfaire, позволяет типологически отнести эти преобразования к другой, но
типологически близкой, идеолого-генетической парадигме. Здесь налицо
парадоксальное
типологическое
сближение
политических
воззрений
радикальных либералов и радикальных консерваторов, ревностно защищающих
традиционализм,
«естественное»
развитие
общественно-политических
процессов от разного рода «радикалов».
Следование идеолого-генетической парадигме направлено на исключение
какого-либо регулирующего вмешательство государства, общества в целом.
«Слепая вера в стихийный прогресс не позволяет нам понять роль правительств
в экономической жизни. Роль эта заключается в ускорении или замедлении его
в зависимости от обстоятельств; если же мы считаем этот темп в принципе
неизменным или, что еще хуже, видим кощунство в самой попытке на него
повлиять тогда, разумеется, ни о каком вмешательстве не может быть и
речи»/10/.
За такой позицией на деле скрывается глубокое недоверие к
возможностям государства вскрывать насущные нужды общества, подлинные
55
проблемы
его
развития.
Глубокие
антиэтатистские
настроения,
распространившиеся не только в России, но и на Западе ведут к выводу:
наличное качество государства не позволяет доверять ему судьбы страны; в
невмешательстве такого государства меньше риска. В этих аристократичноскептической или, напротив, люмпенско-анархистской, но одинаково глубоко
антидемократических по своим истокам позициях, к сожалению, много
правоты. Здесь сказывается, как уровень социальных горизонтов властвующих
элит, так и степень социальной ответственности внеэлитных групп, слишком
склонных поддаваться политтехнологическим манипуляторам, соглашаться с
примитивными ответами на сложные вызовы истории.
В результате такой антиэтатистской риторики, подпитываемой
постмодернистскими веяниями, подавляются возможности рационального
совершенствования наличного государства и
открываются возможности
прорыва для социальных групп, подпитываемых разного рода суевериями или
фобиями. Эти тенденции заметны, например, в маргинальных элементах
современного антиглобализма.
Из сказанного выше вполне очевидно утверждение, что альтернатива
российской модернизации заключается в выборе между одной из двух
парадигм: рационально-телеологической или рационально-генетической. Иные
парадигмы вряд ли могут стать основой реформ в современной России.
Идеолого-телеологическая парадигма сегодня оказалась серьезно
дискредитированной своей глубокой связью с тоталитарными проектами, с
тоталитарным
идеологическим
нарративом,
по
выражению
ее
постмодернистских
критиков.
Также,
следует
учесть
отмечаемый
большинством российских социологов факт, что большинство населения нашей
страны высоко ценят достигнутое за последние полтора десятилетие
невмешательство государства в личную жизнь граждан. Вполне очевидно, что
защита этой ценности является очень серьезным барьером на пути тотальной
идейно-политической консолидации, являющейся необходимым условием для
идеолого-телеологической парадигмы.
Идеолого-генетическая парадигма, как это видно из предшествующего
обсуждения, принципиально неприемлема для каких-либо целенаправленных
преобразований и, следовательно, не может служить основой для
модернизационных проектов. Она лишь может ограждать продолжение
модернизационного проекта, начатого, как мы видели, в рамках иной идеолого-телеологической парадигмы
Таким образом, в трансформационном измерении альтернатива
российской модернизации, ее «коридор возможностей» - выбор между
рационально-телеологической
или
рационально-генетической
парадигмами.
Соответственно, в первом случае, в рамках модернизационного проекта,
основанного на принципах рационально – телеологической парадигмы, речь
56
идет о рационально обоснованном вменении социальных институтов,
соответствующих реальной проблемной ситуации страны – объекта
модернизации. Но здесь, как раз, и кроется основная трудность. Рациональнотелеологическая парадигма, как отмечалось выше, основана на представлении о
пассивном характере социальной среды, в которую имплантируются
соответствующие институты. Такая парадигма, соответствующие ей модели
модернизации по своим политическим интенциям близки к авторитарным
установкам. Этот авторитарный модернизационный проект может быть
оформлен и в виде демократического режима. Но такая демократия должна
быть лишь фасадом, за которым реализуется авторитарное управление
пассивным населением, лишенным реального влияния на содержание и темпы
преобразований. Понятно, что это предельный вариант реализации
рационально-телеологической парадигмы. Возможны и некоторые более мягкие
варианты реализации такой парадигмы.
В этом смысле подлинное демократическое содержание соответствующей
политической системы может быть охарактеризовано не только через
традиционные
характеристики
политических
режимов:
плюрализм,
политические свободы, участие, но и через его
модернизационную
диспозицию: отношение субъекта модернизации к ее социальному объекту.
Налицо возможность модернизационного измерения демократии, которое
позволяет охарактеризовать влияние соответствующего политического режима
на ход модернизационных процессов: стимулирование, поддержка, торможение,
блокировка.
Здесь уместно привести метафору классика общей теории систем:
“Демократия должна быть познана. Она не может быть установлена извне. Она
должна быть познана на опыте. Она не приходит к нам с природой естественно.
Все мы росли рядом со взрослыми, которые, даже в самых либеральных семьях,
имели власть авторитета и контролировали нас или устанавливали ограничения,
внутри которых мы получали свободу. В результате мы были выращены в
автократических структурах, какими бы благожелательными они ни были к нам.
Поэтому, в некотором смысле, автократия более естественна, чем
демократия»/11/.
Важным последствием авторитарной установки обсуждаемой модели
модернизации является возникающая в ее результате диспозиционная
отстраненность,
систематически
поддерживаемая
позиционная
дистанцированность модернизационного субъекта от объекта. Без этой
дистанцированности,
действительно,
невозможно
поддерживать
реформаторскую мобилизованность, без которой, в свою очередь, невозможно
преодолеть реальную или мифологизированную «косность» среды. Но платой за
эту дистанцию является все возрастающая трудность проникновения в
реальную проблемную среду, которой живет реформируемое общество.
57
Модернизируемое общество становится все менее познаваемо, все менее
понятно.
Ярким, но очень редким примером поддержания такой сложной
реформаторской диспозиции, проблемного подхода при проведении
авторитарной модернизации являются реформы, проведенные в Сингапуре под
руководством Ли Кван Ю/12/.
Приведенные выше парадигмальные различения позволяют еще одно
измерение проблемы взаимоотношения трансформационной парадигмы и
формирования целей модернизации. Выше мы видели тесную взаимосвязь
постановки этой цели, с одной стороны, и успеха модернизационного проекта,
его экономических и социальных последствий, с другой. В свою очередь,
постановка целей модернизации в большой мере являлась результатом
осознания проблемной ситуации, в которой находится страна, вступающую на
путь реализации модернизационного проекта.
Без проникновения в такую проблемную ситуацию, без осознания
структуры определяющих ее факторов, проблемно представленная реальность
транспонируется в набор предметов управления и регулирования. Однако, этот
набор качественно не адекватен исходной матрице проблем. Такое
переформатирование исходных проблем делает дальнейшее модернизационное
воздействие в точном смысле бессодержательным.
Следует учесть тот факт, что «свертка» матрицы проблемной ситуации в
предметный вектор всегда имеет идейно обусловленную природу. Пример,
приведенный К. Поланьи, идеологически обусловленной защиты рыночного
механизма от государственного вмешательства, «свертки» широкого круга
проблем к «плоскому» набору инструментов, является хорошим примером
утраты содержания модернизационных преобразований.
Все эти рассуждения были необходимы для того, чтобы выделить еще
одно, проблемно-предметное измерение взаимосвязи трансформационной
парадигмы и целей модернизационного проекта. Собственно, изменения в
подходах, которые претерпела теория модернизации за последние полвека во
многом и характеризовались наращиванием проблемного подхода и отказа от
модернизации как набора наперед заданных мер и задач. Накопленный за эти
годы опыт убедил всех, что лишь глубокое проникновение в существо проблем
конкретной страны позволяет проводить преобразования, действительно
продвигающие развитие, не ввергающие при этом эту страну в кризисы и
острые противоречия.
Так, предыдущее рассмотрение показало, что идеолого-телеологическая
парадигма, уже в силу своих оснований, принципиально избегает проблемного
подхода. Такой подход, связанный с анализом взаимосвязей различных
факторов, неизбежно подрывает идеологическую целостность. Более того,
идеолого-телеологическая парадигма, стремясь к снижению проблематизации
своих оснований, подрывающих ее целевые установки, всегда ведет к
58
кардинальному упрощению своей исходной идеологии. Идеология
«схлопывается» до достаточно примитивного набора идей, способных служить
критериальными основаниями для формируемой системы институтов/13/.
Примером такого «схлопывания» явилась судьба марксизма в ходе
социалистических преобразований в СССР. Аналогичный процесс
идеологической кастрации можно проследить в ходе всех тоталитарных
экспериментов.
Также мы уже обсуждали, что идеолого-генетическая парадигма обладает
сильной интенцией к транспонированию своих исходных проблемных
представлений в инструментальный ряд, «освященный» идеологической
санкцией. Исходное, зачастую вполне широкое и основательное проблемное
видение, под влиянием идеологических шор уплощается и превращается в
стремление
к
формированию
набора
идейно
санкционированных
институциональных инструментов. Именно здесь источник того стремления к
импорту институтов, характерному для многих модернизационных проектов.
Здесь, в утрате проблемного подхода также кроется источник многих провалов
модернизационных проектов. При отсутствии проблемно обусловленных
критериев отбора соответствующих институтов такой ход модернизации
практически неизбежен.
Рационально-телеологическая парадигма в своем исходном видении в
большинстве случаев связана с проблемным подходом к постановке цели
модернизационного проекта. Главная проблема реализации такого проекта в
рамках рассматриваемой парадигмы состоит в том, однажды сформированная
цель при ее телеологической реализации отрывается от исходного проблемного
поля (здесь уместно напомнить о словах Ю. Хаберамаса об отрыве модерна от
его европейских корней).
Этот процесс связан с характерной для всех телеологических парадигм
слабой обратной связью между объектом и субъектом управления, а также со
специфическим информационным характером этой связи. В силу предметного
характера постановки задач, спускаемых «вниз» для исполнения, эта обратная
связь может характеризовать лишь формализованное расхождение между
поставленной задачей и результатом. Такая информация вполне достаточна для
инженерных систем, функционирующих вне проблемного контекста. Однако
для социальных систем эта информация малосодержательна, т.к. она не
позволяет судить о степени и существе решения исходной проблемы.
Отечественному читателю эта проблема бессодержательности подобной
обратной связи хорошо понятна. Достаточно вспомнить о советской отчетности
о выполнении плана по выпуску товаров народного потребления. Товары
выпустили, но на реальное потребление это влияло мало.
Существенной проблемой рационально-телеологической парадигмы
также является ее неустойчивость. Отказ от воспроизводимой проблематизации
исходной ситуации при постановке целей модернизации (сознательный или
59
осуществляемый
из-за отсутствия широкого социального видения,
доминирования телеологических, или просто привычных бюрократических
установок) ведет к «фетишизации» целей, неосознаваемому «соскальзыванию»
с позиций рационально-телеологической парадигмы к парадигме идеологотелеологической со всеми кризисными последствиями этого курса. Тот факт,
что
бюрократические
подходы
зачастую
представляют
собой
нерефлексируемую
смесь
идеологических
подходов,
не
меняет
соответствующего теоретического вывода о существе соответствующих
модернизационных проектов.
Выше мы уже рассматривали характер идеолого-генетической парадигмы.
Здесь, в связи с проблемно-предметным измерением, следует добавить, что
идеологически обоснованное ограждение от вмешательства в ход генетического
процесса влечет иной, но не менее опасный, способ подавления и искажения
обратных связей, характеризующих изменение проблемной ситуации.
Действительно, неизбежно противоречивый характер протекания социальных
процессов, зачастую связан с одновременным наложением целого ряда
локальных противоречий. Если использовать оптическую метафору, возникает
интерференция этих противоречий, приводящая к кризису. Символом веры
либералов является способность рынка и общества в целом преодолевать
подобные кризисы. Однако, как показывает исторический опыт, обществу
приходится платить дорогую социальную цену за преодоление глубоких
кризисов. Сегодня довольно широко распространено стремление не испытывать
общество на прочность, по мере возможности не допускать развитие кризиса,
сглаживать его. В теоретическом плане можно отметить, что идеологогенетическую парадигму отличает характерный для либералов скептицизм
относительно возможностей государства, так же как и других созданных
человеческим разумом социальных институтов, решать социальные проблемы.
В то же самое время, рационально-телеологическую парадигму, напротив,
отличает излишняя самоуверенность в способности нахождения рационального
рецепта решения социальных проблем.
В этом смысле, рационально-генетическая парадигма занимает более
скромную позицию, связанную с ориентацией на перманентный
проблемный анализ возникающей ситуации, на усиление проблемным
образом интерпретируемой обратной связи. За все приходится платить. Эта
парадигма, выигрывая в содержательности, в проблемном подходе, зачастую
проигрывает в целенаправленности, в возможности формирования
консолидированной цели модернизации, в создании социальных предпосылок
для последовательной реализации выработанных целей модернизации.
Если телеологические парадигмы, как правило, связаны авторитарными
или тоталитарными политическими моделями, то генетические, напротив, с
демократическими системами. Здесь плюрализм позиций серьезно затрудняет
консолидацию при выработке целей, мобилизацию при их осуществлении.
60
Также, необходимость поддерживать электоральную поддержку зачастую
обусловливает отказ от модернизационных проектов, чреватых ухудшением
(пусть даже временным) социального положения целевого электората
инициаторов реформ. Вообще демократические системы трудно ориентировать
на долгосрочные модернизационные проекты, выгоды которых выходят за
пределы каденции властей – лидеров реформ.
Вообще при анализе моделей модернизации, основанных на такой
парадигме, возникает сомнение в том, что на ее основе вообще возможна
модернизация как устойчивый проект. Ведь речь идет о рациональном
институциональном оформлении тех проблем, которые фиксирует сами акторы
модернизационных преобразований.
«Модернизация снизу» - хороша в качестве лозунга, но требует крайне
серьезных и многообразных предпосылок. Здесь, наряду с системой
рациональных, разнообразных социально распределенных субъектов
модернизации, включая сюда и государство, необходима еще и система
рациональных акторов этой модернизации. Часть из них одновременно
являются и субъектами модернизации. Такое представление сразу же
показывает, что такой тип модернизации внутренне противоречив, неизбежно
страдает непоследовательностью. Существенной проблемой, как показывает
практика модернизаций в демократических странах, является проблема
обеспечения преемственности курса на длительный срок.
Сроки выборов зачастую существенно короче, чем время, необходимое
для реализации модернизационных проектов. Велика угроза, что выборы
попадают
на период, когда издержки модернизации представляются
избирателям более значимыми, чем уже полученные и будущие выгоды. В этом
случае велика угроза прерывания модернизационного проекта. Здесь речь идет
не только об отказе от его реализации, но и о разного рода «улучшениях»,
означающих на деле искажение вполне продуманного, целостного проекта.
Однако, при всех проблемах реализации такого проекта, его отличает
одно, но крайне ценное преимущество. При сохранении в рамках такой модели
каналов социальной рефлексии, способности своевременно вскрывать
возникающие проблемы, такая модель модернизации не доводит до глубинного
кризиса, способного напрочь взорвать модернизационный процесс.
Дело такой рационально-генетической модернизации, как говорится,
трудное, но отнюдь не невозможное. В своей классической работе К. Поланьи
так характеризует аналогичный процесс: «..государства, которые по своим
внутренним причинам не желают сохранения статус-кво, могут быстро осознать
слабости соответствующей институциональной системы и активно
содействовать ускорению создания новых институтов, более выгодных с точки
зрения их интересов. Подобные страны подталкивают вниз то, что уже рушится,
крепко держатся за то, что – движимое собственным импульсом - развивается в
удобном для них направлении. В таком случае может показаться, будто эти
61
страны и положили начало процессу социальных перемен, тогда как в
действительности они лишь извлекают из него пользу, а порой даже искажают
общее направление процесса, чтобы поставить его на службу своим целям»/14/.
Расширение спектра субъектов модернизации, связанное с развитием
рыночной экономики и конкурентной демократии, может существенно
повысить устойчивость такой модели модернизации, но может снизить
вероятность и условия входа модернизационный проект, включая сюда качество
консолидированного
социального
диагноза,
необходимого
для
целенаправленного, т.е. собственно модернизационного развития.
Трансформационный анализ социального функционирования целого ряда
стран «обобщенного Запада» показывает как преимущества, так и недостатки
«рационально-генетической» модели. В частности, следует обратить внимание
на взаимосвязь конкурентной демократии и проблемного подхода.
Политический подход, тесно связанный с представлением спектра
разнообразных интересов, по большей части носит проблемный характер, т.к.
интересы, сталкивающиеся с дисфункциями наличной институциональной
среды, получают свое выражение в виде проблемы. Конечно, рост влияния
бюрократии имеет тенденцию деформировать проблемное видение, сводить его
до предметно-инструментального, более удобного для примитивного
управления, но все же политическая конкуренция способна возвращать в поле
зрения общества его подлинные проблемы.
Именно трансформационный анализ процессов развития, его противоречий
и кризисов может позволить лучше понять подлинные, а не
мифологизированные преимущества Запада, использовать их для разработки
эффективной модели отечественной модернизации.
Можно заключить наше обсуждение тем, что выбор парадигмы зависит,
как от настоятельности вызова истории, так и от тех темпов модернизации,
которые диктуют эти вызовы, от масштаба издержек, на которые общество
готово идти ради ответа на подобные вызовы. Также важным фактором выбора
парадигмы является и способ социальной мобилизации, которая в большой
мере, как уже отмечалось выше, определяет способ соотнесения предстоящих
издержек и выгод. Очевидно, что идеологические парадигмы, переводящие
соответствующие оценки в метафизическое пространство, обладают большим
преимуществом входа в модернизационные проекты, но, одновременно,
связаны с большими рисками их провала.
Также приходится отметить, что априорные оценки предстоящих жертв
почти всегда кардинально расходятся с постериорным подведением
исторических итогов. Но именно поэтому при анализе модернизационных
проектов так важно понимать их истинные мотивы, те вызовы, на которые
отвечали соответствующие проекты. Так, например, следует понимать, что
советская модернизация 30-х годов осуществлялась перед лицом остро
осознаваемой угрозы интервенции. Именно поэтому она велась так, как если бы
62
война уже шла, методами военного времени. Такое понимание позволяет иначе
оценивать те издержки, на которые было готово идти и шло на деле советское
общество. При этом понимание вовсе не означает согласие с подобными
методами в иное время и в других исторических условиях.
Литература:
/1/ Higley J. Elitizm. NY. 1979
/2/ В. М. Межуев. Отношение к прошлому – ключ к будущему.// Куда идет
Россия? Кризис институциональной системы. Век, десятилетие, год. М. 1999.
Сс.39-40
/3/ Иосиф Дискин. Российская модель социальной трансформации. Pro et Contra.
Лето 1999. Три века отечественных реформ. С.19.
/4/ Р. Будон. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения.
М.1998. 170.
/5/Хабермас, Ю. Философский дискурс о модерне. М. 2003.С.354.
/6/Дискин И.Е. В путах возомнившего разума. «Общественные науки и
современность». 1990.№4. С.5-21.
/7/ К. Поланьи. Великая трансформация. Политические и экономические истоки
нового времени. СПб. 2002. С.52.
/8/ К. Поланьи. Великая трансформация. Политические и экономические истоки
нового времени. СПб. 2002. С.158.
/9/ Л.И. Якобсон. Из личной беседы с автором Доклада в 1993г. Цитируется с
согласия Л.И. Якобсона.
/10/К. Поланьи. Великая трансформация. Политические и экономические истоки
нового времени. СПб. 2002. С.49.
/11/Рассел Акоф. Трансформации в продвижении систем.
/12/Ли Куан Ю. Сингапурская история: из третьего мира в первый. М. 2005.
/13/На это обстоятельство указала автору А.В. Остапчук.
/14/ К. Поланьи. Великая трансформация. Политические и экономические
истоки нового времени. СПб. 2002. Сс.40-41.
1.4. Российская модель модернизации.
Выше мы уже отмечали, что достижения теории модернизации последних
лет показали, что успех сопутствует тем проектам, которые базируются на
выявлении подлинной национальной повестки дня и в полной мере учитывают
специфику собственного развития. Соответственно, выявление особенностей
развития нашей страны является необходимой предпосылкой разработки
отечественного проекта модернизации. Только на основе выявления такой
специфики возможен содержательный анализ подлинных, а не надуманных
альтернатив российской модернизации, собственно и являющийся предметом
нашего рассмотрения. Только проникновение в такую специфику, оценка
63
границ ее изменчивости может позволить выстраивать реалистичные
модернизационные проекты, составляющие пространство искомых альтернатив.
Видимо не без влияния подобного рода соображений и ощущений в нашей
стране в последние годы существенно возрос интерес к выявлению
специфических особенностей российской моделей социальной трансформации
и модернизации.
В определенном смысле эти работы являлись продолжением большой
отечественной традиции анализа специфики отечественного развития,
восходящей к «Философическим письмам» П.Я. Чаадаева. «Первые наши годы,
протекшие в неподвижной дикости, не оставили никакого следа в нашем уме и
нет в нас ничего лично нам присущего, на что могла бы опереться наша мысль;
выделенные по странной воле судьбы из всеобщего движения человечества, не
восприняли мы и традиционных идей человеческого рода. А между тем именно
на них основана жизнь народов; именно из этих идей вытекает их будущее и
происходит их нравственное развитие….Народы - существа нравственные,
точно так, как и отдельные личности. Их воспитывают вера, как людей
воспитывают годы. Про нас можно сказать, что мы составляем как бы
исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не
входят составной частью в род человеческий, а существуют лишь для того,
чтобы преподать великий урок миру»/1/.
Для нашего дальнейшего анализа важно напомнить, что уже тогда в центр
проблем успешного развития страны П.Я. Чаадаев выдвигал нравственность.
Дефицит нравственного фундамента развития рассматривался им в качестве
серьезного препятствия для продвижения нашего Отечества по пути Прогресса.
В рамках Доклада нет возможности рассмотреть всю эволюцию взглядов
отечественных исследователей на закономерности развития страны. Это –
предмет специального исследования. Фокусом нашего рассмотрения является
не просто выявление специфики развития нашей страны, но включение этой
специфики в рамки предложенной выше теоретической схемы анализа,
основанной на парадигмальном различении моделей модернизации.
В силу вполне очевидных обстоятельств, связанных со сменой
доминирующих идеологических пристрастий и, соответственно, реализующих
эти пристрастия теоретических конструктов, в нашей стране существенно
возросло влияние теоретических представлений, связанных с макросоциальным,
социокультурным подходом, в противовес раннее властвовавшему
экономическому детерминизму. Это обусловило тенденцию представления
специфики отечественного развития в рамках данного подхода.
В определенной мере, это действительно, возвращение к большой
отечественной традиции объяснения специфики отечественного развития
социоантропологическими, социокультурными факторами. Острая дискуссия
между «западниками» и «славянофилами», а позднее, и с «народниками», в
своей основе имела различия во взглядах относительно того, насколько
64
реформы XVIII – XIX веков соответствовали российской идентичности, имели
позитивные или, напротив, негативные последствия, воздействовали на
социокультурный фундамент развития России.
Справедливости ради, следует отметить, что такая дискуссия имела свое
продолжение и в послереволюционные годы, не только в эмигрантской среде
(прежде всего, Н.А. Бердяев/2 / и Г.П. Федотов/ 3/), но в отечественном
андеграунде (А.С. Ахиезер / 4/).
Во многом эти обстоятельства обусловили современное преобладание
подобного подхода, остроту дискуссий о роли российской культуры в судьбе
отечественных преобразований. В новых обстоятельствах возродились
«неозападники», исследовавшие причины отклонения развития нашей страны
от магистралей западного развития, ищущие пути возврата на эту магистраль, и
«неославянофилы», отстаивающие принципиальную несовместимость и
непригодность западных моделей для плодотворного развития России. При этом
следует указать на существенные различия в способах аргументации, впрочем,
вытекающих из базовых ценностей сторонников противостоящих подходов.
«Неозападники», в полном соответствии с ориентацией на позитивистские
ценности науки, аргументируют свои постулаты на основе результатов
социологических исследований, материалов статистики.
«Неославянофилы», отстаивающие неизменность основ развития России,
заданные ее религиозным и культурным своеобразием, напротив, в своей
аргументации больше склонны прибегать к авторитету великих российских
философов начала XX века, осмысливавших Русский путь.
В ряду работ, принадлежащих к первому направлению, безусловно, следует
выделить работу А. Г. Вишневского «Серп и рубль»/5/, в которой собран
большой фактический материал, характеризующий различные стороны
советской модернизации. Также социологическое измерение процессов
социальной трансформации в нашей стране, практически с исчерпывающей
систематичностью, было проанализировано в ставшей уже классической работе
Т.И. Заславской/6/. Обобщающей попыткой изложения процесса исторического
развития России в рамках социокультурной теоретической конструкции стала
работа А. Ахиезера, И. Клямкина и И. Яковенко /7/.
Развитие России в этой работе объясняется взаимодействием меняющихся
социокультурных проектов с возрастанием элементов либеральнодемократического развития. В своей оценке практически неограниченной,
структурообразующей возможности Власти авторы присоединяются к позиции
Ю. Пивоварова и А. Фурсенко/8/.
Пивоваров и Фурсенко рассматривают Власть в качестве важнейшего
фактора и структурообразующего элемента Русской Системы, складывавшейся
с XVI в. как альтернатива капиталистической системе Запада. Авторы приходят
к выводу, что коммунизм и его конец стали закономерным результатом
саморазвертывания Русской Власти. «Русская Система блокирует субъектность
65
элитных групп, опираясь на пассивную или активную поддержку лишенного
субъектности населения»/9/.
Можно отметить принципиальное совпадение авторской и приведенных
выше позиций относительно мощной телеологической роли российской власти
в процессах отечественной социальной трансформации. Более того, налицо
близость этих позиций и в отношении идеологической компоненты парадигмы,
характеризующей процессы российской трансформации. Можно также
констатировать общность позиций относительно доминирования идеологотелеологической парадигмы в развитии России.
В течение длительного времени, со времен раскола развитие России
осуществлялось в виде телеологической реализации идеологически
сформированных проектов. «Третий Рим», проекты «европеизации России»,
энергично проводившиеся в разных модификациях Петром I, Елизаветой,
Екатериной Великой, Павлом I; «строительство социализма», как в ленинскосталинской, так и перестроечной модификациях - все они различаются лишь
идейными источниками целевых ориентиров. Все эти проекты объединяет
принцип идейно вдохновленного силового переустройства государства,
экономики и общества.
К этому же типу развития можно отнести и основные принципы реформ,
проводимых в России в 90-е годы, направленные на внедрение в нашей стране
институциональных норм политической демократии и рыночной экономики
\10\.
Ахиезер, Клямкин и Яковенко акцентируют мобилизационную специфику
отечественного развития: «В этом – главная особенность послемонгольского
русского проекта и, если угодно, его уникальность: заимствование из других
проектов и самобытные интерпретации заимствованного сочетались в нем с
особой, только ему свойственной мобилизационной компонентой»/11/.
Наиболее последовательное исследование влияния культуры на
экономическое развитие в современной России предпринято Е.Г. Ясиным/12/.
В нем обобщен обширный материал относительно влияния ценностей на
социальное и экономическое поведение в различных регионах мира и для
различных экономических моделей, приведены материалы многих российских
социологических исследований, посвященных данному вопросу. Наши выводы
относительно
существенного
роста
сторонников
индивидуального
рационального выбора в течение последних десятилетий во многом совпадают.
При этом следует указать и на различие, на то, что разрушение традиционного
общества, рост значимости ценностей рационального индивидуализма и
гедонизма, безусловно, начался еще в советский период. Это подтверждается
быстрым ростом урбанизации и числа разводов, снижением детности в
урбанизированных регионах страны. Как известно, эти показатели являются
надежным индикатором распада традиционного общества.
66
В то же время, в анализе сказывается либерально ориентированная
предзаданность позиции автора. Предполагается априорная тождественность
социокультурных механизмов, лежащих в основе функционирования
социальных институтов, на Западе и у нас. Это не аксиома, а тезис, требующий
доказательства. В силу этого, например, трудно согласиться, что рост
дебюрократизации и дерегулирования ведет к снижению коррупции в стране,
позволит повысить дееспособность власти. Ниже, при рассмотрении специфики
российской модели трансформации, мы еще вернемся к данной, очень
существенной проблеме генезиса российской институциональной системы.
К ряду российских работ, анализирующих идеолого-телеологические
представления, следует присоединить фундаментальную работу Ричарда С.
Уортмена «Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии», в которой
автор очень тщательно и аргументировано, как и в своих предыдущих работах,
проследил те сценарии власти, которые презентировали послепетровские
монархи с тем, чтобы таким образом задать ценностные и смысловые
конфигурации, призванные направить социальное развитие России/13/.
Таким образом, можно отметить, что в рамках социокультурного подхода к
анализу проблем развития России наметились рамки согласия относительно
роли власти в формировании моделей развития страны.
В то же время следует обсудить и наши разногласия. Ахиезер А., Клямкин
И., Яковенко И., отстаивая свою исходную конструкцию относительно
растущей в дооктябрьский период роли либерально-демократической
компоненты развития, на наш взгляд вменяют соответствующие представления
даже тогда, когда власть исходила из кардинально иных интенций. Так,
например, указывается на попытку Александра III « монопольно представлять
интересы всех социальных групп вместе и по отдельности»/14/. Но вряд ли
концепция власти Александра III вообще включала понятие социальных
интересов. Скорее здесь присутствовало сакральное синкретическое
представление о народе.
Предоставим слово К. П. Победоносцеву – неоспоримому идеологу этого
царствования, высказавшего свою позицию на поистине историческом
заседании Совета министров 4 марта 1881г., как раз и поставившего точку на
попытках создания системы представительства социальных интересов: «Россия
была сильна благодаря самодержавию, благодаря неограниченному взаимному
доверию и тесной связи между народом и его, царем. Такая связь русского царя
с народом есть неоцененное благо, Народ наш есть хранитель всех наших
доблестей и добрых наших качеств; многому у него можно научиться!» /15/
Можно привести и другие примеры подобного вменения, связанного, как с
исходной позицией авторов, стремящихся акцентировать внимание на
демократических тенденциях в развитии России. Представляется, что в работе
мало эксплицируются, если не игнорируются различия в доминирующих
социоантропологических моделях деятельности, наличествовавших на разных
67
этапах отечественного развития. Ведь для ведущих культурологов нашей
страны вполне очевидно, что вечевая демократия, глубоко погруженная в
традиционный мир, кардинально отличается по своим мотивам и способам
принятия решений от модерной демократии, основанной на универсалистских
ценностях. В свою очередь, утверждение этих универсалистских ценностей
невозможно, как показывает история феодальной Европы, без этапа
централизованной монархии, в рамках которой идет трансформация
традиционного общества, универсалистские ценности становятся не только
важным этическим регулятором, но утверждаются в качестве оснований для
институционального
функционирования.
Тематизация
конфликта
традиционных и универсалистских ценностей хорошо знакома читателю
классических трагедий Корнеля и Расина, воспитывавших верноподданных,
ценящих новый порядок.
Также не следует абсолютизировать мобилизационную специфику России.
Вы мы уже отмечали, что модернизационный проект всегда тесно связан с
социальной мобилизацией. Без мобилизации, как мы уже отмечали, довольно
трудно обеспечить в течение длительного времени заниженную оценку
текущих трудностей по отношению к грядущим плодам модернизации.
Варьируются лишь степень такой мобилизации и, в особенности, виды
суперценностей, выступающих основой такой мобилизации.
Так, например, социальная мобилизация периода посткоммунистического
транзита стран Восточной и Центральной Европы
была связана с
суперценностью - национальным освобождением от «гнета Москвы». Многие
современные проблемы в этих странах, как раз связаны с
тем, что
мобилизационное напряжение снижается, начинается переход к рациональному
осмысления проблем. С этим же связаны и попытки, проявляющиеся в ряде
стран Восточной Европы, оживить эту увядшую суперценность, вернуть
мобилизационное напряжение, уйти от необходимости решать накопившиеся
новые проблемы развития.
Специфика российской модели. При анализе модели российской
модернизации следует выделить специфическую особенность российской
трансформации и модернизации – низкое значение этических оснований
функционирования социальных институтов, связанные с ними модели
социального действия.
Много написано о сакральном характере российской, а затем и советской
власти. Этот фокус анализа вполне объясним при общем согласии о
доминировании идеолого-телеологической парадигмы (при различии в
терминологии). Но, одновременно, требует своего объяснения необычайно
высокий статус идеологии в нашей стране. Такой статус вообще характерен для
идеолого-телеологической парадигмы. Без такого статуса религиозной или
секулярной (также «квазирелигиозной», квазисекулярной)
идеологии
68
невозможно формирование такой парадигмы. Высокий статус идеологии –
необходимое условие такой парадигмы.
Именно такой, необычайно высокий статус идеологии, характерный для
российского общества,
создавал предпосылки для идеологической
мобилизации, массового энтузиазма, блокировавшего рациональный анализ
требований реальной политической и социально-экономической ситуации. В то
же время без объяснения причин формирования такого статуса идеологии в
России невозможно выявление специфики трансформационных процессов а
нашей стране.
К этой же проблеме тесно примыкает мало обсуждаемый вопрос о
характере функционирования российских институтов в связи со
специфическими особенностями
нравственно-этических представлений,
исторически сложившихся в нашей стране.
Выше, при рассмотрении моделей модернизации и теоретическом анализе
процессов трансформации, не раз обращалось внимание на идущее от М. Вебера
представление о классической логики развития моделей социального действия:
от традиционных, через ценностно-рациональные к целерациональным. В
рамках этой логики предполагалось, что секуляризация, снижение роли
религиозных
ценностей
вполне
компенсируется
ростом
значения
универсалистских ценностей. В большой исторической перспективе такое
обобщение развития этического фундамента Европы вполне правомерно.
Конечно, здесь элиминированы такие «загогулины» как возрожденческая
деморализация европейских элит, усилия по реставрации общественной
морали, предпринятые в ходе Реформации и Контрреформации. Здесь также
следует отдать должное европейской системе образования, вдохновленной
идеями Просвещения, и воспитавшей достаточно широкие слои населения,
впитавшие отказ от сословных предрассудков, идеи индивидуальной свободы,
личного достоинства, неотъемлемых прав. Здесь налицо создание социального
фундамента под индоктринацию.
По-существу именно эта система образования
создала основы
современной Европы. (Значение системы образования хорошо понимали
лидеры крупных модернизационных проектов. Достаточно вспомнить слова
Бисмарка: «Битву при Садовой выиграл прусский учитель»). Но следует
обратить внимание и на то, что все эти индоктринации Просвещения
осуществлялись в отношении общества с глубоко укорененными религиозными
традициями. Просвещенческая атака на эти традиции (вспомним «уничтожить
гадину»), как показала история, не смогли их поколебать, но создала сложный
синтез религиозных и модерных ценностей. Эти атаки существенно усилили
рациональную составляющую механизмов социального регулирования, снизили
влияние клерикализма на государственно-политические институты. Но, и это
крайне важно, они не смогли радикально изменить природу этических норм,
которыми руководствовалось западное общество.
69
Таким образом, несмотря на неизбежные периодические кризисы, система
социального регулирования, этические основания институциональной системы
все же сохранили свою устойчивость, хотя, одновременно, сильно
эволюционировали.
Сколько бы критики «викторианской» морали, включая великих Б.Шоу и
О.Уальда, не издевались над этосом, жестко определявшим нормы поведения
джентльмена, его наличие трудно отрицать. Это наличие подтверждено
трагическим и, в силу этого, трудно оспоримым экспериментом. Хорошо
известна статистика спасшихся при катастрофе «Титаника»: из пассажиров
первого класса спаслись практически лишь женщины и дети, а среди
пассажиров второго и третьего 80% спасшихся – мужчины. Вполне очевидно,
что нормы поведения, довлевшие над «верхним» классом, были выше, чем даже
инстинкт самосохранения.
Российская модель этической эволюция была кардинально иной. Здесь
следует обратиться к анализу П.Н.Милюкова относительно социальных
результатов раскола. Он отметил, что в его результате живые религиозные
элементы покинули лоно официальной православной церкви. “Так, положа руку
на сердце, готовое громко исповедовать свою веру среди Москвы, отделялось
русское народное благочестие от благочестия господствующей церкви.
Болезненный и обильный последствиями разрыв между интеллигентами и
народом, за который славянофилы упрекали Петра, совершился веком
раньше”/16/.
Религиозные нормы существенно снизили свое значение в качестве
этических регуляторов социальной и, прежде всего, хозяйственной и
политической жизни. С той поры официальная церковь не могла дать
духовного прибежища тем, кто вопрошал ответа на предельные вопросы бытия,
кто искал смысла жизни и нравственной опоры. Для большинства образованной
части общества религия не давала прибежища в этих духовных поисках.
Раскольники в меньшей степени могли удовлетворить духовные искания
образованной части общества, т.к. их духовные поиски были все меньше
созвучны актуальным проблемам современного общества.
В России, в отличие от той части Запада, который стал колыбелью рынка и
демократии, религиозное диссидентство не стало значимым фактором
духовного развития и не получило сколько-нибудь прочного социального
статуса. Такой ход истории привел к тому, что в российском обществе была
блокировано нравственно-этическое влияние религии как социального
института.
Но свято место пусто не бывает. В модернизирующейся России, начиная с
XVIII века, быстро росло число людей, которые, вкусив плоды Просвещения,
начинали задаваться “вечными” вопросами. Отвечая на эти запросы, в условиях
вакуума, образовавшегося в результате слабого этического влияния религии,
общество должно было сформировать альтернативный социальный институт 70
социальный анклав, который вбирал бы в себя людей, стремившихся обрести
нравственную опору в быстро меняющейся российской жизни. В начале XIX
века таким анклавом были салоны и литературные кружки, масонские ложи.
Позднее появилась «интеллигенция».
Интеллигенция не являлась ни корпорацией, ни сословием. Она довольно
быстро развилась в полноценный социальный институт со своей специфической
системой норм, ценностей, ролей и функций. Интеллигенция как институт,
вопреки нигилистическим и атеистическим воззрениям интеллигентов, взяла на
себя многие социальные функции церкви. «Интеллигенция ведет себя как клир:
в ее инвективах власть предержащим и в ее обещаниях содержится моральнорелигиозный пафос обличения и обетования. Словом, тот самый огонь, который
возгорелся в мире в эпоху появления великих религий, питает и современные
светские идеологии»/17/.
Как всякая религиозная институция интеллигенция выработала свою
систему догматов, символы веры и ритуалы. Основными ее ценностями были
“духовность”, противостоящая “пошлости” (понятие, не имеющее аналога в
других языках), “образованность” (не связанная с ее практическим
использованием), миссионерское “служение народу”, оторванное от
проникновения в его реальные жизненные проблемы, “верность идеалам».
Исходной позиций интеллигентской религии было жесткое, нравственно
напряженное противостояние враждебному государству. Можно сказать, что
первая заповедь интеллигентской религии: «Нет власти аще чем от Диавола».
Подобная аффектированная антиэтатистская позиция не могла не
деформировать весь этический фундамент адептов такой религии, создавать
достаточно амбивалентное отношение к общепринятым нравственным
представлениям. На это указывают все бытописатели интеллигентских нравов,
прежде всего, Н.С. Лесков в своих романах «Некуда» и «На ножах». С точки
зрения А.С. Панарина, “одним из тягчайших преступлений левого радикализма
в России является занижение статуса нравственных норм…”/18/.
Среди русской интеллигенции, для которой нравственное влияние религии
было не столь значимо, сложились качественно иные базовые основания
нравственности: общественная миссия. М.О.Гершензон в “Вехах” дал описание
социализирующего функционирования «интеллигентской религии»: ”Юношу на
пороге жизни встречало строгое общественное мнение и сразу указывало ему
высокую и ясную цель. Смысл жизни был заранее общий для всех, без всяких
индивидуальных различий. Можно ли сомневаться в его верности, когда он
признавался всеми передовыми умами и освящен бесчисленными жертвами?
Самый героизм мучеников, положивших жизнь за эту веру, делал сомнение
практически невозможным. Против гипноза общей веры и подвижничества
могли устоять только люди исключительно сильного духа. Устоял Толстой,
устоял Достоевский, средний же человек, если и не верил, но не смел
признаться в своем неверии”/19/.
71
Сложилась довольно прочная социальная конструкция. Интеллигент
получал прочную моральную опору, обретал смысл жизни, но платил за это
отказом на выход из добровольного плена норм, жестко заданных
“интеллигентской религией”. Нарушитель становился изгоем. Яркий пример
Н.С. Лесков, подвергнутый жесточайшей обструкции за одну только публичную
нелояльность /20/. Его «грех» был в том, что когда полиция заявила о своих
подозрениях в виновности студентов в поджогах, случившихся в ту пору в
Петербурге, журналист Лесков всего-лишь написал, что «долг полиции
исследовать все версии».
Эта позиция подкреплялась твердолобостью власти, не желавшей искать
диалога с нравственно живыми силами общества, не допускавшей в свои
коридоры «сомнительных нигилистов». Хрестоматийные история и литература
дали нам несчетное число примеров столкновений интеллигенции с властью –
океаны горя и «миллион терзаний», которые коллективные Фамусовы
доставляли Чацким. Расставания с романтическими мечтаниями юности,
научение циничному следованию порядку вещей, наверное, были
“Обыкновенной историей”. Этот порядок впечатывался в мироощущении
интеллигенции. “Зачем заботиться о приобретении познаний, когда наша жизнь
и общество в противоборстве со всеми великими идеями и истинами, когда
всякое покушение осуществить какую-нибудь мысль о справедливости, о добре,
о пользе общей клеймится и преследуется как преступление? К чему
воспитывать в себе благородные стремления?” писал в своем “Дневнике” 15
января 1841 года Никитенко, который сам прошел непростой путь духовной
эволюции, преодолевая искусы «интеллигентской религии.
В результате подобная социальная диспозиция обусловливала
нравственное вырождение власти, еще больше разжигавшее
огонь
«интеллигентской религии». Яркую характеристику государственных
установлений дал П.А. Валуев в своей «Думе русского во второй половине 1856
года», ставшей манифестом реформаторов того времени. «Благопрепятствует ли
развитию духовных и вещественных сил России нынешнее устройство разных
отраслей нашего государственного управления? Отличительные черты его
заключаются в повсеместном недостатке истины, в недоверии правительства к
своим собственным орудиям и в пренебрежении ко всему другому.
Многочисленность
форм подавляет у нас сущность административной
деятельности и обеспечивает всеобщую официальную ложь… Сверху—блеск,
внизу — гниль… У нас самый закон нередко заклеймен неискренностью. Мало
озабочиваясь определительной ясностью выражений и практическою
применимостью правил, он смело И сознательно требует невозможного. Он
всюду предписывает истину и всюду предопредределяет успех; но не пролагает
к нему пути и не обеспечивает исполнения своих собственных требований»/21/
72
Внутри государственной машины утвердился дуализм: тайная
приверженность «интеллигентской религии, основанная на ощущении ее
нравственной
правды»
(достаточно
вспомнить
околоцарственных
корреспондентов «Колокола»,
высших государственных чиновников,
объявлявших себя осенью 1905 года сторонниками социал-демократии),
сочетающаяся при этом с предельным цинизмом в практических делах.
Отторжение интеллигенции от государственной жизни, генетическая
общность ее «религии” с официальным православием (недаром многие из
“апостолов” этой религии - поповичи) определили социальную позицию
интеллигенции: бескомпромиссность и максимализм в утверждении
нравственных принципов без деятельного
их отстаивания в жизни
практической. Участие в государственной жизни смертельно опасно для
нравственных устоев интеллигента - главный вывод из письма В.Г.Белинского к
Н.В.Гоголю. Реальные успехи в устроении этой жизни не могут быть куплены
ценой даже ничтожной уступки принципам, “слезой ребенка”. “Применительно
к подлости”- вот приговор, поставленный таким попыткам. Единственно
достойная позиция - бескомпромиссная борьба с властью, допустимый
компромисс: ”неучастие”.
Религиозный характер интеллигенции как социального института
определил ее позицию по отношению к обществу: наставник, единственно
обладающий истиной. Выработка идейной программы - вот задача
интеллигенции. Грязная работа по поиску реальных путей проведения в жизнь
этих идей, требующая знания практики, ее реалий - дело чиновников. А участие
в проведении реформ - вообще удел подлецов и карьеристов. Их можно
наставлять и обличать, но не соучаствовать в
их мелких делишках.
Единственно возможный критерий оценки - жесткое соотнесение замысла и его
результата. Постепенное улучшение, устранение частных недостатков, “малые
дела” - недостойны обсуждения, т.к. не могут “кардинально изменить
положения”. Приговор, вынесенный “передовой Россией” Александровским
реформам, как недостаточно радикальным - яркий пример такой оценки.
Доминирующая этическая позиция интеллигенции обусловила самую
серьезную проблематизацию нравственных оснований всех государственных
установлений. В определенном смысле с момента установления такого
доминирования революция в России стала более легитимной, чем
реформаторство, направленное на упрочение государственных устоев. Историк
Андрей Фурсов в оценке ее социальной роли идет еще дальше: "Интеллигенция
есть субъект, персонификатор цивилизационной слабости России. Появившаяся
как результат отставания, результат того, что разложение старого опережало
формирование нового, с определенного момента она - объективно - стала еще
больше усиливать это отставание, работать на него, блокируя выработку
73
адекватного для данной системы языка самоконцептуализации, что обрекло
Россию на интеллектуальную зависимость от Запада».
Аморализм «верхов», широко известное слабое нравственное влияние
сельских
«батюшек»,
обеспечивавших
демонстративную,
парадную
приверженность большинства народа к ценностям православия, обусловили
формирование довольно специфического этического фундамента хозяйственной
жизни. Многие ценности, включая статус частной собственности, обладали
довольно низким статусом, поддерживаемым лишь санкциями. Важно отметить
рациональный способ оценки того социального контекста, в рамках которого
функционируют санкции, поддерживающие социально одобряемые модели
хозяйственной жизни. Здесь крайне важно свидетельство А.Н. Энгельгардта,
признанного знатока деревенской жизни, долго и детально изучавшего ее, как
мы бы сказали сегодня, методом включенного наблюдения.
«Конечно, крестьянин не питает безусловного, во имя принципа, уважения
к чужой собственности, и если можно, то пустит лошадь на чужой луг или
поле, точно также, как вырубить чужой лес, если можно, увезет чужое сено,
если можно, все равно, помещичье или крестьянские, - точно также, как и на
чужой работе, если можно, не будет ничего делать, будет стараться свалить всю
работу на товарища: поэтому крестьяне избегают, по возможности, общих
огульных работ, и если вы наймете, например, четырех человек рыть канаву
издельно, с платой посажено, то они не станут рыть канаву вместе, но разделят
на 4 участка, и каждый будет рыть свой участок отдельно. Если можно, то
крестьянин будет травить помещичье поле – это без сомнения… Конечно, если
барин прост, не хозяин, и за потравы не будет взыскивать, то крестьяне
вытравит луга и поля, и лошадей в сад будут пускать. Почему же и не кормить
лошадей на господском поле, если за это не взыскивается? Почему же не
пускать лошадей зря без присмотра, если это можно? Зачем же крестьянин
станет заботиться о чужом добре, когда сам хозяин не заботится»/22/
Такое, конвенциональное взаимоотношение ценностных оснований и
институциональной среды, как это вполне очевидно, разрушает
универсалистские институциональные установления. Это порождало
негативистские установки по отношению к соответствующим хозяйствующим
институтам, которое Н.С. Лесков с блеском описал в своем рассказе «Отборное
зерно». В зачине рассказа говорится, что на выставке было показано два
лукошка отборного зерна. Когда по этим образцам была куплена большая
партия, выяснилось, что такого качества зерна у продавца не было и в помине.
Тогда по широкому сговору действующих лиц баржи, загруженные всякими
отбросами, были затоплены близ погорелого села.
Для нашего рассуждения совершенно замечателен финал: «И после этого
пошли веселые дела: с одной стороны исполнялись формы и обряды законных
удостоверений и выдача купцу страховой премии за погибший сор, как за
74
драгоценную пшеницу; а с другой – закипело народное оживление и пошла
поправка всей местности…. Никто не пострадал!
-Как никто?
- А кто же пострадал? Барин, купец, народ, т.е. мужички, - все только
нажились.
-А страховое общество?!
-Да. Батюшка мой, о чем вы заговорили!
- А что же – разве оно не заплатило?
-Ну. Как же можно не заплатить – разумеется, заплатило.
-Так это по вашему – не гадость, а социабельность?!
- Да разумеется же социабельность! Сколько русских людей поправилось, и
целое село год прокормилось, и великолепные постройки отстроились, и это,
изволите видеть, по-вашему называется «гадость».
-А страховое-то общество – это что уже, стало быть, не социабельное
учреждение?
- Разумеется, нет.
-А что ж это такое?
-Немецкая затея.
-Там есть акционеры и русские.
-Да, которые с немцами знаются да всему заграничному удивляются и
Бисмарка хвалят»/23/.
Такого рода этические нормы, подрывавшие доверие к сложным
универсалистским институтам, оказывали серьезное влияние на хозяйственную
жизнь страны. Это подтверждается и тем фактом, что самая большая в Европе
Макарьевская ярмарка отличалась от современных ей европейских тем, что она
все еще торговала наличным товаром/24/. Действительно, какая может быть
торговля по образцам, когда нормальными считаются описанные Н.С.
Лесковым порядки.
Все эти условия, которые до предела сузили круг доверия к
институциональным установлениям, выходящим за рамки традиционного
общества,
привели
к
мощной
тенденции
социокультурного
и
институционального индивидуализма. Здесь опять приходится обратиться к
авторитету А.Н. Энгельгардта: «…я уж много раз указывал на сильное развитие
индивидуализма в крестьянах, на их обособленность в действиях, на неумение,
нежелание, лучше сказать, соединяться в хозяйстве для общего дела. На это же
указывают и другие исследователи крестьянского быта. Иные даже полагают,
что делать что-нибудь сообща противно духу крестьянства. Я с этим
совершенно не согласен. Все дело состоит в том, как смотреть на дело сообща.
Действительно, делать что-нибудь сообща, огульно, как говорят крестьяне так,
что работу каждого нельзя учесть в отдельности, противно крестьянам. На такое
общение в деле, по крайней мер, при настоящей степени их развития, они не
пойдут, хотя случается и теперь, что при нужде, когда нельзя иначе, крестьяне и
75
теперь работают сообща. Примером этого служат артели, нанимающиеся
молотить, возить навоз, косить. Но для работ на артельном начале, подобно
тому, как в грабарских артелях, где работа делится и каждый получает
вознаграждение за свою работу, крестьяне соединяются чрезвычайно легко и
охотно. Кто из нас сумеет так хорошо соединиться, чтобы дать отпор
нанимателю (если бы не артели, то разве граборы получали такую плату за
работу: граборы-одиночки обыкновенно получают дешевле, потому что
перебивают работу друг у друга), кто сумеет так хорошо соединиться, чтобы
устроить общий стол, общую квартиру?»/25/
Этот крайне важный для нашего обсуждения вывод о развитости
индивидуалистского этоса российского крестьянства сильно расходится с
позициями сторонников глубокой укорененности общины. Скорее, безусловно,
мощное влияние общины следует рассматривать в качестве института,
поддерживающего традиционное общество путем разнообразных негативных
санкций за попытки вырваться за пределы общины. Здесь, скорее
трансформационное напряжение, чем органика. Каждый раз, когда эти санкции
ослабевали (реформа Столыпина, советская урбанизация), процессы
индивидуализации становились явными.
Подобные процессы находились в явном противоречии с формированием
сложным социальных институтов, которое предполагает, что эти институты
станут рамкой для развития целерациональной деятельности, баланса личного
интереса и этических ограничений. В условиях наличия лишь одной стороны
требуемого баланса, формирование все более сложных институциональных
установлений, не подкрепленное требуемыми моделями социального действия,
нуждается во все более детальной регламентации и все более жестких санкциях.
Результатом такого процесса индивидуализации без прочного этического
основания неизбежно становились компенсаторные процессы, когда
«атомизированные индивидуумы, выброшенные в город из традиционного
жизненного уклада и оставшиеся при этом носителями традиционной
патриархально культуры, были благодатным человеческим материалом для
сакрализации и образа единоличного правителя …»/26/
К этому, в целом справедливому, утверждению следует добавить
соображение о том, что оно выходит, как мы видели, за рамки советского
периода и существенно преувеличивает патриархальность российского
общества, занижает уровень пусть и локального, но существенного
рационализма массовых хозяйственных практик в нашей стране. В то же время
эти процессы индивидуализации, не подкрепленные ни религиозной этикой, ни
секулярными ценностями статуса личности (этот феномен Б. Капустин удачно
назвал «безличностный индивидуализм»), широко распространенные во всем
российском обществе, требовали определенной социокультурной компенсации
– обращение к одной из универсалистских идеологий.
76
Это же обстоятельство, связанное со спецификой российской социальной
трансформации, обусловило высокий статус в России разного рода радикальных
социальных идеологий. В свою очередь, этот статус, накрепко спаянный с
самой базовой моделью социального функционирования, как уже отмечалось,
обеспечивал устойчивость идеолого-телеологической парадигмы. Предметом
общественных дискуссий, в рамах такой социокультурной диспозиции, может
стать лишь конкретная идеология, но не сама эта парадигма.
Подводя промежуточные итоги обсуждения специфики модели
отечественной трансформации и реализуемых на ее основе моделей
модернизации, в качестве важнейших характеристик этой специфики можно
выделить:
1 Глубокая укорененность идеолого-телеологической парадигмы. В
большинстве стран, где реализовывалась такая парадигма, развитие на ее
основе было лишь относительно коротким историческим этапом. В России же
ее она стала преобладающей моделью развития;
2 Высокий статус идеологии, лежащей в основании соответствующей
модели преобразования. В условиях слабого влияния интериоризованных
религиозных ценностей секулярные и «квазирелигиозные», прежде всего,
радикальные идеологические конструкции выступают санкционирующим
основанием выбора образца для формирования основных социальных
институтов, а также критерием оценки последующего их функционирования;
3 Слабость этических регуляторов функционирования социальноэкономических институтов. Низкий уровень доверия к «безличностным»
институтам, основанным на универсалистских ценностях, падение регулятивной
роли традиционных норм оказались слабо компенсированными повышением
роли универсалистских ценностей и моделей социального действия. В
результате, слабое регулятивное влияние этических норм на характер
функционирования социальных институтов обусловило общее снижение уровня
социальной интеграции за счет внутренних факторов. В свою очередь, это
вызывает необходимость в создании иных, внешних или внутренних факторов
поддержания функционирования социальных институтов;
4 Доминирование индивидуалистических моделей социального
действия, низкий статус ценности личного достоинства. Это создает
предпосылки для существенного роста рационалистической компоненты в
функционировании социальных институтов, в оценке функционирования этих
институтов, а также собственного социально-экономического положения
индивидов. В то же время складывание «безличностного индивидуализма»
создает серьезное противоречие между характером усложняющихся
институциональных установлений, с одной стороны, и наличными моделями
социального действия, с другой.
В рамках такой специфической модели социального функционирования
оценка пригодности того или иного социально-политического или
77
экономического института идеологическая санкция (по крайней мере, в
официальной сфере), безусловно, выступала более существенным аргументом,
чем практические аргументы. В результате поиск и оценка институциональных
образцов осуществлялись, прежде всего, на основе «привязки» этих образцов к
доминирующей идеологической доктрине. В такой ситуации даже негативные
практические результаты использования соответствующих институциональных
средств могли долго игнорироваться официальными властями и идеологической
машиной. С этой точки зрения
довольно невелика разница между
«прожектами», подававшимися на Высочайшее имя и записками в Политбюро
ЦК КПСС или Президенту Российской Федерации. Борьба за «ухо» Государя
или Генерального секретаря рассматривалась в рамках такой системы в качестве
наиболее эффективного средства, как решения проблем страны, так и роста
собственного социального статуса.
Подобные социальные механизмы выбора модернизационных ориентиров
и, соответственно, институциональных средств их реализации оказываются
самоподдерживающими, укрепляющими общественный статус идеологии,
упрочивающими функционирование идеолого-телеологической парадигмы.
Однако не раз в истории России жесткое столкновение идеологических
догм с реальностью оборачивалось сильным социокультурным шоком,
потрясавшим самые основы государственного устройства. Так, поражения в
Крымской и Русско-японской войнах наглядно показали, что за парадными
витринами военной мощи скрывались государственная немощь и разгул
коррупции.
В обоих случаях были предприняты попытки изменить подход
к
модернизации: существенно усилить ее генетическую составляющую. На такой
характер проведения реформ указывал в своих мемуарах видный их участник
П.А.Валуев. Именно на их преодоление были направлены как его предложения,
так и реформы М.Т. Лорис-Меликова,
предусматривавшие участие в
законодательной деятельности «знающих людей» (по выражению П.А.
Валуева). Эта реформа напрямую ставила своей задачей привести российское
законодательство в соответствие с требованиями практики хозяйственной
жизни, т.е. внести в него «генетические» элементы. Этот план реформ, уже
формально принятый, но еще не обнародованный, был похоронен вместе с
царем-Освободителем /27/.
Если в ходе Александровских реформ источником институциональных
перемен был опыт и представления узкого круга высшей бюрократии, то после
поражения в Русско-японской войне начался широкий национальный диалог,
использующий легальные представительные институты, политические партии и
средства массовой информации.
При этом следует обратить внимание, что обе попытки смены
модернизационной парадигмы были сорваны устремлениями представителей
радикальных идеологий: социалистической (террор народовольцев и их
78
преемников эсеров, попыткой большевистского восстания) и монархическоконсервативной (в лице Победоносцева и черносотенцев).
Основным
социальным ресурсом блокирования отхода от идеолого-телеологической
парадигмы являлись как консервативные ориентации традиционалистского
большинства российского общества, так и неустойчивость социальных
ориентаций тех слоев и групп, которые уже втянулись в трансформационный
переход. Такие слои и группы часто мечутся между новыми и прежними
ценностями, между стремлениями к преуспеванию на основе овладения новыми
социальными моделями, с одной стороны, и восстановлением реальной или
мнимой социальной стабильности, опираясь на прежние ценности, с другой.
Как уже отмечалось, устойчивость трансформационных ориентаций
российского общества: идеолого-телеологической парадигмы в очень большой
степени обусловлена высоким социальным статусом идеологии, подкрепленным
влиянием российской интеллигенции - стража и проводника идеальных, а не
прагматических устремлений. Также смене трансформационных парадигм
препятствует институциональная организация политической и хозяйственной
жизни, обесценивающая реальные достижения, но вознаграждающая смелые,
идейно выдержанные проекты, снижающая меритократические элементы
вертикальной мобильности.
Генетические элементы развития можно вычленить в ходе проведения
НЭПа. Хорошо известна дискуссия между ведущими экономистами СССР о
соотношении телеологии и генетики в ходе подготовки Первого пятилетнего
плана, в ходе которой остро ставился вопрос о цене схода с генетически
обусловленной траектории развития экономики страны. Тенденции усиления
генетической компоненты развития прослеживаются и в замысле Косыгинских
реформ.
Однако именно неизменное крушение таких попыток сменить исторически
доминирующую идеолого-телеологическую парадигму развития выступают, на
наш взгляд, подтверждением изложенных выше выводов о специфике
отечественного развития.
Эти несущие конструкции парадигмального и социокультурного развития
страны не претерпели сколько-нибудь существенных изменений в советский
период развития. Более того, представляется, что радикальная революция лишь
окристаллизовала их, сделала соответствующие тенденции более явными и
последовательными. Здесь, безусловно, сказалось родство революционных
интенций и базовых конструкций радикальных модернизационных проектов.
Ю.А. Левада отмечал: «Революция – побочная дочь главного социального мифа
XIX в., мифа о всепобеждающем Прогрессе, авторство которого оспаривали
либералы и радикалы, гегельянцы, позитивисты, марксисты, анархисты и др.
Концепция Прогресса как поезда, несущегося по рельсам Истории, отдавала
революциям функции паровоза (знаменитая формула К. Маркса – «локомотивы
истории»). В подобную схему прогрессистское мировоззрение прошлого века
79
загоняло все варианты модернизационных конфликтов и конвульсий разных
стран, начиная с XVII в.» /28/.
В рамках сохранения парадигмальной преемственности следует выделить и
произошедшие перемены. Главная из них – смена идеологических ориентиров
реализуемой парадигмы вместе со сменой
основного носителя
соответствующих «религиозных» представлений. «Существуют разные ответы
на вопрос о том, какую жизненно важную проблему решила революции, ради
чего она совершалась. Главный вопрос большевизма, по мысли Н.А. Бердяева,
является монополизация им не столько государственной, сколько духовной
власти, стремление в лице своей партии быть одновременно и Церковью –
атеистической Церковью, церковью без Бога»/29/.
Как мы уже видели, эта новая религия была прямой наследницей
«интеллигентской» религии, «скрещенной» с до предела упрощенным
марксизмом. Укреплению идеологии социализма немало способствовали
нравственные идеалы «интеллигентской религии», роднившие ее с «религией
коммунизма». На это родство вполне отчетливо указал Н.А.Бердяев: «Вся
история русской интеллигенции подготовляла коммунизм. В коммунизм вошли
знакомые черты: жажда социальной справедливости и равенства, признание
классов трудящихся высшим человеческим типом, отвращение к капитализму и
буржуазии, стремление к целостному миросозерцанию и целостному
отношению к жизни, сектантская нетерпимость, подозрительное и враждебное
отношение к культурной элите, исключительная посюсторонность, отрицание
духа и духовных ценностей, придание материализму почти теологического
характера/30/.
Эта ситуация сыграла драматическую роль в судьбе прежней
«интеллигентской» религии. Как всякая серьезная и укорененная религия
«интеллигентская религия» смогла пережить и революционную духовную
смуту. Жестокие гонения Октябрьской революции и “красного террора”,
которые были типологически схожи с расправами прозелитов новой веры с
иноверцами, загнали в духовные катакомбы ее апостолов, но сохранили веру и
готовность к миссионерству. С той поры эта религия вновь, как и прежде, стала
формировать андеграундную оппозицию, источником нравственно-этического
сопротивления режиму.
Духовная победа коммунистической религии никогда не была полной. Ее
господство ограничивалось продуктами распада российского традиционализма,
способных лишь частично воспринять лексику новой идеологии, но не ее
подлинные ценности и смысл. Именно в этом смысле можно говорить о том,
что в СССР никогда не существовало подлинного социализма. Его идеалы были
обращены к социуму, преодолевавшему рационально-индивидуалистическую
ограниченность, но отнюдь не людям, ориентированным на крайне
неорганичную смесь ценностей индивидуализма и норма традиционного
общества.
80
В ходе социалистической модернизации в нашей стране сформировались
слои, которые, как это теперь очевидно, вполне искренне прониклись новыми
“религиозными” идеалами советского социализма, совпадавшими с
устремлениями и мироощущением вчерашних крестьян, перед которыми
открылись широкие социальные возможности: образование, другой, более
комфортный быт, еще лучшее будущее для детей.
Также эти идеологемы не забирались и в верхние этажи интеллектуальной
жизни страны, где доминировали совершенно иные ценности и представления,
также скрытые флером показной лояльности. В этом смысле в нашей стране по
существу не было тоталитаризма, несмотря на тотальные устремления власти.
Торжество идейного конкурента интеллигентской религии было неполным
и временным. Загнанная в подполье религия всегда ждет своего часа. И ее время
пришло. Новой власти понадобились плоды прогресса: современные техника,
промышленность и администрация. Для этого нужны миллионы образованных
людей, разветвленная система образования и массовых коммуникаций.
Призванные к этой деятельности остатки прежней интеллигенции неизбежно
принесли с собой и свою религию.
Условия для миссионерской деятельности интеллигенции были почти
идеальные. Индустриализация и урбанизация кардинально ломали
традиционный уклад. Быстрый рост образовательного уровня ставил перед
миллионами молодых людей задачу осмысления своего места в жизни, поиска
своей жизненной программы. Большинство удовлетворялось государственной
идеологической риторикой. Но исчисляемое миллионами меньшинство
находило другой путь. Их духовной опорой была почти вся отечественная
классическая литература и искусство, пронизанные ценностями и верованиями
русской интеллигенции. Сильнейшим фактором социальной трансформации
стала Война, которая, перетряхнув традионалистское советское общество, резко
продвинула его в сторону индивидуализации, поставив в предельной форме
вопросы бытия, вскрывая подлинно значимые ценностные пласты.
Оценивая социокультурные последствия Войны, следует все же выявить
меру ее интеграционного воздействия на народы, слои и группы населения.
Есть много оснований полагать, что в результате Великой Отечественной
Войны действительно сложилась новая социальная общность, охватившая
огромное большинство населения нашей страны. Другое дело, судьба этой
общности, факторы, влиявшие на ее интеграцию и на разобщение.
В короткий период после смерти Сталина интеллигенция, как социальный
институт, была восстановлена,
ее нравственное влияние в обществе
утверждено. Результатом эволюции советского режима стала предельная
невозможность официальной “коммунистической” религии выполнять роль
“духовного пастыря” для ищущих. Вновь духовные поиски были
монополизированы “интеллигентской религией”.
81
Традиционная оппозиция “интеллигенция и власть” возродилась в слегка
измененном виде - “интеллигенция и номенклатура”.
При этом
“номенклатура”, как и царские сановники, внутренне признавали ценности
интеллигенции как “подлинные”. Далеко не случаен интерес Ю.В. Андропова к
творчеству Театра на Таганке, его защита В.С. Высоцкого.
Моральный авторитет интеллигенции, ее заражающий религиозный
энтузиазм во многом обусловили готовность общества к любым экспериментам
в политике и экономике. Сказалась и нравственная нищета “номенклатуры”,
оказавшейся неспособной выдвинуть какие-либо притягательные идейные
основания для эволюции советского строя.
Крах советской власти и начало реформ проходили при моральном
доминировании интеллигенции и широком ожидании благотворных результатов
ее хождения во власть. Хорошо известные результаты этого хождения показали
возможности подобного квазитеократического правления.
Сохраняющееся острое идеологическое противостояние вокруг хода и
результатов
советской
модернизации
существенно
затрудняет
их
содержательный анализ. Здесь сказывается стремление дискредитировать весь
этот период, включая даже его трудно оспоримые достижения, в качестве
обоснования неотвратимости обращения к либерально-демократическим
институтам. Именно в рамках подобной логики А.Г. Вишневский, наряду с
развернутым фактологическим анализом, выдвинул тезис о «консервативной
модернизации», как сущностной характеристики советского развития /31/.
В основе его аргументации лежали как «консервативные» интерпретации
эмигрантских философов процессов, происходящих нашей стране, так и
симпатии идеологов германского консерватизма к советской революции. Но
представляется, что этот способ аргументации несколько односторонен. Вопервых, налицо вменение собственных идеологических представлений со
стороны этих философов и идеологов, что является сильно оспоримым
методологическим приемом. Во-вторых, эта аргументация игнорирует
собственные, внутренние интенции лидеров преобразований, которые исходили
из радикальных революционных, но отнюдь не консервативных представлений.
Такое игнорирование предполагает, что эти лидеры были совершенно лишены
представлений о социальной сущности происходящего. В-третьих, в таком
подходе игнорируются представления и мотивации самих рядовых участников
преобразований.
«Помимо чисто мифического элемента, в российском варианте социализма,
служащего, как уже говорилось, специфическим для традиционной страны
моделью модернизации, нельзя не увидеть и элемент просветительской веры в
силу и мощь научного разума, способного построить общество на строго
рациональных началах. Мифология и утопия здесь удивительным образом
сочетается с пафосом рациональной упорядоченности жизни, с неприятием
любых форм рациональности поведения и сознания» /32/.
82
Эти предельно рациональные интенции плохо сочетаются с принципиально
иррациональным тематизированием сакральности «крови и почвы».
При отсутствии социологических исследований можно спорить о
ценностных ориентациях советских людей. Но социологи, понимающие в
косвенных методах анализа, могут принять аргумент о том, что сильным
индикатором таких ценностей могут служить программы эстрадных концертов,
проводимых вдали от идеологического начальства и в маргинальных ситуациях:
на фронте, на стройках Целины и БАМа, затем в воинских частях Афгана, где
не проходила любая фальшь. Также таким индикатором могут служить
исследование предпочтений
читателей массовых библиотек, проведенное
Михаилом Афанасьевым в начале 80-г.
Все эти данные показывают, наряду с быстро растущим значением
партикулярных ценностей, сохраняющийся высокий статус модернизаторской
романтики, что кардинально противоречит тезису о «консервативной
модернизации».
Затронув вопрос об инструментах ценностной эволюции, следует отметить,
что исследование М.Д. Афанасьева также выявило огромную популярность у
читателей массовых библиотек не столько классиков советской литературы,
сколько вторичных трансляторов ее базовых ценностей. Крайне значимым
результатом этого исследования явилось подтверждение, что советская
литература играла социализирующую роль, сходную с романами эпохи
Просвещения. Опять в сходных условиях действенны сходные инструменты
социализации.
В рамках «дискредитационного» подхода к результатам советской
модернизации часто слышны упреки в мобилизационном характере советской
экономики, обусловившей огромные издержки этой модернизации /33/. При
отстраненном анализе издержки, действительно, крайне велики. Но главной
причиной мобилизационного характера этой мобилизации являлась неизбежно
порождающая ее идеолого-телеологическая парадигма. Ответственность за
приверженность к ней Советская власть должна, по меньшей мере, разделить со
сформировавшей эту магистраль романовской Россией.
Также следует учесть, что советский милитаризм питался не «мифом» об
осажденной крепости (как это представляется либеральным критикам), а
предельно рациональным анализом относительно характера угроз. В силу
такого осознания угроз, модернизация в СССР велась с ощущением, что война
уже началась и издержки нужно считать по правилам военного времени.
События, произошедшие уже после краха СССР, показывают, что даже отказ от
идей коммунизма совсем не обязательно гарантировал сохранение целостности
России. В этой связи здесь уместно напомнить, что уровень мобилизационности
модернизационных проектов прямо связан с оценкой (подлинной или
ошибочной, это специальный вопрос) угроз и вызовов, стоящих перед страной.
Издержки модернизации можно считать лишь в таком сопоставлении, но
83
отнюдь не в отстраненном от реалий сравнении с идеальной, зачастую мало, на
чем основанной моделью модернизации.
Также реальные провалы модернизации были обусловлены крайней
нуждой в решении сложных научно-технических и, соответственно,
организационно-экономических проблем, которые не были подкреплены
реальным уровнем социокультурного развития. Избыточная в таком понимании
сложность создаваемых институтов, подрывалась реальными практиками. Но
следует учесть, что такие трансформационные
напряжения сильно
стимулировали и социокультурное развитие, хотя и формировали мощные
напряжения, латентные кризисные явления.
«Если отвлечься от форм социальной практики марксизма и либерализма
в России, и обратить внимание на их сущность, то мы увидим единый процесс
включения российского общества в западное, сначала в форме коммунизма, а
затем либерализма. …коммунизм в русской истории ΧΧ в. оказался
компромиссной формой усвоения российским обществом результатов развития
Запада. Либералы в своем анализе данного периода явно пренебрегают
историческим масштабом. Отечественный либерал А. Улюкаев пишет, что
“Эльдорадо свободы… теперь расположено России. Самые быстрые карьеры и
самые быстрые большие состояния делаются здесь. Самые большие
индивидуальные возможности здесь. Сюда тянутся деловые люди. Сюда
начинают тянуться все ориентированные на успех, на свободное нестесненное
творчество собственной жизни люди. Поэтому и идеология практического
либерализма, понимание того, что “бог любит людей работящих и
богатеющих”, а не бедных, сирых и убогих, укореняется в России и скоро
займет здесь ясные лидирующие позиции”/34/.
Очевидно, что подобная аргументация имеет кардинально разную
значимость для сторонников выбора институтов, наиболее пригодных в
конкретных исторических обстоятельствах для национально-государственного
развития России, и, тех, для кого либерально-демократические инструменты
априорно более эффективны.
Представляется, что возвращение принципа историзма, осознание тесной
взаимосвязи между социокультурным развитием, с одной стороны, и
институциональной средой, с другой, является необходимой составной частью
переосмысления магистральных направлений развития страны. Здесь равно
важны, как характеристика отечественных трансформационных процессов, так
и выделение конкретных напряжений, проблемных ситуаций. Эти факторы
позволяют выстроить реальную проблемную рамку, на основе которой
возможно оценить пригодность тех или иных институциональных форм,
намечаемых в рамках соответствующих модернизационных проектов.
Собственно, такое выделение действительно «современных», т.е. отвечающих
трансформационным и модернизационным требованиям, институциональных
образцов создает предпосылки для успеха этих проектов.
84
Выделение российской специфики, которая является таковой лишь по
отношению к «классическим» моделям трансформации (выше мы уже отмечали
множественность таких моделей) позволяет лучше понять проблемы
модернизационного развития России, осознать подлинные «коридоры
возможностей», альтернативность развития. Также они необходимы для того,
чтобы с пониманием выстраивать стратегию схода с накатанной
парадигмальной магистрали.
Литература:
/1/Чаадаев П.Я. Философические письма. Письмо Первое. www.lib.ru
/2 / Бердяев Н.А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и
начала XX века.// О России и русской философской культуре. М. 1990. Сс.43.272.
/ 3/ Федотов Г.П. Будет ли существовать Россия? О России и русской
философской культуре. М. 1990. Сс.450-462.
/4/ Ахиезер А.С. Россия: Критика исторического опыта. В 2-х томах.
Новосибирск. 1997.
/5/ Вишневский А. Г. Серп и рубль: Консервативная модернизация в России. М.
1998.
/6/ Заславская Т.И. Современное российское общество: Социальный механизм
трансформации. М. 2004.
/7/ Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое
начало? М. 2005.
/8/Фурсов А.И., Пивоваров Ю.С. “Русская Система” как попытка понимания
русской истории //ПОЛИС, 2001, №4
/9/ Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое
начало? М. 2005. C.126.
/10/ Иосиф Дискин. Российская модель социальной трансформации. Pro et
Contra. Лето 1999. Три века отечественных реформ.
/11/ Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое
начало? М. 2005.С.202.
/12/Модернизация экономики и система ценностей», М. 2003.
/13/Уортман Р.С. Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии. В 2х т. М. 2004.
/14/ Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое
начало? М. 2005.С. 275.
/15/Из дневника Е.А. Перетца. //Революция против свободы. Сборник. Сост.
Дискин И.Е. М.2007. С.173.
/16/ Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. М.1994. т.2стр.54.
/17/ Панарин А.С. Россия в циклах мировой истории. М. 1999. С.54.
/18/Панарин А.С. Россия в цивилизационном процессе.- М.: ИФ РАН, 1995. 261 с.
85
/19/ М.О. Гершензон. Творческое самосознание. Вехи: сборник статей о русской
интеллигенции. М.1990.С. 96.
/20/ Громов П.П. Эйхенбаум Б.м. И.С. Н.С. Лесков. Очерк творчества. // Лесков
Н.С. Собрание сочинений. Т.1. С.VI.
/21/Граф П.А. Валуев. Дума русского во второй половине 1856 года.//Революция
против свободы. Сборник. Сост. Дискин И.Е. М.2007. С.58.
/22/Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. 12 писем. 1872-1887. СПб. 1999.С.59.
/23/ Н.С. Лесков. Отборное зерно. Краткая трилогия в просонке. //Собрание
сочинений. Т.7. Сс.303-304.
/24/ На этот факт внимание автора обратил А.Г. Левинсон.
/25/ Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. 12 писем. 1872-1887. СПб. 1999.
С.256.
/26/ Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое
начало? М. 2005. С.500.
/27/ Из дневника Е.А. Перетца. Революция против свободы. Сборник. Сост.
Дискин И.Е. М.2007. Сс.161-186.
/28/ Ю.А. Левада. 1989-1998: десятилетие вынужденных поворотов. // Куда идет
Россия? Кризис институциональной системы. Век, десятилетие, год. М. 1999.
С.116.
/29 /В.М. Межуев. Отношение к прошлому – ключ к будущему. //Куда идет
Россия: столетие, десятилетие, год. М. 2000.С.44.
/30/ Н.А. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М.1990. С.100.
/31/Вишневский А.Г. Серп и рубль: консервативная модернизация в СССР.
М.1998.Сс.32-34.
/32/ В.М. Межуев. Отношение к прошлому – ключ к будущему. //Куда идет
Россия: столетие, десятилетие, год. М. 2000.С.45.
/33/ Вишневский А.Г. Серп и рубль: консервативная модернизация в СССР.
М.1998/ C/48.
/34/ Клевцов П.Б.. Ценностная трансформация российского общества в XX в.
86
2. Смена модернизационной парадигмы.
2.1. Глобальные и внутренние вызовы и противоречия модернизации.
В предыдущей главе мы отмечали, что исходной предпосылкой
модернизационного проекта выступает широкая социальная проблематизация
разного рода угроз и вызовов, стоящих перед конкретной страной. Более того,
структура таких осознаваемых угроз и вызовов в большой мере определяет
конфигурацию и направленность модернизационного проекта. Вызовы
превращаются в императивы модернизации. В этой связи анализ национальных
вызовов
важная
предпосылка
построения
целей
российского
модернизационного проекта.
При анализе угроз и вызовов автор исходит из посылки, что в
краткосрочной и среднесрочной перспективе для России нет прямых угроз
национальной безопасности, исходящих от других национальных государств
или военно-политических союзов. Для того, чтобы такая угроза возникла, в
нашей стране должны произойти такие внутренние перемены, что сами их
возможности следует рассматривать в качестве первоочередной угрозы, борьбу
с которой следует рассматривать в качестве национального приоритета. Снятие
угрозы внутреннего перерождения современного демократического режима в
России радикально снижает уровень внешних угроз в среднесрочной
перспективе.
Реальные угрозы безопасности носят локальный характер, которые
исходят от международных террористических организаций.
В более отдаленной перспективе решение проблем национальной
безопасности связано, прежде всего, с успехом модернизационных проектов, с
инновационным характером российской экономики, способной обеспечить
воспроизводство условий национальной безопасности на уровне, адекватном
новым угрозам. В этом смысле, экономическая мощь России – главная
гарантия ее национальной безопасности.
Среди вызовов, предопределяющих выбор ориентиров модернизации,
следует выделять внешние, связанные с глобальными изменениями всей
системы межгосударственных и экономических отношений, и внутренние,
источник которых - противоречия предшествующего развития нашей страны,
специфика процессов ее трансформации.
Представляется, что внешние вызовы в большой мере связаны с
изменениями «глобальных правил игры», институциональных рамок мировой
хозяйственной системы. Мирохозяйственные процессы, по мере углубления
интеграции России в мировую экономику, все больше определяют структуру
отечественной экономики, темпы ее роста.
Изменения «правил игры», прежде всего, чреваты обострением
существующих противоречий, а также возникновением новых кризисов. Эти
кризисы, в свою очередь, обусловливают переформатирование всего комплекса
87
проблем глобальной безопасности, которое может повлечь за собой
возникновение качественно новых угроз национальной безопасности России.
Эти угрозы потребуют создания новых средств их парирования, адекватных
природе их возникновения.
При рассмотрении современных процессов глобализации, чреватых
кризисами, следует иметь в виду институциональное и социокультурное
измерение глобализации.
Анализ институционального измерения глобализации позволяет увидеть,
что формирование соответствующих глобальных институтов предопределяет
характер функционирования всего глобального хозяйственно-политического
механизма. Социокультурное же измерение процессов глобализации
представляет интерес в связи с их влиянием на характер глобальных
институтов, ход глобализации в целом.
Данный Доклад не претендует на исчерпывающую характеристику
процессов глобализации. Его задачи ограничены обзором того, как глобальные
перемены формируют проблемную рамку для процесса модернизации в России.
Процессы глобализации, в первую очередь, связывают с ростом мировой
экономики, повышением ее эффективности в результате углубления
глобального разделения труда, использования страновых конкурентных
преимуществ. Хорошо известны впечатляющие примеры экономического
развития, роста благосостояния населения в тех странах, которые сумели
успешно вписаться в мировую экономику (Сингапур, Южная Корея, Тайвань и
др.). Глобализация - магистральное направление мирового экономического
развития и в определенном смысле ей нет альтернативы. Проблема - снижение
ее издержек.
Для нашего обсуждения критичен вопрос: сможет ли Россия
воспользоваться выгодами глобализации, принять участие в определении
меняющихся «правил игры», опираясь на растущее экономическое и
политическое влияние России?
Новая институциональная среда глобализации. В рамках нашего
анализа следует обратить внимание на одну из знаменательных характеристик
глобализации – появление новой, никогда ранее не существовавшей системы
наднациональных институтов, выступающих реальными регуляторами
глобального экономического развития. Здесь речь идет не только о G-8, МВФ,
Мировом банке, ВТО, Парижском и Лондонском клубах, но и целом ряде
частных финансовых институтах, а также региональных межгосударственных
организаций, быстро наращивающих свое влияние.
Для понимания существа социокультурных изменений, сделавших
возможным появление
глобальных институтов, уместно напомнить слова
М.Вебера, относящиеся к эпохе возникновения регулярной международной
торговли. «Рынок мог возникнуть только после появления в Афинах храмов
чужих богов»/1/.
88
Условие появления развитого международного товарообмена появление институтов международной торговли, базирующихся на
формировании
зачатков
религиозной
терпимости,
социокультурной
толерантности в целом. Генерализуя этот тезис, можно сказать, что
предпосылкой
глобальной
экономики,
стало
появление
системы
наднациональных
институтов,
обеспечивающих
ее
стабильное
функционирование. Функционирование таких институтов, в свою очередь,
стало возможно в результате складывания системы ценностей, норм и
представлений, общезначимых для участников глобальной хозяйственной
жизни.
Качественное отличие системы наднациональных институтов эпохи
глобализации состоит в том, что, в отличие от предшествующего этапа
отдельные, преимущественно политические (Лига наций, ООН, различные
военно-политические блоки и т.д.) наднациональные институты превратились в
относительно целостную систему, затрагивающую основные элементы
хозяйственной жизни.
Эпоха глобализации характеризуется кардинальным ростом влияния,
доминированием наднациональных экономических институтов, регулирующих
международную
торговлю,
и
складывание
все
более
жестких
институциональных норм регулирования международных финансовых обменов
и инвестиций.
Более того, усиление наднациональных, точнее
космополитичных экономических институтов сопровождается ослаблением
роли международных политических институтов, а также и национальных
государств.
Необходимым условием стабильного функционирования глобальных
экономических институтов стали глубокие социокультурные сдвиги, появление
некоей системы «глобальных» социокультурных ценностей и норм,
поддерживающих действенное международное частное право. Распространение
этих ценностей, норм и стереотипов хозяйственной деятельности в глобальных
масштабах, безусловно, стало возможным в результате появления качественно
новой системы коммуникаций, проникшей в самые отдаленные регионы,
реализовавшей самые смелые предсказания футурологов.
Эта глобальная система ценностей и норм еще далека от всеохватности.
Она, пока ограничивается инструментальной сферой отношений, связанной с
экономическим и, отчасти, с государственным
функционированием,
обслуживающим экономику. Соответственно, эта система ценностей и норм
локализована, прежде всего, в слоях и группах населения стран, вовлеченных в
глобальный экономический оборот, т.е. в экономических и политических элитах
и, отчасти, в среднем классе.
Представляется, что процессы глобализации порождают новую
социальную структуру, устанавливающую социальную иерархию, зависящую
от степени вовлеченности в процессы глобального экономического
89
функционирования, и, соответственно, от возможности пользования
технологическими и экономическими плодами глобализации. Важным ее
отличием от прежних, локальных и национальных социальных структур
является формирование глобальных страт с общими, наднациональными
социокультурными нормами и представлениями. Формирование новой
социальной структуры началось с появления транснациональной элиты,
ориентированной на «глобальную» систему ценностей и норм. Речь идет о тех
самых «либеральных» ценностях, с всеобщим распространением которых
Ф.Фукуяма связывал «конец истории»/2/.
Ранее процесс формирования транснациональных элит фиксировался
лишь в рамках концепции «зависимого развития», в связи с появлением
компрадорской буржуазии, являющейся продолжением элит метрополии.
Сегодня значение этих процессов становится все более общепризнанным. Они
должны учитываться при анализе альтернатив модернизации в нашей стране в
связи с тем, что неизбежный результат их воздействия - формирование групп
специальных интересов, связанных с поддержкой глобализационных процессов.
При этом было бы глубоко ошибочным расценивать эти группы в качестве
«пятой колонны». Антиглобализм – путь к снижению модернизационных
перспектив России. Подлинная проблема – способы гармонизации процессов
интеграции нашей страны в мирохозяйственную систему.
Процесс глобальной социальной структуризации еще далек от
завершения. Национальные ценности все еще занимают очень важное место в
национальных сегментах глобальной социальной структуры. Но было бы
неверным игнорировать новую тенденцию формирования глобальной
социальной структуры. Этот процесс не до конца осознается даже ведущими
экспертами в области глобализации /3/. Так, мера использования результатов
глобализации различными странами справедливо рассматривается ими в
качестве одного из ключевых факторов, усиливающих различия в темпах
экономического развития. Однако, социальные последствия этого процесса,
появление нового типа «социальных изгоев», возможность возникновения на
этой почве острых социальных конфликтов прошла мимо их внимания.
Взаимодействие элитарных групп, ориентированных на «глобальные»
ценности, с одной стороны,
с основной массой населения, все еще
приверженных своим прежним нормам и традициям, с другой, ведет к
неоднозначным последствиям. Как к интеграции, характерной для стран,
образующих ядро глобальной экономики, так и к острым противостояниям, к
обострению модернизационного кризиса, характерному для многих стран
«третьего мира».
Для нас этот вывод важен тем, что трансформационные напряжения
создают почву для поиска переживающими эти проблемы странами или
социальными группами адекватных ответов: радикальных способов либо
преодоления
своего
маргинального
положения,
либо
достижения
90
«справедливости» путем нанесения ущерба «виновникам». Здесь скрыт
серьезный потенциал напряженности, создания разновекторных угроз
безопасности.
Типичным результатом рассматриваемого процесса, даже когда удается
избежать острого кризиса, является положение, когда элиты больше
ориентированы на «глобальные» ценности, а основная часть населения - на
национальную культуру. Такая социокультурная сегментация порождает и
сегментированность институциональной системы, формирование вертикально
сегментированной «дуальной» экономики, рассмотренной в предыдущей главе.
В таких странах, как отмечалось, возникает как бы две экономики. Одна модерная, тесно связанная с нормами мирового бизнеса. В другой же,
традиционной, господствуют локальные, прежде всего, этнические или же вовсе
полукриминальные нормы. Распространение «этнических» секторов даже
внутри развитых экономик – симметричный ответ на противоречия
глобализации.
Следует отметить, что реализуемая сегодня модель глобализации,
основана на монологичном продвижении единственной системы «глобальных»
ценностей, на игнорировании или, более того, на подавлении ценностей
национальных, исторически глубоко укорененных в жизнь народов. Вполне
очевидно, что такая монологичная модель является предпосылкой для
монополизации роли источника соответствующих ценностей и, как следствие,
создания образцов глобальных институтов. Следствие этого - усиления
политического господства страны – источника «глобальных» ценностей и
институтов,
возможность
получения
соответствующей
глобальной
институциональной ренты.
Такая модель
выступает генератором серьезных противоречий в
развитии мировой экономики. В ее рамках защита высоко значимых, «родных»
ценностей неизбежно оказывается связанной с включением в борьбу с
глобализацией как таковой. В этом смысле можно говорить, что высокомерное
мессианство архитекторов этой модели на деле снижает ее эффективность по
собственным критериям демиургов современной глобализации. Грубо говоря,
сохраняя прежнюю модель, они теряют возможность и дальше зарабатывать
огромные деньги.
В определенной мере это противоречие осознается ведущими
экспертами. Авторы уже упоминавшегося Доклада Национального совета по
разведке США в связи с кардинальным повышением веса экономики КНР
указывают на перспективу появления глобализации «с китайским лицом», т.е.
коррекции действующей модели. Однако эти эксперты не учитывают того, что
даже такая двухполюсная модель глобализации не снимает, а, напротив, может
даже усилить охарактеризованное выше противоречие.
Для нашей страны подобные социокультурные противоречия, являются
одновременно и вызовом, и возможностью. Вызовом является использование
91
лидерами глобализации противопоставления «глобальных» ценностей и норм, с
одной стороны, и российских хозяйственных практик, с другой, с тем, чтобы
на этой основе ставить барьеры для внешней экспансии российского бизнеса.
Также эти противопоставления, гипертрофированные оценки уровня
российских экономических и политических рисков могут стать существенным
барьером для российского импорта капитала и технологий. При этом следует
отметить, что эти барьеры на пути импорта капитала - «завышение» уровня
российских рисков - источник дополнительных прибылей для тех зарубежных
компаний, которые, реалистично оценивая уровень рисков для ведения бизнеса
в нашей стране, уже вошли на наш рынок. Для них, создавших собственную,
более благоприятную, чем у потенциальных конкурентов институциональную
среду, негативный образ российского рынка - дополнительный барьер против
прихода новых конкурентов.
Одновременно,
социокультурные
кризисы
открывают
новые
возможности для российской экономической экспансии. В нашей стране еще не
утрачены глубокие традиции страноведения, понимания реальных
хозяйственных и политических практик развивающихся стран. Геополитическое
положение нашей страны, ее исторические традиции общемировых контактов,
толерантность российской культуры к восприятию различных ценностных
систем
предоставляет
России
шанс
сыграть
роль
медиатора
межцивилизационного диалога, стать значимым игроком в становлении более
органичной и справедливой мирохозяйственной системы.
Россия почти неизбежно становится центром альтернативных
глобальных проектов, активным участником формирования нового глобального
порядка. Реализация этих возможностей связана с созданием специфических
институтов, учитывающих социокультурные, религиозные особенности, а также
специфику хозяйственных практик различных стран и целых регионов мира.
Сегодня уже можно выделить подобную мировую тенденцию развития
экономических институтов. Так, например, многие ведущие банки мира стали
предоставлять финансовые услуги с учетом запрета шариата на получение
процента по ссуде.
Развитие этой тенденции в нашей стране, в других странах, не согласных
с монополизацией институциональной среды, означало бы трансформацию
действующей сегодня кризисной модели в «органичную глобализацию»,
ориентированную на учет локальных и национальных ценностей. Это позволило
бы снизить социокультурные и институциональные противоречия мирового
экономического развития и, на этой основе, повысить эффективность
функционирования всей глобальной экономической системы, расширить круг
тех, кто сможет воспользоваться благами глобализации.
Такая перспектива изменений самого ценностно-институционального
фундамента глобализации, влечет снижение влияния США и, в силу этого,
столкнется, вернее уже сталкивается, с жестким сопротивлением. В то же время
92
данная тенденция открывает России значительные возможности для участия в
уже идущей корректировке глобальных «правил игры» и, следовательно, для
более успешного использования возможностей глобализации для развития
нашей страны. Участие в переопределении глобальных «правил игры» один из приоритетов российского модернизационного проекта.
Глобальный социальный капитал. Складывание глобальной системы
институтов, характеризующее новый этап развития мирового хозяйства и
мирового порядка, в целом, обеспечило рост эффективности мировой
экономики. Мера вклада этого порядка в эффективность мировой экономики
определяется с учетом вклада «глобального социального капитала»/4/.
Феномен
«глобального
социального
капитала»
можно
продемонстрировать на примере институциональной роли доллара, который
сегодня не только выступает в качестве мировой валюты, но и осуществляет
функции воспроизводства доверия ко всей мировой системе хозяйствования.
Эта функция связана также с доверием к США - сверхдержаве, способной
гарантировать стабильное функционирование мировой политической и
экономической системы. В некотором смысле эмиссионный доход США плата всего мира (эквивалентная или нет - предмет отдельного рассмотрения) за
приращение глобального социального капитала. Соответственно, любые
сомнения в способности США выполнять роль «мирового полицейского» гаранта существующей глобальной системы радикально подорвут роль доллара
и, соответственно, американскую экономику. Именно необходимость
поддерживать этот статус глобального «гаранта» обусловливает агрессивную
компоненту во внешней политике США.
Аналогичным образом, важным фактором функционирования
глобального социального капитала, формирования доверия к мировой
экономической системе является не только деятельность упомянутых выше
межгосударственных органов, но и деятельность таких институтов, как NYSE,
NASDAQ, крупнейших инвестиционных банков и фондов. Непосредственно,
доходы инвестиционных банков и фондов связаны с участием в размещении на
мировых рынках финансовых инструментов, как государств, так и частных
корпораций. Высокий уровень доверия к этим банкам и фондам способствует
росту спроса на соответствующие финансовые инструменты. В некотором
смысле эти организации выступают генераторами глобального социального
капитала, т.к. через рост доверия к ним, как ключевым элементам
функционирования глобальной экономики, обеспечивается доверие ко всей
мировой экономической системе.
Сегодня основной доход от роста глобального социального капитала
получают США. В то же время существующая монополия США, как и всякая
монополия, обладает большими недостатками. Прежде всего, она делает
существующую систему институтов мировой экономики, очень зависимой от
американской национальной политики. В некотором смысле поддержание
93
некоторого уровня глобальной нестабильности является существенным
условием для осознания всем миром значимости США, напоминания всем об
уникальной роли Америки, ее способности предотвратить сползание к
глобальному хаосу. За поддержание США своего статуса «гаранта» весь мир
расплачивается ростом глобальной нестабильности.
Функционирование глобального социального капитала может стать
более устойчивым, если оно будет демонополизировано, т.е. будет опираться на
полицентричную систему его формирования. При этом следует учитывать
опасность сценария, при котором демонополизация будет достигнута в
результате резкого падения статуса США и, как результат, одномоментного
кризиса долларовой экономики. Этот сценарий ведет к распадению мирового
экономического порядка. В этой связи следует соразмерять меры по
демонополизации глобального социального капитала, с одной стороны, и
укреплению общей институциональной базы мирового хозяйства, с другой.
Демонополизация должна обеспечивать рост глобального социального
капитала, включая его региональные компоненты.
Существенно и иное измерение функционирования глобального
социального
капитала.
Ведущие,
преимущественно
американские
инвестиционные банки и фонды, да и страховые компании по существу торгуют
социальным капиталом, получая прибыль в обмен на доверие, благодаря
обладанию которым они, собственно, и получили возможность оперировать
чужими капиталами. Уровень доверия к этим финансовым институтам основан
не только на их размере и эффективности, но и на их тесных связях с
государственными институтами США. Эта связь с доверием к «гаранту»
выступает важным конкурентным преимуществом этих институтов. В
результате, эти же финансовые институты извлекали существенные
монопольные выгоды из этой своей уникальной роли. Именно ведущие
инвестиционные банки и фонды, сосредоточившие в своих руках основную
часть глобального социального капитала, извлекали также львиную долю
прибылей из крупнейших инвестиционных и других аналогичных финансовых
проектов.
Здесь следует разделять реальное повышение эффективности проектов за
счет снижения институциональных рисков на основе продажи социального
капитала и получения за это «справедливой» прибыли, от спекуляции
социальным капиталом. Одним из инструментов спекуляции глобальным
социальным капиталом является оценка наднациональными (на деле
американскими)
финансовыми
институтами
уровня
национальных
инвестиционных
рисков,
предопределяя
тем
самым,
направление
соответствующих финансовых потоков. Такое влияние является мощным
инструментом для воздействия на национальную экономическую политику, для
создания благоприятных условий для роста прибылей этих институтов через
более высокие кредитные ставки, получения эксклюзивных возможностей
94
участия в приватизации, в доступе к эксплуатации дефицитных природных
ресурсов. Одновременно, манипулирование оценками уровней национальных
рисков – возможность для банальных спекуляций на финансовых и фондовых
рынках.
В этом смысле можно провести аналогию между спекуляцией
социальным капиталом, с одной стороны, и известными финансовыми
спекуляциями прошлого, с другой. Безусловно, и раньше доверие к
экономическим и финансовым агентам играло существенную роль в
развертывании финансовых спекуляций. Однако, именно с формированием
глобального социального капитала, произошли качественные изменения предметом спекуляций стало доверие к самой глобальной финансовоэкономической системе.
Монополизация социального капитала сильно изменила
структуры
доходов между основными акторами воспроизводства: трудом, капиталом,
технологическими инноваторами и агентами социального капитала.
Эти изменения в глобальной политической экономии можно прояснить
по аналогии с прошлым. В индустриальном обществе основная доля
прибавочной стоимости присваивалась собственниками промышленного
капитала. Сегодня эта роль перешла к собственникам глобального социального
капитала. По-существу, начинает формироваться специализированный сектор
производства социального капитала и извлечения доходов от этой деятельности.
Это привело к снижению влияния не только реального сектора экономики, но и
традиционного
финансового
сектора,
еще
относительно
недавно,
присваивавшего львиную долю пирога. Формально, основные доходы получают
компании, относящиеся к финансовому сектору. Однако природа этих доходов
непосредственно связана не с эффективным управлением финансовыми
ресурсами, а с производством и спекуляцией социальным капиталом.
Можно сделать предположение, что ключевым противоречием
современного этапа является противостояние спекулянтов социальным
капиталом, с одной стороны, и угнетаемых ими основных агентов
реального сектора экономики, с другой.
Снижение зависимости российской экономики от спекулятивных атак
производителей глобального социального капитала должно стать одной из задач
модернизации. Разрешение этого противоречия предполагает создание
специализированной
международной
системы
регулирования
функционирования глобального социального капитала, прежде всего, его
демонополизации, снижения роли ведущих инвестиционных банков и фондов
США. Решение этой задачи - одно из новых «правил игры» глобальной
экономики. Здесь необходима цивилизованная конкуренция на рынке
глобального социального капитала. В этой связи полезно образование
таможенной зоны на базе ЕврАзЭС с перспективой перехода на единую валюту
95
в виде рубля; создание международной нефтяной биржи с расчетами в рублях;
превращение конвертируемого юаня в мировую валюту и т.д.
Демонополизация рынка глобального социального капитала позволит
отечественным
производителям
социального
капитала
выйти
на
макрорегиональные рынки, исполнять роли инвестиционных консультантов при
реализации масштабных проектов, как на территории единого таможенного
союза, так и за его пределами. Этот процесс станет важным фактором
укрепления международной субъектности России, повышения ее роли в
определение глобальных «правил игры», использования этих правил на благо
нашей страны.
Одновременно следует иметь в виду, что борьба за демонополизацию
рынков глобального социального капитала, за изменение «правил игры» в
целом, связана с риском вовлечения России в различные проекты,
направленные на прямой подрыв всей существующей системы международных
отношений. Удержать от этого может лишь самоидентификация России как
активной сторонницы корректировки действующей модели глобализации, а,
отнюдь, не антиглобализма, пусть даже и «цивилизованного».
Нельзя
позволить, чтобы «неразборчивость в связях», выбор партнеров среди активных
антиглобалистов, использовались нашими оппонентами и конкурентами для
ограничения возможностей России по корректировке действующей модели
глобализации.
В этой стратегии нет места примитивному противостоянию Америке, к
которому призывают разного рода радикалы. Сегодня это приведет лишь к
усилению ее монопольного положения. Крупнейшие мировые игроки,
опасающиеся краха мировой финансовой системы, безоглядно бросятся на
выручку США, также как это было после 11 сентября. Более полезно - создание
макрорегиональных рынков социального капитала, где уровень политических
рисков был бы ниже, чем в среднем по мировой экономике.
Глобальные сдвиги и структурная ниша России. Место нашей страны
в мировой экономике определяется, как рассмотренным выше общим трендом
глобализации, ее противоречиями, так и значительными структурными
сдвигами в международном разделении труда. Оценка этих факторов
необходима, так как для развития экономики России должны использоваться
любые имеющиеся возможности, избегая при этом догм и мифологем/5/.
В рамках модернизационного проекта должна быть решена задача
определения реалистичного места российской экономики в глобальном
разделении труда. Глобальная конкуренция и без того достаточно жестка,
чтобы мы могли позволить себе пропустить хоть какие-то возможности
развития.
Серьезным вызовом российской экономике является существенное
отставание качества, технико-экономических характеристик большинства
видом машиностроительной продукции, производимой в нашей стране.
96
Обеспечение конкурентоспособности достигается за счет предельного
снижения цены, конкуренции в нише “low cost”. Для преодоления этой
ситуации ряд экспертов предлагает стратегию определенного «изоляционизма»,
«суверенной экономики», значительного отгораживания отечественной
экономики с тем, чтобы обеспечить ее «реиндустриализацию», возрождение
жизненно важных секторов промышленности.
Эта стратегия, содержит, на наш взгляд, много верных подходов. Но
следует отметить, что проведение структурной политики, включающей
поддержку приоритетных секторов промышленности, является неотъемлемым
элементом любой разумной, свободной от догматизма экономической
политики. В этом смысле сторонники обсуждаемой концепции отстаивают один
из необходимых приоритетов экономической политики. В то же время
проведение позитивной структурной политики вовсе не требует автаркии. В
распоряжении государства достаточно инструментов промышленной политики,
чтобы поддержать приоритетные отрасли. Гораздо важнее политическая воля
проводить такую политику.
Следует учитывать, что политика автаркии ведет к утрате возможности
для России играть существенную роль в переопределении правил
глобализации. Выпадение нашей страны из числа ключевых игроков
существенно ухудшит перспективы ее развития, т.е. сыграет роль прямо
противоположную намерениям сторонников «суверенной экономики».
На среднесрочную перспективу основным фактором, определяющим
благоприятные перспективы экономического развития нашей страны, является
наличие огромных природных запасов. Добыча полезных ископаемых, прежде
всего углеводородов, останется становым хребтом отечественной экономики. В
этой связи следует учитывать гигантский по своим масштабам и последствиям
геополитический структурный сдвиг перемещение центра тяжести
производства энергоресурсов из стран Ближнего Востока в Россию и
Центральную Азию. На эти регионы будет приходиться более 40% прироста
производства нефти и более половины прироста добычи природного газа. Также
крайне существенно, что в среднесрочной перспективе изменится структура
потребления энергоносителей. Здесь главными игроками, наряду с США,
становятся Китай - вторая и Индия – четвертая экономики мира.
Перспективы роста мирового спроса на энергоносители, даже с учетом
роста добычи на новых, гигантских месторождениях Мексиканского залива,
обусловливают усиление глобальной конкуренции за обеспечение надежного
доступа к энергоресурсам. Более того, сообщество мировых экспертов – авторов
уже цитированного доклада о глобализации
считает, что острейшая
конкуренция за доступ к энергетическим ресурсам составит основное
содержание мировой политики в ближайшие четверть века.
В этой связи важной составной частью модернизационного проекта
России должно стать преодоление комплекса «сырьевого придатка». Во-первых,
97
«энергетическая сверхдержава», обладающая всем набором средств для
отстаивания своих интересов, сильно отличается по своему положению от
колоний XIX и полуколоний XX века. Она может отстоять свои позиции
продавца, не боясь внерыночного давления. Во-вторых, в глобальной экономике
нет особой разницы между торговлей сырьем или, например, дешевой рабочей
силой. Напротив, для нас сегодня торговля сырьем – «зонтик» роста
благосостояния населения и шанс на рост конкурентоспособности
приоритетных отраслей экономики.
Оценки показывают, что зависимость экономики России от мировой
конъюнктуры цен на продукты ее традиционного экспорта (при реалистичной
оценке колебаний цен) уже сегодня не является критичной. Естественно, ее
нужно снижать и дальше, не поступаясь при этом ресурсами развития, не
оказываясь заложниками мифологем, а также вполне серьезных стратегических
планов конкурентов России. Нужно осознавать, что рост экспорта нефти и газа
не только важный ресурс ее развития (при существенном изменении
экономической политики), но и серьезный источник повышения ее
внешнеполитической субъектности, которая как было показано выше, также
является значимым ресурсом экономического развития.
Реализация данного конкурентного преимущества связана с
масштабными и дорогостоящими инвестиционными проектами. Их
привлекательность жестко зависит от ценовых перспектив, которые должны
быть реалистично оценены. Ретроспективный анализ показывает, что сильные
колебания цен на энергоносители были обусловлены, во-первых, локализацией
мирового производства нефти на Ближнем Востоке, во-вторых, наличием
возможностей быстрого увеличения или, напротив, снижения, объемов
нефтедобычи. В результате возникали возможности политизированных
манипуляций ценами: установление арабскими странами крайне высоких цен
(70-е годы) или, напротив, обрушения цен на нефть (середина 80-х) в результате
сговора США и Саудовской Аравии.
Сегодня диверсификация регионов добычи кардинально снизила
возможности чьего-либо одностороннего политического воздействия в сторону
снижения цен на нефть. Многосторонний сговор в сторону повышения, как раз
возможен. Цены на нефть и, соответственно, природный газ будут в основном
определяться соотношением спроса и предложения с относительно небольшими
(15-30%) конъюнктурными колебаниями. Это, как представляется, означает,
что, вопреки многим корыстным спекуляциям, цена URALS или REPCO в
ближайшие годы вряд-ли надолго опустится ниже $55 за баррель. В результате
нефтегазовый сектор России и дальше останется достаточно инвестиционно
привлекательным, получит возможности для масштабного развития.
За пределами данного рассуждения остается сценарий мирового
экономического кризиса, способного снизить спрос на нефть более чем на 1520%. Но такой кризис кардинально изменит всю глобальную картину мира и
98
потребует совершенно другой логики рассуждений. Составление плана “B” для
России на этот случай выходит за круг задач настоящего Доклада.
В ряду факторов, существенно влияющих на структуру отечественной
экономики, следует выделить сохраняющееся перемещения центров
производства массовой продукции в регионы, обладающие преимуществами в
показателях (цена/качество) рабочей силы и уровне инвестиционных рисков.
Действие этого фактора уже превратило Китай в «мастерскую мира». Также
начался переток в Индию рабочих мест в секторе финансовых услуг. Многие
ведущие банки начинают перемещать сюда свои бэк-оффисы с тем, чтобы
использовать преимущества англоговорящих и квалифицированных, но
низкооплачиваемых служащих и программистов.
Для нашей страны действие этого фактора довольно неоднозначно из-за
структурного разнообразия экономики. Оно является мощным вызовом,
требующим существенной структурной перестройки. Так, относительно
высокий уровень оплаты труда, общая ограниченность трудовых ресурсов плюс
слабость системы профессиональной подготовки рабочих массовых профессий
сильно ограничивает возможности российской экономики конкурировать за
перемещаемые рабочие места, требующие дешевой рабочей силы. Это означает,
что в нашей стране будет продолжаться сокращение соответствующих секторов.
Выживут лишь «нишевые» производства, обладающие эксклюзивными
преимуществами.
Ужесточение глобальной конкуренции усиливает роль естественных
конъюнктурных преимуществ отечественной экономики. Они уже явно
проявились в отраслях горнодобывающей промышленности (добыча угля,
железной руды) и первого передела (черная металлургия и производство
алюминия). С учетом издержек внутренние цены на продукты черной
металлургии, алюминий и титан еще долго, при проведении здравой
экономической политики, будут существенно ниже мировых. Соответственно,
это создает возможности развития секторов отечественного машиностроения,
связанных
с
большим
потреблением
металла,
использованием
квалифицированной рабочей силы. Учитывая благоприятные спросовые
перспективы, наличие традиций и конструкторско-технологических заделов в
ряде секторов отечественного машиностроения, это открывает неплохие
возможности для энергетического и транспортного машиностроения, отчасти,
тракторной и автомобильной промышленности.
Также значительными конкурентными преимуществами обладают те
сектора экономики, которые базируются на высокотехнологических заделах и
обеспечивают поддержание своего технологического лидерства. Все выше
названные сектора российской экономики, потенциально обеспеченные
растущим платежеспособным спросом, неизбежно будут генерировать спрос на
новые образцы продукции и технологические решения, создавая тем самым
99
увеличение спроса на инвестиционную продукцию, конструкторские и
инжиниринговые услуги.
Одновременно, рост отечественных секторов добычи природного сырья
и производства продукции первого технологического передела, перемещение
центров массового производства в регионы Восточной и Юго-Восточной Азии,
при сохранении значения рынков Западной и Центральной Европы, требуют
реализации большого числа инфраструктурных проектов (нефте- и
газопроводов,
расширения
экспортных
возможностей
портов,
трансконтинентальных перевозок и т.п.). Они также создают высокий спрос на
транзитные услуги российского железнодорожного, авиационного, а также, с
учетом реальной перспективы активного использования Севморпути, и
морского транспорта. Соответствующий экспортный спрос создает
возможность для
реализации масштабных проектов в области
нефтепереработки, строительства заводов по сжижению природного газа (СПГ).
Для перспектив экономики России также большее значение имеет
начавшийся процесс выноса с территории США технологических и
инжиниринговых центров крупнейших корпораций, вызванный очень высокими
издержками на их содержание. Значение этого фактора еще плохо осознается.
Известные примеры создания в России крупных технологических
центров «Боинга» и «Самсунга» могли бы стать первыми ласточками
укоренения таких центров на территории нашей страны. Привлечение в нашу
страну ведущих технологических центров – реальный шанс сократить «утечку
мозгов», в первую очередь, лучших выпускников наших ведущих технических
ВУЗов (статистика здесь просто удручающая). Эти центры также могли бы
стать также питательной средой для развития собственного прикладного
технологического и инжинирингово секторов на основе овладения методами
современного менеджмента в этих, очень специфических секторах. Как
показывает мировой опыт, сотрудники таких центров – основной источник
малого и среднего венчурного бизнеса, нехватка которого так остро ощущается
сегодня.
Не следует также сбрасывать со счетов перспективы аграрного сектора с
сохраняющимися возможностями импортозамещения в животноводстве,
развития экспорта сельхозпродукции. Главный же его ресурс - рост доходов
населения, позитивные сдвиги в структуре его питания. По своим спросовым
перспективам этот сектор является одним из наиболее привлекательных, хотя и
очень проблемным по условиям его модернизации.
Отдельно следует рассматривать перспективы экспорта продукции ВПК.
Очевидно, что все активные критики существующего мирового порядка будут
стремиться к усилению своего влияния, в том числе за счет наращивания своего
военного потенциала. Это будет и дальше увеличивать спрос на российские
вооружения. В этой смысле уже само наличие в нашей стране передового ВПК,
способного соперничать с заокеанскими конкурентами, может стать важным
100
ресурсов развития отечественной экономики, предпосылкой для ее
инновационного, высокотехнологичного развития. Одновременно российский
военный экспорт – серьезный вклад в развитие многовекторной, более
органичной глобализации. Однако, здесь, как отмечалось выше, есть серьезная
опасность втянуться в «опасные связи», стать участником чуждых,
противоречащих интересам отечественного развития, планов разрешения
мирового порядка. Также следует учитывать негативное влияние
неразборчивости в связях на национальную безопасность России.
Внутренние вызовы. При анализе внутренних вызовов, существенно
влияющих на модернизационный проект России, прежде всего, следует
выделять вызовы экономические. Это обусловлено тем, что качество ответа на
экономические вызовы будет предопределять возможности ответа на иные
существенные внутренние вызовы: демографического прессинга и
сжимающегося пространства расселения.
В рамках экономических вызовов следует выделить уже отмечавшуюся
выше низкую конкурентоспособность большинства видов продукции
отечественной промышленности. Значение этого вызова особенно тревожит на
фоне быстро растущего внутреннего рынка, обусловленного как ростом доходов
населения, так и быстро увеличивающимися инвестиционными расходами
государства и частных корпораций. Ситуацию ярко характеризуют цифры:
импорт за последние пять лет вырос в 2,5 раза при росте ВВП на треть. Здесь не
утешает растущий положительный внешнеторговый баланс, т.к. ситуация
напрямую угрожает отечественному реальному сектору.
Объяснением не может служить часто упоминаемое устарелое
производственно-техническое оборудование. Да, этот фактор имеет
существенное, но отнюдь не решающее значение. Практика показывает, что
технологические ограничения сказываются далеко не на всех предприятиях,
испытывающих прессинг конкуренции. Этот вывод подтверждают и эксперты
известной консалтинговой фирмы МакКинси, проводившие специальное
исследование. Их анализ показывает, что существующий производственный
потенциал позволяет существенно повысить качество продукции, ее дизайн и
технико-экономические показатели. Здесь больше сказывается низкое качество
отечественного менеджмента, его способность к реакции на требования рынка,
действиям в условиях жесткой конкуренции. Наличие возможностей адаптации
к таким требованиям показала отечественная пищевая промышленность,
которая в полной мере воспользовалась «постдефолтной» ситуацией и
отвоевала отечественный рынок.
Следует согласиться, что технологические ограничения, уровень
оборудования, используемого сегодня реальным сектором отечественной
экономики, будет во все большой мере ограничивать ее конкурентоспособность.
Даже возросший за последние годы объем инвестиций (в особенности в 2006
101
году),
обеспечивший их уровень в 16-17% от ВВП, совершенно не
удовлетворяет реальным потребностям экономического развития. Следует
иметь в виду, что даже сегодняшний, сильно возросший уровень инвестиций
много меньше, чем в середине 80-х годов, даже если сделать необходимую
поправку на возросшее качество отбора инвестиционных проектов. К,
сожалению, такую же поправку трудно сделать в отношении качества
строительства проектов гражданской инфраструктуры.
Также одним из жестких вызовов является разительное несоответствие
между растущими потребностями экономики и ее инфраструктурным
потенциалом, прежде всего, развитием энергетики. Можно, конечно, указывать
на то, что РАО ЕЭС увлеклось ростом своей капитализации в ущерб
инвестициям, поддержанием сетей, надежности энергоснабжения, в целом. На
наш взгляд, в реформе РАО ЕЭС явно сказалась неспособность государства
ясно сформулировать и провести в жизнь свои стратегические приоритеты,
противостоять ведомственному лоббизму и псевдолиберальной риторике. Так,
например, совершенно непонятно почему государственные гарантии
инвестиций в энергетику обеспечивают повышенные доходы крупных частных
инвесторов, а не доходы бюджета или, наконец, рядовых российских граждан.
Эти примеры призваны показать не только место инфраструктурных
проектов в модернизации страны, но и влияние средств их реализации на
модернизационные напряжения, на расстановку социально-политических сил в
стране, т.е. собственно на возможности реализации и перспективы
модернизационного проекта.
Также важным вызовом является существенное противоречие между
структурой и качественными характеристиками российского образования, с
одной стороны, и структурой российской экономики, с другой.
В нашей стране сложилось система высококачественного высшего
образования, прежде всего, в естественнонаучной и инженерно-технических
областях. Здесь, конечно, речь идет не о всей системе, а о целом ряде ведущих
университетов и ВУЗов. Их отличает фундаментальный подход, широкий
научный кругозор, эрудиция, позволяющие проводить прорывные
фундаментальные
и
прикладные
исследования,
использовать
междисциплинарные подходы, которые эксперты рассматривают как наиболее
перспективные. При этом структура российской экономики за 90-е годы сильно
изменилась, прежде всего, в сторону ее технологической примитивизации.
Такое противоречие приводит к тому, что наиболее перспективные выпускники
этих ведущих учебных заведений не находят адекватных рабочих мест, что, в
свою очередь, ведет либо к эмиграции, «утечке мозгов», либо
переквалификации и дисквалификации, т.е. потерям человеческого капитала и
огромных бюджетных затрат. Так, например, по оценке ряда заведующих
кафедрами Физтеха обычно из каждой группы выпускников в России остается
лишь 2-3 человека.
102
Также это противоречие ведет к тому, что снижение внутреннего спроса
на соответствующие высококвалифицированные кадры ведет к прерыванию
воспроизводства квалифицированных преподавательских кадров. Налицо угроза
исчезновения всей специфической российской системы естественнонаучного и
инженерно-технического образования - важного конкурентного преимущества
нашей страны. Именно фундаментальная подготовка отечественных
математиков и программистов позволяет им занимать лидирующие позиции в
подразделениях ведущих мировых софтверных компаний, занятых разработкой
общесистемных задач и уникальных алгоритмов.
Другим проявлением этого противоречия является недостаточное
развитие высокотехнологичных секторов, которое может создать спрос на
высококвалифицированные кадры. Здесь имеются определенные сдвиги. Так, в
2006 г. впервые объем экспорта программных продуктов превысил 1 млрд.
долл. По оценке экспертов в среднесрочной перспективе этот сектор имеет
шанс расти на 30-40% в год. Но даже при этих, очень высоких темпах через пять
лет этот экспорт будет составлять примерно лишь треть от индийского, при
примерно тех же объемах подготовки кадров программистов.
Другим сектором, потенциально способным создавать спрос на
высокотехнологичные кадры, является быстро растущий сектор коммуникаций
и информационных технологий. Однако этот сектор развивается
преимущественно на базе импортных технологий и не генерирует спрос на
разработки в области высоких технологий и соответствующие рабочие места.
Следует отдавать себе отчет, что отсутствие ответа на обсуждаемый
вызов влечет разрушение лидирующего сегмента образования и, в результате,
утрату для нашей страны шанса на развитие высоких технологий.
Демографический прессинг. Значение демографического фактора в
рамках данного Доклада будет ограничено его вкладом в определение задач
модернизационного проекта, а также его лимитирующим влиянием на решение
поставленных задач этого проекта. Вполне очевидно, что демографический
прессинг: снижение численности населения нашей страны, а также снижение
общего объема, ухудшение структуры трудовых ресурсов оказывает предельно
негативное влияние на перспективы модернизации. Какой-либо реалистический
анализ соответствующих проблем невозможен без учета демографических
перспектив.
Институт экономики переходного периода провел расчеты роста ВВП,
основанные
на
предположении,
что
среднегодовые
темпы
прироста
производительности труда будут составлять не ниже 5%. Во всех
рассмотренных вариантах, в условиях сокращения численности занятого
населения, динамика роста ВВП, необходимая для его удвоения, не достижима.
103
Следствием сокращения численности занятого в экономике населения,
даже при максимальном темпе прироста производительности труда (7,2%),
станет недобор объемов ВВП. Расчеты убеждают, что рост производительности
труда, который смог бы скомпенсировать ожидаемое сокращение числа россиян
трудоспособного возраста, недостижим не только для России, но и в любой из
самых высокоразвитых стран мира. Даже довольно амбициозные проекты роста
производительности труда – на уровне 7,2% в год – приводят к потерям ВВП,
превышающем 10 трлн. рублей в период до 2020 года, причем именно из-за
дефицита трудовых ресурсов.
Эти ограничения в большой мере обусловлены, как сокращением общей
численности занятых на 11,8% (с 75,3 до 66,4 млн. человек), так и
кардинальным перераспределением занятых между отраслями.
На рисунке 1 отражены изменения занятости в основных отраслях
российской экономики за 1990-2004 годы.
Рис. 1. Изменения отраслевой структуры занятости, (в %, 1990=100%)/6/
Лимитирующее влияние демографических факторов напрямую связано с
сокращением численности населения в нашей стране. В сценарных условиях
социально-экономического развития на 2008 год и на период до 2010 года,
подготовленных МЭРТ, указывается, что численность постоянного населения
России за 2008-2010 годы сократится на 1,3 миллиона человек, т.е. почти на
10%.. По прогнозам ООН, численность населения России к 2020 году
сократится на 20%. Эксперты отмечают, что эти показатели могут быть еще
выше, если в корне не изменить демографическую политику страны. При этом
они отмечают, что только повышением рождаемости проблему не решить, так
104
как численность населения в России снижается в первую очередь из-за
высокого уровня смертности. Ежегодно естественная убыль населения
составляет порядка 700 тыс. человек, а средняя продолжительность жизни
мужчин упала до 58,9 лет. /7/ .
Одновременно следует иметь в виду, что существенное влияние на
перспективы экономического развития будет оказывать ухудшающееся
соотношение числа иждивенцев, с одной стороны, и рабочей силы, с другой (см.
рис.2.). Сегодня мы имеем наилучшее за последние годы соотношение. Однако,
как видно из рисунка, это положение будет быстро меняться в худшую сторону.
Рисунок 2. Численность населения моложе и старше рабочего возраста
на 100 лиц рабочих возрастов.
Сохранение на продолжительный период неизменных уровней
рождаемости и смертности в РФ приведет не только к сокращению
численности населения, но и к ухудшению ее возрастной структуры. Доля
населения трудоспособного возраста сократится с 63,3-63,5% в 2006-2008
годах до 57,6-57,9% в 2020-2025 годах. Одновременно с 20,3% до 26,15
увеличится доля населения пенсионного возраста. Вырастет не только доля
105
населения старше трудоспособного возраста, но и его абсолютная численность,
особенно
после
2015
года.
Так,
доля
20-29–летних
в
населении
трудоспособного возраста, которая составляет в настоящий момент 25,7%,
снизится до 25,2% к 2015 году, а к 2025 году – до 18,5%.
Одной из главных и, при этом специфически
российских причин
быстрого сокращения населения - мужская сверхсмертность. В России
чрезвычайно
высокий
уровень
смертности
мужского
населения
трудоспособного возраста. Российские мужчины живут в среднем на 15 лет
меньше американцев, на 17 лет меньше французов и на 20 лет меньше
японцев. Нигде в мире нет такого серьезного разрыва между уровнем
смертности среди мужчин и женщин. Это связано с тем, что женщины
традиционно ведут более здоровый образ жизни, тогда как мужчин губят
курение и пьянство. От отравления алкоголем погибают 40 тыс. россиян в год.
При этом больных алкоголизмом, потенциальных смертников, у нас около 2,5
млн. человек. "Именно этот фактор в совокупности со стрессами и
травматизмом и работой на вредных производствах в 80% случаях являются
причиной смерти россиян"/8/.
Сегодня Россия является лидером по потреблению крепких напитков в
мире. По официальным данным, в России на душу населения в 2001 году
потреблялось 10,7 литров чистого алкоголя в год. "Алкогольный фактор локомотив кризиса смертности в России", - убеждены исследователи Центра
демографии и экологии человека РАН /9/.
"Сейчас больше половины людей в России умирают от сердечнососудистых и онкологических заболеваний"/10/.
Влияет на показатели смертности и санитарное состояние российских
городов. В России до сих пор проявляются позорные для европейского
государства заболевания. В последние годы, число самоубийств составляет до
106
40 тысяч суицидов в год. Почти столько же погибает в дорожно-транспортных
происшествиях.
Чтобы понизить уровень смертности нужно в первую очередь заняться
улучшением быта населения и повысить его материальное положение.
Следующим шагом эксперты видят введение ежегодной диспансеризации. При
успешной реализации демографических программ по стимулированию
рождаемости и приоритетного нацпроекта в сфере здравоохранения к 2010
году ожидается увеличение числа рождений на 14-16 процентов и уменьшение
коэффициента смертности с 15,8 до 15,4 (на 1000 человек населения), т.е. на
600 тыс. чел. в год. На этом направлении заметны первые позитивные
симптомы. Росстат впервые с 1998 года зафиксировал значительное снижение
смертности. Так, смертность от алкогольных отравлений сократилась на 17%
по сравнению с аналогичным периодом за 2005 год. Принимаемые меры уже
дали значимые результаты. По данным Госкомстата РФ в 2006 г. произошел
поистине «рывок» в увеличении продолжительности жизни мужчин – сразу на
1,5 года. Теперь эта продолжительность – 60,3 года наконец, превысила
пенсионный возраст.
В то же время следует реально оценивать ситуацию. По оценкам
экспертов в самом благоприятном варианте численность населения в
трудоспособном возрасте за 2008-2010 годы сократится на 2,5 миллиона
человек, в том числе: в 2008 году - на 0,6 миллиона, в 2009 году - на 0,9
миллиона, в 2010 году - на 1 миллион человек. В этих условиях численность
занятых в экономике, даже с учетом положительного сальдо миграции и
снижения уровня безработицы, будет иметь тенденцию к уменьшению. За
2008-2010 годы по умеренно оптимистическому варианту она сократится на
0,8 миллиона человек/11/.
Максимальное сокращение численности населения трудоспособного
возраста произойдет в период 2010-2014 годов, когда среднегодовая убыль
населения этой возрастной группы будет превышать 1 млн. 300 тысяч человек.
В следующем пятилетии оно составит в среднем 1 млн. 250 тысяч. Все, кто в
107
это время будет входить в трудоспособный возраст, уже родились. Поэтому
изменить динамику численности населения этой возрастной группы в России
можно только сокращением смертности и притоком иммигрантов. Здесь,
впервые за многие годы, наметились существенные изменения. Так, в 2006 году
смертность по данным Госкомстата РФ сократилась на 7,8%. Убыль населения
трудоспособного возраста заметно сократится лишь с 2020 по 2025 годы.
Резкое сокращение трудоресурсного потенциала в стране может быть
компенсировано только за счет иммиграции, которая должна быть существенно
увеличена. Учитывая, что население в трудоспособном возрасте составляет
около 2/3 миграционного потока, в предстоящие два десятилетия потребуется
около
25
млн.
иммигрантов,
чтобы
полностью
возместить
потери
трудоспособного населения России. Такая огромная иммиграция едва ли может
быть обеспечена, даже если Россия немедленно начнет проводить активную и
либеральную иммиграционную политику. Для восполнения лишь потерь от
смертности необходимы почти 900000 мигрантов в год.
В то же время и здесь видны положительные сдвиги. В 2006 г.
возросшая легальная миграция восполнила 29% естественной убыли населения.
При этом сама естественная убыль населения значительно – на 14% сократилась не только за счет упомянутого снижения смертности, но и роста
рождаемости на 6%. Эти изменения приводят к значительно менее драматичной
динамике сокращения населения – примерно на 250 тыс. чел. в год.
При этом следует учитывать, что миграционные рынки уже поделены.
Прежние миграционные потоки переориентировались на другие страны,
главным
образом,
западноевропейские.
Все
факторы
-
увеличение
продолжительности жизни, возможный рост рождаемости и иммиграция могут, все вместе, лишь смягчить последствия демографического кризиса/12/.
Снижение численности российского населения России совершенно не
обязательно грозит демографическим, экономическим, геополитическим
кризисом. Предмет анализа - предел сокращения трудоспособного населения,
грозящий соответствующими последствиями. Этот вызов должен стать одним
из центральных в модернизационном проекте России. В рамках поиска ответа
108
на него следует поискать радикально новые подходы к решению проблемы
миграции, включая организацию миграционных потоков из трудоизбыточных
стран, жители которых ранее практически не иммигрировали в нашу страну,
например, из Индии.
Одновременно, в рамках программы модернизации необходимо оценить
и последствия успеха
- роста
рождаемость
и,
одновременно,
продолжительности жизни. В результате нагрузка по содержанию
нетрудоспособных ляжет на самые активные возрастные когорты. Для
преодоления демографических проблем потребуется совсем другая социальная
политика, способная осуществлять не только функции по воспитанию детей и
поддержке стариков, но еще и поддерживать социально активные группы. Это
должен
быть
принципиально
новый
демографический,
социальный,
экономический баланс отношений между поколениями.
Сжимающееся
пространство
расселения.
Продолжающееся
сокращение населения дополняется значительным фактором внутренней
миграции. Ежегодно в России, по данным Росстата, место жительства меняют
около 2 млн. человек. Внутренняя миграция серьезно усиливает диспропорции в
пространственной среде расселения нашей страны.
Прежде всего, это сказывается на Сибири и Дальнем Востоке. Согласно
прогнозу Госкомстата численность населения Дальнего Востока и Сибири, к
2025 году уменьшится на 11%. Население же Центра сократится при этом
только на 3%. В предвидимой перспективе сохранится миграционное
притяжение Центра, в особенности, крупнейших мегаполисов - Москвы и
Санкт-Петербурга. До 2026 года Центральному округу только для возмещения
естественных потерь трудоспособного населения необходимо около 6 млн.
человек. Если не будет обеспечен приток иммигрантов, Центр может стянуть
миграционный потенциал всей России. В данной ситуации к 2015 году в
разряд теряющих население перейдут также Южный, Приволжский и
Уральский федеральные округа. В такой ситуации Сибирь и Дальний Восток
рискуют остаться главными донорами Центрального округа. Миграционные
потери Сибирского округа в период с 2006-2026 год могут достичь 1 млн.
человек, а Дальневосточного – более полумиллиона.
109
Демографы и экономисты уже многие годы говорят о существовании
двух зон: европейской - «принимающей» и сибирской - «отдающей».
Ежегодно этот дисбаланс перемещений приводит к оттоку из указанных
регионов 40-50 тысяч человек. Особо стремительно пустеют территории
Якутии, Магаданской области, Чукотки, Сахалина, Камчатки и Корякии. Это те
самые «острова», для которых остальная Россия по праву называется
«материком» /13/.
Сегодняшняя диспропорция в расселении - серьезная проблема, имеющая
экономические и геополитические последствия. Дальний Восток занимает 36%
территории России, а живет там не более 5% трудоспособного населения.
География
внутренней
миграции,
как
показал
опыт
последнего
десятилетия, сильно зависит от притока из стран СНГ: чем меньше этот
приток, тем интенсивнее стремление внутренних мигрантов ехать в Центр.
Таким образом, стимулирование притока в Россию из стран СНГ, а в
следующее десятилетие – из дальнего зарубежья, это одновременно важнейшая
мера по стабилизации населения на Востоке страны.
Процесс изменения пространственной структуры затронет практически
всю страну. По оценке Госкомстата численность подавляющего большинства
субъектов федерации к 2016 г. уменьшится. Исключения - Москва, Республика
Калмыкия,
Дагестан,
Республика
Алтай,
Ингушетия
и
Кабардино-Балкарская
Усть-Ордынский Бурятский
и
Агинский
республики,
Бурятский
автономные округа. Европейский Север без учета значительной естественной
убыли и только от внутренней миграции потерял каждого десятого работника.
Специалисты называют узкую направленность внутренней миграции
бичом отечественной экономики. Первой причиной сложившейся ситуации
стало самоустранение государства из социальной сферы. И если для
благополучных городов европейского центра страны это не критично, то в
провинции это приводит к массовому исходу населения. Вторая причина
связана переориентацией экономики из индустриальной в сырьевую, не
нуждающейся более в большом числе работников в целом ряде регионов страны.
110
В третьих, многократно усугубленная гиперцентрализация нынешней России
фактически удушает ее региональные центры, способные стать «точками
роста.
Не отдавая себе отчета в происходящих процессах, государство даже
поощряло разбалансировку единого экономического пространства. Был брошен
клич «Все на Большую землю!» «Особенно обидно, что переселение затронуло
потомственных северян и сибиряков - людей, привыкших к жизни в трудных
условиях. По сути, многовековой труд заселения этих земель пошел насмарку»
/14/.
Изменение структуры расселения, сокращение численности населения
привело к безвозвратному исчезновению рабочих мест. Теперь для
восстановления золотодобывающей и рыбной промышленности на Дальнем
Востоке потребуются сложные и дорогостоящие меры по привлечению
мигрантов.
Важным фактором, мешающим противостоять оттоку мигрантов из
Сибири и Дальнего Востока,
является отсутствие в России крупных
межрегиональных миграционных «полюсов», которые есть, скажем, в США.
«У нас экономика почти полностью переключилась на добычу сырья и сферу
услуг. Для первой ее статьи много людей не нужно, а вторая нормально
развивается только в Москве и в меньшей степени в Питере. Нужен как
минимум один такой же центр в Сибири. Им пытается стать Новосибирск, но
пока без особого успеха»/15/.
Наряду с межрегиональными потоками миграции, на пространственное
расселение оказывают серьезное влияние внутрирегиональные потоки, также
приводящие к «стягиванию» пространства расселения, перетоку населения из
малых, средних и, даже крупных городов в мегаполисы. Целый ряд таких
населенных пунктов теряет по 5–10% своей численности.
Сегодня плохо осознается масштаб этой проблемы. По оценке ведущего
эксперта по проблемам пространственной среды В.Л. Глазычева в
среднесрочной перспективе «половину городов придется стереть с карты»/16/.
При этом важно отметить, что здесь существенно определение судьбы
каждого конкретного города, которая зависит как от способности его жителей к
111
мобилизации и самоорганизации, к поиску источников экономического
развития, к формированию привлекательной среды жизнедеятельности, в целом,
так и от государственной политики в отношении формирования реалистичной
системы расселения.
К этому процессу радикальных перемен в структуре городского
расселения следует присовокупить и масштабные изменения, происходящие в
сельской России. Они, как и в случае городов, носят разнонаправленный
характер. Так, значим приток населения в сельские районы Ставропольского и
Краснодарского края, уже вызывающий серьезные напряжения, которые
зачастую принимают формы межэтнических. В то же время, очень велик отток
населения
из «проблемных» областей Центрального и Северо-Западного
федеральных округов. Здесь сказываются не только объективные, природноклиматические и ресурсные предпосылки ведения сельского хозяйства, но и
собственные усилия, активность сельских жителей. Если в одних районах «все
еще продолжали бросать избы, в других местах (Торжокский район Тверской
обл., Окуловский район Новгородской обл.) русские переселенцы из
Прибалтики и Средней Азии обживали ранее брошенные деревни. А местные
фермеры, стремясь быть ближе к своей земле, начали ставить новые дома на
старые много лет ждавшие их, фундаменты/17/.
Общая результирующая этого процесса – в среднесрочной перспективе
число сельских поселений сократится на две трети. Вполне очевидно, что этот
гигантский по своим масштабам процесс изменения городской и сельской
систем расселения, затрагивающий судьбы миллионов людей, является явным
вызов будущему России. Он непосредственно связан, как с возможностями
экономического развития, так и с угрозами целостности и национальной
безопасности страны. Этот вызов, в свою очередь, не может быть обойден
любым, сколько-нибудь реалистичным модернизационным проектом.
Литература:
/1/М.Вебер. История хозяйства: Очерк всеобщей социальной и экономической
истории. Пг.: Наука и школа, 1923, С.219.
/2/Ф.Фукуяма. Конец истории. Fukuyama, F. The End of History and the Last Man.
New York:Free Press. !992.; «Capitalism and Democracy: The Missing Link»,
Journal of Democracy. 3(1992):100-110.
/3/Mapping the Global Future. The Report of the NIC 2020’s Project. 2004.
/4/Дискин. И.Е. Социальный капитал в глобальной экономике. «Общественные
науки и современность». №5 М. Наука. 2003. 1. а. л.
/5/Дискин И.Е. Ресурсы развития. Главная тема. №5, 2005. Сс.68-83.
/6/Р.И. Капелюшников. "Вопросы экономики", 2006, №10
/7/"Новые известия.12.02.2007.
/8/ оценка директора НИИ геронтологии Минздрава РФ Владимира Шабалина.
112
/9/www.polit.ru 28.02.2007
/10/Оценка главного хирурга МВД Евгения Войновского.
/11/Прогноз населения России до 2016 года. Государственный комитет
Российской Федерации по статистике.М.2006.
/12/ Оценка Центра демографии и экологии человека ИНП РАН./13/Ж.
Зайончковская. Материалы Центра демографии и экологии человека. ИНП
РАН.
/14/ Оценка Заведующего кафедрой народонаселения МГУ Владимира
Ионцева.
/15/ Анатолий Вишневский, директор Центра демографии и экологии человека
ИНП РАН.
/16/ Глазычев В.Л. Глубинная Россия. 2000-2002. М.2003. С.305.
/17/ Пациорковский В.В. Сельская Россия: 1991-2001гг. М. 2003. С.330.
Трансформационная эволюция и «новая Россия».
При обсуждении перспектив модернизационного проекта в нашей стране,
наряду с вызовами, стоящими перед страной и соответствующими
императивами, следует оценить комплекс трансформационных предпосылок
модернизации. Выше мы имели возможность подробно обсудить, в какой мере
трансформационные предпосылки определяют «коридоры возможностей»
модернизационных проектов. Хорошо известно - “path depended”.
В
соответствии с используемыми в данном Докладе теоретическими
представлениями о ключевых факторах трансформационных процессов, следует
дать оценку эволюции институциональной среды, мотиваций основных
хозяйственных субъектов, а также изменениям моделей социальной
деятельности тех слоев и групп населения, которые определяют направленность
этих процессов, возникающим в этой связи напряжениям и противоречиям
трансформации.
Начальный этап радикальных реформ характеризовался очень
значительным расхождением между ориентирами этих реформ, с одной
стороны, и представлениями влиятельных элитных групп, с другой (см. Табл.1).
Дальнейший ход реформ привел к существенной социальной интеграции
позиций социальных элит, как за счет изменения позиций многих их
представителей, так и путем маргинализации, вытеснения из элитных групп
большинства тех, кто уклонился от процесса интеграции. Одновременно
следует
отметить,
что
доминирующие
ориентиры
общественных
2.2.
113
преобразований сместились от «либерального радикализма» к большему учету
требований практики и актуальных ориентиров элитных групп.
Таблица 1.
Представления различных элитных групп о роли государства в
социально-экономической жизни/1/
№пп
1.
2.
3.
Представление о роли
государства в социально-экономической
жизни
Отсутствие государственного
регулирования,
сокращение социальной помощи «радикально-либеральная модель»
Государство регулирует определенные
сектора экономики и
оказывает социальную
помощь
наиболее
нуждающимся слоям
населения - «социалдемократическая
модель»
Государство регулирует все сектора экономики,
оказывает
поддержку
всем
слоям населения –
«патерналистская модель»
Члены
Верх
Совета
1992г.
1,3
Депутаты
СовФед
1993г.
0,0
Директора
1993г.
1994г.
0,0
2,3
53,3
62,2
35,4
40,9
41,3
37,8
62.6
54,5
Институциональные и мотивационные предпосылки модернизации.
Важнейшей характеристикой эволюции институциональной системы в нашей
стране является ее относительная стабилизация. В основном завершилась
114
адаптация хозяйствующих субъектов к рыночным условиям. Сигналы рынка,
изменения конъюнктуры стали серьезными регуляторами их деятельности. В
ходе адаптационной селекции из хозяйственной жизни ушли те субъекты,
которые по различным причинам не смогли обеспечить свое «выживание».
При этом следует отметить, что государство, приняв «шоковый» вариант
вхождения страны в рынок, отказалось на деле от содержательного участия в
формировании институциональной среды. Одновременно оно сбросило с себя
ответственность за характер рыночной адаптации принадлежавших ему
предприятий. Этим, по существу, оно заняло отнюдь не нейтральную позицию
по отношению к основным социальным силам, противоборствующим в
начальный период рыночной трансформации: «красные директора» против
«новых русских».
Разрушив легальные рамки, государство на деле «подыграло» «новым
русским», использовавшим в своих спекуляциях полукриминальные и просто
криминальные действия. Этим самым государство приняло на себя серьезную
ответственность за сложившуюся в результате хозяйственную среду, за
усугубившиеся институциональные дисфункции и структурные диспропорции.
Выбор тогдашним правительством конкретной модели приватизации также был
направлен на ослабление политического и экономического влияния «красных
директоров», несмотря на то, что такая приватизация вела к разрушению
структуры собственности, стимулировала «растаскивание» активов.
Тем не менее, несмотря на огромные издержки, в ходе рыночной
адаптации существенно изменилась мотивация собственников и менеджмента
основной части хозяйствующих субъектов. Прежние ориентиры директорского
корпуса, все еще оказывавшего существенное влияние на экономическую
жизнь, можно видеть из табл.2.
Данные таблицы показывают наличие существенной неопределенности
в адаптационных ориентирах директорского корпуса. Неопределенность
перспектив директорского корпуса в начале рыночной трансформации, во
многом вызванная характером проводимой приватизации, обусловила
оппортунистическую мотивацию значительной части собственников. Попросту
говоря, начальный этап рыночной трансформации характеризовался массовым
«уводом активов». Затем, по мере рыночной адаптации, новой
переконфигурации структуры активов, интересы сместились и основной
мотивацией стали «захваты» и другие сходные формы наращивания масштабов
подконтрольной собственности.
Теперь, в условиях институциональной стабилизации доминирующей
мотивацией стало получение доходов от основной деятельности, эксплуатация
купленных или «прихваченных», в общем, подконтрольных предприятий.
Соответственно, кардинально изменились требования к уровню
корпоративного управления, к качеству менеджмента. По оценкам экспертов
повышение качества управления стало важным фактором роста эффективности
115
экономики в целом. Один из примеров - снижение за последние годы почти
вдвое средних издержек в добыче нефти.
Таблица 2.
Динамика оценок директорами готовности своих коллег к деятельности
в условиях рынка /2/
№п/п Оценка директоров адаптационных
1993г.
1994г.
.
ориентиров своих коллег
1.
Большинство директоров уже готово
33,3
11,4
Работать в условиях рынка
2.
Большинство
директоров
со
32,3
52,3
временем сможет приспособиться к
рынку
3.
Большинство директоров не сможет
28,3
20,5
приспособиться к рынку
4.
Большинство директоров является
6,1
9,1
противниками рынка
5.
Другие ответы
0,0
2,3
6.
Затрудняются
ответить
и
не
0,0
4,4
ответили
Также существенной предпосылкой развития стали интенсивные
процессы
концентрации
собственности,
формирования
крупных
производственно-технологических комплексов. Первоначально финансовопромышленные группы представляли собой довольно «пестрые» конгломераты
производственных объектов, объединенных лишь принадлежностью к общему
собственнику. Сегодня активно идет два параллельных процесса: во-первых,
ФПГ становятся классическими холдингами, а во-вторых, интенсивно идет
«достраивание» классических корпораций, объединяющие производственные
элементы, связанные между собой производственно-технологическими
связями/3/.
Получение синергического институционального и технологического
эффекта от объединения в корпорацию разъединенных ранее предприятий стало
значимым фактором повышения эффективности, существенной предпосылкой
дальнейшего развития.
Этот процесс близок к завершению в сырьевых отраслях, металлургии и
связи, активно идет в ВПК и гражданском машиностроении (яркий пример
тракторное и сельхозмашиностроение), в пищевой промышленности. Быстро
формируются крупные ритейловые сети, занимающие уже значимые сегменты в
общих объемах розничной торговли. Следует отметить быструю концентрацию
116
в строительстве, формирование мощных девелоперско-инжиниринговых
компаний, распространяющих свою деятельность из столицы в регионы.
Важной предпосылкой экономического развития стали кардинально
большая доступность финансовых ресурсов, используемых на цели развития и
модернизации крупных и средних российских корпораций. Их легализация и
большая открытость, следование международным нормам корпоративного
управления, наряду с очевидным избытком средств на мировых финансовых
рынках, сильно облегчили привлечение средств с этих рынков. В последнее
время существенно возросло предложение ресурсов и со стороны
отечественных кредитных организаций. Увеличение предложения финансовых
ресурсов со стороны международных и отечественных финансовых институтов,
снижение стоимости заемных ресурсов стало сильным стимулом для роста
инвестиций и, как условие,
стимулом для повышения открытости и
легальности институциональной среды российских корпораций.
Все эти факторы, наряду с реинвестированием собственных,
существенно
выросших
прибылей,
обусловили
высокий
уровень
инвестиционной активности российских компаний за последние четыре года.
Эта активность частных компаний - сильный индикатор характера эволюции
институциональной среды в нашей стране. Рост инвестиций означает, что
российский бизнес позитивно расценивает свои перспективы, включая сюда,
очевидно, свои возможности по формированию локальной, специфичной
институциональной среды, основанной на «эксклюзивных отношениях с
соответствующими государственными органами/4/.
Знаменательны перемены и в научно-технической области. Техническая
модернизация стала одним из приоритетных инструментов повышения
прибыльности и, следовательно, капитализации. Российские корпорации,
прежде всего машиностроители, существенно увеличили затраты на НИОКР. В
крупнейших ФПГ стало модным создание венчурных компаний,
финансирование технологических проектов. Правда, при этом менеджмент этих
компаний еще слабо освоил специфику технологического бизнеса.
Значительное число научных коллективов прошли через участие в
западных проектах, получили опыт работы под руководством жесткого
прагматичного менеджмента, ориентированного на коммерциализацию научных
достижений. Начинается серьезная ревизия ранее накопленного научного
потенциала на предмет его реализации в коммерческих проектах. Эти
обстоятельства
вызвали
реальный
спрос
на
институты
защиты
интеллектуальной собственности.
Эксперты обоснованно полагают, что высокие темпы роста экономики
последних лет во многом обусловлены упорядочением институциональной
среды, снижением экономических и политических рисков. Подтверждение существенное снижение стоимости заимствования финансовых ресурсов на
отечественном и зарубежных рынках.
117
Существенные изменения претерпела в последние годы и легальная
компонента институциональной среды. В основном завершилось
формирование корпуса законов, регулирующих функционирование экономики,
прежде всего Гражданского кодекса РФ.
В то же время следует отметить, что важной характеристикой этого
корпуса является его идеологическая предзаданность, довольно слабый учет
реалий хозяйствования. Эта характеристика, как мы уже отмечали выше,
характерна для моделей модернизации, связанных с авторитарными
ориентирами.
Такой
характер
формирования
легальной
компоненты
институциональной среды,
еще слабо кореллированный с реальными
хозяйственными практиками и распространенными моделями социального
действия, в полном соответствии с теоретическими предсказаниями приводит к
провалам. Так, для экспертов была вполне очевидна нереалистичность
либеральной концепции пенсионной реформы. Мотивация ее авторов была
вполне благая - создание ресурсов для частных инвестиций. Но гора родила –
мышь. Лишь 4% граждан перевели свои пенсионные накопления в НПФ.
Сегодня, в условиях очевидного противоречия между концепцией и
реальностью выдвигаются капитулянтские предложения, направленные на отказ
от принципов пенсионной реформы. Результат – снижение доверия к
государству со стороны наиболее активных слоев населения. «Монетизация»
льгот также была связана с нереалистичными исходными предпосылками,
оторванными от практики. Корректировка практики в соответствии с
требованиями жизни обошлась очень дорого.
Здравая идея открытых тендеров без честного администрирования
обернулась разгулом административного торга и коррупции. По оценкам
экспертов
«откаты» выросли настолько, что тендеры сегодня могут
выигрывать в основном те, кто не собирается исполнять их требования в
полном объеме.
Серьезный институциональный барьер - взаимное недоверие
государства и бизнеса. За последние годы для восстановления этого доверия
сложились уникальные возможности. После выдавливания олигархов из
политики существенно сократилось «теневое» влияние бизнеса, произошло
переосмысливание им своих интересов и позиций. Сегодня крупный бизнес
осознал общность своих базовых интересов со всеми группами
предпринимателей. Сформировался их общий «спрос на государство»: на его
стратегическое лидерство, на прочные и честные институты, на защиту
законопослушного бизнеса.
Государство же плохо удовлетворяет этот «спрос». Отстраненность от
жизненных реалий, идейная зашоренность многих решений блокируют
принятие практичных мер. Не ведется борьба с массовыми злоупотреблениями
тех самых органов, которые поставлены защищать закон. Разрыв между
118
«писаным» законом и хозяйственной практикой создает объективную базу для
масштабного административно-бюрократического
произвола, разгула
коррупции.
Институциональный генезис. В большой мере эта ситуация связана с
отмеченной выше слабостью этического фундамента институциональной среды.
Без
такого фундамента, в свою очередь, невозможно эффективное
функционирование этой среды. Этическая среда в нашей стране довольно давно
приобрела двухсекторный характер. В кругу «своих» (родных и близких)
высокие этические требования в основном сохранили свое значение. В
отношении же формальных институтов сформировалось устойчивое недоверие
(исключение – Президент России В.В. Путин). Примером такого, довольно
абсурдного недоверия, стала заведомо аффектированная реакция населения на
угрозу дефицита соли во многих регионах России.
Институты, которые по исходным принципам своего функционирования
должны базироваться на универсалистских ценностях, характерных для
модернизованных обществ, не обрели в ходе социальной трансформации
необходимого этического фундамента. Налицо институциональный кризис,
обусловленный слабостью этического фундамента постсоветского общества,
ведущий к дисфункции большинства его институтов. Таким образом, налицо
парадокс: институциональный кризис, с одной стороны, и существенное,
эмпирически
подтвержденное
повышение
институциональной
стабильности. Этот парадокс требует объяснения.
Всеми признаваемое и эмпирически подтвержденное отсутствие
глубокого уважения к
легальным нормам создает предпосылки для
институционального вакуума. Уважение к таким нормам чаще всего имеет
какие-то источники этических оснований: религиозную мораль, авторитет
харизматического лидера, введшего эти нормы, либо историческую традицию
соблюдения правовых норм, превратившуюся в прочную норму обыденной
морали.
Отсутствие же в отечественной традиции таких этических источников и
уважения к легальным нормам, к универсалистским институтам, в целом,
привело к принципиальному отличию нашего институционального развития от
классической модели модернизации. Они задали иной путь всего
институционального генезиса.
В наших условиях основой формирования постсоветских институтов,
регулирующих хозяйственные и многие другие общественные отношения,
стали партикулярные ценности и отношения. Расширение пространства
действия этих норм
происходило через наращивание числа «звеньев»,
включенных в пространство доверия, гарантий и поручительств «своих».
Нормы, установленные для «своих», распространялись на постоянных
партнеров, включая чиновников. Цепочки межличностного
доверия,
разрастаясь и переплетаясь, превращались в сложные структуры, доверие в
119
которых поддерживалось потенциальными коллективными санкциями
участников такой структуры. Это означает, что в нашем институциональном
генезисе отсутствует четкий водораздел между государством, его институтами,
с одной стороны, и всеми остальными социальными институтами, с другой.
Следует отметить и роль «понятий» в ее формировании такой системы
отношений. Здесь можно привести слова А.П. Вавилова: «российская практика
бизнеса намного динамичней, чем на Западе потому, что гарантия здесь –
пуля»/5/.
На этой основе складывались довольно прочные сети взаимных
обязательств, взаимообмена располагаемыми ресурсами. В одном ряду
взаимообменов оказывались информационные, материальные и властные
ресурсы, получающие всеобщее денежное измерение. Можно сказать, что на
определенном этапе российская институциональная
система приобрела
тотально рыночный характер.
Такие структуры в ходе деловых и неформальных коммуникаций
создавали возможность для формирования коллективной оценки всех
компонентов формальной и неформальной институциональной среды,
выработки общих норм функционирования соответствующих структур. В этом
смысле совершенно неслучайным является столь частое упоминание о
партийных или комсомольских истоках формирования многих бизнес- или
политических группировок. Прежние каналы коммуникаций, сформированные в
предшествующий период, отношения, оценки деловых и моральных качеств
потенциальных партнеров были хорошей исходной канвой для формирования
обсуждаемых институциональных структур.
Такой взгляд на институциональное функционирование позволяет
увидеть
крадинальное отличие отечественной системы от классических
институциональных представлений. В соответствии с этими представлениями
прочно укорененные этические основания правовых норм позволяют
достаточно
четко
разделять
различные
сектора
общественного
функционирования. Именно такие этические, или, как это принято называть в
институциональной теории, надконституционные ценности позволяют
удерживать водораздел между государством и всеми другими институтами,
атакуемый коррупционными искушениями. Хорошо известно, что только
прочный этический иммунитет способен защитить от таких атак.
В отличие же от веберовских институтов, имеющих безличностный,
функционально ориентированный характер и специализированных на
отдельных социальных функциях, созданные в нашей стране институты
насквозь пронизаны человеческими отношениями, личными связями,
цепочками интересов, пронизывающих все сферы общественной жизни, прежде
всего государство и бизнес. Конечно, реальные западные институты также
испытывают немалое влияние персоналистских отношений. Но они все же
выступают искажающим фактором мейнстрима. Такое понимание
120
государственного функционирования и аналитически, да и практически
позволяет там отделить государство от бизнеса.
У нас же межличностные отношения, порожденные ими этические
основания и санкции, пока еще выступают несущей институциональной
конструкцией. Нерасчлененность государственных и частных элементов сети –
плата за российскую модель модернизации.
При таком, качественно ином, по отношению к классической модели,
понимании характера институционального генезиса становится некорректным
использование общепринятого понятия коррупции, как дисфункции
государственного функционирования. Такое использование означает вменение
категории, сущностно неадекватной анализируемой реальности. Сказанное не
означает признания коррупции как допустимой нормы, но лишь указывает на
глубокую укорененность соответствующих отношений в сам фундамент
современного институционального функционирования. Борьба с коррупцией
может быть эффективной, не ведущей к разрушению институциональной
стабильности, лишь если она будет основана на верной постановке диагноза.
Специфическим результатом такого институционального генезиса стало
формирование широко признаваемой неформальной конвенции о нормах и
моделях функционирования базовых институтов. Ключевым элементом этой
конвенции стало установление общезначимых представлений относительно
характера взаимодействия формальных и неформальных норм, т.е. попросту
относительно допустимой меры нарушения писаного закона. Эта допустимая
мера нарушения формальных норм в решающей степени зависит от места
субъекта этой конвенции в латентной властной иерархии, проще говоря, от
уровня «крыши», от «близости» к силовым структурам. В рамках этой
конвенции выстроилась сложная, довольно динамичная система учета разного
рода ресурсов, включая и административные, которыми располагают
соответствующие субъекты.
Важно, что требования сохранения всей этой сложной конструкции,
поддержания политической и экономической стабильности участники
конвенции приводят к существенным самоограничениям активности даже очень
сильных «игроков». Налицо достаточно рациональная калькуляция локальных
выгод и общего ущерба от разрушения конвенции, от возвращения к беспределу
начала 90-х.
Разрушение феодальных анклавов в рамках выстраивания «вертикали
власти» также способствовало унификации норм конвенции, расширению и
переплетению сетей. Все это обусловило существенную интеграцию этих норм,
рост их значимости и большую универсальность. Факт грубого нарушения
норм, становящийся общеизвестным по каналам сети, грозит «выбрасыванием»
виновного за пределы конвенции, из «круга своих».
121
Какая ирония истории! Стране утопических экспериментов выпало
провести еще один. Обсуждаемая конвенция сложилась по тем же калькам
«разумного эгоизма», что и руссоистский миф - «общественный договор».
Безусловно, эта система далека от последовательной легальности. Но
следует учитывать, что эта система существенно более упорядочена и надежна
чем предшествующий «олигархически организованный хаос». В условиях
глубокого взаимного недоверия между всеми субъектами институциональных
отношений, слабости средств принуждения к исполнению формального
законодательства формирование такой конвенция стала важным шагом в
стабилизации институциональных отношений, снижению неурегулированного
«зазора» между законом и социальной практикой.
В большой мере именно упрочение такой конвенции сделало
возможным сначала уход бартера из хозяйственной практики, а затем
кардинальное снижение масштабов силовых эксцессов при решении проблем,
возникающих между частными корпорациями, а также между государством и
бизнесом. Так, крупные и средние региональные корпорации считают, что
«антиолигархическая» кампания, завершившая становление рассматриваемой
конвенции, существенно снизила угрозу недружественного поглощения и
прямого захвата со стороны крупнейших ФПГ.
Неклассический характер формирования новой институциональной
среды, механизмов упрочения ее норм, позволяет объяснить выявленный выше
парадокс, связанный с явным противоречием между реальным упрочением
институциональной среды, с одной стороны, и явной слабостью универсальных
этических регуляторов институционального функционирования, с другой.
Такое понимание процесса отечественного институционального генезиса
существенным образом меняет выбор пути дальнейшего повышения качества
этой среды. Здесь вряд ли поможет только упорядочение формальных норм
функционирования этих институтов.
Из институциональной теории хорошо известно, что без адекватной
этической базы, без сильной мотивации участников институциональных
отношений на соблюдение установленных норм, без четко работающей системы
санкций за нарушение этих норм повышение качества институтов трудно
достижимо. Только кардинальное упрочение этического фундамента
социального функционирования позволит прочно отделить государство от
бизнеса.
Здесь
лидирующая
роль
принадлежит
государству.
«Равноудаленность» государства от крупнейших корпораций, во-первых,
должна получить последовательное завершение. В бизнес-кругах до сих пор
превалирует убеждение, что «некоторые более равны, чем другие». Во-вторых,
явное предпочтение, которое государство оказывает корпорациям с
контрольным пакетом государства, базируется на ясных и публичных
аргументах, вытекающих из представленной обществу государственной
стратегии развития. К сожалению, соответствующая аргументация не всегда
122
предъявляется обществу, а та, которая изредка предлагается, не всегда
убедительна.
Такой, существенно более универсальный подход государства,
выступающего арбитром во взаимоотношениях бизнеса, позволит сделать
решающий шаг в приближении обсуждаемой конвенции к нормам легального
бизнеса.
Одновременно, такой подход создаст предпосылки для эффективного
использования методов борьбы с коррупцией, показавших свою эффективность
в «развитых» странах. В этой связи можно указать, что лишь изменение
морального климата в Италии, когда общественное мнение признало
нетерпимость тотальной коррупции, сделало возможным успех операции
«чистые руки».
Также необходимым условием содержательно равного подхода к бизнесу
является содержательная оценка деятельности социальных институтов. Без нее
формальный подход к функционированию этих институтов станет вполне
соответствовать известному выражению: «по форме правильно, а по существу
издевательство».
История уже многократно подтверждала выводы теории. И в нашей
жизни мы можем видеть много примеров такого бессодержательного
бюрократизма, когда совершенствование процедур идет в ущерб конечному
результату. Более того, выше, при анализе моделей модернизации мы видели
глубокую связь формально-бюрократического подхода с авторитарным,
принципиально неполитическим, технократическим подходом к модернизации.
Налицо развитие охарактеризованного выше противоречия. Даже
позитивное развитие конвенции имеет явные пределы повышения
эффективности базирующихся на ней институтов. Здесь сказывается
непреодолимая размытость ее норм, недостаточная их универсальность,
систематическая включенность в конвенцию коррупционных отношений,
неизбежно искажающих деятельность институтов. Разрушение же этой
конвенции, на которое уповают наши либералы, лишает отечественные
институты вообще какой-либо этической основы. Это противоречие не имеет
формально бюрократического решения. Оно может быть разрешено лишь
эволюционно: путем последовательного упрочения этических оснований
институциональных норм, взращиванием эффективных моделей деловых
отношений на основе все большего следования правилам честной конкуренции,
критичной содержательной оценки функционирования институтов.
На этом пути уже видны позитивные тенденции. Во-первых, молодые
генерации российского менеджмента, получившие хорошее образование,
усвоившие модерные ценности и стремящиеся к успеху в новой экономике,
привносят современные модели и ценности. Во-вторых, все большая
открытость новой экономики, требования конкурентоспособности, освоения
123
новых корпоративных ценностей и норм также вносят свой вклад в упрочение
этических оснований.
Но, несмотря на позитивный характер таких тенденций, все эти процессы
носят локальный характер. Этическая основа российского общества в целом все
еще слаба.
Несмотря на слабость этической среды, специфика развития
институциональной среды обусловливает формирование позитивных тенденций
укрепления институциональной среды в результате развития конкуренции. Так,
например, развитие конкуренции в области импорта товаров бытовой
электроники привело к преодолению «порога большинства». Возник союз
«белых» импортеров и государства, с одной стороны, против «серых» и
«черных» импортеров вместе с коррумпированными таможенными
чиновниками, с другой. Этот союз переломил коррумпированный альянс и
расчистил ситуацию. В результате в разы возросли таможенные платежи за
импорт товаров бытовой электроники, упрочение институциональной среды в
целом, локальное совпадение норм конвенции с легальными нормами.
Эти тенденции усиливают противоречия внутри конвенции, когда
сложилось фрагментарное совпадение между нормами конвенции, с одной
стороны, и легальными нормами, с другой. Нарастающие противоречия внутри
сложившейся конвенции могут породить тенденции ее разрушения, чреватые
утратой достижений предшествующего развития институциональной среды.
Позитивное развитие институциональной среды, как на основе этического
подъема, так и иными средствами, один из фокусов подлинно реалистичного и
эффективного модернизационного проекта.
Адаптация и новая социальная структура. Одновременно, в основном
завершался и процесс адаптации населения к новым социально-экономическим
условиям.
Длительный процесс разрушения российского традиционного общества
характеризовался секуляризацией (с учетом отмеченной выше специфики –
создания квазирелигиозных институтов), урбанизацией, ростом образования,
подключением населения к средствам массовой информации. Этот процесс
активно шел еще в недрах советского общества, но получил свое завершение в
ходе мощного макросоциального шока начала 90-х годов. Кардинальная смена
социально-экономических условий жизнедеятельности реализовала латентные
предпосылки социальной трансформации, превратила их в макросоциальную
реальность.
В ходе социокультурной трансформации, проходившей в рамках реформ
90-х годов, шло интенсивное размывание привычного традиционного типа
социального действия. Шло накопление новых навыков, способствовавшее
постепенному смещению части людей к более адаптивному, ценностнорациональному типу поведения. Одновременно готовилась почва для
124
пополнения группы, характеризующейся дезадаптационным, аффективным
типом социального действия.
В начале рассматриваемого этапа группы, характеризующиеся
целерациональным, максимально адаптивным типом социального поведения,
были довольно малочисленными (они не превышали 10% населения). В
частности, в состав этих групп вошли люди, не до конца уверенные в
правильности, эффективности и адаптивности своей новой позиции, то есть те,
кто воспринимал происходящие перемены с тревогой. Только дальнейшая
трансформация ценностей и социального поведения оказалась способна
освободить успешную часть этой группы от естественной тревоги.
В начале реформ большинство населения составляли представители двух
типов социального действия. Прежде всего, те, которые обнаруживали
склонность к ценностно-рациональному типу (т.е. поддерживавших реформы по
идеологическим соображениям). Практически по всем основным параметрам
эта подгруппа занимает отчетливо промежуточное положение между точками
"начала движения" (традиционный тип) и "окончания движения" (тип
целерациональный). Эта группа неоднородна. В ней были "лидеры",
тяготеющие к целерациональному типу поведения, и "аутсайдеры", более
склонные к традиционным ценностям и способам поведения; есть и рискующие
"сорваться" в аффективный тип.
Ниже
социальной
"ватерлинии",
под
основным
фарватером
трансформационного движения, располагался аффективный тип социального
действия. Это свидетельствовало о повышенной напряженности в обществе,
связанной с тем, что значительная часть населения оказалась выбитой из
привычной колеи жизненных норм и ценностей, лишенной всяких опор для
приемлемого адаптивного социального поведения. С этим явлением был связан
деструктивный потенциал социального развития.
Полученные данные позволяют в определенной степени характеризовать
"конструктивный" и "деструктивный" потенциал начального этапа реформ.
Наиболее существенными представляются два факта. Во-первых, в рамках
общего массива респондентов отношение к происходящему "с надеждой"
доминировала молодежь в возрасте до 25-3О лет, затем, при переходе к более
старшим группам, доля соответствующих респондентов снижалась и
практически сходила на нет в группах старше 4О лет. Во-вторых,
распространенность настроений "безнадежности" становилась достаточно
заметной в возрастных группах, начиная с 3О-4О лет, и достигала максимума в
группах старше 6О лет, где эти настроения не просто доминировали, а
полностью вытесняли все остальное.
Два этих факта говорят о стратегической перспективе развития
"конструктивного потенциала": подрастающая молодежь, занимавшая все более
значимые позиции, определяла стратегию движения общества. Напротив,
старшие поколения, носители настроений "безнадежности" и соответственно
125
аффективно-деструктивного потенциала покидали социально-политическую
арену.
Таблица 3.
Социальный потенциал поддержки реформ
Типы социального "Оптимисты"
действия
(воспринимали
ситуацию
надеждой)
целерациональный
ценностнорациональный
традиционный
аффективный
"Пессимисты"
(воспринимали
с ситуацию
безнадежную)
как
33,2
23,5
7,7
10,2
17,8
2,5
14,0
36,8
С точки зрения трансформационной динамики типов социального
действия примечательным является отношение различных групп респондентов
к правительству и проводимым им реформам (табл. 4).
Таблица 4.
Социокультурная структура поддержки курса реформ
Типы социального действия
целерациональный
ценностно-рациональный
Традиционный
Аффективный
Оценка курса правительства
правилен
нуждается
в в
принципе
корректировке
ошибочный
23,9
64,5
8,9
16,6
58,9
22,8
6,8
56,0
35,8
0,8
19,1
78,4
Мировой опыт показывает, что для необратимости преобразований
необходимо, чтобы адаптивные способы социального действия охватывали не
менее трети населения. В начале реформ наиболее адаптивный
целерациональный способ не получил достаточно широкого распространения.
Однако вместе с ценностно-рациональным способом он охватывал
внушительную часть респондентов. Но с точки зрения поддержки реформ
представители группы с ценностно-рациональным типом поведения были
недостаточно устойчивы: его представители в принципе могли блокироваться и
со сторонниками традиционных ценностей. Это колебания одной из наиболее
значимых групп обусловило отношение населения к ходу реформ. Как
представляется, именно это вызвало отход от периода «бури и натиска»
126
«гайдаровских» реформ, привело к более эволюционному периоду адаптации
хозяйственных субъектов к рыночным институтам, проходившему в 1994-98гг.
По ходу реформ начали развиваться тенденции глубокой дифференциации
позиций и установок населения по отношению к реформам в целом и к
конкретным мерам, реализуемым правительством. Уже тогда можно было четко
выделить группы с антиреформаторскими установками, на которые не могли
оказать влияние какие-либо рациональные аргументы или конструктивные
государственные меры.
В то же время в самом начале реформ стал развиваться процесс адаптации
населения к новым социально-экономическим условиям, происходили
изменения моделей социального действия, затрагивавшие фундаментальные
социокультурные основы жизни общества. Ключевую роль в определении
последующего хода реформ играли те слои и группы населения, которые еще не
завершили своей адаптации и находились в переходном состоянии.
Тенденции адаптационных процессов. Тенденции адаптационных
процессов можно проследить через перемены в ориентациях населения,
которые позволяют дать анализ изменений, происходивших в общественном
сознании/6/.
Ориентации населения наиболее явно дифференцируются в зависимости
от выбора желаемой модели социально-экономического устройства общества. В
качестве альтернатив респондентам были предложены три модели социальноэкономического развития, различающиеся в зависимости от роли государства в
управлении экономикой, увязанной со степенью социальной поддержки
населения (табл. 5).
Полученные данные показывают, что либеральная модель, на которую на
первом этапе реформ ориентировался верхний эшелон власти, не пользовалась
поддержкой населения, за исключением, возможно, некоторой части
идеологической элиты. Выбор осуществлялся между социал-демократической и
патерналистской моделью и происходил в пользу последней, то есть в начале
реформ большинство населения твердо ориентировалось на использование
государства как ключевого института в разрешении основных социальноэкономических проблем.
Таблица 5.
Какой должна быть роль государства в экономике?
Варианты ответов
Доля положительных ответов (в % к
числу опрошенных)
1993 г.
1994 г.
1995 г.
Обеспечивает права личности и правовую
3,9
7,9
5,2
защиту
предпринимательской
деятельности;
социальная
помощь
127
населению - минимальна ("либеральная"
модель)
Регулирует
определенные
сектора
экономики
и
защищает
наиболее
нуждающиеся слои населения ("Социалдемократическая" модель)
Регулирует большую часть экономики и
оказывает
поддержку
всем
слоям
населения ("патерналистская" модель)
29,4
32,8
23,2
64,1
57,5
68,0
Результаты исследования свидетельствуют о
адаптированности ряда групп населения (табл. 6.).
различиях
в
степени
Таблица 6.
Степень социально-экономической адаптированности респондентов
Степень адаптированности
Доли респондентов к % числу
опрошенных
1994 г.
1995 г.
Сумели приспособиться
13,6
5,9
Начали приспосабливаться и надеются на успех
21,3
18,7
Не приспособились, но готовы терпеть
32,4
37,9
Не принимают новые формы жизни и готовы
32,7
34,5
протестовать
Прежде всего, выделяется хорошо адаптированная группа. Также за
рассматриваемый период сократилась, хотя и незначительно, группа,
объединяющая тех, кто начал приспосабливаться и рассчитывает на успех. В то
же время росла доля неадаптированных: таких насчитывалось около 65%, то
есть практически столько же, сколько тех, кто выбрал "патерналистскую"
модель развития общества в качестве идеальной. Действительно, анализ
показывает весьма тесную связь степени адаптированности и социальноэкономических ориентаций (табл.7).
Таблица 7.
Выбор модели развития в зависимости от степени адаптированности
Степень
адаптированности
Высокая
Низкая
Выбор модели развития (доли респондентов в % к числу
опрошенных)
Либеральная Социал-демократическая Патерналистская
7,9
41,6
47,5
5,1
19,8
71,5
128
Данные 1996 г. показывают, что он стал периодом "кризиса притязаний".
Затянувшийся экономический кризис, втягивание ряда отраслей и регионов в
длительную хозяйственную стагнацию, наряду с явными просчетами в
экономической политике, привели к тому, что оказываются безуспешными
энергичные попытки значительной части населения самостоятельно - трудом,
талантом и инициативой решать свои экономические проблемы, в том числе включиться в пропагандируемую легальную и систематически организованную
предпринимательскую деятельность. Многие из тех, кто искренне и активно
стремились встроиться в новую реальность и полагали, что обладают для этого
необходимыми социальными ресурсами, пережили крах своих надежд и
перешли в стан аутсайдеров.
Эти материалы призваны продемонстрировать тесную взаимосвязь
процессов адаптации и институционального развития. Применительно к
проблеме адаптации наличие кризиса притязаний означает необходимость
приведение экономической среды в соответствие с нормами и моделями
социального действия основной части населения.
Однако, это означало бы пойти навстречу интересам традиционалистского
и аффектированного большинства и одновременно - создание острого
социального дискомфорта для ценностно-рациональных групп, а также
начинать заново адаптацию целерациональных групп. Такой поворот означал
бы снижение мотиваций наиболее активной и профессионально подготовленной
части населения, привел бы к ухудшению экономической ситуации, и,
следовательно, к снижению возможности социальной поддержки наименее
обеспеченных слоев населения. Такой путь чреват утратой мотивационных
возможностей тех слоев и групп, которые уже прошли, не без труда и
определенных издержек, процесс адаптации.
Противоположный вариант предполагал игнорирование социальных
ожиданий населения и во многом близок к курсу, который проводился
правительством. Кризисная ситуация безусловно сдвигала эмоциональное
состояние населения в сторону крайней тревоги и отчаяния. Неудачи в
попытках улучшить свое материальное положение, вызванные углублявшимся
экономическим кризисом, давали импульс для усиления аффективных
тенденций, для блокирования рационального общественного диалога.
Соответствующие слои и группы населения в рамках этого сценария (как это
подтвердили парламентские и президентские выборы того периода)
оказываются легко восприимчивыми к аргументам, основанным на
эмоционально-аффективных средствах воздействия. Это, в свою очередь,
подрывало действие рычагов регулирования социально-экономического
поведения, основанных на рациональных схемах. Резко возрастало склонность
указанных групп к социальным конфликтам. Слои и группы, которые с точки
зрения адаптации, и, соответственно, их отношения к реформам, находились в
промежуточной позиции в значительной своей части переходят на
129
антиреформаторские позиции. Опыт других стран, проходящих через полосу
интенсивных модернизационных преобразований, свидетельствует, что
наиболее опасными и агрессивными противниками реформ являются их бывшие
сторонники, которые обманулись в своих ожиданиях, те, чье положение было
подорвано в ходе реформ.
Новая Россия. Адаптационный кризис середины 90-х годов также вызвал у
большинства населения острую проблематизацию своего социальноэкономического положения, моделей социального действия. В некотором
смысле рубежными был конец 90-х годов о чем свидетельствуют материалы
исследования ВЦИОМ 2000 года относительно социального самочувствия
россиян.
Таблицы 8.
Распространенность чувств (или эмоциональных состояний),
которые “появились, окрепли у людей” в различные годы.
Годы
‘92 "93 ‘94 ‘95 ‘96 ‘97 ‘98 ‘99 2000
Надежда
17
15
16
21
20
17
13
28
31
Усталость, безразличие 55
52
40
41
43
42
45
39
39
Страх
26
22
22
19
17
16
24
18
16
Растерянность
24
20
18
17
16
18
24
17
13
Озлобленность
30
39
10
28
29
27
35
23
20
Наиболее заметные перемены в общественных настроениях отмечены на
рубеже 1999-2000 годов. Реже отмечаются страх, озлобленность, растерянность,
чаще - надежда. При этом самое распространенное эмоциональное состояние –
усталости, безразличия – сохраняется на том же уровне.
Очевидно, что эти данные исследований ВЦИОМ 2005 года
свидетельствуют о радикальной смене настроений в нашей стране в начале XXI
века среди всех групп населения. Это говорит о том, что процессы адаптации
населения к настоящему времени близки к завершению. На этой основе
сложилась новая социальная структура населения. Социальные позиции в
большой мере зависят, как от располагаемых социально-экономических
ресурсов, так и от способностей ими воспользоваться, которые, в свою очередь,
связаны с адаптационной позицией соответствующих групп.
130
Материалы различных исследований показывают, что порядка 25-30%
населения уже вполне адаптированы, т.е. способны вполне адекватно
реагировать на мотивационные сигналы существующей социальноэкономической системы нашей страны, рационально ориентироваться в ее
функционировании. Эти группы не следует идеализировать, но необходимо
признать, что в них сосредоточен основной потенциал социальной динамики.
Здесь наиболее сильно стремление улучшить свое положения, полагаясь на
самих себя, а не на патерналистскую помощь государства.
Таблица 9.
Индексы социальных настроений
«Если говорить
«Как Вы
«Как бы Вы
«Как бы Вы
в целом, то в считаете, через
оценили
оценили в
какой мере Вас год Вы (Ваша
нынешнее
целом
устраивает
семья) будете
экономическое
политическую
сейчас жизнь, жить лучше или
положение
обстановку в
которую Вы
хуже, чем
России в
России?»
ведете?»
сейчас?»
целом?»
I
48
53
44
46
II
49
52
43
45
III
47
52
42
44
IV
49
53
43
46
V
49
53
44
45
VI
49
53
45
49
VII
50
50
44
47
VIII
52
54
45
48
IX
49
52
45
46
X
49
54
45
46
«Насколько Вы
согласны с тем,
что дела в
стране идут в
правильном
направлении?»
48
48
46
49
48
47
46
50
48
52
В силу таких своих стремлений позиции этих слоев, выступающих в роли
рациональных критиков сложившейся институциональной среды, могут
служить ориентирами для ее совершенствования. В таком совершенствовании
вряд ли можно полагаться на слои населения, которые смотрят на действующие
институты сквозь идеологические шоры, игнорирующие реальные границы
возможных изменений этих институтов. Также в оценке деятельности этих
институтов было бы неосмотрительно полагаться на слои, слабо вовлеченные в
реальное функционирование государственных и экономических механизмов,
судящих об этих механизмах по сильно искаженному отражению,
демонстрируемому СМИ. Конечно, эти наиболее рациональные слои также
подпадают под обаяние государственной пропаганды, но в их позиции всегда
можно выявить прочное ядро, формируемое практическим опытом и здравым
смыслом.
Сам факт возникновения таких групп имеет подлинно историческое
значение. Возможно, впервые в истории России появились массовые слои и
группы, способные в благоприятных социально-экономических условиях к
самостоятельному решению собственных жизненных проблем - по
существу «Новая Россия» (не путать с «новыми русскими»). Именно эти
131
слои создают базу для высокой социальной мобильности, предприимчивости и
инициативы,
обеспечивают
адаптивность
общества,
эффективное
функционирование его институтов, включая конкурентный рынок и
плюралистичную демократию. Другой вопрос, что современное государство
слабо откликается на главные запросы «новой России».
Это база для становления массового среднего класса,
верящего в
благоприятные социально-экономические перспективы нашей страны. Это
потенциальная опора позитивной преемственности, с которой эти слои
связывают свои надежды.
В то же время эти слои, перефразируя известную формулу, класс в себе.
Они испытывают острую неуверенность в прочности своего положения.
Одновременно, борясь за свой кусок национального пирога, «Новая Россия»
стремится закрыть доступ в свои ряды выходцев из более нижних страт. Одной
из проблем российской модернизации является недопущение «герметизации»
«Новой России», создание новых возможностей вертикальной мобильности.
Растущая закупорка ее каналов уже вызывает рост социальной напряженности,
прежде всего у молодежи. Профилактика социально-политического инфаркта –
важная задача социальной модернизации.
Запрос «Новой России» на эволюцию своего положения, на
преемственность курса требует конкретизации. Выше мы уже отмечали, что
специфика процессов социальной трансформации обусловила высокий уровень
индивидуализации.
Исследования
показывают,
что
«более
индивидуалистического общества, чем в современной России, в Европе просто
не существует»/7/.
Но, при этом, слабость этической среды, недоверие к безличностным
институтам обусловливает достаточно низкий уровень социальной
ответственности. Это, в свою очередь, означает, что процессы социальной
адаптации не ведут к тому типу либерального общества и государства, которые
описываются классической социальной теорией. «Для нового «среднего класса»
ближе совсем другая идея нации и государства – это то, что некоторые
называют «нацией-корпорацией», объединяющих граждан общими сугубо
прагматическими интересами»/8/. Этот тезис вполне согласуется с описанным
выше специфическим ходом институционального генезиса, базирующегося на
партикулярных ценностях и межличностных отношениях.
Однако представляется, что эту несомненную прагматическую ориентацию
не следует абсолютизировать. Фиксируемый многими исследователями,
высокий статус ценностей патриотизма в нашей стране означает нечто более
глубокое, чем просто принадлежность к ряду «парадных» ценностей, слабо
влияющих на практическую деятельность/9/.
«Парадная» компонента в фиксируемых ценностях патриотизма очень
существенна, но целый ряд социальных проявлений показывает ориентирующее
влияние ценностей патриотизма на иные позиции россиян. Можно
132
прогнозировать, что в среднесрочной перспективе такое влияние патриотизма
будет возрастать и займет статус реальной позитивной сверхценности.
Это тезис крайне важен для оценки перспектив российского
модернизационного проекта. Дело в том, что большинство модернизационных
проектов базировалось на негативных сверхценностях. Так, успех
посткоммунистических трансформаций в Центральной и Восточной Европы
был в большой мере обусловлен высокой социальной мобилизацией,
основанной на сверхценности «национального освобождения» от «советской
оккупации». Для нашей страны, с очевидностью, такой вариант мало
перспективен. Не видно даже кандидата на позицию негативной сверхценности.
Однако история знает примеры успешной модернизации и на базе
позитивного патриотизма, позволявшего снизить статус других ценностей
(этнических, религиозных, социальных), разделяющих общество, блокирующих
модернизационные преобразования. Самым успешным примером такой
модернизации является Индия, которая, в целом, смогла преодолеть самые
острые подобные противоречия.
В этом смысле важное значение имеют данные табл. 10, показывающие,
что «национальный суверенитет» имеет самый высокий уровень поддержки
среди российских граждан в ряду актуальных идеологем.
Таблица 10.
Как Вы относитесь к словам ...?
Положительно
Коммунизм
Капитализм
Рынок
Частная собственность
Национальный
суверенитет
Отрицательно
Разница
положительных и
отрицательных
оценок
2007 г. 1992 г. 2007 г.
22
-34
0
24
-2
-24
15
26
47
11
53
57
Затрудняюсь
ответить
1992 г.
15
32
49
67
2007 г.
39
26
66
73
1992 г.
49
34
23
14
2007 г.
39
50
19
16
1992 г.
36
34
28
19
43
69
16
8
41
23
27
61
К этому доминирующему ориентиру следует добавить и твердую
демократическую ориентацию россиян. Ни в одной социальной группе не
нашла значимой поддержки возможность «поворота назад» в какой-либо форме
(к диктатуре, к социализму, к монархии). Позицию «возврат к прошлое не
возможен» поддерживают более 80% респондентов/10/.
Все это означает, что «коридор возможности» социальной трансформации
и, соответственно, модернизационных проектов в большой мере определяется
доминирующими ценностными ориентациями россиян, сформировавшихся в
ходе адаптации к новым социально-экономическим условиям: рационализм,
прагматизм, патриотизм и демократия.
Но формирование в нашей стране достаточно специфической,
нелиберальной (но отнюдь, не антилиберальной), скорее патриотической
133
демократии не меняет принципиального вывода о ее императивном для
современной России характере. Здесь опять сказывается специфика России.
В классической политологии принято считать, что демократия всегда идет
рука об руку с либерализмом. Однако, как показывают исследования, сегодня
для большинства, позиции которого священны для подлинных демократов,
главное – реализация социально-экономических прав, прежде всего, прав на
труд, на доступное образование и здравоохранение. Наши же либералы,
напротив, сосредоточены лишь на политических и гражданских правах. Налицо
явный антидемократизм, который должен быть преодолен в рамках
модернизационного проекта.
Безусловно,
специфика
процессов
российской
трансформации
предопределяет и специфику модернизационного транзита нашей страны.
Проблема – как удерживать курс? Органичный, некризисный
характер
дальнейшего развития возможен лишь при наличии соответствия между
сформированным общественным запросом, с одной стороны, и характером
институтов, формируемых в ходе модернизационных преобразований, с другой.
Индикатором
этого
соответствия
выступает
оценка
проводимых
преобразований наиболее активными и рациональными группами – «Новой
Россией».
В нашей стране сформировался надежный социальный индикатор
характера преобразований. В свою очередь, это означает, что важной задачей
модернизационного проекта является поддержание социального самочувствия
«Новой России». Реформы, проводимые «поперек музыки», вопреки ожиданиям
и интересам этих наиболее активных групп контрпродуктивны, т.к. разрушают
социальную энергию групп, способных продвигать эти реформы. Также такие
реформы быстро утрачивают социальные ориентиры, т.к. разбив социальный
компас нет возможности правильно скорректировать курс. Судьба «Новой
России», ее социальное самочувствие, следовательно, определит пути развития
и, следовательно, будущее России.
Здесь налицо очень простая дилемма: либо реформы будут
проводиться в соответствии с интересами «Новой России», либо нужно
быть готовыми к ее эмиграции, к потере наиболее квалифицированных,
рациональных и активных слоев страны. Именно их активность и не даст им
просто смириться с «чуждыми» реформами, играть по «чужим» правилам. При
этом нужно учитывать, что «человеческий капитал» («Новая Россия» основной
резервуар этого капитала) является главным ресурсом развития современного
общества.
Охарактеризованные выше трансформационные тенденции, анализ
процесса становление «Новой России» - качественно нового социального
субъекта
российской модернизации позволяют создать теоретические
основания для оценки перспектив российской модернизации в ее
парадигмальном измерении.
134
Литература:
/1/По материалам исследований, проведенных ИСЭПН РАН под руководством
автора. Дискин И.Е. Россия: трансформация и элиты. М. 1995. С. 36.
/2/ Данные таблицы основаны на материалах обследования ИСЭПН РАН
директоров Московской области, г. Нижнего Новгорода, гг. Краснодара и
Новороссийска (1993г.), а также опроса участников Межрегионального
совещания (г.Красногорск, октябрь 1994г.). И.Е. Дискин. Россия:
трансформация и элиты. М.1995.С.50.
/3/Паппе Я.Ш. Государство и крупный бизнес: что осталось старого в их
отношениях (2000г. - начало 2001 г.) // Кто и куда стремится вести Россию?
/4/Дискин
И.Е.
Экономическая
трансформация
и
социальный
капитал.//Проблемы прогнозирования. №1, 1997.С.20
/5/ Было высказано А.П. Вавиловым в личной беседе с автором в 1998 г.
/6/Эмпирические исследования проблем трансформации и адаптации населения,
проведенные в 1993-1995 гг., приведенные в этом параграфе, проведены под
руководством автора (в соавторстве с д.э.н. Е. М. Авраамовой).
/7/Леонтий Бызов. Русское самосознание и социальные трансформации.
«Политический класс. №1. 2007. С.60.
/8/Леонтий Бызов. Русское самосознание и социальные трансформации.
«Политический класс. №1. 2007. С.59.
/9/Русская национальная идея: частная собственность и национальный
суверенитет. ВЦИОМ. Пресс-выпуск. №626. 07.02.07.
/10/Реальная Россия. Социальная стратификация современного российского
общества. Таб. 87. С.661.
2.3. Исчерпанность
традиционной
парадигмы
и
альтернативы
российской модернизации.
Проведенный анализ показал, что перед нашей страной стоят грозные
вызовы, угрожающие ее насущным интересам, ее будущему. Эти вызовы
требуют радикальных перемен во всех компонентах общественной,
экономической и социально-политической жизни нашей страны. Перемены
такого масштаба, как показывает практика, можно осуществить лишь в рамках
большого модернизационного проекта. Собственно, учитывая вовлеченность
нашей страны в процессы глобализации, международных политических и
экономических отношений, модернизации России нет альтернативы.
В теории модернизации (см. главу 1. Доклада) часто рассматриваются
схемы «навязанной» извне модернизации. Учитывая показанную выше высокую
значимость для россиян ценности национального суверенитета, вариант
«навязанной» извне модернизации влечет за собой разрушение социальной и
национальной идентичности активных слоев российского общества, скорее
135
всего, России в целом. Трудно себе представить, что сегодня, вновь как в 90-е
годы, Россия без военного поражения сможет принять «навязанную» извне
модель модернизации. Ввиду крайне малой вероятности такого сценария, мы
далее не будем рассматривать эту альтернативу. Подлинная альтернатива
состоит не в отказе от модернизации, а в способе ее проведения: либо Россия
модернизирует себя в рамках внутренне органичного проекта, либо ее
будут модернизировать по чуждым ей схемам, ведущим к неизбежному
кризису. Но это означает, что Россия не может отказаться от разработки
модернизационного проекта, ориентированного на поиск комплексного ответа
на глобальные и внутренние вызовы.
При анализе существа подобного проекта следует, прежде всего, оценить
возможности возврата к идеолого-телеологической парадигме, в рамках которой
преимущественно развивалась наша страна.
Сегодня целый ряд идеологов «новой империи» утверждают, что без
идеологической мобилизации всех патриотических сил страны невозможно
бороться с угрозами исконных врагов России. Серьезный анализ альтернатив
модернизации не может просто отбросить, оставить без обсуждения эти
аргументы. Этого требует хотя бы наша история. Идеолого-телеологическая
парадигма развития так прочно сплелась с нашей историей, что у ряда
историков создается впечатление о ее неразрывности с культурной
идентичностью россиян, что этот путь естественный для «русской власти».
Также, в пользу такого пути свидетельствуют и великие русские философы,
утверждавшие, что лишь великая идея, а отнюдь не приземленный прагматизм,
способны создать подлинное величие России.
Учитывая охарактеризованное выше нравственно-этическое состояние
российского общества, следует признать, что идеологическая мобилизация
нашего народа на позитивных ценностях (искренняя, а не изображаемая под
давлением власти) позволила бы осуществить прорыв в создании прочной
этической основы деятельности всей системы общественных и государственных
институтов – чего нам так не хватает.
Однако, при оценке возможности возврата на «накатанные рельсы»
идеолого-телеологической парадигмы следует оценить два необходимых и
достаточных условия: во-первых, примет ли ее современное российское
общество; во-вторых, можно ли в ее рамках ответить на вызовы, стоящие перед
Россией.
Касаясь первого, необходимого условия следует учесть, что требуемая для
этого пути идеологическая мобилизация, как мы разбирали выше, продукт
проблематизации и распада традиционных или религиозных ценностей. При
этом в обществе, в его влиятельных группах должен вестись активный
искренний поиск нравственной опоры. Сегодня же в российском обществе,
прежде всего, в российских элитах, нравится это или нет, полностью
отсутствует такая атмосфера духовного поиска. Разгул гедонизма подавляет
136
любые нравственные поиски. В интеллектуальных кругах, позиция которых
очень влияет на СМИ, еще жива память о прежнем идеологическом насилии. В
результате
сложилась прочная блокада против любой идеологической
мобилизации. Сегодня эти круги скорее готовы увлекаться самыми пошлыми
суевериями, осуждаемыми, кстати, всеми традиционными религиями России,
чем вести серьезный диалог о нравственности и духовности.
Пока эта реальная или ложная, мифологизированная память не уйдет,
пока в обществе реально не начнется поиск духовной и нравственной опоры
бытия, шансов на искреннюю идеологическую мобилизацию мало. Любая же
навязанная мобилизация лишь усилит моральное разложение, подорвет и без
того хрупкие конвенциональные институциональные рамки. Вновь, как и в
прошлом, исчерпывающей метафорой России станет: «Сверху – блеск, внизу –
гниль»/1/.
В отсутствии же идеологической мобилизации это уже качественно иная
парадигма.
Однако следует рассмотреть и достаточные условия – способность
России, развивающейся в рамках идеолого-телеологической парадигмы,
ответить на многочисленные внешние и внутренние вызовы.
Следует отдать должное - такое развитие способно дать ответ на один
очень существенный вызов – демографический. Хорошо известна связь между
социокультурными ориентирами и демографическим поведением. Рост влияния
гедонистических ценностей, утилитарно-прагматического поведения ведет к
снижению рождаемости. В этом смысле идеологическая мобилизация, рост
значения ценностей семьи, самореализации через воспитание достойного
подрастающего поколения, в принципе смогли бы, при наличии
соответствующих социально-экономических условий, существенно (но отнюдь
не радикально) скорректировать тренды рождаемости.
Но в других областях ситуация иная. Ключевой проблемой нашего
развития является рост разумной, профессионально подкрепленной
инициативы. Это отличает ее от типичных идеолого-телеологических стратегий
развития, например, от советской модернизации, где
приоритет сосредоточение материальных ресурсов на ограниченном числе объектов.
Также идеологически вдохновленная модернизация с неизбежностью
вводит критерий идеологической приемлемости вводимых новаций. Без него
будут разрушаться идеологические основы. Двойной критерий: полезности и
идеологической чистоты создает неизбежный конфликт, существенно
снижающий, если просто не блокирующий эффективность и динамизм
развития. Все, кто изучал историю советской модернизации 30-х годов, хорошо
знает исходы таких конфликтов. Мобилизация интеллектуальных ресурсов в
рамках советской модернизации осуществлялась путем сложного сочетания
материальных стимулов, жестких санкций и «идеологического огораживания»,
ограждения
таких интеллектуальных «заповедников»
от
общего
137
идеологического прессинга. Более того, именно «ящики» были аудиторией для
всего «либерального» сектора духовной жизни СССР. Достаточно вспомнить
проведение выставок советских неформалов в «закрытых» НИИ, проведение в
них концертов артистов, которым не было хода на «большую эстраду» и т.п.
Также не следует исключать и мотивацию научно-технической самореализации.
Но создание «заповедников» духовной свободы, как показал советский опыт,
создает пространство для развития контркультуры (прежде всего,
упоминавшейся
интеллигентской
религии),
плодит
идеологическую
двухсекторность, и, в результате неизбежно разрушает общий идеологический
фундамент обсуждаемой парадигмы развития.
Наш недавний опыт реформ 90-х годов указывает на еще один самый
серьезный недостаток такого пути развития. Он неизбежно ведет к достаточно
значимым разрывам между вводимыми институциональными нормами и
жизненными практиками, к достаточно низкой эффективности механизмов
государственного регулирования. В то же время, очевидно, что без
эффективных механизмов такого регулирования принципиально невозможен
сколько-нибудь успешный модернизационный проект.
В итоге конфликта двух критериев оценки инноваций: эффективность и
идеологическая лояльность, побеждает какой-либо один, чаще всего,
идеологическая лояльность. Если все же побеждают рационализм и
эффективность, то это - сход на траекторию качественно другой парадигмы.
В результате движения в рамках идеолого-телеологической парадигмы у
нас мало шансов на успех в реализации большого модернизационного проекта,
прежде всего, на участие в формировании «новых правил» глобализации, т.к. в
рамках такой парадигмы мы неизбежно «сваливаемся» в борьбу за торжество
наших идеологических убеждений, действительно, в «СССР-2». Также на таком
пути у нас мало шансов на столь необходимую технологическую модернизацию
экономики. Импорт технологии будет ограничен по рассмотренным выше
причинам, а мобилизация немалых собственных интеллектуальных ресурсов
будет крайне затруднена из-за неприятия большинством научно-технической
интеллигенции политического климата, неизбежно связанного с таким типом
модернизации.
Таким образом, наше обсуждение показывает, что Россия больше не
может успешно развиваться в рамках привычной для нее идеологотелеологической парадигмы. Другая по своим социальным основаниям
Россия нуждается в переходе на иную парадигму развития, более
отвечающую новым реалиям и способную обеспечить адекватный ответ на
новые вызовы.
Сегодня, в который уже раз, обсуждаются преимущества авторитарного
модернизационного прорыва, рационально-телеологической парадигмы.
Кажется вполне разумным на основе рационального анализа выстроить
целевые ориентиры развития России и, затем, обеспечив политическую
138
мобилизацию наиболее влиятельных социально-политических сил России,
сосредоточить усилия государства и общества на реализации поставленных
задач. Более того, отдельные элементы этого процесса (анализ проблем
развития, политическая мобилизация) необходимы для реализации любого
модернизационного проекта.
Обсуждение альтернативы авторитаризма неизбежно после длительного
периода «либерального бегства государства», породившего мощный запрос на
порядок. Да и власть, болезненно переживающая нарастание хаоса, стремится к
усилению хотя бы поверхностного контроля. Широкий запрос на авторитаризм
– плата за острые противоречия предшествующего этапа модернизации, за ее
разрыв с требованиями жизни. Контрреформы Александра III и сегодняшняя
«вертикаль» – модельно ясные примеры такой платы.
Запрос на авторитаризм опирается на очевидные дисфункции
существующей политической системы. Выборы губернаторов часто
превращались в популистский аукцион обещаний несбыточного, в соревнование
альянсов ФПГ и местных элит, за которыми стояли лишь бизнес-интересы.
Муниципальные выборы зачастую открыли дорогу ставленникам криминала.
Податливость электората на разного рода манипуляции, ставшая во многом
результатом длительного его политтехнологического совращения, казалось,
требует авторитарных барьеров, ограничения «случайностей» демократического
выбора.
В этой связи осознание противоречий современной российской
модернизации сильно меняют оценку ряда современных тенденций. Нужно
признать, что авторитарные эксцессы в центре и, прежде всего, на местах носят
пока еще локальный характер, т.к. сдерживаются верхами. Если бы верхи
потянулись за уравнительными инстинктами низов и надзирательскими
устремлениями чиновничества, то результатом был бы неизмеримо жестокий
зажим. Вспомним пушкинское: «Государство у нас первый европеец».
В этих условиях диагноз: «Россия не справилась с демократией» либо
игнорирует существо политических процессов, их доминирующий тренд, либо
поставлен
по
индикатору
«свой-чужой».
Прежнее
политическое
манипулирование своих, «либералов» и «демократов», явно милей схожего, но
социально чуждого по источнику манипулирования.
Анализ возможностей рационально-телеологической парадигмы, с
которой связан модернизационный прорыв, должен включать оценку двух
компонент. Во-первых, возможности выстраивания реалистичных ориентиров
развития, способных ответить на весь комплекс вызовов России. Во-вторых,
реализации выстроенных ориентиров авторитарными средствами. Также
следует оценить сущностное влияние авторитарного пути на социальнополитический фундамент нашей государственности.
Безусловно, формирование целевых ориентиров развития России
возможно путем мобилизации немалых ее экспертных ресурсов. Но уже здесь
139
возникает серьезная проблема дивергенции таких ориентиров из-за селекции
экспертов по критерию политической лояльности. Также следует учитывать
влияние политического заказа на результат деятельности экспертов. В этом же
ряду следует учитывать возможность расхождения сформированных таким
образом целей с насущными потребностями страны. Цели, сформированные
лишь на основе экспертного знания, без его корректировки представленными
позициями влиятельных слоев и групп населения, могут существенно
различаться от насущных задач развития.
Но гораздо более серьезные проблемы возникнут на этапе политической
мобилизации элитных групп России вокруг разработанных таким образом целей
модернизационного проекта. Здесь, прежде всего, скажутся экзистенциальные
характеристики «серпентария» российских элит. Они хорошо мобилизуются
лишь против любой, «слишком продвинутой» фигуры («кладбище» многих
перспективных политиков – тому подтверждение). Но при этом российские
элиты плохо консолидируются по содержательным основаниям. Сказываются
неустранимые политические интересы и связи.
Любой навязываемый сверху проект тем более будет отторгнут. Если же
он будет все же навязан, то в дальнейшем подвергнется извращению и
саботажу.
В таких условиях восприятие и принятие модернизационного проекта, как
необходимое условие его успеха, требует участия российских элит в
обсуждении его исходных позиций. Более того, это требует уважительного
диалога, корректировки его оспоренных положений такого проекта в ходе
обсуждения, т.е. пусть и усеченной, но все же демократической процедуры. В ее
ходе наиболее влиятельные группы страны должны ясно увидеть свое место в
дележе плодов грядущего успеха. Любые грубые манипуляции подорвут
консенсусный статус
проекта, последующую,
столь
необходимую
политическую мобилизацию.
Более того, в условиях большой «размытости» российских элитарных
групп, разветвленных сетевых связей между элитными и субэлитными
группами, сколько-нибудь эффективная процедура обсуждения и принятия
целевых ориентиров модернизационного проекта не может быть узко
авторитарной. Она, с неизбежностью, должна стать достаточно демократичной,
способную обеспечить надежную легитимацию такого проекта. Без нее проект
будет опрокинут при первых же трудностях его реализации. Защитить
устойчивость модернизационного курса может лишь достаточно влиятельная
модернизационная коалиция.
Одновременно, следует учитывать, что авторитарный путь модернизации
связан с хорошо известными системными рисками.
Во-первых, такой путь исходит из посылки, что демиурги авторитаризма
обладают монополией на осознание всего комплекса проблем страны. Эта
претензия стать субститутом Господа – продукт опасной гордыни. В рамках
140
более рационального воззрения она лишена теоретико-методологического
основания, т.к. интегральная оценка проблем требует как можно более
комплексного и разностороннего подхода. Его и в рамках открытой дискуссии
трудно обеспечить, а при политической закрытости шансы утрачиваются
напрочь.
Рассчитывать на прозорливость авторитарного лидера – чрезмерный
риск. Слишком редко сочетаются харизма, необходимая для авторитарного
лидерства, с чуткой социальной рефлексией и рациональным анализом. На
одного Ли Кван Ю приходится слишком много опереточных «наполеончиков».
Даже гениальный Наполеон в конце жизни признал ошибочность своего
авторитарного политического видения. В «ста днях» он вернул лозунг:
«Свобода, Равенство, Братство».
Во-вторых, авторитаризм, как было показано выше, неизбежно разрушает
обратные связи в системах управления, искажает идущие снизу сигналы о
реальном положении дел. Управление становится в строгом смысле
бессодержательным. Нарастающее расхождение между исходным замыслом и
практикой неизбежно. И без того любому модернизационному проекту
угрожает невозможность предвидеть все и во всех деталях.
Обратные же связи создают предпосылки для адаптации (если она
возможна, а затеянная инновация вообще не асоциальная глупость).
Авторитаризм же, в силу блокировки обратных связей, мало адаптивен. При
такой модели нарастающие расхождения с требованиями жизни опознаются
лишь тогда, когда они разрастаются до масштабов кризиса.
Губительно и другое свойство авторитаризма: стремление к социальнополитическому контролю, ограничениям общественной инициативы. В этом
смысле авторитаризм, когда мобилизации активности и самостоятельности
социальных субъектов – жесткий императив современного развития, способен
погубить любой, даже изначально прекрасный модернизационный проект.
Признавая многие из охарактеризованных выше недостатков, адепты
авторитаризма указывает на продуктивность его политической мобилизации. Но
и здесь авторитаризм - плохое лекарство. Это, скорее наркотик. Он, набивая на
расхлябанное общество силовые обручи, вроде бы противостоит распаду. На
деле же, не излечивая причины загнивания, разлагающего институциональную
среду, авторитаризм загоняет противоречия вглубь.
Насильное подавление противоречий
между оторванными от жизни
институциональными нормами и требованиями этой самой жизни отторгает
государство от общества, лишает его легитимности. Поддержание стабильности
в таких условиях требует все больше ресурсов, превращается в
самопожирающий молох.
При обсуждении авторитарной альтернативы следует все же осознавать,
что часто исторические обстоятельства не оставляют выбора. Государство и
нация сталкиваются с витальным вызовом, а предшествующее социокультурное
141
развитие не создало активных социальных групп, способных стать опорой для
органичной модернизации. В такой ситуации горькое лекарство авторитаризма
действительно способно стать спасением, а неорганичная модернизация все же
лучше национальной катастрофы. Примеры Турции, Сингапура, да я думаю и
СССР тому подтверждение.
Раньше весомыми аргументами в пользу авторитарной модернизации
были: во-первых, императив ускоренного развития («или догоним, или нас
сомнут»), во-вторых, отсутствие социальной базы модернизации снизу. Первый
аргумент - в силе, но второй - уже нет. В современных условиях, когда в России
сложилась «Новая Россия» все попытки авторитарного выхода будут вести к
росту дезинтеграции, политической напряженности и, следовательно, к блокаде
общей модернизации страны.
Ряд серьезных экспертов отстаивают кардинально иную стратегию
сознательного отказа от «больших»
проектов в пользу локальных
преобразований, т.е. обращение к идеолого-генетической парадигме развития.
По их мнению, такой тип развития связан с меньшими рисками негативного
кумулятивного эффекта, вызванного стратегическими просчетами на стадии
формирования модернизационного проекта. Эти эксперты указывают на
неустранимые риски модернизационных проектов, в целом.
Следует отдавать себе отчет в наличии действительно неустранимых
рисков модернизационного проекта. Обзор теоретических подходов, на которых
основываются
модернизационные проекты, показывает, что все они
базируются на тех или иных, но вполне определенных представлениях о
характере развития модернизируемой страны, на предположении о том, что ее
проблемы могут быть эксплицитно выявлены и проанализированы. Т.о.
модернизационные проекты базируются на предположении о достаточно
высоком достигнутом уровне развития знаний об обществе, его природе и
законах развития.
Этот риск кумулятивного эффекта, действительно, принципиально
неустраним. Но он все же может быть кардинально снижен, во-первых,
осознанием самого наличия такого риска; во-вторых, мониторингом процесса
реализации модернизационного проекта. В ходе такого мониторинга
необходимо эксплицитное выявление и анализ всего комплекса проблем, как
старых, так и новых, возникающих в ходе реализации модернизационного
проекта. Главное – вовремя скорректировать проект, не дать возникающим
проблемам накопиться и превратиться в угрозу проекту в целом. Собственно,
необходимость соответствующих адаптационных корректировок, как раз и
делает необходимым отказ от авторитарного пути модернизация.
Но одновременно, следует указать, что отказ от «большого»
интегрального проекта создает не меньшие угрозы негативного кумулятивного
эффекта, связанного с известной в институциональной теории проблемой
комплиментарности преобразований. Локальные преобразования, не связанные
142
целостной концепцией, единым представлением о характере проводимых
преобразований, могут заглохнув в одном звене, вызвать при этом «цепную
реакцию» недоверия. В результате могут оказаться подорваны реформаторские
усилия не только на данном конкретном направлении, но и в смежных секторах,
а то и во всем обществе.
Также, следует иметь в виду и исторический опыт реализации идеологогенетической парадигмы. Выше мы уже видели приведенный Карлом Поланьи
пример идеологически обоснованного ограждения рыночной модели от любого
государственного вмешательства. Этот исторический опыт убедительно
показал, что идеологически вдохновленный подход, ограждающий
генетическое, «естественное» развитие, также как и авторитарные модели,
страдает нарастающим отрывом от практических нужд. В целом, можно
заключить, что идеолого-генетический подход связан, по меньшей мере, с тем
же уровнем кумулятивных рисков, что и модернизационные проекты, не
обеспечивая при этом ответа на кардинальные вызовы России.
Результат нашего анализа альтернатив модернизационного
развития оставляет по существу единственную альтернативу –
рационально-генетическую парадигму.
Для того, чтобы оценить препятствия, стоящие на пути
модернизационного проекта, прежде всего, динамичного социальноэкономического
развития страны, выявления основных факторов,
определяющих характер этого развития, Совет по национальной стратегии под
руководством автора Доклада провел масштабное экспертно-модельное
исследование с участием ведущих экспертов /2/.В нем были проанализированы
факторы, наиболее существенно влияющие на темпы и качество
экономического роста - важного, хотя и не единственного индикатора
модернизационного проекта.
Исследование показало, что основные препятствия для динамичного
развития отечественной экономики: слабость государственной поддержки
институциональных норм; неопределенность и непоследовательность
государственной экономической политики. Имитационные исследования с
использованием созданной модели показали, что устранение этих «барьеров»
открывает новые возможности для повышения темпов экономического роста.
Таким образом, главная проблема модернизации – новое качество
государства.
Сегодня, когда обсуждаются пути комплексной модернизации, как
экономического механизма России, так и необходимых для нее социальнополитических институтов, все яснее, что прежний путь навязанной идейно
вдохновленной или авторитарной модернизации ведет в тупик.
Назрел стратегический поворот к иной, рационально-генетической
парадигме, к модернизации снизу. Этот выбор носит не только негативный
143
характер: иные парадигмы были отброшены в результате нашего анализа. Здесь
имеются веские позитивные аргументы.
Выше мы показали, что модернизационный проект должен
основываться на рациональном анализе актуальных проблем развития нашей
страны, на их демократическом обсуждении, на широком консенсусе
относительно целей и задач такого проекта, а также на генетически
ориентированной
институциональной поддержке инициативы различных
социальных субъектов.
Без такого поворота – нет шанса на выживание России в условиях
жесткой глобальной конкуренции. Модернизация снизу – не гарантия легкого
успеха. На этом пути много проблем, но главное преимущество
модернизации снизу - шанс избежать тотального отчуждения государства
от общества, не доводить локальных проблем развития до
полномасштабного кризиса, угрожающего будущности России.
Литература:
/1/ Граф П.А. Валуев. Дума русского во второй половине 1856 года. Революция
против свободы. Сборник/ Составитель Дискин И.Е. М.2007. C.58.
/2/Государство и бизнес: союз за национальную модернизацию. Доклад Совета
по национальной стратегии. М.2004. www.strategeia.ru
2.4. Национально-демократическая модернизация: сущность и
противоречия.
Прежде всего, следует рассмотреть социальные предпосылки для смены
парадигмы развития - условия перехода к органичному модернизационному
проекту.
Сегодня у России действительно есть шанс на перемену участи. Прежде
всего, появилась «Новая Россия». Именно в этих кругах из анализа практики
жизни растет понимание, что складывающаяся сегодня система – тиски для
инициативы и предприимчивости, для инновационного и технологического
развития – необходимых условий для требуемого модернизационного прорыва.
Консервативный запрос на стабильность – отнюдь не стремление к застою, а
стремление к развитию без кризисов, без существенных рисков утраты
существующего, столь хрупкого благополучия. В них нарастает стремление к
эволюции существующей системы, при ясном понимании ее недостатков. Таким
образом, базовые характеристики «Новой России» принципиально совпадают с
критериальными требованиями рассматриваемой парадигмы: рационализм,
демократизм, эволюционно-генетические ориентиры.
Поворот к модернизации снизу немыслим, как мы видели, без развития
демократии в России. Плакальщики по ее судьбам слепо игнорируют тот факт,
что сегодня, впервые в нашей истории, для нее сложились реальные
144
предпосылки. Раньше лишь «потемкинские деревни», сегодня шанс на
работающую систему. Опора на интересы «Новой России», смена модели
модернизации могут претворить этот исторический шанс. Демократический
тренд России, при всех противоречиях, реальная тенденция, базирующаяся на
наполнении формальных институтов реальным социальным содержанием,
влиятельными социально-экономическими и, соответственно, политическими
интересами.
Снизилось влияние радикальной интеллигенции - извечного генератора
российского радикализма. Ее жертвенность, неколебимая убежденность,
жесткое противостояние власти долго служили источником нравственного
влияния, права быть «учителями народа». Недаром, в России революция много
легитимней стабильного государства. Сегодня это в прошлом. Надежный
индикатор – падение популярности «Яблока», хранителя этих традиций.
Возрос, доставшийся дорогой ценой политический опыт большинства.
Многие аналитики фиксируют значимую взаимозависимость между
электоральными предпочтениями и интересами голосующих социальных групп.
Высокий статус социальной справедливости – одной из наиболее
значимых ценностей - не только дань историческим традициям нашего народа.
Предельная несправедливость сегодняшнего социального устройства - источник
напряжений для всех, кто не утратил нравственного чувства. Также сказывается
хорошо известный закон социального развития («закон де Токвиля»), когда рост
благосостояния в обществе, сопровождающийся углублением социальной
дифференциации, ставит проблему справедливости раздела «национального
пирога» в центр национальной повестки дня. Демократическая по своему
характеру модернизация неизбежно превратит справедливость в жесткий
критерий всех ее ориентиров и проектов.
Новая актуализация социальной справедливости – не возврат ни к
советской уравнительности, ни, тем более, к шариковскому «отнять и
поделить». Исследования подтвердили, что общество уже готово к новому
пониманию справедливости, «справедливости развития»: бедным – защиту;
активным - поддержку; богатым – закон /1/.
Все это означает, что в рамках новой модели модернизации, опирающейся
на новое понимание социальной справедливости, уже не так велик шанс
скатиться к безоглядным радикализму и популизму – главным, как показывает
история, опасностям на таком повороте.
Не все безнадежно и наверху. В действиях Президента все отчетливей
просматривается подлинный демократизм - ориентация на запросы
большинства; реализм, стремление к социально-политическому компромиссу.
Заметно и его стремление к диалогу с обществом. Общественная палата –
наиболее заметная площадка для диалога власти и общества.
В то же время налицо и авторитарные тенденции – неразрывные с
привычным ходом модернизации.
145
В регионах также разнопутье. Есть примеры активного диалога тамошних
властей, бизнеса и активного люда. Чаще же, даже у искренних реформаторов,
стремление все подмять, держать в руках. Дают себя знать опасения дать
простор «неуправляемой стихии», утратить контроль над ситуацией.
Все эти предпосылки – лишь шанс. Использование его – высокое
искусство политического реализма. Но даже гениальное исполнительское
мастерство не заменит глубокого и ответственного анализа проблем и задач
нового модернизационного проекта.
Ключевой элемент нового модернизационного проекта – смена базовых
механизмов общественного развития, осознанный отказ от модернизации
«сверху», полагающейся на мудрость и всесилие власти, на всепобеждающую
силу «единственно верной» идеологической доктрины.
При анализе задач нового модернизационного проекта следует учитывать,
что при пока еще слабом гражданском обществе, ведущим инструментом
преобразований остается государство. Опыт показывает, что идеологически
навязанный или вызванный социальным распадом вакуум государственной
власти немедленно заполняется криминалитетом и коррумпированным
бизнесом. Но при новом подходе и власть - лидер реформ, реализующих эти
реформы на принципах демократической модернизации, не может действовать в
одиночестве, в отрыве от народной поддержки.
В рамках стратегического поворота к новым принципам модернизации
важно осознанно ликвидировать монополию государства на определение целей
и задач развития, преодолеть его отчуждение и изоляцию от реальной жизни
общества. Важно установить партнерские отношения между государством и
гражданским обществом.
Как мы уже отмечали выше, необходимое условие успеха
модернизационного проекта - идейно-политическая и нравственная
консолидация общества, сплочение его, как на традиционных для нашей
страны, так и вновь усвоенных ценностях, расширение национального
консенсуса. Речь не идет о новом издании руководящей и направляющей
идеологии – надежной опоры авторитарного переустройства «сверху» (кстати,
прямо запрещенной действующей Конституцией). Консолидация и
нравственно-этическое сплочение
- прочная опора для эффективного
функционирования общественных и государственных институтов, легитимации,
преодоления взаимного отчуждения государства и общества. Без такого
сплочения у России нет даже шанса на динамичное развитие, на достойный
ответ жестким историческим вызовам.
Национальная консолидация неразрывно связана с упрочением и
расширением общенационального консенсуса. Контуры этого консенсуса не
могут определяться лишь «Новой Россией» и даже сторонниками
146
существующей власти, хотя, очевидно, что их позиции ближе к ядру этого
консенсуса. Тем не менее, при построении модернизационной коалиции
необходимо учесть и мнение национально ответственной оппозиции с тем,
чтобы на этой, более широкой социальной основе упрочить легитимность
российских государственно-политических институтов.
В пользу такой возможности говорит то, что в стране уже сложился
консенсус всех электорально значимых политических сил по ключевым
проблемам социального функционирования. Представительная демократия и
рыночная экономика, например, не являются больше предметом социального
противоборства, как это было еще относительно недавно. Эта тенденция
становления общенационального консенсуса означает, что сегодня возможно
дальнейшее расширение рамок национального консенсуса.
Прежде всего, это касается включения в него ценности социальной
справедливости. В послании Федеральному Собранию Президент В.В. Путин
уже отметил, что социальная справедливость, в ее обновленном понимании,
является одной базовых ценностей современной России. В ситуации, когда
проблемы социальной справедливости выходят на первый план многие
политические силы взяли лозунги социальной справедливости на вооружение.
Задача – последовательно реализовать эту ценность через комплекс
модернизационных проектов, положить ее в основу практической деятельности
государственных институтов.
Реально включение в национальный консенсус и ценности патриотизма.
Патриотический консенсус включает суверенитет страны, занятие Россией
своего места в клубе великих держав, отстаивание принципов справедливого
мироустройства и международного права; динамичное экономическое и
социальное развитие, основанное на
социальной активности,
предприимчивости и национальной ответственности. И на этом направлении
расширения границ национального консенсуса имеются позитивные сдвиги.
Под влиянием общественных настроений практически никакая реальная
политическая сила уже не рискует выступать не то что с антипатриотическими,
но даже с космополитическими лозунгами.
Ориентация нового российского модернизационного проекта на ценности
демократии, социальной справедливости и патриотизма, а также ключевая роль
государства в реализации этого проекта, позволяют охарактеризовать его как
национально-демократический. Здесь, учитывая этническую коннотацию
слова «национальный», следует специально оговорить его использование в
данном определении, идущее от слова «нация».
В рамках рационально – генетической ориентации модернизационного
проекта его генетическая компонента неразрывно связана с демократической
ориентацией, которая является необходимой предпосылкой для генетического
147
типа развития. Рациональные же ориентиры модернизационного проекта
требуют более содержательного рассмотрения.
Тезис о демократическом характере модернизационного проекта, наряду с
характеристикой механизмов формирования и реализации государственной
власти, также указывает на ценности демократизма и социальной
справедливости как на содержательные ориентиры этой власти. Рациональный
подход к анализу вызовов и проблем, стоящих перед нашей страной, приводит
нас к выводу о тесной связи задач модернизации с национальногосударственными интересами страны. В таком понимании национального, как
уже было отмечено, нет этнической коннотации. При этом нужно сразу же
отграничить национально-демократическую модернизацию от разного рода
«националистических» проектов.
Для смешения, действительно есть основания, связанные с общей
ориентацией на национально-государственные интересы. Более того, как мы
отмечали выше, большинство модернизационных проектов несли на себе
отпечаток
национализма,
обеспечивающего
социально-политическую
консолидацию, способность преодолевать трудности переходного периода.
В тоже время национализм в модернизирующихся
странах обладает
склонностью к проблематизации этничности, обострению межэтнических
противоречий. Часто именно это обострение становилось барьером на пути к
успеху модернизационных проектов. Проект, ориентированный одновременно
и на ценности демократизма вместе с социальной справедливостью, одной
стороны, и на национально-государственные интересы России, с другой, ни по
принципиальным, ни по рациональным соображениям, как это вполне очевидно,
не может себе позволить заигрывания с «демонами этничности». Здесь жесткое
отграничение от «националистических» проектов.
Одновременно, необходимо отграничение этой концепции и от
«демократической модернизации», предлагаемой отечественными либералами.
При сходстве названий, различия сущностны. Во-первых, у них отсутствует
рефлексия авторитарного характера проводимых прежде, да и сегодня реформ.
Во-вторых, налицо либеральная идеологическая предзаданность при оценке
реформаторских проектов, связанная с априорным предположением о полной
рациональности субъектов хозяйственной и социальной жизни. Это позволяет
охарактеризовать эту позицию скорее как либерально-аристократическую, но,
отнюдь, не демократическую. Так, концепция дебюрократизации экономики,
при многих своих достоинствах, возлагала чрезмерные упования на
возможности потребителей адекватно оценивать качество продукции/2/.
И это притом, что те же авторы подробно излагают концепцию
выращивания институтов, которая в своих базовых позициях совпадает с
позицией автора, еще четверть века назад сравнивавшего генетическую
148
ориентированных реформаторов с «садовниками», которые, используя
жизненные силы полезных растений, всемерно стремятся удобрить и
культивировать почву, не пренебрегая при этом возможностями прививок,
подрезок и т.п.» /3/.
В практическом реформировании теория оказалась заложницей
идеологии. Либеральное отбрасывание государственного регулирования, не
скомпенсированного необходимыми институциональными мерами, всегда
приводит к ухудшению положения «слабейших», наименее информированных и
защищенных
субъектов.
Другим
ярким
примером
«либерального
доктринерства», лишенного социальной перспективы, явилась муниципальная
реформа. Ее благородные интенции расширения народного самоуправления
соединенные с унификацией моделей муниципий, с нежеланием считаться с
многообразием условий реальной жизни, привели к тому, что наиболее
активные лидеры муниципальных образований оказались втянуты в острые
конфликты с региональными лидерами, не желавшими делиться финансовыми
ресурсами. В результате под ударом, без поддержки оказались наиболее
активные муниципальные лидеры, поддерживающие их слои и группы.
Эти отграничения показывают, что реальная альтернатива, отвечающая
насущным нуждам страны, состоит в разработке проекта национальнодемократической модернизации, опирающегося на искренний диалог общества
и государства; на широкий патриотический консенсус и национальную
консолидацию; баланс интересов и притязаний широкого спектра социальных
групп; на последовательный федерализм.
Вполне очевидно, что разработка такого проекта – масштабная задача,
требующая объединения большого числа специалистов, представляющих
разные области знания, но уже сегодня можно дать характеристику этого
проекта через формулирование его исходных принципов.
Принципы национально-демократической модернизации:
1 органичность, реализация модернизационного проекта с учетом
социально-исторических
ограничений,
накладываемых
предшествующими
трансформационными
и
социокультурными
изменениями, глобальными процессами, возможностями всей системы
социальных институтов;
2 социальность развития, опора на развитие «человеческого
и
социального капитала»; создание благоприятных возможностей для
проявления трудолюбия, социальной активности и предприимчивости;
3 национальная консолидация, широкий национальный диалог,
обеспечивающий согласование интересов государства, различных слоев и
групп общества; соразмерность частных интересов с насущными
149
потребностями страны, с требованиями ее динамичного и органичного
развития;
4 демократизм, последовательное следование требованиям политически
представленного
большинства
населения;
уважение
интересов
меньшинств, стремление к учету этих интересов;
5 реализм, опора на наличные и потенциально доступные материальные и
социальные ресурсы, учет реальных институциональных условий
развития государства и общества;
6 историзм и преемственность,
учет исторических и культурных
традиций, ценностей и особенностей страны, ее народов; осознание
ответственности за исторические судьбы Отечества;
7 народность, глубокое понимание и уважение характера жизни народа, его
норм и традиций; ценностей обыденной морали, которыми
руководствуется в своей жизни большинство населения;
8 национальная
ответственность
государства,
осознание
его
исторической ответственности за судьбы нашего Отечества; гармонизация
частных интересов в систему национальных приоритетов страны.
Эти принципы, естественно, представлены в качестве предмета для
дискуссии среди тех, для кого актуальна проблема национальнодемократической модернизации. Вынесение их на обсуждение - стимул для
заинтересованного профессионального диалога.
Предваряя грядущую критику, следует отметить, что эти принципы
внутренне противоречивы, также, впрочем, как противоречива национальнодемократическая модернизация, да и сама жизнь.
Серьезное противоречие кроется, прежде всего, в трудном согласовании
модернизационных ориентиров, с одной стороны, и демократических методов
их реализации, с другой. Хорошо известно, что демократические институты
достаточно слабо ориентированы на решение долгосрочных проблем необходимой составной части масштабных модернизационных проектов.
Именно это их свойство часто становилось основанием для авторитарных
искусов. Однако практика реализации модернизационных проектов показала,
что подобные проекты, не пользующиеся прочной социально-политической
поддержкой, редко доводятся до конца. Также авторитарные проекты, как было
показано выше, приводят к неорганичности, глубоким противоречиям, а, затем,
и к контрреформам. Развитие по принципу «реформа – контрреформа» из-за
своей реверсивности и огромных социальных издержек суммарно вряд ли
эффективно в долгосрочной перспективе.
Это противоречие демократической модернизации накладывает
дополнительное ограничение на характер разрабатываемого модернизационного
проекта – ориентация на последовательное улучшение ситуации, не допуская
длительных периодов ее ухудшения, подрывающих социально-политическую
поддержку реформ. Если использовать математическую метафору, то проект
150
должен быть ориентирован не на глобальную оптимизацию, а на
последовательную серию улучшающих общий критерий локальных
оптимизаций.
Другое противоречие национально-демократической модернизации:
столкновение прогрессизма с традицией. Эта проблема также хорошо известна в
практике модернизационных проектов. Слишком часто прогрессисты
пренебрежительно, а то и с глубоким презрением относились к традиционным
ценностям и верованиям большинства, к традициям народной культуры.
«Прогрессоры» (по выражению братьев Стругацких) или культуртрегеры (по
терминологии начала XX века) вели себя как в покоренной стране. Это быстро
подрывало доверие к лидерам реформ и оставляло им выбор: сворачивание
реформ или жесткое подавление сопротивления. По известному выражению
И.В. Сталина: «оба хуже».
Это противоречие также накладывает ограничение на характер и на
траекторию модернизационного проекта. В его рамках дожжен быть наложен
жесткий запрет на любые проекты, оскорбляющие актуальные ценности
значимых социальных групп. Если бы наши «реформаторы» следовали бы
этому принципу, то они никогда бы не решились на такой способ проведения
«монетизации льгот», который многими представителями старшего поколения
был воспринят как попытка «монетизации» смысла их жизни. Предохранитель
- опережающая социально - этическая экспертиза.
Траектория модернизационного проекта также должна следовать
принципу «политики разгона»/4/.
Это означает, что на каждом шаге следует предпринимать специальные
меры по наращиванию социальной поддержки, «перетаскивания» на позиции
поддержки реформистских проектов еще нейтральные, но готовые к адаптации
слои и группы. Без достижения же такой поддержки нужно «годить» (по
известному выражению М.Е Салтыкова – Щедрина). Соответственно,
модернизационные проекты должны реализовываться по мере формирования
соответствующей поддержки. Это накладывает серьезные ограничения на
темпы преобразований. Однако кажущееся промедление оказывается более
эффективным, чем влезание в рассмотренный выше, безнадежный цикл
«реформа – контрреформа».
Социально и, следовательно, национально ответственная модернизация
требует огромного социального такта, мониторинга социальной поддержки
реформ. Дело здесь не должно ограничиваться лишь изучением общественного
мнения. Оно всегда несколько демонстративно и парадно, отражает
доминирующую
социальную
мифологию.
Нужно
более
глубокое
проникновение в механизмы социальной поддержки, оценивать ее градации,
выделяя позиции активной, деятельной поддержки и пассивно-нейтральные,
сторонники которых пусть и без одобрения, но все же готовы терпеть или
пережидать изменения.
151
Если реформы способны принести выгоды таким группам, то группы
поддержки будут пополняться представителями прежних «нейтральных» и
превращаться в большинство, закрепляющее итоги реформ.
Но все же, несмотря на все эти, охарактеризованные выше ограничения,
сложившиеся социальные предпосылки создают достаточные возможности для
реализации масштабного проекта национально-демократической модернизации,
способного решить ключевые проблемы страны, ответить на внешние и
внутренние вызовы, стоящие перед Россией.
Литература:
/1/ Национальная повестка дня и национальная стратегия: контуры
преемственности. Доклад Совета по национальной стратегии. Дискин И.Е., рук.
авторского коллектива. М.2006. // «Сообщение» №4. 2006 С.с. 45-46.
/2/Институты: от заимствования к выращиванию. Опыт российских
реформ и возможности культивирования институциональных изменений. Я.И.
Кузьминов, В.В. Радаев, А.А. Яковлев, Е.Г. Ясин. М. 2005.C.42-43.
/3/Дискин И.Е. В путах возомнившего разума.//Общественные науки.
1990.№4.Сс.10.
/4/ Россия: социальная доктрина переходного периода и концепция
программы действия. М. ИСЭПН РАН. Дискин И.Е., Римашевская Н.М. С.21
152
3.
Задачи национально – демократической модернизации.
3.1. Характер переходного периода.
Для стратегического поворота в развитии России необходимо, прежде
всего, глубокое осознание пагубности того характера развития, которое
неоднократно приводило нашу страну в тупик, к острым общественным
катаклизмам и революциям. Без этого продуктивные реформы вновь и вновь
будут подменяться поиском «передовых» образцов для заимствования. Нам
нужно не насильственное возведение придуманной страны, а мобилизация всех
реально имеющихся возможностей для взращивания России, которая возможна
и которая сможет дать адекватный ответ современным историческим вызовам.
В ходе широкой национальной дискуссии важно донести до образованной
и активной части общества пагубность концепции идейно вдохновленного
«воплощающего развития», существо и значение насущного стратегического
поворота в модели развития нашей страны.
Начавшийся поворот к реализму в проведении реформ, учет в них
жизненных реалий пока
носит непоследовательный и противоречивый
характер. Во многих решениях (пенсионной, административной реформах,
«монетизации льгот») налицо признаки либерального доктринерства,
недостаточного учета социальной практики, позиций и ожиданий различных
групп населения. Главная причина неуспехов - проведение преобразований на
принципах либерально-авторитарной модернизации. Неизбежная плата за
такой подход - слабая связь с требованиями жизненной практики, трудности в
оценке социальных последствий проводимых реформ - обратной связи между
объектом и субъектом реформирования. Все это, как уже отмечалось, лишает
реформы подлинного социального содержания - делает либеральноавторитарное
реформирование
бессодержательным.
Осознание
концептуальных корней дефектности современного реформирования –
необходимая предпосылка перехода к подлинно содержательному
реформированию, к национально-демократической модернизации.
Наивно было бы рассчитывать на мгновенный переход к такой
модернизации, к модернизации снизу. Такой переход означал бы революцию.
Сегодня ее призывают «буревестники» («буря, скоро грянет буря») российские радикалы и их западные друзья. Против - и российские элиты, и
большинство населения. Их вряд ли удастся раскачать. Спасибо Саакашвили и
Ющенко с Тимошенко за наглядный пример. Но если революционный кошмар
все же станет явью, это крах России, ее независимости и целостности. Это путь
по сужающейся спирали. На каждом революционном витке терялся огромный
кусок страны.
Но даже если бы революция одержала успех – это все равно не лекарство.
Революция – возврат к авторитарной модернизации (сменится лишь субъект и
идеология). Вновь понадобится много времени и интеллектуальных усилий для
153
осознания причин дефектного, бессодержательного реформирования, к
воссоединению реформ с требованиями жизненной практики. Дорога
революции – «не ведет к храму». Этот путь, также как и «бессодержательный
либерализм», ведет в тупик. Нужен эволюционный переход к новой модели
модернизации.
Эволюционный переход к национально-демократической модернизации
предполагает определенный переходный период, в течение которого будут
сосуществовать, как элементы действующих подходов, так и «ростки» нового.
Хорошо известно, что подобные «переходные» периоды всегда противоречивы,
создают путаницу в умах и предпосылки для «срыва», конца перехода к новой
модели модернизации.
При этом скомпрометировать новый курс легче легкого. Достаточно
отдать дело в руки имеющегося государства. Наше современное государство
«заточено» под модернизацию сверху. Вся властная вертикаль настроена на
доведение до исполнителей спускаемых сверху задач, на контроль за их
исполнением. Но при этом во властных структурах почти не видно
озабоченности слабой поддержкой инициатив снизу.
Такое положение обусловлено не только длительной модернизационной
традицией, но и тем, что вертикаль власти является источником социального
статуса отечественных чиновников, при отсутствии иных (зарплата, уважение в
обществе и т.п.) статусных признаков. Складывается довольно прочный
социальный механизм, при котором государственные структуры готовы
имплантировать отдельные методические элементы, повышающие локальную
эффективность, но совершенно не готовы к смене принципов модернизации.
Вполне очевидно, что подобная социальная система не может быть просто
разрушена. Это мы проходили. Дефицит легальной власти заполняется
криминальными разборками, коррупционным беспределом, социальным
распадом. Значит выход один – запуск социальных технологий эволюции
государственной системы управления, ориентированной на смену парадигмы
модернизации, на модернизацию снизу.
Исходный пункт успешного переходного период - широкий
национальный диалог относительно существа переходного периода, задач
национально-демократической модернизации, наиболее актуальных проблем
развития страны. Вопрос о смене модели модернизации должен стать центром
этого диалога. Необходимо общее понимание, что только модернизация снизу,
подкрепленная идейной консолидацией (не путать с идейной мобилизацией),
даст шанс на прорыв.
Судьба демократии и модернизации со всей очевидностью зависит от
прочного союза государства и общества. Но вполне очевиден вопрос: как
государство, не пользующееся доверием общества, сможет наладить диалог с
ним, выстроить систему содержательных коммуникаций? Как, в свою очередь,
активная и ответственная часть общества, не сильно доверяющая государству,
154
сможет создать прочный политический блок с государственникамипрогрессистами?
Более того, точно также неясно как избежать рецидивов радикализма
активной части общества. Дефицит реализма и практичности в общественной
критике – неизбежный результат отторжения общества от участия в
управлении. Но этот же дефицит дает «государственникам» индульгенцию на
игнорирование общественной критики. Складывается цепная реакция
антидемократизма: недоверие к государству провоцирует аффектированную
критику действий власти. Власть же получает дивную возможность указывать
на отсутствие ответственного партнера по диалогу.
Но мостки диалога все же прокладываются. Реализация национальных
проектов создала зачатки такого диалога. Как только верхи повернулись к
насущным проблемам страны, им стало не до доктринерства. Понадобились
знание реалий, поддержка бизнеса, региональных и местных элит. Результат –
значительные перемены в содержании диалога власти и общества, в способе
общения с экспертным сообществом, в способе обсуждения задач и методов
реализации национальных проектов.
Еще острей нужда в диалоге при исправлении унитаризма муниципальной
реформы. Налицо объективные предпосылки союза верхов, опасающихся роста
напряженности, и местного люда, настроенного на обустройство жизни. И
власти и общественности следует отдавать себе отчет в цене вопроса. Провал
муниципальной реформы – крест на перспективах демократизации и
органичной модернизации.
Выход - широкая общественная коалиция в
поддержку муниципальной реформы. На заседании Общественной палаты,
посвященном муниципальной реформе, были сформулированы принципы
корректировки этой реформы – база для широкой коалиции.
Все эти обстоятельства превращают национальный диалог в ключевой
элемент обсуждаемого переходного периода, более того, позволяют
характеризовать этот период как модернизацию на основе национального
диалога/1/.
Переход к модернизации снизу состоит из множества конкретных мер,
объединенных общей логикой всестороннего стимулирования активности,
поиска ее новых источников. Вполне очевидно, что главная проблема –
механизмы отбора требуемых мер.
Одна из главных задач в этой связи - преодоление «бессодержательного
либерализма». Такое преодоление является, наряду с национальным диалогом,
второй приоритетной задачей переходного периода. Эта задача тесно связана с
преодолением ложного прагматизма, сосредоточенного исключительно на
предметно-инструментальном подходе. Его лозунг: «нам не нужны общие
рассуждения, нам нужны конкретные рекомендации». В результате сложная
проблема, требующая анализа системы взаимосвязей и взаимовлияний,
сводится к набору простых бюрократических задач, к контролю небольшого
155
числа легко измеряемых параметров (все, что трудно измерить, отметается как
неподдающееся контролю). Здесь, как в анекдоте: «ищут, не там, где потерял, а
под фонарем». Но такая ложная прагматизация приводит к тому, что набор
выбранных мер в своей совокупности не решает насущной проблемы.
Например, вполне очевидно, что рост продолжительности жизни
населения в наших конкретных условиях связан с кардинальным снижением
алкоголизации населения. На сей счет имеется четкое доказательство. Скачек
роста продолжительности жизни в нашей стране пришелся на период
горбачевской борьбы с пьянством. «Динамика продолжительности жизни
россиян – зеркальное отображение динамики потребления алкоголя»/2/.Но эта
комплексная проблема трудно сопрягается с задачами ведомства, отвечающего
за здравоохранение.
Другой
пример
разницы
между
привычным
предметноинструментальным, «сетевым» подходом и проблемным. Долгое время
ставилась задача обеспечения сирот местами в детских домах. Но как только во
главу угла была поставлена проблема социализация таких детей, подготовки их
к самостоятельной жизни, то сразу же в поле зрения власти попали
региональные эксперименты. Там семьям, готовым усыновить сирот или взять
их на попечение, выделяли часть соответствующих бюджетных средств.
Результат – ликвидация детских домов в этих регионах, и, вдобавок, экономия
бюджетных расходов. Главное же – благоприятные условия воспитания детей,
решение крупной социальной проблемы.
Как только цель преобразований берется не из догматической теории, а из
содержательного анализа социальной, экономической и научно-технической
проблемы, сразу же меняются подходы к ее достижению. Административный
подход оказывается малопродуктивным. На авансцену выходят социальные
технологии. Здесь раздолье для проектного метода. Сегодняшние же попытки
встроить проектный метод – «яркая заплата» на рубище власти
безапелляционных указаний.
Достаточно взглянуть на перечень параметров, которые предлагаются для
оценки «конечных результатов» деятельности министерств и ведомств, чтобы
увидеть их близкое родство с госплановскими методическими указаниями.
Часть закамуфлирована, но родство очевидно. Общность подходов – рождает
близкие показатели.
Следует отдать должное, за последние годы использование предметноинструментального подхода позволило существенно повысить качество
решения многих задач бюджетно-финансовой сферы. В
результате
существенно возрос контроль за использованием бюджетных средств. Бюджет
больше не объект наглого расхищения. Но такое совершенствование - наладка
микроскопа, используемого для забивания гвоздей. Качество инструмента
должно соответствовать уровню задач.
156
Анализ большинства документов, претендующих на концептуальный
статус (например, Концепции развития информационного общества,
подготовленного экспертами Совбеза), выявляет в них отсутствие признаков
концептуальности: исходных принципов, логики в выборе приоритетов,
комплекса условий их реализации. Очевидно, что подобные документы - дань
моде и не рассчитаны на практическое использование.
Альтернатива предметно-инструментальному подходу – подход
проблемный, видящий совокупность процессов и противоречий,
породивших современную ситуацию, выделяющих ключевые элементы,
сохраняя при этом их целостность и связность.
В ходе переходного периода крайне важно нарабатывать опыт подлинной
концептуализации, расширения социальных горизонтов анализа масштабных
проблем развития. В этом смысле Национальные приоритетные проекты
являются почти идеальным полигоном для решения такой задачи. Их
несомненная социальная актуальность, относительная изолированность от
традиционной системы управления, наличие более широких экспертных
возможностей создает предпосылки для широкого проблемного подхода.
Одновременно, этот полигон создает возможности генерализации полученного
опыта реформирования.
В ряду задач переходного периода одна из приоритетных формирование кадрового потенциала, способного к новым подходам. Без ее
решения рушится вся конструкция. Дело не в отсутствии таких кадров. Они
были и в недрах советской системы, их стало много больше за последние годы.
Дело в том, что ложный прагматизм, разгул «специальных интересов» в
государственных органах сильно повымели из них подлинных специалистов,
способных к широкому проблемному, но одновременно к содержательному, а
не схоластическому подходу, отстаивающих при этом государственный
интерес. Те же, кто отвечают этим высоким критериям служения, зажаты
бюрократическим механизмом и живут надеждой, что их таланты будут все же
востребованы.
Много экспертов, потенциально способных стать частью обновленного
государственного механизма, работают в научных, частных и некоммерческих
организациях. Здесь, напротив, сказывается отсутствие практического опыта
государственной службы, недостаточный реализм, способность отграничить
желаемое от возможного. Для их вовлечения в обновленные государственные
структуры нужно терпение и благожелательная помощь, питаемые искренним
желанием повышения качества государства. Невостребованность такого
кадрового потенциала
губительна. Она питает как радикализм
невостребованных, так и утрату ими квалификации, умения не только классно
анализировать, но и практически реализовывать плоды своих умствований.
Выход – постановка качественно новых задач, даже не новых, а
осмысленная реализация уже поставленных властью задач переориентации
157
государственной машины на управление по конечным результатам. Это станет
моментом истины. Неспособность «соответствовать» этим задачам будет
вышибать «слабые» звенья, разрывать фронт сопротивления реформам.
Одновременно конкуренция, появление новых элементов госуправления будет
создавать «очаги поддержки», расширять фронт перемен.
Одновременно проблемный подход к определению задач государства
меняет само отношение последнего к содержанию управления. Министерства
призваны реализовывать такой подход и, основываясь на его результатах,
готовить реалистичные и практичные законопроекты. Для этого они должны
будут сосредоточиться на выявлении насущных проблем и противоречий
социальной и хозяйственной практики, анализе альтернатив, поиске
комплексных решений. Это должны быть подлинные альтернативы, выбор
между которыми и составляет сущность стратегического управления. Тогда и
Основные направления, принимаемые правительством,
перестанут быть
перечислением через запятую всех благородных устремлений, а станут
результатом анализа реальных противоречий развития страны, выбором
национальных приоритетов.
Ясная формулировка приоритетов позволяет сфокусировать инициативу
«низов» на их решении. Кардинально должно возрасти значение различного
рода конкурсов и грантов, выделяемых на поиск решений приоритетных задач.
Важным критерием деятельности исполнительных органов должна стать
поддержка разного рода инициатив и новаций, их обобщение и рекомендации к
широкому использованию.
Все эти создают шанс на преодоление глубокой оторванности процесса
управления от жизненных реалий, от нужд страны и общества.
Проблемный, общесоциальный подход связан с преодолением еще одной
нашей детской болезни – боязни издержек. Достаточно кому-то сказать о
возможности негативных последствий, и вопрос дальше не обсуждается.
Появилась даже ловкая бюрократическая игра. Если хотят «задробить» какоелибо предложение, сразу же указывают на возможность коррупции.
Вменяемому эксперту ясно, что любой разумный проект связан как с
позитивными результатами, так и с издержками. Неумение соизмерять выгоды
и издержки приводит либо к топтанию на месте, отказу от многих
перспективных проектов, либо к изначальному утаиванию возможных
негативов, затаптыванию тех, кто с ними «вылезает». Нужно ясно осознавать
эту проблему и не заметать пыль под ковер, а быстро нарабатывать методы
сопоставления выгод и издержек предлагаемых проектов.
Императив,
непосредственно
связанный
с
демократизмом
и
справедливостью, сопоставление положения получателей выгод и слоев,
несущих бремя издержек, с тем, чтобы обеспечить последним приемлемые
компенсации.
Собственно
одно
из
преимуществ
демократической
модернизации как раз и состоит в том, что здесь возможен открытый диалог и
158
реализация справедливых процедур, обеспечивающих баланс выгод и издержек.
Отсутствие же такой работы стало источником социальных напряжений при
«монетизации льгот» и сильно сказывается сегодня, при проведении
муниципальной реформы.
Переход государства к проблемному анализу результатов его
деятельности – необходимое условие для трансформации системы управления,
ориентации ее на задачи демократической модернизации. Главная проблема в
том, как организовать эту работу. Здесь не сработают рутинные формы. Даже
если привлеченные эксперты наработают что-либо действительно оригинальное
и полезное, результаты, как было не раз, либо проигнорируют, либо извратят до
неузнаваемости.
Прямой резон воспользоваться иноземным опытом - создать
Президентскую комиссию по данному вопросу. Важно только избежать
привычных номенклатурных подходов. Одновременно хорошо бы, чтобы
Российский гуманитарный научный фонд выделил крупные гранты по этой
проблематике. Сопоставление результатов разных коллективов, подготовка
итогового доклада Президентской комиссии сильно продвинет наше
государство к самоосмыслению, сдвинет с мертвой точки переход к решению
задач национально-демократической модернизации.
Одновременно работа такой Комиссии поможет преодолеть кадровый
голод. В ходе ее работы неизбежно выдвинутся homo novus, которых можно
будет продвигать на важные государственные посты. Все можно сделать, была
бы политическая воля и содержательно понимание целей.
Но выработать новые цели и критерии полдела. Для их реализации нужна
новая
государственная
машина.
Откуда
она
возьмется?
Опыт
Административной реформы уже достаточно убедительно показал, что
проблема создания государственной системы, способной к реализации
новых подходов, не сводится к рисованию «квадратиков» и прописыванию
функций каждого из них. Прежде всего, авторам этой реформы оказались
недоступны главные изъяны существующей системы управления: слабость
обратных связей и отсутствие проблемного подхода. Для них важнее оказалась
формально-правовая стройность системы государственного управления. В силу
этого Административная реформа превратилась в бюрократическую игру по
разграничению полномочий (полезную, но отнюдь не решающую). Вновь: по
форме правильно, а по существу издевательство.
Каждый, кто знаком с исходными позициями Р. Макнамары –
родоначальника практики создания современных систем государственного
управления, «заточенных» под конечный результат, знает, что разделение
этажей управления изначально задумывалось как раз под проблемный и
предметно-инструментальный подход, соответственно. Но непонимание
принципиального различия задач министерств, с одной стороны, и агентств и
служб, с другой, привело к невозможности четкого разведения предметов
159
ведения. При перемешивании содержательных задач неизбежен результат:
борьба за единственно значимый ресурс – контроль над финансовыми
потоками.
Без проведения действительно содержательной Административной
реформы не обойтись. Но не следует рассматривать предыдущую попытку как
полный провал. Каркас федеральных органов создан, проведен огромный по
своим масштабам анализ функций управления. Удалась расчистка крайних
несообразностей, прежде всего, на региональном уровне. Также важным
результатом стало пробуждение раздумий о путях совершенствования системы
управления. Теперь нужно наполнить созданный каркас адекватным
содержанием. Но вести эту работу нужно во взаимосвязи с существом поворота
в характере российского развития, с принципами национально-демократической
модернизации.
Учитывая, каким потрясением для всей государственной машины была
прежняя попытка, вряд ли стоит менять все и сразу. Возможно, как это было
сделано во времена Р. Макнамары, следует сначала выделить одно
министерство и мобилизовать все экспертные ресурсы для его модернизации.
Поворот деятельности этого министерства к проблемному подходу, четкое
содержательное разграничение задач между министерством и его агентствами и
службами, обучение и тренинги работников новым методам и подходам,
селекция кадров и т.п. создадут возможность для последующего расширения
фронта Административной реформы /3/.
Представляется, что первый кандидат на такое реформирование
Министерство социальной политики и здравоохранения, где налицо крайняя
нужда в смене подходов. К тому же, без серьезной реформы трудно надеяться
на возврат доверия общества к его деятельности.
Одновременно важной задачей переходного периода является
«раскупорка тромбов» обратной связи между высшими органами
государственной власти, с одной стороны, и ее разнообразными объектами
и (это крайне важно) одновременно субъектами политической, социальной
и хозяйственной жизни. Это «раскупорка» является необходимым условием
не только модернизации «снизу», но и просто повышения эффективности
государственного функционирования.
Здесь видны два связанных между собой направления. Во-первых,
кардинальное повышение реалистичности и практичности законодательства.
Во-вторых, демократизация нашей страны, обеспечивающая большее
представительство и баланс интересов, и, главное, большую справедливость
существующей государственной власти.
Сегодня всем, кто не витает в облаках, ясна крайняя нужда в комплексном
анализе
последствий применения действующего законодательства, его
практичности. Во многих случаях, например, в Жилищном кодексе РФ, налицо
сочетание концептуально выстроенного, но оторванного от жизненных реалий
160
закона с множеством поправок, делающих итоговый закон «лоскутным» и вовсе
плохо применимым. Принцип Черномырдина: «хотели как лучше, а получилось
как всегда» - диагноз этого законодательства. Ведь предупреждали же эксперты:
развитие ипотеки без упреждающего роста строительства даст лишь рост цен и
снижение доступности жилья для среднего класса. В выигрыше, как всегда,
банки, строители и, конечно же, коррупционеры.
Ясно, что антидоктринерская коррекция законодательства, избавление от
последствий «бессодержательного либерализма» – ключевой элемент
модернизационного поворота. Но оно, в свою очередь, невозможен без
систематического диалога экспертного сообщества, неправительственных
организаций, властей всех уровней. Это путь к преодолению коренного
недостатка нашей системы управления – разрыва содержательной обратной
связи.
Нужна специальная площадка для профессионального и, вместе с тем,
свободного диалога. В ее создании заинтересованы, как государственные
органы, отвечающие за действенность нашего законодательства, так и
общественность, получающая прекрасный шанс на воплощение свой
активности. Можно ждать сопротивления «защитников мундира», тех, кто
разрабатывал и принимал нежизненные законы. Организация такого диалога –
диагноз готовности нашей власти и нашего общества к решению назревших
проблем развития, к подлинной демократизации и органичной модернизации.
Представляется, что Общественная палата, при определенной
корректировке
приоритетов ее деятельности (легальная база вполне
достаточна) вполне могла бы, пусть не сразу, но шаг за шагом, стать центром
такой активности.
Организация систематического анализа практической применимости
законов и действенности реализующих их институтов, исправление выявленных
просчетов стали бы огромным достижением для страны, где отчуждение народа
от власти давняя и, к сожалению, еще прочная традиция. Например,
невозможно навести порядок на дорогах путем лишь ужесточения санкций
(хотя без этого не обойтись). Нужно понять, что и сегодняшнее поведение
водителей на дорогах и действия милиции – модель нашего современного
общества, с его представлениями об иерархии прав нарушать закон (здесь
конвенция видна во всей красе), об отношении к Закону, в целом. Значит, и
подходить к решению такой задачи нужно как к большому социальному
проекту, включающему как правовые, так и пропагандистские (среди населения
и сотрудников ГИБДД); инженерно-технические (хотя бы опыт Франции с
тысячами камер наблюдения); административные (повышение ответственности
за коррупционные проявления и неуплату штрафов). При этом должна быть
создана система независимого, вневедомственного мониторинга. Первый
претендент в его организаторы - Общественная палата. К такой содержательной
деятельности реально возможно привлечь активную часть Гражданского
161
общества страны, общественные организации различной направленности.
Главное условие – гарантии востребованности.
Следующий шаг - генерализация этой работы. Нужен переход от «битья
по хвостам», от исправления ранее допущенных законодательных просчетов к
разработке
практичных законов. Законов, базирующихся на широком
понимании задач развития страны, на точном знании ситуации и нужд всех
участников этого развития. Часть этой работы - создание мониторинга
эффективности всей институциональной системы. Все это в большой мере
изменило бы саму социальную природу нашей государственности, сделало бы
ее адекватной демократической и справедливой России.
Создание такой общегосударственной системы по существу и означает
переход к модернизации снизу. Такая система, преодолевшая отчуждение от
народа, реагирующая на его нужды, безусловно, самоценна, но особо велико ее
влияние на динамику и эффективность модернизации. Соединение интеграции
и лидерства государства, инициативы, предприимчивости и прагматичности
бизнеса, гражданского общества в целом, необходимое условие эффективной и
органичной модернизации.
Обсуждение новых задач государственного функционирования при
переходе к национально-демократической модернизации приводит нас к
активно обсуждаемому в последнее время вопросу: какая демократия нам,
собственно, нужна? Популярным стал лозунг «суверенной демократии».
Одновременно слышны доводы, что любое прилагательное здесь излишне, т.к.
оно разрушает качественную определенность понятия «демократия». Такой
аргумент вполне правомерен.
Однако вопрос о содержательном анализе демократии, необходимой для
модернизации, не связанный напрямую с использованием каких-либо
прилагательных, не может ставиться вне времени и пространства, вне контекста
проблем, решаемых страной и обществом. В конце концов, сами успешные
сегодня либеральные демократии прошли длинный путь. Вначале они не были
ни либеральными, ни толерантными. Даже степень их демократизма довольно
сомнительна по современным критериям. Достаточно вспомнить, что под
«народом» изначально, на заре независимости США понимались лишь белые
состоятельные мужчины. Идеологическая и расовая нетерпимость 50-х
напомнит, что либеральная толерантность – сравнительно недавнее завоевание.
Во времена американской войны за независимость и Великой французской
революции, действительно, была актуальна «суверенная демократия». В
местах, знакомых читателю по повести «Душной ночью в Каролине», сегодня
(Автор может это засвидетельствовать) действительно существует межрасовая
гармония. Но этому предшествовала длительная борьба либеральной
общественности и демократического государства против расовой сегрегации.
Тогда актуальна была «демократия расового равенства».
162
Соответственно, задачи, решаемые государством и обществом, могут
характеризовать его общественно-политические ориентиры. В этом смысле
характеризующие их прилагательные (эксплицитные или латентные) вполне
уместны и информативны. Тогда можно говорить о более общем определении –
«актуальная демократия», связывающая политический механизм с содержанием
задач национальной повестке дня. Демократия нам нужна не для отчета перед
Западом или, напротив, не для идеологической борьбы с ним. Она, прежде
всего, условие успешной модернизации, воспроизводства системы социальной и
политической справедливости, свободного самоощущения россиян, их
разносторонней активности, мотивации на реализацию своих прав, дарований и
стремлений. Все юридическо-технические тонкости демократии лишь
позволяют с большим или меньшим успехом создавать соответствующие
государственно-политические условия.
Под эти углом можно взглянуть и на «суверенную демократию». Это
понятие – продукт озабоченности ее авторов проблемой «внешнего
управления», их стремления избавить Россию от иноземного влияния. Можно
согласиться с подобным устремлением, но сегодня трудно признать его
актуальность. На дворе уже не 90-е. Политика страны, во многом благодаря
личным усилиям Президента России В.В. Путина, кардинально изменилась.
Суверенитет России общепризнан. Глупостей еще делается много, но они –
продукт все же сугубо внутренний. Характеристика, вполне имевшая право на
существование в конце 90-х, теперь уже, к счастью, неактуальна. Лозунг
«суверенная демократия» - фантомные боли о прежних острых дебатах,
отошедших, к счастью, в прошлое.
Не спасают дело и пояснения к «суверенной демократии», введенные в
проекте программного документа «Единой России». Противопоставление с
«либеральной» или «открытой» демократией, во-первых, не вполне корректно.
Эти категории лежат в разных плоскостях. Во-вторых, такая оппозиция ничего
положительно не проясняет, а лишь все дальше уводит от осознания связи
характера демократии с актуальными проблемами развития страны.
Но что же актуально сегодня? Если исходить из предложенной логики, то
сегодня актуальна «справедливая демократия»/4/. Без справедливости в
конкретных условиях современной России самые чистые демократические
институты превращают демократию в пародию на самое себя.
Абсолютно необходимым условием создания социально-политических и
политико-экономических
предпосылок
национально-демократической
модернизации - создание ее социального субъекта
– национальной
модернизаторской коалиции. Важнейшая функция субъекта модернизации –
оценка проводимого курса на предмет его соответствия интересам развития
страны. Соответствие между интересами субъекта модернизации, с одной
стороны, и характером реализуемых мер,
с другой, должно служить
индикатором социальной эффективности избранных мер.
163
Основа такой коалиции – «Новая Россия», но она сегодня, скорее «класс в
себе, чем класс для себя». Однако такое понимание исключает попытку еще
большего, чем «Новая Россия», расширения такой коалиции. Создание какойлибо бессодержательной «широкой», «общенародной» коалиции приведет к
«размыванию» функции индикатора преобразований. Широкий спектр
интересов такой коалиции будет приводить к крайне противоречивому
характеру требований к проводимым преобразованиям. Попытки их
удовлетворить приведут либо к отказу от сколько-нибудь существенных
преобразований, либо к популизму, ведущему лишь к социальноэкономическому краху.
Модернизаторская коалиция призвана стать прочной политической опорой
для
государственно-политического ядра,
руководящего
проведением
преобразований. Поддержка же такой коалиции должна оградить это ядро от
концептуального «размывания», от утраты стратегических ориентиров.
Характер требований, предъявляемых к модернизаторкой коалиции,
обусловливает сложность ее формирования. Очевидно, что процесс такого
формирования не может быть сведен к какой-либо формальной процедуре, а
является комплексным и противоречивым социально-политическим процессом.
В процессе активного национального диалога должны быть выявлена
общность интересов наиболее активных и национально ответственных
групп с коренными интересами страны.
Осознание такой общности интересов - исходный пункт формирования
модернизаторской коалиции. Должно быть сформировано убеждение ее
участников в том, что проведение преобразований создаст более благоприятные
предпосылки для реализации собственных интересов этих участников, чем
условия, существующие сегодня. Такое убеждение - сильный мотив для
формируемой коалиции, для укрепления ее целостности.
Но общность интересов – необходимое, но отнюдь не достаточное условие.
Создание модернизационной коалиции требует идейной и политической
консолидации слоев и групп, являющихся ее базой. Наиболее благоприятным
является сценарий, в рамках которого инициатором и центром такой
консолидации выступит Президент России.
Этот сценарий обеспечивает консолидацию существующих элит, но его
эффективность
сильно
зависит
от
результатов
предварительного
«проветривания» этих элит по критериям национальной ответственности и
деловой состоятельности. Без серьезной селекции элит весь рассматриваемый
сценарий становится сильно проблематичным. Велика вероятность
«сваливания» к сценарию «бессодержательного авторитаризма».
Неуспех национального лидерства с большой вероятностью ведет к
заполнению социального «вакуума» из иного источника. Само наличие такого
«вакуума» с неизбежностью будет порождать альтернативные претензии на
национальное лидерство. В свою очередь, такие претензии вряд ли приведут к
164
позитивной консолидации. Более вероятен сценарий, связанный с расколом,
последующим противоборством элит и созданием предпосылок для
контрэлитного прорыва к власти. Тогда обсуждаемая консолидация будет
проводиться уже революционными методами, цена и последствия которых уже
обсуждались выше.
Ясное
осознание
последствий
неуспеха
при
формировании
модернизаторской коалиции должно также стать важным стимулом для
перебарывания нашими элитами своих устоявшихся привычек: жить как в
серпентарии.
Литература:
/1/ К Великой и Справедливой России. Национальная повестка для и
национальная стратегия: контуры преемственности. Доклад Совета по
национальной стратегии. Дискин И.Е. Рук. авт. коллектива. //Со-Общение.
№4.2006. Сс.27-69.
/2/ Халтурина Д.А., Коротаев А.В. Русский крест. Факторы, механизмы и
пути преодоления демографического кризиса. М.УРСС. 2006. С.6.
/3/ Идея
временного отступления и отработки методов
Административной реформы на одном объекте была предложена Автором И.И.
Шувалову – одному из активных руководителей Административной реформы в
ходе работы Социального форума в г. Перми, но была сходу отвергнута).
/4/Иосиф
Дискин.
Курс:
ориентиры
демократической
модернизации.//Политический класс .№10. 2006.С.14-19.
3.2. Макросоциальные и государственные ориентиры.
Новые задачи национально-демократической модернизации требуют
наиболее существенных и масштабных перемен в социальной области. Здесь
речь не идет лишь о социально-культурных отраслях, но обо всех секторах,
связанных с решением социальных проблем населения, определяющих его
социальное самочувствие.
Дело не только в значении этого круга проблем для жизнедеятельности
большинства граждан страны. В этих секторах в наибольшей степени сказались
слабость проблемного, общесоциального подхода. Объективная сложность,
внутренняя взаимосвязанность и взаимозависимость социальных проблем,
крайне отягощенных идеологическими доктринами и популистскими
заигрываниями, усугубилась примитивизацией предметно-инструментального
подхода, ведомственной расчлененностью. Здесь также сказалось стремление
профессионалов этих секторов (медицины, образования, социальной помощи)
монополизировать постановку социальных целей и задач. А, ведь если
перефразировать известные слова У. Черчилля, то социальные проблемы
слишком важны, чтобы доверять их узким специалистам. В результате решение
крупных социальных проблем, как зеркало Снежной королевы, раскололось на
165
тысячи осколков. Теперь сложить из этих осколков слово «справедливость»
можно лишь осмысленными совместными усилиями.
Слабость государства отчетливо проявляется в отсутствии целостной
концепции и эффективного администрирования, плодит социальную
напряженность и конфликты. Яркий пример – снова новый Жилищный кодекс
РФ, полный внутренних социально-политических противоречий. Посылая
разнонаправленные социальные сигналы, законодательно стимулируя
активность, основанную на кардинально разных социальных моделях
поведения, не создавая при этом инструментов их гармонизации, государство
порождает в умах населения социальную шизофрению. Может быть, проблема в
непонимании существа проблем? Ведь еще А. Шопенгауэр диагностировал:
«Кто ясно мыслит, тот четко излагает».
Социальная политика страны в ее сегодняшней интерпретации
определяется, как доминирующим стремлением к социально-политической
стабильности, так и желанием любой ценой, в возможно короткие сроки
провести реформу социально-культурных отраслей, привести их в соответствие
с заимствованными либеральными образцами.
Основным подходом правительства стала тотальная «монетизация»,
обмен выделения уже не столь скудных средств на снятие ответственности
государства за дальнейшее функционирование элементов социальной
инфраструктуры. В этих реформах видно стремление стимулировать
рациональный спрос потребителей, который в свою очередь призван повысить
качество и объем социально-культурных услуг, предоставляемых населению.
Этот подход оправдан во многих случаях. Однако он не учитывает реалии,
условия жизни и запросы уходящей, но все еще весьма многочисленной, не
слишком рационалистической России. Для этих слоев характерна низкая
значимость таких ценностей как здоровье, здоровый образ жизни, образование
и культурное развитие подрастающего поколения. В результате слабо
рационализированные слои и группы населения не вполне могут
воспользоваться новыми институциями и, в результате, как показывает не
только российский, но и зарубежный опыт, их социальное положение серьезно
ухудшится.
Последовательная либерализация социально-культурной сферы всерьез
угрожает обществу социальной сегрегацией. Страна расколется на слабо
связанные социальные сегменты. Часть социальной сферы сориентируется лишь
на обеспеченную часть общества, предъявляющую реформированным
учреждениям платежеспособный спрос на качественные услуги. Однако
значительная, хотя и менее успешная и ответственная часть общества
превратится в социальных изгоев, запертых в гетто некачественной социальной
сферы. Самая серьезная угроза - такая сегрегация лишает перспектив большую
часть подрастающего поколения. Подобная политика представляется
166
несправедливой не только ущемленным слоям и группам населения, но
всем нравственно чувствительным, ответственным гражданам России.
В результате сложившейся ситуации социальная сфера превратилась в
генератор делегитимации всей социально-политической системы России,
ее государственности. В результате, решение проблем в данной области уже не
может быть сведено лишь к ведомственным (пусть даже очень профессионально
эффективным) преобразованиям. Такой подход, может быть, и улучшит
положение в его профессиональном измерении, но не вернет легитимность
государственной системе, т.к. не будет осознано социально-политическое
измерение этих изменений. В свою очередь, без такого осознания невозможно
использовать потенциал гражданского общества, прежде всего «Новой России»,
для
рационального
анализа
ситуации,
активного
использования
«раскупоренных» каналов обратной связи для оперативной корректировки
неполадок в системе.
Легитимация. Любые бюрократические, предметно-инструментальные
попытки переломить ситуацию, вернуть дееспособность государственным и
экономическим институтам неизбежно будут разбиваться обо все
углубляющееся недоверие, об отсутствие нравственно-этической поддержки
преобразований. Преодоление отчуждения народа от власти становится
стратегическим императивом России, определяющим ее судьбы. Можно
указывать на многие пороки западной демократии, но функцию
воспроизводства легитимности государства честные и справедливые выборы
реализуют вполне исправно. Голосование, эмоционально переживаемая
сопричастность граждан к решению проблем своей страны, раз за разом
снимают накопившийся груз отчуждения, восстанавливают легитимность
власти.
Однако и этот путь преодоления кризиса доверия и легитимности
выглядит не слишком оптимистично. По существу, наши политтехнологические
демиурги играют в покер с историей. Все их заигрывание с «управляемой
демократией» исходит из фундаментального непонимания процессов
социальной трансформации, их российской специфики.
Настроения в обществе, как мы отмечали выше, все больше определяют
люди, способные рационально оценивать происходящее сквозь призму своих
интересов. Не следует недооценивать также и их накопленный политический
опыт. Авторитаризм и политические манипуляции успешны лишь до тех пор,
пока у власти есть реальный авторитет, пока она легитимна. Так до недавнего
времени было и у нас. Пока общество хорошо помнило «ельцинский» распад,
искренне радовалось усилению России, дарующий стабильность «путинский»
режим был спасительным. Сегодня прошлое забывается, формируется новая
повестка дня.
Все это означает, что социальные проблемы уже невозможно замалчивать,
т.к. это усиливает эрозию легитимности нашей государственно-политической
167
системы. Несмотря на существенные издержки, возможный всплеск популизма,
необходим взыскательный анализ всей социальной ситуации. Плата за отказ –
не только снижение возможностей реального изменения социальной ситуации,
но и сохранение отчуждения нашего народа от государственной системы,
практически утрата шансов на национально-демократическую модернизацию со
всеми вытекающими последствиями для судеб России.
Обсуждение новых подходов к социальному развитию было бы
контрпродуктивно без выдвижения ясных критериев решения назревших
социальных проблем, без нового понимания социальной справедливости.
Легитимация современной социально-политической системы требует
специальных мер по ее упрочению. Фокусом усилий в этой связи должна стать
поддержка «Новой России», формирующегося среднего класса в целом.
Важными шагами в этой связи стали предложенные ранее Советом по
национальной стратегии и проведенные «народные приватизации» «Роснефти»,
«Сбербанка», а теперь и ВТБ.
Эта линия должна стать правилом, обеспечивающим тесную связь
интересов современной России и формирующегося среднего класса. Прежде
всего, это относится к участию населения в приватизации объектов
национальной инфраструктуры. Важно, чтобы предстоящие приватизации
«Связьинвеста», территориальных генерирующих компаний, созданных в ходе
реформирования РАО ЕЭС, ряда компаний, выделяемых при реформе РЖД,
прошли при участии населения. Может быть, стоило бы разработать программу
опционов не только для высшего менеджмента, но и для выдающихся
ветеранов, своим трудом и талантом создававших эти объекты.
Справедливое общество. Прошедшие десятилетия серьезно изменили
базовые представления о справедливости. Сегодня в России уже невозможен
прежний традиционалистский, уравнительный подход к справедливости.
Одновременно неприемлем и «либеральный» подход, связанный лишь с
формальным равенством прав, но не затрагивающий условия их реализации. В
современных условиях, при огромном разрыве социальных возможностей,
недостаточной заботе многих групп населения о собственном будущем, о
судьбе своих детей было бы утопией возлагать надежды на всеохватную
эффективность рационального выбора и, соответственно, на рынок, пусть и
смягченный «амортизаторами». Этот путь, как это подтверждено опытом
многих стран, ведет к социальной сегрегации, блокирующей развитие,
порождающей социальное напряжения и, как результат, к революции.
Одновременно, неприемлем и тотальный патернализм, снижающий
социальную ответственность и активность тех групп, которые обладают
ресурсами самореализации и стремятся к ней. Патернализм снижает общий
социальный потенциал развития, его динамику, порождает социальный
168
паразитизм, разлагающий нравственный климат общества, подрывающий всю
систему социальных стимулов. Следовательно, необходим новый подход к
социальной справедливости, соответствующий современным социокультурным
ориентирам и социальным ожиданиям населения. Исследование, проведенное
ВЦИОМ по заказу Совета по национальной стратегии, показало, что новое
понимание социальной справедливости готово поддержать около половины
опрошенных /1/.
Новое понимание социальной справедливости развития исходит из
следующих принципов:
Солидарность всех, общественное нравственное неприятие положения,
когда сограждане бедствуют, а меньшинство утопает в роскоши.
Гарантии слабым кто, действительно, в силу объективных
обстоятельств, при любом старании, не может самостоятельно решить свои
жизненные проблемы. Одновременно неприемлем любой социальный
паразитизм, злоупотребление принципом солидарности, траты ресурсов
общества на нужды тех, кто вполне может обойтись без его поддержки.
Поддержка активных - кто способен и хочет самостоятельно решать
свои жизненные проблемы, готов много и упорно трудиться, использовать
свои знания и талант, но нуждается для этого в помощи «на старте».
Социальная справедливость и эффективность требуют последовательного
наращивания поддержки социально-экономической активности населения.
Создание социального комфорта для наиболее активных слоев российского
общества - главный приоритет общественного развития, квинтэссенция нового
понимания социальной справедливости.
Ответственность богатых за свое общественное поведение, прежде
всего, за попрание норм общественной морали, на которое остро реагирует
большинство.
Необходим социальный контракт с российским бизнесом, основанный
на его осознании своей особой роли в развитии страны и непреходящей
национальной и социальной ответственности. Эта ответственность проистекает
из сосредоточения в руках небольшой социальной группы граждан огромных
экономических ресурсов, использование которых связано с масштабными
последствиями для государственно-политической и социально-экономической
жизни страны.
Национальная ответственность бизнеса связана с осознанием его
особой роли в развитии страны и непреходящей социальной ответственности.
Социальная же его ответственность: установление работникам допустимого
условиями конкуренции высокого уровня оплаты труда; реализация социальных
программ; создание возможно комфортных условий труда. Такая ответственная
169
позиция бизнеса откроет дорогу для его социальной интеграции, общественной
консолидации, утверждения в обществе единых принципов социальной
справедливости. Следует отметить близость этих позиций к положениям
Доклада митрополита Кирилла на Всемирном Русском народном соборе /2/.
Наряду с провозглашением принципов ответственности бизнеса,
необходимы и конкретные меры, поддерживающие эти нормы. Всем памятен
завет Э. Дюркгейма: «Санкции поддерживают нормы». Естественно, что
подобные санкции за нарушение этических норм бизнеса, лежат вне собственно
легальной плоскости. Их могут накладывать саморегулирующиеся организации
бизнеса, прежде всего, РСПП – крупнейшая из них. Но государство должно
поддерживать такие санкции, например, отказываться иметь дело с теми, кому
бизнес-сообщество отказывает в доверии. Было бы правильно, если бы
нарушения этики бизнеса, зафиксированные уполномоченными органами этого
сообщества, оборачивались для виновных отказом в участии в
приватизационных проектах, а также в выполнении государственных подрядов.
Бизнесмены, если хотят, могут иметь дело с кем им угодно, но государство
должно сторониться безнравственных изгоев. Но, естественно, что
«осужденные» должны получить все возможности для защиты и
восстановления своей репутации.
Подобный жесткий механизм для своей эффективности, должен
подкрепляться реформированием соответствующих органов бизнес-сообщества,
высокий уровень доверия к их суждениям. Недопустимо повторение ситуации,
когда руководитель одного из таких органов бизнес-сообщества, призванный
давать этическую оценку действиям бизнесменов, сам оказался сильно
скомпрометирован.
Исторические обстоятельства формирования основной части крупной и
средней собственности в России, незавершенность ее легитимации пока еще
накладывают серьезные ограничения на политические притязания российского
капитала. Степень легитимации собственности в нашей стране выступает
важным критерием интеграции российского бизнеса. Процесс легитимации
частной собственности в нашей стране, прежде всего крупного и среднего
бизнеса, вероятнее всего займет еще определенное время. Завершение этого
процесса, с одной стороны, снимет существующие сегодня ограничения на
политические притязания российского бизнеса, с другой, позволит бизнесу
занять свое место в социально-политической структуре России, соразмерное его
экономическому влиянию.
Вертикальная
мобильность
Важный
социальный
приоритет,
непосредственно связанный с решением задач национально-демократической
модернизации,
формирование
ясных
ориентиров
вертикальной
мобильности. Сейчас много говорится о необходимости создания системы
«социальных лифтов», обеспечивающих продвижение молодых, наиболее
170
активных и профессионально подготовленных. Более того, в корпоративной
среде сегодня много примеров выдвижения на очень высокие позиции молодых
талантливых людей. Одновременно, в общественном мнении утвердилось
мнении о «закупорке» каналов вертикальной мобильности в государственной
системе управления, прежде всего, на федеральном уровне. И, как известно,
устоявшееся мнение – социальный факт, существенно влияющий на социальное
функционирование, прежде всего, на мотивацию и активность потенциальных
работников государственных служб.
Преодоление такой ситуации – необходимая предпосылка решения задач
национально-демократической модернизации. Необходимо утвердить в
общественном сознании и на практике принципы меритократии: заслуга,
реальный вклад - основной источник социального статуса, материального
и морального вознаграждения. Востребованность таланта, инициативы и
трудолюбия, достойное вознаграждение по заслугам - должны стать
общепризнанным критерием социальной справедливости и, одновременно,
общественной эффективности. Принцип меритократии неотделим от жесткой
ответственности. Очевидный провал руководителя, оставшийся без быстрого и
неотвратимого наказания, подрывает любые принципы. Также общество
болезненно реагирует на проявления непотизма. Продвижение на высокие
посты людей, не обладающих ни заслугами, ни талантами – серьезный барьер
на пути национально-демократической модернизации. Формирование ясных
принципов продвижения и карьеры – необходимые условия модернизации.
Одновременно, переход к реализации принципов меритократии связан с
созданием системы вознаграждения за прошлые заслуги. Забвение прошлых
заслуг – плохой урок для тех, кто лишь вступает на путь государственной
службы. Важным средством может стать восстановление системы
персональных пенсий федерального и регионального значения. Однако эти
пенсии должны носить подлинно персональный характер, а порядок их
установления регулироваться федеральным и региональными законами.
Создание социального механизма, основанного на принципах нового
понимания социальной справедливости, не только позволит преодолеть
социальное отчуждение, вернуть легитимность государственной системе, но и
позволит изменить сам подход к решению многих проблем, прежде всего
проблемы бедности. Одновременно реализация таких подходов позволит
обеспечить постепенное
возрастание доли самодостаточного населения,
увеличивать на этой основе объем «национального пирога», выделяемого на
решение задач социальной защиты.
Так,
социальная
справедливость
и
эффективность
требуют
последовательного
наращивания
поддержки
социально-экономической
активности населения. Нужны механизмы льготного предоставления
171
разнообразных ресурсов с тем, чтобы активные люди однажды получив
поддержку, дальше могли самостоятельно решать свои проблемы.
Особенно эти механизмы поддержки важны для тех слоев, которые без
них оказались бы в очень уязвимом положении. Так, хорошо известно, что в
очень бедственном положении оказываются одинокие женщины, растящие
детей, страдающих серьезными заболеваниями. Здесь не сильно помогают
пособия. Больше помогли бы специальные программы обучения таких матерей
профессиям, пользующимся спросом и с приемлемой оплатой труда. Также, в
рамках таких программ им могло бы предоставляться в аренду или в лизинг
необходимое оборудование. Возможность самостоятельно зарабатывать на
жизнь – основа высокого социального статуса этих женщин, гарантия
полноценного воспитания подрастающего поколения. Такая возможность –
гораздо полезнее, чем пособия.
Одним из приоритетов развития должно стать достижение конкретных
рубежей в ликвидации разных видов неравенств. Необходимо создание
национального мониторинга социально-экономического положения населения.
Широкое сотрудничество государства и общества в выявлении структуры и
масштаба различных видов неравенств в российском обществе позволит
создать общепризнанную систему национальных приоритетов в ликвидации
социально-экономических неравенств, путей поддержки вертикальной
мобильности населения. На этой основе на национальном и региональном
уровне
будут
разрабатываться
целевые
программы
преодоления
соответствующих неравенств, социально-экономического развития.
Новое качество нации. Последовательная реализация принципов
социальной справедливости лежит через сбережение народа и новое качество
нации. Преодоление депопуляции требует осознания тесной связи
демографического поведения с ценностными ориентирами большинства
населения. Увеличение рождаемости напрямую связано с преодолением
гедонистического морока. Социальный оптимизм россиян уже привел к
заметному росту рождаемости. В обществе необходимо утвердить культуру
многодетности, прочно связав ее с жизненными смыслами и стратегиями
большинства россиян. Прежде всего, это относится к высшим слоям
российского общества, которые через СМИ задают образцы поведения. Здесь
крайне важно преодолеть ассоциации между многодетностью и
маргинальностью, когда многодетность была характерна лишь для маргиналов
и связана с безалаберной и безответственной сексуальной жизнью.
Воспитание и современные технологии должны снять с России позорное
пятно – мировое лидерство по числу абортов. Государство должно разработать
набор экстраординарных мер, чтобы все женщины, желающие рожать детей,
имели для этого и медицинские и социальные возможности.
172
Необходимо вернуть принцип – все лучшее детям, создав для этого
современные
общественно-государственные
механизмы.
Открытие
специализированных центров, покупка и внедрение передовых технологий
должны поддержать тенденцию сокращения детской смертности. Государство,
вместе с меценатами, обязано создать развитую систему фондов поддержки
семьи. Это фонды, в первую очередь, ориентированные на поддержку семей,
которые сами не могут создать детям необходимые условия. Важно при этом
обусловливать предоставление помощи
лишь семьям, обеспечивающих
здоровый образ жизни и социальную интеграцию своих детей. Представляется
вполне обоснованным, чтобы поддержка качества нации, формирование
здоровых, образованных и активных молодежных генераций явилось одним из
приоритетов создаваемого Фонда будущих поколений.
Рост качества нации, принципы меритократии требуют, чтобы
государство создало честную систему поиска и отбора молодых талантов в
различных областях науки, искусства и спорта среди детей в малообеспеченных
семьях, создание государственной сети специализированных школ воспитания
подлинной российской элиты. В условиях отсутствия надежного курса
реформирования образования, принципиально важно включить в Национальный
приоритетный проект «Образование» задачу создания такой системы
образования, гарантирующей поддержание самых высоких стандартов
образования хотя бы самых талантливых. Отказ от такой задачи – чрезмерный
риск.
Одновременно необходимо сформировать у подрастающего поколения
систему здоровых жизненных установок, ориентированных на качественное
образование, на социальную интеграцию, благосостояние и успех.
Также нужно соединить усилия государства и общества для воссоздания
системы внешкольного воспитания и досуга, способной стать действенным
инструментом социальной интеграции и самореализации подрастающего
поколения. Следует учесть, что степень охвата этой системы имеет четкую
обратную корреляцию с уровнем подростковой преступности.
Новое качество нации неразрывно связано с развитием системы
воспроизводства человеческого капитала. Это предполагает, по меньшей мере,
сохранение уникальной системы естественнонаучного и инженернотехнического образования. Эту уникальную систему, сохраненную сегодня
лишь в небольшом числе элитных университетов и ВУЗов, отличает широкий
кругозор, фундаментализм, позволяющий
успешным выпускникам
использовать широкий междисциплинарный подход. Именно такой подход, по
мнению ведущих экспертов, является основой создания принципиально новых,
прорывных технологий. Эта система признанное конкурентное преимущество
173
нашей страны. Утрата его в ходе реформирования, присоединению к
болонскому процессу – форменное безумие.
Сегодня в нашей стране доминирует тенденция к унификации и большей
практичности высшего образования, реализуемая через присоединение к
Болонскому процессу. В этом подходе много практичности и реализма,
связанного с запросами основной части экономики. Ошибка – привычная
тотальность, отказ от специфичных подходов. Решение, как всегда, в
компромиссе, в выделении «элитной системы» из общего усредняющего
потока. Пока атаку удалось отбить и сохранить прежнюю систему в ряде ВУЗов.
Но основная битва еще впереди. Главное – не поддаться на привычную
демагогию: «кто определит элитность?», «это породит коррупцию». Конечно, у
тех, кто не хочет, будут обвинения в коррупционных и бессодержательных
подходах. Если захотеть найти разумные решения, то найдутся и независимые
эксперты и надежные процедуры отбора.
Эгалитарным критикам такого открыто «элитарного» подхода следует
напомнить, что наука элитарна по своей природе и подготовка к научной
деятельности требует адекватных методов селекции и подготовки. Также
следует помнить, что любая самая демократическая политическая система
включает в себя аристократические элементы (Верховный суд США,
Конституционный суд РФ и т.п.). Тотальная демократизация неизбежно влечет
падение интеллектуального уровня и, как результат, снижение шансов в
глобальной конкуренции.
Сохранение нации неразрывно связано с оздоровлением жизни, с
кардинальным снижением алкоголизма и наркомании. Нужны цивилизованные
меры, повышающие барьеры доступа к алкоголю и исключающие доступ к нему
подрастающих поколений. Решению всех этих задач могли бы способствовать
инициативы и активные усилия Общественной палаты, члены которой сегодня
обладают большим социальным кругозором, чем наши законодатели.
Однако все время нужно помнить, что главное условие формирования
позитивных ориентиров молодежи, ее социальной интеграции - включение
механизмов вертикальной мобильности, о которых говорилось выше: создание
новых рабочих мест для молодежи (особенно в малых городах, поселках и
деревнях), обеспечение карьерного роста и достойного вознаграждения труда.
Одна из приоритетных социальных задач модернизации - снижение
уровня дифференциации доходов до социально приемлемого уровня.
Децильный коэффициент должен быть снижен до 8-10 вместо 15 в настоящее
время. Уровень ВВП на душу населения в нашей стране, измеряемый по
паритету покупательной способности, уже на уровне 10 тыс. долл. Это в
принципе позволяет обеспечить достаточно высокие стандарты качества жизни
населения. Однако, крайне несправедливое распределение «национального
174
пирога» является главным препятствием для улучшения жизни большинства.
Решение задачи справедливого распределения национального дохода –
необходимая предпосылка высокой предпринимательской активности,
вертикальной мобильности, социально-политической стабильности.
В этой связи следует ставить задачи введения прогрессивного
подоходного налога, начиная со сверхдоходов. Если этот процесс совместить с
созданием новых механизмов благотворительности, позволяющих засчитывать
в налоги взносы в социально значимые фонды, то, как показывает общение со
многими представителями крупного бизнеса, такой путь встретит у них
понимание. Также необходимо бороться с социальным паразитизмом путем
установления налога на получение очень крупных наследств. Такая практика
существует даже в самых либеральных экономиках.
Необходимая
предпосылка
снижения
неприемлемого
уровня
дифференциации - пополнение среднего класса – превращение «средних»
слоев в наиболее многочисленные. Это означает опережающий (по
отношению к среднему уровню) рост доходов с 4-ой по 8-ю децильных
доходных групп. Это позволит создать позитивные ориентиры вертикальной
мобильности для большинства населения, сформировать систему притязаний, в
которой высокое образование и квалификация станут высокозначимыми для
большинства населения; обеспечить достойный уровень жизни тем слоям и
группам населения, которые определяют социально-экономический и
социально-политический климат в стране, служат прочной социальной опорой
государства, обеспечивают дееспособность его институтов. Социальный
оптимизм, спокойствие и уверенность этих групп – надежная предпосылка
активизация гражданского общества в стране.
Безотлагательный шаг в этой связи - пополнение среднего класса,
существенное улучшение материального положения работников бюджетной
сферы. Необходимо использовать стабильную благоприятную конъюнктуру,
заложить в бюджет 2008-10 гг. года дополнительные бюджетные на эти цели.
Это позволит продвинуться в утверждении норм социальной справедливости, в
формировании эффективных моделей вертикальной мобильности, в упрочение
статуса высшего образования и военной службы.
Федерация равных возможностей/3/. Развитие федерализма в России –
важный ресурс развития отечественной демократии. Переход к модернизации
снизу предполагает повышение активности на региональном и муниципальном
уровне. Принципиально важно переломить тенденции унитаризма, неразрывно
связанные с авторитарной модернизацией. Сегодня в России столько
демократии, сколько в ней федерализма и муниципализма.
Стимулирование такой активности базируется на положениях
Конституции РФ. Все законодательные нормы должны пройти экспертизу на
175
предмет их
соответствия основополагающим принципам российского
федерализма и приведены в соответствие с задачами стимулирования
инициативы и самостоятельности регионов страны. Здесь была бы очень
полезна независимая экспертиза Общественной палаты.
Гарантия федерализма в России - незыблемость принципов
межбюджетных отношений. Для эффективного развития бюджетного
федерализма необходимо законодательно закрепить процедуры реализации
полномочий, отнесенных Конституцией к предметам совместного ведения.
Укрепление финансовой самостоятельности регионов явится стимулом к
росту их инициативы и предприимчивости, к мобилизации внутренних
ресурсов. Существующий уравнительный принцип выделения субвенций пора
уже дополнить стимулирующей компонентой. Например, гарантировать тем
регионам, которые выйдут на профицитный бюджет, сохранение субвенций
(хотя бы 50% от прежнего уровня) еще на три года. Это позволит избежать
ситуации, когда регионы сознательно занижают доходы своих бюджетов,
чтобы не попасть в число профицитных и не лишиться субвенций.
Одновременно, необходимо повысить уровень гарантий для бюджетов
муниципальных образований, создать на федеральном уровне систему
стимулирования роста их доходов, т.к. зачастую инициатива муниципальных
лидеров приводит к тому, что губернаторы просто отбирают возросшие доходы
муниципалов.
Укрепление страны и развитие федерализма требуют изменения порядка
формирования верхней палаты парламента. Для того, чтобы Совет
Федерации действительно отражал интересы российских регионов, необходимо
вернуться к выборной модели формирования Палаты, с учетом требований
действующей Конституции. Серьезный ресурс российского федерализма развитие местного самоуправления, требующего качественного повышения
социальной инициативы граждан. Это придаст российскому федерализму
истинно демократический характер.
Сегодня слабо осознается значение муниципальной реформы для
судеб демократии в России. Слабая организационная и кадровая подготовка,
крайний недостаток финансовых ресурсов, традиции губернаторского давления
на места, отсутствие федерального мониторинга содержательного хода реформ
угрожают дискредитировать сам принцип народного самоуправления. Тогда на
десятилетия будет потерян шанс на прорастание демократии снизу – шанс на
единственно прочный путь демократизации.
Накопленный опыт муниципальной реформы показывает, что уже назрела
корректировка структуры муниципальных образований.
В этих целях
необходимо создать систему независимой экспертизы с тем, чтобы исправить
176
сделанные ранее просчеты, сделать эту структуру более жизнеспособной,
отвечающей интересам граждан муниципий.
Актуально также создание барьера на пути криминалитета. Нельзя
допустить появления криминальных анклавов, где правит не закон, а «понятия».
Значение муниципальной реформы определяет ее место в стратегии
России.
Сегодня
необходим
общенациональный
общественногосударственный проект – поддержка муниципальной реформы. Учитывая
установленную Конституцией специфику муниципальных образований,
функции координатора этого национального проекта следовало бы возложить
на Общественную палату.
Этот Проект должен включать интенсивное повышение квалификации
вновь избранных руководителей и работников муниципий. Необходим
федеральный мониторинг финансового положения новых муниципальных
образований, оперативная поддержка в тех случаях, когда дефицит бюджета –
результат ранее сделанных ошибок. Политические партии (вместе со своими
молодежными движениями) могли бы организовать акции по благоустройству
поселений, по приведению в порядок муниципальной инфраструктуры.
Необходима популяризация достижений муниципальной демократии. Здесь
помогли бы федеральные конкурсы с большими грантами, сочувственное
внимание СМИ к ходу реформы.
Законодательные органы субъектов Федерации должны достаточно
оперативно реагировать на предложения муниципий о корректировке их
границ, при условии того, что доктринерские схемы авторов реформы будут
устраняться.
Литература:
/1/ Государство и бизнес: союз за национальную модернизацию. Доклад Совета
по национальной стратегии. Дискин И.Е., рук. авт. коллектива. www.
strategeia.ru. 26.01.05.
/2/ www.wrns.ru
/3/Раздел «Федерация равных возможностей» данного Доклада подготовлен с
использованием материалов В.Л. Глазычева и М.А. Дианова.
3.3. Экономические требования.
Внешние и внутренние вызовы, ограничения предшествующего
социального развития, задачи национально-демократической модернизации
накладывают очень серьезные, почти драматические требования на характер
экономического развития нашей страны. Необходимо не только провести
значительную структурную перестройку, но и сохранить достаточно высокие
темпы роста экономики, повышения уровня жизни населения, которые создают
177
довольно благоприятный фон для решения сложных задач национальнодемократической модернизации.
Можно определить и временной горизонт требуемых структурных
сдвигов в российской экономике, обусловленных технологическим прогрессом.
Имеется ряд авторитетных прогнозов о роли нефти в мировой экономике. Они
сходятся в том, что в ближайшие 30 лет автотранспорт совершит переход на
новые виды топлива, прежде всего, на электричество и водород. Нефть займет
то же место, которое сейчас занимает уголь - важный, но не критичный ресурс.
«Розыгрыш нефтегазовой карты» для структурной перестройки
экономики России должно проводиться предельно энергично с тем, чтобы в
течение 20-25 лет была кардинально снижена ее зависимость от добычи
углеводородного сырья. К этому времени источником высоких темпов
экономического развития должны стать несырьевые
конкурентные
преимущества России. Анализ показывает, что и в долгосрочной перспективе
огромные природные ресурсы России будут играть большую роль в ее развитии,
оставаться прочным фундаментом для экономического развития России,
служить основным «магнитом» иностранных инвестиций.
Важно не спать под «одеялом» сырьевых доходов, а превратить
рачительное использование природного потенциала в фундамент для
экономического
прорыва,
структурной
перестройки
экономики,
стимулирования высоких темпов роста. Условие - повышение эффективности
недропользования: установление, наконец, дифференцированных ставок
налогов за использование недр, платежи за неиспользуемые запасы.
Одновременно нужны сильные стимулы для инвестиций в прирост запасов.
Геологоразведка, с ее высокими рисками, должна стать очень выгодным
бизнесом.
Одновременно, жизненно необходимо задействовать другую, возможно
более важную опору экономического развития: интеллектуальный потенциал
страны, высокий уровень образования, прежде всего математического,
естественнонаучного и научно-технического; развитие фундаментальной науки.
Наша специфика: широта взглядов наших специалистов (в отличие от
специализированных знаний, получаемых в западных университетах);
нетривиальность, даже парадоксальность подходов к решению научных и
технологических проблем. Наше «фирменное блюдо» - создание
принципиально
новых,
прорывных
технологий,
базирующихся
на
фундаментальных эффектах.
Высокий образовательный уровень, традиции развития науки и техники,
выдающиеся исследовательские школы, технологические заделы создают
предпосылки для превращения нашей страны в «мировой технологический
центр». Нашей стране вполне по силам войти в узкий, поистине «избранный»
клуб стран, создающих технологические принципы, прорывные технологии,
178
образцы качественно новых продуктов. Но очевидно, что достойный ответ на
исторический вызов потребует целеустремленных усилий всей нации (но
отнюдь не жертв и издержек), вполне соизмеримых с теми, которые превратили
ее в ракетно-ядерную державу.
России бесполезно стремиться стать «мастерской мира» по выпуску
товаров массового спроса. Это место – занято. Ключевая задача структурной
перестройки – превращение России в «мировой технологический центр»,
превращающий
фундаментальные
и
прикладные
исследования
в
промышленные образцы технологий и продуктов, выгодно реализующий
созданную интеллектуальную собственность. Научиться видеть в научной идее
образ нужных рынку продуктов и технологий, создать промышленный образец
и продать его за большие и очень большие деньги - вот современная
российская наука побеждать.
Для этого необходимо наладить кооперацию со странами, нуждающимися
в высокотехнологичных промышленных образцах для развертывания массового
производства. Здесь наиболее перспективный партнер – Индия,
сосредоточившая свои усилия на развитии софта и, одновременно,
нуждающаяся в интеллектуальном импульсе для развития своей быстро
растущей промышленности. Также подобный тип кооперации следует развивать
со странами ЕврАзЭС, которые не испытывают жестких ограничений с рабочей
силой и имеют более низкие чем Россия жизненные стандарты и,
соответственно, уровень оплаты труда. В такой кооперации могут участвовать и
модернизирующиеся страны Латинской Америки, Юго-Восточной Азии, рад
стран Африки и Ближнего Востока.
Учитывая острый дефицит технологического менеджмента, умеющего
организовать реализацию проектов в соответствии с современными
требованиями, жестко сфокусированными на заданный коммерческий
результат, а также острую нужду в остановке «утечки мозгов», необходимо
побороться за привлечение в Россию технологических центров ведущих
мировых корпораций, переводящих их сегодня из стран с большими
издержками. Опыт Боинга и Самсунга показывает, что это вполне реально.
Известно, что в течение короткого времени вокруг таких технологических
центров начинают создаваться новые, уже национальные инновационные
компании, реализовываться оригинальные проекты.
Разумно также привлекать на Родину научные проекты наших
соотечественников за рубежом, создавая для этого необходимые материальные
условия. Россия уже может и должна себе позволить поддержать часть
отечественного высокотехнологического бизнеса, обладающего успешным
коммерческим опытом и готового вкладываться в перспективные проекты.
179
Должна быть расширена система венчурного финансирования
высокотехнологичных программ; предусмотрено бюджетное финансирование
общедоступной техноструктуры, используемой для реализации венчурных
проектов. Следует создать конкурсную, публичную систему предоставления
значительных грантов (на приобретение оборудования и рост оплаты) учебным
и научным учреждениям, обладающим международно-признанным кадровым
потенциалом, внесшим ощутимый вклад в фундаментальную науку.
Важно также организовать специализированную систему подготовки
менеджмента в области высоких технологий. Целесообразно создать сеть
структур, направленную на организационно-экономическое взаимодействие
российских и зарубежных научно-технических центров, обеспечивающих отбор
проектов, имеющих реальную коммерческую перспективу.
Эффективна поддержка инвестиций в производство продукции, созданной
на основе отечественных технологических достижений. Необходима
государственная поддержка и защита экспорта нашей интеллектуальной
собственности. Все это подхлестнет рост ВВП, облагородит его структуру,
привлечет инвестиции в высокотехнологичный бизнес, повысит спрос на
научно-технические кадры, на качественное высшее образование, создаст
критическую массу российского бизнеса, способного коммерциализировать
отечественные технологии.
В итоге, в среднесрочной перспективе необходимо создать динамично
развивающийся высокотехнологичный сектор экономики, обладающий
ресурсами для саморазвития и оказывающий значимое влияние на
структуру и темпы роста экономики.
Актуальная
задача
структурной
перестройки
–
поддержка
отечественного машиностроения, имеющего значительный потенциал
развития. Заказы ТЭКа и остального сырьевого сектора отечественному
машиностроению обеспечат его рост и повышение конкурентоспособности.
Необходимо энергичное стимулирование отечественного машиностроительного
экспорта, прежде всего, в страны СНГ и на другие традиционные для него
рынки.
В рамках структурной перестройки приоритетна государственная
поддержка секторов экономики, ориентированных на внутренний рынок.
Здесь важны активная политика доходов, прежде всего, опережающего роста
низкодоходных
групп
населения,
стимулирование
привлечения
импортозамещающих иностранных и отечественных инвестиций, активное
использование
допустимых
правилами
ВТО
механизмов
защиты
отечественного рынка.
180
Актуальной задачей стимулирования экономик должна стать
«революция доходов» - разовое повышение зарплаты в бюджетной сфере на
30-35%, включая более существенное повышение зарплат в высшей школе,
науке и в Вооруженных Силах - на 60-80%; последующий опережающий рост
доходов работников бюджетной сферы в течение 3-4 лет. Анализ показывает,
что эта мера несет относительно малые риски инфляции из-за специфики
структуры потребления этих групп населения, ориентированных на продукцию
отечественной промышленности и сельского хозяйства. Рост доходов в
бюджетной сфере повлечет за собой рост зарплаты в коммерческом секторе
примерно на 10% и увеличение налоговых поступлений примерно в объеме
роста расходов бюджета на обозначенные цели. Это позволит повысить ВВП на
3-4% пункта.
Развитие малого и среднего бизнеса является условием поддержания
занятости, роста благосостояния населения, вертикальной мобильности и
социальной справедливости. Решение этой задачи сегодня связано, прежде
всего, со снижением коррупционного и административного пресса. Также
необходима система финансовой поддержки «вхождения» в бизнес, облегчение
доступа к кредитным ресурсам.
Ключевой проблемой экономического развития в России является
упрочение институциональной среды. При этом необходим совокупный учет
как формальных, так и неформальных институциональных норм, реально
регулирующих экономическую жизнь страны. Такой подход позволит
преодолеть оторванность государственных мер от условий реальной жизни,
стимулировать активность и предприимчивость, эффективность деятельности
основных экономических агентов.
Главный ресурс развития в современных условиях - мобилизация
социального потенциала страны, социально-экономической активности,
предприимчивости и инициативы населения России. Критерий - расширение
участия все более широких слоев и групп населения в экономической жизни
страны. Для этого, наряду с развитием институциональной среды, необходимо
создать систему
привлечения населения к предпринимательской
деятельности. Она должна включать обучение, консультативную и правовую
помощь, создание информационной системы о наличии технологических
ресурсов, разветвленную систему лизинга и кредитования.
Проведенный выше анализ показал: главное препятствие созданию новой
экономики России - качество современного государства. Оно в малой степени
готово реализовывать достаточно тонкие и специализированные меры,
способные учитывать специфику хозяйственной жизни отдельных секторов
экономики и регионов страны. В то же время, именно такие «остро заточенные»
меры являются наиболее эффективными. Это означает, что наличный
181
уровень государственного
развития в большой мере лимитирует
использование имеющихся возможностей развития экономического/1/.
Вполне очевидно, что преодоление этого ограничения, переходный
период – модернизация на основе национального диалога – займет некоторое
время. Длительность этого периода связана со сложностью задач развития
государства,
которые необходимо решить за это время, а также скорости
решения эти задач:
1 устранить доминирование предметно-инструментального подхода,
обеспечить приоритет общесоциальных и общенациональных целей в развитии
страны на основе проблемного подхода, создать предпосылки для
формирования иерархии целей и задач национально-демократической
модернизации;
2 провести второй, содержательный этап Административной реформы, в
рамках которого будет обеспечено разведение проблемных и предметноинструментальных подходов в качестве ответственности разных эшелонов
государственного управления;
3 создать институциональную среду, адекватную задачам национальнодемократической модернизации, завершив эволюцию институциональной
конвенции, доведя смыкание неформальных конвенциональных норм
с
нормами легальными; обеспечить санкциям за нарушение этих норм широкую
нравственно-этическую поддержку;
4 кардинально повысить качество государственной службы на основе
рекрутирования
квалифицированной
и
талантливой
молодежи,
последовательного проведения принципов меритократии в прохождении этой
службы; создания независимой системы оценки деятельности всех звеньев
государственного управления, публичной ответственности руководителей за
результаты этой деятельности.
Здесь налицо обычное противоречие развития. С одной стороны, слабость
государственной системы управления создает вполне обоснованные сомнения
относительно качества вырабатываемых целей и задач модернизации;
способности мобилизовать общество на их решение. С другой, грозные вызовы,
стоящие перед страной, не дают временной передышки, возможности
дождаться времени, когда в государстве будет водворен должный порядок.
Действительно, невозможно же объявить в целом государстве перерыв на
«переучет».
При этом следует отдавать себе отчет, что просчеты в постановке
экономических задач модернизации могут быть столь значимы, что их
результаты вполне могут стать фатальными – сорвать весь ход
модернизационного процесса. Выше мы уже обсуждали ограничения,
накладываемые особенностями социальной трансформации российского
общества. Выход – разработка траектории модернизации отечественной
182
экономики, связанной с минимизацией рисков просчетов государственного
регулирования.
В качестве такой траектории была предложена концепция
«синхронизированной модернизации» - модернизационной перестройки
экономики, синхронизированной с повышением качества функционирования
государственной системы/2/. На начальных сегментах этой траектории должны
ставиться и решаться задачи, накладывающие относительно простые
требования к государственной системе управления, соответствующие ее
возможностям содержательного контроля за полученными результатами. В
свою очередь, повышение эффективности государственного механизма создает
новые, более широкие возможности для реализации задач следующего этапа
экономического развития.
По мере повышения качества государства, перед ним уже могут ставиться
все более сложные, комплексные задачи, требующие подлинно системного
полхода; скоординированного участия различных звеньев государства;
активных усилий широких слоев и групп населения; консолидации всего
общества в поддержке модернизации. Соответственно, возрастающие
возможности государства позволят решать все более сложные задачи
модернизации, связанные с большими рисками просчетов (напомним, риски
принципиально неустранимы), которые «повзрослевшее» общество готово
будет осмысленно и ответственно принять.
Представляется, что подобная стратегия «синхронизированной
модернизации» способна обеспечить структурную перестройку экономики и
повышение темпов роста, необходимых для решения амбициозной, но вполне
реалистичной задачи удвоения ВВП в течение десятилетия (2008-2017гг.). Это
значит, что к концу этого периода ВВП (по паритету покупательной
способности) достигнет 3,4-3,5 триллионов долларов, а ВВП на душу населения
– 24 тыс. долларов. Уровень социально-экономического развития наша страны
будет вполне соответствовать развитию «новых» членов ЕС.
Реалистичность постановки такой задачи подкрепляется достаточно
простым соображением. В течение предшествующего периода экономические
ведомства не принимали сколько-нибудь существенным мер, стимулирующих
экономический рост. Но даже в таких условиях российская экономика показала
динамику, очень близко приближающуюся к траектории «удвоения». Вполне
разумно предположить, что осмысленная государственная политика
стимулирования экономического роста способна поддержать высокие его
темпы, даже с учетом сильно возросших масштабов экономики России.
Решение этой задачи позволит нашей стране войти в первую пятерку
экономических мировых гигантов, что вполне соответствует ее природному,
технологическому и, самое главное, человеческому потенциалу.
На первом этапе (2008-2010гг.) государство может обеспечить высокие
темпы роста за счет использования легко доступных ресурсов развития:
183
стимулирования потребительского спроса населения; поддержания роста
государственных
и
частных
инвестиций;
реализации
масштабных
инфраструктурных проектов (одновременно снимающих ограничения на
ускорение роста экономики на следующих этапах); наращивания сырьевого и
индустриального экспорта. Например, в этом ряду приоритетными должны
стать проекты развития транспортной инфраструктуры, использующие
территориальные преимущества России. Наряду с завершением транспортного
коридора «Север-Юг», необходима реализация планируемого Евразийского
железнодорожного коридора, связывающего Японии, Южную Корею и Китай
через Транссиб со странами ЕС («русская колея» до Вены). Одновременно
должна быть реализована программа развития транспортной инфраструктуры,
открывающая доступ к новым месторождениям (Урал «Промышленный» - Урал
«Полярный»).
Государство призвано стимулировать предпринимательскую, в первую
очередь, инвестиционную активность бизнеса. Даже «виртуальное» упрочение
институциональной среды на базе обретения бизнесом уверенности в
нерушимости сложившейся неформальной конвенции, недопустимости
нарушения ее со стороны отдельных звеньев государственной системы
способно придать дополнительный импульс экономической динамике. Это
позволит задействовать имеющийся инвестиционный потенциал российской
экономики, повысит ее способность «абсорбировать» все большую часть
огромных финансовых ресурсов, которыми сегодня располагает наша страна.
Также должны быть предприняты политические шаги, направленные на
ослабление административного гнета, сохраняющегося в ряде полуфеодальных
анклавов России. Это существенно повысит предпринимательскую активность
регионального бизнеса, позволит вовлечь дополнительные ресурсы развития.
Одновременно
необходимы
меры
экономической
политики,
нуждающиеся не в сложных организационных технологиях, а
лишь в
политической воле руководства страны. Целый ряд таких мер, как, например,
«революция доходов» - существенное повышение зарплаты наиболее
квалифицированным работникам бюджетной сферы и офицерскому корпусу,
могут поддержать экономический рост без сложной организационной
поддержки.
Одновременно нужно энергично проводить охарактеризованные выше
меры по укреплению государства, его способности проводить эффективную
экономическую политику, создав, тем самым, предпосылки для успеха второго
этапа. К концу этого периода нужно добиться существенного снижения
транзакционных издержек и предпринимательских рисков. В этой связи крайне
важно использовать практику разработки и проведения в жизнь Национальных
проектов. Эта «разведка боем» позволила получить бесценный и позитивный и
негативный опыт. Нужно, чтобы этот опыт был вполне использован на втором,
содержательном этапе Административной реформы.
184
В рамках такой политики лежат и меры, направленные на комплексную
поддержку отечественных товаропроизводителей, защиту российского
внутреннего ранка, совместимые с нормами ВТО. В их числе приоритет
российских производителей товаров и услуг при реализации инвестиционных
проектов, использующих государственные источники финансирования, а также
при закупках корпораций с государственным контролем. Это, учитывая рост
государственных инвестиций,
станет дополнительным стимулом к
импортозамещению. Следует разрабатывать меры по сокращению доли импорта
в структуре затрат наших сырьевых корпораций. Возможно, даже следует
учитывать этот показатель при проведении конкурсов на получение лицензий
на новые месторождения.
Необходимо
дальнейшее
развитие
поддержки
российского
индустриального экспорта. Здесь можно соединить эту задачу с созданием
Фонда будущих поколений. Если говорить всерьез об этом Фонде, то хранить
его средства в привычных формах ликвидности, значит игнорировать
долгосрочные риски мировой финансовой системы.
Хеджирование таких
рисков предполагает вложение части средств этого Фонда в надежные
материальные активы, слабо подверженные валютным рискам. Разумно хранить
часть Фонда будущих поколений в виде связанных кредитов, предоставляемых
«надежным» странам на реализацию масштабных инвестиционных проектов
под залог создаваемых объектов. Такие кредиты придадут динамику
российскому индустриальному экспорту, а Фонду будущих поколений –
надежные активы (атомные, тепловые и гидроэлектростанции, газовые сети,
газо- и нефтепроводы, железные дороги, порты и т.п.).
Необходимый элемент экономической политики этого этапа - сохранение
научного и образовательного потенциала страны, жизненно необходимого на
следующих этапах «синхронизированной политики», но серьезно подорванного
государственной политикой, не осознававшей задач формирования
интеллектуальной элиты страны.
Ограниченность трудовых ресурсов требует уже на этом этапе принять
меры по их преодолению. «Ближнее зарубежье» - уже не ресурс иммиграции.
Приток из Китая – «палка о двух концах», угроза для целостности страны
(пример Косово с его постепенным изменением этнической структуры и
отделением вполне убеждает). Наиболее эффективный ход – организация
масштабной иммиграции из Индии /3/. Такая иммиграция, по очевидным
причинам, не несет в себе угрозу отторжения соответствующих регионов
страны. Индийские общины также не создают этнических преступных
группировок, а, напротив, стремятся к интеграции в социальную структуру и
культуру принявшей страны. Такая программа упрочит тесные стратегические
отношения между Россией и Индией, подвергающиеся сейчас серьезным
искусам со стороны США. Стратегическая «привязка» Индии перевешивает
возможные дополнительные риски.
185
Для успеха такой программы на втором и третьем этапах необходимо уже
сейчас начать соответствующие переговоры, подготовку программ обучения
будущих мигрантов русскому языку, определять структура потребности разных
секторов экономики в рабочей силе и ее квалификации.
На первом этапе также необходимо расширить Национальные проекты за
счет
улучшения оснащенности всех учреждений образования и
здравоохранения. В них также следует включить объекты культуры, досуга и
спорта в средних, малых городах, в сельской местности.
Необходимая составляющая этих мер - развитие экономического
федерализма, создание стимулов для инициативы регионов, для их поиска
внутренних ресурсов развития. Это расширит число регионов-локомотивов,
сократит количество дотационных субъектов Федерации.
На втором этапе (2011-2013гг.) экономическую динамику будут
поддерживать: существенно выросшие доходы населения, которые повысят
спрос на жилье, товары длительного пользования; рост спроса на продукцию
отечественного машиностроения, генерированный ростом традиционного и
индустриального экспорта, а также внутренних инвестиций – плод
предшествующего периода.
В полной мере на тепах роста скажется формирование полноценных
импортозамещающих кластеров, связанных с производством автомобилей
ведущими зарубежными концернами. К этому времени должны завершиться
процессы концентрации в металлургии, лесной и целлюлозно-бумажной
промышленности. Начнет давать свои плоды организационно-технологическая
перестройка ВПК.
При наличии энергичных мер поддержки объем военного и гражданского
машиностроительного экспорта должен достичь 14-16 млрд. долл. Объем
экспорта информационных технологий, прежде всего, сложных программных
продуктов - «фирменного российского блюда» ( учитывая сложившиеся темпы
их роста) - добавит еще 2,5 - 3 млрд. долл.. Экспорт строительных услуг (при
реализации масштабных инфраструктурных проектов) может добавить еще 4 -5
млрд. долл. в год. В сумме это составит примерно 10% от общих объемов
российского экспорта. Это пусть еще не кардинальные, но уже значимые
сдвиги в структуре российского экспорта.
Рост объемов жилищного строительства также будет оказывать
позитивное влияние на экономическую динамику.
Позитивные институциональные изменения, развитие инструментов
экономической политики задействуют дополнительные ресурсы экономической
динамики, меняющие качество роста. Возросший уровень доверия к
государственной экономической политике, к мерам по защите интересов
бизнеса, успех инвестиционных проектов, реализованных в предшествующий
период, должны интенсифицировать инвестиционную активность российского
186
бизнеса, повысить качество инвестиционных проектов, в том числе, за счет
коммерческого использования научно-технического потенциала нашей страны.
Большая эффективность управления позволить проводить селективные
меры поддержки бизнеса, реализовывать крупномасштабные проекты,
требующие объединения усилий государства и бизнеса, например, по
эффективному использованию морских биоресурсов.
При разумной государственной политике, включая устранение
диспаритета цен, уже на этом этапе значимым источником экономического
роста станет сельское хозяйство: производство зерна, импортозамещение в
животноводстве, увеличение производства овощей. Условие - дальнейшее его
концентрация, формирование крупных, технически оснащенных и
высокотехнологичных хозяйств, прежде всего, в Черноземной зоне, Юге и
Западной Сибири. Развитие сельского хозяйства, переработки его продукции на
новой технологической базе, в свою очередь, будет генерировать значительный
спрос на продукцию отечественного тракторного и сельскохозяйственного
машиностроения, на прикладные достижения сельскохозяйственной и
биологической науки.
База успеха в экономике: укрепление государства, повышение его
дееспособности, рост эффективности
институциональной среды. Их
позитивное воздействие - общественно-политические предпосылками для
дальнейшего продвижения в оздоровлении хозяйственной жизни страны,
прежде всего, для успешной борьбы с коррупцией. Целевые ориентиры - к
началу третьего этапа качество институциональной среды должно вполне
соответствовать уровню «новых» членов Европейского Союза.
Главная характеристика третьего этапа (2014-2017 гг.) данной
концепции - существенный рост конкурентоспособности отечественных товаров
и услуг. Предпосылки: накопленный опыт экспорта; повышение качества
менеджмента; снижение издержек за счет технологического перевооружения
производства, роста его масштабов и производительности труда. Задача
совместных усилий государства и бизнеса - запуск ряда масштабных научнотехнических программ, прочной основы поддержания стабильно высоких
темпов на среднесрочную перспективу. Экспорт высокотехнологичной
продукции должен достигнуть примерно 1-1,5% ВВП. К этому времени должен
быть реализован комплекс мер стимулирования инновационной активности,
производства высоко конкурентной продукции, реализации региональных
программ.
Качество институциональной среды к концу десятилетия должно стать
вполне сопоставимым с уровнем ЕС. Это станет предпосылкой для
масштабных интеграционных проектов. Прежде всего, в интересах России
создание международной кооперации в коммерциализации прорывных
технологий, созданных на базе отечественной фундаментальной науки. Новое
качество институциональной среды существенно расширит пространство
187
российского бизнеса, создаст предпосылки для масштабного развития малого
бизнеса, который уже станет значимым фактором развития; «донорами»
федерального бюджета станут уже большинство регионов страны.
Также будет продолжено позитивное действие роста внутреннего
платежеспособного спроса повышения в структуре производства доли
технически сложных товаров длительного пользования, рекреационных услуг. В
полной мере скажется влияние наращивания жилищного строительства.
Доведение масштабов жилищного строительства до уровня, соответствующего
требованиям решения жилищной проблемы (100 – 130 млн. кв. м. в год), сделает
его одним из существенных факторов роста.
В этот период станут возможными масштабные проекты по возвращению
в сельхозоборот земель на основе новых технологий, реализации новой схемы
расселения, гибкой миграционной политики. Иммиграция из Индии на Дальний
Восток, например, может достигнуть 3-4 млн., что кардинально изменит не
только демографическую ситуацию, но и геополитическую судьбу этого
региона.
К этому же времени должны быть созданы условия для реализации
масштабных программ «возвращения на Север и Дальний Восток» (прежде
всего, в зоне БАМа, на шельфе северных и дальневосточных морей),
использующих высокие технологии,
базирующиеся на крупных
международных инвестициях, а также на частичном привлечении трудовых
ресурсов из-за рубежа.
Представляется, что подобная концепция синхронного проведения мер
государственной экономической политики, направленной на стимулирование
экономического роста, с одной стороны, и создание нового качества
институциональной среды, с другой позволят за предстоящее десятилетие
решить наиболее острые проблемы экономического развития страны,
кардинально повысить уровень жизни населения.
Литература.
/1/Иосиф Дискин. Ресурсы развития.//Главная тема. Апрель-май. 2005.
Сс,68-83.
/2/Государство и бизнес: союза за национальную модернизацию. Доклад
Совета по национальной стратегии. Дискин И.Е., рук. авторского коллектива.
www. strategeia.ru
/3/ Эта идея была высказана Автору в конфиденциальном порядке одним
из видных индийских политиков в 2006г.
188
Заключение.
Попробуем подвести итоги.
Грозные глобальные и внутренние вызовы не оставляют России выбора:
нужен социально-экономический и политический прорыв, способный ответить
на эти вызовы, дать нашей стране новое величие. Альтернатива очень проста:
либо Россия будет великой, либо ее не будет вовсе как значимого
геополитического субъекта, страны, распоряжающейся своей судьбой. Страны,
которой заслуженно гордятся и впредь будут гордиться наши соотечественники.
Нужно принять этот простой и, вместе с тем, драматический выбор. Он
должен стать архимедовым рычагом, сдвигающим саму ось национального
диалога, сдирающим флер массовой самоуспокоенности и безучастности к
судьбе России.
Прорыв России к ее великому будущему должен стать общим делом всего
народа, мобилизовать весь его нравственный и волевой потенциал. Пусть нас
ведет бессмертный завет Вергилия: «Audaces fortuna juvat!» (Фортуна
покровительствует смелым! - лат.). Без такой мобилизации нечего даже затевать
гигантский по своим масштабам проект преобразования практически всех
сторон нашего общества, его экономики, государства и социальных отношений.
Но смелость не означает безрассудства. Обсуждая замысел российского
прорыва, нужно все время помнить свой, крайне неоднозначный опыт прежних
попыток, мало считавшихся с историческими традициями нашей страны,
характером социальной жизни ее народа, с реальным развитием российских
институтов.
Нужно принять это горькое для национального самолюбия лекарство и
извлечь назидательный урок из осмысления нелегкого пути отечественного
развития. Без такого осмысления нет резона даже вступать на путь российской
модернизации. Накатанные историей рельсы неизбежно приведут нас к одному
результату – глубокому национальному кризису. И это при том, что и
глобальная круговерть и внутренние обстоятельства просто не оставляют нам
исторического времени на второй подход.
Но при этом важно избежать привычного искушения задним числом
свести счеты с историей. Необходимо сохранить подлинно исторический взгляд
на прошлое, не пытаться вменять ему наши сегодняшние ценности и
представления. Нужно также избежать и этического релятивизма, сохранить
ясную нравственную ретроспективу.
При обсуждении стратегии прорыва, среди прочего, следует помнить, что
каждый раз предпосылкой очередного модернизационного проекта была «игра
на понижение», убеждение общества в тотальном отставании России от
«развитых стран». Это сильно сбивало прицел, мешало определению
приоритетов модернизации. Только точный диагноз подлинных проблем
отечественного развития, понимание причин наших трудностей и знание
стратегических преимуществ – опора прорыва, а не провала.
189
Готовясь к прорыву, неразумно игнорировать и уроки множества
модернизационных проектов, реализованных в мире за последние полвека. Уже
ясно, что не существует универсального рецепта успеха, основанного на прямом
заимствовании чужого опыта, пусть и вполне оправдавшего себя, но в иных
исторических и социокультурных обстоятельствах.
Успех приходит только тогда, когда национальные лидеры отказываются
от
слепого
копирования
«чужих»
образцов.
Когда
творческий
модернизационный проект опирается на ясное и всестороннее понимание
специфики собственного развития, на разработку оригинальной стратегии,
мобилизует для нее все доступные ресурсы. Когда народ все активнее участвует
в перемене собственной участи.
Чтобы не повторить прежние неудачи и снизить все же неизбежные
издержки модернизации, необходимо, прежде всего, осознать, что эти неудачи и
громадные издержки неразрывно связаны с самим принципом отечественной
модернизации. С неуклонным воплощением в жизнь принципов и институтов,
продиктованных идейной доктриной, заимствованной или сконструированной,
что называется «на дому». Результат – оторванность новаций от требований
реальной жизни. Разрыв между воплощаемым идеалом и требованиями жизни
всегда преодолевался силой - использованием «реформаторами» всей мощи
государства для преодоления сопротивления «косного» народа.
Без смены прежней модели модернизации у нас нет шанса на успех.
Смена этой модели – дело не простое. Прежняя модель прочно укоренена
в наших культурных традициях. Мы практически не имеем успешного опыта
модернизации России рамках иных моделей.
Смена прежней модели модернизации возможна лишь, если мы сможем
понять причины ее укорененности, вскрыть взаимосвязь важных обстоятельств
предшествующего развития России с той накатанной колеей, в которую каждый
раз въезжали все проекты преобразований. Широкое осознание российскими
элитами прчичн необходимости такой смены, существа новой модели развития
России – необходимое условие грядущего успеха.
Во-первых, следует осознать, сколь дорогая цена была заплачена за
идеологическую приверженность действующих лиц российской истории. Для
них верность идеям и принципам всегда была неизмеримо важнее требований
практической жизни. Идеи в себе они всегда любили больше чем подлинную
Россию. Российское общество с порога отвергало все попытки действовать
«применительно к подлости», принимать во внимание отечественные реалии. В
результате тотального идейного поветрия в отечественных реформах всегда
сказывался недостаток прагматизма и готовности считаться с обстоятельствами
отечественной социальной и хозяйственной жизни.
Во-вторых, нужно принять во внимание кардинальные перемены в самих
основаниях российской жизни, произошедшие за последние десятилетия. В
нашей стране практически завершилась адаптация к новым, качественно иным
190
социальным порядкам. В результате сложилась новая социальная структура,
жестко привязанная к итогам этой адаптации, к установкам в отношении
нового порядка вещей. Сильно изменились мотивы социальной деятельности,
иерархия моделей достижения успеха, да и доступность ресурсов для
достижения этого успеха сильно поубавилась.
Также нужно, наконец, признать, что прежняя традиционалистская и
высокоидеологизированная Россия, о которой писали наши великие
философы и писатели, канула в прошлое. Можно спорить об оценке этого
факта, но трудно отрицать его эмпирически подтвержденную достоверность.
Это, конечно, очень обидно тем, для кого ссылки на этих, действительно
великих мыслителей неопровержимый и, зачастую, единственный аргумент. Но
модернизацию невозможно строить на мифах.
Сегодня в нашей стране задает тон «Новая Россия», слои и группы
населения, которые характеризует высокий рационализм, индивидуализм и, к
сожалению, низкий уровень социальной ответственности и солидарности.
Здесь, в этих слоях и группах, сосредоточены предприимчивость и активность,
способность к рациональной оценке ресурсов и возможностей, которые
предоставляет им современное устройство жизни. Нужно признать новую
социальную реальность без ее идеализации, но и без ангажированной слепоты.
Но это же признание ведет нас к вдохновляющему выводу - впервые в
отечественной истории сложились массовые слои и группы, которые могут
стать базой для эволюционных (а не привычно революционных)
преобразований, обращенных уже не к идеологическим аффектам, а к
здравому смыслу и жизненному опыту россиян.
Одновременно это
исторический шанс на становление подлинных, а не декоративных,
конкурентного рынка и консолидированной демократии.
Эти же перемены означают, что впервые в нашей истории появился
значимый социальный заказчик прагматичных, эволюционных реформ. Другой
вопрос, что у этого «заказчика» в его обобщенной голове много сумбура и
просто мусора, навеянного отечественными СМИ. Но в основе его позиций все
же уже много больше житейского опыта и обыденного нравственного чувства.
К ним, к этим опыту и чувству, уже могут взывать лидеры реформ и добиваться
осмысленного отклика на призыв к национальной мобилизации.
Сказанное означает, что теперь модернизационный проект либо будет
проведен в соответствии с социальным заказом «Новой России», либо у
него просто нет шансов на прочную массовую социальную поддержку и,
следовательно, нет шансов на успех. Если же, несмотря на все эти перемены,
последует попытка «играть поперек музыки», без опоры на наиболее
«продвинутые» социальные силы, то такой, в частности авторитарный
модернизационный проект будет «душить» весь потенциал социальной
активности и предприимчивости. Это, в свою очередь, поведет лишь к внешней
191
и внутренней эмиграции, утрате социального потенциала
развития,
основанного на его новых принципах, к краху всей стратегии модернизации.
В-третьих, прокладывая дорогу российской модернизации, невозможно
игнорировать подлинную природу современной системы институтов,
насквозь пронизанных партикулярными ценностями и межличностными
отношениями. В их основе лежит широко признанная конвенция относительно
допустимых норм и практик социальной и хозяйственной жизни. Формирование
этой конвенции, еще достаточно далеко отстоящей от норм писаного права, тем
не менее, позволило стабилизировать отечественную институциональную
среду, создать пусть и не очень приглядные, но все же хоть сколько-нибудь
прочные правила жизни.
Предписываемые этой конвенцией нормы и практики сильно разнятся с
теми либеральными абстракциями, которые лежат в основании реформаторских
усилий. Велика опасность, что благие побуждения реформаторов (как известно,
устилающую дорогу в Ад) могут разрушить эту конвенцию, не заменив ее на
прочные законность и правопорядок. Важно все время удерживать
соответствие между характером действующих институтов, с одной
стороны, и социальными реалиями, с другой. Хорошо известно, что
институциональные формы, сильно противоречащие сложившимся условиям
социальной жизни, мало жизнеспособны. Это значит, что сами реформы
должны проводиться так, чтобы не разрушить сложившуюся конвенцию, но при
этом шаг за шагом прокладывать дорогу Закону. Пример должно показать само
государство, делом утверждая универсальность принципов, не плодя
«любимчиков». Если же проявлять покровительство, то лишь убедив общество
в том, что здесь присутствует явный государственный интерес.
Глубинные перемены в самом фундаменте российской жизни вместе с
осознаваемыми вызовами определяют подлинный коридор возможностей
модернизационного прорыва. Для его успеха нужно выстраивать новую
логику российской модернизации, основанную на рациональном осмыслении
подлинных проблем России, на прокладывании реалистичного эволюционного,
научно говоря, генетического пути решения этих проблем.
Первый шаг - активный национальный диалог о насущных
проблемах, барьерах на пути нашего развития. В его ходе должны быть
вскрыты подлинные угрозы и вызовы, обусловливающие приоритеты
отечественной модернизации. Здесь важно избежать искусов нашего
привычного оборонного сознания. Нужно спустить с пьедестала сонм
отечественных кассандр. Следует, наконец, усвоить, что переоценка угроз,
столь же опасна, как и их недооценка. Да, несомненно, недооценка угроза
самым основам национального существования. Но переоценка лишает страну
ресурсов развития, бесплодно растрачиваемых на отражение мифических угроз,
не создает при этом возможностей для отражения угроз реальных и, в
192
результате, точно также ведет к национальной катастрофе. Опыт СССР должен
стать нашим memento mori.
Одновременно, в ходе такого диалога необходима широкая
эмоционально переживаемая консолидация россиян вокруг целей и задач
нового модернизационного прорыва – складывание модернизационной
коалиции. Здесь важно удержаться от привычного идеологического прессинга,
сохранить такт и уважение к иным мнениям, к критикам. Их отрезвляющие
позиции, ох как еще понадобятся. Головокруженье, даже не от успехов, но еще
от самих вдохновляющих замыслов – наш привычный вывих.
Содержательным ядром, сплачивающим коалицию, должны стать
представления и ожидания наиболее активных и трезвомыслящих слоев нашего
общества – «Новой России». Эмоциональное ядро – без него мрачная,
рассудочная безнадега – новый российский патриотизм. И не нужно
спекулировать угрозой нацизма. Поднимающуюся грязную, но тонкую пенку
ксенофобии нужно жестко снимать. Но явный подъем искренних
патриотических чувств народа – возможно, та искомая опора для упрочения
всего нравственного фундамента российского общества.
На деле это означает, что никакая модернизация в России попросту
невозможна, если в ее основу не будут положены крайне важные и уже, как
показывают исследования, прочно укорененные в широких слоях современных
россиян, ценности патриотизма, демократии и социальной справедливости.
История и современность задали очень узкий коридор для успешной
модернизации России. Шанс на успех в современной России имеет лишь
национально-демократическая
модернизация,
поддержанная
патриотическим и демократическим большинством страны, открывающая
широкие возможности для трудолюбия, предприимчивости и активности
каждого.
Условие успеха модернизации – новые подходы к социальной
справедливости. И традиции страны и требования эффективности требуют,
чтобы на место прежней уравнительности, шариковского «отнять и поделить»,
пришло новое понимание справедливости: солидарность всех; поддержка
активным; защита слабым, ответственность богатых.
Лозунги нового модернизационного проекта России: патриотизм,
демократия, справедливость.
Ясно, что для успеха такого проекта нужно то, чего нам так недостает уже
полтора столетия – прочный союз государства и общества. Этот застарелый
недуг глубокого взаимного недоверия может быть излечен лишь обоюдными
стараниями.
Более того, в обществе все меньше значат мнения идейных противников
такого союза. Конечно, идеологического безумия еще предостаточно. Инерция
предельного идеологического противоборства все еще очень заметна. Но все
193
более широкие слои освобождаются от прежнего прессинга интеллигентской
религии.
Если спокойно вглядеться, то большинство критиков власти против
крайней несправедливости общественного устройства, действительно просто
оскорбляющего любое нравственное чувство, но при этом они стремятся к тем
же целям, которые неизбежно должна решать национально-демократическая
модернизация. Конечно, во взглядах критиков власти преобладает радикализм,
основанный на нетерпении, на нежелании считаться с реальными, а не
воображаемыми путями решения волнующих их проблем. Но даже и в этом
нетерпении омного правды, ощущения, что власти, при желании и
ответственности могли бы сделать много больше для блага народа.
Убедить их, одолеть прежнее недоверие, сплотить может лишь честная,
искренняя политика. Все же «честность – лучшая политика».
Приходится признать, что сейчас большая вина за барьеры на пути
национального диалога лежит на политико-идеологической ветви власти.
Головокруженье от успехов централизации, убежденность в непогрешимости и
стремление к идеологическому доминированию явно снизили ее готовность к
диалогу, изначально предполагающему готовность к компромиссу. Такая,
авторитарная по своим идейным истокам, стилистика власти – «игра против
музыки», вызывающая неосознанное раздражение «Новой России»,
стремящейся к большему самоуважению и, следовательно, к проявлениям
уважения. Но, не дай Бог, раздражение станет осознанным, политически
оформленным. Мало не покажется.
В результате в оппозицию загоняются те, кто при политике
«вовлечения» могли бы постепенно стать опорой новой модернизационной
коалиции. Более того, такая политика «подмораживания» политической
стабильности загоняет вглубь реальные противоречия институционального
развития, подрывая тем легитимность власти - самый ее фундамент. Такая
«негативная» стабильность – бочка динамита под будущей модернизацией.
Даже временное обострение ситуации, практически неизбежное на пути
глубоких перемен, может вести к подрыву всего курса реформ.
Дорога к модернизации России лежит через смену политических
ориентиров,
содержания
и
риторики
власти.
Ориентир
–
консолидирующий
диалог
всех
национально
ответственных,
патриотических и демократических сил страны. Критерий – рост
инициативы и политической ответственности.
Сегодня еще плохо осознается необходимость смены самого содержания
государственного управления, диктуемого даже не столько требованиями
грядущей модернизации, сколько быстро растущими трудностями в решении
насущных проблем страны. Идеологическое давление, авторитарность методов
реформирования практически отучили государственную систему управления от
проблемного подхода, подхода, когда конкретные задачи рождаются из
194
осознания широкого понимаемых нужд развития страны. И это в стране,
которая может гордиться выдвижением и реализаций громадных проектов,
выросших из такого широкого понимания: освобождение крестьян,
Столыпинские реформы, «план ГОЭРЛО». Да и сегодня, при всех недостатках,
Национальные проекты выросли из проблемного анализа.
Отказ от проблемного подхода, узкое предметно-инструментальное
видение задач, рожденное, как правило, самим бюрократическим ведением дел,
ведет к управлению, оторванному от жизненных реалий. Управление
становится поистине бессодержательным. Но, что еще хуже, этот
изначальный отрыв от жизни многократно усиливается ложными обратными
связями, когда отчетность неизбежно начинает подгоняться под требования
начальства. Верхи напрочь теряют представление об истинном положении дел.
Отчасти, это может и неплохо. В период обострения Административной
реформы и паралича госорганов значимо выросли темпы роста экономики. Но,
к сожалению, слишком много проблем России требуют вменяемого
государства, чтобы можно было исполнить «голубую мечту» наших либералов
– обузить государство.
Выхода нет – нужно шаг за шагом возвращать в управление
проблемный подход, связанный с широким пониманием приоритетов
развития страны, проблем и противоречий этого развития, реалистичных
путей разрешения рассматриваемых проблем. Важный признак излечения от
этой застарелой болезни нашего управления – избавление от детской боязни
издержек при проведении реформ. Нужно, наконец, научиться считать баланс
издержек и выгод. Лишь при таком понимании можно избежать «заклятия
Черномырдина» - «Хотели как лучше, а получилось как всегда».
Если удастся достичь перестроить отношения государства и общества,
изменить содержание государственного управления, то все остальные задачи
национально-демократической модернизации будут решаться много легче.
Самое главное, мы сможем осмысленно решать социальные проблемы,
избавиться от морока либерализма, ведущего к социальной сегрегации
«униженных и оскорбленных», лишающего подрастающее поколение
социальных перспектив. Можно будет, наконец, выстроить приоритеты
социальной политики, отвечающие реалиям страны, ее традициям
справедливости, настойчивые стремлениям вертикальной мобильности.
Откроются неконфронтационные возможности повышения роли России в
перестройке системы международных отношений, будут востребованы ее
традиций всепонимания для модерирования диалога, направленного на поиск
моделей органичной глобализации. За этим большая безопасность и широкие
возможности российского бизнеса.
По иному можно будет ставить и задачи экономического развития. Можно
будет избавиться от маниакального комплекса «сырьевого придатка», а
уверенно сочетать возможности «энергетической сверхдержавы» с задачами
195
становления мирового «технологического центра», зарабатывающего созданием
прорывных технологий основанных на достижениях фундаментальных наук.
Создание таких технологий – традиция России, но заработок на этом –
модернизационный прорыв.
Для успеха сейчас у нас есть, кажется, все. Этот успех сулит России то,
чего у нее не было никогда, но чего так хотелось – жизни как в Европе. На
первых порах как у европейских соседей, а затем, если не наделаем глупостей,
и как «в лучших домах Европы». Сейчас главные проблемы в нас самих, в
нашем понимании истоков собственных проблем, путей их решения.
Понимание проблем дает уверенность, уверенность – силу решать эти
проблемы. Снова и снова: знание – сила. Значит, как говорится в очень
популярном фильме: «Да пребудет с нами сила». Сила понимания России,
сила ее преображения.
Ter aspera ad astra!
196
Библиография.
1. Антонос Г. Империя и национальное государство: история и
современность // Политическая наука (Теория. Ретроспективные
исследования). — М.: ИНИОН, 1995.
2. Ахиезер А.С. Хозяйственно-экономические реформы в России: как
приблизиться к пониманию их природы? Pro et Contra. Лето 1999.
Три века отечественных реформ. Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко
И. История России: конец или новое начало? М. 2005.
3. Ахиезер А.С. Россия: Критика исторического опыта. В 3-х томах.
Новосибирск. 1997.
4. Ахиезер А.С. Хозяйственно-экономические реформы в России: как
приблизиться к пониманию их природы? Pro et Contra. Лето 1999.
Три века отечественных реформ.
5. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. —
М.: Асас1егша-Центр; Медиум, 1995.
6. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М.1990.
7. Бердяев Н.А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX
века и начала XX века.// О России и русской философской культуре.
М. 1990.
8. Будон Р.. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения.
М.1998.Бурдье П. Социальное пространство и генезис «классов» //
Бурдье П. Социология политики. — М.:Socio-Logos 1993.
9. Бурдье П. Начала. — М. Socio-Logos , 1994.
10.Бызов Леонтий. Русское самосознание и социальные трансформации.
«Политический класс. №1. 2007.
11.Валлерстайн, Иммануэль. Конец знакомого мира. Социология XXI
века. М.2005.
12.Валуев П.А. Дума русского во второй половине 1856 года.//Революция
против свободы. Сборник. Сост. Дискин И.Е. М.2007.
13.Вебер М. История хозяйства: Очерк всеобщей социальной и
экономической истории. Пг.: Наука и школа, 1923.
14.Вебер М. Основные социологические понятия // Вебер М. Избранные
произведения. — М.: Прогресс, 1990.
15.М. Вебер. Протестантские секты и дух капитализма. М. Вебер.
Избранные произведения. М. 1990.
16.М. Вебер. Протестантская этика и дух капитализма. М. Вебер.
Избранные произведения. М. 1999.
17.Вишневский А.Г. Серп и рубль: консервативная модернизация в
СССР. М.1998.
18.Геллнер Э. Нации и национализм. — М.: Прогресс, 1991.
197
19.Геллнер Э. Условия свободы. Гражданское общество и его
исторические соперники. — М.: Аd Маrginem, 1995.
20.Гершензон М.О.. Творческое самосознание. Вехи: сборник статей о
русской интеллигенции. М.1990.
21.Глазычев В.Л. Глубинная Россия. 2000-2002. М.2003.
22.Государство и бизнес: союза за национальную модернизацию. Доклад
Совета по национальной стратегии. Дискин И.Е., рук. авторского
коллектива. www/ strategeia.ru
23.Громов П.П. Эйхенбаум Б.М. И.С. Н.С. Лесков. Очерк творчества. //
Лесков Н.С. Собрание сочинений. Т.1.
24.Данилевский Н.Я. Россия и Европа. — М.: Книга. 1991.
25.Дарендорф Р. Открытое общество и его страхи // Дарен-дорф Р.
После 1989. Размышления о революции в Европе. — М.: Аd
Маrginem, 1998.
26.Денкэн Ж.М. Политическая наука. — М.: Изд-во МНЭПУ, 1993.
27.Дневник П.А.Валуева, министра внутренних дел. Т. 1. — М.: Изд-во
АН СССР, 1961.
28.Дискин И.Е. В путах возомнившего разума.//Общественные науки.
1990.№4.
29.Дискин
Иосиф.
Курс:
ориентиры
модернизации.//Политический класс.№10. 2006.
демократической
30.Дискин Иосиф. Ресурсы развития.//Главная тема. Апрель-май. 2005.
Сс,68-83.
31.Иосиф Дискин. Российская модель социальной трансформации. Pro et
Contra. Лето 1999. Три века отечественных реформ. М. 1999.
32.Дискин И.Е. Россия: трансформация и элиты. М. 1995.
33.Дискин. И.Е. Социальный капитал в глобальной экономике.
«Общественные науки и современность». №5 М. Наука. 2003.
34.Дискин И.Е. Экономическая трансформация и социальный
капитал.//Проблемы прогнозирования. №1, 1997.
35.Доган М., Пеласси Д. Сравнительная политическая социология. —
М.: Соц.-полит, журн., 1994.
36.Дружинин Н.М. Социально-экономические условия образования
русской буржуазной нации //Дружинин Н.М. Избранные труды.
Социально-экономическая история России. — М.: Наука, 1987.
37.Заславская Т.И. Современное российское общество: Социальный
механизм трансформации. М. 2004.
38.Ерофеева И.В. Русская имперская идея в истории. (К проблеме
западно-восточного культурно-идеологического синтеза) // Россия и
Восток: проблемы взаимодействия. Т. 2. — М.: Институт
198
востоковедения РАН, 1993.
39.Зарубина Н.Н. Социокультурные факторы хозяйственного развития:
М.Вебер и современные теории модернизации. - СПб.: РХГИ. 1998.
40.Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 1.4. 1. — Л.: ЭГО.
1991.
41.Зубов А.Б. Советский Союз: из империи — в ничто? // Полис. 1992. №
1-Ильин М.В. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых
политических понятий. — М.: РОССПЭН, 1997.
42.Исаев И.А. Метафизика Власти и Закона: у истоков политикоправового сознания. — М.: Юристъ, 1998. ,
43.К Великой и Справедливой России. Национальная повестка для и
национальная стратегия: контуры преемственности. Доклад Совета
по национальной стратегии. Дискин И.Е. Рук.авт. коллектива. //СоОбщение. №4.2006.
44.Казарян Л..Г. Россия — Евразия — Мир. Сверка понятий —
цивилизация, геополитика, империя // Цивилизации и культуры.
Вып. 3. — М.: Изд-во Института востоковедения, 1956.
45.Калхун Крейг. Теории модернизации и глобализации: кто и зачем их
придумывал. //Русские чтения. Выпуск 3. М. 2006.
46.Капелюшников Р.И.. "Вопросы экономики", 2006, №10
47.Каппелиц А. Россия — многонациональная империя. — М.:
Прогресс-Традиция, 1997.
48.Кара-Мурза А. А., Поляков Л. В. Реформатор: Русские о Петре I:
Опыт аналитической антологии. — Иваново: Фора, 1?94.
49.Карсавин Л. П. Культура средних веков. — Киев: Символ &
А!гЬаж1, 1995.
50.Клевцов П.Б.. Ценностная трансформация российского общества в
XX в.
51.Клямкин И. М., Кутковец Т.Н. Кому в России нужна империя?
//Сегодня. — 1996. — 1 февр. — № 17.
52.Кольев АН. Империя — судьба России // Неизбежность Империи. М.: ИНТЕЛЛЕКТ, 1996.
53.Красильщиков В.А. Вдогонку за прошедшим веком: Развитие России
в XX в. с точки зрения мировых модернизаций. - М.: РОССПЭН,
1998.
54.Кузьминов Я.И., Радаев В.В., Яковлев А.А., Ясин Е.Г.. Институты: от
заимствования к выращиванию. Опыт российских реформ и
возможности культивирования институциональных изменений. М.
2005..
55.Ле Гофф Ж. Является ли все же политическая история становым
199
хребтом истории. // ТНЕ515. Теория и история экономических и
социальных институтов и систем. — 1994. Т. П. № 4.
56.Левада Ю.А.. 1989-1998: десятилетие вынужденных поворотов. // Куда
идет Россия? Кризис институциональной системы. Век, десятилетие,
год. М. 1999.
57.Ленин В.И. Империализм как высшая стадия капитализма. ПСС,
т.27.
58.Леонтович В.В. История либерализма в России. 1762— 1914. — М.:
Русский путь, 1995.
59.Лесков Н.С.. Отборное зерно. Краткая трилогия в просонке.
//Собрание сочинений. Т.7. Сс.303-304.
60.Ли Куан Ю. Сигапурская история: из третьего мира в первый. М.
2005.
61.Лотман ЮМ., Успенский Б.А. Отзвуки концепции «Москва—третий
Рим» в идеологии Петра Первого // Лотман ЮМ. Избранные статьи.
Т. 3. — Таллинн: Александра, 1992.
62.Лурье С.В.. Российская государственность и русская община // Лурье
С.В.. Метаморфозы традиционного сознания. — СПб.; Тип. им.
Котлякова, 1994.
63.Лурье СВ. Идеология и геополитическое действие. Вектор русской
культурной
экспансии:
Балканы-Константинополь-ПалестинаЭфиопия // Цивилизации и культуры. Вып. 3. — М.: Институт
востоковедения РАН, 1996.
64.Макаренко В.В. Неравномерность развития создает империю,
изживание неравномерности ведет империю к кризису //Закат
империй. Семинар. — Восток. 1991. № 4.
65.Маркс К. Капитал. т.1. К. Маркс и Ф.Энгельс. Сочинения. Т.23. М.
Махнач В.Л. Империи в мировой истории // Неизбежность Империи.
- М.: ИНТЕЛЛЕКТ, 1996.
66.Медушевский А.'Н. Утверждение абсолютизма в России. — М.: Текст,
1993.
67.Медушевский А. И. Формирование гражданского общества: реформы
и контрреформы в России // Реформы и реформаторы в истории
России. — М.: ИРИ РАН, 1996.
68.Межуев В.М.. Отношение к прошлому – ключ к будущему. //Куда
идет Россия: столетие, десятилетие, год. М. 2000.
69.Милюков
П.Н.
Национальный
вопрос
(Происхождение
национальности и национального вопроса в России). — Б.м., 1925,
70.Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. М.1994. т.2
71.Модернизация: зарубежный опыт и Россия. — М.: РНИСиНП, 1994.
200
72.Национальная политика России: история и современность. — М.:
Русский мир, 1997.
73.Панарин А.С. Россия в цивилизационном процессе.- М.: ИФ РАН,
1995.
74.Панарин А.С. Россия в циклах мировой истории. М. 1999
75.Паппе Я.Ш. Государство и крупный бизнес: что осталось старого в их
отношениях (2000г. - начало 2001 г.) // Кто и куда стремится вести
Россию?
76.Парсонс Т. Система современных обществ. — М.: Аспект Пресс, 1998.
77.Пациорковский В.В. Сельская Россия: 1991-2001гг. М. 2003.
78.Перетц Е.А.. Из дневника Революция против свободы. Сборник. Сост.
Дискин И.Е. М.2007.
79.Пивоваров ЮС. Политическая культура пореформенной России. М.: ИНИОН РАН, 1994.
80.Пивоваров ЮС. Политическая культура. — М.: ИНИОН РАН, 1996.
81.Победоносцев К.П. Сочинения. — СПб.: Наука, 1996.
82.Поланьи К. Великая трансформация. Политические и экономические
истоки нового времени. СПб. 2002Прогноз населения России до 2016
года.
Государственный
комитет
Российской
Федерации
по
статистике. М.2006.
83.Радаев В.В. Экономическая социология. М.1997.
84.Реальная Россия. Социальная стратификация современного
российского общества. М. 2006.
85.Россия: социальная доктрина переходного периода и концепция
программы действия. М. ИСЭПН РАН. Дискин И.Е., Римашевская
Н.М.
86.Русская национальная идея: частная собственность и национальный
суверенитет. ВЦИОМ. Пресс-выпуск. №626. 07.02.07.
87.Салмин А.М. Союз после Союза // Полис. 1992. № 1—2.
88.Тишков В.А. Концептуальная эволюция национальной политики в
России // Национальная политика России: история и современность.
— М.: Русский мир, 1997.
89.Тойнби А.Дж. Постижение истории. — М.: Прогресс, 1991.
90.Улюкаев А.Н. Правый поворот // Полит. Ру. 30.11.1999.
91.Уортман Р.С. Сценарии власти: Мифы
и церемонии русской
монархии. В 2-х т. М. 2004.
92.Федотов Г.П. Будет ли существовать Россия? О России и русской
201
философской культуре. М. 1990.
93.Федотова В.Г. Плюсы и минусы модели «догоняющей»
модернизации // Модернизация и национальная культура. - М.:
Апрель-85, 1995.
94.Филиппов А.Ф. Смысл империи: к социологии политического
пространства // Иное. Хрестоматия нового российского самосознания.
Т. 3. — М.: Аргус, 1995.
95.Флиер А.Я. Об исторической типологии российской цивилизации//Цивилизации и культуры. Вып. 1. — М.: Институт
востоковедения РАН, 1994.
96.Фонотов А.Г. Россия: от мобилизационного общества к
инновационному.— М.: Наука, 1993.
97.Фукуяма Ф. Конец истории. Fukuyama, F. The End of History and the
Last Man. New York:Free Press. !992.;
98.Фурсов А.И., Пивоваров Ю.С. “Русская Система” как попытка
понимания русской истории //ПОЛИС, 2001, №4.Хантингтон С.
Столкновение цивилизаций? // Полис. 1994. № 1.
99.Хабермас, Ю. Философский дискурс о модерне. М. 2003
100.
Халтурина Д.А., Коротаев А.В. Русский крест. Факторы,
механизмы и пути преодоления демографического кризиса. М.УРСС.
2006.
101.
Хорос В.Г., Пешков М.А. Политическая модернизация в
постсовременных обществах // Авторитаризм и демократия в
развивающихся странах. — М.: Наука, 1996.
102.
Цымбурский В.Л. Циклы похищения Европы // Иное.
Хрестоматия нового российского самосознания. — М: Аргус, 1995.
103.
Чаадаев П.Я. Философические письма. Письмо Первое.
www.lib.ru Шацкий Е. Утопия и традиция. — М.: Прогресс, 1990.
104.
Шевченко В.Н. Теория модернизации с социально-философской
точки зрения // Модернизация и национальная культура. — М.:
Апрель-85, 1995.
105.
Энгельгардт А.Н. Письма из деревни. 12 писем. 1872-1887. СПб.
1999..
106.
Ясин Е.Г. Модернизация экономики и система ценностей», М.
2003.
107.
Alavi, H. , 'India and the colonial mode of production', in R.
Miliband and J. Savile (eds), We Socialist Register (London: Merlin), 1995.
108.
Alavi, H 'Colonial and post-colonial societies', in T, B. Bottomore, L
Harris, V. G. Kiernan and R. Miliband (eds 1. A Dictionary of Marxist
Thought (Oxford: Blackwell), 1983.
202
109.
Alexander, Jeffery (1994) ”Modern, Anti, Post and Neo: New Social
Theories Have tried to Understand the “New World of our Time”,
Zeitschrift fur Soziologie(pp
110.
Almond G.A., Verba S. The Civic Culture: Political Attitudes and
Democracy in Five Nation. — Princeton: Princeton univ. Press, 1963.
111.
Almond G.A. Comparative Political Systems // Political Behavior: A
Reader in Theory Research. — Glencoe (111.), 1956.
112.
Amin, S. Accumulation and development: a theoretical model,
Review of African Political Economy, no. 1. August-November, 1974,
113.
Amin, S. Unequal Development: An Essay on the Social Formulation
of Peripheral Capitalism (Hassocks: Harvester) 1976,.
114.
Arensberg. C. M. and Kimball, S. T. Family and Community in
Ireland. 2nd edition (Cambridge, Mass.: Harvard University Press). 1968.
115.
Baran. P. Tlx Political Economy of Growth, with an introduction by
R. B. Sutcliffe (Harmondsworth: Penguin).
116.
Barratt Brown, M. A critique of Marxist theories of imperialism' in
R. Owen and B. Sutcliffe (eds), Studies in the Theory of Imperialism
(London: Longman), 1972
117.
Bauer,
Reality and Ritoric: Studies in the Economics of
Development (London: Weidenfeld & Nicolson).1984.
118.
Bendix, R., Nation-Building and Citizenship: Studies of Our
Changing Social Order (New York and London: Wiley)1964.
119.
Bendix, R.), 'A case study in cultural and educational mobility:
Japan and the protestant ethic', in N.J. Smelser and S. M. Lipset (eds),
Social Structure and Mobility- in Economic Development (Chicago, III.:
Aldine), 1966.
120.
Bendix R. Tradition and Modernity Reconsidered // Comparative
Studies in Society and History. N° 3. — The Hague, 1967.
121.
Benton, T. 'How many sociologies?' Sociological Review. 26, (2),
May.
122.
Berger, P.. Pyramids of Sacrifice (Harmondsworth: Penguin). 1977
123.
Berger, P. The Capitalist Revolution: Fifty Propositions About
Prosperity; Equality and Liberty (Aldershot: Gower). 1987
124.
Berger, P. Modern Capitalism, Vol. 11. Capitalism and Equality in
the Third World (Boston. Mass.: Hamilton Press). 1987.
125.
Berger, P., Berger, B., and Kellner, The Homeless Mind
126.
(Harmondsworth: Penguin). . 1974.
127.
Berger, P., and Luckmann, T. The Social Construction of Reality
(Harmondsworth: Penguin). 1967.,
128.
Berman, M.. All That is Solid Melts Into Air: The Experience of
Modernity (London: Verso).1983.
203
129.
Bernstein, H., 'Modernization theory and the sociological study of
development', Journal of Development Studies, 7, (2), Januarv, 1971.
130.
Bernstein, H. (ed)), Underdevelopment and Development: The Third
World Today, 2nd edition (Harmondsworth: Penguin). 197'6.
131.
Bernstein, H. 'Notes on capital and peasantry', Review of African
Political Economy, No. 10, September/December, 1977,
132.
Bernstein, H., 'Sociology of underdevelopment vs. sociology of
development?' in D. Lehmann (ed.),Development Theory: Four Critical
133.
Studies (London: Cass), 1979.
134.
Bernstein, H. 'Notes on state and peasantry: The Tanzanian case',
Review of African Political Economy, No. 21, May/September, 1981.
135.
Bernstein, H. Of virtuous peasants', in T. Shanin (ed.), Peasants and
Peasant Societies, 2nd edition (Oxford: Blackwell), 1987.
136.
Berquist, C. W. 'On paradigms and the pursuit of the practical',
Ijatin American Research Review, XIII, (2), (1978.
137.
Bhagwati, J. Immiserizing Growth. A Geometrical Note, Review of
Economic Studies XXV (3), No. 68, 1958.
138.
Biersteker, T. J. Distortion or Development? Contending Perspectives on the Multinational Corporations (London: MIT Press). 1978.,
139.
Blomstrom, M. and Hettne, B., Development Theory in Transition:
The Dependency Debate and Beyond, third World Responses (London: .
Zed Books). 1984.
140.
Bock, K. 'Theories of progress and evolution' in W. Cahnman and A.
Boskoff (eds), Sociology and History: Theory and Research (New York:
Free Press), (1964),. Bock, K. 'Theories of progress, development,
evolution', in T.B. Bottomore and R. Nisbet, (eds), A History of
Sociological Analysis (London: Heinemann), 1979.
141.
Bradby, B. 'The destruction of natural economy", Economy and
Society, vol. 4, 1975.
142.
Brenner, R. 'The origins of capitalist development: a critique of neoSmithian Marxism', New left Review, no. 104, July/August, 1977).
143.
Brewer, A. Marxist Theories of Imperialism: A Critical Survey
(London: Routledge & Kegan Paul). 1980.
144.
Cardoso. F. H. The consumption of dependency theory in the United
States', Latin American Research Review, XII, (3).(1977. .
145.
Chambers. R. Normal professionalism, new paradigms and
development', Discussion Paper, no. 227 (Sussex: Institute of Development
Studies). 1986.
146.
Coleman J. Resources for Social Change. N.Y. 1971.
147.
Conlin, S., 'Anthropological advice in a Government context', in R,
Grillo and A. Rew (eds), Social Anthropology and Development Policy
(London and New York: Tavistock), 1985.
204
148.
Cruise O'Brien, D. 'Modernization, order, and the erosion of a
democratic ideal: American political science 1960-1970', in D. Lehmann
(ed.), Development Theory: Four Critical Studies (London: Cass), 1979.
149.
Dawe, A. 'The two sociologies', British Journal of Sociology, XII. (2),
1970.
150.
Dawe, A. 'Theories of social action', in T.B. Bottomore and R. Nisbet
(eds), A Histoiy of Sociological Analysis (London: Heinemann), 1979.
151.
Dore, R. P. 'Underdevelopment in theoretical perspective', Discussion Paper, no. 109 (Sussex: Institute of Development Studies). 1977.
152.
Dos Santos, T. 'The structure of dependence', American Economic
Review, 60, (2) 1970.
153.
Dos Santos, T. 'The crisis of development theory and the problem of
dependence in Latin America', in H. Bernstein (ed.), Underdevelopment
and Development: The Third World Today, 2nd edition (Harmondsworth:
Penguin), 1976.
154.
Durkheim, E. The Division of labor in Society (New York: Free
Press). 1964.
155.
Durkheim, E. The Rules of Sociological Method and Selected Texts
on Sociology' and its Method, edited and with an Introduction by S. Lukes
(London: Macmillan) 1982.
156.
Eckberg, D. L, and Hill, L. 'The paradigm concept and sociology: a
critical review', American Sociological Review, vol. 44, December, 1979.
157.
Eisenstadt, S. N. Comparative Perspectives on Social Change
(Boston. Mass.: Little, Brown & Co). 1968.
158.
Eisenstadt,
S.
N.
Modernization,
Protest and Change
(Englewood Cliffs, N. J.: Prentice-Hall). 1966.
159.
Eisenstadt, Schmuel N.(1999) “Multiple Modernities in an Age of
Globalization, pp.37-50. in Grenzenlose Gesellschaft Teil 1. Opladen.
Leske& Budrich.
160.
Eisenstadt, S, N. (WO), Social change and development in S. N.
Eisenstadt (ed.),
Readings
in
Social
Evolution
and
Development (Oxford: Pergamon), Emmanuel. A. Unequal Exchange: A
Study in the Imperialism of Trade (New York and London: Monthly
Review Press). 1972.
161.
Emmanuel. A. Appropriate or Underdeveloped Technology
(Chichester: John Wiley). 1982.
162.
Erikson, E. H. Childhood and Society (New York: Norton). 1950.
163.
Etzioni-Halevy E. Social Change: The Advent and Maturation of
Modern Society (London: Routledge & Kegan Paul).1981.
164.
Evans-Pritchard, E. Essays in Social Anthropology (London:
Faber& Faber). 1962.
205
165.
Foster, G. Traditional Cultures and the Impact of Technological
Change (New York: Harper & Row). (1962),
166.
Foster, G. 'Peasant society and the image of limited good', American
Anthropologist, vol. 67. 1965.
167.
Foster-Carter. A . From Rostow to Guilder Frank: conflicting
paradigms in the analysis of underdevelopment', World Development,4.
(3), March, 1976.
168.
Foster-Carter. A., 'Can we articulate articulation"?' in J. Clammer
(ed), The New Economic Anthropology (London: Macmillan.1978.
169.
Foster-Carter, A. 'Marxism versus dependency theory? A polemic',
Occasional Papers, No. 8. University of Leeds. (1979),
170.
Foster-Carter. A. Knowing what they mean: or why is there no
phenomenology in the sociology of development?', in J. Clammer (ed.),
Beyond the New Economic Anthropology (London: Macmillan), 1987.
171.
Frank, A. G. Latin America: Underdevelopment or Revolution?
(New York and London: Monthly Review Press). 1969.
172.
Frank, A. G. Lumpenbourgeoisie: Lumpendevelopment - Dependence, Class and Politics in latin America (New York and London: Monthly
Review Press). 1972.
173.
Frank, A. G. A disclaimer', Latin American Research
Perspectives,Issue 4, Spring. II. (1), 1975.
174.
Frank, A. G. Dependent Accumulation and Underdevelopment
(London: Macmillan). 1978.
175.
Frank, A. G. Crisis: In the World Economy (London: Heinemann)
1980.
176.
von Freyhold. M 'The post-colonial state and Its Tanzanian version'.
Review of African Political Economy, no. 8, January-April, 1977.
177.
Frolich, P. Rosa Luxemburg (London: Pluto Press). 1972.
178.
Gibbon, P., and Neocosmos. M. 'Some problems in the political
economy of "African socialism'", in H. Bernstein and B. K. Campbell
(eds), Contradictions of Accumulation in Africa: Studies in Economy and
State (Beverly Hills. Ca.: Sage), 1985.
179.
Giddens, A. A Contemporary Critique of Historical Materialism,
Vol. II: The Nation-State and Violence (London: Polity). 1985.
180.
Goldthorpe, J. E. The Sociology of the Third World (Cambridge:
Cambridge University Press). 197'5.
181.
Goodman, D., and Redclift, R. From Peasant to Proletarian- Capitalist Development and Agrarian Transitions (Oxford: Blackwell). 1981.
182.
Gouldner, A. W.. The Coming Crisis of Western Sociology (London:
Heinemann). 1971.
206
183.
Green, R. (ed.) Protestantism, Capitalism and Social Science: The
Weber Thesis Controversy (Boston, Mass.: Heath). 1973.
184.
Gurnah, A. 'Whither paradigm?'. Review of African Political
Economy, no. 32. April, 1985.
185.
Habermas, Jurgen. Towards a Reconstruction of Historical
Modernization// Communication and the Evolution of Society. Boston.
1979.
186.
Hagen, E. On the Theory of Social Change (Homewood, III.: Dorsey
Press). 1962.
187.
Hayek, F. A. The Three Sources of Human Values (London: The
London School of Economics and Political Science). 1978.
188.
Hayek, F. Knowledge, Evolution and Society (London: Adam Smith
Institute). 1983.
189.
Higley J. Elitizm. NY. 1979.
190.
Hirschman, A.O.The Strategy of Economic Development, New
Haven, 1958.
191.
Hobsbawm, E. 'Introduction to K. Marx', Pre-Capitalist Economic
Formations (London: Lawrence & Wishart) 1964.
192.
Hobsbawm, E. J.), 'The development of the world economy,
Cambridge Journal of Economics, 3, (3), September, 1979.
193.
Hobson.J. A. Imperialism: A Study (London: Allen & Unwin).
194.
Hofstede, G.), Culture's Consequences: International Differences in
Work-Related Values (Beverly Hills, Ca.: Sage). 1984.
195.
Hoogvelt, A. 'We Sociology of Developing Societies (London:
Macmillan). 1976.
196.
Horowitz, I. L. Time Worlds of Development: The Theory and
Practice of International Stratification, 2nd Edition (London: Oxford
University Press). 1972.
197.
Hoselitz,
B.
(ed.) The Progress of Underdeveloped Areas
(Chicago, III.: University of Chicago Press). 1952.
198.
Hoselitz, B. Sociological Aspects of Economic Growth (New York:
Free Press). 1960.
199.
Inkeles, A., and Smith. D. H. Becoming Modem (Cambridge, Mass.:
Harvard University Press). 1974.
200.
Kahn, J. S.. and Llobera, .1. R. 'Towards a new Marxism or a new
anthropology?', In J. S. Kahn and J. R. Llobera (eds). The Anthropology
of Precapitalist Societies (London: Macmillan), . 1981.
201.
Kiernan, V. G. Marxism and Imperialism (London: Edward
Arnold). 1974.
202.
Kitching, G. 'Politics, method and evidence in the "Kenya” debate',
in H. Bernstein and B. K. Campbell (eds), Contradictions of Accumulation
in Africa- Studies in Economy and Stale (Beverly Hills, Ca.: Sage), 1985.
207
203.
Kuhnen Fririthjof. CAUSES OF UNDERDEVELOPMENT AND
CONCEPTS FOR DEVELOPMENT. AN INTRODUCTION TO
DEVELOPMENT THEORIES. The Journal of Institute of Development
Development Studies, Studies, NWFP Agricultural Vol. VIII, 1986,1987
University, Peshawar.
204.
Kuhn, T. S. The Structure of Scientific Revolutions,2nd
Edition (Chicago, III.: University of Chicago Press). 1970.,
205.
Kuhn, T. S. 'Reflections on my critics', in I. Lakatos and A.
Musgrave (eds). Criticism and the Growth of Knowledge (Cambridge:
Cambridge University Press), 1970.
206.
Laclau, E. Politics and Ideology in Marxist Theory (London: Verso).
1979.
207.
Lai, D. The Poverty of Development Economics (London: The
Institute of Economic Affairs). 1983.
208.
Leaf, M. J. Man, Mind and Science: A History of Anthropology (New
York: Columbia University Press). 1979.
209.
Lerner, D. The Passing of Traditional Society (New York: Free
Press). l958.
210.
Levitt, K. 'Dependence and disintegration in Canada', New World
Quarterly, IV, (2) 1968.
211.
Lew, M. J. 'Some sources of the vulnerability of the
structures of relatively non-industrialized societies to those of highly
industrialized societies', in B. F. Hoselitz (ed.), The Progress of' Underdeveloped Areas (Chicago, 111.: University of Chicago Press), 1952.,
212.
Levy, M. J. The Structure of Society (Princeton, N.J.: Princeton
University Press). 1952.
213.
Levy, M. J. Modernization and the Structure of Societies, Vols. I and
II (Princeton, N..).: Princeton University Press). 1966.
214.
Lewis, O. 'The culture of poverty'. The Scientific American, 215, (4),
October, 1966.
215.
Leys,
C.
Underdevelopment
in
Kenya: The
Political
Economy of Neo-Colonialism (London: Heinemann). 1975.
216.
Leys, C. The "over-developed" post-colonial state: a re-evaluation',
217.
Review of African Political Economy, no. 5, January-April, 1976..
218.
Leys, C. 'Underdevelopment and dependency: critical notes', Journal
of Contemporary Asia, 7(1), 1977.
219.
Leys, C. 'Capital accumulation, class formation and dependency the Significance of the Kenyan case'. The Socialist Register, 1978.
220.
Leys, C.. Kenya: what dot's "dependency" explain?. Review of
African Political Economy, no. 17, January-April, 1980.
208
221.
Lipset. S. M. 'Values, education and entrepreneurship', in S. M.
Lipset and A. Solari (eds). Elites in Latin America (New York: Oxford
University Press), 1967.
222.
Little, I. M. D. Economic Development: Theory, Policy, and
International Relations (New York: Basic Books). 1982.
223.
Luxemburg. R. The Accumulation of Capital, with an Introduction
by Joan Robinson (London: Routledge). 1951.
224.
Mahleka, A 'Comments on Nsari', Review of African Political
Economy, no. 6, May-August, pp. 81-4. 1976.
225.
Mandel, E. Late Capitalism (London-Verso) 1978.
226.
Mapping the Global Future. The Report of the NIC 2020’s Project.
2004.
227.
Marshall, G. In Search of the Spirit of Capitalism (London:
Hutchinson) 1982.
228.
McClelland, D. C. The Achieving Society (New York: Van Nostrand.
First published in 1961 (New York: Free Press) 1976.
229.
McCormack, T. 'Development with equity for women', in N. Black
and A. Baker Cottrell (eds). Women and World Change: Equity Issues in
Development (Beverly Hills, Ca.: Sage) 1981.
230.
Melotti, U. Marx and the Third World (London: Macmillan) 1977.
231.
Myint, H. The Gains from International Trade and the Backward
countries, Review of Economic Studies XXII, 1954/55.
232.
Mommsen, W. Theories of Imperialism (London: Weidenfeld &
Nicolson). 1981.
233.
Moore, Barrington Social Origins of Dictatorship and Democracy:
Lord and Peasant in the Making of the Modem World (Harmondsworth:
Penguin). 1967.
234.
Moore, W. E. 'Predicting discontinuities in social change', American
Sociological Review, 29. (3), 1964.
235.
Moore, W. E. 'Functionalism' in T. B. Bottomore and R. Nisbet
(eds), A History of Sociological Analysis (London: Heinemann), 1979.
236.
Myint, H. The Gains from International Trade and the Backward
countries, Review of Economic Studies XXII, 1954/55
237.
Myrdal, G. Economic Theory and Underdeveloped Regions, London
1957.
238.
Ness, G. D., Shapiro, G. and Hobsbawm. E.J. 'Review symposium:
Barrington Moore, social origins of dictatorship and democracy',
American Sociological Review, 32, (5), October, 1967.
239.
Nisbet. R. (1966), Tlie Sociological Tradition (New York: Basic
Books).
209
240.
Nurkse, R. Problems of Capital Formation in Underdeveloped
Countries, Oxford 1963.
241.
Ohlin, G. 'The evolution of aid doctrine', in J. Bhagwati and R. S.
Eckans (eds), Foreign Aid (Harmondsworth: Penguin) 1970.
242.
Palma, G. 'Dependency: a formal theory of underdevelopment or a
methodology for the analysis of concrete situations of underdevelopment?', World Development, 6, (7/8), 1978.
243.
Parsons, T. The System of Modem Societies (Englewood Cliffs, N.J.:
(Prentice-Hall). 1971.
244.
Petras, J.). Critical Perspectives on Imperialism and Social Class in
the Third World (New York and London: Monthly Review Press). 1978 .
245.
Phillips, A. 'The concept of development'. Review of African Political
Economy, no. 8, January-April, 1977. Piatt, D. C. M. 'Dependency in
nineteenth-century America: an historian objects', Latin American
Research Review, XV, (l), 1980.
246.
Piatt. D. C. M. 'The anatomy of "autonomy" (whatever that may
mean)', Latin American Research Review, XV, (1), 1980.
247.
Poggi. G. Social origins of dictatorship and democracy', British
Journal of Sociology, vol. 19, 1968.
248.
Prebisch, R. The Role of Commercial Policies in Underdeveloped
Countries. American Economic Review 49, 1959.,
249.
Randolph, L. L, and Randolph. S. H. The Modernity of Tradition
(Chicago, HI.: University of Chicago Press). 1967.
250.
RAO, V.K.R.V. Investment, Income and the Multiplier in an
Underdeveloped Country in: Agarwala, A.N. and Singh, S.P. (Eds). The
Economics of Underdevelopment, London 1971.
251.
Ray, D. 'The dependency model of Latin American underdevelopment: three basic fallacies;'. Journal of Inter-American Studies,15,
(1), February, 1973.
252.
Riggs, F. W. Administration in Developing Countries: The Theory of
Prismatic Society (Boston, Mass.: Houghton Miftlin). 1964.
253.
Rodney, W. How Europe Underdeveloped Africa (London: BogleL'Ouverture).1972.
254.
Rogers, B. The Domestication of Women. Discrimination in
Developing Societies (London: Kogan Page). 1980.
255.
Rogers, E. M. Diffusion of Innovations (New York: Free Press). 1962.
256.
Rosenstein-Rodan, P.N. The Theory of the "Big Push" in: Meier,
G.M. Leading Issues in Economic Development, Studies in International
Poverty, Oxford.
257.
Rostow, W. W. (ed.) The Economics of Take-off into Sustained
Growth, Proceedings of a conference held by the International
Economic Association (London: Macmillan). 1963.
210
258.
Rostow, W. W. The World Economy History and Prospect (London:
Macmillan), 1978.
259.
Rostow, W.W. The STages of Economic Growth, Cambridge 1960.
260.
Ruccio, D. F. and Simon, L. H. 'Methodological aspects of a Marxian
approach to development: an analysis of the modes of production school',
World Development, 14, (2), . 1986.
261.
Safford, F. 'On paradigms and the pursuit of the practical: a
response', Latin American Research Review, XII!, (2), 1978.
262.
Sahlins, M. Culture and Practical Reason (Chicago, 111.: University
of Chicago Press). 1976.
263.
Seers, D. 'The meaning of development', International Development
Review, 11,(4), 1969.
264.
Seers, D. 'The new meaning of development', International
Development Review, 19, (3), 1977.
265.
Seers, D. Development options: the strengths and weaknesses of
dependency theories in explaining a government's room to manoeuvre',
Discussion Paper, no. 165 (Sussex: Institute of Development Studies). 1981.
266.
Seers, D. (ed.) Dependency Theory: A Critical Reassessment
(London: Pinter).1981.
267.
Sender, J., and Smith, S. The Development of Capitalism in Africa
(London: Methuen). 1986.
268.
Shivji, I. 'Peasants and class alliances', Review of African Political
Economy, no. 3, May-September, 1975.
269.
Smelser, N.J. 'Mechanisms of and adjustments to change', in T.
Burns (ed.), Industrial Man (Harmondsworth: Penguin), 1969.
270.
Smelser, N. Theory of Collective Behavior, Glencoe 1963.
271.
Smith, J., Wallerstein, I. and Evers, H. (eds) Explorations in the
World-Economy, Vol. 3: Households and the World Economy (Beverly
Hills, Ca.: Sage). 1984.
272.
Smith, M. G. The Plural Society in the British West Indies (Berkeley,
Ca.: University of California Press). 1965.
273.
Smith, M. G. Pre-industrial stratification systems', in N.J. Smelser
and S. M. Lipset (eds), Social Structure and Mobility in Economic
Development (Chicago, 111.: Aldine) 1966.
274.
Smith, M. G. Corporations and Society (Duckworth: London). 1974.
275.
Smith, S. 'Class analysis versus world system: critique of Samir
Amin's typology of development', in P. l.imqueco and B. McFarlane
(eds),Neo-Marxist Tljeories of Development (London: Croom Helm), 1983.
276.
Solo, R. A., and Rogers, E. M. (eds) Including Technological Change
for Economic Growth and Development (Michigan: Michigan State
University Press). 1972.
211
277.
Spengler, J.J. 'Social structure, state,
economic growth', in
S.Kuznets, W. E. Moore and J. J. Spengler (eds), Economic Growth:
Brazil, India, Japan (Durham, N.C.: Duke University Press), .1955.
278.
Srinivas, M. N. Caste in Modem India (London:.]. K. Publishers).
1962.
279.
Stanton, R. 'Talking about consciousness', in D. Seers (ed.), 'CULTURAL dependence?' Bulletin (Sussex: Institute of Development Studies),
7, (1), April, 1975.
280.
Stein, S. J., and Stein, B. H. 'D. C. M. Piatt: The anatomy of
"autonomy"', Latin American Research Review, XV, (1), 1980.
281.
Sunkel, O. 'The development of development thinking', in R.
Luckham (ed.), 'Imperialism: new tactics', IDS Bulletin (Sussex: Institute
of Development Studies), 8, (3), March, 1977.
282.
Suppe, F. (ed.) The Structure of Scientific Theories, 2nd edition
(Urbana, 111.: University of Illinois Press). 1977.,
283.
Sutcliffe, B. 'Conclusion' in R. Owen and B. Sutcliffe (eds), Studies in
the Theory of Imperialism (London: Longman), 1972.
284.
Taylor, J. G. From Modernization to Modes of Production:
ACritique of the Sociologies of Development and Underdevelopment
(London: Macmillan).1979.
285.
Tipps, D. 'Modernization theory and the comparative study of
societies: a critical perspective', Comparative Studies of Society and
History, 15, (2), 1973.
286.
Toye, J. Dilemmas of Development: Reflections on the CounterRevolution in Development Theory and Policy (Oxford: Black-well). 1987.
287.
Van Allen, J. 'African women, modernization", and national
liberation', in L. B. Iglitzin and R. Ross (eds), Women in die World:A
Comparative Study (Santa Barbara, Ca.: Clio Books), 1976.
288.
Wade, R., and White, G. (eds) 'Development states in East Asia:
capitalist and socialist', IDS Bulletin, 15, (2), April. 1984.
289.
Wallerstein, E. The Capitalist World Economy (Cambridge: Cambridge University Press). Warren, B. (1973), 'Imperialism and capitalist
industrialization', New Left Review, no. 81, September-October, 1979.
290.
Immanuel Wallerstein, “Entering Global Anarchy”, New Left
Review. 2003.
291.
Warren, B. Imperialism: Pioneer of Capitalism (London: Verso).
1980.
292.
Weber, M. From Max Weber: Essays in Sociology, edited by H.H.
Gerth and C. Wright Mills (London: Routledge & Kegan Paul). 1948.
293.
Weiner, M. (ed) Modernization: Tl.ie Dynamics of Growth (New
York: Basic Books). 1966.
212
294.
Wolpe, H. (ed.) (1980), The Articulation of Modes of Production:
Essays from Economy and Society (London: Routledge & Kegan Paul).
295.
Worsley, P. The Three Worlds: Culture and World Development
(London: Weidenfeld & Nicolson). 1984.
213