значение эпистолярного жанра в истории социологии

А.Б.Гофман
Письма классиков: значение эпистолярного жанра в истории
социологии
Письма как источник для изучении различных сфер социальной жизни и
культуры использовались с незапамятных времен. Но это использование
происходило главным образом спонтанно, без осмысления и анализа
эпистолярного жанра как такового. Лишь с конца прошлого столетия
начались исследование и рефлексия относительно природы этого жанра и его
места среди других форм письменной культуры, существования текстов и
коммуникативных средств.1
В настоящее время процесс изучения различных аспектов эпистолярного
жанра продолжается. Важными задачами остаются исследование его
специфики, своеобразия в различных исторических контекстах и областях
культуры, различных форм его взаимодействия с другими жанрами,
включения в них, его трансформации, в частности, в связи с
информатизацией и возникновением новых коммуникативных средств.
«Смерть читателя», которая последовала за провозглашенной Роланом
Бартом «смертью автора»,2 затронула и сферу почтовых отправлений. К
счастью, оба корреспондента, и автор письма, и его читатель, пока не умерли.
Тем не менее, оставаясь живыми, оба они в настоящее время, благодаря
распространению электронной почты, довольно быстро превращаются в
«пользователей».
В целом, для изучения эпистолярного жанра как формы письменной
культуры, репрезентации текста и коммуникации необходимо ответить, а
точнее, постоянно искать ответы на три вопроса: «Кто пишет? Что пишет?
Кому пишет?» Если первые два вопроса разумеются сами собой, то
последний – нет. Между тем, для понимания традиционной личной и деловой
переписки ответ на третий вопрос имеет фундаментальное значение.
Перефразируя ставшее популярным выражение (“Сulture matters”), можно
сказать: «Адресат имеет значение» (“Addressee matters”). Особенность
личной и деловой переписки состоит, в частности, в том, что она
принадлежит главным образом к "аксиальному" типу коммуникации,
См., в частности: Les correspondances. Leur importance pour l’historien des sciences et de la philosophie.
Problèmes de leur édition . Revue de synthèse, 81-82, janvier - juin 1976. Kaufmann V. L’Équivoque
épistolaire, Paris: Éd. De Minuit, 1990. La correspondance. Les usages de la lettre au XIXe siècle. Sous la dir. de
R.Chartier. Paris: Fayard, 1991.
1
2
См.: Шартье, Р. Письменная культура и общество. М.: Новое издательство, 2006. С.10.
1
адресованному определенным и заранее известным получателям сообщений,
в отличие от "сетевого" типа, адресованного неограниченному,
неопределенному и заранее неизвестному множеству получателей; к нему
относятся, в частности, такие коммуникативные средства, как книга, статья
или мода.3 Эти два типа очевидным образом пересекаются и отчасти
симметрично совпадают с двумя другими, а именно с частным и публичным
типами коммуникации. Оба они тесно взаимосвязаны и постоянно
превращаются друг в друга. Переход от одного из них к другому вызывает
фундаментальную трансформацию текста, его значений и функций.
Приватное письмо, выполняя коммуникативную функцию, достаточно строго
ограничивает ее, будучи направленным определенному адресату. С одной
стороны, его автор ставит перед собой цель сообщить нечто другому,
передать ему некую информацию, часто предполагая получение ответного
сообщения. С другой стороны, он стремится ограничить свое сообщение
определенным адресатом и наполняет его специфическим содержанием,
связанным именно с личностью данного адресата и только его. Автор чаще
всего исходит из предположения, что помимо получателя письма, никто
больше его не прочитает. Даже та же самая информация, направленная им
другому адресату, может существенно изменяться в содержательном
отношении. И вообще, письмо сочетает в себе стремление что-то кому-то
открыть и вместе с тем что-то от кого-то скрыть. Это всегда сочетание
явного и тайного; отсюда – понятие «тайна переписки» («violation du secret de
la correspondance») и уголовное преследование за нарушение этой тайны.
Публикация частной переписки очевидным образом означает ее превращение
из частной коммуникации в публичную и из аксиальной коммуникации в
сетевую. Подобное превращение еще раз подтверждает справедливость
знаменитого тезиса Маршалла МакЛюэна о том, что "medium is the message".
Жанр личного письма близок жанру дневника или записной книжки,
поскольку их также можно рассматривать как письма, только адресованные
автором самому себе, или как коммуникацию с самим собой Это тоже своего
рода аксиальная коммуникация. В данном отношении письма близки также
беседе, интервью и некоторым жанрам устного выступления, таким как
лекция или доклад, произнесенные в определенном зале и адресованные
ограниченному количеству слушателей. То же самое относится и к другим
видам аудиальной или аудиовизуальной коммуникации, таким как
телефонный разговор или разговор по скайпу.
3
См.: Брудный А.А. Понимание и общение. М.: Знание, 1989. С.6-7.
2
С другой стороны, письма все-таки очевидным образом относятся к
письменной культуре, что объединяет их с другими видами этой культуры.
В качестве таковой традиционное письмо отличается от устной
коммуникации в том отношении, что дистанция, пространственная и (или)
временнáя, между коммуникатором и реципиентом может быть весьма
значительной; при этом в переписке данные две роли гораздо менее
подвижны и изменчивы, чем при устной коммуникации, где взаимный обмен
сообщениями и реакция на них происходят гораздо быстрее, коммуникатор и
реципиент гораздо чаще и быстрее меняются местами друг с другом.
Особую разновидность писем составляют те, которые преднамеренно
предназначаются авторами для опубликования. К ним относятся, в частности,
письма, адресованные средствам массовой информации, различным
учреждениям и организациям. Такого рода
переписка, разумеется,
отличается от хорошо известных жанров произведений, написанных "под
видом" писем, будь то послания отцов церкви, литературное произведение в
форме письма-послания (эпистола), роман (например, «Опасные связи»
Шодерло де Лакло, «Страдания юного Вертера» Гёте, «Бедные люди»
Достоевского),
философское или социально-политическое сочинение
(«Персидские письма» Монтескье, «Исторические письма» Петра Лаврова и
т.п.).
Анализ повседневной переписки «обыкновенных людей» имеет безусловно
огромное значение для истории и социологии. Оно признано достаточно
давно в обеих дисциплинах; достаточно вспомнить классическое
исследование У.Томаса и Ф.Знанецкого, основанное на таких документах.
Это значение чрезвычайно велико для понимания повседневности; при
наличии большого массива информации они дают, в частности, хорошую
возможность применения контент-анализа. Еще более очевидна важность
изучения писем «выдающихся людей», их жизни, деяний, творчества и
достижений. Не случайно эти письма всегда широко использовали авторы
биографий, для которых их авторы оказывались невольными и неоценимыми
помощниками, а иногда и, в известном смысле, соавторами.
Роль эпистолярного жанра, в том числе в сфере идей, изменялась в истории
европейских обществ в зависимости от самых разных обстоятельств
социокультурного и технологического характера. Как свидетельствуют
французские словари ХYII века, в то время автор письма не мог считаться
Автором в подлинном смысле слова: «…Понятие "автор" применяется не ко
всякому, кто написал какое-либо сочинение; им обозначаются только те из
3
"писателей", кто пожелал напечатать свои творения. Чтобы "сделаться
автором", мало просто писать; для этого нужно нечто большее - а именно,
чтобы произведения достигали публики через посредство печатного станка".4
Вплоть до XYIII века письма рассматривались как второстепенный жанр
письменной культуры, иногда полезный, иногда милый, но в общем
пустяковый.5
Не случайно, первые попытки опубликования писем старых классиков
встречали иногда сопротивление с их стороны: они считали это признаком
дурного вкуса и опасались «плохо выглядеть» в глазах будущих читателей.
Когда в 1763 г. издатель сочинений Жан-Жака Руссо пожелал включить в них
его личные письма, это вызвало бурную и известную историкам негативную
реакцию со стороны последнего: «Как?! Вы хотите напечатать среди моих
трудов написанные мной частные письма, которые должны были увидеть
только те, кому они адресованы; если вы способны на
подобный
экстравагантный поступок, то я могу прислать вам счета от моей прачки и
моего мясника, чтобы их там тоже поместить».6 В аналогичной ситуации еще
более резкой была реакция Вольтера. Хотя, вероятно, в обоих случаях к
возмущению примешивалось определенного рода кокетство,7 эти факты сами
по себе свидетельствуют о том, что первоначально издание писем
рассматривалось как явление экстраординарное, сомнительное с этической и
эстетической точек зрения и означающее стремление возвысить обиходный и
«низкий» жанр до уровня серьезной печатной продукции. В XIX веке
положение меняется. Переписка становится важнейшим средством
коммуникации,
практической
и
прикладной,
эмоциональной
и
8
интеллектуальной. При этом она оказывается тесно переплетенной с
печатными произведениями, часто так или иначе сопровождает их.
Переписка
нередко
подготавливает
публикации,
комментирует,
интерпретирует, оценивает, а иногда даже заменяет их, выступая как
Шартье, Р. Письменная культура и общество. М.: Новое издательство, 2006. С.57.
См., в частности: Haroche-Bouzinac G. La lettre à l’âge classique, genre mineur? // Revue d’Histoire littéraire de
la France. 99e Année. No. 2. Les hiérarchies littéraires (Mars – Avril 1999). P.183-203. URL:
http://www.jstor.org/stable/40533781 .Accessed: 19/01/2014 09:15
6
Цит. по: Haroche-Bouzinac G. La lettre à l’âge classique, genre mineur? // Revue d’Histoire littéraire de la
France. 99e Année. No. 2. Les hiérarchies littéraires (Mars – Avril 1999). P.193-194. URL:
http://www.jstor.org/stable/40533781 .Accessed: 19/01/2014 09:15
7
См.: Haroche-Bouzinac G. La lettre à l’âge classique, genre mineur? // Revue d’Histoire littéraire de la France.
99e Année. No. 2. Les hiérarchies littéraires (Mars – Avril 1999). P.195. URL:
http://www.jstor.org/stable/40533781 .Accessed: 19/01/2014 09:15
4
5
8
La correspondance. Les usages de la lettre au XIXe siècle. Sous la dir. de R.Chartier. Paris: Fayard,
1991.
4
полноправный текст, равный по значению книге или статье, публикуемый
реально или потенциально.
В отличие от ряда других научных дисциплин и областей культуры, в
истории социологии эпистолярный жанр как таковой изучен и осмыслен
относительно слабо. Обращение к нему носило спорадический и не
отрефлексированный характер. И это несмотря на то, что письма пионеров и
классиков социологии публиковались достаточно часто; сегодня они
составляют обширный круг источников для историка социологической
мысли. Именно на письмах, опубликованных и не опубликованных, нередко
базируется другой жанр – интеллектуальная биография. Но возможности
изучения переписки как источника для истории социологической мысли, как
и других областей интеллектуальной истории, далеко не исчерпаны, и вклад
его может быть гораздо более значительным. Благодаря этому источнику
исследование таких явлений, как распространение и влияние социальнонаучных идей, способно становиться гораздо менее произвольным,
метафорическим, более достоверным и обоснованным, обретая «подлинно
эвристическую ценность».9 Вместе с тем, изучение эпистолярного наследия
позволяет проникать в глубинные механизмы интеллектуального творчества
и преодолевать воздвигаемые вокруг него личные, социально-групповые и
нормативные барьеры.10
Ряд общих и частных вопросов, касающихся места эпистолярного жанра в
истории социологической мысли еще ждут ответов. Особенно важное
значение этот жанр имеет для изучения истории идей, которые принято
называть «классическими». Классика в любой профессионализированной
области культуры, будь то наука, искусство, литература или одежда,
относится к традиционализированным культурным формам, явившимся
результатом своего рода естественного отбора в конкурентном развитии этих
форм. Вопреки поверхностным взглядам, классика – явление изменчивое,
разнообразное, противоречивое, различное в различные эпохи.
Помимо
прочего, изучение писем классиков важно и интересно для историка тем, что
они написаны тогда, когда они еще не стали классиками.
Важной задачей истории классической социологии является изучение
специфики эпистолярного жанра в данной области, с одной стороны, и
Prochasson С. Les correspondances : sources et lieux de mémoire de l'histoire intellectuelle // Les Cahiers du
Centre de Recherches Historiques [En ligne], 8 | 1991, mis en ligne le 18 mars 2009, consulté le 01 février 2014.
URL : http://ccrh.revues.org/2824 ; DOI : 10.4000/ccrh.2824
10
См.: Prochasson С. Les correspondances : sources et lieux de mémoire de l'histoire intellectuelle // Les Cahiers
du Centre de Recherches Historiques [En ligne], 8 | 1991, mis en ligne le 18 mars 2009, consulté le 01 février 2014.
URL : http://ccrh.revues.org/2824 ; DOI : 10.4000/ccrh.2824
9
5
многообразных форм его взаимосвязей и взаимодействий с другими
жанрами, с другой. В письмах как разновидности аксиальной и частной
коммуникации автор изначально ориентирует свои сообщения на
определенные цели и определенных адресатов, адаптируется к ним; эти цели
и адресаты оказывают определяющее воздействие на отправляемые тексты.
Если
речь
идет
о
переписке
с
друзьями,
родственниками,
единомышленниками и т.п., то автор стремится сообщить им нечто важное
для него и адресата, но нередко такое, что далеко не всегда может себе
позволить в высказываниях публичных или отправляемых другим адресатам.
Письма, как и рукописи и дневники, жанр в большой мере закрытый, личный
и интимный, и вместе с тем, во многом сырой, не обработанный,
спонтанный. Тем самым он представляет значительный интерес для
историка социологической мысли, позволяя постигнуть скрытые мотивы и
основания разработки даже сугубо абстрактных теоретических конструкций.
Жанр письма и другие жанры письменной культуры у классиков социологии
по-разному соотносились с различными формами аксиальной, в частности,
устной коммуникации, такими как лекция, научный доклад, выступление и
т.п. Если бы уместно было делить их на «пишущих» и «говорящих», то,
например, Дюркгейма можно было бы отнести к первой категории, тогда как
его последователя и племянника Марселя Мосса – к последней.11 У
Дюркгейма даже тексты устных выступлений, будь то лекции, научные
доклады или выступления в различных собраниях, выступают как устная
версия записанного ранее текста (можно назвать ее «орализацией»), а у
Мосса, наоборот, даже тексты, репрезентируемые как письменные, включая
те, что предназначены для опубликования (научные статьи и т.п.), выглядят
как запись устных, с той лишь разницей, что они нередко снабжены большим
числом ссылок и примечаний. В этой связи, тот факт, что Мосс, будучи
выдающимся социальным ученым, не опубликовал ни одного текста в форме
книги,12 не является случайностью.
Это же условное деление социологов-классиков на «пишущих» и
«говорящих» может касаться также различий в эффективности и качестве
выражения и репрезентации текстов, письменных или устных. Толкотт
11
См. об этом: Гофман А.Б. Социальная антропология Марселя Мосса // Мосс М. Общества. Обмен.
Личность. Труды по социальной антропологии. Изд. 2-е, испр. и доп. М.: Книжный Дом «Университет»,
2011. С.9.
12
Напомним, что изданная Моссом в соавторстве с Анри Юбером книга «Вопросы истории религий» (1909)
представляла собой сборник ранее опубликованных статей; знаменитый «Опыт о даре» (1925), будучи
довольно значительным по размеру, все же является статьей, а не книгой; а вышедший в 1947 г. «Учебник
этнографии» (1947) – это опубликованная запись его курса лекций, сделанная его ученицей Денизой Польм.
6
Парсонс, например, известен достаточно туманным и расплывчатым
характером своих письменных текстов. Но, по свидетельству Эдварда
Тирякьяна, «Парсонс устно выражался лучше, чем письменно; когда вы его
слушали, вы ощущали, как перед вами развертывалась теоретическая
система».13
Очевидно, что у классиков социологии эпистолярный жанр шел рука об руку
с другими жанрами письменной культуры и ретиальной, публичной
коммуникации, представленной прежде всего печатными текстами, включая
научные монографии, научные и публицистические статьи, опубликованные
научные доклады и выступления, рецензии, воспоминания и т.д. Классики
жили как бы в двух текстовых мирах: мире опубликованного и мире не
опубликованного. Учитывая важное значение публикаций в научном
творчестве, последний мир, прежде всего, мир писем, в их жизни был тесно
привязан к первому. Значительная часть переписки классиков так или иначе
переплетается с темой текстов изданных, издаваемых или планируемых к
изданию. Переписка
так или иначе сочеталась с публикациями,
собственными и чужими, взаимодействовала с ними, добавлялась к ним,
предваряла их, следовала за ними, иногда трансформировалась в них или
даже их заменяла и вытесняла. В связи с этим, удельный вес переписки, ее
соотносительная роль в творчестве того или иного классика, во многом
зависели от того, какую роль в нем играли другие жанры коммуникации,
способов создания и циркуляции текстов. Взаимодействие и соотношение
этих жанров зачастую основано на принципе сообщающихся сосудов: чем
более значительна роль одних, тем менее важна роль других, и наоборот.
Опубликование писем означает переход текста из одного мира в другой, а
вместе с тем - радикальную трансформацию его функций. Автор приватного
послания превращается в автора произведения, причем далеко не всегда это
соответствует его собственным намерениям. Опубликованное письмо
становится уже не сообщением одного индивида другому, а посланием
неограниченному и неопределенному множеству адресатов, будущих его
читателей, так же как это происходит с рукописью после того, как она
становится книгой или статьей. В определенном смысле оно вообще
перестает быть письмом.
В этом отношении характерно опубликование писем, содержащих в своем
заголовке выражение "неопубликованные письма" применительно к тем,
которые публикуются. Примерами такого рода «изданных неизданных»
13
См.: Schaar C. A Scholar with an International Focus // ASA footnotes. Vol.42. N1. January 2014. P.7.
7
писем могут служить книги, содержащие переписку Джона Стюарта Милля
под заголовками "Неизданные письма Джона Стюарта Милля Огюсту Конту"
и «Неизданная переписка с Гюставом д’Эйшталем…».14 Очевидно, что
неизданное письмо, будучи изданным, перестает быть таковым, и
приведенные заголовки содержат в себе contradictio in adjecto. Это
свидетельствует о двойственном характере данного текста, переходящего из
одного состояния в другое. Устранение подобного парадокса потребовало
бы уточнения заголовка относительно того, что речь идет о неизданных до
сих пор письмах Милля или д’Эйшталя. Одновременно выражение «издание
не изданных писем» свидетельствовало о том, что, в отличие от эпохи Руссо
и Вольтера, в конце XIX века подобная ситуация «неопубликования»
переписки классиков рассматривалась уже не как вторжение в личную жизнь
и проявление дурного вкуса, но как своего рода отклонение от нормы.
Тем не менее, текст опубликованного письма очевидным образом отличается
от текста рукописи статьи, книги или других подобных текстов тем, что его
опубликование, как отмечалось, как правило, не входило в намерения автора
и является реализацией целей других людей. Это обстоятельство оказывает
существенное воздействие на содержание письма (в данном случае мы
абстрагируемся от ситуаций, когда автор скрывает свое стремление к
будущему опубликованию письма, расчет на него или его ожидание,
обращенное к будущим, потенциальным издателям). Как и в случае с
другими ретиальными коммуникативными практиками и опубликованными
текстами, дистанция между коммуникатором и реципиентом гораздо
значительнее, чем в аксиальных формах коммуникации. Более того, автор
опубликованных писем еще дальше от читателей, чем автор книги или
статьи: последний, хоть и смутно, все же как-то представляет себе тех для
кого он пишет (другое дело, насколько адекватно), в отличие от автора
писем, у которого, если не считать его непосредственного адресата, в
принципе нет никакого представления о будущих его читателях, поскольку
он вообще обращался не к ним.
Ряд отмеченных и не отмеченных черт эпистолярного жанра можно
обнаружить при сравнении переписки таких двух отцов-основателей
социологии, как Маркс и Дюркгейм.
См.: Lettres inédites de John Stuart Mill à Auguste Comte. Publ. avec les réponses de Comte et
une introd. par L. Lévy-Bruhl. Paris: Alcan, 1899. Mill J.St. Correspondance inédite avec
Gustave d’Eichtal (1828-1842) – (1864-1871). Paris: Alcan, 1898.
14
8
Прежде всего, следует подчеркнуть, что в целом значение переписки в
творчестве Маркса гораздо больше, чем в наследии Дюркгейма, как,
впрочем, и других социологов-классиков. Речь идет и о содержательном
значении, и об объеме переписки. Отчасти это связано с относительной
недостаточностью представления воззрений Маркса в печатных и
завершенных трудах.15 Это само по себе усиливало роль переписки в его
творчестве, согласно отмеченному выше «принципу сообщающихся сосудов»
в соотношении текстовых жанров. То, что принято называть «марксизмом»,
вообще в большой мере основано на письмах (а иногда даже черновиках
писем) его создателя, а также рукописях неоконченных произведений,
публиковавшихся иногда даже спустя десятилетия после его смерти. Маркс
не создал обобщающего труда или трудов, в которых бы в развернутом и
связном виде содержалось изложение его взглядов,16 подобно тому, как это
сделали Огюст Конт, опубликовавший 6-томный «Курс позитивной
философии» и 4-томную «Систему позитивной политики», или Герберт
Спенсер, издавший, среди прочего, 10-томную «Синтетическую
философию». Как известно, многие его работы, включая знаменитый
«Капитал», остались неоконченными. (Почему так произошло - отдельный
вопрос, который мы здесь не рассматриваем. Ограничимся лишь указанием
на тяжелые условия жизни Маркса; его активную политическую и
публицистическую
деятельность,
иногда
добровольную,
иногда
вынужденную, вызванную необходимостью зарабатывать на жизнь;
чрезвычайную требовательность к себе в научных вопросах, тормозившую
опубликование его работ17).
Необходимо иметь в виду и то, что во времена Дюркгейма (1858-1917)
эпистолярный жанр как таковой, вероятно, приближался уже к своему
упадку, тогда как на годы жизни Маркса (1818-1883) пришелся его расцвет.
Переписка французского социолога выглядит гораздо более скромной,
Следует иметь в виду, что журналистские публикации, в которых Маркс, разумеется, также представлял
свои взгляды, все-таки далеко не всегда давали ему возможность авторской самореализации и в большой
мере служили для него средством зарабатывать на жизнь. Отсюда жалобы на необходимость и на
вынужденный характер этого труда, присутствующие в его письмах. «Постоянная газетная стряпня надоела
мне», - писал он в одном из них. Маркс – Адольфу Клуссу. 15 сентября 1853 г. // Маркс К., Энгельс Ф.
Письма о «Капитале». М.: Изд. полит. литературы, 1968. С.91.
16
Маркс хотел это сделать, но в силу разных причин это у него не получилось. Он отлично осознавал в
целом незавершенный, фрагментарный характер своего творчества. Любопытно, что когда в конце его
жизни, в 1880 г., к нему обратились с вопросом относительно возможности опубликования полного
собрания его сочинений, он не без горечи ответил: «Эти сочинения надо еще сначала написать». Цит.по:
Rubel M. Karl Marx. Essai de biographie intellectuelle. Paris: Marcel Rivière et Cie, 1957. C.10.
17
"…Мне свойственна такая особенность, что если я вижу что-нибудь уже написанное мной месяц спустя,
то оно меня уже не удовлетворяет, и я снова все полностью перерабатываю", - писал он. Маркс –
Фердинанду Лассалю. 28 апреля 1862 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Письма о "Капитале". М.: Изд.
политической литературы, 1968. С.164.
15
9
прагматичной, деловой и тесно привязанной к решению насущных
повседневных проблем, чем у немецкого классика. В ней нет ни
стилистических тонкостей, ни идейных глубин, свойственных его печатным
трудам. Это, в общем, всего лишь письма и не более того. Напротив, для
Маркса, так же как и для его ближайших родных, письма – это форма
подлинного самовыражения, в котором используются самые различные
средства.
В письмах Маркса ярко проявляется его политический радикализм и вместе с
тем – такие черты его личности, как властность, бескомпромиссность,
нетерпимость по отношению к чужим мнениям. Несомненно, в них
присутствуют нежность и теплота по отношению к родным и к верным
друзьям. Тем не менее, как и в печатных работах, в них практически нет
места для диалога с коллегами, идейными противниками и даже
соратниками, зато важнейшее место занимают полемика и конфронтация.18
Письма Маркса демонстрируют, что он рассматривает научную деятельность
не только как средство срывания масок с индивидов, социальных групп,
институтов, социальных движений, но и как своего рода бойцовскую
схватку, в которой он должен во что бы то ни стало победить. Полемика в
этих письмах нередко перерастает в обыкновенную брань,19 а ирония
соседствует со злобным сарказмом. Нельзя сказать, что аргументы ad
personam у Маркса вообще заменяют рациональные или научные
высказывания, но они нередко буквально встроены в последние,
предшествуют им или непосредственно из них выводятся. Тем более это
относится к оценочным суждениям, которые он не только не стремился
отделять от собственно научных, но, напротив, преднамеренно сливал их
воедино. Письма Маркса буквально наполнены такого рода аргументами,
когда взгляды, отличные от его собственных, он трактует не просто как
ошибочные, а как гнусные и морально ущербные, а их сторонников
третирует как личностей, достойных самых уничижительных оценок.
Главный отрицательный персонаж и постоянный объект беспощадной
критики в письмах Маркса - это индивидуальный и коллективный
«филистер», образ которого сливается с образом ненавистного буржуа.
Филистер и буржуа выступают для него в самых разных обличьях и идейных
воплощениях; они вызывают у него такие эмоциональные реакции, как
См.: Гофман А.Б. Семь лекций по истории социологии. М.: Книжный Дом «Университет», 2008. С.106108.
19
Среди эпитетов, которыми в письмах он нередко награждает своих оппонентов, - «шарлатан», «невежда»,
«осел», «тупица» и т.п.
18
10
раздражение, ярость и гнев. Эти черты его эпистолярного творчества уже в
ранние годы отметила Женни Маркс, верная и безмерно преданная ему жена
и подруга, призывая его в одном из писем: «Только не пиши так желчно и
раздраженно».20
Что касается эпистолярного наследия Дюркгейма, то его значение, как уже
отмечалось, несопоставимо меньше, чем аналогичное наследие немецкого
классика. Вообще, в распоряжении исследователей к настоящему времени
имеется гораздо меньше опубликованных и не опубликованных писем
Дюркгейма.21 Судя по всему, он просто писал гораздо меньше писем, чем
Маркс. И в содержательном отношении роль переписки для него была
существенно меньшей.
Здесь необходимо снова подчеркнуть влияние отмеченного выше принципа
«сообщающихся сосудов» в соотношении текстовых жанров. Помимо книг и
статей, имевших существенное значение для обоих классиков, для
Дюркгейма, в отличие от Маркса, в качестве важнейших жанров выступали
не письма, а рецензии и курсы лекций.
В отличие от Маркса, политика в переписке Дюркгейма занимает
относительно небольшое место, что вполне объяснимо, учитывая его оценку
(или недооценку) роли политических институтов в целом.22 Помимо темы
войны, очевидным образом занимавшей в ней значительное место в военный
период,23 политическая тематика основательно присутствует в ней лишь во
Женни Маркс – Карлу Марксу в Париж [Трир, около 21 июня 1844 г.] // Переписка Карла Маркса,
Фридриха Энгельса и членов семьи Маркса 1835-1871 гг. М.: Изд. полит. литературы, 1983. С.97.
21
Вообще, к настоящему времени изданных писем Дюркгейма сравнительно немного. Среди них следует
отметить прежде всего те, которые вошли в трехтомное собрание его работ, изданное Виктором Каради, и
сборник его писем, адресованных его племяннику и последователю Марселю Моссу, изданный Филиппом
Бенаром и Марселем Фурнье. См.: Durkheim É. Textes 1. Éléments d’une théorie sociale. Présentation de
V.Karady. Paris: Éd. de Minuit, 1975. P.49-53, 169-170, 401-405. Durkheim É. Textes 2. Religion, morale, anomie.
Présentation de V.Karady. Paris: Éd. de Minuit, 1975. P.388-487. Durkheim É. Lettres à Marcel Mauss. Présentées
par P.Besnard et Marcel Fournier. Paris: PUF, 1998. Кроме того, переписка Дюркгейма и его команды
публиковалась в следующих изданиях: Davy G. L’homme, le fait social et le fait politique. Paris; La Haye:
Mouton, 1973. Annexes. Lettres d’Émile Durkheim à Georges Davy. Lettres d’Émile Durkheim à Lucien LévyBruhl. P.299-322. Revue française de sociologie. Vol.17. 1976. N2. Revue française de sociologie. Vol.20. 1979.
N1. Besnard P. The Année sociologique Team. Documents: correspondence concerning the “Année sociologique” //
The Sociological Domain. The Durkheimians and the founding of French Sociology. Ed. by P.Besnard. With a
preface by L.A.Coser. Cambridge: Cambridge University Press, 1983. Lettres d’ Émile Durkheim à Henri Hubert //
Revue française de sociologie. Vol.28. 1987.
22
Как свидетельствовал Жорж Дави, комментируя публикуемые им письма Дюркгейма, последний
испытывал отвращение к тому, что он называл «политической кухней». Davy G. L’homme, le fait social et le
fait politique. Paris; La Haye: Mouton, 1973. P.297.
20
Война непосредственно коснулась Дюркгейма и его семьи. В ней участвовал и погиб его сын Андре,
начинавший сотрудничать в созданной им школе; в действующей армии служили его племянник Марсель
Мосс и зять Жак Альфен. Кроме того, дюркгеймовская школа потеряла на фронте ряд своих активных
участников.
23
11
время дела Дрейфуса, в котором он принял активное участие.24 В письмах
Моссу он нередко критиковал его за его чрезмерную, на его взгляд,
вовлеченность в политическую деятельность, мешавшую племяннику
заниматься наукой. Вопреки всем расхождениям с Максом Вебером,
Дюркгейм, как и он, исходил из идеи принципиального различия этики и
социальной роли ученого, с одной стороны, и этики политического или
религиозного деятеля, с другой. Противоположная позиция представлялась
ему несостоятельной не только с этической, но и с социально-практической
точки зрения.
Любопытно, что Дюркгейм, как и Мосс впоследствии, в письмах часто
подчеркивает коллективный характер научной деятельности, выступая как
теоретик и практик «научного коллективизма»;25 в сравнении с ним
коммунист Маркс парадоксальным образом выглядит настоящим
индивидуалистом, в высшей мере озабоченным своим авторским Я,
постоянно борющимся за его права и интересы.
В сравнении с Марксом Дюркгейм не очень энергично продвигает свои
публикации и не так внимательно следит за судьбой своих трудов. Правда, он
откликается на ложные интерпретации своих идей и стремится прояснить их.
Тем не менее, он проявляет гораздо меньшую озабоченность судьбой своих
идей, их восприятием и влиянием.
В письмах Моссу Дюркгейм выступает как заботливый и требовательный
учитель, озабоченный судьбой своего племянника; они полны моральных
наставлений, увещеваний, советов, требований, просьб, упреков и т.п.
Доминирующие настроения в письмах Дюркгейма: беспокойство,
озабоченность, тревога, грусть, меланхолия, что контрастирует с боевым
настроем, революционной страстью, гневом и яростью, которыми полны
письма Маркса. От язвительного и саркастического тона последних письма
французского социолога отличает мягкий юмор и легкая ирония.
Сравнение писем Маркса и Дюркгейма, так же как и их трудов, наглядно
демонстрирует, что в ряде аспектов они были антиподами по отношению
друг к другу. Маркс находился за пределами академической,
университетской науки - Дюркгейм находился внутри нее. Маркс
См., в частности: Durkheim É. Lettres à Célestin Bouglé. // Durkheim É. Textes 2. Religion, morale, anomie.
Présentation de V.Karady. Paris: Éd. de Minuit, 1975. P.417-418, 422-424, 425-426, 428-430.
25
«Только коллективный ум способен судить о коллективных вещах», - пишет он. Durkheim É. Lettre à
Célestin Bouglé. Bordeaux, 179, bd de Talence, 24 mars 1896 // Durkheim É. Textes 2. Religion, morale, anomie.
Présentation de V.Karady. Paris: Éd. de Minuit, 1975. P.391.
24
12
рассматривал науку как включенную в политико-практическую деятельность
– Дюркгейм считал, что ее необходимо отделять от социальной практики, в
том числе в интересах последней. Маркс разрабатывал «конфликтную»
модель социального устройства и развития, Дюркгейм – «солидаристскую»
модель.
Перечень расхождений можно было бы продолжить, и все они так или иначе
отразились в эпистолярном наследии обоих классиков. Но один пункт
расхождений между ними следует подчеркнуть особо. Маркс принадлежал к
социальным ученым, выступавшим как своего рода «разгребатели грязи»
(“Muckrakers”), разоблачители, срывающие маски с существующих идеалов,
мировоззрений, социальных институтов и людей (социальных групп,
политических деятелей, интеллектуалов, ученых и т.д.), чтобы показать, что
их реальные, но скрытые, основания носят далеко не идеальный, низменный,
корыстный характер. Дюркгейм как социальный ученый ставил перед собой
противоположную задачу: показать, что идеалы, мировоззрения, институты и
люди – не машины по производству иллюзий, обмана и самообмана, которые
необходимо разоблачить; глубинная социальная реальность, на которой
базируются идеи и представления людей и которую изучает социолог, хотя и
не совершенна, но достойна уважения, бережного отношения и
оздоровления. Если Маркс рассматривал себя прежде всего как борца, для
которого наука – оружие в политической борьбе, то Дюркгейм, как истинный
либерал, хотя и близкий к социализму и солидаризму, исходил из того, что
наука не должна стремиться разрушать объект своего изучения, пытаясь
заменить его совершенно новым. Он сравнивал социолога с врачом,
ставящим диагноз и предлагающим пути излечения социального организма.
Эти черты социологического мировоззрения двух классиков ярко проявились
в их письмах.
Очевидно, что творчество Маркса и Дюркгейма формировалось и
развивалось в совершенно различных социально-исторических, макро- и
микро-социальных контекстах, что и отразилось в их письмах. Учитывая это,
можно было бы предположить, что сравнивать их корреспонденции вообще
неуместно. Тем не менее, более обоснованным представляется
противоположное предположение: сами эти контексты, как и глубинные
особенности мировоззрения и творчества обоих классиков, становятся
гораздо более понятными благодаря сравнительному изучению их
эпистолярного наследия. Это не значит, что в письмах вырисовывается их
«истинный» образ, а в печатных трудах – «ложный». И те и другие
дополняют друг друга, позволяя сделать представления о классиках и их
13
идеях более реалистичными, глубокими и полными. А это в свою очередь
несомненно плодотворно для развития истории социологии и
социологической теории.
Гофман Александр Бенционович, д. соц. н., проф., г. Москва, НИУ
Высшая школа экономики, Институт социологии РАН.
14