УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ Том 27 (66). № 1-2 Серия:

Журнал основан в 1918 г.
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
ТАВРИЧЕСКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО
УНИВЕРСИТЕТА им. В.И. ВЕРНАДСКОГО
Научный журнал
Том 27 (66). № 1-2
Серия:
Философия
Культурология
Политология
Социология
Таврический национальный университет им. В. И. Вернадского,
Симферополь, 2014
1
ISSN 1606-3715
Свидетельство о регистрации – серия КВ № 15718-41898
от 28 сентября 2009 года
Редакционная коллегия:
Багров Н.В.
Шульгин В.Ф.
Дзедолик И.В.
- главный редактор
- заместитель главного редактора
- ответственный секретарь
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология»
Редактор серии:
Шоркин А. Д.,
- доктор философских наук, профессор
Редакционный совет серии:
Берестовская Д. С.,
Кальной И. И.,
Катунин Ю. А.,
Лазарев Ф. В.,
Николко В. Н.,
Рыскельдиева Л. Т.,
Сухачев В. Ю.,
Хриенко Т. В.,
Чигрин В.А.,
Эйдлин Ф., Юрченко С. В.,
Цветков А.П.,
Зарапин О.В.
Коротченко Ю.М.
доктор философских наук, профессор
доктор философских наук, профессор
доктор исторических наук, профессор
доктор философских наук, профессор
доктор философских наук, профессор
доктор философских наук, профессор
доктор философских наук, профессор
доктор социологических наук, професор
доктор социологических наук, професор
профессор факультета политических наук
доктор политических наук, профессор
кандидат философских наук, професор
кандидат философских наук, доцент
кандидат философских наук, доцент
Составление оригинала макета: Страхов В.В.
Контакты с редакционным советом серии:
тел.: 066-514-7407
E-mail: raisaivanova2013@yandex.ua
Выпуск печатается по решению Ученого совета философского факультета ТНУ им. В.И. Вернадского
Подписано в печать 0.0.2011. Формат 70х100 1/16
21 усл. п. л., 12 уч.-изд. л. Тираж 150. Заказ № 175-о.
Отпечатано в информационно-издательском отделе ТНУ
«Вчені записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського»
Науковий журнал. Серія «Філософія. Культурологія. Політологія. Соціологія». Том 27 (66). №1-2.
Сімферополь, Таврійський національний університет ім. В. І. Вернадського, 2012
Журнал заснований у 1918 р.
http://www.science.crimea.edu/zapiski/zapis_god.html
© Таврический национальный университет, 2014 г.
2
РАЗДЕЛ I
ФИЛОСОФИЯ
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 3–10.
УДК 177.1
КОНЦЕПТ ПРИВАТНОСТИ И ЕЕ НОРМАТИВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ
В СФЕРЕ МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЙ
Пороховская Т.И.
В статье рассматриваются феномен и понятие приватности, условия, сферы и
зоны приватности, а также основные этапы развития ее философских
исследований. Феномен приватности появляется и начинает изучаться в сфере
межличностных отношений. Джон Локк расширяет сферу приватности и
обосновывает необходимость зон приватности в сфере официальных
отношений, в частности, в отношениях гражданина с государством. В этом
направлении продолжаются исследования проблем приватности и в настоящее
время. Передним краем современных разработок темы приватности является
информационная приватность в условиях новых компьютерных и
информационных технологий. С их появлением связаны новые возможности для
злоупотреблений в сфере информационной приватности. Актуальна и мало
разработана тема приватности на рабочем месте. Однако не до конца
прояснен и сам концепт приватности. Этой теме, а также способам
нормативного регулирования приватности в сфере межличностных отношений
и посвящена статья.
Ключевые слова: приватность, приватный, личная сфера, личная территория,
право, секретность.
Предметом исследования является феномен приватности в сфере
межличностных отношений. Цель работы – реконструкция феномена приватности в
сфере межличностных отношений, уточнение понятия приватности и выделение
основных этапов расширения сферы приватного.
Термин «приватность» появляется в англосаксонских странах и впоследствии
становится общеупотребительным. Наиболее четко феномен приватности
фиксируется в западноевропейской культуре, однако и там он «схватывается» в
сознании большинства людей имплицитно-ассоциативно. Private («приватный,
частный, неофициальный»), согласно словарям английского языка, можно свести к
следующим признакам: «1) касающийся данного человека; 2) находящийся в чьейто собственности; 3) отдельный, изолированный; 4) относящийся к определенной
группе; 5) неофициальный, негосударственный; 6) скрытный; 7) секретный, тайный,
3
Пороховская Т.И.
конфиденциальный» [1, с. 103]. Явление приватности трудноуловимо, до конца не
концептуализировано. Оно, как пишут А.А. Малюк, О.Ю. Полянская и И.Ю.
Алексеева, «касается тех сфер жизни человека, о которых обычно известно только
самым близким людям и друзьям. О приватности, как правило, говорят как о том,
что можно нарушить, утратить, куда можно вторгнуться, вмешаться и т.п.»[2, с. 75].
Однако идея приватности имеет более долгую историю, чем термин, и тесно
связана с идеей естественных прав человека, является ее логическим следствием.
Идея основных или естественных прав человека возникает в античности, в
стоической философии. Человек, согласно стоикам, является субъектом права не
только как гражданин полиса, но и должен обладать некоторыми правами уже
только потому, что он – человек. Если человек, рассуждали стоики, – свободное и
сознательное по своей природе существо, то должна быть и сфера, в которой
каждый индивидуум имеет возможность самостоятельно принимать решения и
беспрепятственно действовать.
В научных исследованиях термин «приватность» начинает активно
использоваться с конца XIX в. В 1890 году американские юристы Луис Д. Брендис и
Сэмуэл Д. Уоррен опубликовали эссе «Право на приватность», в котором они
определяли приватность как «право быть одному», «право быть оставленным в
покое» [3]. Позднее появляется понимание приватности на основе интересов: как
заинтересованность людей в поддержании своей частной жизни, личного
пространства свободными от вмешательства других людей и официальных
организаций. В этом случае приватность рассматривается как ценность и цель,
необходимая составляющая личного благополучия. Так, например, приватность
понимает современный австралийский ученый Роджер Кларк [2, с. 75].
Приватность как ценность, как право и как норма межличностных отношений
осознается, прежде всего, в случае ее нарушения (например, в случае
неправомерного распространения личной информации, бесцеремонного вторжения
в чужие дела или в личное пространство другого). Нарушение приватности – это
покушение на автономию, независимость, свободу индивида. Оно вызывает чувство
дискомфорта, смущения и даже возмущения у реципиента действия. Ограничение
чрезмерной свободы действий по отношению к частной жизни другого человека
защищается общественным мнением и законами. Так, в американской культуре,
для которой характерна чрезвычайно высокая оценка индивидуальной свободы,
свобода, как отмечает О.Г. Прохвачева, – это не просто отсутствие вмешательства
извне, но и право, «привилегия, которая должна обеспечиваться государством…»
[1, с. 106]. Таким образом, приватность – это и благо, и право.
В сферу личного, приватного входят некоторые предметы (личные вещи,
дневники, частные письма, разного рода записи для себя и т.п.); личное
пространство индивида; место обитания (дом и прилегающая к нему территория,
комната или ее часть); некоторая информация о человеке (персональные данные,
сведения о здоровье, усыновлении, содержание исповеди и др.). Можно говорить о
неких символических зонах приватности, о личной сфере, – том, что тесно связано с
личностью человека, принадлежит ему, «но не является, – как пишет О.Г.
Прохвачева, – частью его самого и может быть по желанию передано другому.
Например, долгие дружеские отношения могут привести к добровольному
4
Концепт приватности и ее нормативное содержание
в сфере межличностных отношений
нарушению приватности. При этом резкая граница между своим и чужим стирается.
То, что не позволено случайному знакомому, позволено близкому другу» [1, с. 128].
Обычно реакцией на расспросы об информации, которую человек хотел бы
сохранить в тайне, является уклонение от ответа (уход от темы разговора, ответ
вопросом на вопрос, шутливый, ироничный ответ и др.) [1, с. 186-189]. Приватность
ассоциируется с конфиденциальностью, правом человека не раскрывать какую-то
личную информацию о себе. Приватность в этом значении может быть нарушена
различными действиями. В частности, таким действием является стремление
овладеть частной информацией или распространить такого рода информацию о
других людях без их ведома и санкции (как правило, со злонамеренными целями).
Это может быть информация об интимных отношениях, которую человек не хотел
бы разглашать, порочащая его информация, а также непроверенная, ложная
информация, которая способна нанести ущерб его репутации. Круг тем, уместных
или недопустимых для обсуждения, а также уровень их обсуждения зависят от
степени знакомства общающихся (близкие, знакомые, незнакомые) и
регламентируется этикетом. К наиболее приватным, запретным для обсуждения с
чужими людьми относятся темы интимных отношений, вредных привычек,
финансовых, семейных затруднений. Как нейтральные воспринимаются такие темы,
как спорт, искусство, хобби, путешествия, покупки, питание и другие.
Вторжение в дела других без их желания тоже переживается как нарушение
приватности. Как вмешательство в чужие дела воспринимаются навязывание своего
общества, своих услуг, мнений, оценок, стремление втереться в доверие, «влезть в
душу», чрезмерное любопытство (выпытывание секретов, семейных и личных
тайн), а также неумение хранить чужие тайны, их разглашение, сплетни, злословие
за спиной. Вместе с тем любопытство детей не получает негативной оценки и
рассматривается как естественное. Точно так же любопытство по отношению к
знаменитым, публичным людям тоже рассматривается как правомерное [1, с. 170].
Инициация установления слишком близких отношений, нарушение чужого личного
пространства без разрешения, частые, продолжительные визиты или визиты без
приглашения переживаются как покушение на приватность, завоевание личного
пространства/времени человека. Не только чужие, но и близкие люди не должны
нарушать право человека на приватность. О.Г. Прохвачева в связи с этим приводит
английскую поговорку: «друзья – воры времени». Характеризуя особенности
американской культуры, она отмечает в ней четкое разделение личного и делового
аспектов отношений и, в частности, приводит пословицы, описывающие денежные
отношения между друзьями и свидетельствующие о несовместимости в
представлении американцев дружбы и долговых отношений [1, с. 168-169].
Понятие приватности, таким образом, соотносится с оппозицией свой/чужой.
Сфера приватного – это сфера личного, интимного, сфера неофициальных, особо
близких отношений между людьми (семейных, отношений с сексуальными
партнерами, друзьями, приятелями). В целом личные отношения строятся более
свободно, чем официальные, а исторически они становятся все более текучими и
неформальными. С возникновением интимной дружбы оформление личных
отношений в нечто принципиально отличное от других социальных отношений
завершается. Индивидуально-избирательные, интимные отношения в дружбе
выстраивается
по
взаимному
согласию
и
добровольно,
они
не
5
Пороховская Т.И.
институционализируются, т.е. свободны от всяческих канонов и любого внешнего
принуждения, они не проницаемы ни для каких нормативных регуляторов, кроме
морали. Поэтому германский социолог Ф.Тенбрук назвал дружбу «дополнением
незавершенной социальной структуры» (1964). Интимность отношений выражается
в более близкой дистанции общения, в большей свободе прикосновений, в свободе
действий и выражения своих мыслей.
Приватность, интимность в ином смысле – как уединенная обстановка общения
– является необходимым условием существования интимно-личных отношений.
Разные виды личных отношений отличаются друг от друга степенью близости,
которую они предполагают. Наибольшая степень близости характерна для дружбы
и любви, меньшая степень близости, а, следовательно, и приватности, характерна
для приятельства, отношений со знакомыми людьми. Приватность, таким образом, в
одном аспекте может рассматриваться как инструментальное благо, а в другом – как
внутреннее благо. Приватность, уединение является необходимым условием,
средством для установления интимных, доверительных отношений. Но сфера
приватного, интимного – есть еще и сфера безопасности, зона свободы и
независимости. Именно это делает приватность благом самим по себе, целью. Друг,
писал Генри Адамс в «Воспитании Генри Адамса», – это «человек, с кем вы
посмеете быть самим собой». Точно так же уединение необходимо для самоанализа,
для пристального вглядывания в себя и в окружающий мир, для их критического
осмысления. Во всех этих случаях уединение является средством, условием,
инструментом, а целью – независимость, автономия. Европейский индивидуализм,
понимание человека как автономной личности своими корнями уходит в
древнегреческую культуру. Для нее было характерным понимание личности как
неповторимой, свободной в своем выборе и ответственной за свою жизнь. И.Кант
рассматривал автономию личности как высшую, фундаментальную ценность и
ограничивающее условие для всех иных ценностей, а утрату автономии – как то, что
угрожает всем другим ценностям человеческой жизни.
Приватность может быть нарушена бесцеремонным, фамильярным поведением,
манерами, которые оцениваются отрицательно и воспринимаются как нарушающие
приватность других. Приватность охраняется, прежде всего, этикетными нормами, и
незнание этих норм, вольность, развязность поведения или даже недостаточная
утонченность манер могут не просто вызывать раздражение, неловкость, но и быть
оскорбительными для реципиента. Как нарушение приватности воспринимается
несоблюдение правил приличия, такта, неделикатность, затрагивание в разговоре с
собеседником болезненных для него тем, чересчур настойчивое, навязчивое
поведение и неуместные поступки. Неуместным может быть то, что не
соответствует обстоятельствам, ситуации и то, что не соответствует статусам
общающихся людей. Злоупотребление статусными различиями – властные манеры,
высокомерное поведение, чрезмерное подчеркивание, а тем более завышение своего
статуса или занижение статуса других, – вызывает отрицательную эмоциональную
реакцию и воспринимаются как сознательное унижение других, агрессивное
посягательство на то, что им несомненно принадлежит (место в социальнодемографической структуре, достоинство, право на уважение) [1, с. 149-153].
Границы приватного обусловлены культурно и потому вариативны. Они также
зависят от пола и расы партнеров по общению, от ситуативных условий. В рамках
6
Концепт приватности и ее нормативное содержание
в сфере межличностных отношений
любой культуры также могут различаться личностно-индивидуальные пороги
чувствительности к нарушениям приватности, всегда существуют люди, особенно
остро эти нарушения воспринимающие. О.Г. Прохвачева на основе
контекстуального анализа высказываний на английском языке выделяет три
подгруппы таких людей [1, с. 154-157]. Первую подгруппу составляют люди,
которые проявляют чрезмерную эмоциональную реакцию на нарушения
приватности по причине своих личностных особенностей. К ним относятся люди
малообщительные, избегающие контактов с другими, предрасположенные к
скрытности, робкие, неуверенные в себе, ощущающие собственную
неполноценность. Эти характеристики могут быть как устойчивыми
индивидуально-личностными, так и ситуативными, возникающими в момент
общения с конкретными людьми. Ко второй подгруппе относятся люди,
испытывающие физическое отвращение к чужому, они требуют особенно
деликатного обращения. В третью подгруппу входят люди, проповедующие более
строгий, чем общепринятый, кодекс поведения, придающие чрезмерное значение
соблюдению условностей.
Сохранение приватности в сфере межличностного общения требует такта.
Обучение этикетным нормам общения, в том числе и нормам-запретам, является
необходимым элементом социализации в любой культуре. Мы рассмотрим те
нормы, которыми защищается приватность в европейской культуре, которая сама по
себе тоже неоднородна. Так, представление о границах личного пространства
человека намного жестче в американской культуре, чем в большинстве
европейских, за исключением севера и северо-запада Европы. Как приватность, так
и такт, – ключевые понятия этикета, содержание которых до конца не
вербализовано. Однако уже рассмотрение значений понятия «приватность» дает
некоторое представление о ее нормативном содержании. Поскольку феномен
приватности трудноуловим, а зоны и границы приватности обнаруживаются,
прежде всего, при их нарушении, нормы этикета, охраняющие приватность,
представлены в основном запретами (дестрикциями).
На основе опроса 102 американских студентов (средний возраст 22,9 лет) О.Г.
Прохвачева выявила ситуации, которые квалифицировались ими как нарушения
приватности [1, с. 195-203], что и позволяет сформулировать эти запреты.
Примерный, но не исчерпывающий перечень этих запретов следующий. Нельзя
приходить к кому-то домой без приглашения или уведомления, а также при
отсутствии фактора чрезвычайности обстоятельств. Не следует смотреть
незнакомому человеку прямо в глаза во время разговора. Нельзя прикасаться к
незнакомому человеку. Не следует пристально разглядывать незнакомого человека.
Нельзя преследовать незнакомого человека. Необходимо помнить о деликатности,
если вы хотите кому-нибудь помочь: не следует навязывать свои услуги, когда вас
об этом не просят. Не следует рассказывать слишком много интимных
подробностей о себе. Нельзя расспрашивать человека о его личных делах, проявлять
излишнее любопытство к семейным тайнам, секретам других людей. Если же вам
доверили личные секреты, следует хранить их в тайне. Не следует заглядывать
через плечо в книгу (или журнал, смартфон и т.д.), которую читает другой человек.
Нельзя слишком громко разговаривать с кем-либо в общественном месте. Нельзя
разговаривать по мобильному телефону в общественном месте, общественном
7
Пороховская Т.И.
транспорте, особенно на личные темы. Нельзя распространять сплетни,
непроверенную, порочащую информацию о ком-либо, злословить за спиной. Нельзя
есть и пить из чужой посуды. Нельзя читать чужие дневники и письма, в том числе
дневники и письма своих детей. Очевидно, что этот перечень можно продолжить.
Если судить по степени негативной реакции, к наиболее серьезным нарушениям
приватности в европейской культуре, согласно данным О.Г. Прохвачевой, относятся
несоблюдение норм проксемного поведения и распространение личной информации
о других. Сформированное в общественном сознании представление о праве на
неприкосновенность частной жизни впоследствии закрепляется законодательно1.
С начала эпохи Нового времени теория естественных прав разрабатывается и
обосновывается в философии и приобретает роль
внутренней пружины
европейской политической жизни: на ней базируется политическое просвещение,
она становится движущей силой демократических преобразований. Феномен
приватности начинает рассматриваться в более широком контексте: не только в
межличностных отношениях, но и в сфере отношений между отдельными людьми и
государством. В правовом государстве власть обязана уважать достоинство и
свободы своих граждан, защищать гражданина не только от сограждан, но и от
произвола самой государственной власти. На необходимость различения сфер
общественной и личной жизни указывал еще Аристотель в «Политике»,
философское и социально-политическое обоснование эта идея получает в Новое
время. Так, Джон Локк в работах «Опыт веротерпимости» и «Второй трактат о
правлении» указывает зоны частной жизни, в которые не должно вмешиваться
государство, а также критерии, которыми следует руководствоваться для
определения таких зон. В частности, в работе «Опыт веротерпимости» Локк
отделил частную сферу жизни от публичной, и религиозную веру отнес к частной
жизни, к той сфере, в которую государство и любая иная власть не должны
вмешиваться. Мнения и поступки, считал он, могут допускаться государством в том
случае, если они не наносят вреда государству и обществу, и запрещаться, если они
способны причинить им ущерб. Локк приводит пример: отказ от службы в армии по
религиозным соображениям или взгляды католиков-папистов, признающих
верховенство Римского престола, а не Британской короны, – это не частное дело:
они представляют угрозу для государства, допускают возможность вмешательства в
государственную политику со стороны. Паписты практикуют религиозную
нетерпимость, что также небезопасно для общества. Терпимость государства к
различиям в религиозных представлениях и отправлениях культа не должна,
считает Локк, распространяться на тех, с кем невозможен общественный договор. К
таковым он относил сумасшедших, сектантов, магометан, католиков, служащих
«другому государю», а также не верующих в бога. В отличие от различных форм
богопочитания, атеизм, по мнению Локка, социально опасен: для атеиста нет
1
Так, Конституция РФ гарантирует гражданину России неприкосновенность частной жизни, личную
и семейную тайны, защиту своей чести и доброго имени (статья 23); тайну переписки, телефонных
переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений (статья 23); запрет на сбор, хранение,
использование и распространение информации о частной жизни лица без его согласия (статья 24);
неприкосновенность жилища (статья 25).
8
Концепт приватности и ее нормативное содержание
в сфере межличностных отношений
ничего святого, его не приведешь к присяге, а потому ему нельзя доверять, с ним
опасно заключать договоры и соглашения. Губительными для власти и
разрушительными для мира в обществе могут быть, считал он, также
спекулятивные мнения и инспирированные ими поступки.
Таким
образом,
человек
рассматривается Локком
как
носитель
интеллектуального и духовного суверенитета, границы которого он попытался
обосновать. Джон Локк тем самым расширяет сферу приватности и приводит
доводы в пользу зон приватности в сфере официальных отношений, в частности, в
отношениях гражданина с государством. В этом направлении продолжаются
исследования проблем приватности и в настоящее время
Теоретическое переосмысление феномена приватности в современной
философии интенсифицируется с середины XX века: уточняются смысл понятия
приватности, условия приватности, сферы и зоны приватности и т.д. Внимание
исследователей (Германа Тавани и Джеймса Мура, Деборы Джонсон, Хелен
Ниссенбаум и других) смещается на изучение социально-нравственных проблем,
связанных с появлением новых компьютерных и информационных технологий и
вместе с ними новых возможностей для злоупотреблений в сфере информационной
приватности. Очень широк круг нерешенных проблем, связанных с приватностью
на рабочем месте в современных условиях. О необходимости их решения писал еще
Р.Т. Де Джордж [4], однако, до сих пор в этой сфере не сформированы
общепринятые стандарты приватности и надежные способы ее защиты.
Выводы. Вместе с развитием и конкретизацией представлений об автономии
личности углубляется понятие приватности, нормативно закрепляются границы
приватного. Исторически расширяется и сфера приватного: истребительные
религиозные войны XVI-XVII веков в Европе привели к признанию зон
приватности в сфере отношений человека с государством, а появление новых
компьютерных и информационно-коммуникативных технологий ставит на повестку
дня разработку нормативных стандартов, обеспечивающих защиту приватности в
отношениях человека с работодателем и официальными организациями.
Список литературы
1. Иная ментальность / В.И. Карасик, О.Г. Прохвачева, Я.В. Зубкова, Э.В. Грабарова. М.: Гнозис,
2005. Гл. 2. Концепт «приватность». С. 103.
2. А.А. Малюк, О.Ю. Полянская, И.Ю. Алексеева. Этика в сфере информационных технологий. –
М.: Горячая линия-Телеком, 2011. С. 75.
3. Приватность. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.contentfiltering.ru/
catalog.asp?ob_no=1420.
4. Де Джордж Р.Т. Деловая этика (в 2-х т.т.). - СПб.- М.: Ин-т «Экономическая школа»;
Издательская группа «Прогресс», 2001. Гл. 15.
Пороховська Т.І. Концепт приватності та її нормативний зміст у сфері міжособових відносин
// Вчені записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія.
Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 3–10.
У статті розглядаються феномен і поняття приватності, умови, сфери і зони приватності, а також
основні етапи розвитку її філософських досліджень. Феномен приватності з’являється і починає
вивчатися в сфері між особових відносин. Джон Локк розширює сферу приватності та обґрунтовує
необхідність зон приватності в сфері офіційних відносин, зокрема, у відносинах громадянина з
державою. У цьому напрямку продовжуються дослідження проблем приватності і в даний час.
9
Пороховская Т.И.
Передній край сучасних розробок теми приватності зосереджується на інформаційній приватності в
умовах нових комп’ютерних та інформаційних технологій. З їхньою появою пов’язані нові
можливості для зловживань у сфері інформаційної приватності. Актуальною та мало розробленою є
тема приватності на робочому місті. Однак не до кінця ясним є і сам концепт приватності. Цій темі,
а також засобам нормативного регулювання приватності в сфері міжособових відносин
присвячується стаття.
Ключові слова: приватність, приватний, особиста сфера, особиста територія, право, таємність.
Porokhovskaya T.I. Concept of privacy end its normative contents with the field of interpersonal
relationships // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy.
Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014. – Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 3–10.
The article discusses the phenomenon and the concept of privacy, conditions, scope and areas of privacy,
as well as the main stages of its philosophical studies. The study of the phenomenon of privacy begins in
connection with the field of interpersonal relationships. John Locke expands the scope of privacy and
proves the necessity of private zones in the area of formal relations, in particular, between the citizen and
the state. In this direction goes the study of the problems of privacy nowadays. Front edge of the latest
developments of the topic is information privacy in the face of new computer and information
technologies. They provide more opportunities for abuse in the field of information privacy. Relevant and
little developed is the topic of privacy at the workplace. However, the concept of privacy itself is not
completely clarified. The article is dedicated to this problem, as well as to the methods of normative
regulation of privacy in interpersonal relations.
Key words: privacy, private, self, one’s business and concerns, personal space, right, confidential.
10
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 11-29.
УДК 101.1
CONCEPTS AS DEPTH-PROBES, CONCEPTS AS INQUIRY-BLOCKERS
Fred Eidlin
The article is devoted to the problem of the ambivalent role of concepts and conceptual
frameworks. Two sides of concepts are taken as a basis of investigation: concepts as
Depth-probes, Concepts as Inquiry-blockers. Every new revolutionary theory in
science have had some resistance from a common views of its times, but being adopted
it as well becomes a common view in a scientific world. Thus any new theory has to
overcome some dogmatism and authority. The social sciences may be especially prone
to using concepts beyond their range of fruitful application. This means that greater
attention needs to be paid to the ambivalent roles concepts and frameworks may play
in inquiry.
Keywords: social sciences, methodology of science, totalitarianism.
THE AMBIVALENT ROLE OF CONCEPTS AND CONCEPTUAL FRAMEWORKS
No thought is possible without concepts, therefore no science is possible without
concepts. Concepts shape and guide thought, both fruitfully and unfruitfully. Sometimes
concepts lead inquiry to previously unimagined depths. Sometimes concepts lead astray,
or block thought and prevent inquiry from going anywhere. Sometimes the most
penetrating and fruitful of concepts become inquiry blockers. All concepts, even the most
penetrating and fruitful, may block as well as probing. What it is that makes some
concepts and frameworks serve as depth probes, while others impede inqiry? What is it
that makes some concepts and frameworks depth probes under certain conditions, and
inquiry blockers under other conditions?
This paper explores the roles concepts, frameworks, and methods play in capturing
reality and preventing its capture. It explores the conditions under which concepts that
have served as depth-probes may transmute into inquiry-blockers. It suggests practical
guidelines for becoming aware of the qualities that distinguish depth probing concepts
from inquiry blocking concepts, and which distinguish fruitful from degenerating research
programs.
To give the reader some sense for what I mean by depth probes, I will begin by
looking at some obvious examples of universally-recognized depth probes. These include
digital numbering systems, the heliocentric theories advanced by Copernicus and Galileo,
Newtonian Mechanics, and Darwinian evolutionary biology. Additional examples that
might also be included, were it not for space limitations, would be Pythagorean geometry,
Mendeleev’s Periodic Table of Elements, Mendel’s Laws of Inheritance, DNA, Koch’s
11
Fred Eidlin
germ theory of disease, Pasteur’s discovery of immunity to disease, the invention of the
calculus, statistics, and game theory.
I will also inquire into why it is that some breakthrough ideas are easily accepted,
while others are stubbornly resisted. Why is it that some breakthrough ideas have the
effect of revelations, while other depth-probing ideas meet with widespread resistance?
Why were the breakthrough findings of, Newton, Fleming (penicillin), Semmelweis (antisepsis), and Roentgen (x-rays) so readily accepted? And why were the discoveries of
Koch (germ theory), Pasteur (immunization), and Einstein were so fiercely resisted by
specialists in their respective disciplines?
To be sure, most of these unambiguous examples are taken from the natural sciences.
However, depth probing can also take place in the social sciences. Breakthroughs in the
social sciences1, athough there have been many, and although many have been important,
tend to be more ambiguous, less dramatic than the big breakthroughs of the natural
sciences. This is not because law-like statements about society and individual behavior
cannot be made, as is so widely believed. On the contrary, it is because countless law-like
features of human society and behavior belong to common sense. Nature became alien
when anthropomorphic conceptions of nature were pushed aside. Before the triumph of
modern science, the world of nature was assumed, as E.A. Burt puts it, "not only to exist
for man's sake, but to be likewise immediately present and fully intelligible to his mind.
Hence the categories in terms of which it was interpreted were not those of time, space,
mass, energy, and the like; but substance, essence, matter, form, quality, quantitycategories developed in the attempt to throw into scientific form the facts and relations
observed in man's unaided sense-experience of the world and the main uses which he
made it serve" [1, с. 18]. By abandoning all pretensions to understand nature in terms of
human experience, science lost control of the picture of reality. It allowed nature to
present surprises, and it helped drive inquiry into nature to increasingly greater depths.
The social sciences share the aim of the advanced natural sciences of understanding
reality in such objective terms. However, knowledge of society and human behavior
remains, to a significant extent, direct and intimate. Every person possesses a vast store of
general knowledge about the society in which he/she lives, and about other people. To be
sure, this store of general knowledge is a potpourri of objective and subjective knowledge,
true and false belief, profound wisdom, imagination, stupidity, and superstition, which are
often difficult to distinguish from each other. Thus, in striving to probe deeper into social
reality, social scientists face much stiffer competition from commonsense than do natural
scientists.
1
In their 1971 article in Science, Deutsch, Platt, and Senghaas present an analysis of 62 advances since
1900, which they consider breakthroughs. A more recent article in Science [2] provide an update. They do
not use the word "breakthrough" in surveying the frontiers of knowledge in the social sciences. They write of
"progress" (usually reflects an interplay between theory, data, and tools), "areas of innovation" ("principally
data and tools ... now pushing at the frontiers"), and "real promise in advancing these sciences from
descriptive to predictive ones." The use the word "breakthrough" in referring to what they think is yet to
come. Some of the "breaktrhoughs" discussed by Deutsch, et. al. have something of the feel of probing, while
the underswtanding of social science of Butz and Boyle-Terry does not appear even to consider it as probing
in the sense discussed in the present paper.
12
Concepts as depth-probes, concepts as inquiry-blockers
LANGUAGE, THE HUMAN MIND, DEPTH-PROBING AND THOUGHTBLOCKAGE
Such problems are, of course, bound up with how the human mind makes use of
instruments, such as language and mathematics to interpret a reality assumed to exist
outside of and independently of thought, language, and mathematics. The mind strives to
create order out of chaos. It works constantly, for the most part automatically and below
the level of consciousness, to impose order on the chaotic mix of signal and noise coming
in from the environment. The human interpretive apparatus does not simply transmit and
interpret information; it predetermines what is signal and what is noise. Mind and
language actually construct much of human reality. Once conceptions of reality are
established, they tend to congeal, and are often difficult to break out. (See figure I [3]).
The order provided by the conceptual frameworks and the theories embedded in
commonsense background knowledge enable individuals and societies to function more or
less smoothly and comfortably. Disorder causes distress. When people are confronted
with disorder, they often gladly adopt a conceptualization that is less confusing, more
appealing, or otherwise more comfortable. This helps explain the appeal of demagogic
leaders and simplistic ideologies in chaotic periods.
Figure 1: The real world and the world of appearances
13
Fred Eidlin
Individuals and whole communities typically hold stubbornly to frameworks. Even if
a prevailing framework is flawed, and a better or simpler one put forward, many people
will be unwilling to undergo the stress of wrenching their minds out of the picture to
which they are accustomed.
The earth is flat. Almost all of human experience, even today when every schoolchild
knows that the earth is round, supports the view that it is flat. When Colombus set out to
sail around the world, many were reluctant to accept the view that the earth was round.
Because the heavens appear to revolve around the earth, Copernicus’s heliocentric theory
encountered great resistance. Since Newtonian Mechanics ogranizes so much of human
experience easily and with great precision, many physicists stubbornly refused even to
take Einstein’s theories seriously. The inertia of the familiar, the fear of abandoning
familiar ways of seeing things goes a long way toward explaining resistance to new ideas.
Language often serves as an instrument of probing and clarification, yet it can also
distort and obfuscate. Language serves not only pursuit of truth; it also serves the
purposes of rhetoricians, propagandists, advertisers, and swindlers. Social scientists are
admonished to be on guard against bias and color in the language they use. In the present
context, I take for granted that social scientists heed such warnings, and strive to avoid
biased and obfuscating language. I will therefore not deal with intentional deception and
careless bias and obfuscation. In the present context, I am interested in the largely
unconscious thought-blocking and thought-liberating characteristics of language.
CONCEPTS, METAPHYSICS, AND SCIENTIFIC REVOLUTION
Conceptual breakthroughs represent switches in underlying pictures of reality. That
is, they are switches in metaphysics. Examples would be the switch from the view of the
earth as flat to the view that it is round, and the switch from the geocentric to the
heliocentric astronomical model. These are examples of the kind of big conceptual
breakthrough that Thomas Kuhn calls "scientific revolutions" [4]. However, throughout
the history of science, there have been countless smaller conceptual or ontological
switches that, although narrower in scope, represent the same kind of mental phenomena.
They might fruitfully be called “mini scientific revolutions.” Examples would be
Fleming's discovery of penicillin, Roentgen's discovery of x-rays, Koch's discovery of
disease-causing germs, and Pasteur's discovery of immunization. All of these represent
breakouts from previously-prevailing pictures.
Imre Lakatos uses the term “scientific research programs” in referring to the
frameworks underlying and guiding scientific research [5]. However, Lakatos's scientific
research programs are in themselves, metaphysical, not scientific. The only thing that
makes them “scientific” is that they play an important role in scientific research. As
William Bartley writes: “This [scientific research programs] was an idea that [Lakatos]
took over completely developed from the accounts by Popper, Agassi, and Watkins of
‘metaphysical research programmes’. “Lakatos had the good sense to see that the word
'metaphysics' presented an insuperable public-relations obstacle to the professional
philosophers of scientific bent who lacked his own sense of humour. So he calmly
changed the word 'metaphysical' to the word 'scientific' and won the acclaim that he had
intended for the notion [6, с. 38].
14
Concepts as depth-probes, concepts as inquiry-blockers
The conceptual (metaphysical) switches underlying scientific breakthroughs are
logically and psychologically prior to their being brought into science. Scientific
breakthroughs are usually attributed to the scientist who brings a conceptual switch (a new
picture) into science. John Dalton is usually credited with discovery of the atomic theory
of matter. Harold Clayton Urey is usually credited with the discovery of heavy hydrogen.
However, these discoveries could not have been made if the concepts underlying them had
not been present in background knowledge. The atomic theory of matter was invented by
the Ancient Greek philosopher, Democritus. Dalton brought it into science by finding a
way of measuring the size of a molecule. The existence of isotopes, and specifically
isotopes of hydrogen, had long been suspected, but it was not until the refinement of
spectroscopic techniques that Urey was able to separate heavy water from water, and test
for its presence.
Conceptual breakthroughs have methodological and heuristic implications. They
suggest visions, rules, and prescriptions that guide and inspire the conduct of research.
This is true, not only of Kuhnian-type scientific revolutions, but also by much less
earthquake-like breakthroughs. The breakthrough concepts of antibiotics, invisible rays,
and disease-causing micro-organisms opened windows. They inspired mini programs of
the genre Kuhn calls normal science.
THOUGHT-BLOCKAGE AND THOUGHT-LIBERATION
Sometimes, the penetrating, eye-opening character of a new concept or conceptual
framework is recognized immediately. Roentgen's discovery of X-Rays was accepted
without resistance. So was Fleming's discovery of the anti-biotic effect of the penicillin
mold. Newtonian Mechanics has served as a penetrating research program that has led to
deeper and deeper understanding of the world, not only in physics, but across a vast range
of disciplines.
It is impossible, to think ourselves back into the framework of a numbering system
without zeros, to actually feel what it would be like to think without the aid of digital
numbering systems. The Romans somehow managed, however, it is interesting to
speculate where civilization would be today, had digital numbering not replaced the
Roman numbering system? One could cite countless examples of depth probing that
digital numbering has made possible. The binary numbering system that makes
communication between humans and computing machines possible is only one dramatic
example. It has of course led to all the depth-probing made possible by computing
technology.
We are amused by the apparent ignorance of those who scoffed at Colombus's belief
that the Earth is round. Yet the view that the Earth is round is counterintuitive. It flies in
the face of almost all the experience, not only of people living in the times of Colombus,
but also of people living today. It rarely occurs to us that a breakthrough in thought was
necessary to establish the theory that the earth is round. It was a conceptual switch-metaphysical rather than scientific, that drove the effort to establish the round earth
hypothesis.
Jacob Bronowski notes that "it cannot be an accident that the New World never
thought that the earth is round, and never went out to look for the Old World. It was the
Old World which set sail round the earth to discover the new" [7, с. 190]. It was, he
15
Fred Eidlin
speculates, because the New World lacked "that great dynamic image that so moved the
Old World--the wheel. The wheel was only a toy in the New World," Bronowski writes.
"But in the Old World it was the greatest image of poetry and science; everything was
founded on it. This sense of the heavens moving round their hub inspired Christopher
Colombus when he set sail in 1492, and the hub was the round earth. He had it from the
Greeks, who believed that the stars were fixed on spheres which made music as they
turned. Wheels within wheels. That was the system of Ptolemy that had worked for over
a thousand years" [7, с. 194]. This underlying image of the wheel was metaphysical, not
scientific. Yet, fruitful, testable theories were invented, which incorporated this image. It
was Colombus's discovery of land instead of his falling off the edge of the earth that
convinced people of the truth of the round earth hypothesis, and led to all the discoveries
that followed from adoption of this hitherto metaphysical vision.
The Roman Catholic Church's persecution of Galileo for entertaining the heliocentric
theory of Copernicus today seems outrageous to most people. Even the Church has
recognized that it was a mistake. The Copernican theory seems obvious and harmless to
us, yet Copernicus's view that the Earth revolves around the Sun and rotates on its axis is
counterintuitive and problematic [8]. "It is not clear,” Bronowski notes, "how the earth
can fly round the sun once a year, or spin on its own axis once a day, and we not fly off. It
is not clear how a weight can be dropped from a high tower and fall vertically to a
spinning earth" [7, с. 211]. Moreover, the Ptolemaic system was quite plausible, and had
worked well for over a thousand years. At the time of the Galileo affair it was possible to
make better astronomical predictions within the Ptolemaic system then within the
Copernican [8].
The most dramatically penetrating concepts and conceptual frameworks are usually
quickly and thoroughly assimilated into background knowledge. They become second
nature, so it is hard to fathom how people could not have seen things as we see them now,
benefiting from such conceptual breakthroughs that became obvious once they were made.
It is possible even to be bored by stories of how such conceptual breakthroughs came
about.
DIGITAL NUMBERING SYSTEMS AND METRIC MEASUREMENT
The switch from the English System of measurement to the Metric System only made
measurement easier and more efficient; the switch from Roman numbering to digital
numbering represents a revolutionary breakthrough. However, in both cases, some of the
same charateristics of human psychology are apparent--the tension between the inertia of
established conceptual systems and the appeal of new and better conceptual systems.
Since the Metric System of measurement was adopted in France in 1791, all
countries, except for Burma, Liberia, and the United States have adopted it. The Metric
System is easier and more efficient to use, thus is thus easy to understand why almost all
countries have adopted it. Systems of numbering and measurement are conceptual
systems--thought structures. Although the Metric System does not enable deeper probing
than the English System, it is far more efficient. The additional time required to make
calculations using the English System no doubt entails significant, unrecognized costs.
The greater ease and efficiency of the Metric System has been apparent enough to
persuade most jurisdictions to adopt it, yet its advantages have not carried enough weight
16
Concepts as depth-probes, concepts as inquiry-blockers
to persuade the United States to adopt it. Moreover, many Canadians have fiercely
resisted metrification since its adoption. Even today, more than 30 years since adoption of
the Metric System, many Canadians still use and prefer the English system in those areas
of life where it is not necessary to use Metric. Digital numbering systems, in contrast, are
not only more efficient, they also possess depth-probing qualities. Digital numbering
systems have opened the way for creative minds to make discoveries that would have been
unthinkable had they not been invented.
Digital numbering opened the way to the invention of the binary numbering system.
"Ones" and "zeros" translate into "on" and "off" for the switches in computers. This has
made possible the link between human thought and computing machines, with all the
depth probing that follows. However, computer technology can lead, not only to
unimaginable practical applications, inventions and depth probing in a wide range of
disciplines; it can also lead to thought-blockage. Impressive is too weak a word to
characterize the sometimes breathtaking depth-probing made possible by computer
technology. Yet, as in so many areas of human thought, dramatic success tends to inspire
mindless application. "Scientific success," writes Ian Jarvie, "like all success, tends to
have its worshipers" [9, p. xiii]. The dramatic success of a theory, method, or technology
leads some, even whole communities, to see magic in computer technology, guaranteeing
success in all areas of inquiry. However, blind commitment to computer-based methods
can lead researchers to the use computer technology outside of domains to which it is
appropriate, thus stifling inquiry rather than probing.
NEWTONIAN MECHANICS: DEPTH PROBE AND INQUIRY BLOCKER
Newtonian Mechanics provides excellent illustration of such mixed depth-probing
and thought-blocking. Newtonian Mechanics has been so thoroughly assimilated into
commonsense, that it is next to impossible for a person living today in any modern society
to imagine the state of knowledge before the Newtonian Revolution. Even religious
people--orthodox believers, fundamentalists, and creationists alike--would not think to
question most of the scientific knowledge that has developed within the framework of
Newtonian Mechanics. Newtonian Mechanics is part of their subconscious, unquestioned
background knowledge.
Philosophy is nowadays widely regarded as more or less irrelevant to science and
everyday life, and this is at least partly due to Newton. Even philosophers of science do
not, as a rule, feign to provide guidance to researchers in the advanced natural sciences.
On the contrary, philosophers of science take the advanced natural sciences, especially
physics, as the paragon of knowledge. They strive to understand what it is that makes the
knowledge claims of science so special, what gives them ‘scientific’ status. However, it is
significant that even today, doctoral degrees in advanced sciences, such as physics,
chemistry, and biology, are called doctorates of philosophy. This is a symbolic residual of
the state of affairs before Newton, when all disciplines were branches of philosophy.
Newton established physics as a discipline independent of philosophy by inventing a
powerful theoretical system which did not have to appeal to the authority of any
philosophy.
Even today, the movements of the sun, the stars, and the planets, and many physical
forces like gravity, inertia, and magnetism touch human emotions. Newton's subsuming
17
Fred Eidlin
of so much of human experience under a few simple laws was awe-inspiring to his
contemporaries. Its impact, not only on the search for knowledge, but on society and
culture more generally has been revolutionary. Newton inspired the other special
sciences, including the social sciences, to liberate themselves from philosophical
authority, taking his physics as the model for all of science. Before Darwin's discovery of
the Theory of Evolution by Natural Selection, many believed that despite the
revolutionary power of Newtonian Mechanics in explaining the physical universe, it could
never account for the immense diversity of life. Darwin's theory, which provided a
simple, mechanistic, Newtonian-type explanation that brought all forms of life under a
simple scheme was, like Newtonian Mechanics awe-inspiring. Like Newton's theory, it
represents a powerful depth-probing research program that continues to develop and probe
down to the present day.
LOGICAL CONTRADICTION: THE MASTER DEPTH-PROBE
To say that Aristotle's Laws of Logic are commonsensical would be an
understatement. Aristotelian logic is so deeply ingrained in Western culture that we take
it as universal, and as independent of any particular language and culture. It seems to us
the only possible way to think. However, there are other advanced systems of thought that
do not follow Aristotle.
According to the laws of Aristotelian logic, given any individual and any property
either the property belongs to the individual or the property does not belong to the
individual (excluded middle). Given any individual and any property, that property cannot
both belong to and not belong to the individual (non-contradiction). In Aristotle’s
treatment of the so-called syllogism, if something is posited, something else necessarily
follows. In logical sentences, when the antecedent is accepted, the consequent must be
admitted [10, p. 2-3]. All of this seems trivially true, even boring. What could be more
self evident than statements like this? At best, they would appear useful in helping people
keep their thoughts straight. However, already in the tenth century, the Arab grammarian,
Abu Said al Sirafi, noted the dependence of logic on language. There is no such thing as
universal logic, al Sirafi agrued. Logic is "the logic of a particular language," and the
"logic the logicians are presenting is a purely Greek logic derived from Greek language
and grammar [11, p. xv-xvi].
Chinese logic also deals with separating and categorizing different things and
relations. However, Chinese logic does not have a feature of syllogism [12, p. 181].
According to Aristotelian logic, if something is posited in a syllogism, something else
necessarily follows. Moreover such logoi are there treated as formulas which exhibit
variables in place of words with constant meaning; an example is 'B belongs to all A'. The
problem evidently, though not explicitly, presented by Aristotle ... could be formulated as
follows. What formulas of the prescribed type, when their variables are replaced by
constants, yield conditional statements such that when the antecedent is accepted, the
consequent must be admitted? Tiles and Yuan discuss the difficulties involved in
translating universal affirmative and universal negative propositions in the square of
opposition into Chinese. They show that these difficulties are rooted in the differing
structures used in Aristotelian and Chinese logic to conceptualize “logical space”. Tiles
18
Concepts as depth-probes, concepts as inquiry-blockers
and Yuan use two models of logical thinking to illuminate these differences—a tree
model, standing for Aristotelian logic, and a focus-field model standing for Chinese logic.
The Chinese way of conceptualizing of reality may actually more faithfully represent
reality than Western conceptualizations inspired by Aristotelian logic. The real world
does not parcel into neat Aristotelian categories without often having to be forced into
them and such forced categorization is often clumsy and misleading. All speakers of
European languages, which incorporate Aristotelian logic into the very structure of their
usage, sometimes run into difficulties attempting to fit everything into neat categories. Is
a particular regime totalitarian or authoritarian? Is a particular politician a socialist or a
liberal? Yet regimes and politicians often do not fit such neat categories, and forcing them
into categories often engenders high costs in terms of distortion and suppression of
relevant features.
However, it may be precisely such profound flaws in the way we think, following the
Aristotelian logic embedded in our very language that accounts for the rise of modern
science. Since something cannot simultaneously be both “A” and “not A,” every
hypothesis must be either true or false. If a hypothesis turns out to be “false,” the scientist
confronts a “logical contradiction.” Aristotelian logic does not allow logic contradiction;
hence the scientist is compelled to seek explanation in order to remove the contradiction.
It is this dynamic that drives scientific research. The lack of sharp contradiction in
Chinese thought and language may help to account for the fact that the Chinese did not
develop a science that was as penetrating and powerful instrument of research as the
European scientific tradition.
CONCEPTS AS THOUGHT-BLOCKERS
Plausibility would seem to be among the most highly desirable features for a concept
to possess. What could be better than a concept's ability to make sense of reality?
Nevertheless, I will argue against this commonsensical view. On the one hand, many
concepts that liberate thought are highly implausible until the theories bound up with them
have been so thoroughly tested that their implausibility is overcome. The theory that the
earth is round is highly implausible. So are the theories that the earth revolves around the
sun, the germ theory of disease, and the theory of immunity to disease. It is their
implausibility that explains the resistance these theories encountered. On the other hand,
the history of science, natural as well as social, is replete with examples of plausible
concepts and theories that were stubbornly defended against new scientific theories that
were clearly superior. The flat earth theory, the geocentric theory, and the phlogison
theory of combustion are all highly plausible. To many people, alchemy, astrology, and
creationism are plausible, and well-supported by fact.
Plausibility is a psychological quality that refers to a feeling that one has understood.
However, where research concepts are concerned, plausibility has little to do with truth or
fruitfulness. On the contrary, the very feeling of understanding may work as an inquiry
blocker. Such concepts as totalitarianism, democracy, civil society, social capital all make
sense. It is easy to apply them to reality and achieve a comfortable sense of "knowing" the
phenomena to which they refer. However, when we attempt to pin down just what it is to
which they refer, or to analyze, or measure them, we often find ourselves in a swamp of
confusion. Sometimes, concepts that serve as depth probes, are applied too broadly due to
19
Fred Eidlin
their plausibility, and turn into inquiry-blockers. Newtonian Mechanics, for example, a
powerful depth probe for many aspects of reality, can become a thought blocker when
applied outside its range of applicability.
Examples of concepts that tend to serve as thought blockers, deceivers and misleaders
might be totalitarianism, authoritarianism, civil society, social capital, democracy, soft
power, alchemy, and the humors theory of human health. All are plausible and appear to
help make sense of reality. Yet, they are tend to stand in the way of deeper and sharper
insight into reality. Examples of over-stretched conceptual frameworks, and what Lakatos
referred to as "degenerating research programs" would be Newtonian mechanics, and
evolution by natural selection, beyond their range of fruitful application.
Some concepts and conceptual frameworks can, from the very outset, act as both
probes and as blockers. Examples would be functionalism, elite theory, pluralism,
cybernetics and systems theory, rational choice, bi-polarism and multi-polarism, Marxist
economism and Freudian psychoanalysis.
SEARCH FOR MEANING AS AN INQUIRY BLOCKER
The argument presented in this section may appear self-contradictory. I argue that
too much stress on meaning can lead to inquiry blockage. Yet I also argue that social
scientists should pay more attention to the real world things that are the objects of
research. It may appear that these recommendations, rather than being in opposition, are
actually the same thing. If a researcher wishes to understand some phenomenon, such as
totalitarianism, democracy, power, freedom, reification, or social capital, does it not make
sense first to clarify and define precisely the meanings of such concepts? Does this not
help researchers to become clearer about the real world objects that are of interest? The
appearance of contradictyion arises from the widespread disposition to confuse words and
concepts with things, that is, to hypostatize (or reify) them.
Concepts like
“totalitarianism,” “democracy,” “power,” “freedom,” and “social capital” appear to be
merely labels for things or patterns existing in the real world. They are meaningful and
plausible. Yet, this does not imply that there are discrete, autonomous entities or patterns
in the real world to which these concepts correspond. Rather, the concepts create an
illusion of actually-existing real world things or patterns to which they correspond.
Genuine explanatory theories about “totalitarianism,” “democracy,” “power,”
“freedom,” and “social capital”do not exist. By “genuine theories,” I mean systems of
interrelated, testable or at least criticizable, propositions that explain what happens in the
real world. There cannot be genuine theories of democracy, power, and freedom, since
these concepts are either ambiguous, and/or have multiple meanings. Some of these
meanings are contested or essentially-contested, and mutually inconsistent. Moreover,
taken seriously, democracy, freedom, and totalitarianism do not exist as things in the real
world without interpretive add-on. Scholars many agree as to the criteria for regarding
regimes as democratic, free, or totalitarian, or the concepts may be operationalized.
However, neither the agreement of learned researchers nor operationalization is any
guarantee for what actually exists in the real world. Definitions may create an illusion of
reality rather than faithfully representing reality. More importantly, just because a regime
fits into one of these categories it does not necessarily follow that it they shares the same
dynamics as other regimes in the same category.
20
Concepts as depth-probes, concepts as inquiry-blockers
The concept of power is different. It may not be possible to formulate theories about
power in all of its senses taken together. However, once power is broken down into its
different senses, it becomes clear that some actually refer to real world relationships about
which one could hypothesize or theorize.
‘Social capital’ suffers from a different problem. The concept suggests an analogy
with capital in the economic sense. The concept of social capital is plausible, because the
analogy with capital in the economic sense has surface plausibility. However, what is
referred to as social capital is capital in a sense that is qualitatively, fundamentally
different from money and labor as capital. There is, for example, no social capital market,
and social capital cannot be withdrawn from one place and invested in another. The
analogy creates an impression of sameness, which is illusory, and thus not fruitfully
heuristic.
More generally, there are endless debates in the social sciences about the correct
usage of words and concepts, yet these debates are not usually fruitful. Moreover, there is
little genuine theorizing about patterns and things that actually exist in the real world.
Some reflection on the nature of language should shed light on why focusing on the “true
meanings” of words and concepts is not likely to be fruitful. Languages are products of
human thought and culture. There cannot be more clarity, precision, information, or
homogeneity of meaning in languages than is present in the cultures that generate them.
To be sure, some concepts appear to be no more than labels. There is little ambiguity as to
which things should be called stones, trees, water, wind, and gravity. There is also little
ambiguity about the meanings of human artifacts like chairs, houses, and automobiles.
Even words that refer to human institutions without clear physical referents, like
universities, churches, and chambers of commerce can often be used unproblematically.
However, the cultures that produce languages also generate concepts for things they do
not understand, or are unclear about or which may not even exist, like ghosts, angels, and
witches. Language inevitably reflects the philosophies and experiences of the cultures
that produce them.
Languages grow more or less anarchically, without any sovereign authority
controlling their usage and development. Multiple, and overlapping meanings come into
usage, usually without speakers of a language even being conscious of them. Dictionaries
may clarify how words are actually used, thus resolving some confusion. However, they
are authoritative only as reporters of word usage, and cannot legislate or enforce usage.
Dictionaries have no authority except insofar as people voluntarily accept their reports of
the usages of words.
Governments sometimes attempt to exert control over language. Perhaps the best
known example is the Académie Française, which acts as an official authority on the
French language, publishing an official dictionary. However, its rulings are only advisory.
They are not binding on either the public or government. Governments have, it is true,
played an important role in the process of state and nation formation, in legislating which
dialects, literary texts, and dictionaries would define standard languages. Sometimes
governments have tried to "purify" their languages, for example, by purging them of
foreign words. However, despite such attempts at control, all languages develop, to a
large degree autonomously, independently of all conscious attempts to shape and control
them.
21
Fred Eidlin
Moreover, dictionary definitions cannot go deeper than actual usage. For example,
most dictionaries take the unproblematic status of the word “reality” for granted. Reality
is defined as “that which is real, the state or quality or fact of being real. It is something
that constitutes a real or actual thing, as distinguished from something that is merely
apparent.” Such definitions work well over so much of human experience that few think to
raise questions about them. However, they clearly beg the question. Reality is defined in
terms of other forms of the same root, or synonyms of it. This gives rise to questions such
as: “What does it mean for something to be real?” “What is the difference between an
actual thing and a thing that is merely apparent?” “What does it mean for something to be
authentic, factually based, true, actual, substantial, sensible, corporeal, tangible, or
palpable?”
It should therefore not be surprising that the concepts underlying many words are, at
bottom, fundamentally biased, vague, and possessing of multiple meanings. Autonomous
though languages may be, they are products of human minds and cultures, with all their
peculiar ways of packaging reality. They are integral components of human attempts to
understand and function in society and the world.
Some concepts that refer to real things are, at bottom, contested or difficult to define –
for example, reality, health, poverty, pornography, yet people routinely use such concepts
without running into trouble. In his concurring opinion on a pornography case, U.S.
Supreme Court Justice, Potter Stewart wrote: “I shall not today attempt further to define
the kinds of material I understand to be embraced within that shorthand description [hardcore pornography]; and perhaps I could never succeed in intelligibly doing so. But I know
it when I see it, and the motion picture involved in this case is not that [emphasis supplied]
[13].
Even in the advanced natural sciences, there are many concepts that cannot be defined
precisely, yet are quite serviceable. As Nobelist Richard Feynman points out: "It is
important to realize that in physics today, we have no knowledge of what energy is" [14,
p.2-4]. And if you “insist upon a precise definition of force, you will never get it!" [14,
p.2-12]. Many words can be used unproblematically only if their meanings are left vague.
Words like God, freedom, democracy, power, and totalitarianism all make sense to most
people, and they can be used unproblematically in many contexts as long as there is no
attempt to define them precisely.
“POWER”:
A CONTESTED, THOUGH NOT ESSENTIALLY-CONTESTED CONCEPT
Some scholars consider power to be what W. B. Gallie calls an essentially-contested
concept (Gallie, Collier). I will argue that while the meaning of power may in fact
sometimes be contested, it is not essentially-contested.
"Power" can be used
unproblematically in many senses, without concern about its meaning, and without
breaking it down into its different senses. Moreover, it is usually not problematic to use it
in one of its specific meanings. It is only when one insists that there is the only
permissible meaning, that such concepts becomes contested.
Essentially-contested concepts, for example, democracy and freedom, can also often
be used unproblematically if their meanings are left somewhat unclear. Their essentialcontestedness derives from their representing conflicting normative and metaphysical
22
Concepts as depth-probes, concepts as inquiry-blockers
views that cannot be defined away. Unlike power, democracy and freedom are
essentially-contested, since irreconcilable normative and/or metaphysical views underlie
their very definition.
Nowadays most people understand democracy to mean
representative democracy. However, Rousseau, for example, did not view representative
democracy as true democracy. “The people of England regards itself as free;” writes
Rousseau, “but it is grossly mistaken; it is free only during the election of members of
parliament. As soon as they are elected, slavery overtakes it, and it is nothing” [15, p. 63].
Taking the model of democracy in Athenian Polis at face value, Rousseau argued that
unless citizens are actually participating in governing themselves, there is no democracy.
Advocates of representative democracy, in contrast, argue that too much participation,
especially by people with insufficient understanding of the issues at stake can lead to
chaos and disaster. Moreover, they would point out that most citizens are not interested in
devoting as much time and effort to politics as the Rousseauian tradition appears to
require. Most citizens are content to pass judgment on the performance of their elected
representatives from time to time. These definitions of democracy usually coexist in
everyday usage. One can believe in representative democracy, and still be partly
persuaded by Rousseauian-type arguments that citizens should participate more in selfgovernment. Attempts to define democracy precisely place such such contested aspects of
concepts at center stage.
The concept of freedom provides another example of an essentially-contested
concept. According to Hobbes, "Liberty is ... the absence of external impediments,
[which] . cannot hinder him from using the power left him, according as his judgment and
reason shall dictate to him [16, p. 79]. This would seem to imply that, if someone holds a
gun to your head and says: "Your money or your life," you are free, since you can make a
rational choice. Or, in Rousseau's view, “whoever refuses to obey the general will shall
be ... forced to be free [15, p.12, p. 71]. Or, there is the phrase widely attributed to Hegel
that "freedom is the recognition of necessity." These different views give a sense for the
thorny issues at stake in the very definition of freedom and, as with democracy, these
issues become even thornier when a single, precise definition is sought.
The concept of power bundles together a wide variety of different senses. Most,
perhaps all of these different meanings can coexist comfortably if left somewhat vague or
used to complement each other. The concept only becomes a contested and an inquiry
blocker, if someone insists on a single definition, or that the meaning they are using is the
only correct one. Many different kinds of power can be readily observed and studied.
Some types, though certainly not all, can probably be quantified without hopelessly
distorting the meaning of the phenomenon being measured. A transformational leader
needs a kind of power that is different from the kind of power the bosses of large
American cities used to wield. The ability to make things happen through good leadership
skills, good networking, and good organization is another kind of power. Richard
Neustadt sees the essence of Presidential power as the power “to persuade and bargain,
not to command. When a president has to resort to commanding people, he is showing
weakness” [17, p. 30]. The power to make things happen by rational persuasion on the
merits of issues is yet another genre, as is the power enjoyed by a social class, an elite, or
the power of organizations, like labor unions and other interest groups.
Sometimes, writers, especially textbook writers, attempt to define an aggregate
concept such as power by identifying common denominators--essential features that run
23
Fred Eidlin
through all or at least most meanings. The result is likely to be inquiry blockage. The
common denominator definition may truncate the concept, detaching it from the realities
to which its various specific meanings refer.
THE PROBLEM OF REIFICATION OR HYPOSTATIZATION
The word reification is used in many different ways, and its meanings are often
confused with each other. This concept, though referring to an extremely important genre
of inquiry blocking is currently so confused as to be virtually unusable. It has been little
discussed in social science literature, apart from some Marxist-influenced scholars.
In her important article, "Rethinking Reification,” Hannah Pitkin accumulates over
twenty alleged meanings, senses, or aspects of reification. "Some of them." she writes,
"are mutually consistent, almost overlapping; others are incompatible. Some are in accord
with the dictionary definition, others not. ... The dictionary entry itself is rather slipshod,
and interpreters have expanded the term's meaning almost indefinitely beyond it. ... The
whole thing is a swamp [18, p. 285]. However, as with “power,” while the meaning of
reification may often be contested, it is not essentially-contested. Its different meanings
can be sorted out, and one can make clear which of them one is using.
To reify, according to Merriam-Webster, means "to regard something abstract as a
material or concrete thing" (s.v. reify). Wikipedia gives as synonyms: hypostatization,
concretism, or the fallacy of misplaced concreteness. It refers to an abstraction (abstract
belief or hypothetical construct) being "treated as if it were a concrete, real event, or
physical entity." Some examples would be "regarding IQ tests as an actual measure of
intelligence; the concept of race (even though genetic attributes exist), from the chosen
combination of attributes or the labelling of a group of people, come from abstract social
constructs; Astrology; god(s); Jesus; Santa Claus, black race, white race, etc. [19]. In the
present discussion, I use the word reification in the sense laid out in the preceding
paragraph, that is, as an error of reasoning.
Reification has occurred when concepts, frameworks, and theories freeze into pictures
of reality that cannot be shaken by reality. Before the emergence of modern science, the
natural world was also reified. Nature was anthropomorphicized, and descriptions of it
were frozen. It was Natural to view concepts like political system, elite, social class,
interest group, bureaucracy, and capitalism as existing as do stones, trees, and
thunderstorms.
If there is no clear sense of what is "out there" in the real world, concepts tend to
create worlds of their own "out there," without protest from reality. Facts can always be
found that fit almost any meaningful concept. Facts support pseudo-science, ideology,
and superstition, as they support scientific knowledge. A clear notion of social reality
enables that reality to kick back and shatter propositions made about it. This reduces the
potential for reification.
A clear sense of social reality is rare in social science research, and it is this that
accounts for the persistent tendency in the social sciences to reify or hypostatize. There is
a powerful tendency underlying all human thought and discourse to think of words, simply
as labels for things. Sharpening notions of social reality can serve to combat the natural
tendency to reify concepts. Assuming a real social world, I suggest, is the only means to
combat reification. Research seeks to discover concrete sources of orderliness in social
24
Concepts as depth-probes, concepts as inquiry-blockers
reality that can serve as objective constraints on the hypotheses the research seeks to
impose.
Many writers caution against confusing words and concepts with real world things.
Whorf identifies a tendency to take our ways of thinking about the world "out there" for
neutral labeling of natural things. Whitehead refers to the "accidental error of mistaking
the abstract for the concrete ... Fallacy of Misplaced Concreteness. Quine calls it "objectposting" modes of thought. Hayakawa writes: The symbol is not the thing symbolized;
the word is not the thing; the map is not the territory it stands for. Yet despite all
cautioning and widespread awareness in principle of tendency to reify, social scientists
continue to mistake concepts about things for the things in themselves. The terms
reification and hypostatization are usually used pejoratively. It is a mistake that others are
supposed to be making, but certainly not the person making the accusation. Someone else
is allegedly confusing words and things, making a mistake the accuser always careful to
avoid.
Max Weber made a valiant attempt to banish reification from his methodology. He
made a conscious effort to avoid the widespread tendency in nineteenth-century social
thought to treat entities like nations, classes as real, irreducible wholes. Weber
represented social reality infinitely rich in atomic details in constant flux. He wrote that
his ideal types were not descriptions of objects existing in the real world, but rather
instruments social scientist creates to investigate the social world. Yet Weber's very
efforts to articulate a methodology that avoided reification allow a new form of reification
in back door. Without some objective notion of social things that can shatter the ideal
types, it is difficult to see what might prevent the ideal types from selecting out the facts
that fit them, with these facts then confirming the ideal type. There is nothing to constrain
hypothesizing except the subjective judgment of the researcher.
This is not just a problem plaguing the social sciences. The natural sciences also
strive to simplify and typify reality. As Popper puts it, all good science is "lucky
oversimplification' or if you prefer the term, idealization" [20]. The scientist always
selects out of infinite universe of facts only those determined, on a priori grounds, to be
germane. Once selected, facts fuse psychologically with conceptual and theoretical
constructs that determined their selection. In successful science, it is a clear sense of the
reality constraining attempts to impose order that sets limits to the natural tendencey to
reifiy or hypostatize.
ESSENTIALLY-OBFUSCATING CONCEPTS:
TOTALITARIANISM, FOR EXAMPLE
The collapse of the USSR was completely unexpected by those who studied Soviet
politics. Most specialists were surprised and have paid little attention since the collapse to
the processes and developments that had brought it about. The Soviet Studies literature is
of little assistance in making sense of what happened. In retrospect, it seems obvious,
even to non-specialists, why the USSR collapsed. Yet few specialists have devoted their
attention to the question of why such so many of them were so blind to what was going on
over the years. I suggest that a large part of the explanation for this blindness has to do
with the framework of inquiry that dominated research–the “Totalitarian Model.”
25
Fred Eidlin
The term “totalitarianism" was coined and gained currency in response to what
certainly looked like a new type of regime. Various writers, observing the Soviet Union
under Stalin, Germany under Hitler, usually Italy under Mussolini, perceived, abstracted,
and wrote about the shared "totalitarian" character of these regimes. The family
resemblance is due to the fact that the regimes to which the concept was originally applied
shared several dramatically visible features which made them appear to be unique and
essentially similar to each other. The Nazi and Stalinist regimes were based upon totalist
ideologies coupled to mass movements which were propelled and guided by these
ideologies. These regimes actually attempted to remold society and its citizens along the
lines of their totalist official ideologies. As William Zimmerman puts it: "Teleologically,
the regimes seemed to entertain and seriously aspire to uniquely all encompassing goals.
There was enough substance in the rhetoric of the building of a new Soviet man, for
instance, as to suggest that these were novelly purposive political systems.
Instrumentally, the regimes seemed to have developed a new form of rule in that terror
was used systematically as a political instrument for engendering the rapid circulation of
elites and the atomization of the masses...behaviorally, also, Nazi Germany and Stalinist
Russia were thought to be set off from other authoritarian regimes... [since] the traditional
distinction between state and society, between politicization and socialization, was erased.
No longer was mere compliance tolerable; for the first time affirmation became the norm
and affect totally mobilized" [21, p. 1279].
These features were abstracted from reality and the regimes to which they were
applied were described as totalitarian by many scholars. As the abstraction became
widely accepted, this set of features tended to become reified or hypostatized, viewed as a
concrete thing. It became the preconceived theoretical model through which communist
and fascist regimes were viewed. Of course, evidence could always be found to confirm
the continuing correspondence of the model to reality--evidence of persistence of the
essential traits of totalitarianism "behind the changing, observable events as a kind of
permanent ghost or essence" [20, p. 136].
ARE THERE BREAKTHROUGHS IN SOCIAL SCIENCE?
Social scientists do not need to be reminded that conceptual breakthroughs are rare in
the social sciences, if they occur at all. Most would agree that the social sciences are still
awaiting their Newton. However, the situation with regard to breakthroughs in social
science isn't entirely bleak. Stanley Milgram, Robert Jervis, Mancur Olson, Ervin
Goffman, Herbert Simon, Elinor Ostrom, and Murray Edelman are examples of some
post-War social scientists who have made breakthroughs. One might add Karl Marx’s
discovery of the impact of the socio-economic base on thought, Sigmund Freud’s
discovery of the unconscious, Emile Durkheim’s discovery of social facts, and Max
Weber’s discovery of the link between Protestantism and capitalism. Some of the classics
of political theory/philosophy have breakthrough character, for example, Plato's sociology
and political theory, Machiavelli's theory of government, and Hobbes’s theoretical
solution to the problem of why free and equal human beings, born with natural right
would submit to being governed. Although I have intentionally left out many celebrated,
highly-competent, and useful scholars from my list, it is by no means intended to be
exclusive.
26
Concepts as depth-probes, concepts as inquiry-blockers
CONCLUSION: IT'S LARGELY A MATTER OF AWARENESS AND ATTITUDE
It is difficult to formulate problems and hold them at the center of research.
Formulating genuine research problems and holding them open requires determination,
imagination and struggle. Problems often dissolve as researchers discover the naivete or
falsity of assumptions underlying them. As Einstein once put it, "If we knew what we
were looking for, it wouldn't be research, would it?" Grappling with open problems
requires a high level of tolerance of ambiguity and uncertainty. And there is never a
guarantee that a scientist will succeed, even in formulating a real problem, let alone in
finding a solution.
The human psyche is uncomfortable with open problems, and routinely ignores or
papers them over without addressing them. Many scientists design their studies in terms
of prevailing paradigms and methods rather than confronting real problems. The desire to
work within a set framework, to follow a formula or template is all too understandable
from a psychological point of view. It is even more understandable when considerations
like promotion and tenure enter the picture.
Formulae, templates, and methods impose and freeze their own order into research.
As Einstein writes: "Concepts which have proved useful for ordering things easily assume
so great an authority over us, that we forget their terrestrial origin and accept them as
unalterable facts. They then become labeled as 'conceptual necessities,' etc. The road of
scientific progress is frequently blocked for long periods by such errors." As Marx
Wartofsky points out, "ontology recapitulates methodology" [22, p. 112]. We may believe
that we are using methods that are free of metaphysical commitments. Yet the picture of
reality resulting from research will shaped and colored a priori by the method used to
investigate it. An x-ray photograph shows mostly bones. A picture made with infrared
film shows objects in terms of temperature. A quantitative study will produce a picture of
reality painted in numbers.
As challenging as the problems discussed in this paper may be, the situation is far
from hopeless-even in the social sciences. The social sciences may be especially prone to
using concepts beyond their range of fruitful application. This means that greater attention
needs to be paid to the ambivalent roles concepts and frameworks may play in inquiry. All
too often, social scientists fly blind; unaware of the impact their concepts, frameworks,
and methods have upon their research. The fact that the social sciences are fraught with
concepts and frameworks that can be both depth probes and inquiry blockers points to a
special need for awareness of danger of interpreting and reinterpreting the world in
various ways, without deepening understanding. There are many devices that help make it
possible to overcome the inquiry blocking effects of most inquiry blockers. Most
important is to formulate a live problem--a question that really makes us curious. It is a
good idea to try out problem formulation(s) on one or more non-specialists. Does the
problem as formulated make them curious? Too many studies are tailored to methods. To
avoid and/or break out of conceptual blockage, the research problem should be formulated
independently of methods and techniques. Methods and techniques should be subordinate
to problems. If they suffocate the research process, they are not useful anyway.
It is possible for social scientists to break out of the prisons of their belief systems,
but it usually isn’t easy. If our beliefs are formulated as empirical hypotheses, they extend
into the Real World, beyond the prison of any reification in which we happen to be
27
Fred Eidlin
trapped. If an hypothesis is formulated boldly and sharply, if it asserts that something is
true of the Real World, it may be refuted by information from the Real World. In this
way, we can break out of our framework prisons. To be sure, each time we break out of
the prison of a particular framework, we end up in another framework prison, though
hopefully closer to the truth about the World.
List of literature
1. Burtt E. A. The Metaphysical Foundations of Modern Science [Text] / Edwin Arthur Burtt – N.Y.:
Garden City, Doubleday, 1954. – 352 p.
2. Butz W. P. Some Frontiers in Social Science [Text] / William P. Butz, Barbara Boyle Torrey //
Science – June 2006 – Vol. 312 – № 5782 – pp. 1898-1900
3. Settle T. Human Freedom and 1568 Versions of Determinism and Indeterminism [Text] / Tom Settle //
The Methodological Unity of Science [ed. M. Bunge] – Boston: D. Reidel Publishing, 1973 – 250 p.
4. Kuhn Th. S. The Structure of Scientific Revolutions [Text] / Thomas S. Kuhn – Chicago: University
of Chicago Press, 1962 – 226 p.
5. Lakatos I. Falsification and the Methodology of Scientific Research Programmes [Text] / Imre
Lakatos // Criticism and the Growth of Knowledge [eds Imre Lakatos and Alan Musgrave] –
Cambridge: Cambrige University Press, 1970. – pp. 91-196.
6. Bartley W.W. III. On Imre Lakatos [Text] / W.W.III Bartley // Essays in Memory of Imre Lakatos
[Robert S. Cohen et.al. eds.] – Dordrecht, Holland: Reidel Publishing, 1976. – pp. 37-38.
7. Bronowski J. The Ascent of Man [Text] / Jacob Bronowski, – Boston/Toronto: Little, Brown, 1973. –
448 p.
8. Langford J. J. Galileo, Science, and the Church [Text] / Langford, Jerome J, – Ann Arbor: University
of Michigan Press, 1971 – 225 p.
9. Jarvie I. The Revolution in Anthropology [Text] / Ian Jarvie, – London: Routledge and Kegan Paul,
1964. – 248 p.
10. Bochenski J. A history of formal logic. [Text] / Joseph Bochenski, – New York: Chelsea Publishing,
1961. – 610 p.
11. Abed Sh. Aristotelian logic and the Arabic language in Alfārābī / Shukri Abed – N.Y.: SUNY Press,
1991. – 201p.
12. Yuan J. "Kinds" "Lei" in Ancient Chinese Logic: A Comparison to "Categories" in Aristotelian Logic
/ Jinmei Yuan // History of Philosophy Quarterly, – 2005. – v.22. – №3. – pp. 181-199.
13. Jacobellis v. Ohio, 378 U.S. 184. (1964) [Electronic resource] / Access mode :
http://supreme.justia.com/cases/federal/us/378/184/
14. Feynman R. P. The Feynman Lectures on Physics [Text] / Robert P. Feynman, Robert B. Leighton,
Matthew Sands. – Lebanon, Indiana, MA: Addison-Wesley, 1964.– V.1.
15. Rousseau J-J. The Social Contract Or Principles Of Political Right [Text] / Rousseau, Jean-Jacques. –
Wordsworth Editions, 1998. – 139p
16. Hobbes Th. Leviathan [Text] / Thomas Hobbes – Oxford University Press, 1996 – 508p.
17. Neustadt R. E. Presidential power: the politics of leadership [Text] / Richard E. Neustadt. – New
York: Wiley, 1960. – 224p.
18. Pitkin H. Rethinking Reification [Text] / Hannah Pitkin // Theory and Society. – 1987. – vol.16. – №2
– pp. 263-293
19. Walker, J. List of common fallacies [Electronic resource] / Jim Walker – [Retrieved 27 August 2011]
– Access mode : http://theautonomist.com/aaphp/permanent/fallacies.php#reif
20. Popper K. R. Conjectures and refutations: The Growth of Scientific Knowledge [Text] / Karl R.
Popper, – New York: Harper & Row, 1968, – 417p.
21. Zimmerman W. Review of Totalitarianism in Perspective: Three Views. By Carl J. Friedrich, Michael
Curtis, Benjamin R. Barber [Text] / William Zimmerman // The American Political Science Review.
– 1970. – Vol. 64. – pp.1279-1280.
22. Wartofsky M. How to Begin Again: Medical Therapies for the Philosophy of Science [Text] /
Wartofsky, Marx // Proceedings of the 1976 Biennial Meeting of the Philosophy of Science
Association [Frederick Suppe & Peter Asquith, eds] – PSA 1976. – Volume 2 (East Lansing, MI:
Philosophy of Science Association). – pp. 109-122.
28
Concepts as depth-probes, concepts as inquiry-blockers
23. Agassi, J. The Nature of Scientific Problems and Their Roots in Metaphysics [Text] / Joseph Agassi //
Science in Flux. – Boston: D. Reidel, 1975. – 523 p.
24. Davis, M. S. That's Interesting! Towards a Phenomenology of Sociology and a Sociology of
Phenomenology [Text] / Murray S. Davis // Philosophy of the Social Sciences – 1971 – V.1. – pp
309-344.
25. Deutsch K.W. Conditions favoring major advances in social science [Text] / K.W. Deutsch, J. Platt,
D. Senghaas // Science – 1971. – 171 – pp. 450-459.
26. Einstein A. Evolution of Physics [Text] / Albert Einstein, L. Infeld. – New York: Simon & Schuster,
1966. – 302 p.
27. Gallie W. B. Essentially Contested Concepts [Text] / W.B. Gallie // Philosophy and the Historical
Understanding. – London: Chatto & Windus, 1964. – pp.157-191.
28. Hattiangadi J.N. The Structure of Problems (Part i) [Text] / J.N. Hattiangadi // Philosophy of the
Social Sciences. – 1978. – №8 – pp. 345-365.
29. Popper K. R. Objective Knowledge: An Evolutionary Approach [Text] / Karl R Popper, – Oxford:
University Press, 1972. – 380 p.
30. Popper K.R. The Logic of the Social Sciences. The Positivist Dispute in German Sociology [Text] /
Karl R Popper, – London: Heinemann, 1976. – 92 p.
31. Vahanian N. Language, desire, and theology: a genealogy of the will to speak [Text] / Noëlle
Vahanian, – London: Routledge, 2003. – 144 p.
Эйдлин Ф. Концепты как глубинные зонды, концепты как блокаторы исследования // Ученые
записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского. Серия: Философия.
Культурология. Политология. Социология. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 11-29.
Статья посвящена проблеме двойственности концептов: концепты как углубляющие научные
знания и концепты как блокирующие дальнейшие научные поиски. На многочисленных примерах
из истории науки показывается: восторженность возможностями, которые появляются при
создании новой теории, в некоторых случаях оборачивается догматичностью. Рассматриваются
пути преодоления блокирующего фактора научных открытий.
Ключевые слова: общественные науки, методология науки, тоталитаризм.
Ейдлін Ф. Концепти як глибинні зонди, концепти як блокатори дослідження // Вчені записки
Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія. Культурологія.
Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 11-29.
Стаття присвячена проблемі подвійності концептів: концепти, які поглиблюють наукові знання і
концепти, які блокують подальші наукові пошуки. На численних прикладах з історії науки
демонструється: захопленість можливостями, які з'являються при створенні нової теорії, в деяких
випадках обертається догматичністю. Розглядаються шляхи подолання фактора, який блокує
наукові відкриття.
Ключові слова: суспільні науки, методологія науки, тоталітаризм.
29
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 30–40.
УДК 167 + 168.522
ОБ ОСОБЕННОСТЯХ НАУЧНОГО ОБЪЯСНЕНИЯ
В ГУМАНИТАРНОМ ЗНАНИИ
Ратников В.С., Краснонос Н.А.
Описана классическая модель научного объяснения Поппера – Гемпеля –
Оппенгейма. Проанализированы трудности экстраполяции этой модели на
гуманитарное знание. Особое внимание уделено нарративности как одной из
важнейших особенностей объяснения в гуманитарно-научном знании.
Ключевые слова: гуманитарное знание, научное объяснение, ПГО-модель, закон,
нарратив, научная рациональность.
1. В современной эпистемологии и философии науки проблематика
гуманитарного знания (его специфики, взаимоотношения с естественнонаучным
знанием и т.п.) по-прежнему весьма актуальна [См.: 1-5]. Конец XX – начало XXI в.
принесли серьёзную переоценку возможностям человека активно преобразовывать
как природу, так и общество. Обретая гуманитарное видение, наука всё чаще
выходит за рамки вещно-технологического отношения человека к миру, вступая во
взаимодействие с другими формами культуры и с достижениями философии.
Обсуждается новое, расширенное понятие научной рациональности. Новое
содержание приобретают критерии научности и методологические нормы науки.
В частности, на новом уровне остро встаёт проблема научности истории как
одной из важнейших гуманитарных дисциплин, научности применяемых в ней
методов и процедур [6; 7]. Актуализируются, например, такие вопросы, как:
пользуется ли историк методами, вырабатываемыми философией науки (традиции
которой во многом сложились в процессе осмысления естественнонаучного
познания)? Существуют ли законы истории, подобные естественнонаучным? Что
действительно даёт методологу рефлексия над историей? Какова специфика
научного объяснения в истории в сравнении с естественнонаучным объяснением? И
вообще, можно ли говорить (и если да, то как) о рациональности объяснительной
процедуры в гуманитарно-научном знании и в гуманитаристике вообще?
Эта проблематика возвращает нас к исходным категориям философии науки,
среди которых “объяснение” является одной из центральных.
Прежде, чем говорить об объяснении в гуманитаристике и о научном
объяснении в гуманитарном знании, сделаем несколько замечаний о самом
гуманитарном знании и его научности.
2. В современной эпистемологии и философии науки почти общепринято
различение двух типов знания – естественнонаучного и гуманитарного, а также
(если говорить шире), соответственно, различение двух парадигм описания и
30
Об особенностях научного объяснения в гуманитарном знании
освоения реальности – естественнонаучной парадигмы и гуманитарной. Впервые
такое различение достаточно чётко провели неокантианцы – В. Дильтей, В.
Виндельбанд, Г. Рикерт, – противопоставив наукам о природе науки о духе или о
культуре. В современной западной литературе такое соотнесение (трактуемое
нередко как противопоставление, и притом не только в философской среде)
выражается в различении, соответственно, наук-science и наук-humanities.
Естественнонаучная парадигма – как соответствующее видение мира, его
познание и освоение – предполагает (так сказать, “в первом приближении”):
1) рациональность (в том числе строгость и точность) объективно-истинного
описания реальности;
2) эмпирическую проверяемость и подтверждаемость получаемого знания;
3) приоритет номологического описания посредством жёстко-детерминистских
способов описания (в которых случайность рассматривается как недостаток знания,
либо игнорируется вовсе).
Кроме этого, эта парадигма базируется:
а) на трёхчленной гносеологической модели (субъект – объект – средства
познания) и идее репрезентации;
б) на механистическом (лапласовском) детерминизме;
в) на идеях линейности законов природы и безграничности их
предсказательных возможностей.
Естественнонаучная парадигма сформировалась в эпоху становления и развития
классической науки и доминировала в научной картине мира вплоть до первой
половины ХХ века. Тем не менее, к этому времени в картине мира уже “работали”
также и неклассические научные дисциплины, однако преобладание в ней
естественнонаучной парадигмы описания и освоения реальности по-прежнему
сохранялось во многих ситуациях.
Гуманитарная парадигма предполагает (говоря также “в первом
приближении”):
1) явный учёт “человеческого измерения” описываемой реальности, в том числе
и её аксиологических аспектов (своеобразное единство описания и оценивания);
2) нестабильность онтологии;
3) неприятие технократического стиля мышления;
4) иную (в сравнении с традициями естественнонаучного познания) трактовку
истины;
5) антиредукционизм и суверенность (как необходимость учёта специфики)
гуманитарного знания;
6) историзм и конкретность описания реальности (индивидуации), а также его
явную социокультурную детерминацию.
Эта парадигма включает в себя также рефлексии (метапознания) и осознание
ограниченности классической концепции репрезентации. Её формирование (в
сравнении с естественнонаучной парадигмой) однозначно представить гораздо
сложнее. Значительную роль в её становлении сыграл прогресс самих
гуманитарных наук, выдвижение их в относительно самостоятельную группу в
общей дисциплинарной структуре науки.
Различая отмеченные две парадигмы и, соответственно, два типа знания, имеет
смысл учитывать и то, что в естественнонаучном познании достаточно чётко можно
31
Ратников В.С., Краснонос Н.А.
провести различение эмпирического и теоретического уровней, чего нельзя сделать
в отношении гуманитарного познания, где приходится сталкиваться с различного
рода неопределённостями, в том числе и в этом плане.
Наиболее отчётливо различие между естественнонаучной и гуманитарной
познавательными парадигмами выражается в истолковании их подхода к основным
функциям науки. Важнейшими из них, как известно, являются: а) эксплицитное,
законосообразное (общезначимое) описание; б) объяснение; в) понимание и г)
предсказание явлений.
В данной статье мы сосредоточим внимание на объяснительной функции
гуманитарного знания.
В настоящее время ещё существует традиция рассматривать, например,
исторические науки как изучающие исключительно индивидуальное и особенное:
специфику определённой личности, определённого отдельного государства,
отдельной эпохи в искусстве и т.п. Тогда как естественные науки, мол, обращены ко
всеобщему: повсеместно действующим законам и повторяющимся явлениям.
Соответственно, и методы, применяемые в этих областях, отличаются друг от друга:
историк осмысливает, понимает, а естествоиспытатель объясняет; историк
"вникает", т.е. "перемещает" себя внутрь человеческих взаимоотношений,
"вживается" в них, тогда как естествоиспытатель объясняет, т.е. сводит явления к
всеобщим законам. Такого или сходного мнения, как известно, придерживались
такие немецкие философы и историки ХІХ века, к числу которых относятся И.
Гердер, В. фон Гумбольдт, В. Дильтей, Л. фон Ранке, И. Дройзен, В. Виндельбанд.
Заметим, что именно И. Дройзен ввёл в научный обиход методологическую
дихотомию “объяснение / понимание” [8].
То, что в естественнонаучном познании господствует номологическое
объяснение, а в гуманитарном – понимание, отражено, например, в позиции
известного современного логика и философа Г. фон Вригта [9]. Используя
существующие традиции в философии науки – аристотелевскую и галилеевскую, –
он предложил первую связать с телеономией, а вторую с каузальностью. Причём,
телеономия и телеономическое создаёт эффект понимания, каузальность и
каузальное – эффект объяснения. Телеономическое связывается в основном с
гуманитарными науками, а каузальное — с естественными. И в том, и в другом
случае имеет место номос — закон, но номические (установленные законом)
отношения проявляются по-разному. Каузальное объяснение обычно указывает на
прошлое: “Это произошло, потому что (раньше) произошло то”, — типическая
языковая конструкция таких объяснений. Таким образом, в них предполагается
номическая связь между причинным фактором и фактором-следствием. В простейшем случае — это отношение достаточной обусловленности.
Телеологические объяснения указывают на будущее: “Это случилось для того,
чтобы произошло то”. В отличие от каузального объяснения допущение номической
связи включено в телеологическое объяснение более сложным образом, так сказать,
косвенно. Например, утверждая, что “он бежит для того, чтобы успеть на поезд”, я
тем самым указываю, что этот человек считает при данных обстоятельствах
необходимым и, может быть, достаточным бежать, если он хочет попасть на
станцию до отхода поезда. Его убеждение может оказаться ошибочным.
32
Об особенностях научного объяснения в гуманитарном знании
Независимо от этого моё объяснение его действия может быть правильным [9,
с.116-117].
Телеологические рассуждения всегда были связаны с признанием цели – “того,
ради чего” (по определению Аристотеля). Следовательно, телеономность
методологии гуманитарного знания имеет в виду цель и направленность
репрезентативного процесса, его какую-то финальную конструкцию, а не просто
факт регистрации происходящего.
Исходя из сказанного выше, даже если признать, что история не имеет цели, её
репрезентация с намерением постижения ей как бы эту цель предписывает.
Историки постоянно как бы пытаются ответить на вопрос “Для чего?” Поэтому
можно сделать вывод, что методология гуманитарного познания человекомерна, она
строится с расчётом включения в себя целей и смыслов человеческой деятельности.
Человек, с его желаниями, стремлениями и “свободной волей”, становится
необходимым и направляющим компонентом методологии научного познания.
Всё это не отвергает, тем не менее, присутствия в гуманитаристике идеи
рациональности, как и не отвергает соответствия гуманитарных наук требованиям
(пусть и более либеральным, чем в естествознании) научной рациональности. А
последняя в научном объяснении – один из важнейших его элементов.
3. Слово «объяснение» в повседневной жизни и в науке употребляется в
различных смыслах. Говоря об объяснении как функции теории, прежде всего,
имеют в виду включение объясняемого явления, события или ситуации
(экспланандума) в структуру теории (называемую при анализе объяснительной
процедуры экспланансом). Поскольку высказывания теории делятся на два больших
класса – исходные и производные, то объяснение состоит во включении
экспланандума в число производных высказываний теории. При этом экспланансом
(т.е. тем, что объясняет) выступают непосредственно первичные высказывания
теории или производные высказывания, уже выведенные из первичных.
Когда спрашивают “Что значит объяснить нечто?”, чаще всего имеют в виду то,
что объяснение позволяет понимать сущность какого-либо явления или события
лучше, чем до объяснения; т.е. объяснение должно давать прирост понимания.
Научное же объяснение какого-то явления означает (в отличие от ненаучного
объяснения) интерпретацию данного явления в научном контексте; для такого
объяснения привлекаются имеющиеся научные знания и допустимые в науке
способы рассуждения. Выдвижение объяснений изучаемых явлений — одна из
важнейших функций науки. В науке используются самые разнообразные способы
объяснения. Детальный анализ различных видов научного объяснения можно найти,
например, в солидной монографии Е.П. Никитина [10] (См. также [11, с.172-189]). В
философии и методологии науки анализ объяснения проводился (в том числе и в
упомянутой монографии Никитина) в основном на базе естественных наук. В этой
же традиции сформировалась и модель научного объяснения (модель Поппера –
Гемпеля – Оппенгейма, или короче – ПГО-модель), ставшая впоследствии почти
канонической.
4. Историю этой модели, видимо, следует начинать со знаменитой работы К.
Поппера “Логика научного исследования” (1935), где он анализирует
объяснительную процедуру на простом примере объяснения обрыва нити под
действием массивного тела [12, с.83-85]. Уже здесь он выделяет те элементы
33
Ратников В.С., Краснонос Н.А.
объяснения (экспланандум, эксплананс, общий закон), которые затем станут
основой ПГО-модели. По отношению к причинным объяснениям (которые Поппер
считал наиболее распространёнными и важными в науке) он писал:: «Дать
причинное объяснение некоторого события – значит дедуцировать описывающее его
высказывание, используя в качестве посылок один или несколько универсальных
законов вместе с определёнными сингулярными высказываниями – начальными
условиями» [12, с.83].
Также и у К. Гемпеля: как в естественных, так и в социальных науках используется схема объяснения через общий закон. Роль общих законов в науке он
связывает именно с объяснением. В своей классической статье “Функция общих
законов в истории” (1942) [13] он писал: «Основной функцией общих законов в
естественных науках является связь событий в структуры, обычно называемые объяснением и предсказанием.» [14, с.17]. Уместно заметить, что, как указывают
многие методологи, основная идея научного объяснения посредством общего
закона встречается уже в работах Дж.Ст. Милля, А. Пуанкаре, П. Дюгема и др. [11,
с.173].
Научно объяснить какое-либо явление означает подвести его под общий закон,
частным случаем которого оно и является. Базой такого научного объяснения выступают либо законы конкретных научных областей (скажем, законы оптики), либо
(что характерно, прежде всего, для социальных наук), – общие “законоподобные
утверждения”. Согласно К. Гемпелю, объяснение по своей логической структуре
представляет собой рассуждение от общего к частному. Подобного рода
умозаключение принято называть дедуктивным. Поэтому общая схема объяснения,
предложенная К. Гемпелем и далее развитая П. Оппенгеймом, получила название
дедуктивно-номологической.
Тем самым, в ПГО-модели логический акцент сделан на номологичность
научного объяснения, на подведение заключения под общее утверждение. К.
Гемпель считал эту схему достаточно общей, включающей в себя различные
реально осуществляемые научные объяснения. Так, в социальных науках в
большинстве случаев законоподобные утверждения используются неявно, в виде
скрытых предпосылок, а дедуктивный вывод не разворачивается полностью, будучи
лишь молчаливо предполагаемым. Эго маскирует роль законоподобных
предложений в социальных науках. Однако, тем не менее, именно общие
утверждения являются базой научного объяснения.
ПГО-модель казалась весьма естественной и по форме достаточно стройной.
Тем не менее, её дальнейшее обсуждение породило множество дискуссий. Одним из
недостатков этой модели состоял в зауженном взгляде на проблему научного
объяснения в целом. Прежде всего, в социальных и гуманитарных науках
номологическое объяснение (на базе общих законов типа естественнонаучных) всё
же не играет ведущей роли, а является лишь одним из элементов целого спектра
разнообразных приёмов и способов объяснения. Поэтому экстраполяция ПГОмодели на социально-гуманитарное знание столкнулась со значительными
трудностями. Что же касается естественных наук, то и там, наряду с подведением
под общий закон, нередко используются также и другие способы объяснения,
например, посредством нарративов, метафор, аналогий.
34
Об особенностях научного объяснения в гуманитарном знании
Говоря о критике ПГО-модели, обратим внимание ещё на одно обстоятельство.
Современная методология науки осознаёт ограниченность своих традиционных
методов, претендовавших порою на универсальность. Так, гипотетико-дедуктивный
метод уже давно подвергается критике на том основании, что в нем всё начинается с
“готовых” гипотез, а фаза “заключения к наилучшему объяснению фактов” остаётся
пропущенной. Эту пропущенную фазу называют абдукцией, что означает
умозаключение от эмпирических фактов к объясняющей их гипотезе [15]. Такого
рода умозаключения (их одним из первых анализировал известный американский
логик и философ Ч. Пирс) широко используются в быту и на практике. Вообще, не
замечая того, каждый человек при поиске объяснений может обращаться к
абдукции. Например, врач по симптомам болезни ищет её причину; детектив по
оставшимся следам преступления ищет преступника. Таким же образом и учёный,
пытаясь отыскать наиболее удачное объяснение происходящему, пользуется
методом абдукции. И хотя термин “абдукция” не имеет такой популярности и
признания, как индукция и дедукция, его важность в объяснении, а также
значимость отражаемой им процедуры в построении новой и эффективной
методологической стратегии весьма существенна.
Отметим ещё некоторые моменты, свидетельствующие о том, насколько
номологическая схема ПГО-модели упрощает действительный ход рассуждения,
особенно в гуманитарной сфере. Нередко бывает непросто произвести подведение
под общий закон: требуется построение целых вспомогательных теоретических
конструкций промежуточного уровня, которые состыковываются с общими
законами и конечным утверждением достаточно сложным образом. Существует и
такая трудность, как многозначность объяснения: одно и то же явление может быть
дедуцировано из совершенно разных общих положений. В этом случае, помимо
чисто дедуктивного рассуждения от общего к частному, научное мышление должно
производить оценку тех или иных объяснений, выбирая из логически равноценных
всё же наиболее приемлемое на основе каких-то дополнительных критериев.
Таким образом, возникла необходимость расширить понятие объяснения. К.
Гемпель и П. Оппенгейм расширили схему объяснения, признав, что рассуждение
может идти не только по типу строго-дедуктивного вывода от общего к частному,
но может использовать и рассуждения, приводящие лишь к вероятному
заключению. Концепция научного объяснения была далее развита другим
известным американскими логиком и философом Э. Нагелем в его книге
“Структура науки” (1961) [16]. В частности, он подчёркивал, что, помимо указания
на общий закон, существуют и другие модели и типы научного объяснения –
вероятностного, функционального и др. [См. также: 10; 11, с.172-189]. Появились и
другие подходы к проблеме научного объяснения, среди которых подход,
основанный на понятии нарратива, является наиболее перспективным, особенно в
гуманитаристике.
5. Как известно, при анализе гуманитарного знания важное место отводится
понятию текста и текстуальным объектам. В этом плане использование понятия
нарратива оказывается вполне естественным. Под нарративом обычно
подразумевают некоторое повествование, вербальное изложение (в отличие от
представления) какого-либо события. Многие рассматривают нарратив как способ
бытия повествовательного (или, по Р.Барту, – "сообщающего") текста.
35
Ратников В.С., Краснонос Н.А.
Нарратив представляет собой универсальную характеристику культуры в том
смысле, что, не существует, по-видимому, ни одной культуры, в которой
отсутствовали бы нарративы. Культуры аккумулируют и транслируют собственные
опыт и системы смыслов посредством нарративов, запечатленных в мифах,
легендах и сказках, в эпосе, драмах и трагедиях, в историях, рассказах и шутках, в
анекдотах, романах и коммерческой рекламе и т.д. Способность быть носителем
культуры неотделима от знания смыслов ключевых для данной культуры
повествований.
В последней трети ХХ века, в продолжение “лингвистического поворота” в
философии, к нарративу было привлечено повышенное внимание. Сформировалась
даже особая область знаний – нарратология как своеобразная “теория
повествования” [17]. Сложившаяся на Западе в русле структурализма и
постструктурализма, нарратология стремилась «…к открытию общих структур
всевозможных “нарративов”, т.е. повествовательных произведений любого жанра и
любой функциональности» [17, с.9].
Один из факторов, стимулировавших рост интереса к исследованию нарративов
в 80-е годы ХХ века, – это осознание того, что «повествовательная форма – и
устная, и написанная – составляет фундаментальную психологическую,
лингвистическую культурологическую и философскую основу наших попыток
прийти к соглашению с природой и условиями существования» [18, с.30].
Некоторые авторы, вслед за постмодернизмом, стали даже утверждать, что
гуманитарное знание есть лишь собрание нарративов, повествований на заданную
тему. Так, имея в виду нетрадиционную философскую рефлексию о языке в
контексте нарратива-повествования, Ф. Анкерсмит (один из крупнейщих
современных исследователей этой темы) писал: «Философия языка XX столетия
была философией высказывания или суждения независимо от того, интересуемся ли
мы употреблением языка в повседневной жизни или в науке. Иначе говоря, она
никогда не обращалась к проблемам текста или повествования, к тому, как они
соотносятся с миром и каким критериям должны отвечать, чтобы быть истинными
сообщениями о том, о чем они сообщают» [3, с.7-8].
Атрибутивными характеристиками нарратива обычно называют, во-первых,
действующие лица и, во-вторых, – развивающийся во времени сюжет. Вообще
говоря, этим условиям отвечают многие виды дискурсов: басни, мифы, сказки,
фольклорные истории, объявления, эволюционные объяснения и т.д., которые
выражаются в форме диалогов и монологов, литературных и обыденных историй,
устных и письменных текстов. Сюда могут входить правдивые и вымышленные
истории, некоторые исторические, правовые, религиозные, философские, научные
тексты. В обобщенном смысле «нарратив – это имя некоторого ансамбля
лингвистических и психологических структур, передаваемых культурноисторически, ограниченных уровнем мастерства каждого индивида….» [18, с.30].
Важной характеристикой нарратива является также его самодостаточность,
самоценность. Как отмечает Р. Барт, нарратив как повествование разворачивается
«ради самого рассказа, а не ради прямого воздействия на действительность, то есть,
в конечном счёте, вне какой-либо функции, кроме символической деятельности как
таковой» [Цит. по: 19, с.491]. Классической сферой возникновения и
функционирования нарратива выступает история как теоретическая дисциплина.
36
Об особенностях научного объяснения в гуманитарном знании
Концепции (и теории), служащие экспланансом в естественнонаучном
объяснении, являются, как уже здесь отмечалось, дедуктивными системами. Тем не
менее, многие философы и методологи науки отмечают, что в реальной практике
мы довольно редко можем встретить теории, содержание которых является целиком
дедуктивным. Часто в составе научной теории в той или иной мере присутствуют
как дедуктивные, так и недедуктивные фрагменты. Например, медикобиологические, экономические, психологические концепции часто включают как
дедуктивные конструкции, так и разного рода эмпирические обобщения и
нарративные сюжеты.
В социально-гуманитарных науках, несмотря на трудности разделения
теоретического и эмпирического уровней познания, всё же можно выделить
концепции (теории) и нарративные системы (которые имеют описательный
характер. Задачей теорий является обработка и рациональное упорядочение
эмпирического материала (например, в так называемые “теоретические системы
среднего уровня” в социологии). Нарративные системы строятся на
повествовательных образцах, и в рамках нарративной истории смысл события
трактуется не как определяемый "онтологией" исторического процесса, а как
возникающий в контексте рассказа о событии и имманентно связанный с
интерпретацией. Такая позиция по отношению к истории становится, по-видимому,
ещё более естественной, если, например, истолковывать эту позицию в духе
постмодернистского тезиса, что мир есть текст.
Преобладание нарративов и текстуальных объектов в гуманитарном знании
многие связывают со спецификой последнего в сравнении с естественнонаучным
знанием. К специфике гуманитарно-научного знания в сравнении с
гуманитаристикой причисляют его рациональность. Тем не менее, современный
уровень исследований нарратива свидетельствует о том, что противопоставлять
нарративность знания и его рациональность по меньшей мере некорректно [1, с.5388; 3].
Одним из аспектов рациональности нарратива является его системный
характер. Повествование в нарративе упорядочено, так обеспечивается его
целостность. Во многом именно системные представления обусловливают
“понимающую” способность нарратива, способствуя, в частности, убедительности
нарративного объяснения в гуманитарно-научном знании.
Говоря о рациональности нарратива и её большей либеральности в сравнении с
традиционной (классической) естественнонаучной рациональностью, уместно
соотнести нарратив, репрезентацию и истину. Хотя эта тема достаточно обширна и
не входит непосредственно в предмет настоящей статьи, отметим всё же, что
отношение между репрезентацией и тем, что она репрезентирует, отличается от
отношения между истинным высказыванием и тем, относительно чего оно является
истинным. Всё «так и не так» в зависимости от ситуации и контекста, а также от
того, как мы трактуем репрезентацию. К тому же в репрезентации есть некая
неопределённость, которая может и не иметь своего аналога в случае истинного
высказывания [3, с.10]. В некотором плане это напоминает контекстуалистскую
трактовку истины.
37
Ратников В.С., Краснонос Н.А.
6. Сопоставляя две познавательные парадигмы и два типа знания
(естественнонаучное и гуманитарное), сравним теперь объяснительные процедуры в
этих сферах.
Ранее уже говорилось о трудностях экстраполяции ПГО-модели на
гуманитарное знание. Хотя эта модель (сводящая объяснение к логическому выводу
экспланандума из эксплананса) и позволила решить ряд методологических проблем
(например, выявить структуру объяснения и его специфику, разработать критерии
правильности объяснительной стратегии), односторонность и “узость” ПГО-модели
всё же обнаружились довольно быстро. Поэтому научное объяснение позднее стали
рассматривать уже не как самодостаточное, а как включённое в более широкий
социокультурный контекст. В частности, существенно расширились представления
о структуре объяснительной процедуры, особенно в связи с успехами гуманитарных
наук, и прежде всего литературоведения. Кроме традиционных эксплананса и
экспланандума, в объяснительных процедурах стали различать: контекст и подтекст
объяснения, идеалы и нормы объяснительной процедуры, исходные условия
объяснения, смысловой каркас, предпонимание, понимание и другие концепты [1,
с.78-88; 20].
В процессе критики ПГО-модели пришлось пересмотреть и традиционное
понимание научной рациональности. Здесь важную роль сыграли новые
представления о нарративе. Складывались также и нетрадиционные представления
о критериях и идеалах научной рациональности, содержащейся в новом опыте,
воплощающемся в деятельности, речи и в установлениях культуры.
Нарратив как сложная смыслообразующая форма, которая выражается в
объединении описаний положения дел, содержащихся в отдельных предложениях,
выдвигается в особый тип дискурса. Он привлекает всё большее внимание
социологов, социальных психологов и философов. Так, известный когнитивный
психолог Д. Брунер в работе “Реальные сознания, возможные миры” (1986) ввёл
различение
логико-научной,
или
парадигматической,
и
нарративной
рациональности [21]. Термин “парадигматический” относится к такому типу
дискурса, который служит для того, чтобы продемонстрировать или доказать то или
иное утверждение, связывая его с другими на основе формальной логики. Термин
“нарративный” используется для обозначения такого типа дискурса и рассуждения,
которое строится на основе значения целого, построенного как объединение его
частей (возможно, противоречивое объединение, по принципу дополнительности).
Такой тип дискурса несводим и к коммуникативному дискурсу, который, как
правило, линеен, в то время как в нарративной схеме организации информации
событие понимается, когда объясняются его роль и значение в связи с некоторыми
целью, проектом или целым человеческой жизни. Объяснение событий в
нарративном дискурсе ведётся в некотором смысле ретроспективно: посредством
прояснения их значения, вытекающего из последовавших за ними других событий и
результатов действия. Нарратив позволяет распознавать осмысленность
индивидуального опыта и индивидуальных переживаний посредством указания на
то, как они функционируют в качестве частей целого. Его специфическим
предметом является сфера человеческих дел и воздействующих на людей событий.
Всё это отличает нарративный дискурс как от парадигматического (подводящего
38
Об особенностях научного объяснения в гуманитарном знании
события под универсальный закон), так и от собственно коммуникативного
(сориентированного на норму коммуникации).
Рассматривая объяснение в гуманитарно-научном знании, некоторые авторы
вводят в контекст объяснительной процедуры её необходимым элементом субъект
объяснения. В этом плане, например, А.И. Афанасьев достаточно убедительно
показано, что в гуманитарном знании нарративная направленность объяснения
задаётся субъектом объяснения как неотъемлемым компонентом объяснительной
процедуры, аккумулирующим практически все каналы вхождения личностных,
социальных,
ментальных,
лингвистических,
культурных
факторов
в
объяснительную процедуру [1, с.78-88].
На важность учёта субъекта при анализе исторического объяснения указывал
ещё В.Дильтей. Как отмечает Л.А. Микешина, для Дильтея «живое единство
личности, внешний мир, индивиды вне нас, их жизнь во времени, их
взаимодействие» – всё это, как и познание исторических взаимосвязей, может быть
объяснено из целого человеческой природы и на основе жизни и
жизнеосуществления [22, с.11]. Логическая очевидность, последовательность
умозаключений для него вторичны в сравнении с первичной целостностью
жизненных отношений, в которых создается мир, доступный познанию.
Подводя итог, отметим, что одной из важнейших особенностей научного
объяснения в гуманитарном знании является нарративный характер объяснения.
Несомненно, гуманитарно-научное знание характерно спецификой объяснения и
особенностями рациональности, отчасти связанными с её либерализацией и
общезначимостью норм. Однако наличие рациональности в нарративе (и потому –
убедительности нарративного объяснения в гуманитаристике) является, на наш
взгляд, ещё одним аргументом в пользу более умеренной позиции о соотношении
естественнонаучного и гуманитарно-научного знания. Заметим попутно, что в
методологии науки рациональности нарратива далеко не всегда уделялось должное
внимание.
Список литературы
1. Афанасьев А.И. Гуманитарное знание и гуманитарные науки / А.И. Афанасьев. – Одесса: Бахва,
2013. – 288 с.
2. Петрушенко В.Л. Гуманітарне пізнання: сучасний статус та парадигмальні зміщення / В.Л.
Петрушенко // Науковий вісник Чернівецького університету: Збірник наук. праць. – Чернівці:
Чернівецький нац. ун-т, 2013. – Вип. 663-664: Філософія. – С. 3-9.
3. Анкерсмит Ф. Нарративная логика. Семантический анализ языка историков / Пер. О.
Гавришнной, А. Олейникова. — М.: Идея-Пресс, 2003. — 360 с.
4. Эпштейн М.Н. Знак пробела. О будущем ryманитарных наук / М.Н. Эпштейн. – М.: Новое лит.
обозрение, 2004. – 864 с.
5. Фулер С. Кому нужны гуманитарные науки? / С. Фулер // http://www.projectsyndicate.org/commentary/fuller6/Russian
6. Савельева И.М. Знание о прошлом: теория и история. В 2-х т. – Т. 1.: Конструирование
прошлого / И.М. Савельева, А.В. Полетаев — СПб.: Наука, 2003. — 632 с.
7. Анкерсмит Ф. История и тропология: взлет и падение метафоры./ Ф. Анкерсмит; пер. с англ. –
М.: Прогресс-Традиция, 2003. - 496 с.
8. Дройзен И.Г. Историка / И. Дройзен; пер. с нем. – СПб.: Владимир Даль, 2004.– 584 с.
9. фон Вригт Г. Логико-философские исследования. Избранные труды / Г.фон Вригт; пер. с англ.
– М.: Прогресс, 1986. – 600 с.
10. Никитин Е.П. Объяснение – функция науки / Е.П. Никитин – М.: Наука, 1970 – 280 с.
39
Ратников В.С., Краснонос Н.А.
11. Никифоров А.Л. Философия науки: История и теория / А.Л. Никифоров. – М.: Идея-Пресс,
2006. – 264 с.
12. Поппер К. Логика научного исследования / К. Поппер // Логика и рост научного знания : избр.
работы / пер. с англ. – М.: Прогресс, 1983. – С. 33 – 235.
13. Hempel C. The Function of General Laws in History // Journal of Philosophy. – 1942. – Vol.39, p.3543.
14. Гемпель К. Функция общих законов в истории / К. Гемпель // Логика объяснения [пер.
О.А. Назарова]. – М.: Дом интеллект. книги, РФО, 1998. – С. 16-31.
15. Рузавин Г.И. Роль и место абдукции в научном исследовании / Г.И. Рузавин // Вопросы
философии. – 1998. – № 1, с.50-58.
16. Nagel E. The Structure of Science. - N.Y. 1961. - 618 p.
17. Шмид В. Нарратология / В. Шмид. – М.: Языки славянской культуры, 2003. – 312 с.
18. Брокмейер Й. Нарратив: проблемы и обещания одной альтернативной парадигмы / Й.
Брокмейер, Р. Харре // Вопросы философии. – 2000. – № 3. – С.29-42.
19. Можейко М.А. Нарратив / М.А. Можейко // Всемирная энциклопедия: Философия ХХ век. – М.
– Минск: АСТ, 2002, с.491-492.
20. Афанасьєв О.І. Проблема розуміння в структурі наукового пояснення / О.І. Афанасьєв //
Філософська думка. – 1986. – № 1.– С. 39-47.
21. Bruner J. Actual Minds, Possible Worlds. — Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 1986. – 210 p.
22. Микешина Л.А. Эмпирический субъект и категория жизни / Л.А. Микешина // Эпистемология и
философия науки. – 2009. – № 1, с.5-15.
Ратніков В.С., Краснонос Н.А. Про особливості наукового пояснення в гуманітарному знанні
// Вчені записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія.
Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 30–40.
Описана класична модель наукового пояснення Поппера - Гемпеля - Оппенгейма. Проаналізовано
труднощі екстраполяції цієї моделі на гуманітарне знання. Особливу увагу приділено нарративності
як однієї з найважливіших особливостей пояснення у гуманітарно-науковому знанні.
Ключові слова: гуманітарне знання, наукове пояснення, ПГО-модель, закон, нарратив, наукова
раціональність.
Ratnikov V.S., Krasnonos N.A. On peculiarities of scientific explanation in the humanities //
Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political
sciences. Sociology. – 2014. – Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 30–40.
The classical model of scientific explanation Popper - Hempel – Oppenheim is described. The difficulties
of extrapolation of this model to the humanities are analyzed. Particular attention is paid to the narrative as
one of the most important features of scientific explanation in the humanitarian knowledge.
Keywords: humanities, scientific explanation, PHO-model, law, narrative, scientific rationality.
40
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 41–48.
УДК 130.3
ПРОБЛЕМА ЛЮДИНИ У ПОСТАНТРОПОЛОГІЧНУ ЕПОХУ:
ТЕХНОЛОГІЧНИЙ АСПЕКТ
Пилипенко С.Г.
У статті розглядається антропологічна ситуація, що у сучасному
філософському дискурсі позначається як «постантропологічна епоха». Метою
статті є аналіз технологічного аспекту зазначеної проблеми.
Ключові слова: постантропологічна епоха, технологія, біотехнології,
трансгуманізм, природа людини.
Початок ХХI століття ознаменувався новими факторами, які визначають
культурний ландшафт техногенної/інформаційної цивілізації, де людина є
абсолютно відкритою теперішньому. Як свідчить історія, людство неодноразово
приймало виклики самому своєму існуванню. Проте сучасна ситуація є унікальною,
адже людська природа ще ніколи не відчувала таких «випробувань» технологічними
спокусами, які демонструє їй сучасна цивілізація; не зазнавала настільки значних
змін свідомості. На думку дослідників, трансформація нормативно-ціннісної і
моральної систем найбільше втілюються не лише у соціальній та духовній, але і
технологічній сферах суспільства. Ця ситуація свідчить про актуальність аналізу
проблеми існування людини у добу переосмислення самої ідеї природи людини,
добу постантропології, де все більшого значення набувають техніка і наука, а не
мистецтво і філософія (П. Козловські). Це пов’язано з виникненням у житті
суспільства нового феномену – техносфери, яка стає тотальним простором
культури. Остання є результатом науково-технічної революції і відзначається
появою принципово нових галузей як знання, так і практики – біотехнології,
комп’ютерні, інформаційні, генно-інженерні, космічні та інші технології. Саме
технологічний аспект зазначеної проблеми складає мету статті.
На початку ХХI століття поняття антропологічної катастрофи набуває
особливого значення у контексті сучасних культурних трансформацій та
технологічних інновацій. Тому ідея вичерпання і подолання людини у
філософському дискурсі інтерпретується як історичний кінець людини,
постгуманізм, трансгуманізм тощо. Ці модифікації корелюють із поняттями
«техногенна/інформаційна цивілізація», «постлюдство», «постантропологічна
епоха». Це пов’язано з тим, що відбувається як зростання сучасного інформаційного
41
Пилипенко С.Г.
і технологічного потенціалу людства, так і збільшення інтеграції «інформаційного»
і «технологічного»; відбувається їх автономізація від людини, що, на думку
дослідників, у недалекому майбутньому може призвести до завершення людського
етапу історії. Слід підкреслити, що людина – істота багатовимірна, зміна її природи
є складним, суперечливим, повним драматизму процесом, що вимагає зваженої
філософської оцінки у практиці і теорії.
Феномен переорієнтації антропо-соціальної парадигми простежується у працях
М. Фуко, Ж. Бодрійяра, В. Стьопіна, Ф. Фукуями, С. Леша, М. Епштейна,
Г. Тульчинського, В. Поруса, Д. Дубровського, В. Лук’янця, О. Соболь та ін. Як
вітчизняні, так і зарубіжні автори, звертаються до проблеми існування людини в
умовах техногенної/інформаційної цивілізації. Водночас, провідною темою їхніх
праць є визнання необхідності взаємодії філософсько-антропологічного і
конкретного (природничо-наукового і гуманітарного) дискурсів. Сучасна людина
опинилася всередині специфічного колажу, де поєднується Я/Інший,
модерн/постмодерн, класичність/некласичність, традиція/новація, об’єкт/суб’єкт,
тілесне/духовне, раціональне/ірраціональне, сакральне/профанне, природне/штучне,
індивідуальне/універсальне,
емоційне/раціональне,
реальне/віртуальне,
віртуальне/технологічне.
Розв’язання проблем, пов’язаних із новітніми технологіями, є в багатьох
аспектах похідним від трансформації свідомого ставлення людини до самої
технології, динаміка та потужності якої постійно зростають. Сучасність відкриває
величезні можливості для нового антропологічного погляду на людину і людство в
цілому. Відбувається становлення постантропологічної парадигми: від системності
до цілісності культури і людського буття (С. Хорунжий, Н. Хамітов, П. Гуревич,
М. Епштейн). Постають питання щодо самовизначення людини як у теоретичному,
так і в практичному відношенні. Свого часу К. Ясперс запропонував аналіз
культурного розвитку людства, виділивши чотири епохи – «Прометеївську епоху»,
«Великих історичних культур древності», «Вісьового часу» – заснований на
техніко-технологічному принципі. Виникнення принципово нових інформаційних
та інших технологій, відкриття нових джерел енергії, на думку філософа, є
характерною рисою четвертої епохи, що містить потенціал становлення нових
культур, тим самим закладаючи основи для створення другого «Вісьового часу». І
завдання полягає у тому, щоб визначити ту справжню основу, яка б мала змогу
подолати негативні явища сучасної цивілізації.
Відбувається створення нової раціональності, адже функціоналізм й
ефективність, сцієнтизм і техноморфізм, механіцизм, монізм та раціоналістичний
емпіризм, що виступали головними ідеями модерної культури сьогодні не
відповідають вимогам сучасності, характеризуючи лише специфічне цивілізаційне
утворення – техносферу як штучне середовище життєдіяльності. Слід підкреслити,
що техніка ХХ ст. завдяки науці виступає технологією: основним завданням
42
Проблема людини у постантропологічну епоху: технологічний аспект
сучасної техніки є виробництво не артефактів, а, насамперед, технологій
виготовлення артефактів. Симбіоз фундаментальної науки та науки наукомісних
технологій сьогодні знаходить втілення у трансдисциплінарності теоретичного
мислення, і, відповідно, вимагає переосмислення традиційних констант феномену
людини. Об’єктивна реальність сьогодення є виключно технологічною реальністю.
У зазначеному контексті заслуговує на увагу концепція В. Стьопіна, де автор на
підставі основних положень «постнекласичної» парадигми розглядає основні
критерії трансформації сучасної епохи взагалі [6, с. 5]. На думку науковця, культура
є системою надбіологічних програм людської життєдіяльності, які закріплюються у
різних видах соціокодів, тим самим зумовлюючи спосіб взаємодії з навколишнім
середовищем. Зі зміною цих програм відбувається трансформація культури. Якщо
раніше пріоритетними були соціокоди, що позначали релікти далекого минулого, то
у сучасній культурі особливого значення набувають програми, що адресовані
майбутньому, власне інновації, котрі потенційно містять нові технології
майбутнього.
Сучасні технології виступають як феноменом величезних можливостей
людства, так і наріжним каменем подальшої долі існування людської культури і
людства взагалі. Виникнення нових соціокультурних практик, набуття людиною
різноманітних модусів існування в умовах сучасності підкреслюють тісний
взаємозв’язок стрімких технологічних інновацій і людини. На думку дослідників,
саме вторгнення технократичної культури породжує відчай і ворожість, змінюючи і
саму ідентичність людини. «Досягнення сучасної медицини (протезування, генна
інженерія, пластична хірургія, операції зі зміни статі тощо) створюють ситуацію,
коли тіло перестає бути гарантом ідентифікації особистості. Тіло з онтологічної
сутності перетворюється на об’єкт маніпулювання, гри, у подібність костюму, який
можна не лише прикрашати, але перекроювати і змінювати. … Ми вступаємо в еру
постлюдської персонології з дуже нетривіальними наслідками для права, етики та
інших культурних практик» [9, с. 48].
Сьогодні в академічних колах зростає зацікавленість не лише новими
технологіями, але і впливом цих технологій на гуманітарні науки, формуючи нове
поле досліджень, що отримало назву posthhuman studies – «постлюдські» або
«постгуманітарні» дослідження. Поява нових технологій спричинила безліч
сумнівів і питань, адже умови людського життя, що вже змінилися, викликали
трансформацію ціннісної системи.
На думку вітчизняного дослідника Ю. Ротенфельда [8], гуманітарна
компонента загальнолюдської культури не встигає за розвитком науковотехнологічної, яка пов’язана з науковою формою мислення, фундаментальною і
прикладними науками, технікою і технологією, у результаті чого перша
підлаштувалася під другу, що спровокувало зневіру людей у власні сили та дії. Ця
ситуація склалася внаслідок виключно констатації та відсутності способів
43
Пилипенко С.Г.
вирішення нагальних проблем сучасності. Автор підкреслює необхідність створення
нової науково обґрунтованої моделі цивілізації, де головна увага повинна
приділятися «високоморальним ресурсоощадним соціальним технологіям». На
перший погляд, ідеться про домінантність технократичного мислення. Проте, при
більш уважному аналізі стає зрозумілим, що дослідник наголошує на інноваційній
компоненті гуманізації та гуманітаризації сучасності. Тобто, для подолання
кризових явищ слід звернутися до майбутнього цивілізації, орієнтуючись,
насамперед, на суспільні відносини, що повинно мати випереджальний характер.
Криза, на думку Ю. Ротенфельда, є результатом тиражування минулого, без
урахування гуманітарних вимог майбутнього. Тому, визначає у підсумку автор,
необхідно подолати розкол технологічної і гуманітарної компонент культури
шляхом визнання комплементарності їхнього зв’язку. І починати це треба,
насамперед, із освіти сучасної молоді. Ідеться про становлення проективної
філософії і проективної педагогіки.
Технологічна діяльність людини набуває нового значення і, відповідно,
знаходить відображення в матеріальних та ідеальних результатах. Відбувається
перетворення людства на космопланетарну силу, що супроводжується збільшенням
технічних і технологічних можливостей людей. Як зауважив із цього приводу
Г. Йонас, технології виступають невід’ємною характеристикою діяльності;
діяльність набуває нової конфігурації – колективно-комулятивної та технологічної,
як за своїм предметом, так і за своїм масштабом [5, с. 251–254]. Технологічні
революції призводять до принципової зміни образу життя людини та суспільства.
Так, у другій половині ХХ століття було сформульоване питання: чи змінює
технологія людські цінності чи навпаки, людські цінності визначають шляхи
розвитку технологій?
Вплив технології на сучасну людину набуває іншого відтінку, іншого значення.
Повсякденна практика зазначає появу технологій у якості етичного та естетичного
явища, що пропонує самовдосконалення людини в усіх сферах її життєдіяльності, у
тому числі, і в особистісній сфері. Усе частіше дослідники звертаються до теми
становлення нових смислів життя. Новітні технології сьогодні виступають
факторами, які постійно впливають на людину, її звички, думки, образ життя, ідеали
та систему цінностей. «Ми на порозі нової ери – очевидного захоплюючого етапу у
розвитку нашої глобальної цивілізації, що стосується будь-якої людини
найближчого майбутнього, її особистості, долі, тіла і – ризикнемо додати – навіть
душі» [7, с. 3].
Ця думка підкреслює одну з ідей сучасного соціально-гуманітарного дискурсу:
відбувається трансформація самої людини – становлення постлюдини, котра втілює
провідні сучасні соціокультурні технології, а не лише наукові, як здається на
перший погляд. Відбувається розширення соціокультурних властивостей людини.
Яскравий приклад появи людини нового «формату» змалював Р. Бредбері в романі
44
Проблема людини у постантропологічну епоху: технологічний аспект
«451´ за Фаренгейтом» у результаті абсолютизації технічних надбань [3]. Він описав
телезалежну людину, що з’явилася у результаті руйнування культури та її
книжкової скарбниці. Автор переконливо доводить, що людина вже не може і не
хоче жити поза технікою. Техніка тримає людину «у полоні» за екранами
телевізорів, не дозволяє людині бачити реальний світ; людина існує як «в’язень»
печери у Платона. Р. Бредбері змалював телезалежність як наркозалежність, довів,
що технічні надбання роблять людину їхнім рабом: приголомшують, переслідують,
забирають вільний час, відволікають від реального життя, заповнюють його
«нічим».
Характерною особливістю людини початку ХХI століття стає невизначеність.
Подібну ситуацію, пов’язану з проблемою особистості в епоху інтенсивного
розвитку індустріального суспільства на початку ХХ століття, зафіксував М. Вебер
у своїй доповіді «Наука як покликання і професія», де зазначив драматичну
ситуацію західноєвропейської людини. Він указує на те, що реальність, яка
відкрилася і стала ближчою людині, виявляється «беззмістовною» через свою
штучність і створення технікою. Перед людиною з’явилося нове випробування –
випробування собою. Зникли гарантії і вимоги, під загрозою опинилася цілісність
самої людини внаслідок несумісності цінностей [4]. Основна небезпека полягає у
тому, що проблема цінності особистості може залишилися без уваги майбутньої
цивілізації, яка, на думку багатьох дослідників, спрямована на прискорений симбіоз
з технологіями.
Постає питання природи сучасної людини, зв’язку людини з природою і
надприродним/технологічним, питання часового фокусу людського життя,
модальності людської активності та модальності стосунків між людьми. Людина
опинилася у центрі процесів поєднання понять, настанов, цінностей, стилів
поведінки і життя, які складаються у найнепередбачуваніші співвідношення і
здійснюють вплив на всі аспекти людської особистості, обумовлюючи
трансформацію самої людини. Головну проблему сучасності визначає питання –
«Що значить бути Людиною?». Класична культура надавала вичерпну відповідь на
це питання, адже її завданням було визначення сутнісних характеристик самої
людини. Проте, сьогодні відбувається їх активне міксування. Людина існує у
новому культурному світі, технологічному світі, і вимушена шукати основу в
умовах цієї реальності – рубіжної, ілюзорної (конструйованої), позбавленої
стабільності. Розмірковуючи про подальшу долю людини дослідники змальовують
сценарії майбутнього: з одного боку, людину очікує радикальна трансформація її
організму, з другого боку, тотальна залежність від середовища.
У цьому контексті набуває актуальності питання, чи подолала людина стан
вічного незадоволення й екзистенційної тривоги, чи прагне вона до пізнання світу в
усіх його проявах, тепер, коли отримала нові технологічні можливості для його
зміни. Протягом усієї історії людства культура намагалася вирішити зазначені
45
Пилипенко С.Г.
суперечності, відділяючи найсуттєвіші риси людини, які так само утворюють
антропологічну структуру конкретної культури.
Г. Фоллмер [10] систематизував
типові характеристики людини наступним чином: Homo erectus, Homo sapiens,
Homo faber, Homo politicus, Homo sociologicus, Homo metaphysicus, Homo religiosus,
Homo loquens, Homo grammaticus, Homo ludens, Homo symbolicus, Homo excentricus,
Homo synertechnologicus. До цієї класифікації можна додати також Homo significans
(людина, що створює знаки), Нomo legens (людина, що читає). Проте, існуючі
визначення не надають уявлення про людину в умовах технологічної реальності.
Так, сучасні біотехнології відкривають безпрецедентні можливості зміни природи
людини – зміни настільки масштабної, що виникає питання: «Яке майбутнє очікує
наших нащадків. Людське чи постлюдське?» (Ф. Фукуяма).
У США ще в 1990-х рр. виник рух трансгуманізму, що стверджував ідею
поєднання проривів у царині комп’ютерних і генетичних технологій з філософією
подолання природних обмежень людини як смертної істоти. Ця парадигма
заперечує незмінність «людського», а термін «трансгуманізм» змальовує ставлення
людини до себе, де вона водночас є суб’єктом і об’єктом, виступає надлюдиною.
Філософему надлюдини на початку ХХ століття сформулював Ф. Ніцше у
праці «Так говорив Заратустра». Сучасний російський дослідник М.М. Епштейн
звертається до проблеми надлюдини у контексті технологічних інновацій, котрі
радикально змінюють звичний людині світ. Дослідник зазначає, що мова повинна
йти про розширення самого поняття «людське», яке долає межі саме людського:
людини як активного суб’єкту. Дискурс щодо перспективи зникнення людини у
машинно-інформаційній цивілізації, на думку автора, повинен зміститися у
площину розуміння того, що людина отримує нове, «надлюдське» життя у своїх
творіннях. Формується поняття «технолюдина», що вимагає осягнення людини у
найрадикальніших
перетвореннях,
навіть
поза
межами
біологічного.
М.М. Епштейна запитує: «Що значить бути людиною?». І робить наступний
висновок: «Чи бути людиною – означає долати межі “людського, надто
людського”…» [11, с. 95].
Особливої актуальності набуває дилема «етика – технологія», яка вже не є
питанням лише тілесного та духовного удосконалення людини. Ідеться про втрату
фундаментальних цінностей, що позначається не лише на падінні християнської, а й
узагалі людської моралі. Ця ситуація є наслідком упровадженя нових технологій,
що супроводжується утилітарним ставленням до людини, втратою істинного
розуміння добра і недостатньою відповідальністю за дії. На цьому наголошує
Архієпископ Христодул у своїй доповіді «Національний і релігійний спадок у
звужуючомуся світі глобалізації і нових технологій», яку він прочитав на
Міжнародній конференції (Афіни, 2005 рік) [1, с. 140]. У доповіді виражено
занепокоєння не лише духовенства, а й науковців, освітян, медиків та інших діячів
науки. Невтішні пронози наслідків інтенсивного розвитку технологій розглядаються
46
Проблема людини у постантропологічну епоху: технологічний аспект
Ж. Дельозом, Ж. Бодрійяром, Ф. Фукуямою та іншими сучасними філософами. Так,
Ф. Фукуяма робить висновок, що ефективний контроль над біотехнологіями навряд
чи можливий, а перспективи їх подальшого регулювання украй туманні [12].
Отже, під впливом сучасних технологій відбувається розширення буття
людини; створивши техносферу людина опинилася у ситуації самовбудовування у
це технічне середовище. Іншими словами, спостерігається тенденція: що вищого
рівня досягає технологія, і, відповідно, підвищуються можливості людини та
суспільства, то гострішою стає проблема збереження самої людини. За прогнозами
сучасних футурологів, сингулярність (вибухова точку розвитку) стане реальністю
вже до середини ХХI століття, коли людина буде другорядною у сполученні
«людина – штучний інтелект». У цьому контексті набувають нової інтерпретації
роздуми А. Швейцера щодо «благоговіння перед життям».
Висновок. На початок ХХI століття людина настільки радикально змінила
оточуючий її світ, що тепер змушена змінювати себе, щоб існувати у цьому світі. Це
свідчить не лише про становлення нового характеру взаємин людини і світу, але й
про культурне запізнення, що втілюється у конфлікті науково-технічного прогресу
та загальнолюдських цінностей.
Відбувається перетворення ідеї природи людини, її класичного розуміння і,
насамперед, свідомості людини, що є наслідком інтенсивного розвитку технологій.
Водночас, мова йде про новий стиль мислення, що впливає на характер рішень і
породжує нові проблеми, однією з яких є адаптація людини до змін. Ця ситуація
супроводжується трансформацією культурного типу людини. У зв’язку з цим
виникає нагальна потреба у затвердженні нових цінностей і світоглядних
орієнтирів, визначенні перспектив подальшого існування людства, котрі зазнали
значних змін. Як зазначає Ж. Бодрійяр у своїй праці «Прозорість зла»: «Образ
людини, яка вдивляється у порожній екран свого телевізора, сидячи перед ним у
день страйку, коли-небудь визнають одним з найвеличніших образів антропології
ХХ століття» [1, с. 22–23].
Список літератури
1. Архиепископ Афинский и Всея Греции великий господин ХРИСТОДУЛ. Национальное и
религиозное наследие в сужающемся мире глобализации и новых технологий // Нация, религии
православие и новые европейские реалии : доклады : междунар. полит. конф., (Афины, 17–19
апр. 2005 р.) – Афины, 2006. – С. 137–142.
2. Бодрийяр Ж. Прозрачность зла / Ж. Бодрийяр ; пер. Л. Любарская, Е. Марковская. – М. :
Добросвет, 2000. – 258 с.
3. Ray Bradbury. Fahrenheit 451. – New York : Ballantine Books, 1953. Брэдбери Р. 451◦ за
Фаренгейтом : пер. с англ. / Р. Брэдбери. – Х. : Домино, 2008. – 272 с.
4. Вебер М. Наука как призвание и профессия / М. Вебер // Самосознание европейской культуры
XX века. – М., 1991. – С. 130–149.
5. Йонас Г. Принцип відповідальності. У пошуках етики для технологічної цивілізації : пер. с нім.
/ Г. Йонас. – К. : Лібра, 2001. – 400 с.
6. Куда идет российская культура ? (материалы „круглога стола”) // Вопр. философии. – 2010. –
№ 9. – С. 3–59.
47
Пилипенко С.Г.
7. Нариньяни А. С. Между эволюцией и свервысокими технологиями / А. С. Нариньяни // Вопр.
философии. – 2008. – № 4. – С. 3–17.
8. Ротенфельд Ю. А. Новый подход: к философии образования и воспитания / Ю. А. Ротенфельд
// Философия образования. – 2003. – № 8. – С. 23–33.
9. Тульчинский Г. Л. Новая антропология: личность в перспективе постчеловечности /
Г. Л. Тульчинский // Вопр. философии. – 2009. – № 4. – С. 41–56.
10. Фоллмер Г. Теория эволюции познания: врожденные структуры познания в биологии,
психологии, лингвистике, философии и теории науки [Електронный ресурс] / Герхард
Фоллмер. – Режим доступа: http://www.evolkov.net/VollmerG/
11. Эпштейн М. Н. Творческое исчезновение человека. Введение в гуманологию / М. Н. Эпштейн //
Филос. науки. – 2009. – № 2. – С. 91–105.
12. Fukuyama F. Our Posthuman Future: Consequences of the Biotechnology Revolution. Farrar, Straus
and Giteux. – New York: Oxford University Press, 2002.
Пилипенко С. Г. Проблема человека в постантропологическую эпоху: технологический
аспект // Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского. Серия:
Философия. Культурология. Политология. Социология. – 2014. – Т.27 (66). – № 1-2. – С. 41–48.
В статье рассматривается антропологическая ситуация, обозначаемая в философском дискурсе как
«постантропологическая эпоха». Целью статьи является анализ технологического аспекта
указанной проблемы.
Ключевые слова: постантропологическая эпоха, технология, биотехнологии, трансгуманизм,
природа человека.
Pilipenko S. G. The problem of man in the postanthropological era: the technological aspect //
Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political
sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 41–48.
The article deals with anthropological situation that in modern philosophical discourse is marked as
«postantropolohichna era». The aim of the article is to analyze the technological aspects of the problem.
Technological human activity takes on new meaning and, therefore, is reflected in the material and ideal
results. This transformation of normative and moral values of most embodied in the social and spiritual,
and technological spheres of society. This analysis determines the relevance of the problem of human
existence in the night rethinking the very idea of human nature, night postantropolohiyi. It is noted that the
transformation of the idea of human nature, its classical understanding, accompanied by a change of
consciousness. Resulting from intensive technology. It is emphasized that this situation is accompanied by
a transformation of the culture of man. It is noted that the dilemma becomes especially important «ethics –
a technology» where ethics is not a matter of purely spiritual perfection of man.
Keywords: postanthropological era, technology, biotechnology, transhumanism, the nature of man.
48
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 49–56.
УДК 17.03
МЕХАНИЗМЫ ИСТОРИЧЕСКОЙ СЕЛЕКЦИИ
ОБЪЕКТИВНЫХ МОРАЛЬНЫХ НОРМ
Моисеев С.В.
В статье рассматриваются механизмы обратной связи, способствущие
эволюции нормативных систем, селекции моральных норм, отражающих
социальную рациональность и объективные интересы людей, а также
характеристики книверсальных паттернов нормативной эволюции.
Ключевые слова: объективизм в морали, моральный реализм, социальная
рациональность, нормативная эволюция.
ОБЪЕКТИВИЗМ И СКЕПТИЦИЗМ В МОРАЛИ
Рассматриваемая в статье проблема требует пояснения. Что такое «объективные
моральные нормы»? И возможны ли они вообще? Автору статьи постоянно
приходится слышать, что «этика — это ведь что-то очень субъективное», «ведь
мораль возможна только когда есть субъект — субъектные отношения» и многие
подобные утверждения. И даже после подробных разъяснений идея объективизма в
морали большинством аудитории обычно не понимается и/или отвергается.
Вопрос об объективизме в морали — это вопрос о статусе моральных
суждений, ценностей и норм. Это вопросы о том, применим ли вообще критерий
истинности к нормативным утверждениям? И, если да, то каков статус этой истины?
Вопрос о соотношении сущего и должного, эмпирического и нормативного,
фактов, норм и ценностей является постоянно актуальным для современных
философских дисциплин, в частности, этики. Впервые в четкой форме эта проблема
была поставлена знаменитым шотландским философом Дэвидом Юмом, который в
своем «Трактате о человеческой природе» приводит следующее известное
рассуждение: «Я заметил, что в каждой этической теории, с которой мне до сих пор
приходилось встречаться, автор в течение некоторого времени рассуждает обычным
образом, устанавливает существование Бога или излагает свои наблюдения
относительно дел человеческих; и вдруг я, к своему удивлению, нахожу, что вместо
обычной связки, употребляемой в предложениях, а именно есть или не есть, не
встречаю ни одного предложения, в котором не было бы в качестве связки должно
или не должно. Подмена эта происходит незаметно, но тем не менее она в высшей
степени важна. Раз это должно или не должно выражает некоторое новое
отношение или утверждение, последнее необходимо принять во внимание и
объяснить, и в то же время должно быть указано основание того, что кажется
49
Моисеев С.В.
совсем непонятным, а именно того, каким образом это новое отношение может быть
дедукцией из других, совершенно отличных от них».
Сделанное Юмом как частное замечание в конце одной из глав «Трактата»,
которое он далее не развивает, это утверждение в дальнейшем привлекло огромное
внимание исследователей и породило множество его толкований. Высказывание
Юма нередко трактуется как обоснование жесткой границы между дескриптивными
и нормативными высказываниями и невыводимости последних из первых. То есть,
имеется два рода высказываний: (1) высказывания дескриптивные, фактические, о
том, что есть, имеет место в реальности и (2) нормативные – о том, что должно
быть, о целях, ценностях и нормах. Соотношение между ними таково, что эти
высказывания находятся как бы в разных плоскостях и не могут выводиться друг из
друга.
Эти справедливые рассуждения о дедуктивной невыводимости нормативного из
дескриптивного привели многих к далеко идущим выводам о статусе нормативных
высказываний. Стало распространенным мнение о том, что только дескриптивные
высказывания, как отражающие существующую реальность и допускающие
эмпирическую проверку, являются объектами научного знания и могут быть
истинными или ложными. Нормативные же, в частности, этические высказывания,
говорящие не о действительном, а о желательном состоянии дел, такой проверке
якобы не подлежат (можно ли эмпирически проверить правильность таких
высказываний, как «люби своих врагов», «надо упорно трудиться» и т. д.?).
Соответственно, они, в рамках этих представлений, не являются объектом научного
познания, не могут никак опираться на фактические данные и являться объективно
истинными или ложными. Отсюда часто приводимые аргументы о том, что споры о
ценностях могут продолжаться и после того, как обе спорящие стороны привели все
фактические научные данные, о том, что ценности просто принимаются индивидом,
и никакая аргументация не может их опровергнуть и т. д.
Чем же тогда являются нормативные высказывания, в частности, высказывания
моральные? Приведенные выше соображения заставили многих авторов занять
определенные метаэтические позиции в духе нон-когнитивизма (неприменимости к
морали понятий истинного и ложного), нигилизма, субъективизма и скептицизма.
Моральные высказывания стали интерпретироваться как выражение эмоций
говорящего (эмотивизм), или как квазикоманды (прескриптивизм), ложные
утверждения, за которыми не стоит никакой моральной реальности (нигилизм),
отражение субъективных мнений индивида (субъективизм) или коллектива
(релятивизм). В современном общественном дискурсе, в том числе научном и
философском, чрезвычайно распространены идеи морального скептицизма –
представления о том, что моральной истины либо вообще не существует
(нигилизм), либо что истинность любых моральных представлений зависит от их
принятия индивидом (субъективизм) или коллективом (релятивизм).
Моральному скептицизму противостоит позиция морального объективизма,
утверждающего наличие объективной истины в этике. Эта позиция настаивает на
том, что моральные нормы и ценности представляют собой нечто большее, чем
субъективные мнения индивида или коллектива. Что имеются моральные ценности
и нормы, правильные объективно — то есть независимо от сознания людей, от
50
Механизмы исторической селекции
объективных моральных норм
субъективных мнений и оценок. Эти ценности и нормы истинны даже тогда, когда
не только отдельные индивиды, но и целые общества и культуры не будут
принимать их. Например, утверждение «мучить маленького ребенка просто для
своего развлечения недопустимо» будет объективно истинным, даже если все
человечество будет считать что это допустимо.
Эта точка зрения многим представляется неубедительной в силу ряда
трудностей обоснования объективности в этике. Скептические настроения
распространены настолько, что многим вообще представляется невообразимым, как
этика может быть объективной. Часто полагают, что объективизм в этике
несовместим с наличием больших и сохраняющихся долгое время разногласий
относительно морали; что объективизм будет приводить к догматизму и отсутствию
толерантности.
Автор данной статьи полагает, что именно моральный объективизм является
правильной метаэтической позицией, а все версии морального скептицизма не
выдерживают критики. Подробный разбор всех аргументов в пользу этой точки
зрения потребовал бы бóльшего объема текста, чем позволяет эта статья. Поэтому в
ней ставится более узкая задача: продемонстрировать, что одна из разновидностей
морального объективизма – натуралистический моральный реализм –
подкрепляется вескими основаниями, дает убедительный ответ на вопрос о том, как
соотносится эмпирическое и нормативное в рамках представлений об
объективности моральной истины, и имеет большие ресурсы в качестве полезной
объяснительной теории, открывающей важные стороны развития нормативных
систем в обществе1.
Второй задачей данной статьи является анализ механизмов исторической
эволюции моральных норм. Можно ли говорить о моральном прогрессе в истории
общества? До сих пор этот вопрос является крайне спорным. Если он есть, то
каковы механизмы этого прогресса? Автор статьи пытается проиллюстрировать
один из возможных механизмов исторической селекции объективных моральных
норм на основе их своеобразного «естественного отбора» благодаря средствам
корректировки на основе обратной связи.
Представим себе путешественника в далекой жаркой стране2. Непривычные
климат и пища привели к тому, что он испытывает распространенные у туристов
1
Концепция натуралистического морального реализма будет рассмотрена в версии одного из
виднейших представителей современной метаэтики Питера Рэйлтона, профессора факультета
философии Университета Мичигана в Анн Арбор. См. Peter Railton, ‘Moral Realism’, in Russ ShaferLandau and Terence Cuneo, eds., Foundations of Ethics. An Anthology, Blackwell Publishing, Malden, 2007,
pp. 186-205. (еще его статьи). При этом я опираюсь прежде всего на его программную работу ‘Moral
Realism’ и в данной статье в ряде мест излагаю ее очень близко к тексту. См. также его ‘Moral Realism:
Prospects and Problems’, in Sinnot-Armstrong and Timmons (eds.), Moral Knoweldge?, Oxford University
Press, Oxford, 1996, pp. 49-81; ‘Moral Theory as a Moral Practice’, Nous, Vol. 25, No. 2, 1991, pp. 185-190;
Facts, Values and Norms, Cambridge University Press, Cambridge, 2003.
2
Пример, в несколько измененном виде, заимствован из упомянутой статьи П. Рэйлтона “Moral
Realism”.
51
Моисеев С.В.
проблемы с желудочно-кишечным трактом. Чувствуя себя не очень хорошо, он
хочет сделать то, к чему привык у себя на родине — выпить стакан молока. Но это
не то, что ему нужно. Путешественник страдает от обезвоживания, хотя сам и не
сознает этого, и ему необходимо выпить воды. Он выпивает стакан молока, и ему
становится хуже.
Теперь представим себе идеализированную версию этого путешественника.
Представим, что он имеет полную информацию о себе и своей ситуации,
неограниченные интеллектуальные возможности, неограниченное время для
размышлений и т. д. Что сказало бы «идеальное Я» этого путешественника своему
реальному «Я»? - «Выпей воды!»
Выпить молока — это субъективный интерес путешественника. Субъективные
интересы – это чьи-либо желания или стремления. Субъективные интересы имеют
недостаточную нормативную силу для индивида – часто они выражают то, что не
является для него действительно желательным, отражая его недостаточную
информированность, недомыслие, слабоволие и т. д. Я вполне могу хотеть того,
чего мне бы хотеть не следовало бы (и даже иногда сам понимаю это). Комплекс
фактов о путешественнике и его обстоятельствах, который был бы учтен
идеализированной версией, определяет то, что у данного путешественника есть
объективный интерес. Он выражается тем, что позволило бы ему иметь физическое
и психическое благополучие — в данном случае, стаканом воды. Если нечто
удовлетворяет объективный интерес А, то оно является объективным неморальным
благом для А.
Соответственно, рациональность поведения индивида может оцениваться не
только относительно его настоящих представлений и желаний, но и относительно
его объективных интересов. И здесь может работать механизм приближения к
оптимальной рациональности – такой механизм желаний и интересов, когда
желания могут корректироваться в соответствии с интересами, а поведение
корректироваться в соответствии с этими новыми желаниями. Поведение,
отклоняющееся
от
рациональности,
будет
в
какой-то
степени
саморазрушительным, (от стакана молока стало только хуже), тогда как
демонстрирующие большую рациональность – вознаграждающими, даже если не
всегда это осознается индивидом. В одной из следующих поездок в аналогичной
ситуации наш путешественник не найдет в продаже молока и будет вынужден
купить бутылку питьевой воды, от которой ему станет лучше. Вполне возможно,
что в дальнейшем он в таких ситуациях будет - пусть и не вполне осознавая, что
происходит - стремиться выпить воды, а не молока.
Поэтому степень соответствия между желаниями и интересами А будет
объяснять то, насколько он удовлетворен жизнью. Корреляция между желаниями и
объективными интересами, приводящая к тому, что действия в соответствии с
объективными интересами будут приносить удовлетворение и наоборот, может
объяснять эволюцию желаний индивида, когда он на опыте, часто методом проб и
ошибок, сознательно или бессознательно, будет учиться лучше учитывать свои
интересы и делать свои желания более им соответствующими.
Такое понимание объективной неморальной ценности играет важную роль в
объяснении индивидуального поведения, но также имеет и нормативную силу для
52
Механизмы исторической селекции
объективных моральных норм
действующего лица – для него позитивная черта действия в том, что оно
эффективно относительно его представлений и желаний, или, в более широком
плане, эффективно по отношению к представлениям и желаниям, правильно
отображающим его объективную ситуацию.
МОРАЛЬНЫЕ НОРМЫ, ОБЪЕКТИВНЫЕ ИНТЕРЕСЫ ГРУПП И
СОЦИАЛЬНАЯ РАЦИОНАЛЬНОСТЬ
Мораль оценивает поведение (или характер) в тех ситуациях, когда
затрагиваются интересы более чем одного индивида. Ключевой характеристикой
моральной оценки является беспристрастность, равная забота обо всех, кого
затрагивает действие1. Моральные нормы отражают определенный вид
рациональности, рациональность с общественной точки зрения, коллективную, или
социальную рациональность. Социальная рациональность есть то, что было бы
рационально одобрено, если бы интересы всех затрагиваемых индивидов имели бы
равный вес, в условиях полной и ясной информации. Таким образом, это были бы
объективные интересы. Моральная правильность есть степень приближения к этому
критерию.
Какова объяснительная роль степени нормативной правильности при анализе
общественной практики? Эта роль сходна с той, что описывалась, когда речь шла об
индивидуальной рациональности. Так же как индивид, который в значительной
степени не учитывает некоторые из своих интересов, будет испытывать
определенную неудовлетворенность, так же и общественное устройство,
отклоняющееся от социальной рациональности, существенно пренебрегая
интересами какой-то группы, будет иметь потенциал недовольства и волнений
(реализуется ли этот потенциал – зависит от многих обстоятельств). Действие этого
механизма необязательно будет опосредовано сознанием. Недовольство может
возникнуть потому, что общество отклоняется от социальной рациональности, а не
потому, что это осознают, что так считают. Может быть так, что все члены
общества считают его справедливым. Но, если интересами некоторых групп
пренебрегают, потенциал протеста может реализоваться в отчуждении, упадке
морального духа, снижении эффективности власти и т. д – задолго до того, как
члены этих групп осознают, что что-то не так.
Если понятие социальной рациональности – законная часть эмпирических
объяснений таких явлений, то отклонения от социальной рациональности или
приближение к ней могут играть предсказательную роль относительно того, когда
группы, чьими интересами пренебрегают, могут мобилизоваться и проявить
недовольство (данная тема начинает активно изучаться в современных
исследованиях о революциях). Недовольство, вызванное отклонениями от
1
О беспристрастности как ключевой характеристике морали см., например: James Rachels, The
Elements of Moral Philosophy, McGraw Hill, New York, 1993, p. 12-13.
53
Моисеев С.В.
социальной рациональности, может проявиться и играть роль обратной связи,
способствующей развитию норм, лучше приближающихся к этой рациональности (в
результате давления со стороны этих групп и их союзников, восстаний и т. д).
Конечно, данные процессы очень сложны и неоднозначны. Можно ожидать, что в
обществах с большими конфликтами интересов будут большие нормативные
разногласия и, если будет иметь место большое неравенство сил, доминирующие
нормативные взгляды вряд ли будут отражать социальную рациональность. Однако
со временем в определенных обстоятельствах мы можем ожидать давление в пользу
практик, более адекватно соответствующих критериям рациональности.
Предварительно можно указать на следующие глобальные исторические
тенденции в эволюции моральных норм, подтверждающие эту теорию1:
Универсализация. Для архаических обществ характерен локализм (часто
находящий выражение в том, что название племени имеет значение «люди»,
каковыми считаются только представители данной группы). Все другие
человеческие существа считаются находящимися вне сферы действия
регулирующих поведение норм, нередко воспринимаются как враги по
определению. Со временем мы видим, как мораль и право распространяются на все
больший круг людей, постепенно охватывая все человечество, и даже других
чувствующих существ (животных).
Гуманизация. Исторической тенденцией является установление все большей
связи между нормативными принципами и интересами людей. Ранее эти принципы
нередко существовали как отражение космического порядка, веления высших сил,
немотивированные табу, кастовые нормы, и т. д., что не предполагало обоснования
их человеческими интересами и учет в них этих интересов, что характерно для
современных моральных систем. В процессе исторической эволюции также имеет
место смягчение, гуманизация норм морали и права (отказ от человеческих
жертвоприношений, смягчение наказаний и т. д.).
Рост доверия. Как показали в своих исследованиях Роберт Патнэм и Френсис
Фукуяма2, исторической тенденцией (по крайней мере, во многих обществах),
является рост взаимного доверия, что принципиально улучшает положение людей
во всех сферах общественной жизни.
Модели вариации. В соответствии с этой теорией, следовало бы ожидать, что
будет иметь место большее приближение к социальной рациональности в тех
сферах нормативной регуляции, где описанные механизмы работают лучше всего,
например, там, где почти у всех сходные или совместимые интересы, где почти все
могут существенно нарушать интересы других, и где преимущества ограничений
или сотрудничества очевидны, где индивиды, следуя нормам, могут существенно
повысить вероятность следования нормам со стороны остальных (запрет воровства
и физического насилия, лжи и нарушения обещаний). А там, где интересы сильно
различны, большая асимметрия сил, выгоды от сдержанности или сотрудничества
менее очевидны, и соблюдение норм индивидом мало влияет на поведение других –
1
См. Peter Railton, “Moral Realism”, pp. 200-201.
Р. Чтобы демократия сработала. М., Ad Marginem, 1996. Фукуяма Ф. Доверие. М., АСТ, 2006.
2Патнем
54
Механизмы исторической селекции
объективных моральных норм
там намного труднее приблизиться к социальной рациональности. Примерами
последнего, связанными с социальной иерархичностью, могут быть вопросы (лишь
очень с большим трудом и крайне медленно решаемые) о допустимости рабства,
авторитарного правления, кастового или гендерного неравенства, или решение
проблемы социальной ответственности – вопроса о том, в чем наши
индивидуальные или коллективные обязанности способствовать благу других?
Примером перехода к нормам, более отражающим социальную рациональность,
может быть процесс демократизации. Как известно, в мире имеет место тенденция
становления политической демократии во все большем и большем количестве
стран, с каждым десятилетием их число увеличивается. Почему имеет место этот
процесс? Есть основания расценивать недемократические политические системы
как более далекие от социальной рациональности, а демократию как политическое
устройство, более приближающееся к социальной рациональности. Действительно,
исследования по социальной истории и политической науке показывают, что, в
отличие от недемократий, ориентированных на защиту интересов (относительно
немногочисленных) элит, демократия лучше защищает интересы (прежде всего
социально-экономические) большей части населения, осуществляя значительное
перераспределение (с помощью системы налогообложения) от богатых к бедным.
Это ущемление недемократиями интересов большинства вызывает давление со
стороны большинства в пользу изменения системы, которое в определенных
условиях (часто – во время экономических кризисов) приводит к массовой
мобилизации и вынуждает элиты из-за угрозы революции идти на демократизацию.
История показывает, что сложнее всего этот процесс идет в наиболее неравных
и иерархичных обществах (Южная Африка), где интересы элит и большинства
населения очень различны, и легче – в обществах со значительным средним
классом, где нет столь противоречивых интересов (страны Западной Европы в XIXXX вв). С другой стороны, недемократические общества с большим равенством и
высоким уровнем жизни большей части населения, будучи ближе к социальной
рациональности, могут не испытывать такого давления в пользу демократизации и
продолжительное время сохранять недемократический режим (Сингапур)1.
Именно этого следовало ожидать согласно данной теории, и она утверждает,
что объясняют эти процессы описанные механизмы, в рамках которых группы, чьи
интересы не учитываются, оказывают давление на социальные практики, в
направлении их большего приближения к социальной рациональности. Таким
образом, рассмотрение степени объективной моральной правильности может играть
объяснительную роль при анализе индивидуального поведения и процессов
нормативной эволюции обществ и дает возможность выявить причины и
характеристики универсальных паттернов нормативной эволюции.
1
См. подробнее в фундаментальном исследовании этой проблематики: Daron Acemoglu, James A.
Robinson, Economic Origins of Dictatorship and Democracy, Cambridge University Press, Cambridge, 2006.
55
Моисеев С.В.
Список литературы
1. Robert Putnam, Making Democracy Work. Civic Traditions in Modern Italy, Princeton University
Press, Princeton, 1993. (Патнем Р. Чтобы демократия сработала. М., Ad Marginem, 1996).
2. Francis Fukuyama, Trust. The Social Virtues and the Creation of Prosperity, Free Press, New York,
1996. (Фукуяма Ф. Доверие. М., АСТ, 2006).
3. Юм Д. Сочинения в двух томах. Т. 1. / Пер. с англ. С. И. Церетели, В. В. Васильева, В. С.
Швырева. М.: Мысль, 1996.
4. Daron Acemoglu, James A. Robinson, Economic Origins of Dictatorship and Democracy, Cambridge
University Press, Cambridge, 2006.
5. James Rachels, The Elements of Moral Philosophy, McGraw Hill, New York, 1993, p. 12-13.
6. Peter Railton, ‘Moral Realism’, in: Russ Shafer-Landau and Terence Cuneo, eds., Foundations of
Ethics. An Anthology, Blackwell Publishing, Malden, 2007, p. 186-205.
7. Peter Railton, ‘Moral Realism: Prospects and Problems’, in Sinnot-Armstrong and Timmons (eds.),
Moral Knoweldge?, Oxford University Press, Oxford, 1996, pp. 49-81;
8. Peter Railton, ‘Moral Theory as a Moral Practice’, Nous, Vol. 25, No. 2, 1991, pp. 185-190; Facts,
Values and Norms, Cambridge University Press, Cambridge, 2003.
Моїсеєв С.В. Механізми історичної селекції об’єктивних моральних норм // Вчені записки
Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія. Культурологія.
Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 49–56.
У статті розглядаються механізми зворотнього зв'язку, що сприяють еволюції нормативних систем,
селекції моральних норм, які відображують соціальну раціональність та об'єктивні інтереси людей,
а також характеристики універсальних патернів нормативної еволюції.
Ключові слова: об'єктивізм у моралі, моральний реалізм, соціальна раціональність, нормативна
еволюція.
Moiseev S. Mechanisms of Historical Selection of Objective Moral Norms // Scientific Notes of
Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences.
Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 49–56.
Sergei, Associate Professor, Department of Humanities and Socioeconomic Sciences, Novosibirsk State
Academy of Architecture and Arts, Novosibirsk, Russia
The article analyses feedback mechanisms, leading to normative system evolution, selection of moral
norms, reflecting social rationality and objective interests, as well as characteristics of the universal
patterns of normative evolution.
The analysis of the degree of social rationality can play an explanatory role when studying moral behavior
and processes of societal normative evolution. This role cannot be explained only through societal beliefs
about what is right. Normative explanations, when something happened are explained by reference to the
relevant criterion, which this event fit (or did not fit) to help determine the feedback mechanisms, leading
to evolution of normative system. They have predictive power and allow to determine reasons and
characteristics of universal patterns of normative evolution.
Keywords: objectivity in morals, moral realism, social rationality, normative evolution
56
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 57–62.
УДК 7 (091) + (470)
СМЫСЛ ЛЮБВИ ВЛАДИМИРА СОЛОВЬЕВА
В КОНТЕКСТЕ ИДЕИ НООСФЕРЫ
Миргородский А.А.
В статье прослеживается связь смысла любви В.С. Соловьева с теорией
ноосферы. В ходе сравнительного анализа сближаются понятия
Богочеловечества, теократии, ноосферы. Эти категории внесли существенный
вклад в разработку философской антропологии.
Ключевые слова: Богочеловечество, всеединство, любовь, ноосфера.
Основные философские вопросы о смысле жизни и любви, которыми задавался
В. С. Соловьев (1853-1900), становятся актуальными в контексте идеи ноосферы.
Цель статьи – обобщить эти основные идеи В. С. Соловьева с точки зрения теории
ноосферы, которые он высказал во многих своих произведениях – «Чтения о
Богочеловечестве» (1877-1881), «Великий спор и христианская политика» (1883),
«История и будущность теократии» (1885-1887), «Россия и Вселенская Церковь»
(1889), «Оправдание добра» (1895-1897), «Три разговора» (1899-1900).
В философии ХХ века предпринимается попытка синтеза научного и
религиозного опыта с целью раскрытия эволюции Вселенной (П. Тейяр де Шарден),
создания мирового этоса (Г. Кюнг) и универсальной этики (А. Швейцер). Н. О.
Лосский считает, что « … Теория Соловьева представляет собою одну из попыток
идеально-реалистической религиозной философии создать цельное мировоззрение,
состоящее из синтеза науки, философии и религии» [4, c. 123].
Любовь стоит на вершине в метафизических построениях В. С. Соловьева,
который выражал свою концепцию не только в философских трудах, но и в
стихотворной форме. Поэтому Н. А. Бердяев высоко ценил работы о любви В. С.
Соловьева и считал, что они сообразны с «Пиром» Платона. В основе его теории
любви лежит глубоко и оригинально переосмысленный платонизм. С другой
стороны, в своей статье «Смысл любви» (1892-1894) он преодолевает границы
безличного платонизма и связывает любовь не с родом, а с личностью, не с
деторождением, а с реализацией полноты жизни личности и ее бессмертием. Также
философия В. С. Соловьева оформилась под преобладающим влиянием
христианского платонизма его учителя П. Д. Юркевича, концепции любовной
соборности славянофилов (И. В. Киреевский, А. С. Хомяков) и натурфилософского
учения Ф. Шеллинга о развитии природы в направлении к созданию универсального
абсолютного организма, о связи абсолютного с миром. Структура подлинной
первоначальной реальности здесь характеризуется длительностью, постигаемой
только посредством интуиции через сознание, память, дух (А. Бергсон).
57
Миргородский А.А.
Итак, в основании философского учения В. С. Соловьева лежат принципы
христианской этики, которые сочетаются с платонизмом. Например, в учении
русского философа проявляются неоплатонические представления об эманации
Единого в Ум и мировую душу с последующей трансформацией последних снова в
Единое. На наш взгляд, философия всеединства В. С. Соловьева имеет родственное
сходство с моделью ноосферы прежде всего П. Тейяра де Шардена, где Единое
постигается через Разум. А разум человека как порождение естественного
геологического процесса воздействует на биосферу. Под влиянием научной мысли и
человеческого труда биосфера переходит в новое состояние – в ноосферу (В. И.
Вернадский, Э. Леруа, П. Тейяр де Шарден). Эволюционная модель также повторяя
основные положения неоплатонизма, описывается в терминах современной науки,
но принципиальная схема концепций «эволюционистов» и «философов
всеединства» соответствует принципам неоплатоников.
Для В. С. Соловьева истина есть абсолютное всеединство (Единое),
содержащееся в абсолютном первоначале. Целостное познание действительности
неизбежно приводит к мировоззрению, которое зиждется на учении о
Богочеловечестве, т. е. Божестве и человеке, воплощенных во Христе [4, c. 111].
Вместе с тем абсолютное первоначало есть единство себя и своего отрицания. В
русской религиозной философии Бог как абсолютное начало есть любовь, потому
что оно – самоотрицание существа и утверждение им другого, совпадение сущности
(абсолютного единства) и существования (множественности форм) [4, c. 112].
Согласно религиозной философии всеединства, человек обретает абсолютную
полноту бытия (плерому) только посредством внутренней связи и полного
взаимопроникновения всех живых существ, объединенных любовью друг к другу и
Богу. Истинное творчество (теургия) призвано «одухотворить нашу действительную
жизнь» и воплотить в ней совершенные идеалы.
С другой стороны, объективное значение жизненного знания, его логическая
необходимость и связь возможны только в том случае, если абсолютное
первоначало как всеединство придаст миру характер завершенной органической
системы [4, c. 111]. П. П. Гайденко [1] устанавливает связь философских исканий В.
С. Соловьева с классической метафизикой (Р. Декарт, Б. Спиноза), немецкой
философией (Г. Гегель, Ф. Шеллинг), C. Г. Семенова – с философией общего дела
Н. Ф. Федорова, где целью человеческой истории является создание Царства
Божьего на земле, предполагающее воскрешение всех людей [6]. По мнению Н. О.
Лосского, в Царстве Божьем существуют только идеальные мыслительные и
духовные процессы (теория ноосферы) и воплощаются они в преображенном теле
[4, c. 118].
Таким образом, для В. С. Соловьева метафизическая система необходимо
должна быть христианской по своему духу, потому что христианство как религия
жизни может дать объяснение возможности достижения слагаемых абсолютного
добра и абсолютной полноты духовно-телесного бытия, где идеальное начало
общественных отношений есть не власть, а любовь. Поэтому В. С. Соловьев уделяет
большое внимание учению о преображении плоти, одухотворенной материи,
воскресению тела. При этом ради достижения такого всеобъемлющего добра
человек должен подняться до уровня «всецелостного бытия». Кроме милости и
сверхъестественной божественной помощи, в процессе совершенствования
58
Смысл любви Владимира Соловьева в контексте идеи ноосферы
человека поддерживают три первичных атрибута нравственной человеческой
природы – стыд, жалость и благоговение [4, c. 127]. Если задача исторического
процесса – совместное осуществление добра, то, следовательно, степень
подчинения личности обществу должна соответствовать степени подчинения
самого общества нравственному добру [4, c. 130].
Другое дело, что пути и средства достижения философских решений могут
быть разные. Идеалом справедливого устройства общества В. С. Соловьев считал
свободную теократию, основой которой является союз государства и церкви,
опирающейся на нравственный авторитет последней [4, с. 125]. Свободная
теократия должна быть создана на принципах свободы, на основе органического
соединения положительных элементов духовной культуры Востока (единство) и
Запада (свобода). Т. е. на основе стремления к служению другим народам и всему
человечеству, содействия солидарности и «мирному сближению народов»,
положительного воздействия на внешний мир. Призыв любви к другим народам, как
своему собственному, звучит потому, что каждый народ, по мнению философа, посвоему служит вселенской задаче – «объединить весь мир в одно живое тело, в
совершенный организм Богочеловечества».
Философ понимал нравственный союз православной и католической церквей не
как поглощение одной церкви другой, а как такое сочетание, при котором каждая
сохраняет свое образующее начало и свои исключительные особенности, упраздняя
только вражду и разделение. В своих размышлениях В. С. Соловьев отмечает, что
мировой процесс должен привести в конце концов к созданию идеальной
человеческой цивилизации – свободной вселенской теократии как торжество
идеалов нравственности и социальной справедливости, реализации всеединства как
цели исторического процесса. Семья, народ, человечество – естественные группы,
расширяющие жизнь личности, задача которой состоит в том, чтобы природную
связь всех поколений превратить в безусловную нравственную. Это также
достигается через семейный брак и воспитание. Философ создает религию семьи,
где личность находится в согласии с рядом других личностей (предков и потомков)
[8]. Главным здесь является почитание предков (идея китайской культуры),
благодаря которому выражается уверенность, что они утверждаются в области
неизменного бытия. Безусловное значение личности осуществляется и в передаче
новому поколению всего положительного, что добыто в прошедшем, в способности
воспользоваться этим достоянием для приближения к высшей цели. У В. С.
Соловьева присутствует связь поколений, неприемлющая эгоизма и выражающаяся
в понятии сизигического отношения (сизигия – сочетание), т. е. взаимного
любовного гармонического отношения [9, с. 158]. В соловьевской метафизике
звучат три основных тезиса, которые в разных аспектах воплощаются в любви –
понятие андрогинизма, идея духовной телесности, Богочеловечество. Они рельефно
проявляются через сизигию. А. П. Козырев говорит, что термин «сизигия»
заимствован В. С. Соловьевым у гностиков [2].
Таким образом, общий принцип воспитания заключается в нерасторжимой
связи поколений, поддерживающих друг друга в прогрессивном исполнении общего
дела и вступлению в новый этап развития человечества – ноосферу. В. И.
Вернадский предвосхитил неизбежность ноосферы, подготавливаемой как
эволюцией биосферы, так и историческим развитием человечества. Это
59
Миргородский А.А.
совершенное состояние человечества, в котором посредством взаимопроникновения
всех существ каждое из них будет свободно от ограничений, накладываемых на
него естественной необходимостью.
Одна из центральных идей русского космизма, что человек – составная часть
природы, что существует функциональная неразрывность окружающей среды и
человека. Так как человек сосуществует внутри природы (проявление природного
процесса), он должен мыслить и действовать в планетарном масштабе (В. И.
Вернадский). По П. Тейяру де Шардену, материя и любовь являются компонентами
фундаментальной энергии как естественной формы божественной благодати,
которая задает импульс эволюции Космоса («Феномен человека»). Отсюда, научная,
социокультурная, экономическая связанность (спаянность) и вселенскость
человечества только непрерывно увеличиваются, усиливаются и углубляются. Так
можно заключить, что высказывания о самоистреблении человечества, крушении
цивилизации не имеют еще под собой достаточных оснований.
Согласно русской религиозной философии, задача человека состоит в
преодолении всех проявлений зла и несовершенства, являющихся следствием
грехопадения и связанных с непроницаемой вещественностью. Искупление от зла
означает спасение души и телесной природы. В результате чего преображенная
материя становится святой плотью, божественной материей, послушной зовам духа.
В. С. Соловьев поставил перед собой задачу освящения духовных основ нашей
земной жизни. Целый комплекс подобных идей мы также встретим прежде всего в
русской религиозной философии (П. А. Флоренский, С. Н. Булгаков, И. А. Ильин).
Интуиции мыслителей разных религиозных традиций приводят к мысли, что
конечный пункт развития ноосферы – слияние с Абсолютом. Соответственно,
божественная любовь неотделима от всех положительных проявлений космического
существования.
Другими словами, стремление к миру множественности само по себе является
актом любви. Множественность творений может достигнуть полноты бытия только
благодаря слиянию в одно целое, в один живой универсальный организм. При этом
разумный смысл сохраняется в мире, поскольку всем существам свойственно
неопределенное инстинктивное стремление к всеобъемлющему единству. Т. е.
универсуму внутренне присуще стремление к «жизненному порыву» (А. Бергсон),
человечество как мощная сила запрограммировано на идеальное развитие. Идея
абсолютной полноты бытия как конечной цели содержится в сознании любого
существа, а достигается актом свободной любви. В русской религиозной философии
считается, что в стремлении к достижению этой цели многообразие мира
постепенно становится абсолютным единым целым. Это общее для всех стремление
выходит из пределов каждой отдельной личности и, как универсальная жизнь всего,
что существует, есть мировая душа (София). По мнению В. С. Соловьева, в
результате медленного исторического процесса этот организм совершенствуется и
составляет «новое положительное объединение этих элементов в форме
абсолютного организма или внутреннего всеединства». У В. С. Соловьева София
есть вечная женственность. В критике отмечается, что богочеловеческая София есть
не только женское начало, но и тварная-нетварность [3, c. 230]. Весь мировой и
исторический процесс есть процесс ее реализации и воплощения «в великом
многообразии форм и степеней». Возникновение абсолютного организма
60
Смысл любви Владимира Соловьева в контексте идеи ноосферы
«возможно только при совместном действии божественного начала и мировой
души». Этот процесс медленный и трудный, так как он требует свободного акта
любви. При этом соловьевская София универсальна и целомудренна, лишена всяких
бытовых страстей [3, c. 247-256]. По мнению А. Ф. Лосева, София – конкретное и
интимно-сердечное выражение центрального учения о всеединстве [3, c. 260].
Позитивная женственность представляет Софию как вечную божественную идею и
одновременно Богочеловечество. Как единственный центр воплощения
божественной идеи мира София есть душа мира, а в отношении к Логосу она – тело
Христово (Церковь). Т. е. София содержится в божественном Логосе, который
снисходит в поток событий, воплотившись в личность Богочеловека Иисуса Христа,
из центра вечности делается центром истории, духовным центром космического
организма. У П. Тейяра де Шардена точка «Омега» – финальная цель, которая
символизирует собой воцарение Христа (панэнтеизм).
Исходя из вышесказанного, для реализации идеала ноосферы необходима
совершенная любовь. В. С. Соловьев дает такое определение любви. «Любовь – это
влечение одушевленного существа к другому для соединения с ним и взаимного
восполнения жизни» [5]. В. С. Соловьев определяет три вида любви. Во-первых,
нисходящая любовь, которая больше дает, нежели получает (жалость, сострадание).
Во-вторых, восходящая любовь, которая больше получает, нежели дает
(благодарность, благоговение). В-третьих, половая любовь, в которой и то, и другое
уравновешено. Только половая любовь понимается у В. С. Соловьева как
совершенная полнота жизненной взаимности и осуществляет важную нравственную
функцию – приводит к единству женское и мужское начало, восстанавливает
целостность человеческой личности, в которой жалость и благоговение в
соединении с чувством стыда создают онтологическую основу этого вида любви.
Таким образом, для В. С. Соловьева именно половая любовь ведет к
действительному и неразрывному соединению двух жизней в одну, что
воплощается в формуле «будут два в плоть едину», т.е. станут одним реальным
существом в условиях ноосферы.
Список литературы
1. Гайденко П. П. Человек и человечество в изучении B. C. Соловьева / П. П. Гайденко // Вопросы
философии. — 1994. — № 6. — С. 47-54.
2. Козырев А. П. Смысл любви в философии Владимира Соловьева и гностические параллели / А.
П. Козырев // Вопросы философии. — 1995. — № 7. — С. 59-78.
3. Лосев А. Ф. Владимир Соловьев и его время / А. Ф. Лосев. — М. : Прогресс, 1990. — 720 с.
4. Лосский Н. О. История русской философии / Н. О. Лосский. — М. : Высшая школа, 1991. —
559 с.
5. Любовь // Брокгауз Ф. А., Эфрон И. Н. Энциклопедический словарь. — С.-Петербург : ТипоЛитография П. А. Эфрона, 1896. — С. 216-217.
6. Семенова С. Г. Любовь – это стремление к бессмертию / С. Г. Семенова // Философия любви. Ч.
1. — М. : Политиздат, 1990. — С. 162-204.
7. Соловьев В. С. Жизненная драма Платона / В. С. Соловьев // Философия искусства и
литературная критика. — М. : Искусство, 1991. — С. 161-211.
8. Соловьев B. C. Оправдание добра. Нравственная философия / В. С. Соловьев. — М. :
Республика, 1996. — 480 с.
61
Миргородский А.А.
9. Соловьев В. С. Смысл любви / В. С. Соловьев // Философия искусства и литературная критика.
— М. : Искусство, 1991. — С. 99-160.
10. Соловьев B. C. Соч. в 2-х томах. Т. 2 / В. С. Соловьев. — М. : Правда, 1989. — 720 с.
Миргородський А. О. Смисл любові Володимира Соловйова в контексті ідеї ноосфери // Вчені
записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія.
Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 57–62.
У статті прослідковується зв ҆ язок смислу любові В. С. Соловйова із теорією ноосфери. Під час
порівняльного аналізу зближуються поняття Боголюдськості, теократії, ноосфери. Ці категорії
зробили суттєвий внесок в розробку філософської антропології.
Ключові слова: Боголюдськість, всеєдність, любов, ноосфера.
Mirgorodskiy A. O. The sense of the love of Vladimir Solovjov is in the context of the idea of the new
sphere // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology.
Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 57–62.
In the article the connection of the sense of the love of V. S. Solovjov is traced with the theory of the new
sphere. During a comparative analysis drawn together the concepts of the God and the humanity, the power
of the God, the new sphere. These concepts (the categories) did the substantial contribution to the
development of the philosophical anthropology.
Кeywords: the God and the humanity, the unity of the all, the love, the new sphere.
62
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 63–68.
УДК 101.1
МОВА ЯК САМООРГАНІЗУЮЧИЙ ФАКТОР
МАТЕРІАЛЬНОГО І ДУХОВНОГО ПОЧАТКІВ НООСФЕРИ
Москалюк В.М.
У статті досліджується мова як найголовніший фактор формування
здатності людини до мислення. Аналізується взаємозв’язок і взаємозалежність
мови і свідомості, мови і мислення, котрі складають основу ноосфери. Автором
доводиться, що мова становить як основний засіб пізнання людиною світу, так
і засіб його творення.
Ключові слова: мова, ноосфера, людина, світ, мислення, свідомість.
Розумну людську діяльність, яка становить основу ноосфери, неможливо
уявити без мови, котра займає у ній чільне місце. Можна сказати, що ноосфера, яка
визначається як сфера взаємодії суспільства й природи, сфера, у якій діяльність
людини виступає як визначальний фактор і яка є цілісним простором розумової,
інтелектуальної, почуттєвої діяльності людей, координується
мовою, що є
духовним первинним початком усієї людської діяльності по перетворенню
оточуючого світу.
Виникнення людини і людського світу безпосереднім чином пов’язане з мовою.
Будь-який образ або символ, незважаючи на їхню складність, ми наіменовуємо,
називаємо. Саме тому цей образ або символ уже є словом. Образне, почуттєве
сприйняття дійсності породжує образи та символи, котрі називаються звичним для
людини, рідним словом. Людина почуттєво й логічно усвідомлює навколишнє, від
зоряних світів до мікроорганізмів. Вона складає усі ці враження та уявлення у
цілісні системи понять, котрі дають їй можливість осмислити власне екзистенційне
поле, вирізнити й збагнути найістотніше в ньому.
Отже, мова – це не просто система знаків, що служить засобом спілкування
людей, передачі, накопичування та збереження інформації, вона є засобом
формування здатності до мислення, засобом «перекладу», «перетворення»
розумової діяльності людини на фізичну матерію слова. Мову небезпідставно
можна вважати основним засобом перетворення мозку «долюдського» на мозок
людський. Головною метою навчання мові та мовленнєвій діяльності є формування
здатності до мислення. Видатний німецький філософ Мартін ґайдеґґер відзначав, що
людина відрізняється від інших істот «розумінням буття», частиною якого є
свідомість. [ 8, с.45–59] Таким чином, мову ми можемо розглядати як
найсуттєвіший засіб існування людини у світі, засіб пізнання і творення цього світу.
Взаємозв’язок і взаємообумовленість мови і свідомості, мови і мислення
становило й становить одне з кардинальних питань філософської думки. Ця
63
Москалюк В. М.
проблема розглядалась К. Бакрадзе, А. Берґсоном, Б. Больцано, Л. Виготським,
В. Вундтом, Е. Ґартманом, Ґ. Ґеґелем, В. Ґумбольдтом, Е. Ґуссерлем, Р. Декартом,
К. Жолем, І. Кантом, Ґ. Лейбніцем, Р. Лотце, М. Мамардашвілі, Дж. Муром,
С. Прістом, О. П’ятигорським, М. Савельєвою, Г. Тейхмюллером, та іншими.
Свідомість як риса високоорганізованої матерії не функціонує без свого
мовного прояву. Існуюча дійсність не може сприйматись без способу її буття,
однією з головних засад якого є мова. Мова надає людському світові предметності,
«місця», полишає його «бездомності». За допомогою мовної діяльності створюється
та усвідомлена реальність, котру ми називаємо людським світом.Самий факт «буття
людиною», що постає перш за все у мові, неможливо навіть помислити без
мовленнєвої зверненості до буття. Мова «виробляє» те світло, той світ, за
допомогою якого наша свідомість стає «зрячою». Неможливо уявити людину,
людську цивілізацію безсловесною: людина не може еволюціонувати поза мовною
реальністю, яка твориться словом. Ґ.-Ґ. Ґадамер зауважує: «Говорячи «слово» я маю
на увазі не слово, множинним числом котрого є dieWoеrter у тому вигляді, як вони
представлені у словникові. Я не кажу також і про слово, множина котрого –
dieWoеrter і котре разом з іншими словами утворює контекст речення. Я маю на
увазі слово... до когось звернене, кимось почуте, слово, «мовлене» у певній
життєвій ситуації і таке, що стає осмисленим завдяки цій ситуації» [1, с.53].
Дозволимо собі припущення, що Ґ. Ґадамер має на увазі слово, спрямоване на
перетворення людиною світу. Скоріше за все, таке слово займає своє місце у ряду
феноменів, що не піддаються визначенню, так само, як істина, любов, добро.
Ще раз звертаючись до ґайдеґґерівського«мова є домом людського буття», ми
схиляємось до думки про те, що наша присутність у цьому світі – це й є ми самі.
Людина являє собою чисту присутність, не наявність чогось на зразок духовноматеріальної субстанції, а саму присутність як відкритість усьому навколишньому,
цілісному світові. І слово людини є тим середовищем, у котрому тільки й може
існувати людина як така. Самовизначення людини первісно відбувається у слові,
яке ви-значає місце людини в ієрархії світових та національних цінностей, позначує її позицію відносно них. Визначаючи себе, суб’єкт таким чином окреслює
власну життєву програму, розширює кордони своїх можливостей, які спрямовані на
реалізацію задумів. Словом здійснюється рефлексія людської діяльності, надання їй
статусу «високого» призначення, котре органічно поєднується з контекстом певної
національної культурної традиції. Саме у слові відбувається процес інтенціональної
спрямованості до одвічних смислів, до сфери власного буття, де знімається
проблема відчуження людини від світу, де вона самозреалізовується, фундирує себе
у бутті. У словах рідної мови внутрішньо-суб’єктивний світ ототожнюється з
зовнішньо-об’єктивним
в ідеальних ейдетичних сутностях. Тотожність
суб’єктивного і об’єктивного, котра здійснюється у мові, є провідником до світу
ейдосів, що містять як зовнішній світ буттєвості, так і внутрішній світ людини. Цей
людський світ, сповнений словом, є онтологічним явищем, о-мовленим буттям
людини і людства.
Одвічна присутність є головним сповіщенням людини про себе. Людська істота
від самого початку – значна, значуща і слово в самій своїй сутності – це не
розмінювання величної значущості на окремі, часткові значення. Людське слово є
тим середовищем, у котрому чиста присутність може залишатись самототожньою.
64
Мова як самоорганізуючий фактор
матеріального і духовного початків ноосфери
Слово саме по собі вказує на, можливо, єдино значущу при-сут-ність у світі
людської істоти і неперевершене значення слова полягає у тому, що воно відкриває
світові саму можливість цієї присутності.
Слід зауважити, що для Ґ. Ґадамера у «медіумі омовленості» міститься саме
розуміння між людьми [1, с.43]. Філософ акцентує увагуна тому, що «процес
розуміння взагалі являє собою подію мови» [1, с.44]. До медіуму омовленості
відноситься і мислення (бесіда душі з самою собою), і «мовчазна згода» [1,с. 44].
Людина занурена у створену нею мовну реальність світу, й знаходиться у
постійному намаганні збагнути усю невимірність середовища мови. Відчуття
власної обмеженості в осягненні мови спонукає її до подальших досліджень у цьому
напрямку. Між тим, причина нашої обмеженості, згідно з Ґ. Ґадамером, полягає в
тому, що: «У мові міститься схована і оберігаюча сила, яка перешкоджає
рефлексивному уловлюванню й нібито та, яка приховує у безсвідомому все, що у
мові здійснюється» [1,с.60]. Сутність мови є «приховано-відкритою» [1,с.60],
здатною до раптового «розгортання Буття», поставленням перед Істиною через
слово. Мова у широкому смислі є буттям світу, яке може бути зрозумілим.
Мова, слово – це завжди власне прочитування світу, інтерпретація його згідно з
власними установленнями (а інтерпретація – це завжди ризик, бо ми упевнено
знаємо точку відліку, від якої стартуємо, проте ніколи не знаємо, що очікує нас
наприкінці шляху). Наше буття постійно перебуває під знаком питання. В момент
діалогу людини і світу мова, відриваючись від усталених графічних знаків, починає
виступати як мовлення, розкриваючи свій смисловий потенціал, який знаходиться у
прямій залежності від культурного досвіду людини. Мовлення є «способом буття
мови» [1, с. 58]. «Мова живе процесом мовлення, що обіймає собою усяке
розуміння» (світу – В. М.) [ 2, с. 375]. Мовлення (логос) «є носієм істини (і само
собою псевдоістини)»[1, с. 58]. Образнокажучи, «мовлення – це така ріка, що
залучає нас до свого русла, котре нею ж і прокладене» [1, с. 59]. Поліфонія
значеньсвіту, закладених у слові, становить основу, фундамент мови як такої.
Отже, слово, що мовиться людиною, стоїть за мовленням і є його витоком, тим
ідеальним смислом, котрий одна людина спрямовує до іншої через спілкування. За
словом криється «мова – єдність думки усіх людей». Ця мова є самостійно діючою
силою, що встановлює власні правила, вказує на невідділиму від людського розуму
«жагу буття» [1, с. 53]. Таким чином, мова як доступне розумінню світове буття
здійснює себе у людському слові. «Світло, яке дозволяє усьому ви-ступити так, що
воно робиться само собою зрозумілим, є світлом слова» [2, с. 446].Людина як
духовна монада Лейбніцаонтологічно знаходиться у постійному намаганні більш
досконалого сприйняття оточуючого світу тому, що такою вона створена. Саме
людина як єдине суще відкриває і розуміє світ, народжуваний у слові. Слово
дозволяє людині орієнтуватись у світі, усвідомлювати смисл свого існування. Отже,
мовою людина висловлює тут-буття світу.
Перевести образ явища, що почуттєво споглядається, у форму мовлення,
вислову, значить довести це явище, факт, подію до власної свідомості. Важливим є
те, що в образі споглядання, уявлення людина виявляє, виокремлює ті риси, котрі
можливо передати за допомогою слів, можна найменувати і потім, у разі потреби,
висловити іншому. Більше того, вимовлене слово змінює самий простір людського
світу, насичує його новими інтенціональними смислами. Відомий випадок, коли
65
Москалюк В. М.
одного разу Нільс Бор привів до руїн стародавнього замку фізика В. Ґейзенберґа і
зауважив, що зараз він вимовить слова, котрі не змінять усього навколишнього,
проте сприйняття В. Ґейзенберґом цього місця стане зовсім іншим. Н. Бор
промовив: «Це Ельсінор. Тут жив Гамлет». І перед фізиками постав уже новий,
незнаний досі простір [3, с. 181].
Процес стискання, упорядкування і кодифікації знання людини про світ – це,
перш за все, проблема розуміння світового простору і часу, у тому числі, і мовного
простору. Феномен знаходження людини у мовному просторі, її положення у ньому
і взаємодія з ним полягає в тому, що людина є носієм і почуттєвого сприйняття
реальності і розумового її сприйняття. Вона містить у собі ці два первісні початки
людського єства, і слово, народжуване нею, і слово, що народжує її, також вбирає ці
початки олюдненого світу. Без почуттєвості, яку містить у собі людське слово,
жоден предмет оточуючого світу не був би нам даний, а без розуму, котрий це слово
народив, не міг бути мислимим. Синтез, поєднання у людській істоті почуттєвості і
розумності переходить у мовну реальність світу, ту ноосферу, яка твориться
людиною .
Процедура осмислення виступає у мові і як засіб привласнення світу і як
передумова дії, являючи собою процес конструювання світу і засіб соціальноорганізованої діяльності. Людина, що творить мовну реальність світу і створюється
нею, у пориванні поза межі цієї реальності, все ж ніколи не вивільниться від влади
над собою цієї реальності, влади мови й слова. Адже перед людиною завжди стоїть і
буде стояти невирішуване питання: вона онтологічно не в змозі прорватись до
глибинної сутності речей, так само, як не в змозі дати їм вірне найменування.
Людству просто бракує інструмента для того й іншого. «Немає слова, немає
найменування тому, що складає муку й солодощі моєї душі, а також голод утроби
моєї», – зауважує Ф. Ніцше. [7, с. 25]. У одвічному пошуку того найточнішого
слова, котрим можна було б вимовити безмір світу, і перебуває людина. «Погляд
мій рине у височинь, а рука моя хотіла б триматися й опиратись – на глибину» [7,с.
103]. Схожу тезу знаходимо у М.О. Некрасова: «Мені жаль моєї думки, так бідно я її
спіймав словом»[ 6, с. 248].
Ми не можемо відкидати те, що нестійка смислова матерія, якою повниться
слово, принципово не піддається остаточному і вичерпному описуванню у мові
через пливкість смислів, мінливість понять, у решті решт – через відсутність будьяких чітко окреслених меж і поняттєвих бар’єрів.
І знов ми зустрічаємось із одвічним протиріччям матеріального та
позаматеріального у слові, його образно-метафоричною, символічною організацією,
котра опирається усілякому усталеному смислу, в тому числі й тому, що
народжений самим словом.
Часто слово, котрим людина намагається вимовити власне буття, демонструє
повну чи часткову ціннісно-смислову дезорієнтацію понять. Зіткнення різних
контекстів приводить до того, що перестає існувати не лише опозиція як така, а і
смисл слова загалом. У такому випадку слово вступає у діалогічне відношення з
тими мовними реаліями, де попередні значення слів не підлягали сумніву, являючи
собою усталені поняття з певним теоретичним естетизмом і поняттєвою словесною
культурою. Саме таке руйнування зсередини, причому не шляхом прямого
66
Мова як самоорганізуючий фактор
матеріального і духовного початків ноосфери
заперечування, а шляхом принципово нового підходу до можливостей словесного
матеріалу, забезпечує діалектику мовної реальності світу та людини у ній.
Сучасна людина як біологічний вид по латині іменується Homosapiens, тобто
людина розумна. Проте Homosapiens є водночас і Homologuens – людиною
мовленнєвою, отже мова – це обов’язкова умова самого існування людини, людства
і ноосфери як їхнього творіння. «Людина виказує себе як суще, котре говорить. Це
означає не те, що їй властива можливість голосового озвучування, а що це суще
існує засобом розкриття світу і самої присутності»[8, с. 165]. Отже, згідно з
Ґайдеґґером, самий світ існує завдяки своїй омовленості.
Світ як цілісність і кожна його частина, з якої ця цілісність складається, є
осмисленим, містить у собі власну ідею, власний сенс, котрий і намагається
матеріалізуватись у слові. «Слово є… легким і невидимим повітряним організмом,
який наділений магічною силою щось особливе означати, до якихось особливих
глибин проникати і незримо творити величні події… Вони (слова – В.М.)
пробиваються до глибин нашого мозку, виробляють там небувалі реакції, і вже в
одному цьому є щось магічне у природі слова, навіть якщо розглядати його з боку
лише фізичної енергеми» [4, с. 67–68]. Таким чином людина впливає на слово, котре
сама творить, проте й слово діє на людину. Виходячи з твердження про те, що
«...світ не в змозі повернутись до колишнього стану, і тому ми не можемо знати про
те, яким він був до того, як уже змінювався, уже сприймався, уже спостерігався»
[5,с.38] , – ми ще раз підкреслюємо основоположну роль мови у позначенні й
усталенні цього світу як світу розумного, людського. Така думка спирається на те,
що мова є єдиним людським витвором, котрий певною мірою здатен фіксувати цей
світ у просторі й часі.
Список літератури
1. Гадамер Г. Актуальность прекрасного/ Ганс Георг Гадамер; [пер. с нем. В. Бибихин] – М.:
Искусство, 1991. – 368 с.
2. Ґадамер Ґ. Істина і метод / ХансҐеорґҐадамер; [пер. з нім.] – К.: Юніверс, 2000. – 457 с.
3. Гейзенберг В. Часть и целое / Вернер Гейзенберг; [пер. с нем. В. Бибихин] // Физика и
философияЧасть и целое. – М.: Наука, 1989. – С. 135– 360.
4. Лосев А.Ф. Философияимени / Алексей Фёдорович Лосев. – М.: Изд-воМосковскогоун-та,
1990. – 270 с.
5. Мамардашвили М. К. Классический и
неклассическийидеалырациональности /
МерабКонстантиновичМамардашвили. – М.: Лабиринт, 1994. – 81с.
6. Некрасов
Н.А.
Языккаксредствообщения / НиколайАлександрович Некрасов
//
Русскиеписатели о языке. / Под ред.. А.М.Докусова. – Изд. 2-ое. – Л.: Госуд-ноеучебнопедагогическоеизд-вомин-вапросвещения РСФСР, 1955. – С. 248.
7. Ницше Ф. Так говорил Заратустра / ФридрихНицше; [пер. с нем. Ю. Антоновский] // Соч. в 2-х
т. – М.: Мысль, 1990. – Т. 2. С. 6 – 23
8. Хайдеггер М. Бытие и время / Мартин Хайдеггер; [ пер. с немецк. В Бибихин]. – СПб.: Наука,
2002. – 451с.
67
Москалюк В. М.
Москалюк В.М. Язык как самоорганизующий фактор материального и духовного начал
ноосферы // Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского.
Серия: Философия. Культурология. Политология. Социология. – 2014. – Т.27 (66). – № 1-2. – С. 63–
68.
В статье исследуется язик как важнейший фактор формирования способности человека к
мышлению. Анализируется взаимосвязь и взаимозависимость языка и сознания, языка и мышления,
которые составляют основу ноосферы. Автором доказывается, что язык представляет собой
основное средство как познания человеком мира, так и его создания.
Ключевые слова: язык, ноосфера, человек, мир, мышление, сознание.
Moskaliuk V.М. Languageas a self-organizing factor of material and spiritual principles of the
noosphere // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy.
Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 63–68.
This article examines language as the most important factor of formation of the human capacity for
thought. The relationship and interdependence of language and consciousness, language and thought,
which form the basis of the noosphere are analysed in the article. The author proves that language isn't
only one if the primary means of human cognition of the world, but it is also a resource of its creature.
Keywords: language, noosphere, human being, world, thinking, consciousness.
68
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 69–76.
УДК 115+530.1:115
МЕТАФИЗИКА НОВОЙ КОНЦЕПЦИИ ДВИЖЕНИЯ1
Спасков А.Н.
В работе обосновывается необходимость смены метафизической парадигмы в
физике и переход от континуально-атомистической научной программы
Демокрита и Аристотеля к метафизической традиции Парменида и Платона.
Развивается новая концепция движения на основе принципа реновации и
регенеративной модели элементарных частиц. Выдвигается гипотеза о
субстанциально-информационной природе времени и дается соответствующее
определение таких базовых понятий этой концепции, как субстанция,
хронологический континуум и информация. Формулируется субстанциальный
принцип генерирования информации и строится динамическая модель
генератора действия в хронологическом слое. Обосновывается возможность
редукции механических движений к информационным процессам. В итоге
получена регенеративная модель движения элементарной частицы, как
периодический процесс ее уничтожения, мгновенной телепортации и рождения,
что соответствует представлению квантовых объектов в виде периодически
воспроизводимой информационной программы. В соответствии с этой моделью
предлагается новый механизм течения времени, согласно которому оно
происходит в состояниях покоя, как стирание информации в хронологическом
слое одной точки и одновременная запись этой информации в другом
хронологическом слое.
Ключевые слова: субстанция, хронологический континуум, информация,
движение, телепортация, пространство-время.
В период научной революции Нового времени на смену физике Аристотеля
пришла физика Ньютона. После этого произошли еще две научные революции –
появление теории относительности, радикально изменившей представление о
пространстве-времени и квантовой механики, еще более радикально изменившей
представление о материи.
Однако метафизические основания науки со времен Демокрита и Аристотеля
остаются неизменными. Все многообразие чувственно постигаемого мира сводится,
1
Работа выполнена при поддержке Белорусского республиканского фонда фундаментальных
исследований (договор № Г13Р-044 от 16.04.2013) и гранта Института перспективных гуманитарных
исследований и технологий МГГУ им. М.А. Шолохова.
69
Спасков А.Н.
согласно механистической картине мира, к движению вещества в пространстве. У
Декарта это были вихри эфира, непрерывно заполняющего всё пространство, а у
Ньютона – неделимые атомы, движущиеся в пустом пространстве. Даже введение в
физику новой сущности – поля не затрагивало метафизических оснований. Если
учесть, что движение в механике тождественно времени, то все здание современной
физики держится, по сути, на трех фундаментальных сущностях – пространствевремени, веществе и поле.
Согласно Ю.С. Владимирову, доминирующей тенденцией физики ХХ века был
синтез на основе обобщения метафизических категорий [1]. На этой основе
появилась теоретико-полевая парадигма, объединяющая категории частиц вещества
и поля. Геометрическая парадигма объединяет в единую категорию понятия
пространство-время и поле. Следуя этой логике можно построить еще одну реляционную парадигму, которая объединяет категории пространства-времени и
частиц.
Все это – дуалистические парадигмы. Но главной целью теоретической физики,
по мнению этого ученого, является построение монистической парадигмы. Она,
согласно той же логике обобщения фундаментальных категорий, может быть
основана либо на понятии единого вакуума в теоретико-полевом подходе, либо на
понятии единой геометрии в геометрической программе, либо на понятии единой
системы отношений в реляционном миропонимании [1, c. 23].
Мы полагаем, однако, что логика синтеза и обобщения не даст желаемого
результата и по настоящему глубокий прорыв в фундаментальной физике возможен
лишь на пути смелых гипотез и введения новых сущностей. Именно такой путь мы
и предлагаем, выдвигая гипотезу о субстанциально-информационной природе
времени.
Эта гипотеза основывается на введении в физику трех новых сущностей:
субстанция – вечная и активно действующая причина всяких движений и
изменений, реализуемых в феноменальном физическом мире; хронологический
континуум – потенциальная протяженность, которая изменяется под действием
субстанции и может быть в двух квантовых состояниях: (быть пустой) и (быть
заполненной); информация – мера разноообразия, которое генерируется
субстанцией, динамически проявляется в феноменальном мире в виде активного
действия и отображается в хронологическом континууме.
При этом если метафизическое понятие субстанции имеет древнюю
философскую традицию, а понятие информации давно уже приобрело общенаучное
значение, то понятие хронологического континуума никогда ранее не
употреблялось, хотя и имеет некоторый аналог в статической концепции времени.
Одна из сильных позиций концепции состоит в том, что она претендует
восполнить пробел в понимании квантового мира. Многие ученые, такие, например,
как Е.Дж. Циммерман и Дж.Ф. Чу вообще считают, что понятие времени не имеет
смысла в микромире и пространственно-временные феномены – это
70
Метафизика новой концепции движения
макроскопический эффект, имеющий статистическую природу, подобно
термодинамической температуре [2,3].
Мы же считаем, что как раз на микромасштабах и можно ввести
фундаментальное представление времени. Но при этом понятие времени нужно
связывать не с механическими движениями, которые действительно не имеют
смысла в микромире, а с информационными процессами. А это возможно лишь при
условии изоморфизма между механическими движениями в макромире и
информационными процессами в микромире.
В этом контексте несомненный научный интерес представляет идея
перемещения скачками. Эта идея впервые была сформулирована древними греками
как принцип реновации, получила развитие у индусов и средневековых арабских
философов, и долгое время была маргинальной, на фоне господствующих в науке
континуальных представлений движения [4, с. 47]. В ХХ в. Френкель предлагает
"регенеративную" модель элементарной частицы - "в том смысле, что движение
частицы в пространстве может быть описано как исчезновение её в исходном месте
и появление в другом" [5, с. 75]. В настоящее время эта проблема вновь становится
предметом оживленных дискуссий, поводом для которых, в частности, послужила
развиваемая
Годаревым-Лозовским
М.Г.
атемпорально-синхронистическая
парадигма, в которой автор пытается представить движение как сумму состояний
покоя [6].
Мы полагаем, что наиболее адекватной математической моделью микромира
является теория расслоенных пространств [7]. В этой модели каждой точке базового
евклидового
пространства
соответствует
расслоение,
недоступное
непосредственному наблюдению, но определяющее внутреннюю структуру
элементарной частицы. В этом случае движение микрочастицы будет выглядеть как
мгновенное кинематическое отображение из одной базовой точки в другую с
воспроизводством информационной структуры этой частицы в расслоении. Я
считаю, что такую модель можно реализовать, если помимо пространственного
расслоения, рассматривать еще и хронологическое.
В этой модели задача описания движения сводится к генерации информации, ее
записи и воспроизводстве в пространстве с последующей материализацией. При
этом материализация означает приобретение частицей физических свойств, которые
доступны дальнейшему эмпирическому измерению. Нечто подобное уже
описывается в модели Хиггса, когда безмассовые частицы приобретают массу при
взаимодействии с бозоном Хиггса (т. е. материализуются в механистическом
смысле этого слова).
Согласно разрабатываемой нами модели, взаимодействие и самодействие – это
способ существования и принцип самодвижения микрочастиц [8, с. 23]. Более того,
из этого принципа логически следует телепортация, так как самодвижение
предполагает регулярное исчезновение и возникновение частицы или, другими
словами, постоянное воспроизводство (регенерацию) в процессе самодействия.
Таким образом, мы рассматриваем физическое действие в единстве с
71
Спасков А.Н.
информационным действием, которое генерирует и воспроизводит материальную
частицу в пространстве.
Если считать, что телепортация совершается вне времени (впрочем, как и вне
пространства, т.к. частица перескакивает из одной изолированной точки в другую),
то получается, что она одновременно находится в двух состояниях, разделенных
пространственной протяженностью. При этом на одном конце неделимой
протяженности она исчезает, а на другом – одновременно возникает. А такое
утверждение эквивалентно тому, что частица на самом деле является не точечным
микрообъектом, а нелокальной структурой с такими необычными свойствами, как
существовать одновременно в двух, разделенных неделимой пространственной
протяженностью, состояниях – исчезать на одном конце протяженности и возникать
на другом.
Такой гипотетический микрообъект во многом подобен модели струны, которая
активно разрабатывается сейчас в суперструнных теориях. Но в нашем случае нет
никакого перемещения волны, а есть мгновенная телепортация. Поэтому для
описания такого микрообъекта нужен другой математический аппарат. Возможно,
здесь нужно использовать операторный метод, который уже достаточно разработан
в квантовой теории поля. Ведь в этой теории как раз используются при описании
взаимодействия операторы уничтожения и рождения частиц.
Мы полагаем, что придав этим операторам информационный смысл, вводя
принципы информационного обмена (который будет выглядеть как дискретное
отображение от одной точки пространства к другой) на самый фундаментальный
уровень физической реальности, мы получим ключ к решению многих проблем.
Рассмотрим
телепортацию
микрообъектов
на
основе
гипотезы
информационного отображения. По определению она происходит мгновенно, а
значит вне времени. В таком случае возникает вопрос, а как же тогда течет время и
каков механизм этого течения? Ведь если пространственное движение – это
иллюзия и представляет собой на самом деле сумму состояний покоя, то выходит, т.
к. между этими состояниями времени нет, течение времени происходит в
состояниях покоя. То есть время в этом случае будет не мерой движения, а мерой
покоя. Или, может быть, вообще время – это иллюзия, также как и движение и
течение времени не имеет никакого объективного смысла? Эту точку зрения
исповедовал еще Блаженный Августин, считая, что время – это свойство души [9].
На самом деле, если микрообъект существует как последовательность
состояний покоя, каждое из которых имеет определенную длительность, то
ощущение этой длительности, также как и временного порядка последовательности
– это наше внутреннее свойство, которое привносится в объективный мир благодаря
нашему присутствию в нем, но самостоятельного, независимого от нашего сознания
объективного значения не имеет. Такой точки зрения придерживался, в частности,
Анри Бергсон, считая физическое время фиктивным [10].
Возвратимся опять к модели телепортации. Обычно полагают, что исчезновение
в одной точке и возникновение в другой – это мгновенные события, также как и
72
Метафизика новой концепции движения
сама телепортация. Мы же полагаем, что это процессы, имеющие длительность, и
как раз здесь и происходит течение времени. В нашей модели оно происходит
синхронно в состояниях пространственного покоя, как процесс стирания
информации о частице в одном месте и абсолютно синхронного с ним процесса
отображения и записи информации в другом месте, связанным с первым
нелокальной связью.
Представим себе такой наглядный образ. Частица перескакивает из одной точки
пространства в другую мгновенно, т. е. вне времени. Но сама частица не является
точечным объектом, а имеет внутреннюю структуру. Эта структура реализуется в
недоступном никакому эмпирическому наблюдению расслоении, которое
определяется на базе точек евклидового пространства. Кроме того, этот слой – не
просто дополнительное пространственное измерение, которое вводится в теориях
Калуцы-Клейна, а дополнительное временное измерение, которое также
скомпактифицировано и циклически замкнуто. Причем эта хронологическая
протяженность может быть в двух квантовых состояниях – быть заполненной и
быть пустой.
На этом рисунке изображен хронологический слой τ с 4-мя характерными
фазами (0, 1, 2, 3). В начальной фазе слой еще не заполнен и находится в исходном
состоянии «быть пустым», что соответствует пунктирной линии на рисунке. Для
объяснения действия субстанции в хронологическом слое мы вводим новое понятие
«генератор действия», который обозначаем символом D. Генератор действия
переводит хронологический слой в состояние «быть заполненным», что
соответствует записи информации и изображается сплошной линией на рисунке.
Полная запись информации в слое заканчивается по завершении цикла в 4-й фазе.
Используем это представление в качестве информационной модели
элементарной частицы. Следуя этому образу, мы можем построить модель
телепортации, как информационный процесс, происходящий в течение
определенного периода времени. А именно – двигаясь в свободном
хронологическом слое, генератор действия производит физическое действие, равное
73
Спасков А.Н.
спину фермиона S=ħ/2 (где ħ – постоянная Планка) и заполняет его, т.е. переводит в
квантовое состояние с определенной энергией и, возможно, другими параметрами.
Далее – в следующем цикле генератор производит обратное действие, т.е.
стирает заполнение (что эквивалентно стиранию информации) и переводит слой в
свободное квантовое состояние (с нулевой энергией). Но при этом, в момент
завершения первого цикла, происходит мгновенная телепортация генератора
действия в другую базовую точку, имеющую свободный слой. И в этом слое
начинается цикл заполнения, абсолютно синхронный с циклом стирания в первом
слое. Таким образом, мы можем построить механизм последовательной регенерации
микрочастицы, когда пространственное движение совершается мгновенно, а время
течет во внутреннем хронологическом слое, покоящейся пространственной точки.
Т.е. получается, что частица исчезает в одной точке и синхронно с этим возникает в
другой точке за характерное время, равное периоду хронологического слоя.
Согласно этой модели пространство имеет дискретно-непрерывную структуру.
Никакого движения, понимаемого как перемещение элементарных объектов в этом
пространстве нет, а трансляция микрообъектов из одной точки в другую происходит
в форме мгновенного отображения информации о микрообъекте. При этом течение
времени происходит в состояниях покоя, как стирание информации в
хронологическом слое одной точки и одновременная запись этой информации в
другом хронологическом слое.
В итоге – мы получаем регенеративную модель движения элементарной
частицы, как периодический процесс ее уничтожения, мгновенной телепортации и
рождения. При этом квантовые объекты в этой модели могут быть представлены,
как периодически воспроизводимая информационная программа, реализуемая в
дополнительном хронологическом слое, базой которого являются пространственновременные точки 4-мерного континуума.
В этом представлении физическая Вселенная, со всеми наблюдаемыми
феноменами и процессами – это иллюзия наших чувств, которые воспринимают
манифестацию неподвижной и неделимой субстанции, которая и обладает истинной
реальностью. Другими словами – то, что мы наблюдаем и измеряем физическими
приборами во Вселенной – это виртуальная реальность, которая генерируется
невидимой и недоступной никаким эмпирическим измерениям субстанцией,
записывается в пространственно-временном континууме Голографической
Вселенной и воспринимается нами, благодаря субстанциальной природе нашего
сознания [11].
Таким образом, мы полагаем, что дальнейшее развитие фундаментальной
физики в рамках континуально-атомистической парадигмы ничего существенно
нового не даст, о чем свидетельствуют, в частности, безуспешные попытки
построения единой теории поля. Истинного прогресса можно достичь, лишь
проникнув на более глубокий уровень реальности, что эквивалентно смене
метафизических принципов науки. Такой путь мы и предлагаем в данной работе,
развивая новую концепцию движения на основе субстанциально-информационной
74
Метафизика новой концепции движения
модели времени и метафизической парадигмы, берущей начало от Парменида и
Платона.
Список литературы
1. Владимиров Ю.С. Метафизика / Ю.С. Владимиров. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: БИНОМ.
Лаборатория знаний, 2009. – 568 с.
2. Chew G.F. The dubious role of space-time continuum in microscopic physics // Science Progress. –
1963. - Vol. 51, №204. - P. 529-550.
3. Zimmerman E.J. The macroscopic nature of space-time // American Journal of Physics. – 1962. - Vol.
30, № 2. - P. 97-105.
4. Вяльцев А.Н. Дискретное пространство-время / А.Н. Вяльцев. – М.: Наука, 1965. – 400 с.
5. Френкель Я.И. Замечания к квантово-полевой теории материи // Успехи физических наук. –
1950. - т.62, в.1. - С. 69-75.
6. Годарев-Лозовский М.Г. Теория детерминированной бесконечности и ее научно-философские
основания / М.Г. Годарев-Лозовский // Квантовая Магия, том 9, вып. 3, 2012. - С. 3201-3212,
[Электронный
ресурс].
Режим
доступа:
http://www.quantmagic.narod.ru/volumes/VOL932012/p3201.html.
7. Coguereaux R. – Multi-dimensional Universes. Kaluza-Klein, Einstein Spaces and Symmetry
Breaking. – Marseil. CPT-83/P-1556, December, 1983.
8. Спасков А.Н. Описание внутреннего движения электрона в модели расширенной теории
относительности / А.Н. Спасков. – Могилев, 2003. – 25с.. – Деп. в БелИСА 13.08.03. №Д200366.
9. Августин А. Исповедь Блаженного Августина, епископа Гиппонийского / А. Августин - М.:
Изд. "Ренессанс", 1991. - 486с.
10. Бергсон А. Длительность и одновременность / А. Бергсон. - Петербург: ACADEMIA, 1923. –
154с.
11. Спасков А.Н. Субстанциально-информационная структура времени в голографической
Вселенной / А.Н. Спасков // Инновационный университет: Философия – Наука – Управление.
XX лет философскому факультету НГУ: Материалы Всероссийской научной конференции /
Новосиб. Гос. Ун-т. Новосибирск, 2013. - С. 178-180. [Электронный ресурс]. Режим доступа:
http://www.philos.nsu.ru/sciwork/conf20filf/lsh13.pdf.
Спасков О.М. Метафізика нової концепції руху // Вчені записки Таврійського національного
університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія. Культурологія. Політологія. Соціологія. –
2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 69–76.
У роботі обгрунтовується необхідність зміни метафізичної парадигми у фізиці і перехід від
континуально - атомістичної наукової програми Демокріта і Арістотеля до метафізичної традиції
Парменіда і Платона. Розвивається нова концепція руху на основі принципу реновації та
регенеративної моделі елементарних частинок. Висувається гіпотеза про субстанціальнимінформаційної природу часу і дається відповідне визначення таких базових понять цієї концепції ,
як субстанція , хронологічний континуум та інформація. Формулюється субстанціальний принцип
генерування інформації і будується динамічна модель генератора дії в хронологічному шарі.
Обгрунтовується можливість редукції механічних рухів до інформаційних процесів . У підсумку
отримана регенеративна модель руху елементарної частки , як періодичний процес її знищення ,
миттєвої телепортації і народження , що відповідають уявленню квантових об'єктів у вигляді
періодично відтворюється інформаційної програми . Відповідно до цієї моделі пропонується новий
механізм перебігу часу , згідно з яким воно відбувається в станах спокою , як стирання інформації в
хронологічному шарі однієї точки і одночасний запис цієї інформації в іншому хронологічному
шарі.
Ключові слова: субстанція, хронологічний континуум, інформація, рух, телепортація, простір-час.
75
Спасков А.Н.
Spaskov A.N. Metaphysics of the new concept of motion // Scientific Notes of Taurida National V.І.
Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27
(66). – № 1-2. – P. 69–76.
The paper deals with the relevancy of metaphysical paradigm renewal in physics concerned transition from
continuum-atomistic program of Democritus and Aristotle to metaphysical tradition of Parmenides and
Plato. A new concept of motion based on the principle of renovation and regenerative model of elementary
particles is discussed. It is hypothesized that the nature of time could be represented within the
information-substance approach relying on appropriate notion of “substance”, “chronological continuum”
and “information”. The concept of substance-generated information is formulated which serves as a basis
to build-up a dynamic model of action generator in a chronological layer. This concept could give rise to
the possibility of mechanical movement reduction to information processes. In result, the regenerative
model of elementary particle movement in the form of destruction-generation process is proposed. In
accordance with this model any quantum object can be represented as periodically reproduced information
program which allows treating the time flow in terms of information deletion in a certain chronological
layer with its simultaneous re-recording within another chronological layer.
Keywords: substance, chronological continuum, information, movement, teleportation, space-time.
76
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 77–83.
УДК 140.8:001
СУПЕРЕЧНОСТІ ФІЛОСОФІЇ ОСВІТИ
У КООРДИНАТАХ НАУКОВОГО МИСЛЕННЯ
Черепанова С.О.
У статті зазначено, що філософські ідеї, пізнання і стиль мислення, мистецтво
і наука взаємообумовлені. Стиль мислення є однією з ключових проблем
філософії освіти, методології науки. Світоглядно-філософський аналіз виявляє
єдність стилю мислення й методологічної організації свідомості. Стосовно
оптимізації життєдіяльності людини методологічно вагомі знання-інформація
(філософські, наукові, художні й ін.), наукова картина світу. Стиль мислення в
системі філософії освіти функціонує як певна концептуалізація буття,
систематизація пізнавальних установок у категоріальному, методологічному,
методичному сенсі. Йдеться про світоглядні й наукові підстави розглядати
стиль мислення узагальнювальним концептом філософії освіти. Для розв’язання
суперечностей філософії освіти методологічно вагомими є сучасне наукове
мислення, синергетичний підхід (пізнання складного, нелінійність, системність,
самоорганізація).
Ключові слова: філософія освіти, стиль мислення, наукова картина світу,
синергетика, постнекласика.
Сучасні глобалізаційно-інформаційні виклики зумовлюють нові підходи до
опанування знаннями, професійно-орієнтованими видами і технологіями діяльності,
що теоретично й змістовно пов’язано з науковим мисленням людини, утворенням
цілісної наукової картини світу. У постнекласичній картині світу своєрідно
функціонує ідея мережі. Світ стає “іншим” у світоглядно-ціннісному відношенні.
Поява цифрових технологій набуває суперечливого соціального ефекту. Виникають
нові механізми спілкування людей (віртуалізація), дещо трансформуються
міжкультурні зв’язки. Хоча знання стає доступнішим через мережу (сканування,
розцифровка). Звідси актуалізація наукового мислення, когнітивних проблем
комунікації, техніко-машинних систем, їхнього впливу на людину. Предметом
даного дослідження є філософія освіти як галузь гуманітарного знання. Ціль
дослідження – розглянути суперечності філософії освіти з позицій синергетики як
методології сучасного наукового мислення.
У зарубіжній науковій літературі на системній єдності наукового мислення,
філософії, культури акцентували Н.Бор, В.Гейзенберг. Питання пріоритетного
розвитку “мислення як творчості” висвітлив В.Біблер [1].
У вітчизняних філософських джерелах йдеться про стиль мислення і наукову
картину світу, духовно-практичне освоєння світу, розуміння і пізнавальну
77
Черепанова С.О.
діяльність суб’єкта (С.Кримський, Б.Парахонський, І.Добронравова), евристичне
значення стилю (С.Кримський, В.Кузнєцов, Ю.Сачков), творчість і стиль наукового
мислення (В.Скотний).
Ми дотримуємося положень С.Кримського, котрий характеризує метод
“втіленою раціональністю” (мистецтво, наука, практика), а розширення метода до
методологічної свідомості – “єдністю стиля та метода пізнавальної діяльності”..,
“ціннісні настанови методологічної свідомості залежно від конкретного матеріалу,
завдань спеціальних наук виявляють певні стереотипи наукового пояснення й опису
(так звані парадигми) та науково-дослідницькі програми. А сам спосіб занурення
методу в конкретний матеріал виражає в методологічній свідомості стиль
пізнавальної діяльності” [8, с. 124–128, 144–146]. За Б.Парахонським, методологічна
свідомість є “сукупністю методу і стилю, а стиль – засобом заглиблення методу в
конкретний матеріал; тоді розширення методу до методологічної свідомості й
означатиме становлення відповідного стилю мислення” [12, с. 71].
Екстраполяція стилю мислення на філософію освіти, як галузь
гуманітарного знання, виявляє його світоглядну й методологічну єдність з іншими
базисними буттєво-ціннісними концептами: людина-наука-культура-мистецтво [16,
с. 60 – 65].
Проблема суперечностей філософії освіти, як об’єкт наукового аналізу, набуває
теоретико-методологічного значення для педагогічної діяльності.
На думку російського дослідника А.Федотова, освіта має відображати “наукову
картину світу”, яку представляють глобалістика і неперервний розвиток історично
сформованих культур народів світу. Відповідно суперечність між консервативністю
освіти та необхідністю її постійного оновлення постає рушійною силою розвитку
освітніх систем” [15, с. 40 – 41].
Вітчизняними філософами зазначено зв’язок теорії протиріч і “нового
мислення” (В.Загороднюк). Пріоритети розв’язання суперечностей філософії освіти
убачаються в діалогічності концептуальних підходів та методології “руху на
випередження” (В.Лутай).
“Нове осмислення проблем теорії протиріч, – наголосив В.Загороднюк, –
визначається передусім об’єктивним станом світу, корінними особливостями
сучасної епохи загалом і вітчизняної історії зокрема. Але його передумовою є і
новий “дух епохи”, нове мислення, яке виражає не лише внутрішню логіку розвитку
знання, а й зміну положення людини в світі... Необхідно актуалізувати власний
культурний і духовний розвиток, який ще далеко не належним способом “працює”
на сучасність... Проте склався суперечливий стан, коли власна спадщина
використовується ледь не гірше, ніж західна. Потрібно максимально широко й
доступно навчати нормам та принципам самостійного творчого мислення.
Наприклад, у США подібні курси читаються у більшості університетів” [3, с. 181,
191].
Виклики глобалізації В.Лутай пов’язує з “вимогами забезпечення інтересів
найвищого рівня, тобто загальнолюдських та антропокосмічних”...
“Необхідність погодження окремих, у тому числі національних, державних,
інтересів із загальнолюдськими – найскладніша проблема, з якою людство ще не
зустрічалося. Це стосується й сучасної України”. Тут вагома “соціальна парадигма
М.Грушевського” для розв’язання “головної соціальної суперечності між
78
Суперечності філософії освіти у координатах наукового мислення
індивідуалістичними й колективістичними тенденціями. Тому і розробку
української ідеї треба здійснювати шляхом постійного діалогу між представниками
різних концепцій розв’язання даної суперечності в теорії та практиці” [9, с. 123–
124]. За В.Лутаєм, необхідно дотримуватися філософських засад реформування
української системи “освіта-наука-виробництво”. Значні економічні успіхи
більшості розвинутих країн зумовлені застосуванням методології “руху на
випередження”, останніми роками до цього руху залучилися країни, які відкрито
претендують на те, щоб стати розвинутими. На жаль, серед них ще немає України.
Потрібно створювати цілісні колективи з представників фундаментальних,
прикладних наук, експерементального і масового виробництва, освітніх установ з
підготовки та перепідготовки спеціалістів на засадах концепції “руху на
випередження”... Українська концепція “руху на випередження” має враховувати
специфіку нашого стану в галузях освіти, науки, виробництва та особливості
менталітету нашого народу” [10, с. 23].
Розглядаючи суперечності філософії освіти, варто враховувати взаємодію
“буття людства” й “особистісного буття людини”, безперервність загальносвітового
культурно-історичного багатовимірного процесу і перервність індивідуального
людського буття. Доцільно виокремити наступні суперечності філософії освіти. А
саме між:
• науковою картиною світу і буденною свідомістю;
• цілісністю культурного буття людства і специфікою національної
культуровідповідності;
• пріоритетною тенденцією становлення особистості (педагога) як суб’єкта
культури і готовністю освітньої системи, соціуму (зокрема України) затребувати
таких фахівців.
Актуальною суперечністю філософії освіти розглядаємо суперечність між
гуманітарним і сцієнтично-технократичним мисленням.
Сцієнтизм (лат. scientia – знання, наука), як світоглядна позиція, надає перевагу
технічним знанням перед гуманітарними. Сцієнтизм характеризує певний зв’язок з
ідеями раціоналізму та прогресизму, інструментальне трактування науки,
абсолютизація наукового знання (методів і результатів природничонаукового
пізнання), протиставлення науки – філософії й іншим формам культури.
Втілюючись в освітніх технологіях, сцієнтизм активізує технократичне
світовідношення. Тому варто згадати сценарій розвитку людства за так званим
парадоксом Фермі – тенденцією технічних цивілізацій до самознищення.
Справді, інформатизація, мультимедійні технології змінюють традиційні форми
навчання. У світі цифрових технологій недоцільні розгорнуті (довгі) діалоги.
Поширюється перенесення книг на цифрові носії. Засобами віртуальної реальності
можливо моделювати складні фізичні об’єкти, процеси, створювати імітативні й
прогностичні моделі, моделювати діяльність (у тому числі освітню). Однак цифрові
технології проблематизують, а точніше обмежують духовну цінність С л о в а,
сприйняття мистецтва, здатність людини бачити, слухати, відчувати. Тому
методологічно й ціннісно неперехідними є педагогічна культура вербального
спілкування, особливо художньо-образна інтелектуальність, духовно-смисловий
потенціал слова й думки, педагогічна рефлексія.
79
Черепанова С.О.
Будь-який розвиток діалектично є виникнення – розв’язання – утворення нових
суперечностей. Роздвоєння єдиного, боротьба протилежностей становить джерело
розвитку й саморозвитку явищ дійсності.
Наукове мислення – важлива засада розв’язання суперечностей філософії
освіти. У сучасному динамічному й нестабільному соціумі пріоритетною щодо
розгортання потенціалу наукового мислення видається методологія синергетики з
іманентними їй ознаками нелінійності, системності, самоорганізації, розширення
діалогічної взаємодії “людини і природи”, тенденціями подолання мозаїчних
уявлень про людську культуру, кроскультурної взаємодії Заходу та Сходу.
І.Пригожин та І.Стенгерс зазначили докорінні зміни підходів у сучасній науці,
“перехід до темпоральності, до множинності.., відкриття первинності часу скрізь,
починаючи з рівня елементарних часток і до космічних моделей... Інколи
вважається, що коли б не було І.Баха, то у нас не було б “Страстей по Матфею”, а
теорія відносності рано чи пізно була б створена і без А.Ейнштейна. Припускається,
що розвиток науки є детерміністичним, на відміну від непередбачуваності подій,
притаманних історії мистецтва... Відомо, що деякі дивовижні факти не бралися до
уваги, оскільки культурний клімат не був підготовлений до введення їх у
самоузгоджувану систему... Метеорити вилучили з Віденського музею тому, що в
описанні сонячної системи для них не знайшлося місця... Оточуюче нас культурне
середовище відіграє активну роль у формуванні тих питань, які ми задаємо (зокрема
незворотність як космологічна проблема)... Новітня історія науки виявляє
природничонаукові й філософські аспекти, внутрішню логіку науки і сучасну
культурну та соціальну специфіку” [13, с. 378–382].
Нелінійне мислення І.Пригожин вважав методологічно вагомим для науки й
мистецтва. Цікавий контекст співіднесеності наукової картини світу та мистецтва
розглянув Вяч.Вс.Іванов. Йдеться про Б.Пастернака, котрий вважав, що його
мистецтво (поезія, проза, роман “Доктор Живаго” та ін.), виконувало “таке ж
завдання, як і тогочасна наука. У метафоричному поясненні сприйняття світу
таким, який він є, – процес достатньо складний. Світ закритий від нас, але закритий
завісою, яка коливається. І те, що ми робимо, і в науці, і в мистецтві – це опис
коливання цієї завіси. Така метафора нагадує Платона, “образ людей в печері”
(перед ними виникають лише образи, тіні; вони не бачать того, що відбувається за
межами печери). Коливання завіси – сучасний варіант цього образу.., те, що інакше
ми можемо назвати “імовірнісною картиною світу”, тобто картиною, котра не
передбачає повного описання. Ми розуміємо, що і в науці, і в мистецтві воно
неможливо, але розуміємо також, що у нас є засоби, які дають змогу якоюсь мірою
до нього наблизитися” [4, с. 40–42].
“Синергетичний стиль мислення, – зауважила Є.Князева, – це стиль мислення
постнекласичної науки... Незважаючи на новизну, синергетика як світобачення і
стиль мислення зросла на ґрунті попередніх історичних стилів наукового мислення
детерміністичного та імовірносного, знімаючи у собі елементи того й другого.
Синергетичний стиль мислення становить певний синтез позитивних елементів
детерміністичної й імовірнісної картин світу” [5, с. 47–48].
Синергетично проблеми нелінійності, самоорганізації кореспондують з
проблемами складності. І.Пригожиним та І.Стенгерс трактовано синергетику
“наукою про складність”. Можливості пізнання складного розглянули Г.Ніколіс,
80
Суперечності філософії освіти у координатах наукового мислення
І.Пригожин. Методологічні питання складнісного мислення дослідили Е.Морен,
Е.Князева, С.Курдюмов. За Е.Князевою та С.Курдюмовим, з позицій
постнекласичної науки, серцевиною якої є синергетика, “конструювання соціальної
реальності
передбачає
управління
інноваціями,
управління
ризиками,
конструювання майбутнього, опанування часом, отже – опанування складністю
соціальних процесів” [6, с. 6 – 10].
Стосовно розв’язання суперечностей філософії освіти у контексті синергетики,
як методології сучасного наукового мислення, прийнятні висновки С.Курдюмова
(основоположник російської синергетичної школи). Йому властиві “панорамне
бачення, ґрунтовне штудіювання філософських і класичних текстів з історії
культури, схильність до глибоких світоглядних узагальнень”. Він арґументовано
довів, що синергетика, як методологія конструювання людиною бажаного
майбутнього, дає змогу поєднати “автопоезис думки” (вектор на
самодобудовування), “ідею пробуджуючого навчання” (учитель спонукає бажання
учня постійно оновлювати свої знання), ґрунтованій на “синергетичному розумінні
малих правильно організованих впливів” (так званих резонансних), орієнтування
складної системи на власні шляхи розвитку, “запуск процесів самоорганізації” [7].
“Філософія освіти, – пише І.Добронравова, – розуміє освітні процеси процесами
самоорганізації. Тоді ставлення до учня як до особистості, спрямування зусиль на
розвиток здібностей до творчості у майбутнього науковця чи митця набуває
конкретних методологічних підстав.., синергетичні комунікативні стратегії дій
викладача передбачають його ж таки творчі зусилля” [2, с. 124].
Розв’язання суперечностей філософії освіти передбачає оновлення
методологічної культури науки.
В.Лук’янцем зазначено необхідність “враховувати вплив інформаційногуманітарної революції на світогляд та науку... У гуманітарії XXI ст. під
посилюваним пресингом фундаментальних досліджень (нанофізика, нанохімія,
нанобіологія, наноінформатика, когнітивні науки, нейронауки, комп’ютерсайєнс та
ін.) простежуються глибинні фундаментальні зміни, котрі стосуються
співвідношення природничих, технічних і соціально-гуманітарних наук. Центр
уваги поступово зміщується у сферу наук про людину й суспільство… Освоєння
навколоземного космічного простору, створення інформаційного мегасоціуму й
дедалі щільнішої тканини планетарних комп’ютерно-комунікативних і
інформаційно-медійних мереж потребують зовсім іншого рівня інтелектуальної
підготовки всього людства до нового “стилю життя”... Стало зрозуміло, що
відношення “той, хто пізнає – той, що пізнається” – нелінійне.... Зростання обсягу
знань не здатне гарантувати людству безпечне майбутнє. Навпаки, воно збільшує
ризикогенність суспільства. На думку багатьох соціальних аналітиків, все це
неминуче наближає нашу цивілізацію до стану сингулярності, до глобального
суспільства ризику” [11, с. 3–6, 119].
Новий зсув “гуманітарної парадигми” обстоюють Г.Тульчинський, М.Епштейн.
Йдеться про “осмислення й обґрунтування нової парадигми гуманітарної культури,
покликаної на зміну постструктуралістсько-деконструктивістського підходу,
постаючи його развитком і подоланням. Постмодернізм виявився неконструктивним
в тому плані, що застиг на стадії відсторонення (деконструкції) звичного. Кожний
парадигмальний зсув, як і будь-яке нове осмислення, містить три фази:
81
Черепанова С.О.
відсторонення (звичне стає незвичним, лишається статусних ознак, радше
деконструкція як демонтаж), гра з такими відстороненими смислами (нові асоціації і
конотації), вибудовування нового смислового ряда (нові з’єднання або реаггрегація). Ключовими щодо таких методологій є: посибілізм – зміщення акцента з
критики сущого і переотворювального активізма на розкриття нових можливостей
свідомості, сценаріїв реальності; динамізм – зміщення акцента зі структурностатичного на процесуальність змін; перехід до моделей багатомірностереометричних; персоналізм – невичерпність особистісного начала як джерела,
засобу і результата динаміки осмислення і смислотворення” [14, с. 175–178].
Маємо підстави стверджувати, що найактуальнішими щодо розв’язання
суперечностей філософії освіти є складнісний вектор зміни мислення людини,
пов’язаний з синергетикою, практикою використання високих та надвисоких
технологій. Нано-технології засвідчують кардинальні зміни розвитку науки,
економічного укладу світу, технологічні можливості збереження інформації.
Натомість постає необхідність соціального, екологічного, аксіологічного, етикоморального, правового, людино- й культуроспівмірного, власне гуманітарного
експертного оцінювання науково-технічних, технологічних здобутків, прогнозів,
проектів.
Наукове мислення, гуманітарія, перспективи освітніх змін в Україні значно
зумовлені
загальносвітовими
глобалізаційно-цивілізаційними
викликами.
Інформатизація, міжнародний розподіл праці, ринкова економіка, конкурентність
усіх сфер суспільного життя потребують нагального подолання переважно
сировинного характеру розвитку, властивого для українських реалій. Людина –
освіта – наука – знання – високотехнологічне виробництво взаємопов’язані. Наукові
знання й технології потрібно використовувати для розвитку людини, а відтак
становлення України гідною європейською державою.
Висновки. Наукове мислення суттєво оптимізує життєдіяльність людини у
реаліях нестабільного мегасоціуму, екологічних та екзистенційних ризиків. Сучасне
наукове
мислення
вирізняють
складність,
системність,
нелінійність,
самоорганізація, полілогічність, креативність, евристичність, інноваційність,
рефлективність як орієнтири продуктивного наукового пізнання й нової якості
освіти.
Список літератури
1. Библер В. Мышление как творчество / В.Библер. – М., 1975. – 400 с.
2. Добронравова І. Філософія освіти за доби постнекласичної освіти /І.Добронравова // Філософія
освіти. – 2005. – № 1. – С. 116–125.
3. Загороднюк В.П. Противоречия и закономерности обновления мышления / В.П.Загороднюк
//Противоречия в современном мире: в поисках новой формы диалектики /М.А.Булатов,
В.Д.Белодед, В.П.Загороднюк, К.С.Малєєв. – К. : Наук. думка, 1992. – С. 181–191.
4. Иванов Вяч. Вс. Наука о человеке, введение в современную антропологию /Вяч.Вс.Иванов. –
М.: РГТУ, 2004. – 195 с.
5. Князева Е.Н. Одиссея научного разума. Синергетическое видение научного прогресса /Е.Н
Князева. – М.: ИФРАН, 1995. – 228 с.
6. Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Основания синергетики: Человек, конструирующий себя и свое
будущее /Е.Н.Князева., С.П.Курдюмов. – М., 2011. – 4-е изд., доп. – 264 с.
7. Князева Е.Н, Куркина Е.С. Мыслитель эпохи междисциплинарности //Вопросы философии.
2009.- №9. –С.116-132.
82
Суперечності філософії освіти у координатах наукового мислення
8. Кримський С. Під сингатурою Софії /С. Кримський. – К.: Вид. дім “КМ Академія”, 2008. – 366
с.
9. Лутай В.С. Філософія сучасної освіти: навч. посіб. /В.С. Лутай. – К., 1996. – 256 с.
10. Лутай В. Сучасні філософські засади реформування української системи “освіта – наука –
виробництво”/ В.С.Лутай //Філософія освіти. – 2008. – № 1 –2(7). – С. 22–33.
11. Науковий світогляд на зламі століть /В.С.Лук’янець, О.М.Кравченко, Л.В.Озадовська,
О.Я.Мороз. – К. : ПАРАПАН, 2006. – 213 с.
12. Парахонский Б.А. Стиль мышления. Философские аспекты анализа стиля в сфере языка,
культуры и познания /Б.А.Парахонский. – К.: Наук. думка, 1982. – 120 с.
13. Ilya Prigogine, Isabella Stengers. Order out of Chaos. Man's new dialogue with nature, 1984. – р. 342–
346 (Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой : пер. с
англ. – М.: Прогресс, 1986. – 432 с. – С. 378–382.
14. Проективный философский словарь: Новые термины и понятия ; [под ред. Г.Л. Тульчинского и
М.Н. Эпштейна]. – С.-Пб.: Алетейя, 2003. – С.175–178.
15. Федотов А. Введение в глобалистику. Наброски науки о современном мире /А.Федотов. – М.,
1999. – 234 с.
16. Черепанова С.О. Філософія освіти. Світоглядно-гуманітарний вимір: людина – наука –
культура – мистецтво – стиль мислення: монографія /С.О.Черепанова. – Львів: Світ, 2011. – 408
с.
Черепанова С.О. Противоречия философии образования в координатах научного мышления
// Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского. Серия:
Философия. Культурология. Политология. Социология. – 2014. – Т.27 (66). – № 1-2. – С. 77–83.
В статье отмечено, что философские идеи, познание и стиль мышления, искусство и наука
взаимообусловлены. Стиль мышления одна из ключевых проблем философии образования,
методологии науки. Мировоззренчески-философский анализ выявляет единство мышления и
методологической организации сознания. Касательно оптимизации жизнедеятельности человека
методологически важны знания-информация (философские, научные, художественные и пр.),
научная картина мира. Стиль мышления в системе философии образования функционирует как
концептуализация бытия, систематизация познавательных установок в категориальном,
методологическом, методическом смысле. Речь идет о мировоззренческих и научных основаниях
рассматривать стиль мышления обобщающим концептом философии образования. Для разрешения
противоречий философии образования методологически важны научное мышление,
синергетический подход (познание сложного, нелинейность, системность, самоорганизация).
Ключевые слова: философия образования, стиль мышления, научная картина мира, синергетика,
постнеклассика.
Cherepanova S.О. Arguments of education philosophy in the concept of scientific thinking //
Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political
sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 77–83.
The article stresses that philosophic ideas, cognition and way of thinking, arts and science are interrelated.
Way of thinking is one of the key problems of education philosophy, methodology of science. World-view
philosophic analysis outlines the interrelation of way of thinking and methodological organization of
consciousness. Regarding the facilitating of human activity knowledge–information ( philosophic,
scientific, artistic etc.), scientific picture of the world is of methodological importance. Way of thinking in
the system of philosophy of education functions as a certain conceptualization of existence,
systematization of cognitive principles in categorical, methodological, method meaning. World-view and
scientific background is meant in terms of considering way of thinking as universal concept of philosophy.
To solve the arguments of philosophy of education a modern way of thinking, synergetic approach (the
cognition of the complex thing, non-linearity, systematization, self-organization) is of great
methodological importance.
Key words: education philosophy, way of thinking, scientific picture of the world, synergetics,
postneclassic.
83
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 84–98.
УДК 1(091)(477)
ФІЛОСОФСЬКА СПАДЩИНА АЛЬБЕРТО АЛЬФІЄРІ
(ДО ПИТАННЯ УКРАЇНСЬКОГО ВІДРОДЖЕННЯ XIV-XV СТ.)
Шарипін А.
Стаття пропонує повернутись до проблеми української ренесансної філософії
через творчу спадщину маловідомого вітчизняним дослідникам італійського
гуманіста Альберто Альфієрі, котрий створив на початку XV ст. в Криму серію
філософських діалогів «Огдоада». Розроблювана інтелектуальна традиція в
цілому є унікальною для історії всієї української філософії і дозволяє зробити
новий крок в справі її поглибленого дослідження.
Ключові слова: українське відродження, Огдоада, Альберто Альфієрі,
профетизм, неоплатонізм, гностична філософія.
Всі люди від природи прагнуть знань. Але зважаючи на загальну для всіх
постановку онтологічних й гносеологічних проблем, кожна культура експлікує це
прагнення по-своєму, поступово відкриваючи світові неповторну мову властивого
саме їй мислення. У блискучому сплетінні унікальних ідей і умонастроїв кожен
народ робить свій внесок у справу людської мудрості, адже мудрість не є надбанням
окремого народу. Наш світогляд, цінності і пріоритети формуються на горизонті
можливостей життєвого світу, в якому ми живемо. Накопичений досвід відкриває
багато шляхів пізнання людиною світу й самого себе. І в цьому розмаїтті осягнень
світу інтелектуальні традиції Сходу й Заходу найменше за все потребують
взаємного приладжування. Натомість історичне зіткнення культур є повсякденною
неминучістю. Під час культурної трансмісії, прямої чи опосередкованої,
вертикальної чи горизонтальної, у процесах певної інкультурації, соціалізації і
акультурації, тобто заглибленні людей у власну або чужинну культуру, відрізнити
культури одну від іншої стає все тяжче. Але філософія культури жадає від наукових
розвідок, перш за все, бачення культури як цілісності. Відповідно, на противагу
глобалізованому зближенню традицій, особливої гостроти набуває боротьба за їх
інтелектуальну спадщину. Власне така постановка питання не є новою, вона завжди
залишалось правомірною стосовно античної філософії, що зазнала впливу перських
й єгипетських традицій, і навіть для її середньовічної правонаступниці схоластики
Західної Європи, що розвивалась протягом століть також завдяки філософським
вченням Сходу. Подібний процес є нормальним, адже Захід зароджувався на Сході
– твердження, яке навряд чи візьметься заперечувати поміркований дослідник.
Проблема криється в іншому. З незрозумілої причині, за універсальну
закономірність світового розвитку кожної культури у більшості випадків
приймається доба Відродження. Хоча багато вузлових аспектів філософського
84
Філософська спадщина Альберто Альфієрі
(до питання українського відродження XIV-XV ст.)
дослідження Ренесансу і дотепер залишаються невизначеними. Наприклад, чи
можна вважати перського енциклопедиста Авіценну, одним із самих видатних
представників східного Ренесансу? Вочевидь, це завдання не тільки не має рішення,
але й є цілком невірним у своїй постановці. Проте представники кожної
національної традиції не можуть позбавити себе можливості побачити відновлення
культури через «власне відродження»: розквіт образотворчого мистецтва,
природних і точних наук, створення літератури на національних мовах. В такому
разі порушується просте логічне правило єдності підстав: на виході з'являються
численні концепції «національних ренесансів» – поряд з європейським
Відродженням ставляться показові ренесанси Грузії, Китаю, або, наприклад, всього
мусульманського світу. Так ідея Ренесансу в Росії з ідеями академіка Д.С.Лихачова
завоювала настільки серця й розуми дослідників, що навіть зараз їх не зупиняють
ніякі історичні й логічні труднощі на шляху збереження ідеї Відродження в будьякій її модифікації [18, с.192]. Для новітніх держав, що виникли на пострадянському
просторі, безпідставність ідеї Ренесансу на взірець італійського в 1989 році
переконливо довів петербурзький фахівець з ренесансної культури Марк Петров.
Проте маловідомість автора виявилась прямо пропорційною до популярності ідеї
національних ренесансів. Натомість, «імперський дух» переконливої критики Марка
Петрова не дозволив авторові в межах власного узагальнення розглянути хоча б
можливість українського відродження. Зазначимо, що про українську традицію, так
само як і про будь-яку іншу, зараз варто говорити виходячи з її сучасної
територіальної єдності. В протилежному випадку філософські розвідки з
української культури неминуче призведуть до хибних висновків, які в остаточному
підсумку не вийдуть за межі духовних ремінісценцій з боку Польщі, Росії чи то
Туреччини [див. В.Литвинов, 2000]. Отже, задамося питанням, так було чи ні
українське відродження на взірець європейського?
В 1579 р. нунцій Калігарі, дипломатичний представник Папи Римського у
Польщі, повідомляв у власних депешах, що, мовляв, непотрібно посилати книги ані
татарам, ані московитянам, бо вони не розуміються на грецькій мові й взагалі мають
поганий нахил до наук. Їм потрібні не книги, а живе слово [20, с.277]. Таким чином,
однакові умови, у які згодом були поставлені російські й українська вже модерні
культури, задавали вектор інтелектуальної боротьби за будь-яку візантійську й
італійську спадщину. Можна, звичайно, сперечатися, хто візьме пальму першості в
потоці щільної європейської міграції, чисельності пам'ятників архітектури,
створених майстрами-іноземцями. Бо пам’ятники як артефакти культури – найбільш
переконливе свідоцтво світових культурних зв’язків того часу. Свідоме присвоєння
чужого за умови національної творчої переробки запозиченого – процес для будьякої культури надзвичайно плідний, який її тільки збагачує. Наскільки у минулому
для Росії була важливою духовна спадщина Візантії, настільки для України –
спадщина Італії. Розвідки цілої плеяди дослідників (М.Варварцев, Дж.Віньолі,
К.Бацак) переконливо свідчать, що італійська культура служила одним із каналів
поширення інтелектуальних надбань і цінностей народів Південної Європи в
Україну. У дев’ятисотлітній історії земель сучасної України достатньо пригадати
численні імена італійських архітекторів, скульпторів, підприємців, інженерів,
співаків, акторів і все більш-менш стає зрозумілим [10, с.10-12]. Проте та культура,
що штучно позбавлена внутрішнього динамічного ядра – духу Відродження,
85
Шарипін А.
переживаючи його не зсередини, а зовні, і лише інтерпретуючи й експлікуючи мову
інших, змушена загрузнути в забутті «руського менталітету», кутаючись у
зовнішній шовк сучасних революційних технологій і тенденцій до глобалізації. І
саме «бритва Петрова», дозволимо собі таку метафору, яка обмежила безсистемне й
довільне використання поняття Ренесанс, унеможливила факт його існування на
Русі пізнього середньовіччя фактором відсутності власної національної античності
[18, с.204]. Отже дана стаття дає можливість дослідникам з історії української
філософії ознайомитись з інтелектуальною спадщиною маловідомого україноіталійського гуманіста XIV-XV ст., що повністю задовольняє зазначеним вище
«лезам Петрова». Мова йтиме про латинського граматика Альберто Альфієрі,
практично незнайомого вітчизняним філософським колам, і його унікальний
рукопис «Огдоада», написаний ним в Кафі (нині Феодосія, Крим) в 1421 році, що
нині зберігається в єдиному екземплярі в бібліотеці Мілана Ambrosiana.
Зважаючи на мізерність інформації, яка ставала істотною перешкодою для всіх
дослідників спадщини Альберто Альфієрі, все ж таки, поступово в деяких моментах
його життя і творчості вдалося розібратися. Отже, Альберто Альфієрі був
уродженцем містечка Албано, нині комуна Албано-Верчеллезе у Північній Італії
(регіон П'ємонт, провінція Верчеллі). Гуманіст свідчив про себе як про міланського
підданого. На основі недавніх досліджень, з впевненістю можна стверджувати, що
Альберто походив зі шляхетної сім'ї, і наприкінці XIV - початку XV ст. отримав
класичну освіту в Мілані, набувши досвіду викладача латинської граматики. На
даний час єдиним доказом перебування Альфієрі в Італії, крім запевнень самого
автора, залишається документ, датований 1408 роком, знайдений у державному
архіві Генуї. Це угода учителів граматики про розподіл викладацьких повноважень
між приватними літніми школами Генуї (Fassolo, Campi, Sampierdarena, Sestri) і
літніми резиденціями італійських сімей Доріа і Спінола. Власне, в документі
фігурують три імені: Альберто Альфієрі де Албано, Людовіко де Гуастіс і Якопо ді
Санто Сальваторе [24, с.3]. Аналіз причин переселення Альфієрі на територію
сучасної України, зокрема Криму, приводить до наступних висновків. У часи
викладацької діяльності міланського граматика монополією на керування школами
Генуї володів Collegium, так звана корпорація вчителів граматики, заснована в 1298
році. Уродженцеві не Генуї досить важко було домогтися в ньому рівноправного
членства, тому викладачі з інших міст і містечок Північної Італії, яким власне й був
Альфієрі, задовольнялися роботою за меншу зарплатню й в менш прибуткових
місцях. Згодом шляхи вчителів граматики, імена яких записані в угоді, розходяться.
Якщо, наприклад, до 1398 році Якопо ді Санто Сальваторе все ж таки набуває
повноправного членства у Collegium, то Альберто Альфієрі попадає під сферу
впливу італійського сімейства Адорно. А коли в 1418 році Людовіко Адорно був
обраний консулом Кафи, міланський учитель граматики, щоб виправити своє
матеріальне становище, разом зі своїм патроном іммігрував у південний Крим, на
той час - італійську колонію Gazarie області Gotie. Описуваний період – це не
легкий час для впливових сімей Генуї. Правління постійно переходить з рук в руки
– від французького маршала Бусіко до представників виробничих цехів. Згодом
багато впливових італійських сімей опинились в опозиції до нової управлінської
організації Генуї Дому, або Банку святого Георгія (Casa di San Giorgio) [4, с.486488]. Неспокійні часи викликали щільний міграційний потік переселення італійців в
86
Філософська спадщина Альберто Альфієрі
(до питання українського відродження XIV-XV ст.)
генуезькі колонії Криму. На кримську смугу довжиною в чотириста кілометрів
інвестуються сімейний кошт впливових італійських домів Spinula, Doria, Vivaldi,
Grimaldi, Fieschi, Centurioni, Grilli, Franchi, Marini, Salvaggi, на постійну роботу до
Криму переїжджають численні професіонали, у числі яких нотаріуси, учителі,
доктори, массарії (керуючі фінансами), судді, а також представники духівництва.
Щоб розібратися у філософському контексті кримського твору Альфієрі
«Огдоада», насамперед потрібно ознайомитись з гуманізмом Північної Італії і його
специфічними рисами. Це примушує нас звернутись до аналізу факторів, що
привели до появи ідей Ренесансу в Мілані й Генуї. Докладне дослідження цього
питання неминуче веде до діяльності аристократичного дому Вісконті. Ім'я Вісконті
в італійському середовищі тієї доби виявлялося номінальним й служило, перш за
все, символом нещадності, жорстокості і злочинів. При цьому дурна слава сім'ї аж
ніяк не заважала герцогові Джан Галеаццо Вісконті (1347-1402), одноособовому
правителеві Мілану, сприяти розвиткові архітектури й літератури, опікуватися
предметами мистецтва і книгами. Старовинна Чертоза ді Павія и величний
Міланський собор являють і понині яскраві приклади його меценатства. Освічений і
красномовний, потайливий і ввічливий, помірний у своїх особистих смаках і
безмежно честолюбний у смаках політичних, Джан Галеаццо, нікому не довіряючи
й ні на кого не покладаючись, входив в усі деталі державної діяльності і домагався
чималих успіхів [4, с.433]. Натомість державотворення вимагало жорстких заходів,
в яких доблесть (virtu) нарівні з розумом, доброчесністю й освіченістю мала цілком
конкретне застосування: централізація податків, налаштування чіткої вертикалі
влади, контроль над кореспонденцією, розвиток ремесел, боротьба з корупцією. В
1353 р. сповнений мріями про об'єднання розрізненої Італії під владою могутніх
Вісконті, у Мілан переселяється Петрарка, не звертаючи особливої уваги на
загальне обурення флорентійських друзів. Через жагучу любов до античної
культури й античної літератури великий гуманіст вже тоді відверто наполягав на
новому прочитанні творів Платона, Сенеки і Цицерона. Розбиваючи інвективами
«пастки порожніх словес», він пояснював своє переселення наступним чином. І
серед гарних живуть найгірші, а серед найгірших - гарні. Якщо уникати тиранії
одного, то неодмінно потрапиш під тиранію багатьох. Тоді як душа може бути
вільна або позбавлена волі лише з причин шляхетних і приємних. Зі слів самого
Петрарки, до тісних взаємин з домом Вісконті його спонукало не стільки їхнє
положення, скільки чесноти Джан Галеаццо й благоговіння винятково перед цими
якостями [15, с.307-308]. Міланському герцогові й «графові доблесті» (Conte di
Virtu) Джан Галеаццо, після смерті Бернабо Вісконті і його «співчуваючого друга»,
вдалося зібрати на той час пристойну бібліотеку, складену із зібрань книг його
дядька Бернабо й досить значної бібліотеки Петрарки, що дісталася йому після
захоплення Падуї [11, с.171-181]. Згодом це стало поштовхом до заснування в
Північній Італії повноцінного studium generalis, Павійського університету, у якому
фахівці з Південної Італії стали викладати право, медицину, астрономію, риторику й
античну літературу. Саме в бібліотеці Петрарки, відволікаючись від загальної теми
міркувань, вже у наш час було знайдено загальне культурне надбання всіх народів
Північного Причорномор'я. Це 164-сторінковий зошит Codex Cumanicus – латиноперсидсько-німецький торгівельний словник половецької культури, який зберігався
серед фоліантів Петрарки і в 1362 році був подарований Венеціанській республіці. В
87
Шарипін А.
унікальному рукописі початку XIV століття описувалося повсякденне життя й
побут населення, що жило і на території сучасної України – астрономічні терміни,
торгівля, письмо, уявлення про час, темперамент, п'ять почуттів; архітектура, одяг,
афоризми, фрази. Ця пам’ятка на той час не була чимось дивовижним, адже станом
справ народів Північного Причорномор’я в XIV-XV ст. переймались більшість
світських і духовних діячів Апеннінського півострову [12, с.271-275]: папська
резиденція в Авіньйоні підтримувала постійні зв’язки з представниками ханського
дому, а 63-літній Петрарка, у листах до свого друга архієпископа Гвідо Сетте,
свідчив про «нещодавні лихоліття Скіфії» навіть з узбережжя Венеціанської лагуни.
Крім меценатства тиранів Вісконті, повертаючись в межі нашої розвідки,
фактором формування ренесансу в Північній Італії виявилось також посилення
відцентрових тенденцій в інтелектуальних колах Візантії. В підсумку відтік
візантійських учених на Захід приводив до того, що вони ставали першими
вчителями гуманістів Італії. Тут варто відзначити викладацьку й перекладацьку
діяльність візантійського дипломата Мануїла Хрисолори. Цей вчений муж
eruditulissimus philosophus, паралельно з дипломатичною місією візантійського
імператора, над яким вже була занесена «турецька шабля», викладав наприкінці
XIV ст. гуманістам у Флоренції, Мілані й Павії. І «сонце опромінило занурену в
морок Італію», і «грецька мова перший раз за сімсот років стала вивчатися на
Заході». Якщо спробувати оцінити діяльність Хрисолори, щиро і відверто схвалену
італійськими учнями, то, безперечно, освітянство цього грецького філософа, учня
платоніка Гемістія Пліфона, разом з його гуманністю привело до того, що італійцям
була повернута пишність грецької літератури, через незнання якої їх раніше
огортала пітьма [13, с.309]. Найважливішим моментом для розвитку італійської
культури став переклад візантійським ерудитом із грецької мови на латину
«Республіки» Платона. Справа в тому, що під час активної діяльності Альберто
Альфієрі гуманістичні ідеї ставали винятковою прерогативою світських кіл
придворних, службовців, учителів, залишаючись абсолютно чужинними для
академічного середовища університетів. Натомість світська спрямованість
гуманізму у Флоренції й у Мілані зберігала свої тонкі, але істотні відмінності.
Наприклад, у Флоренції вважалося, що Платон, а за ним Цицерон й Сенека вчать,
що свобода людини й моральне правосуддя у світському житті можуть бути
реалізовані лише за республіканської форми державного устрою. Проте на
противагу флорентійцям інтелектуали Ломбардії були переконані, що свобода
людини тотожна її захищеності від безладдя й усіляких інтервенцій. Ще більш
специфічний характер гуманістичних ідей можна було виявити серед освічених
інтелектуалів Венеції й Генуї. Наприклад, економіка комуни Генуї, куди згодом і
перебрався наш автор, ґрунтувалася на свободах підприємницької діяльності. У
певному сенсі свобода залежала багато в чому від знання математичних азів
навігації, картографії й торгівлі. Знанням латини тут переймались винятково в
прикладних цілях, використовуючи її як засіб кореспонденції. Але відповідне
звернення до епістолярної спадщини еліти Генуї показує, що інтелектуальним
колам, зайнятим у торгівлі, були абсолютно не чужими гуманістичні ідеї. Генуезькі
підприємці жваво, хоча й досить прагматично, цікавилися античною спадщиною,
вивчаючи її історію й філософію, втілюючи моральні цінності минулого
безпосередньо у практичній діяльності [24, с.10-12]. За такої інтелектуальної
88
Філософська спадщина Альберто Альфієрі
(до питання українського відродження XIV-XV ст.)
боротьби переклад і правильне тлумачення спадщини Платона, в остаточному
підсумку, виявлявся істотною деталлю, що відповідно визначала стратегію першості
серед італійських комун. Філософські розміркування про справедливу форму
правління в італійській культурі в XIV-XV ст. задавали моду на певну парадигму чи
стиль мислення. Віддаючи належне новій гуманістичній моді, освіченій людині
необхідно було знайти філософське пояснення зв'язку між правосуддям і свободою
людини, справедливістю й порятунком душі. В цьому витонченому
інтелектуальному суперництві й дипломатичних маневрах флорентійського,
міланського і навіть генуезького humanitas й формувався світогляд Альберто
Альфієрі. У його час першорядною проблемою нового типу мислення в умовах
роздробленої Італії, виявилась відповідь на одне загальне і істотне для всіх питання:
хто ж гідний правосуддя й порятунку душі? Чи то цехова комуна незалежної
Флорентійської республіки, чи все ж таки одноособові «тирани» Північної Італії?
Культурне оточення, у якому створювалася «Огдоада», відкриває нам ще більш
заплутаний і неоднозначний світ гуманістичних цінностей Альфієрі. Так при
схожих сюжетах і цілях написання своїм рішенням «Огдоада» виявляє себе досить
відособлено від «Божественної комедії» Данте Аліг’єрі. Якісно інший інтерес у
«потойбічних видіннях і ходіннях» спостерігаєт ься у граматика до внутрішнього
життя людини, порівняно з витонченими вигадництвами того ж Петрарки (маються
на увазі сюжетні паралелі з героїчною поемою «Африка»). Поза жодним сумнівом,
певні співзвуччя в ренесансних діалогах «Огдоади» окрім спадщини Данте й
Петрарки, відчуваються і з творами інших гуманістів, до числа яких можна внести
етико-політичні діалоги Маттео Пальм’єрі «Про цивільне життя», вступ Уберто
Дечембріо до перекладу «Республіки» Платона. Але саме відсутність попиту на
«Огдоаду» в італійському середовищі (рукопис не тиражувався в багаторазові
копії), профетична спрямованість діалогів, викладених граматично неправильною і
подекуди спрощеною латиною, навіть наявність незрозумілих термінів – все ці риси
змушують нас сумніватися в її первинному призначенні для італійців. Тобто
«Огдоада» Альфієрі не схожа на освітянське повчання «спадкоємцям Рима» на
Апеннінському півострові. Антоніо Черуті, який вперше в 1885 р. опублікував
єдиний рукопис «Огдоади», знайшов її в рукописному збірнику, зіставленому з
різних рукописів. Серед суміжних до неї книг опинилася «Риторика для Гереннія»
Псевдо-Цицерона, «Про обов'язки» Цицерона, «Про військову справу» Леонардо
Бруні і «Югуртинська війна» римського історика Саллюста. Таким чином,
безцінний для історії української філософії рукопис опинився серед рукописів, лише
призначених для аудиторної роботи студентів з латинських студій [24, с.45]. У
виявлених невідповідностях нам частково допомагає розібратися сам автор. Зі
сторінок власної «Огдоади» Альфієрі самовіддано заявляє, що написав цю роботу
не сподіваючись на будь-яку користь, а щоб звеличити вищі чесноти й знесилити
вади, і стати корисним для майбутніх поколінь. Автор додає, що невже навіть
живучи «життям напівдикого скіфа», не можна вести діалог видатних італійців? [24,
с.55] Отже більш очевидним стає припущення, що профетична філософія
міланського граматика завдяки власній лінії міркувань – про гідність, освіту,
моральність, правосуддя, порятунок душі, – звернена до іншого суспільства, цілком
ймовірно, до населення італійських колоній Криму. Освітянські цілі, котрі
переслідує Альфієрі, все ж таки по деяких моментах схожі на просвітництво
89
Шарипін А.
Петрарки: спрямовання на виховання гідних громадян (civitas) в урбаністичному
просторі латинян, але чужинному для самих латинян. Слід додати, що в XIV-XV ст.
італійська колонія Кафа, відповідно, являла собою унікальну міську спільноту
італійців, вірменів, греків, євреїв, кипчаків та інших етнічних громад, які
намагались жили за єдиним принципом civitas і прагнули підтримувати
паритетність і компліментарність у взаєминах з pax tartarica, що їх оточував [7,
с.146-150]. Екзистенціальне переживання від втрати колишньої італійської величі в
діалогах «Огдоади» повільно переростає у віру в цивілізований й безпечний
притулок для всіх вигнанців, вкладену у вуста одного з персонажів, старого дожа
Адорно Антоніотто. Таким місцем дійсно на той час могли бути генуезькі колонії
Криму. Це та сама Riperia marina Gotie, де ніхто не питає, так би мовити, як тебе
звуть, і міста якої Caffa (нині Феодосія), Soldaia (Судак), Cimbalo (Балаклава),
Vospro (Керч) і навіть дрібні консульства в Ялті, Гурзуфі, Партеніті, Алушті
знаходяться під божественним патронатом св. Георгія. Можливо, з причини цієї, на
перший погляд непомітної похибки, дослідники творчості Альберто Альфієрі й нині
розходяться в оцінці етичних й освітянських установок міланського гуманіста, і
навіть в значенні його спадщини для всієї культури італійського Відродження.
З боку західноєвропейської філософської традиції унікальний пам'ятник
італійської і української культур виявляється малоцікавим. Це характерне тавро
призвело й до тривалих часових перерв у його дослідженні. Як вже раніш було
зазначено, Антоніо Черуті знайшов рукопис й опублікував його в 1885 році (в тому
ж році А.Н.Веселовський зробив нотатку про нього на російській мові), Джузеппе
Оресті аналізував спадщину Альфієрі в 1960 році, Джованні Понте – в 1997. В наш
час професор філадельфійського університету мистецтв Карла Вайнберг разом з
професором Пенсільванського університету Енн Маттер протягом трьох років
(2008-2011) детально досліджували рукопис і згодом переклали його текст з латини
на англійську. Проте, незважаючи на титанічні зусилля поколінь дослідників,
спадщина міланського граматика наполегливо відмовлявся включатись в
загальновизнану програму європейського ренесансу. В підсумку, Альфієрі
затаврували як непослідовного мораліста, що шукав лише прихильності з боку
впливових італійських сімей. Художній стиль «Огдоади» був розцінений як
суперечливий, з наявністю повторень, ідеї твору в значній мірі визнані лише
ремінісценціями античної філософії і літератури. На думку американських
дослідників, логіка гуманістичних міркувань автора про мораль, правосуддя та
гідність виглядає в значній мірі неприродною й непереконливою. Діалоги,
спрямовані на освітянство, рідко ведуться в дискурсивній і помірній формі, це
робить їх звучання в меншій мірі відвертим [24, с.41-42]. Проте якщо на мить
зупинитись і торкнутися, власне, теми самого Ренесансу, то навіть погляди
найкращих умів XIX-XXI століть на сутність Відродження, починаючи з робіт Жуля
Мішле і Якоба Буркхардта, виявляться несумісними доктринами, які навіть не
припускають компромісу. Коли ренесансні доктрини ставляться в межі схожої
вартості, вони тим самим взаємно знецінюються, а їх девальвація неухильно зростає
з появою нових доктрин [21, с.8-10]. При цьому, лише один єдиний факт не здатний
викликати сумніву. Мати більш-менш достовірне уявлення про зазначений період
могла тільки та людина, яка в той час дійсно жила. Перед нами саме така
особистість – граматик
латини Альберто Альфієрі, яка стала новою
90
Філософська спадщина Альберто Альфієрі
(до питання українського відродження XIV-XV ст.)
індивідуальністю, створеною добою Відродження, але котра з певних обставин
стала чомусь «інакомислячою» для рідної італійській культурі. Виходячи з цього,
дослідники зовсім не враховують факт того, що діалоги створюючись на взірець
античної спадщини, були написані автором не в Італії і, цілком ймовірно, не для
Італії. І навіть кінцева елегія «Огдоади», в якій автор журливою промовою надсилає
рукопис своєму братові для прочитання й виправлення «недосконалої латини», не
переконує нас в іншому. Бо відомостей про брата Альфієрі і його життя не
збереглося.
Після зрадницьких смертей багатьох членів дому Вісконті, особливо
позашлюбного сина герцога Мілану Габріеле Марії Вісконті, що став героєм
діалогів Альфієрі, віра автора в сильну об'єднану Італію, на нашу думку, була
остаточно втрачена. Сповнений почуттям ностальгії, гуманіст дарував власний твір
вже іншій культурі, що тільки зароджувалася в крос-культурному діалозі латинян з
безліччю етносів, територіально сплавленій на зламі XIV-XV ст. із культурою
сучасної території України. На час, коли рукопис був завершений і присвячений
консулові Кафи Якопо Адорно, Альфієрі вже жив в італійській колонії, за
попередніми підрахунками, близько тринадцяти років [24, с.25]. Отже свідоме
нехтування територіальним контекстом культурних трансмісій в межах сучасної
України, що вплинули на світосприйняття автора, констатує передчасність будьяких висновків. Аналіз профетичного послання Огдоади – адже автор більшість
своїх діалогів супроводжує пророцтвами, – відкриває дослідникам унікальну
можливість доторкнутися до інтелектуальної традиції Криму і Подніпров’я початку
XV століття. Поза жодним сумнівом цей твір стає важливою ланкою й історії
української філософії в силу загальновідомих обривчастих відомостей про те, що
наприкінці XV ст. у Києві вже діяла «школа підвищеного типу», заснована
генуезькими біженцями з спустошеної турками Кафи. І як виявляється надалі,
багато хто з біженців вихрещувались і заради заняття наукою приймали сан
священика [22, с.28-29]. Ці факти змушують не тільки нас, але навіть і майбутні
плеяди науковців, з усією старанністю і обережністю здійснювати наукові розвідки,
нехай невеликої, проте вагомої філософської спадщини міланського граматика
Альберто Альфієрі. Тим більше, що подібних прецедентів у філософській традиції
України ще не було.
Доба XIV століття – це час зіткнення аристотелізму й платонізму у лоні
астрології. Отже світ «вільної» астрології виявлявся не менш продуктивним, ніж
світ філософії. Поступово, завдяки східній перипатетиці, астрологія досягла навіть
рангу універсальної науки, створивши відповідно «систему координат», якої
насправді ніколи не існувало в справжніх творах Аристотеля. Потрібний
астрологові універсум не був всесвітом Аристотеля, а представляв складний всесвіт
арабських перипатетиків, в якому елементи астрономії, природної й астральної
теології, розсіяні по книзі D Метафізики, вже були перероблені й переосмислені в
теоретичних конструкціях відмінних від первинного змісту, а саме в рамках
неоплатонічного еманаціонізму [6, с.218-219]. Це хитромудра і часом туманна
суміш різноманітних елементів античної думки, сприйнятих гуманістами через
греків, арабів і сірійців: метафізика пізнього неоплатонізму і числова містика
піфагорійців, логіка і психологія перипатетиків, медичні вчення Гіппократа і
Галена, космографія Птоломея і геометрія Евкліда. В цій універсальній системі,
91
Шарипін А.
покликаній здійняти заволоки з усіх таємниць буття, італійські інтелектуали з
самого початку боролися за культурну спадщину, але не на своєму полі і навіть не
своєю зброєю – Платона їм подарували греки, Аристотеля – сірійці і араби, а
астрологію – ті ж самі греки і єгиптяни з невід'ємним від неї корпусом герметичних
текстів.
Відправну
гносеологічну
роль
в
астрологічному
зіткненні
трансформованого платонізму й аристотелізму відігравало поняття «впливу»,
спричиненого fluxus – стіканням ефірного світла зірок в душі людей. Поняття
«впливу» забезпечувало «необхідний зв'язок» вищого й підмісячного світів
Аристотеля. Набуваючи досконалого стану цей зв'язок світів, в якому всесвіт
«одухотворений», а зірки «живі», мав викликати проявлення типу нової людини
humanitas – людини шляхетної, шляхетність якої не успадковувалась по крові або
завдяки ремеслу. Ще для Данте, цей новий аристократ ставав втіленням «людини
світла», котра є «домірною» зіркам, підпорядкована їх могутності і перебуває під їх
владою, а влада ця на неї поширюється за допомогою «стікаючого світла сфер».
«Домірність зіркам» визначається найціннішою й найтоншою частиною душі –
розумом, тому що завдяки йому душа настільки ушляхетнена й очищена від будьякої матерії, що божественне світло сіяє в ній [5, с.169]. Чесноти людини, її
комплекція і навіть породжувана сила пояснюються через «вплив» зірок. Потойбічні
мандри душі й психогенез індивідуальної долі, затиснені у щільне протистояння
платонічного метемпсихозу греків і перипатетичної версії зіркового впливу арабів; і
навіть дантівське бачення шляхетної мудрості, що вислизає з-під влади зірок – все
це становить той єдиний гносеологічний контекст, на якому зрощувався творчий
феномен Альберто Альфієрі. Отже, під час написання «Огдоади» міланський
граматик звалив на себе досить складне завдання. Як прихильник монархічної
політики держави Альфієрі вважав своїм обов’язком за будь-яких умов врятувати
хоча б одну душу тиранів Вісконті, і в моральній пораді правителям показати їм
шлях сходження на небо. Натомість за Платоном, шлях тиранам на небо
замовлений, і розмістити сім’ю Вісконті в структурі античного космосу, виходячи з
однієї тільки логіки міркувань, виявилося зовсім не просто.
За сюжетом «Огдоади», душі шляхетних італійських сімей Вісконті й Адорно
перетинаються в загадковому місці, і в плині спонтанних діалогів вбивають час,
чекаючи сходження на небо. Серед душ зустрічаємо міланського герцога Джан
Галеаццо в оточенні його близьких та друзів: позашлюбного сина Габріеле Марія,
дядька Бернабо, дружини Катерини, коханки і матері Габріеле Марія Ан’єзе
Мантегацца й старого генуезького дожа Адорно Антоніотто. Місце їх зустрічі
Альфієрі до кінця не визначає, натомість з чистилищем Данте місце
контекстуальної подібності не виявляє. Це спочинок, зупинка заблукалих душ на
шляху сходження до вищих сфер Чумацького шляху. Структура сюжету
окреслюється чіткіше, якщо звернути увагу на деякі авторські запозичення із текстів
Платона, Цицерона, Макробія. Автор під час розмови про потойбічне життя у
вступній промові «Огдоади», після присвяти Якопо Адорно, не просто так згадує
імена цих філософів. Тут дещо інший випадок, ніж зі згадуванням того ж Валерія
Максима, де автор демонструє лише власну ерудицію [24, с.51-55]. Справа в тому,
що сюжет «Огдоади» Альфієрі будував на взірець «Міфу про потойбічні
покарання» з десятої книги платонівської «Республіки», в основі якого розповідь
про Ера, сина Вірменія, родом з Памфілії, котрий був вбитий на війні, але ожив
92
Філософська спадщина Альберто Альфієрі
(до питання українського відродження XIV-XV ст.)
через дванадцять днів на багатті під час поховання й розповів, що саме бачив у
потойбічному світі. У трохи модифікованому вигляді цей міф можна виявити в
шостій книзі «Про державу» Цицерона, який згідно контексту має іншу назву – Сон
Сципіона [23, с.83]. В пошуках втраченої «величі Риму» до героя Сципіона
звертався і Петрарка, зробивши його головним персонажем у власній, нажаль, так і
не закінченій поемі «Африка». Переможець Ганнібала Сципіон для багатьох
італійських гуманістів набував взірцевого втілення humanitas – молодий герой, не
скомпрометований в братовбивчих смутах, відважний, смиренний, освічений,
маючий добрий смак, тобто бездоганний за всіма показниками. Ця прописна
героїчна доброчесність Сципіона надавала будь-якому гуманісту максимальні
можливості для творчої самореалізації. І Альфієрі, відповідно, не став
виключенням: саме з видінь Сцепіона граматик запозичив сюжетну лінію зустрічі у
потойбічному світі сина Габріеле Марія зі своїм батьком Джан Галеаццо.
Посібником з неоплатонічного вчення про окрему душу, з правил використання
міфу в ході філософських міркувань, навіть з ієрархії людських чеснот, для
Альберто Альфієрі став загальновідомий «Коментар на Сон Сципіона» Амбросія
Феодосія Макробія. В зазначений час коментар Макробія на «Сон Сципіона»
вважався енциклопедією «язичницького знання» [15]. Прямі запозичення цитат із
вище зазначених текстів свідчать про безпосереднє знайомство Альфієрі із
грецькою мовою й культурою. Спробуємо з’ясувати, чому все ж таки вибір припав
на Цицерона й Макробія?
Згадаємо, що міланський вчитель наполегливо шукає шлях тиранам на небо.
Трансформуючи міф Платона, Цицерон завдяки своєму героєві Сципіону, якому
набагато пізніше симпатизували італійські гуманісти, відкрив доступ до зірок
Чумацького шляху душам людей із заслугами перед батьківщиною – державним
діячам, полководцям, а також музикантам і співакам. Але за умови, що вони
дотримувалися справедливості й виконали обов’язок перед вітчизною, адже будьякі насолоди й пристрасті ображали права богів і людей – душі таких людей,
покинувши тіла після смерті, вимушені були носитись навколо Землі, не маючи сил
повернутися на небо [23, c.83-88]. Макробій власним коментарем підкреслив, що
душі, перебуваючи на нерухомій сфері зірок Апланес, знають про своє божественне
походження. За власним бажанням вселитися в тіло, вони проходять всі планетарні
сфери здобуваючи здатності і якості. У сходженні душ до Землі до найтоншої
ефірної матерії начіпляються байдужість Сатурна, запальність Марса, люб'язність
Венери, жага до збагачення Меркурія, жага до можновладства Юпітера; ці якості
розгублюють душу, перетворюють її у мікрокосмос, неспроможний вживати власні
сили й властиві їй здатності. Коли душі зісковзують униз до тіл Землі, з космічних
сфер на них нашаровуються «покривала» або «одяг», через які вони стають набагато
гіршими. При цьому душа вмирає рівно стільки разів, скільки сфер вона проходить
[8, с.435-436]. Душа, одягнена в тілесні «покривала», стає мікрокосмосом. Після
життя на Землі необтяжені пороком і не забувши свого небесного походження душі
можуть повернутися на небо – відтоді не людина уподібнюється макрокосмосу, а
космос може стати макролюдиною.
Відкриваючи шлях власному розуму в переплетенні божественних умів
гностичного космосу душа людини може звільнитися від влади долі, скинути
чужинні «нарості» і піднестися до рівня пізнаваних розумом богів. З'являється
93
Шарипін А.
зовсім нова ідея людської свободи, яка набуде якісно своєрідного звучання у
покривалах ренесансного антропоцентризму, звучання відмінного від відчуття світу
за часів античності. Заради досягнення такої свободи потрібно відкрити
божественний розум в душі, а при житті це допомагають очищувальні чесноти. За
Макробієм, однією з таких чеснот є справедливість: жити по справедливості, тобто
прагнути зберегти кожному те, що йому належить, не ігноруючи при цьому занять
простими людськими справами заради набуття щиросердості, злагоди, людяності,
відданості, благочестя, дружби. Звертаючись до досліджень з історії правління
міланських тиранів [3, с.12-16], доходимо висновку, що саме справедливість як
очищувальна чеснота і виявилась тією здатністю душі, що завжди сторонилась
правлячого аристократичного дому Вісконті. Виявляючись практично зайвою, вона
ніколи не очікувалася ані від них, ані проявлялася у простого люду до них. Отже
однієї віри міланського граматика в безсмертя душі й простій упевненості в
можливості врятувати заблудні душі «тиранів» Вісконті виявлялося не достатньо.
Відповідно до стрункої гармонії античного космосу дане завдання виявлялося
практично нездійсненним. Альфієрі просто змушений був шукати для «суворої й
кровожерливої династії» обхідні шляхи сходження в області Чумацького шляху, що
він, власне, й зробив.
За міфічною розповіддю Платона про Ера, деспоти й тирани повинні були б
попадати в Тартар [19, с.487]. Саме тут розташування зірок, можна сказати,
поставилося прихильно до вчителя латини – волею долі він опинився саме на
такому краю світу, у незвичайному місті напівміфічної країни pax tartarica, де
власне й могли загубитися душі тиранів Вісконті, в нудьзі очікуючи сходження до
зірок Чумацького шляху. Якщо Татарія – це Пекло, то Кафа – поза сумнівом, є
брамою у Пекло [14, с.118]. Цей цікавий вираз про Кафу перфекта д'Асколі, що
бував у кримському місті в 1634 році, позбавлений всякої двозначності. За часів
Альфієрі місто Кафа – «гавань світу» - продовжувала бути найбільшим терміналом
в Криму й на Чорному морі. Цей великий центр работоргівлі, у якому сходилися
північні відгалуження Великого Шовкового шляху, набув в XIV-XV ст. такої ж ваги
для східної торгівлі, як і Генуя – для західної. І саме в цій напівзабутій колонії,
велетенському місті (приблизно 70 тис. нас.) на краю Пекла, Альберто Альфієрі
вперше мав нагоду познайомитись із корпусом гностичних й герметичних текстів, і
все ж таки віднайшов лазівку в непохитній і стрункій будові античного космосу, що
веде прямо на небо. Зараз про цей момент з певністю можна казати, виходячи з
факту широкого розповсюдження в інтелектуальних колах Північного
Причорномор’я на зламі XIV-XV століть рукописних збірок так званої «Теології
Аристотеля», чи «Філософії Обраних», іноді «Книги Перлин» [2, с.14-37]. Мова
йдеться про унікальну переробку східними перипатетиками плотінівських
«Еннеад», що належить до тієї вульгарно-синкретичної течії пізньої елліністичної
філософії, з якої вийшли ті ж герметичні трактати Поймандра, і залишки якої, у
світобаченні так званих сабіїв, пережили перше тисячоліття від Р.Х. Надалі
первісний стовбур традиції згадуваного пам’ятника розщепився на два вторинні
розгалуження: персидську рукописну традицію, пов’язану з розповсюдженням
шиїтської течії ісмаїлітів, і у подальшому – мутазилітів, і єврейську рукописну
традицію з її тяжінням до неоплатонічного об’єднання ідей Старого Завіту з
мудрістю Аристотеля. У протистоянні перипатетичним тенденціям схоластів, надалі
94
Філософська спадщина Альберто Альфієрі
(до питання українського відродження XIV-XV ст.)
еклектизм «Теології Аристотеля» виявився для платоніків-гуманістів дуже
своєчасною знахідкою. До того ж, факт знайомства Альфієрі із цими текстами саме
в інтелектуальних колах італійських колоній Криму, представлених потужними
вірменськими, єврейськими й грецькими громадами, не викликає сумніву й в
американських дослідників. Варто лише в підтвердження цього додати, що перший
латинський переклад корпуса герметичних текстів в Європі був зроблений Марсіліо
Фічіно у 1471 році (De potestate et sapientia Dei), на півстоліття пізніше за «Огдоади»
Альберто Альфієрі. Отже, під впливом корпусів текстів східних перипатетиків,
поширених під час життя міланського граматика в Кафі, Альфієрі створенням
власної релігійної філософії дістався ідеї Огдоади.
На противагу платонічному генезису долі, де справедливість первинно
визначена як чеснота, міланський граматик обирає занадто складну гностичну
модель космосу східних перипатетиків, явленому як сплетення божественних
розумів, в якому відправною точкою при сходженні душі до неба є наявність
розуму, а не здобуття чеснот. Порятунок можливий для всіх, лише потрібно
слідувати за розумом. Бо чуттєва людина є тільки відображенням розумної людини,
а відокремлення душі від розуму стає для неї загибеллю [2, с.93-101]. За текстами
античних гностиків, Огдоада являє собою восьме небо, тобто певну ефірну область,
що відрізняється від того ж сьомого неба (гебдомади) тим, що перебуває за межами
чуттєво сприйманого світу. В цьому сенсі висловлювання «на сьомому небі від
щастя» й «на восьмому небі від щастя» семантично не є тотожними. Якщо огдоада
невимовна – там лише можна почути певні сили, існуючі за цією областю, то
гебдомаду можна висловити: адже глава гебдомади говорив з Мойсеєм. Виходячи з
зазначених міркувань, вибір автором небесного рівня Огдоади аж ніяк не
випадковий. Огдоада – це «трон архонта», де душа творця (син) керує невидимим
Богом, саме тут перебуває так довго вишукувана справедливість і її дочка
утихомиреність. За гностичним вченням валентиніан, це місце і стає для людських
душ місцем порятунку [1, с.23,167]. Залишається зрозуміти, як відкрити шлях до
порятунку в Огдоаді душам шляхетного, але, нажаль, знедоленого дому Вісконті?
Відповідно до тексту «Поймандра» Гермеса Трисмегіста, при сходженні до бога
душа повинна пройти через всі планетні сфери й повернути кожній із семи планет
гріхи й пристрасті, у які вона одягнулася, як в «покривала» під час зісковзування до
Землі. Вже в «оголеному стані» душа може досягти Огдоади, увійти в Бога, стати
Богом і завершити гностичне сходження. Повертаючись до сюжетної лінії
латинських діалогів Альберто Альфієрі, звернемо увагу, що виконання місії
сходження до Огдоади напівсвідомо автор покладає лише на одну, щонайменше,
невинну душу сім’ї Вісконті – бастарда Габріеле Марія, по-звірячому вбитого
позашлюбного сина Джана Галеаццо. Важко зрозуміти, чому вибір припав саме на
бастарда. Габріеле Марія був страчений з незрозумілих причин у Генуї в 1408 році.
Альфієрі був під час цієї страти в Генуї, про що свідчить договір між учителями
граматики, датований тим же роком. У тексті профетичних діалогів автор постійно
плутається у прогнозованих для Мілану й Генуї подіях після цієї нещасливої дати.
Саме це дає нам привід стверджувати, що Альфієрі перебрався в далекі італійські
колонії Криму приблизно у той же рік, злощасний 1408. Включення персонажа
Габріеле Марія в контекст кожного з діалогів, навіть особливий драматизм, який
автор вкладає у вуста батька при зустрічі з душею загиблого сина, а також ряд
95
Шарипін А.
інших моментів – все це видає особливу симпатію Альфієрі до молодого і
невиправдано померлого бастарда. Схоже це внутрішня драма несправедливості й
краху надій самого автора, яку він згодом виносить у досить незвичайне для
розуміння західних дослідників поняття гідності. Для вчителя граматики воно
синонімічно із самопожертвою, зреченням і витривалістю [24, с.55]. Отже, щоб
показати сім'ї Вісконті шлях до справедливості, до Огдоади, бастард Габріеле Марія
повинен пройти вісім планетарних сфер. Вісім небес піднесення й, відповідно, вісім
діалогів. Звертаючись до есхатологічної частини найдавнішого трактату
герметичного корпусу «Поймандр», вичитуємо. 25) І таким чином, частина людини,
що залишилася, спрямовується нагору проходячи через всі сфери, і в першій
залишає здатність збільшуватися і зменшуватися, у другий – можливість творити
зло і обман, відтепер знесилені, в третій – ілюзорну хтивість, відтепер знесилену,
четвертій – виявлення влади, що позбавилась самовпевненості, п'ятій – нечестиву
зухвалість і гордовиту нахабність, шостій – дурні справи багатства, відтепер
знесилені, і в сьомій - неправду, що розставляє тенета [9, с.23]. У відсутності
детального перекладу тексту російською або українською мовою, важко визначити,
як ці сфери очищення душі бастарда функціонально розподілені між учасниками
діалогів – Джан Галеаццо, Бернабо, Катериною Вісконті, Ан’єзе Мантегацца й
Адорно Антоніотто. За текстом «Огдоади», в плині поступової зміни учасників
діалогів, зриваються й ті «покривала», про які розмовляють душі, намагаючись
очиститись від них заради вознесіння. Це теми батьківської любові й любові до
розкоші, каяття й жорстокості, материнської турботи, самогубства, марнославства й
віроломства, мужності й правосуддя, зрадництва, рабства. У самовідданій спробі
принести цивілізацію «варварським народам» й утішити переселенців класичною
освітою профетична філософія Альберто Альфієрі практично в більшості діалогів
звертається до пророцтв на майбутнє, приголомшливих розмислів про важке й
суворе майбутнє Італії, Візантії й Кафи. Чекає на сходження «людини домірної
зіркам» humanitas, яка зможе об’єднати всіх. Але багатьом з пророцтв так і не
судилося здійснитися.
Діалоги міланського граматика залишають відкритим фінал, примушуючи
повертатися до них ще раз в надії на краще осмислення своєрідного задуму
«Огдоади». Звідси і наше дослідження, обмежене рамками статті, покликане лише
привернути увагу філологів, філософів, культурологів до унікальної спільної
спадщини італійської й української культур. Творчість Альфієрі – це впевнений
крок до відкриття невідомого українського відродження, в процесі якого точки
відліку для Росії і України всупереч «бритві Петрова» стають не рівноцінними. Бо
зблизити культуру Північно-Східної Русі й Італії виявилося дуже складним
завданням ще в часи Ферраро-Флорентійського собору (1439), коли це намагався
зробити за допомогою унії вчений друг Мануїла Хрисолори, останній митрополит
Київський і всієї Русі Ісидор. Захопленість одних й іронія інших через два роки в
Москві обернулися для Ісидора ув’язненням. Тому для Росії Ренесанс – «невдалий»,
«уповільнений», «схований», «розпливчастий». За влучним виразом М.Петрова,
важко підвести до ікони або фрески, дати в руки книгу або рукопис, показати
архітектурну споруду й сказати – от це нехай єдиний, але істинно ренесансний
вітчизняний витвір [18, с.193]. Як бачимо із творчості вчителя Альфієрі, для
української традиції це не «дух, що носиться повітрям», а нехай заплутана й
96
Філософська спадщина Альберто Альфієрі
(до питання українського відродження XIV-XV ст.)
багатоскладна, але реальність. Навіть якщо вважати це винятком, то, як відомо,
виняток підтверджує правило. Протягом століть італійська і українська культури
виявляли світові своєрідний симбіоз, завдяки цьому погляди інтелектуальних кіл
північно-східних сусідів тривалий час були спрямовані до земель сучасної України,
адже саме тут можна було почути нові ідеї і віяння. Отже, зараз можна впевнено
говорити не тільки про культурну трансмісію гуманістичних ідей, але й про їх
унікальне відтворення в українській інтелектуальній традиції. Але заради цього
потрібно прийняти і її рівноправні невід'ємні складові: не тільки італійську
культуру, про яку йшла мова, але й вірменську, єврейську, половецьку і багато
інших. Це вже справа наступного покоління дослідників, а що до прищеплення
ренесансної культури в Україні й Росії XIV-XV століть – поки що один бал на нашу
користь.
Список літератури
1. Афонасин Е.В. Античный гностицизм. Фрагменты и свидетельства. – СПб., 2002. – 368 с.
2. Борисов А.Я. Материалы и исследования по истории неоплатонизма на Средневековом востоке
// Православный палестинский сборник. Вып. 99 (36), - СПб., 2002. – 257 с.
3. Буркхардт Я. Культура Возрождения в Италии. – М.: Юристъ, 1996. – 591 с.
4. Гуковский М.А. Итальянское Возрождение. 2-е изд. – Л., 1990. -624 с.
5. Данте Алигьери Малые произведения. – М.: Наука, 1968. – 652 с.
6. Де Либера А. Средневековое мышление. – М.: Праксис, 2004. – 368 с.
7. Еманов А.Г. Неизданные лапидарные памятники генуэзских поселений Крыма (XIV-XV вв.) //
Вопросы эпиграфики. Выпуск 1. – М.: РФСОН. – 248 с.
8. Йонас Г. Религия гнозиса // Гермес Трисмегист и герметическая традиция Востока и Запада. К.: Ирис; М.: Алетейа, 1998. - 623 с.
9. Знание за пределами науки. Мистицизм, герметизм, астрология, алхимия, магия в интеллект,
традициях I - XIV вв. - М.: Республика, 1996. - 445 с.
10. Італійці та італійська культура в Україні. – К., 2004
11. Ковалёва М.В. Синьория Висконти в Милане // Вестник Орловского университета, №3 (7),
июль-сентябрь, 2009
12. Крамаровский М.Г. Человек средневековой улицы. Золотая Орда. Византия. Италия. – Спб.:
Евразия, 2012. – 496 с.
13. Кущ Т.В. Византийский ученый Мануил Хрисолора в письмах своих современников //
Античная древность и средние века. – Екатеринбург: Уральский университет, 1999. – Вып. 30
14. Литвинов В.М. Ренесансний гуманізм в Україні. — К., 2000. – 472 с.
15. Макробий Комментарий на "Сон Сципиона" Перев. с лат. М.С.Петровой // Commentarii de
Historia (Исторические записки): ВГУ, 2001. - Вып. 5
16. Описание Черного моря и Татарии составил доминиканец Д’Асколи // ЗООД. Том 24. – Одесса,
1912
17. Петрарка Ф. Сочинения философские и полемические. — М.: РОССПЭН, 1998. - 477 с.
18. Петров М.Т. Проблема Возрождения в советской науке. – Л.: Наука, 1989
19. Платон Сочинения в 4-х томах. Т.3. Ч. 1. – СПб.: Изд. Олега Абышко, 2007. -752 с.
20. Россия и Италия. Сборник исторических материалов…Т.2., вып.1. – СПб., 1908. – 685 с.
21. Степанов А. Искусство эпохи Возрождения. Италия. XIV-XV века – СПб.: Азбука-классика,
2003. – 504 с.
22. Хижняк З.И. Киево-Могилянская академия. – К.: Вища школа, 1988. – 268 с.
23. Цицерон Диалоги. О государстве. О законах – М.: Наука, 1966. – 225 с.
24. Education, Civic Virtue, and Colonialism in Fifteenth-Century Italy: The Ogdoas of Alberto Alfieri.
Edited by Carla P. Weinberg (University of the Arts) and E. Ann Matter (University of Pennsylvania).
2011. - 194 p
25. L'Ogdoas di Alberto Alfieri. Episodii di storia genovese nei primordii del secolo XV, pubbl. dal dott.
Antonio Cerruti. Genova. 1886 (оттиск из Atti della società ligure di storia patria, Ser. II, v. XVII)
97
Шарипін А.
Шарыпин А. Философское наследие Альберто Альфиери: к вопросу об украинском
Возрождении XIV-XV вв. // Ученые записки Таврического национального университета им. В.И.
Вернадского. Серия: Философия. Культурология. Политология. Социология. – 2014. – Т.27 (66). –
№ 1-2. – С. 84–98.
Статья предлагает вернуться к проблеме украинского ренессанса через творчество малоизвестного
отечественному исследователю итальянского гуманиста рубежа XIV-XV веков Альберто
Альфиери, написавшего в Крыму серию философских диалогов «Огдоада». Исследуемое
интеллектуальное явление чрезвычайно важно для истории всей украинской философии и
представляет новый шаг в сторону ее углубленного изучения.
Ключевые слова: украинское возрождение, Огдоада, Альберто Альфиери, профетизм,
гностическая философия, неоплатонизм.
Sharypin A. Alberto Alfiyeri's philosophical heritage: to a question on the Ukrainian Renaissance of
XIV-XV centuries // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy.
Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 84–98.
The article suggests returning to a problem of the Ukrainian Renaissance through the work of the Italian
humanist of XIV-XV centuries Alberto Alfieri, who remains unknown to the most Ukrainian researchers
till this moment. For a cultural history of Ukraine the intellectual legacy of Italy is significant as much, as
Byzantium spiritual legacy for Russia. For the first time Italian culture faced the Arabian and Jewish
peripatetic on the Northern Black Sea Coast. According to interlacing Italian humanism with intellectual
cultures of Tatars, Jews, Armenians, Kipchaks, etc. antique philosophy acquired the unique sounding in
Ogdoas – Alberto Alfieri’s philosophical and prophetic dialogues. Treatments of Plato and Cicero, general
for all European culture questions of justice and requital, appearance of new type of the human
“humanitas” – all these problems are solved in Ogdoas by mystic gnosis of East Neo-Platonism. Precisely
this fact reveals Alfieri’s work representing a new landmark in the research of the history of Ukrainian
philosophy.
Key words: Ukrainian Renaissance, philosophy, Ogdoada, Alberto Alfiyeri, prophetism, Gnosticism,
gnosis, Neo-Platonism
98
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 99–104.
УДК: 130.2:141.7:159.923
HOMO EXTREMALITY – ЧЕЛОВЕК XXI ВЕКА
Чудина Н.В.
В статье рассматриваются проблемы современного общества, которые
вызывают его изменение. К указанным проблемам можно отнести рост
экстремальных проявлений, которые порождают процессы, вызывающие не
только трансформацию самого общества, а и вызывают необходимость вести
речь об изменении самого человека. Таким образом, в статье рассматриваются
проблемы, вызванные необходимостью переосмысления видения сущности и
представлений о человеке в связи с переходом человечества на новый этап
развития. Это связано не только с переходом из одного столетия в другое, а и с
теми процессами, которые происходят с самим обществом и,
соответственно, делают этот переход более сложным и неоднозначным.
Здесь, в первую очередь следует отметить, что переход, переживаемый
современным обществом, не является первым в истории его развития и, по
сути, не мог бы претендовать на уникальность, если бы, не возникновение
необходимости вести речь о новом типе человека – человеке экстремальном.
Ключевые слова: экстремальность, общество, человек.
Создает человека природа,
но развивает и образует его общество.
В. Г. Белинский
Актуальность заявленной проблемы вызвана необходимостью переосмысления
видения сущности и представлений о человеке в связи с переходом самого
человечества на новый этап своего развития. Это связано не только с переходом из
одного столетия в другое, а и с теми процессами, которые происходят с самим
обществом и,
соответственно, делают этот переход более сложным и
неоднозначным.
Здесь, в первую очередь, следует отметить, что переход, переживаемый
современным обществом, не является первым в истории его развития и, по сути, не
мог бы претендовать на уникальность, если бы не возникновение необходимости
вести речь о новом типе человека – человеке экстремальном. Кто он, каковы его
сущностные характеристики, в чем особенности его существования? Это только
несколько вопросов из целого ряда связанных с заявленной в исследовании
проблемой.
99
Чудина Н.В.
Таким образом, в качестве цели исследования, предложим рассмотрение
основных характерных черт современного общества, вызывающих необходимость
формирования нового типа человека.
В соответствии с заявленной целью исследования можно выделить следующие
задачи:
исследование проблемы современного общества, вызывающие необходимость
изменения человека;
рассмотрение основных сущностных характеристик Homo sapiens и Homo
extremality;
установление возможных путей трансформации современного человека из
Homo sapiens в Homo extremality;
Определив цель и задачи заявленного исследования, следует определить
степень разработанности проблемы, которая характеризуется, с одной стороны,
многообразием подходов в её исследовании, а с другой стороны – практическим
отсутствием однозначного понимания проблемы экстремальных проявлений в
социуме. Основные источники изучения заявленной проблемы относятся к разным
вопросам исследований общества и человека в нем. Следует отметить, что уже с
античных времён исследуется сущность принципов экстремального (Аристотель,
Дж. Бруно, Г.Лейбниц и др.). В настоящее время изучение экстремального поднято
до уровня современных философских обобщений о закономерностях экстремальных
изменений (М.Борн, И.Пригожин и др.), что находит свое отражение, прежде всего,
в содержании понятий «экстрим» и «экстремальность». Феномен экстремальности
является объектом исследования целого ряда отраслей научного знания, причём
каждая из них описывает экстремальные поступки с позиций своей дисциплинарной
изолированности.
Экстремальные
явления
рассматриваются
в
жёстко
определённом, узком смысле. И только взятые в целом результаты этих
исследований могут инициировать комплексное изучение заявленной в статье
проблемы.
Переходя непосредственно к самому исследованию, следует для начала
рассмотреть проблему процессов и механизмов, происходящих в современном
обществе, которые влекут за собой изменение и самого человека, вызывая тем
самым его переход к новому типу. Чтобы понять суть и определить сущностные
характеристики современного общества переходного периода, следует рассмотреть
представление, понимание и понятие общества в целом,
которое являясь
многозначным понятием, используется для определения, как социальных систем
различного уровня, так и для определения объединений людей, имеющих общность
происхождения, положения, интересов и целей. В самом широком смысле общество
означает обособившуюся от природы часть материального мира, совокупность
исторически сложившихся форм совместной деятельности людей — социум.
Основным элементом общества как системы являются люди с их ориентиром на
жизнедеятельность, которая проявляется в определённом социокультурном
пространстве и протекает во времени. Философско-теоретический анализ общества
возможен только на базе исследования его идеальной модели. На протяжении всей
истории человечества происходил постоянный поиск этой модели наряду с
попытками ее описания.
100
Homo extremality – человек XXI века
В результате из всего многообразия существующих концепций общества можно
выделить основные его характеристики:
оно не является частью более крупной системы;
пополняется, воспроизводится за счёт детей тех людей, которые уже являются
его признанными представителями;
имеет территорию, которую считает своей собственной;
у него есть собственное название и собственная история;
обладает собственной системой управления;
оно существует дольше средней продолжительности жизни отдельного
индивида;
способом его бытия выступает общественное производство в его четырех
сферах, формой проявления – социокультурное пространство, формой
осуществления – социальное время;
оно располагает своей духовной жизнью, в формате которой складывается
общая система ценностей как социальной регуляции людей.
Общество бывает двух типов: закрытое и открытое, каждое из которых несёт в
себе определённые особенности.
Если говорить о современном обществе, то его можно отнести к системе
открытого типа, когда каждый может выбирать своё мировоззрение и отстаивать
собственную точку зрения в связи с чем, основная проблема современного общества
заключена в том, что представители разных социальных групп не знают, как
правильно сотрудничать друг с другом. В результате общество приходит в упадок,
когда им начинают руководить «торговцы» или «рабочие», а «учителя» и
«руководители» попадают в подчинённое от них положение. Сильнейшие кризисы
потрясают мир, если представители разных групп заняты в не свойственной им
деятельности. И если это так, то безработица, инфляция, дестабилизация
экономики, разрушение морально-этических ценностей, а в итоге, разложение
общества — неизбежны.
Именно с указанных проблем начинается дестабилизация общества как
системы, что приводит его к изменениям. Специфика социальных процессов,
происходящих в современном обществе, состоит в том, что оно находится в
переходном периоде, периоде трансформации и становлении нового. Здесь
появляется необходимость вести речь об экстремальных проявлениях, вызывающих
в результате трансформацию не только общества, но и человека. Какими же можно
представить такие проявления современного общества переходного периода? Это, в
первую очередь, связано с нормами и ценностями, которые в обществе находятся в
статусе легитимности или не находят в общественном сознании одобрения. Нормы
и ценности определённого общества обусловлены доминирующей социокультурной
парадигмой. С другой стороны, выделение экстремальных проявлений только в
системе шкалы ценностных, оценочных ориентиров недостаточно, поскольку даже
из оценочного отношения можно констатировать факт включения механизмов
внутреннего (внутриличностного) и внешнего (воздействие различных внешних
обстоятельств) характера, поскольку каждый индивид по-своему реагирует на
ситуацию, в которую попадает, по-разному оценивает сложившиеся обстоятельства
[3]. В данном случае речь идёт об экстремальных проявлениях, которые можно
встретить и в политической, и в экономической, и в культурной жизни общества[1,
101
Чудина Н.В.
2]. Однако, особо следует отметить, что субъектом экстрима является человек и
именно поэтому возникает необходимость вести речь о переходе человека от одного
типа «человека разумного» к другому «человеку экстремальному». Но прежде чем
обосновать выдвинутый тезис следует уточнить некоторые представления и
понимание тех понятий, о которых идёт речь с целью исключения вероятности
искажения смысла заявленной в работе проблемы.
Для начала нужно определиться, в чем особенности сущностных характеристик
HOMO SAPIENS, как человека разумного и HOMO EXTREMALITY как человека
экстремального. С какого момента их становления появляется вероятность перехода
одного в другой и в чем особенности каждого. Следует заметить, что концепция
«человека разумного» своими корнями уходит во времена античных мыслителей и
наиболее чётко выражается в трудах Анаксагора, Платона и Аристотеля, утверждая,
что человеческое самосознание возвышается над всей остальной природой. В
соответствии с указанной концепцией человек в первую очередь должен в своих
действиях и поступках ориентироваться на разум, зачастую, исключая чувственную
составляющую самого себя. Ведь понятно, что если «включается» разум, то чувства
остаются в «стороне» и наоборот. Человеку разумному не присуще спонтанное,
ежеминутное
принятие решений, он все время опирается на рассудочные
взвешенные идеи и поступки. Однако уже ХІХ веке концепция разумного человека
подвергается сомнению. Появляется новая концепция о природе человека человеке деятельном (HOMO FABER). «Эта концепция принципиально отличается
от тех взглядов, которые сопутствовали «человеку разумному». Названная теория
вообще отрицает особую, специфическую способность человеческого разума» [4, с.
9]. В чем особенности человека деятельного по отношению к человеку разумному, и
какое место он занимает в нашей концепции перехода человека к новому типу.
«Сущность человека, согласно натуралистическим воззрениям, не в том, что он
обладает разумом, а в том, что он принадлежит природе. Все, что философы
привычно называют мышлением, чувствами, желаниями, можно оценить как
символическое выражение инстинктивных импульсов. Человек всего лишь
высокоразвитое живое существо. Дух, разум – это возведённые на новую ступень
высшие психические способности животных…. Разум, стало быть, - это не особая
изначально присущая человеку духовная сила. Это плачевный результат
длительного выключения базисных способностей людей» [там же, с. 10-11]. Из чего
можно сделать вывод, что «современный человек – это всего лишь набросок, некий
эмбрион человека будущего, настоящего представителя истинной человеческой
природы» [там же, с. 11].
Итак, если человеку разумному уже нет места в нашем мире, а человек
деятельный всего лишь переходный этап «между», то каковым же можно
представить себе человека будущего, каковы эго характерные особенности.
Исследуя процессы, происходящие в современном обществе, которые были
обозначены ранее, а так же, в связи с указанным изменением в самой сущности
человека уже можно вести речь о его новом типе, который включает в себе
качества и человека разумного, и человека деятельного. Однако в рамках
заявленной в исследовании проблемы такой индивид определяется как
экстремальный. Существенными особенностями человека экстремального в отличие
от человека разумного и человека деятельного становятся спонтанные,
102
Homo extremality – человек XXI века
необъяснимые с точки зрения разума, а иногда, даже, противоречащие ему
поступки. Так, человеком экстремальным можно назвать индивида, который
обладает сильной волей, обусловленной мотивациями разного порядка, имеющий
сильную внутреннюю энергетическую составляющую, которая позволяет ему
совершать поступки, согласно его собственной ценностной ориентированности и не
бояться негативной оценки своего поведения со стороны окружающих. Он может
даже не осознавать происходящего с ним в определённой ситуации, но с течением
времени дать ответ за своё действие. Он может выйти на границу собственного
существования, включая механизм нестандартных для общества поступков.
Таким образом, получается, что человек экстремальный – это индивид,
находящийся
в
определённых
условиях,
усиленных
сложившимися
обстоятельствами (фактами), демонстрирующий активное действие в социуме и
способный вернуться, с течением времени, в обычное состояние. Это возможно в
результате сильного «всплеска» его энергетической составляющей, которая
переходит из латентного (дремлющего) состояния в пробужденное. После
очередного «всплеска» энергия может снова вернуться в латентное состояние.
Временные границы такого «всплеска» могут быть разнообразными и
варьироваться от нескольких секунд до нескольких лет. Из чего следует, что всем
своим поведением и поступками человек экстремальный выступает в качестве
человека деятельного, являясь движущей силой любых изменений в обществе, с
другой стороны он не полностью исключает из себя человека разумного, когда
после совершенного поступка может не только возвратиться в нормальное
состояние, но и прокомментировать свои поступки. Поэтому, включая в себе все
предыдущие типы, все же заявляет о своих новых качествах.
В связи с происходящими в современном обществе процессами, о которых уже
на раз говорилось ранее, можно утверждать, что число индивидов, которых можно
отнести к типу человек экстремальный становиться все больше и больше. Каждое
новое поколение содержит в себе большее число таких элементов. Возникает
вопрос - с чем связан их рост и к каким последствиям это может привести. И, в
первую очередь, надо рассматривать эти вопросы с позиций внутренних установок
самой личности, при этом не забывая о том, что никто не берётся из ниоткуда и не
уходит в никуда. Каждый присутствующий в этом мире оставляет за собой след,
который можно представить в виде кругов расходящихся после того, как в воду
бросили камень. Исходя из такой позиции, можно говорить о том, что появление
большего числа представителей нового типа человека (человека экстремального)
является свидетельством того, что грядущие перемены готовят для человечества
новые проблемы и новые пути их решения.
В результате вышеизложенного можно сделать следующие выводы:
во-первых, процессы, происходящие в современном обществе, свидетельствуют
о росте экстремальных проявлений и необходимости изменения человека в
соответствии с этими проявлениями;
во-вторых, при исследовании сущностных характеристик самого человека,
можно говорить о том, что на современном этапе своего развития он не является
уже ни «homo sapiens», ни «homo faber», поскольку приобретает новые черты, не
относящиеся ни к первому, ни ко второму, что позволяет говорить о нем как о
«homo extremality».
103
Чудина Н.В.
в-третьих, можно говорить о том, что рождение нового типа человека готовит
переход к новому типу общественных отношений.
Список литератури
1. Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни / И. Гофман [пер. с англ. А.Д.
Ковалева].- М.: Ин-т социологии РАН, 2000. - 303 с.
2. Еникеев М. И. Общая, социальная и юридическая психология. Краткий энциклопедический
словарь/ М. И. Еникеев, О. Л Кочетков. - М.: Юрид. Лит, 1997. – 448 с.
3. Кошелев М. И. Социальный экстремум: философско-социологический анализ / М. И. Кошелев
– М.: Горизонт, 2000 – 180 с.
4. Человек: Мыслители прошлого и настоящего о его жизни смерти и бессмертии. XIX век/
Редкол.: И. Т. Фролов (отв. Ред.) и др. – М.: Республика, 1995. – 528с.
Чудіна Н.В. Homo extremality – людина XXI століття // Вчені записки Таврійського
національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія. Культурологія. Політологія.
Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 99–104.
У статті розглядаються проблеми сучасного суспільства, які викликають його зміни. До зазначених
проблем можна віднести зростання екстремальних проявів, які породжують процеси, що
викликають не тільки трансформацію самого суспільства, а і необхідність вести мову про зміну
самої людини. Таким чином, у статті розглядаються проблеми викликані необхідністю перегляду
сутності і уявлень про людину у зв'язку з переходом людства на новий етап власного розвитку. Це
пов'язано не тільки з переходом з одного століття в інше, а і з тими подіями , які відбуваються з
самим суспільством і, відповідно, роблять цей перехід більш складним і не однобічним. Тут, в
першу чергу слід відзначити, що перехід, який переживає сучасне суспільство, не є першим в
історії його розвитку і, не міг би претендувати на унікальність, якби, не виникнення необхідності
вести мову про новий тип людини - людині екстремальній .
Ключові слова: екстремальність, суспільство, людина.
Chudina N. Homo extremality – man of the 20th century // Scientific Notes of Taurida National V.І.
Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27
(66). – № 1-2. – P. 99–104.
The article deals with the problems of modern society that cause change it. The above-mentioned problems
can be attributed growth extremes that spawn processes that cause not only the transformation of the
society, but also make it necessary to talk about changing the person. Thus, the article deals with the
problems caused by the need to rethink the essence of the vision and ideas of a man in connection with the
transition to a new stage of human development. This is due not only to the transition from one century to
another, but also to the processes that occur in society itself and thus make this transition more difficult
and ambiguous.
Here, first of all it should be noted that the transition experienced by modern society , is not the first in the
history of its development and , in fact , could not lay claim to uniqueness, if not the emergence of the need
to talk about a new type of man - man extreme .
Key words: extremality, society, man.
104
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 105–111.
УДК 130.1
НЕОБХОДИМОСТЬ В ПОЛНОМЕРНОМ ПОНЯТИИ
«ЧТО ТАКОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО»
И ПРОБЛЕМЫ В ЕГО ФОРМУЛИРОВАНИИ
Чудомех В.Н.
Обоснована необходимость полномерного понятия «Что такое Человечестве»
для объективной оценки предлагаемых «модернизаций» Бытия Людей,
рассмотрены причины его былого отсутствия, дан полный, базисный вариант
такого понятия, и приведены производные от него – частные определения
Человечества.
Ключевые слова: эволюция, доистория людей, онтостатус Человечества.
Человечество прошло тернистый путь к своему нынешнему глобализационному
объединению. Его началом были разнесённые в пространстве, «цивилизации»
людей древнейшие, а в XXI веке «цивилизации» уже взаимокасают и
взаимопроникают, оконтуривая возможную в будущем – «планетарную
цивилизацию» людей. Восходя к ней по бесчисленным ступеням
многотысячелетней исторической лестницы, люди Земли неустанно наращивали
знания о мире себя-бытия и свои возможности в преобразовании мира себя-бытия, и
с середины ХХ века перешли к активной деятельности – и в макрокосмосе и в
микрокосмосе – в пространстве внеземном, в пространстве атомарном, и в
пространстве биоклеточном.
Однако тайны – «откуда люди на Земле?», «куда идут люди Земли?», и «в чем
смысл Бытия Людей во Вселенной?», которые пытаются разгадать с конца XIX
века, с достаточной убедительностью так и не раскрыты. Нет соответственно и
полномерного понятия «Что такое Человечество». Когда в IV веке до н.э. киник
Антисфен произнёс впоследствии знаменитое: «Вижу человека, но не вижу
человечества» [1, с. 638], он и представить себе не мог, что это его высказывание
будет и далее предопределять отношение людей к «Человечеству». Тем не менее,
так же отрицали наличие «Человечества» И.В. Гёте («существуют только люди, и
всегда будут существовать только люди»), О. Шпенглер («Человечество – это
абстракция») и А.Дж. Тойнби. «Человечество» по О. Конту – «Великое существо», а
по В.С. Соловьёву – «существо единое, хотя и собирательный, но деятельный
организм» [2, с. 1]. Однако и эти их понятия не привнесли ничего нового в
представление «Человечества-в-целом». Отсутствие понятия о «Человечестве»,
позволяющего увидеть его целиком от истоков до современности, подтверждено и
диссертационной работой «Феномен человечества и его социально-философская
105
Чудомех В.Н.
концептуализация», защищённой в 2004 году Т.А. Андреевой [3]. В её
фундаментальной исследовательской работе прослежены: история применения
термина «человечества» со времён зарождения древнегреческой философии и до
нашего времени, и былые смыслы, вкладывавшиеся в него в различные периоды
исторического времени. Исходя из представления нынешней «глобализации»
процессом формирования «новой целостности людей», Т.А. Андреевой предложено
такое понятие о «человечестве»: «…это система, которая саморазвивается, и
состоит из «рода человеческого» и его «наследия» (культурного и
материального)…» [4, с. 28].
Все наличные трактовки «Человечества» отражают только мнения их авторов о
тех или иных частных сторонах бытия «Человечества». Эти мнения не выходят за
рамки уже известного из истории Человечества и наблюдаемого воочию, и даже их
единосложение не позволяет полномерно охарактеризовать «Человечество» как
феномен «саморазвивающегося потока бытия людей во времени». Эту проблему
поэтично раскрыл В.А. Разумный: «…казалось бы, о человеке всё сказано. Но он,
как легендарный Протей, непрерывно ускользает от любых определений, схем,
социологических догм и образных мифов, и предстаёт каждый раз от эпохи к эпохе
– в новом историческом облике…» [5, с. 40]. «Ускользание Человечества» от
понятийного определения обусловило преобладание: а) спекулятивного в
предлагающихся ответах «откуда люди на Земле» и «куда идут люди Земли»; б)
субъективного в оценках бытия людей прошлого, и в видениях бытия людей
«будущего»; в) лишь «горизонтального» видения будущего бытия Человечества (в
интервале бытия двух-трёх его смежных поколений), и через «призму
цивилизационную» (в виде ранжирования значимости тех или иных «цивилизаций»
в развитии Человечества).
Цель статьи – показать возможность формулировки объективного и
полномерного «понятия о Человечестве», и предложить его варианты. Современная
актуальность введения такого понятия состоит, прежде всего, в необходимости
иметь
опорный
базис
для
аргументированного
противостояния:
а)
«трансгуманистским» идеям – изменить телесность Человечества); б)
неолиберальным призывам создать «управляемый хаос» в среде Человечества [6]; в)
попыткам некоторых экономически сильных стран и финансовых групп
манипулировать миром людей – в разного рода, собственных интересах.
То есть, для инициации создания полномерного «понятия о Человечестве»
достаточно серьёзных причин. Произвольное вмешательство в сложившуюся идею
бытия Человечества чревато утратой «по недомыслию» – и гуманистической, и
вселенски значимой направленности бытия людей. «Не навреди» должно быть
императивом для всех людей: и авторов идей «модернизации» бытия Человечества,
и принимающих решение об их практической реализации, и соглашающихся на
некую «модернизацию» их последующего бытия. А единственно твёрдой опорой
людей при оценке сути предлагаемых им онтоноваций может быть только
полномерное знание: как появились люди во Вселенной, какие функции у людей во
Вселенной, и кем может стать Человечество во Вселенной, длительно существуя и
сохраняя порыв Человеческого Рода к прогрессирующему саморазвитию.
В монографии «Человечество и Вселенная: генезис миссии», вышедшей в 2011
году [7], преодолены имевшиеся ранее препятствия к созданию такого
106
Необходимость в полномерном понятии «что такое человечество»…
полномерного «понятия о Человечестве». Она содержит процессуальные,
фактуальные и теоретические доказательства действительного свершения земного
Антропосоциогенеза (эволюционного формирования телесности, разума и духа
людей, и социостереотипа бытия людей), и единоцелостности «доистории» и
«истории» Человечества как составных частей непрерывного многотысячелетнего
восхождения людей Земли к онтостатусу «со-творцов Вселенной» [7, с. 6].
Целостная панорама Бытия Людей на Земле (от его истоков до его возможного
«космогонического будущего»), детализированная в этой монографии, позволяет
сформулировать следующее понятие о «Человечестве»:
1. Генезису бытия людей на Земле предшествовали такие процессы
преобразования коснопланетного вещества в «вещество живое» и в «виды» его
бытия:
1) Абиогенез, произошедший 3,5-3 млрд. лет назад при образовании земной
коры (в нём зародились начала простейшего «прокариотического живого»);
2) формирование в среде «прокариотов», 2,2-2 млрд. лет назад, первоначал
«эукариотического живого»;
3) организация 1,4-0,7 млрд. лет назад, начал растительных и животных
макроформ «эукариотического Живого», и послеобразование в их среде
прообразов – будущих видов растений и животных Земли, водных и наземных;
4) длительная эволюция животных Земли, в которой наибольшего в развитии
мыслительных способностей достигли – «млекопитающие»;
5) видооформление 50-30 млн. лет назад в их среде – первых «приматов», а
затем и «приматов высших», разделившихся 14-12 млн. лет назад на Ponginae
(обезьян) и Hominidae (гоминоидов).
2. Всё происходившее затем в бытии Hominidae, принято именовать
Антропосоциогенезом. Он был длительным и включал в себя:
1) многомиллионолетнее «надбиоорганическое» – орудийно-деятельное
онторазвитие Hominidae-представителей, и самоорганизацию, 1,5-1,0 млн. лет назад,
в их среде – «рода Homo», первопредставителями которого палеонтологи
предложили считать – Homo habilis и Homo erectus;
2)
многотысячелетнее
расширение
Homo-представителями
спектра
«надбиоорганических деятельностей», унаследованных от Hominidae;
3) переход в «Homo-сообществах», 0,8-0,6 млн. лет назад, в ходе их
постепенного укрупнения, сочетавшегося с дальнейшим усложнением в них
«надбиоорганических деятельностей» – к звукокодовой коммуникации между их
членами – с использованием отрывистых «слов» и до-речевых их сочетаний;
4) 0,6-0,3 млн. лет назад – процесс расширения количества таких «слов» и
процесс их сложение в простейшую «речь», инициированный Homoпредставителями, именуемыми в палеонтологии – «ранними неандертальцами»;
5) дальнейшее, уже системное использования «слов и речи» в среде
«неандертальцев», повлекшее 0,3-0,2 млн. лет назад за собой: трансформацию
биоструктуры и логистики мыследеятельности их головного мозга; рост его объёма
до 1600 куб. см; и формирование в нём новых биоструктур, обеспечивших
проявление «поздними неандертальцами» – «разума» и «духа»;
6) выделение из «северо-африканских неандертальцев», 120-110 тыс. лет назад
– «кроманьонцев»; их многотысячелетнюю «миграцию» в Малую Азию и Европу, в
107
Чудомех В.Н.
ходе которой их «сообщества» поступательно укрупнялись и связывались «в
целостность» не только узами кровными, но и простейшими и «договорными» –
«узами социальными».
7) вытеснение «неандертальцев» из Европы и Малой Азии, 40-30 тыс. лет назад,
социально сплочёнными «кроманьонцами»; исход «неандертальцев» с издавна
обжитых ими территорий, и растворение их в просторах Земли.
3. К этому «неандертальско-кроманьонскому» финалу «доистории людей»
сформировались уже все видовые атрибуты «людей», что послужило основанием
для классификации палеонтологами: «поздних неандертальцев» и «ранних
кроманьонцев» – как Homo sapiens, а «поздних кроманьонцев» – как
непосредственных предков последующих людей.
4. Такую «доисторию людей» рационально рассматривать в контексте
«нооцентризма Вселенной» (универсальности процессов формирования в ней
«разума и духа») и способности живого повышать свой «онтостатус» во
Вселенной (т.е. наращивать свои онтовозможности). В этом видении вся эволюция
гоминоидов к гоминидам, и гоминид к Homo sapiens, представляла собою ступени
одновременного восхождения:
а) «животного разума» гоминоидов-гоминид – к «разуму, подобному
человеческому» (сначала восхождения «деятельного», а после появления «слов и
речи» у гоминид – и «деятельного» и «информационного»).
б) цепи гоминоидов-гоминид к онтостатусу во Вселенной – недостижимому
для животных при «чисто животной эволюции».
В «неандертальско-кроманьонском» финале «доистории людей» Homo sapiens
был оснащён для дальнейшего преобразования «мира себя-бытия»:
– телесностью, трёхуровневой логистикой мыследеятельности (по цепи:
«рассудок-разум-дух»), словами и речью, и социостереотипами жизни, вполне
достаточными для последующей долговременности бытия людей в мире;
– «доисторическим опытом» укрупнения «сообществ людей» для совместного
выживания в мире и повышения «качества» своего бытия в мире, и уже
отработанной системой накопления по вертикали времени – опыта и знаний бытия
людей «горизонтального».
5. Посткроманьонское «дооседлое» бытие людей иногда именуют варварским
(малозначимым в вертикальном прогрессировании бытия людей), а начало
«оседлости людей» с образованием «древнейших цивилизаций» принято считать
началом – «людей исторических» и «эмпирической истории» людей («истории
датируемой»).
6. Последующее историческое развитие бытия людей – это восхождение уже
Homo sapiens к «новому онтостатусу» во Вселенной. Его движителями были и
остаются: разум, дух, и настойчивость людей в преобразовании «мира себя»;
«горизонтально-вертикальная» кооперация людей в накоплении знаний «мира себя»
и «мира вокруг» (с конца XVIII века оформилась в сферу научного исследования
мира).
7. ХХ век в современной «истории людей» ознаменовался прорывом в
преобразовательной деятельности людей Земли, который обеспечивался:
108
Необходимость в полномерном понятии «что такое человечество»…
– разработкой нано- и генно-инженерных технологий преобразования
макромира путём направленного вмешательства в микроструктуру его элементов
для изменения их естественных свойств и качеств;
– выходом людей в космическое пространство, созданием в нём научных
станций для приобретения опыта работы в космосе, и освоением технологий
полётов на другие планеты Солнечной системы;
– созданием глобальных сетей для накопления научно-технической
информации и опыта бытия людей в мире, а также для научной, социальной и
духовной коммуникации людей;
– переходом людей к «глобализации» своей жизнедеятельности в государствах
– сначала в финансово-экономических и производственных сферах, а затем в
социальных и духовных.
Всё это свидетельства того, что люди Земли действительно имеют
потенциальную возможность повысить свой «онтостатус во Вселенной» до статуса
творцов и создателей в ней того, что не может в ней появиться и быть без
участия в этом «разума и духа» людей.
8. Всё былое «онтостатусное восхождение» людей Земли проходило в русле
двухмиллиардолетней
«нооцентрической»
эволюции
Живого
Земли
и
многомиллионолетнего эволюционного восхождения гоминоидов и гоминид к
«онтостатусу Homo sapiens». А онтостатус современных людей Земли во Вселенной
можно классифицировать следующим образом. Люди Земли начала XXI века – это
единственные на Земле:
– преемники, носители, сохранители, совершенствователи и развиватели
способности Живого к проявлению «разума и духа»;
– формирователи системных условий и сфер её возможной реализации;
– представители вида Живого, оказавшегося способным, поступательно
повышая свой онтостатус во Вселенной, начать освоение бытия во внеземном
пространстве, и вести подготовку к активной в нём деятельности;
– представители вида Живого, способные и могущие: и проектировать то, что
может появиться во Вселенной только с помощью «разума и духа», и реализовывать
свои проекты.
9. Многотысячелетнее восхождение людей Земли к потенциально возможному
онтостатусу творцов и создателей во Вселенной того, что не может в ней
появиться и быть без участия в этом «разума и духа», проходит в двух его
уровнях:
– в «горизонтальном бытии» людей, временным интервалом которого может
быть принято время жизни и деятельности двух-трёх поколений людей, связанных
прямопреемствованием унаследованного ими по вертикали времени от людей
предыдущих и результатов своей жизнедеятельности;
– в «вертикальном бытии» людей, в котором результаты «горизонтального
бытия» людей суммируются, обобщаются и развиваются, и становятся
упрочняющимся во времени фундаментом, позволяющим людям в вертикальном
потоке своего бытия поступательно наращивать: свой познавательный, деятельнотворческий и преобразовательный потенциал, и свои возможности в
преобразовании бытия-себя и мира вокруг.
109
Чудомех В.Н.
10. Основываясь на вышеизложенном, «Человечество» можно трактовать, в
зависимости от избранного базиса его представления – многовариантно. Например,
под «Человечеством» можно понимать:
– «вертикальную онтоцелостность людей, сложившуюся во времени
непрерывным многотысячелетним преемствованием всеми поколениями людей
основ её неразрывной целостности и прогрессирующего развития во времени»;
– «поток бытия людей, непрерывный во времени, аттракторами которого
являются, сложившиеся в «доистории» людей и сохраняющиеся в этом потоке –
«идея видового бытия людей» и «инварианты» видового бытия людей»;
– «феномен «нооцентрической эволюции» Живого Земли, потенциально
способный при длительном бытии и прогрессирующем развитии – выйти за
пределы Земли и экспансионально расшириться во Вселенной».
Представление Человечества «непрерывным потоком людей во времени»
позволяет стратифицировать его по периодам доминации в нём – тех или иных
«мировоззрений», «социальных отношений» людей и т.д. К примеру,
«Человечество» можно подразделить: на «доисторическое», рабовладельческое,
феодальное, эпохи Просвещения и т.п. Современное Человечество в такой
стратификации можно рассматривать, исходя из нынешних реалий, как стоящее на
пороге предопределения – дальнейшей судьбы «многотысячелетнего потока людей
во времени». Так как:
а) сплочение воедино всех частей Человечества для преодоления нынешних
вызовов-себе (экологических, энергоресурсных, демографических, идейномировоззренческих и духовных), а затем сохранение этого сплочения по вертикали
времени и наделение его вселенским смыслом – это путь к продолжению и к
ускорению восхождения Человечества к «онтостатусу со-творца, оразумителя и
одухотворителя Вселенной»;
б) сохранение всего «как есть» – бытия людей стихийного, подверженного
влиянию деструктивных идей и сил и манипулированию «власть имущих» (власть
политическую, финансово-экономическую и военную) – это путь фатальный для
«многотысячелетнего потока людей во времени» и ведущий: к росту хаоса в нём, к
его энтропийному затуханию, и к его закономерному – необратимому распаду.
На основе вышеприведённого, полномерного понятия, возможны и иные
определения положения современного Человечества в «многотысячелетнем потоке
людей во времени». Цель данного выше предельно конкретна – выделить
судьбоносность поведения Человечества в XXI веке, космоцену поведения
Человечества в XXI веке, и ответственность Человечества XXI века за
последующую долгодлительность Бытия Людей.
Выводы. Сформулированное выше, полномерное «понятие о Человечестве»,
базируется на научном фундаменте и отражает реальное местоположение людей
Земли во Вселенной. На его основе возможны и дополнительные понятия о
Человечестве, подчеркивающие особенности его бытия в различные интервалы
времени. Достоинство предложенного «понятия о Человечестве» – в целостности
отражения истоков и перспектив Человечества и ясности обозначения –
космозначимости и космоценности Человечества.
110
Необходимость в полномерном понятии «что такое человечество»…
Список литературы
1. Давид Анахт Анализ «Введения» Порфирия / Давид Анахт // Антология мировой философии.
В 4-х т. – Т. 1. Ч. 2. – М.: Мысль, 1969. – С. 638-639.
2. Гайденко П.П. Человек и человечество в учении В.С. Соловьёва [Электронная версия] / П.П.
Гайденко // Вопросы философии (РФ). – № 6. – 1994. – 7 с.
3. Андреева Т.А.
Феномен человечества и его социально-философская концептуализация.
Докторская диссертация (рукопись) / Т.А. Андреева. – Харьков: ХНУ им. В.Н. Каразина, 2004.
– 399 с.
4. Андрєєва Т.О.
Феномен людства та його соціально-філософська концептуалізація.
Автореферат диссертації на здобуття наукового ступеня доктора філософських наук / Т.О.
Андрєєва. – Харьків: ХНУ им. В.Н. Каразіна, 2004. – 30 с.
5. Разумный В.А. Венец творения или ошибка природы? [Электронный ресурс] / В.А. Разумный,
2001. – 41 с. Режим доступа: http://ruslib.org/books/razumniy_vladimir/venec tvoreniya
ili_oshibka_prirodi - read.html.
6. Батчиков С.А. Дыхание хаоса [Электронный ресурс] / С.А. Батчиков. – Режим доступа: http:
//spkurdumov.narod.ru/batchikov.htm. – 5 с.
7. Чудомех В.Н. Человечество и Вселенная: генезис миссии / В.Н. Чудомех. – Симферополь:
Бизнес-информ, 2011. – 600 с.
Чудомєх В.М. Необхідність у повномірному понятті «Що таке Людство» і проблеми в його
формулюванні // Вчені записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського.
Серія: Філософія. Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 105–
111.
Обґрунтовано необхідність повномірного поняття «Що таке Людство» для об'єктивної оцінки
запропонованих «модернізацій» Буття Людей, розглянуто причини його колишньої відсутності,
надано повний, базисний варіант такого поняття, та приведені похідні від нього – окремі
визначення Людства.
Ключові слова: еволюція, доісторія людей, онтостатус Людства.
Chudomeh V. The need in full-measuring concept of "What is Humanity" and the problems of its
formulation // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy.
Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 105–111.
It is justified the necessity in a full-measuring concept "What is Humanity" for objective evaluation the
proposed "modernizations" of the Human being, are considered the reasons his lack of yore, are given the
full, basic version of such concept, and derivaties from it – private definitions of Humanity. The full
version of concept "What is Humanity " is explained: the evolutionary origins of the people (“the
prehistory of people”); the ontolocation the people of the Earth in the past, present and possibility in future;
principal feature of the "breakthrough" stage of Humanity's development; cosmosignificance of the long
people’s being on the Earth and progressive development the Human being; the Humanity’s
cosmoresponsibility for what is happens on the Earth.
Keywords: evolution, human prehistory, ontostatus Humanity.
111
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 112–117.
УДК 130.123
ТЕМА ХРИСТИАНСКОЙ «ВЗАИМНОЙ ЛЮБВИ»
В МИРОСОЗЕРЦАНИИ А.С. ХОМЯКОВА
Климань С.В.
В данной статье затрагивается тема христианской «взаимной любви» как
«живого начала», выступающего основным принципом внутренней жизни
Церкви «невидимой» в миросозерцании А.С. Хомякова.
Ключевые слова: соборность, цельный опыт, благодать «взаимной любви»,
философия славянофилов.
В данной статье автор ставит перед собой цель – прояснить, почему именно
«благодать взаимной любви» является для А.С. Хомякова главным и важнейшим
принципом внутренней жизни Церкви «мистической», что понимается им как
«живое начало».
По словам С.С. Хоружего, ранним славянофилам довелось стать
«родоначальниками» самобытного русского философствования. Тут же учёный
справедливо уточняет: реально и вещественно у славянофилов берёт начало ещё «не
сама русская самобытная философия», а скорей, «лишь её идея», мысль о её
«возможности и необходимости» [1]. А необходимость в философии, которая была
бы глубоко укоренена в жизнь русской культуры, ощущалась славянофилами
весьма остро (прежде всего, Киреевским и Хомяковым). Эта философия должна
быть «в живой связи с истоками нашей истории и культуры, служа их раскрытию»
[1]. Н.А. Бердяев восхищённо напишет о славянофилах: «Славянофилы впервые
ясно формулировали, что центр русской духовной жизни – религиозный, что
русская тревога и русское искание в существе своём религиозны. И до наших дней
всё, что было и есть оригинального, творческого, значительного в нашей культуре, в
нашей литературе и философии, в нашем самосознании, всё это – религиозное по
теме, по устремлению, по размаху» [2]. Именно поэтому славянофилы (по С.С.
Хоружему, в «выражении своего внутреннего мира») обращаются к
святоотеческому наследию, к Преданию, в котором они находят благодатную почву
для своих богословских взглядов [3]. Не случайно, в основе своих воззрений
славянофилами был поставлен важнейший вопрос о Церкви. Что есть Церковь?
Каковы условия её существования и развития? Чем она, действительно, должна
являться? Как она себя проявляет? Каков «основной принцип» внутренней жизни
Церкви? Какова природа соборности? Этому вопросу посвятил особое внимание
А.С. Хомяков – мыслитель, человек «необычайной энергии», талантливый и
разносторонний(кроме прочего, изобретатель паровой машины). Как полагает С.С.
Хоружий, «мысль философа должна выражать его жизненный мир»[3]. В связи с
112
Тема христианской «взаимной любви» в миросозерцании А.С. Хомякова
этим важно отметить, что Хомяков именно таковым и был, в стремлении соединить
с жизнью свои убеждения. По определению П.А. Флоренского, он был
«целомудренный в выражении своей внутренней жизни… весь цельный» [Цит. по:
4, с. 7]. В своём вопросе о Церкви Хомяков главным образом сосредоточил
внимание на действии благодати «взаимной любви» как подлинном и «живом
начале», выступающим основным принципом её бытия, её соборности. Хотя
подобные рассуждения в рецепции его современников были оригинальными (и даже
дерзновенными), хомяковская интерпретация внутренней жизни Церкви
«мистической», безусловно, не потеряла своей актуальности и сегодня. Обращение
Хомякова к «существу» деятельной христианской любви и обусловило наш интерес
к данной теме.
Важно отметить, что русские мыслители начали осваивать наследие Хомякова
лишь к концу ХIХ в., когда были изданы основные его сочинения и уже
формировалась русская религиозная философия, представители которой сумели по
достоинству оценить философский вклад этого православного мыслителя. Уже в
начале ХХ в. начали выходить монографические исследования о Хомякове Л.
Владимирова, Н. Бердяева, П. Флоренского, В. Завитневича, Б. Щеглова, В.
Лясковского и др. Факт рождения славянофильской идеологии Бердяев
рассматривал как явление, имеющее «общенациональное значение». В хомяковском
понимании православия как «религии свободы» Бердяев немало почерпнул для
формирования уже своей философии свободы [5]. Также на Западе во второй
половине ХХ в. выходит более двух десятков книг, посвящённых идеям и
творчеству Хомякова, среди прочих наиболее яркие исследования Н. Лосского, Л.
Шапиро, Э. Тадена, Э. Мюллера, А. Валицкого и т.д. Также идеи Хомякова нашли
живой отклик в богословско-философской мысли ХХ в. (западной, в основном) в
работах о. А. Шмемана, о. И. Мейендорфа, о. С. Булгакова и др., творчески
осмысливающих данное наследие. Наиболее крупным современным исследователем
миросозерцания Хомякова является С.С. Хоружий. В своих работах «После
перерыва. Пути русской философии», «Алексей Хомяков и его дело» учёный
постоянно обращается к теме хомяковской соборности и Церкви, рассматривая в
контексте изучаемой традиции исихазма.
В самом начале своей работы «Церковь одна» Хомяков выдвигает важнейший
тезис о Церкви: ««Единство Церкви следует необходимо из единства Божиего, ибо
Церковь не есть множество лиц в их личной отдельности, но единство Божией
благодати, живущей во множестве разумных творений, покоряющихся благодати…
Единство же Церкви не мнимое; не иносказательное, но… существенное, как
единство многочисленных членов в теле живом»[6, с. 51]. Эта мысль является
лейтмотивом всей книги философа. В чём же заключается смелая мысль,
дерзновение Хомякова? Как известно, слово «Церковь» этимологически восходит к
греческому слову κυριακή, т. е. οίκία. Или κυριακόν, т. е. όικιόν, что означает «дом
Господень».Этому понятию также соответствует (и употребляется равнозначно с
ним в ранних христианских текстах, например: «έντοίςκυριακοίς ή εν
ταίςέκκλησίαις») термин
έκκλησία (от глагола «εκκαλέω», т.е. «собирать,
вызывать»;данное слово в греческой литературе также подразумевает «правильно
созванное собрание», общество лиц), также стоит упомянуть латинский термин
«ekklesia» (т.е. «созвание), франц. «é glise», итальян. «chiesa». Всё это понимается
113
Климань С.В.
как «Церковь», т.е. «общество призванных», «собрание» человеков и т.д.
(примечательно, что в новозаветном наследии это понятие встречается наиболее
часто). На протяжении всей христианской истории св. отцы неоднократно
стремились дать определение этому слову. Стоит вспомнить Иринея Лионского и
его понимание Церкви, как целокупности «новых людей», восстановленных в их
«первоначальном образе Божьем», Тертуллиана и его общество, которое «содержит
в чистоте истину», переданную апостолами от Бога, Киприана Карфагенского,
осмысляющего «έκκλησία»,как «божественное учреждение» для нравственного
совершенствования людей; для мистика Климента Александрийского Церковь
представляется «духовным храмом», который созидает сам Логос. Наконец,
Игнатий Богоносец обращает внимание на иерархичность Церкви, определяя её, как
«общество христиан во главе с епископом». Однако Ориген видит её
«врачебницей», учреждённой Христом для болеющего грехом человечества.
Схожие интерпретации можно встретить и у митр. Макария («общество верующих
во Христа»), митр. Платона («собрание человеков»), арх. Филарета Черниговского,
свят. Филарета и мн. др. Везде мы встретим похожий лейтмотив – общество,
созвание, собрание, соединённые определёнными узами. Такие определения (при
более детальном рассмотрении), по мысли А. Осипова, кажутся чем-то лишь
внешним, малопонятным, т.к. подобную квинтэссенцию смысла можно соотнести и
с любым другим обществом, клубом, организацией, разница между которыми
состоит лишь в характере убеждений [7].
Хомяков говорит о Церкви совершенно в ином ракурсе: он говорит о
внутренней Церкви – как «духовном единстве» во «взаимной любви» [8, с. 78].
«Единство истинное, внутреннее, плод и проявление свободы, единство, которому
основанием служит не научный рационализм, и не произвольная условность
учреждения, а нравственный закон взаимной любви и молитвы» [8, с. 191]. Теперь
уже становится понятным, почему хомяковская экспликация этого вопроса казалась
современникам непонятной, дерзновенной, даже революционной, поэтому
общественное признание не пришло к нему сразу. Хомяков поясняет, что единство
Церкви возможно осуществить не посредством внешнего собрания, организации
людей, принимающих общее участие в видимых богослужениях, но благодать уже
пребывает изначально в тех, кто через глубокую веру сумел духом воспринять
Святой Дух (и выражающим своё единство в свободном чувстве «взаимной
любви»). Именно проявление христианской любви делает человека членом
«невидимой» Церкви. Философ указывает на то, что подлинное богослужение
совершается внутри человека, внешнее – лишь призвано стимулировать, помогать
направлять ум и сердце [7]. Безусловно, в своём труде Хомяков указывает на
двойственное проявление Церкви – «видимой» и «невидимой» (мистической).
Последняя – является наиболее значимой для духовной жизни: «Только в
отношении к человеку можно признавать раздел Церкви на видимую и
невидимую… все соединены в одной Церкви – в одной благодати Божией» [8, с. 5].
А.И. Осипов особенно подчёркивает: одной из характерных черт
славянофильского учения о Церкви является мысль о том, что «она есть свидетель
Истины, а не внешний авторитет» [7]. Это особым образом, по Хомякову, выделяет
православное (вместе с тем, аутентичное) понимание «принципа» духовной Церкви
на фоне западного христианства, в котором наблюдается акцент на внешней
114
Тема христианской «взаимной любви» в миросозерцании А.С. Хомякова
организации и следовании авторитету. Хомяков пишет об этом: «Единство Церкви
свободно. Она есть сама свобода в стройном выражении её внутреннего согласия…
Нет! Церковь не авторитет, как не авторитет Бог, не авторитет Христос; ибо всякий
авторитет нечто для нас внешнее; не авторитет, – говорю я, – а Истина и в тоже
время жизнь христианина, внутренняя жизнь его и т.д.» [8 с. 149]. Обращение ко
Христу не как к авторитету, а как к Истине, которая сделает человека свободным,
согласно Хомякову, меняет формулу самих взаимоотношений [Инн. 8:32].
Хомяковская мысль, возможно, находит своё отражение и в строках Евангелия: «Но
Я истину говорю вам: лучше для вас, чтобы Я пошёл; ибо, если Я не пойду,
Утешитель не приидет к вам» [Инн. 16:7]; а также другой стих: «…
блаженныневидевшие и уверовавшие» [Инн. 20:29]. Подобные евангельские строки
интерпретируются А.И. Осиповым, как попытку Христа обратить внимание
учеников к духу внутренней Церкви, свободной от внешних авторитетов, которая
зиждется на «камне» веры, осуществляя своё «делание» на нравственной основе
«взаимной любви». Не внешний авторитет «сообщает полноту» ей, а свобода
просвящённого духа в христианской любви как Истине [7]. Западное христианство,
по мысли Хомякова, утратило это благодатное начало: романизм пожертвовал
духовной свободой ради внешнего единства, а протестантизм – единством Церкви
(ради мнимой свободы). Он пишет: «Итак, я имел полное право сказать, что
римский мир есть не что иное, как единица без живого содержания, с терафимом в
виде папы; а мир протестантский – не что иное, как единица без содержания
реального, с фетишем в виде мёртвой буквы. Таково неизбежное последствие
системы, отрицавшей живое начало неизменной веры, открытой взаимной любви»
[8, с. 151]. С горечью Хомяков пишет о Церкви, избравшей для себя путь внешней
организации, включённой в светскую жизнь: «Есть какая-то глубокая фальшь в
союзе религии с социальными треволнениями; стыдно становится за Церковь…
Когда Церковь вмешивается в толки о булках и устрицах и начинает выставлять
напоказ большую или меньшую свою способность разрешать этого рода вопросы,
думая этим засвидетельствовать присутствие Духа Божьего в своём лоне, она теряет
всякое право на доверие людей» [8, с. 66]. «Запад отринул основное учение о
взаимной любви, на котором единственно зиждется вся жизнь Церкви» [8, с. 192].
Указывая на драматический опыт католических христиан, Хомяков постоянно
подчёркивает, что «членство» в Церкви обеспечивается не внешней организацией,
не внешними факторами, а исключительно свободной единодуховностью в любви.
Если этого не наблюдается, философ отмечает: «Когда была порвана связь взаимной
любви, когда пренебрегли святостью её силы, человек… фактически вышел из
Церкви, хотя, по законам, чисто земной организации, он оставался как бы
заключённым в её ограде» [8, с. 90]. По мысли Хомякова, без веры в Истину
невозможно выражение христианской любви, т.к. любовь заменяется
меркантильными устремлениями и погоней завнешним, вера же становится просто
«верием» (т.е. формой интеллектуального легковерия). Подлинная духовная
свобода (без любви) заменяется симулякром, кажимостью её.
Подробно рассматривая различные аспекты хомяковского осмысления бытия
Церкви, С.С. Хоружий обращает внимание на три главных «атрибута соборности»:
1) свобода – коренной, основополагающий атрибут, 2) её органичность,
выражающая бытие «живого организма», 3) благодать и любовь: «связующая сила
115
Климань С.В.
соборности – любовь, начало духовное и нравственное» [1]. Это проистекает из
сущности понимания Церкви, по Хомякову. Таким образом, С.С. Хоружий делает
важный вывод о необходимости любви как главного условия существования
Церкви: «И в метафизике, и в теологии это начало известно во многих формах.
Наряду с формами, которые ограничены горизонтом здешнего бытия, принадлежа
сфере психологии и морали, существует любовь как принцип онтологический:
любовь совершенная и божественная, выражающая норму иного порядка бытия. И,
разумеется, она и только она есть “живое начало” соборности: это прямо диктует
утверждаемый хомяковской формулой благодатный характер соборной любви.
Через начало любви в Соборном Единстве действует благодать, Божественная
энергия, – и тем оно вводится в порядок Божественного бытия»[1]. Трудно не
согласиться с данными выводами.Не удивительно, что подобные мысли нашли
яркий отклик в философствовании мыслителей Серебряного века, православных
богословов (в основном, западных) – А. Шмемана, И. Мейендорфа, наконец, в
творчестве С.Н. Булгакова и др.
Выводы. Целомудренный характер христианской любви, воспринятый с
детства Хомяковым, позволил ему философски и онтологически приблизиться к
сущностному пониманию Церкви «невидимой» и её главного принципа «благодати
взаимной любви». «Дерзновенные» убеждения Хомякова и других славянофилов
казались в их эпоху недопустимыми, слишком оригинальными, однако время
указало на плодотворность и благоприятствие подобных идей для христианской и
философской почвы. Тот вклад, который внёс А.С. Хомяков в культуру
богословско-философской мысли трудно переоценить. Своеобразный гимн любви в
работах Хомякова, в его мыслях о человеколюбии звучал для мыслителей
Серебряного века, не потерял своей актуальности и сегодня. Можно говорить о том,
что, если в западной философии «коперниковский переворот» был совершён И.
Кантом, то в русской – эта честь принадлежит особым образом Хомякову –
христианскому «воину» любви, чьё влияние на последующее развитие русской
философии ХХ в. безусловно.
Список литературы
1. Хоружий С.С. После перерыва. Пути русской философии [Электронный ресурс] / С.С.
Хоружий: – СПб.: Алетейя, 1994. – 447 с. – Режим доступа: http://synergia-isa.ru/
2. Бердяев Н.А. Алексей Степанович Хомяков [Электронный ресурс] / Н.А. Бердяев. – Режим
доступа: http://www.magister.msk.ru/library/philos/berdyaev/berdn009.htm
3. Хоружий С.С. Алексей Хомяков: Учение о соборности и Церкви // С.С. Хоружий. Алексей
Хомяков и его дело [Электронный ресурс] / С.С. Хоружий. – Режим
доступа:www.btrudy.ru/resources/BT37/153_Khoruzhy.pdf
4. Кошелев В.А. Парадоксы Хомякова // А.С. Хомяков. Сочинения в двух томах. Работы по
историософии. – М.: Медиум. Т. I., 1994. – 591 с.
5. Бердяев Н.А. Хомяков и свящ. Флоренский [Электронный ресурс] / Н.А. Бердяев. – Режим
доступа: http://www.magister.msk.ru/library/philos/berdyaev/berdn076.htm
6. Хомяков А.С. Церковь одна. Предисл. Ю.Ф. Самарина. – Монреаль: Изд-во Братства Преп.
Иова Почаевского, 1975. – 72 с.
7. Осипов А.И. Богословские воззрения славянофилов [Электронный ресурс] / А.И. Осипов. –
Режим доступа: http://www.radonezh.ru/author/39/76.html
8. Хомяков А.С. Сочинения в двух томах. Работы по богословию. – М.: Медиум. Т. II., 1994. – 479
с.
116
Тема христианской «взаимной любви» в миросозерцании А.С. Хомякова
Климань С.В. Тема християнської «взаємної любові» у світогляді О.С. Хом'якова // Вчені
записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія.
Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 112–117.
У даній статті розглядається тема християнської «взаємної любові» як «живого початку», що
виступає основним принципом внутрішнього життя Церкви «невидимої» у світоспогляданні О.С.
Хом'якова.
Ключові слова: соборність, цільний досвід, благодать «взаємної любові», філософія слов’янофілів.
Kliman S.V.The theme of Christian «mutuallove» in philosophy A.S. Khomyakov // Scientific Notes
of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences.
Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 112–117.
In this article the subject of the Christian «mutual love» as a «living the beginning», that is the main
principle of the inner life of the Church –«the mystical body of Christ»in philosophy of A.S. Khomyakov.
In connection with the reference to the subject of love is an attempt of understanding the notion «Church»,
which, according to the ideas of the russian philosopher, acts as the beginning of the conciliar, spiritually
uniting. Love is therefore seen as a moral power, «connecting» energy «catholicity» is, by definition S.S.
Khoruzhiy, and is the main and the most important condition of life in the Church. Paid attention to the
consideration of the dual nature of the Church – «visible» and «mystical». In this regard reveals the theme
of the metaphysics of Christian love as the main catalyst of spiritual development of the Church «internal»,
specially meaningful russian philosopher, andwith respect to the authority, which is a form of external
expression.
Key words: conciliarity, holistic experiencе, energy «mutual love», the philosophy of the Slavophiles.
117
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 118–124.
УДК.316.34:355.2.001
ЦЕЛОСТНОСТЬ И ЕДИНСТВО КАК СТУПЕНИ ПОЗНАНИЯ
Кухар В.В.
В философии до сих пор остается недостаточно освещенной одна из главных
проблем познания – его развитие в целостности и единстве. В данной статье
концептуально излагается точка зрения на целостность и единство в качестве
ступеней познания.
Ключевые
слова:
целое,
единое,
ступень
познания,
теория,
видимость, сущность.
Объект исследования – развитие теоретического познания. Предмет –
целостность и единство познания. Цель – показать возможности теоретического
познания в целостности и единстве.
Несмотря на значительное количество работ по проблемам познания, в
философии до настоящего времени остается недостаточно освещенной одна из
важных тем: проблема развития теоретического познания в его целостности и
единстве. Она остается самой актуальной, наиболее значимой и центральной среди
других проблем.
Познание обусловлено строением познаваемого предмета, логикой его
существования. Структура и логика бытия предмета являются предпосылкой не
только его познания, но и последующего целенаправленного воздействия на него.
Стало быть, марксово распредмечивание есть не что иное, как переход объективной
логики, присущей самому предмету, в логику субъективную, выраженную в его
познании.
Можно обосновать, почему познание того или иного предмета вынуждено
опираться на понимание его целостности и единства. Дело в том, что существует
определенная цепочка постижения предмета посредством познания единичности,
особенности и всеобщности его проявления. Данная формула характеризует не
только восхождение познания от простого к сложному, от абстрактного к
конкретному, но и от отдельных единичных представлений – к их достаточной
полноте и целостности.
Как известно, с научной точки зрения познание предмета начинается с
эмпирической ступени: фиксации, сбора информации о нем, а наука об изучаемом
предмете – с проверки достоверности информации. Очевидно, всякая
упорядоченная информация о предмете есть не что иное, как объективная его
логика. Здесь информация может пояснить суть перехода объективной логики,
присущей самому предмету, в логику субъективную, выраженную в его познании.
Традиционно говоря, это и будет первый этап познания, который одновременно
118
Целостность и единство как ступени познания
можно также считать ступенью познания. Второй этап предполагает сбор и
построение всех фактов в отдельную картину, которая в некотором выстроенном
порядке этих фактов называется статистикой, а в логически обобщенном их
построении – теорией. Статистика содержит в себе признаки логики системности и
целостности. Однако в отображении предмета это еще не содержательная, а
формальная системность и целостность. Содержательная же сторона познания более
глубокая, чем традиционно видится.
Она начинается с того, что параллельно или даже раньше формальной стороны
познания идет освоение предмета обыденным познанием. Главное в нем то, что
предмету дается имя или символическое обозначение – слово, термин, символ,
понятие, обозначающее или замещающее реальный предмет в представлении о нем.
Вряд ли этот этап познания можно назвать третьим (после сбора и упорядочения
информации). Скорее, наоборот, обозначение предмета является первичной,
исходной ступенью познания. На ней предмет выделяется среди других и получает
свою особенность, характеризующуюся его наименованием, именем.
Тогда параллельно можно выделить еще два процесса: во-первых, нахождения
места предмета среди других с определением объекта, в который входит тот или
иной предмет, во-вторых, процесс фиксации и сбора информации о предмете. То
есть, учитывая информационные аспекты, для продолжения изучения предмета
сначала необходимо этот предмет выделить. Иначе говоря, выделение и
обозначение предмета ставит перед познанием задачу его изучения с точки зрения
получения и фиксации (организации) информационного процесса о нем.
Тогда вторая ступень (этап) познания будет предполагать два одновременных
действия: нахождение места предмета среди других, то есть объекта, и фиксацию,
сбор информации о нем. Второй этап (ступень) предполагает конвергенцию
познания. Его суть очень важна, поскольку на данном этапе сливаются в единое
целое обозначение предмета и известная информация о нем.
Третья ступень (этап) познания предполагает первичное упорядочение
получаемой информации в статистическом виде. Безусловно, упорядочение
первичной информации содержит в себе признаки целостности предмета, но еще не
есть сама его целостность, а лишь одна из её проекций, число которых чаще всего
велико и зависит от различных проявлений изучаемого предмета. Различие всех
проявлений предмета выражает степень его сложности, что ведет в дальнейшем
познание к необходимости определения и выделения его структуры, состава и
содержания.
Выделение и обозначение предмета может совершаться на уровне как
обыденного, так и научного сознания. Различие этих уровней в том, что научное
сознание имеет многие предметы выделенными и обозначенными уже в обыденном
сознании. Но в дальнейшем научное сознание вынуждено открывать новые
предметы, обозначая и давая им имена, поскольку их нет в обыденном сознании,
расширяя тем самым познание окружающего мира.
Обозначение предметов на первом уровне обыденного сознания называется
словом, на втором уровне – термином. Так что вначале познания было Слово.
Правда, термин тоже есть слово, но выделенное специально для научных
исследований. Несмотря на различие уровней, в них совершается один и тот же
процесс выделения и обозначения изучаемых предметов. Однако и в нем
119
Кухар В.В.
существует некоторое предварительное различие: в первом случае процесс идет
стихийно, во втором – организованно и целенаправленно. Таким образом, в
исходном состоянии каждый предмет может восприниматься двойственно: о нем
может уже иметься предварительное знание, но он еще не обозначен, то есть
предварительное знание о предмете может уже служить причиной для
последующего его обозначения.
Оказывается, добраться до уровней целостности и единства предмета не так
просто. Очевидно, только четвертая по счету ступенька познания определяет
предмет по уровню его целостности. Природа целостности предмета проистекает,
во-первых, из его сложности, во-вторых, из всех образных представлений о нем. Но
и здесь имеется некоторая сложность. В самом начале ещё ничего не известно о
сложности предмета, но зато в нем предмет обретает свой образ. Следует заметить,
что
восприятие
образности
предметов,
являющейся,
по
Гегелю,
их видимостью или кажимостью, дано изначально не только каждому человеку, но
и даже животному. Хотя, конечно, видимость, присущая человеку, намного сложнее
видимости для любого животного.
Скорее всего, способность замечать предмет с одновременным его выделением
среди других представляет собой инстинктивную деятельность, присущую любому
живому существу. Но способностью обозначать предметы на основании их
выделения из окружающего мира обладает только человек. Среди уже названных
этапов
этот,
очевидно, является нулевым
этапом
познания. Животные
останавливаются на стадии выделения предмета без его обозначения, поскольку
таким предметов в их мышлении немного, тогда как человеку для его последующей
деятельности всякий предмет необходимо обозначить, что составляет основу языка
и общения.
Язык в целом строится на существительных, являющихся прямыми
обозначениями предметов. Остальные части речи служат для характеристики
существительных. Необходимость обозначения вытекает из того, что в обиходе
людей образуется множество частей речи и потребность их использования в
дальнейшем познании для последующей деятельности.
Уровень целостности предмета в его познании, как уже отмечено, вытекает из
исходных образных представлений о нем, представляющих нулевой этап познания.
Образ предмета, пройдя три отмечаемых этапа, остро нуждается в дальнейших
логических обобщениях. Но здесь познание вследствие особенностей строения
человеческого ума испытывает на себе дивергенцию познания: его раздвоение в
связи с наличием в структуре ума двух уровней – рассудка и разума.
Дивергенция определяет только два уровня познания предмета – целостности и
единства. При всей их похожести оба этапа принципиально различаются между
собой. Но сначала необходимо уяснить сущность целостности предмета как
четвертой ступени (этапа) его познания, и только затем перейти к существенной
характеристике следующей ступени (этапа).
С самого начала характеристики четвертой ступени можно заметить, что
современное познание постепенно достигает именно ее, однако находясь в целом на
рассудочном уровне, на котором всё же не учитывается дивергенция человеческого
ума на рассудок и разум. Чтобы дать оценку всем рассматриваемым ступеням
познания, необходимо, конечно же, достигнуть следующей – второй, разумной его
120
Целостность и единство как ступени познания
ступени. Следует, кроме того, отметить, что рассудочного уровня мышления не
достигает даже четвертая (рассудочная) ступень.
Целостность можно также рассматривать как первую логическую ступень
познания предмета, предусматривающую вторую, следующую за первой. Ведь, вопервых, логика представляет собой ступени освоения человечеством окружающего
мира, поскольку сам мир построен логически. Во-вторых, можно заметить, что мир
имеет тенденцию в своей эволюции двигаться к логике посредством таких ступеней,
как случайное, возможное, необходимое и действительное. В конечном счете, это
направленное движение есть не что иное, как разум: объективный и субъективный.
Первый есть мировой разум, второй – разум человеческий. Тем самым логика
помещена в центре этой ступени познания.
Но, соответственно структуре мышления, логика имеет составляющими логику
формы и логику содержания. Рассудок целиком и полностью базируется на логике
формы, называемой иначе формальной логикой, в которой главное – не содержание
предмета, а его форма или видимость. Стоит показать, почему на этой ступени
познания доминирует именно формальная логика. Проблема заключается в том, что
она здесь призвана систематизировать весь материал, сосредоточивающийся в
термине или в слове, ставшим термином. Отсюда вытекает формализация идущих
логических обобщений, приведение материала в системную целостность.
Формальная логика ищет в рассматриваемых предметах, фрагментах,
компонентах подобное друг другу, доходящее до своей тождественности. Дело в
том, что предметы отличаются друг от друга степенью сложности, сложные же
предметы состоят из более простых. Они могут быть также по составу
однородными или неоднородными. Однородность логически сближает предметы
между собой. Соединяя в них подобное и однородное друг другу, любые
формальные логические построения образуют в итоге односторонние целостности,
не содержащие внутри себя противоречий. Именно законы формальной логики
исключают всякую противоречивость исследуемого материала по тому или иному
предмету.
Но это вовсе не значит, что весь материал объективно во всей своей
целостности не содержит противоречивости. Однако она может быть рассмотрена
лишь на более высоком – пятом этапе. Познание, находящееся на рассудочном
уровне понимания предмета, не доходит до фундаментального уровня познания, что
упрощает и сильно усекает его картину, превращая ее на самом верху в
неопределенность. Вот эту неопределенность замещают суггестивными
технологиями, идеологемами, мифологемами, то есть, ими не только вводят в
заблуждение людей, но и сами не всегда знают истинное положение дел. Поскольку
на этом уровне наука присутствует лишь частично, то происходит ее естественное
замещение наукообразными суррогатами.
В рассматриваемом пункте возникает несколько недостатков. Во-первых,
ограниченность целостности как ступени познания. Во-вторых, тем самым
противоречивость вещей и предметов отторгается и как бы переносится вовне
исследуемой целостности. В-третьих, как итог, возникает гипотетичность
материала, отсюда могут формироваться не только естественные, но и
искусственные заблуждения в виде суггестивных технологий, идеологем,
мифологем и т.п.
121
Кухар В.В.
Таким образом, содержание предмета только его целостностью не
исчерпывается, ибо целыми могут быть только односторонности. Поэтому мир и его
познание нуждается в следующей – пятой логической ступени. Односторонние
целостности
соединяются
между
собой
в противоречивое единство.
Противоречивость, ранее выносимая вовне в односторонних целостностях, обретает
в единстве свое подлинное место и вовсе не требует для себя какого-либо
исключения. Ведь единство сложного предмета предполагает внутри себя и
противоречивость, и неоднородность состава или структуры.
Все, что существует в этом мире, имеет свою противоположность: верх
предполагает низ, пространство – время, правое – левое, лед – пламень и т.п. Разве
общество не состоит из антагонистических классов, а современные машины и
технические устройства не предполагают в себе объединение таких
противоположных качеств, как холод и тепло, энергия и вещество, покой и
движение, проводимость и непроводимость (сопротивление)? Вселенная в равной
мере содержит в себе как притяжение, так и отталкивание, вещественность и
вакуум, материальное и идеальное, а также многое такое, «что и не снилось нашим
мудрецам». Целое есть одно, соединяясь вместе, целостности составляют не только
целое, но и образуют единое.
То есть, внутри любой целостности единое содержится уже в зародыше. В
каждой целостности ее части, фрагменты, элементы всегда подчиняются, хотя и
очень жестко, единой связи между собой, без наличия которой эта целостность
немедленно распалась бы. И при определенных условиях они действительно
распадаются. К сожалению, эта связь сильно ограничивает автономность
внутренних элементов целостности, называемой системой. Ее внутреннее единство
неспособно развить и проявить себя в развитии.
Поэтому понятие системы позволило построить так называемую теорию систем
и системный анализ, осуществив на его основании упорядочение огромного
материала науки, культуры, духовной жизни. На некоторое время эти сферы
общества получили определенный импульс развития. Но дальше дело
застопорилось, поскольку рассудочный уровень мышления выражает лишь
целостность предмета. А теория системного синтеза не возникла.
Рассудочное мышление, кроме того, продуцирует в духовной жизни машинный
уровень мышления, двинувший вперед развитие техники, в целом косный мир
предметов и орудий труда. Возник, по Марксу, феномен товарного фетишизма. Он
окончательно поработил человека, включая самого собственника, превратив его
в винтик, колесико социальной машины, который полностью подчинен машине,
есть ее структурный элемент, лишенный самостоятельности, свободы и
самодостаточности. Иллюзорно собственники и с ними некоторые люди стремятся
разорвать порочный круг увеличением своей собственности. Но именно эта
функция – умножение собственности всеми доступными средствами – превращает
их в такие же винтики социальной машины, разве что рангом чуть-чуть побольше.
Однако проблема не в самой машине, а в том способе мышления, которым
человек мыслит окружающий мир и творит его вокруг себя в соответствии с
созданным его мысленным образом. Рассудок выхолащивает из своего окружения
противоречивость, а с ними – источники своей собственной опоры и развития,
превращая само окружение в машину. И все потому, что человек лишен результата
122
Целостность и единство как ступени познания
своего труда. Недостаточно сказать об отчуждении производителя от результата
своего труда, хотя это очень важно. Дело значительно сложнее: он лишен этого
результата, последствия чего сказываются значительно позже, когда государство (а
из-за него и общество) становится машиной, превращающей человека в свой
винтик. Такая трансформация лишает саму машину – государство и общество –
внутренних источников развития. Значит, всякая машина обречена на затухание
своего существования или жизненного цикла.
Выводы. К сожалению сегодня уже весь мир стал гигантской машиной,
подавившей и поработившей человека. Люди не понимают сути того, что с ними
происходит и почему. Если не совершится, по Печчеи, «революция разума», то все
человечество, как в национальном, так и в глобальном масштабе непременно
погибнет, ибо оно лишено сегодня внутренних источников своего развития.
Согласно Тойнби, распад локальных цивилизаций наступает именно по этой
причине. И эта парадигма Тойнби до сих пор была всегда верна, для всех государств
и народов предшествующей истории. Прервет ли человечество сегодня роковую
последовательность в ходе истории, который стал глобальным?
Данный гордиев узел может быть развязан только на следующей, пятой
ступени мыслительной деятельности, на которой познание движется от целостности
к единству знания. Целостности, как моменты более высокой общности, образуют
вместе единое, в котором целостности равны друг другу, не подчинены жестко
своему целому, а свободны в своем единстве. Таким способом, единство снимает в
себе целостность, превращая ее в свой внутренний момент, содержа ее в себе, и
одновременно, представляя более высокий уровень познания. Можно даже сказать,
что все ступени познания на пути движения знания вверх снимаются друг в
друге. Целое – это еще несвобода, свобода выражается только в единстве. Целое
держит предмет в жестких и однозначных связях между внутренними
компонентами, тогда как единство отпускает их в автономный режим
существования. Тогда и возникает жизнь, в которой впоследствии способен
пробудиться разум.
Список литературы
1. Маркс К. Капитал: т.1 / Маркс К. // Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения: в 9 т.: т.7 М: Политиздат, 1987.- 812 с.
2. Оконская Н.Б. Основы метаантропологии. Человек и мир / Оконская Н.Б. – М.: Вузовская
книга, 2004, с.7,8,11-18.
3. Печчеи Аурелио. Человеческие качества.- М.: Прогресс, 1985, с. 63-68.
4. Кухар В.В. Философия на переломе эпох. Монография / Кухар В.В. – Симферополь: ИТ
«АРИАЛ», 2010, c. 284.
Кухар В.В. Ціліснсть і єдність як ступені пізнання // Вчені записки Таврійського національного
університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія. Культурологія. Політологія. Соціологія. –
2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 118–124.
В філософії до останнього часу остається недостатньо висвітленою одна із головних проблем
пізнання – його розвиток у цілісності та єдності. В цій статті концептуально висловлена точка зору
на цілісність та єдність в якості ступенів пізнання.
Ключові слова: ціле, єдине, ступінь пізнання, теорія, видимість, сутність.
123
Кухар В.В.
Kuhkar V.V. The integrity and unity as the levels of knowledge // Scientific Notes of Taurida National
V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol.
27 (66). – № 1-2. – P. 118–124.
One of the main problems of knowledge - its development in the integrity and unity is still not elucidated
well enough in philosophy. This article sets out a conceptual point of view on the integrity and unity as the
levels of knowledge.
The integrity and unity of the subject - are the successive stages and steps of its knowledge. There are five
steps. The first step is the designation of the subject: it stands out among the others and finds its own
peculiarities. The second step – is finding a place among the other subjects, fixing and collecting
information about them. The third step – is ordering information obtained on the subject. The fourth stage
defines the subject in terms of its integrity. The fifth stage is the subject of the unity of all its sides.
In the process of cognition of the object representation of it is more complicated: it moves from the
knowledge of its integrity to the unity of all knowledge. As a result, the unity of knowledge takes a holistic
view, turning it into its inner point, representing a higher level of knowledge.
Key words: integer, single, stage of knowledge, theory, visibility, identity.
124
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 125–133.
УДК 130.2.141
ЦЕЛОСТНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА В СВЕТЕ НООСФЕРНОЙ ПАРАДИГМЫ
Пантелеева Г.Г.
Статья посвящена исследованию целостности человека в контексте
ноосферной парадигмы (В.И. Вернадский, П.Т.де Шарден). Носфера – это
глобальное мировое пространство, сфера разума, к формированию которой
причастен человек, рационально мыслящий и устремленный к определенным
ценностным ориентирам. Ноосфера влияет на социо-природные процессы.
Вместе с тем она сама подвержена воздействию космических факторов и
зависит от осмысленной деятельности человека в биосфере. Последнее
обстоятельство становится ключом космической эволюции человечества и
планеты в целом.
Могущество человека заключается в его мысли, которая рассматривается как
особого рода энергия, бесконечно разнообразная по своим качествам.
Сознательно выстраивая пространство ноосферы, человек берет на себя
ответственность не только за свои поступки, но и за качество мысли. Таким
образом, получает дополнительное теоретическое и методологическое
обоснование идея целостного человека как существа космического, способного
взять под контроль эволюцию планеты в той же степени, в какой он готов
контролировать качество мысли.
В свете ноосферной парадигмы, целостный человек охарактеризован как
носитель ценностно-этической идеи Общего Блага, охватывающего природу,
общество и космическое измерение человеческого бытия. Показано, что
становление целостности человека возможно на пути благоустройства
ноосферы как необходимого условия развития в эволюционном единстве социоприродно-космического целого. В качестве практической меры выдвигается
опережающая сознательно-проективная деятельность в биосфере и ноосфере,
направленная на формирование образа желаемого лучшего будущего.
Ключевые слова: мысль, ноосфера, общее благо, целостный человек.
К началу текущего столетия человечество вступило в качественно новый этап
культурного бытия. Феноменология социосферы и биосферы последних
десятилетий демонстрирует ускорение темпа роста катастрофических явлений,
охвативших все сферы жизни и наблюдаемых уже в глобальном масштабе. Над
миром нависла угроза антропологического кризиса. Самые серьезные попытки
мирового сообщества контролировать ход идущих в природе и обществе
преобразований оказались малоэффективными. Среди причин этого отмечается
125
Пантелеева Г.Г.
отсутствие политической воли, скованной рамками частных интересов и, как
следствие, разрозненный нескоординированный подход к решению назревших
общепланетарных проблем.
Поиск альтернатив цивилизационного развития с необходимостью обращается
к ноосферной парадигме, в рамках которой в 20-40 годах прошедшего столетия
было теоретически осмыслено такое новое для геологии явление как ноосфера
(В.И. Вернадский, П.Т. де Шарден). В свете данной парадигмы, ноосфера – это
глобальное мировое пространство, сфера разума, к формированию которой
причастен человек, рационально мыслящий и устремленный к определенным
ценностным ориентирам. Ноосфера влияет на социо-природные процессы. Вместе с
тем, она сама подвержена воздействию космических факторов и зависит от
осмысленной деятельности человека в биосфере.
Состояние ноосферы обусловлено космоземными связями, а влияние человека
на биосферу определяется ценностно нагруженной мыслью человечества и
целенаправленным трудом. Эти факторы являются ключом управляемой эволюции.
Поэтому решение проблемы целостности человека следует искать на пути
коэволюции, совместной эволюции человека и мира. По сути, речь идет о
сознательном выстраивании ноосферы как направляющего и организующего
начала, определяющего ход естественных преобразований в биосфере и,
одновременно, становление целостности человека в эволюционном единстве
космоса.
Разработка данной темы необходима, прежде всего, в мировоззренческом
плане. Изучение целостности человека с позиций ноосферной парадигмы актуально
в области образования и воспитания, где закладываются основы миропонимания и
определяются поведенческие нормы личности. Антропологический аспект
ноосферного знания нацелен на углубленное понимание ответственности каждого
за качество мысли в ее ценностно-этическом измерении, и в целом – на повышение
самосознания человека. Благоустройство биосферы и ноосферы – тот путь, на
котором открывается прекрасное будущее человечества в его космической
перспективе.
Несмотря на повышенный интерес к природе человека, необходимо отметить,
что в современной философской литературе целостность человека в контексте
антропологических идей ноосферной парадигмы изучена недостаточно. Нуждается
в дополнительном прояснении ценностно нагруженная сущность мысли и её роль в
выстраивании пространства ноосферы. Важно также уточнить условия становления
целостности человека в связи с целеполаганием и его целесообразной эволюционнопреобразовательной деятельностью в ноосфере.
В прояснении этих вопросов будем опираться на труды ученых естественников
и мыслителей-космистов (В.И. Вернадского, П.Т. де Шардена, Е.И. Рерих,
Н.К. Рерих). Для достижения поставленной цели необходимо решить ряд задач:
выявить сущностные основания мысли человека, причастного к образованию
ноосферы;
показать значение ценностно-этического содержания мысли в выстраивании
пространства ноосферы;
126
Целостность человека в свете ноосферной парадигмы
определить высшую цель, творческое осмысление которой обусловливает
становление целостности человека в эволюционном единстве социо-природнокосмического целого;
охарактеризовать деятельность, направленную на благоустройство ноосферы,
влияющей на становление целостности человека в космической перспективе.
Идею ноосферы принято считать достоянием ХХ столетия. Однако, по сути, она
восходит к эйдологии греческой античности. Развивая метафизику бытия, Платон
указывает на два различных, но определенным образом взаимосвязанных мира: мир
единичных чувственно познаваемых вещей и мир истинного бытия,
представляющий собой совокупность идей, то есть смысловых моделей,
отражением которых является все многообразие вещественного мира. Мысль
впервые выдвигается в качестве предмета систематического исследования в
философии Парменида, где ставится проблема тождества бытия и мыслей о бытии в
контексте их взаимозависимости. С позиций мыслителя, космос как нечто реальное
был прежде и сейчас наличествует, но может остаться или исчезнуть в будущем.
Органическое единство умопостигаемых форм или сущностей и есть мир идей,
который, по сути, весьма близок современной ноосфере. Ноосфера определяется
основоположниками как новый покров планеты, «мыслящая субстанция»,
«мыслящий пласт» (П.Т. де Шарден), как новое эволюционное состояние биосферы,
связанное «с уточнением естественной научной работы и мысли»
(В.И. Вернадский). Важно, что оба ученых связывали образование ноосферы с
мыслью человека, ее энергетической природой.
Живое вещество планеты, делает вывод Владимир Иванович Вернадский,
является носителем и создателем, свободной энергии, – биогеохимической. В
отличие от всего живого, человеку присуща новая форма этой энергии, еще большая
по своей интенсивности и сложности. Эта форма биогеохимической энергии связана
с разумом и жизнедеятельностью человеческих обществ. Ученый называет ее
«энергией человеческой культуры или культурной биогеохимической энергией»,
создающей в настоящее время ноосферу [1, c. 102]. Позже один из
основоположников
новой
антропологии
А.
Гелен
введет
понятие
культуроформирующей энергии, полагая, что культура – это как бы итог
биологического овладения человеком естественной природой в силу специфической
человеческой биологии. Эта специфичность и делает человека открытым миру.
Установленная В.И. Вернадским связь биогеохимической энергии с культурой
как бы объединяла естественные и творческие процессы человека, придавая им
космическое измерение, присущее всякому живому веществу. Научная мысль у
В.И. Вернадского впервые рассмотрена как планетное явление, как геологическая
сила, создающая ноосферу и имеющая характер стихийного процесса. Мыслителем
подчеркивается значимость коллективной мысли, сила солидарности, о значении
которой ранее писал П.А. Кропоткин. Под влиянием научной мысли и
человеческого труда, утверждает ученый, биосфера переходит в новое состояние – в
ноосферу. Позже академик Н.Н. Моисеев напишет в одной из своих статей о В.И.
Вернадском: «Мысль – это важнейшая составляющая мирового эволюционного
процесса».
127
Пантелеева Г.Г.
Как естествоиспытатель и философ-реалист, В.И. Вернадский ожидал от науки
скорого признания мысли в качестве энергии. Ему было известно, что этой
проблемой плотно занимался его современник, американский ученый, родившийся
в Львове, математик и биофизик Альфред Лотка. Однако, решить поставленную
задачу в условиях подавляющего господства рационально-эмпирической
методологии познания он не мог.
Действительно, энергия мысли является качественно иной, «духовной
энергией» (в терминологии Пьера Тейяра де Шардена), и ее изучение с
необходимостью требует иного подхода. «Последовательно связать между собой
две энергии – тела и души – эту задачу наука решила пока игнорировать», –
поясняет французский ученый. В отношении перспективы исследования мысли он
вполне оптимистичен: «хотим мы этого или нет, все признаки и все наши
потребности конвергируют в одном и том же направлении – нам нужна и мы
начинаем неукоснительно ее создавать с помощью и за пределами всякой физики,
всякой биологии и всякой психологии – человеческая энергетика» [2]. По сути,
здесь предлагается новый, синтетический подход к исследованию духовной
энергии, сочетающий научный и метанаучный метод познания, что свойственно
космическому мышлению (Л.В. Шапошникова), охватывающему пределы
различных явлений космопланетарного характера [3, c. 228-256].
Смена парадигмы есть смена отношений к объекту исследования, и
предполагает изменение исследовательских методов и целей, а иногда и смены
самого предмета исследования. Новое мышление XX века, основой которого стало
космическое мироощущение, нуждается в новой системе познания, представленной
в настоящее время в философско-этическом учении Живой Этики, пронизанном
пафосом энергетики. В создании и обнародовании книг Учения самое
непосредственное участие приняли выдающиеся мыслители-космисты супруги
Елена Ивановна Рерих и Николай Константинович Рерих. Методологические
положения учения Живой Этики, в значительной степени систематизированы
востоковедом Людмилой Васильевной Шапошниковой.
Согласно этой методологии, человек является одной из энергетических
структур целостной энергетической системы мироздания. Главенствующее
положение в мироздании и в самом человеке занимает дух, который авторы Учения
рассматривают как силу природы и энергетическое явление. Мысль – это
психическая энергия во всем беспредельном разнообразии её качеств, ибо все
сущее проникнуто мыслью. Мысль характеризуется как неучтенная наукой
сильнейшая и тончайшая энергия [4]. Вместе с тем, мысль есть некая идеальная
форма, существо духовного плана со всеми признаками самодовлеющего
существования. Она также – основа творчества [5].
Если допустить, что основу бытия составляет энергия, то этого будет еще не
достаточно для понимания значения мысли в контексте антропологических идей
ноосферной парадигмы, согласно которой ценность мысли обусловлена
целесообразностью. Уже в античности заметно стремление выявить такую систему
ценностных представлений, чтобы сформировать и развивать определённые
128
Целостность человека в свете ноосферной парадигмы
отношения в мире, которые составили бы прочные основания блага всего сущего и
самого человека.
Развивая тезис Парменида о совпадении бытия и мысли, Сократ центрируется
на человеческом бытии. Мудрец вносит в него ценностно-этическую
составляющую, полагая, что мир идей есть истинное бытие, а истина и добро
должны совпадать. Тем самым признается, что этические принципы заложены в
самом устройстве бытия. Идея блага есть предел и «причина всего правильного и
прекрасного» [6, с. 974]. Высшая ценность, согласно Платону, – это синтетическая
идея Блага, объединяющая и теоретическую ценность истины, и нравственную
ценность добра, и эстетическую ценность красоты, и социальную ценность
справедливого государственного устройства. Более того, она превосходит их в
своей светоносной идеальной трансцендентности.
Осознавая истинные моральные смыслы, мы обязаны следовать им в своем
моральном поведении. Иначе человек будет порочным, не соответствующим
истине, не добрым, а значит не целостным. Если мы познаем истину о добре, благе,
справедливости, то мы сами становимся и благими, и добропорядочными, считает
Сократ. Добро, следовательно, может быть осуществлено лишь на сознательном
основании. Сознательно устремляясь к общему благу, человек следует по пути
становления целостности и расширения сознания. Отсюда вытекает положение о
целесообразности общего блага, – одно из основных в концепции ноосферы.
У создателей концепции ноосферы идея Общего Блага возникает, прежде всего,
в связи с необходимостью заботы о вечности. В.И. Вернадский и П.Т. де Шарден
пришли к общему мнению, что для улучшения жизни важна не только забота о
ближайшем окружении. Более мощно эта забота проявится, если трудиться для
вечности, для общего блага, охватывающее природу, общество и космическое
измерение человеческого бытия. Согласно В.И. Вернадскому, нельзя отложить
заботу о вечном и великом на то время, когда будет достигнута для всех
возможность удовлетворения своих элементарных нужд. Иначе будет поздно.
Космическая этика выдвигается ученым в качестве основополагающей для
целостности человека, влияющего на состояние ноосферы. Внося качественные
изменения в структуру ноосферы, мысль общего блага социального человечества
дает планете высшую степень соответствия с эволюционными энергиями космоса,
возможность коэволюции человека и мира.
Подобные размышления близки и французскому ученому. Перед лицом
полного уничтожения, верит П.Т. де Шарден, человечество начнет отдавать себе
отчет в необходимости трудиться для вечности, иными словами, слагать
пространство ноосферы, заботясь о собственной нравственности, а, значит, о
качестве мысли. Поэтому в ближайшие столетия необходимо основать и развить
сообразно нашим личностным качествам благородную человеческую форму
евгенизма. Ведь жизнь, достигнув своей «мыслящей ступени», не может
продолжаться, не поднимаясь структурно все выше и выше [2].
Ценностно-этическая идея Общего Блага является организующим принципом
сознательной направленности мысли и воли человека, помогающим разрешать
противоречия между мотивами общего и частного порядков. Согласно
129
Пантелеева Г.Г.
антропологической концепции космического мировоззрения учения Живой Этики,
принцип Общего Блага заложен в человечестве как общемировой Закон. Весь мир
делится по границе личного и общего блага [7]. Соответствие личного духа с
Общим Мировым Благом и составляет Красоту Космоса, – делают вывод создатели
Учения. Красота, как известно, предполагет гармонию, иначе говоря, – соразмерную
структурную организованность систем (будь то внутренний мир человека или
ноосфера). В очерке «Творящая мысль» Н.К. Рерих отмечает «неограниченную
творческую мысль», которая в жизненном применении на Общее Мировое Благо,
ведет человечество по пути совершенствования, «приготовляет его к принятию
эволюции» [8, c. 118].
Современный человек все более осознает себя великой силой, планетарным
существом, свободно выстраивающим глобальное мировое пространство –
ноосферу. Важно определить те характерные особенности деятельности, которые
позволяют человеку благоустраивать ноосферу и совершенствовать свою природу в
согласии с эволюционным единством мирового целого. Один из первых опытов
такого рода осуществлял Сократ.
Мудрец шел по пути образования истины как результата диалога, называя такой
способ «майевтикой», то есть повивальным искусством. В процессе
заинтересованного диалога идет предельное выявление и закрепление истинной
сути, как бы кристаллизация идеи, предназначенной к воплощению. Сократ
убежден, что и на деле все должно полностью осуществиться так, как это разобрали
словесно. Если мы сможем додуматься, как построить государство, близкое к
описанной его модели, то мы сможем сказать, что уже показали, как можно это
осуществить [6, с. 942]. Значимой для достижения истинного знания оказывалась
как сама постановка проблемы, так и участливое внимание к ней общественного
сознания. Платон осуществлял проективную деятельность, сознательно создавая
художественно-философский образ идеального государства, предназначенного быть
своего рода Проектом, Образцом справедливого государственного устройства на
тысячелетия вперед.
Сократовское искусство познания истины требовало подъема всех внутренних
духовных сил на предельно высокий уровень, а также особого, глубоко морального
образа жизни, калокагатии. Калокагатия, согласно А.Ф. Лосеву, есть ни что иное,
как идеальное воплощение внутреннего во внешнем, является благоустройством
жизни, ее красивой и гармоничной организацией.
Следуя логике основоположников ноосферной парадигмы (В.И. Вернадский,
П.Т. де Шарден), корректирующее влияние на состояние ноосферы, влияющей на
биосферные процессы и на самого человека, могут оказывать сознательно
создаваемые и сознательно реализуемые проекты будущего обустройства
окружающей действительности: социальной, природной, космической. Важным
побудительным моментом научных исследований, как следует из содержания работ
Вернадского, было желание найти верные и точные основания этики поведения, не
противоречащие единым принципам развития мироздания. Самое глубокое
проявление самосознания, по мнению ученого, сопряжено с тем, что «мыслящий
130
Целостность человека в свете ноосферной парадигмы
человек пытается определить свое место не только на нашей планете, но и в
Космосе» [9, с. 152].
Предпосылками благоустройства ноосферы В.И. Вернадский считал высокое
качество научной мысли, интернациональность науки, свободу поисковой мысли и
нравственную ответственность ученых за использование научных открытий. В
ближайшем будущем перед учеными стоят небывалые для них задачи
сознательного направления организованности ноосферы, отойти от которой они не
могут, так как к этому направляет их стихийный ход роста научного знания.
Ученый глубоко верил в преобразующую силу ноосферы и связывал с ее
состоянием лучшее будущее планеты. Например, он полагал, что уже поколение его
внучки будет жить в условиях благоденствия.
Человек, человеческая энергетика, считает П.Т. де Шарден, «негласно» уже
участвует в построении биосферы, формируя ее целостность на качественно новом,
более высоком уровне организации. «В нас и через нас ноогенез постоянно
поднимается ввысь», – утверждал исследователь феномена человека, отмечая
ключевые моменты активной эволюции [2, с. 225]. Задачу человечества ученый
видел в том, чтобы придать «мыслящей субстанции» разумную организацию. При
этом важно не только ввести в ее содержание нравственную компоненту, но
постепенно в ходе эволюции её наращивать и повышать. Действуя сегодня, важно
понимать, что в будущем нас ждет не только продолжение жизни, но и
«сверхжизнь», которую нужно ясно представить высшую форму, открыть и достичь
ее, идя по пути «обострения мысли».
Тезис «Общее дело есть Общее Благо» в учении Живой Этики выдвигается с
целью уточнить понимание того, что есть хорошее, правильное дело. Полученный
вывод состоит в том, что сущность дел хороша, если дела полезны всему
человечеству. Таким общеполезным делом в условиях реальной угрозы глобальной
катастрофы и гибели человеческой цивилизации признается забота о качестве
мысли. Подчеркивается решающее значение сущности человеческой мысли,
участвующей в оформлении духовного пространства планеты. Ведь
цементирование пространства добрыми мыслями неминуемо отзовется
положительно на качестве жизни будущих поколений.
Характеризуя творящую мысль, Н.К.Рерих отмечает ее благостность, красоту,
сердечность, бескорыстие, благородство. Благородные мысли украшают
пространство и соединяют дальние миры, ибо «для мысли нет ни пространства, ни
времени». Нужно учиться осветлять и устремлять свое сознание, чтобы «творить
для будущего человечества». Мысль должна быть творческой, одухотворенной
устремлением, насыщенной «чистым огнем сердца», но «мысль, лишенная
устремления и горения – бесплодна» [10, с. 111].
Значение мысли в том, что человек, устремленный к Общему Благу, взявший
под контроль качество своей мысли, творит эволюцию. В энергетическом
мировоззрении учения Живой Этики утверждается, что творческая мысль переродит
мир. Преобразить земное существование можно ярким представлением о будущей
прекрасной жизни, однако нужно также уметь достойно ответить земным заданиям:
это и будет целесообразным равновесием.
131
Пантелеева Г.Г.
Мощным практическим действием, направленным на формирование
глобального мирового пространства, стало подписание 15 апреля 1935 года в НьюЙорке первого международного договора, предусматривающего защиту
культурного наследия человечества. Идеи принятого Пакта, названного именем его
инициатора Н.К. Рериха, с тех пор составляют основу деятельности ЮНЕСКО [11].
Благоустройство биосферы и ноосферы – эот путь, на котором открывается
прекрасное будущее человечества в его космической перспективе.
Проведенное исследование позволяет сделать следующие выводы.
В свете ноосферной парадигмы целостный человек охарактеризован как
носитель ценностно-этической идеи общего блага, актуализация которой в
жизненном применении обусловливает эволюционное преобразование ноосферы.
Целостный человек, как существо космическое, способен взять под контроль
эволюцию планеты в той же степени, в какой он готов контролировать качество
своей мысли.
Список литературы
1. Вернадский В.И. Биосфера и ноосфера / В.И. Вернадский; [предисл. Р.К. Баландина]. – М.:
Айрис-Пресс, 2004. – 576 с. – (Библиотека истории и культуры).
2. Шарден П.Тейяр. Феномен человека / П.Тейяр де Шарден; [Пер с фр. Н.А. Садовского]. – М.:
Наука, 1987. – 240 с.
3. Шапошникова Л.В. Философия космической реальности / Л.В. Шапошникова. – Тверь: ООО
ГЕРС, 2008. – 260 с.
4. Беспредельность. Ч. II. Учение Живой Этики. — М.: Международный Центр Рерихов, 1995. —
282 с.
5. Иерархия. Учение Живой Этики. — М.: Международный Центр Рерихов, 1995. — 255 с.
6. Платон. Диалоги / Платон; [Пер. С.А. Ананьина, С.К. Апта, Т.В. Васильева и др.]. – М.: Мысль,
1986. – 1506 с.
7. Листы Сада Мории. Ч. II. Озарение. Учение Живой Этики. — Москва: Международный Центр
Рерихов, 1994, 232 с.
8. Рерих Н.К. Твердыня пламенная / Н.К. Рерих. – Рига: Виеда, 1991. – 272 с.
9. Вернадский В.И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения / В.И. Вернадский. –
М.: Наука, 1965. – 373 с.
10. Рерих Е.И. Письма. Т. I (1919 - 1933) / Е.И. Рерих. – М.: МЦР, 2000. – 576 с., илл.
11. Дьяченко И.Ю. Пакт Рериха в свете проблем современной цивилизации / Культура и время, №
2, 2013. С. 74 — 87.
Пантєлеєва Г.Г. Цілісність людини у світлі ноосферної парадигми // Вчені записки
Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія. Культурологія.
Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 125–133.
Стаття присвячена дослідженню цілісності людини в контексті ноосферної парадигми (В.І.
Вернадський, П.Т. де Шарден). Ноосфера - це глобальний світовий простір, сфера розуму, до
формування якої причетна людина, що раціонально мислить та спрямована до певних ціннісних
орієнтирів. Ноосфера впливає на соціо-природні процеси. Разом з тим, вона сама схильна до впливу
космічних факторів і залежить від осмисленої діяльності людини в біосфері. Остання обставина
стає ключем космічної еволюції людства і планети в цілому.
Могутність людини полягає в його думці, яка розглядається як особливого роду енергія,
нескінченно різноманітна за своїми якостями. Свідомо вибудовуючи простір ноосфери, людина
бере на себе відповідальність не тільки за свої вчинки, але і за якість думки. Таким чином, отримує
додаткове теоретичне і методологічне обґрунтування ідея цілісної людини як істоти космічної,
здатної взяти під контроль еволюцію планети в тій же мірі, в якій вона готова контролювати якість
думки.
132
Целостность человека в свете ноосферной парадигмы
У світлі ноосферної парадигми, цілісна людина охарактеризована як носій ціннісно-етичної ідеї
Загального Блага, що охоплює природу, суспільство і космічний вимір людського буття. Показано,
що становлення цілісності людини можливе на шляху благоустрою ноосфери як необхідної умови
розвитку в еволюційної єдності соціо-природно-космічного цілого. В якості практичного заходу
висувається випереджальна свідомо-проективна діяльність у біосфері та ноосфері, спрямована на
формування образу бажаного кращого майбутнього.
Ключові слова: думка, ноосфера, загальне благо, цілісна людина.
Panteleyeva G.G. The integrity of a person in the light of the noosphere paradigm // Scientific Notes
of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences.
Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 125–133.
The article is devoted to the study of integrity of a person in the context of the noosphere paradigm (V.I.
Vernadsky, P.T. de Chardin). Noosphere is the global world space, the sphere of mind which is formed
with the participation of man, rational thinking and looking for a certain value orientations. Noosphere
influences the socio-natural processes. At the same time it is exposed to cosmic factors itself and depends
on meaningful human activities in the biosphere. The latter circumstance is the key of the cosmic evolution
of humanity and the planet as a whole.
The power of man lies in his thought, which is treated as a special kind of energy, endlessly varied in its
qualities. Consciously building up the space of the noosphere, a human takes responsibility not only for his
own actions, but also for the quality of thought. Thus, the idea of integral man as a cosmic creature, which
is able to take control over the evolution of the planet to the same extent that he is willing to supervise the
quality of thought, receives an additional theoretical and methodological basis.
In light of the noosphere paradigm, the integral man is described as a carrier of evaluative and ethical idea
of the Common Good, covering the nature, society and the cosmic dimension of human existence. It is
shown that the formation of the integrity of a human is possible on the way of improvement of the
noosphere as indispensable condition for the development in the evolutionary unity of socio-natural and
cosmic whole. As a practical measure the outrunning conscious and projective activity in the biosphere and
noosphere, directed at formation of image of the desired better future are offered.
Keywords: thought, the noosphere, the common good, the whole man.
133
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 134–142.
УДК 1(091)+130.2
ТРАДИЦИИ ИСТОЛКОВАНИЯ ТВОРЧЕСТВА И СВОБОДЫ:
АНТИЧНОСТЬ VS СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
Чекер Н.В., Шурдукова И.Н.
В статье рассмотрены традиции понимания творчества и свободы в
античности и средневековье. Выявлено сходство и различия в представлениях
двух эпох касательно смысловых характеристик человеческой свободы,
творчества и судьбы.
Ключевые слова: творчество, свобода, смысл, судьба.
Проблематика творчества и свободы является важнейшей для понимания
сущности человека, его возможностей и предназначения. В античном и
средневековом миропонимании она имеет свою специфику. Исследованию данной
тематики посвящены многие работы отечественных и зарубежных исследователей
[см., напр.: 1-3; 6; 8-12; 14-16]. Целью данной статьи является сравнительный
анализ традиций истолкования творчества и свободы в античности и средневековье.
Задача работы – выявить различия и сформулировать сходство в представлениях о
смысле свободы и творчества, бытовавших в культуре двух названных эпох.
Диалектика взаимосвязи свободы и творчества в западной духовной традиции
характеризуется преобладанием рациональности, что отличает её от духовной
традиции Востока. Свобода и творчество связываются, прежде всего, с
возможностями социальной реализации индивида. Принято считать, что духовной
родиной Европы является древнегреческая культура. Именно в рамках этой
культурной традиции формируется особый тип исследовательской установки,
повлёкший за собой возникновение западной философии, науки, культуры.
Карл Ясперс, объясняя причины прогресса Запада, говорит о том, что именно
здесь зарождается политическая свобода. Он утверждает: «Запад ... привнес в мир
радикальность, неведомую в такой степени ни Китаю, ни Индии. ...Невзирая на
серьезные катаклизмы, ... непрерывность в формировании культуры Запада не была
утеряна. Во всяком случае, формы восприятия и схемы, наименования и формулы
сохранялись... Даже там, где была прервана сознательная связь с прошлым, осталась
некая фактическая непрерывность, а за ней последовало сознательное
возобновление непрерывности в развитии. Китай и Индия всегда продолжали в
своей жизни собственное прошлое. ...Для Запада характерна изначальность,
возникающая как беспрерывное продолжение прошлого далеких ему народов,
которое он усваивает, перерабатывает и преобразует. Запад возник на основе
христианства и античности...» [1, с. 82-83]. К. Ясперс указывает на важную черту
западной цивилизации, позволяющую ей прогрессировать – гибкость в восприятии
134
Традиции истолкования творчества и свободы: античность vs средневековье
других культур, отсутствие «закрытости», «оберегания» своей культуры. В
противовес этому, восточная традиция ориентирована на самовоспроизведение, что
предполагает высокую степень защиты от внешних влияний и, следовательно,
затрудняет восприятие других культур. Запад же воспринимает опыт других
культур как образец, подлежащий критическому анализу, использованию и
преображению.
Особенность древнегреческой философской ментальности можно выразить как
чёткую направленность на понимание своего места в мире, свободу
интеллектуального поиска, проходящего в режиме предельной исследовательской
честности, предельной самокритичности. Во многом это стимулировалось
демократической соревновательностью, нашедшей своё отражение в политической
системе, в методах образования и воспитания. В процессе воспитания
закладывались
«ценности-цели»
и
«ценности-средства»,
позволяющие
осуществлять различение истинного и ложного. Необходимость обоснования
собственного выбора порождает необходимость доказательства. Эта существенная
черта отличает западное мышление от восточного, склонного полагаться на
интуитивное и мистическое знание, на авторитет священных текстов. Древняя
Греция, во-первых, создаёт религиозные представления, не имеющие подобных
священных текстов. Нет единой системы мифов. Олимпийские боги не всесильны и
не всеведущи, им зачастую нет дела до мира людей. Во-вторых, возникновение
философии в Древней Греции связано с возникновением интеллектуального
сомнения в традиционных представлениях. Всякое положение должно быть
подкреплено обязательным его доказательством, то, что может быть опровергнуто с
помощью убедительных доводов не есть Истина.
Происходит расслоение знания на практическое («техне») и теоретическое
(высшим проявлением которого является мудрость – «софия»). При этом
собственно высшим знанием, истинным знанием признаётся только последнее.
Практические искусства, ремёсла могут уводить от истинного познания,
основываясь на навыках, привычках, предубеждениях. Осознание античностью
самоценности познавательной активности личности приводит к развитию
теоретических изысканий. Именно на Западе теория оформляется в стройную
систему и понимается как высшее знание, как возможность познания самого себя,
то есть смысла человеческого существования как такового.
Если на Востоке достижение смысла почти всегда связано с религиозными
основаниями (смысл человеческой жизни есть связность её с жизнью Божественной,
совершенствование ведёт к слиянию с Абсолютом), то в античном философском
сознании поиск смысла – прежде всего интеллектуальное, рациональное
предприятие. Мир понимаем как космос, то есть нечто гармоничное,
упорядоченное, имеющее разумные основания, числовые закономерности.
Иррациональное не отрицается, но связывается с разрушительной стихийностью, с
чем-то низшим (примордиальным), по отношению к разумной организации. Многие
исследователи обращают внимание на особую «аристократичность» античности, где
даже искусство рассматривается как ремесло. Ф. Х. Кессиди полагает, что причины
ценностной установки на теоретическое знание в античном мышлении следующие:
135
Чекер Н.В., Шурдукова И.Н.
- национальный характер, совмещавший гилозоистически-пантеистическое
мироощущение с рационалистическим типом мышления и богатым
художественным воображением;
- особый жизненный уклад;
- особенности науки и техники [2].
Сдержанность и умеренность характера греков Ф. Х. Кессиди объясняет их
осторожной мудростью. Не всё во власти человека, нельзя предусмотреть и
предугадать последствия всех своих действий. Гармоническая трагичность мира в
том, что любые достижения сопровождаются утратами. Такая установка сближает
греков с восточной мудростью (и с последующей средневековой традицией). Но
если Восток настроен на восприятие и принятие Высшей воли, то Запад – на
активное использование человеком собственного разума, исследование причинноследственных связей, рационально-доказательное постижение истины. Истина для
грека – следование разумному, благу и красоте (идеал калокагатии), всё, что не
разумно – неистинно.
Представление о свободе сосуществует в сознании древнего грека с
представлениями о предопределённости, судьбе. Познание судьбы, осмысленное
принятие судьбы, творческий выбор путей осуществления своей судьбы есть
проявление свободы индивида. Как отмечает А. Ф. Лосев, первая (важнейшая и
базовая) добродетель по Платону – мудрость [3, с. 369]. Уже в раннем диалоге
Платона «Евтидем» сказано, что, «мудрость во всем несет людям счастье, ибо
мудрость ни в чем не ошибается, но необходимо заставляет правильно действовать
и преуспевать. Иначе она вовсе не была бы мудростью...» [4, с. 123]. Активно
действующий ум должен подкрепляться мужеством. В сочинении «Определения»
дан своеобразный словарь платоновских терминов [5]. Разумность определяется, в
первую очередь, как «самодовлеющая творческая потенция, направленная к счастью
человека» [5, с. 428]. Мудрость – «беспредпосылочное знание; знание вечных
вещей...» [5, с. 432]. Разумность – это мудрость, приближающая конкретного
человека к конкретной степени совершенства. Разумность, соединенная с
активностью (мужеством) позволяет человеку свободно осуществлять законы
судьбы. Справедливость проявляется во внутреннем равновесии человека, она есть
«распределительная способность, уделяющая каждому свое по достоинству;
способность подчиняться в жизни закону...» [5, с. 428].
Большое внимание творческой активности человека уделяет Аристотель.
Говоря о добродетелях, он утверждает принцип середины. Всякая реальная вещь
есть середина между неподвижной сущностью вещи и её реальным состоянием во
всех моментах активного изменения [3, с. 371]. Это характеризует и Космос, и
человека. Отсюда и добродетель понимается Аристотелем как способность
придерживаться середины между крайностями. Более того, добродетель – волевая
деятельность души, проявление целеустремлённой активности. Человек –
микрокосм, активное средоточие общего и частного, умственного и материального,
неподвижного и подвижного, бытия и небытия. Под творческой деятельностью
человека Аристотель (как и Платон) понимает не созидание чего-то оригинального,
нового, а только реализацию уже наличествующего в душе человека. Творческая
активность проявляется через фантазию космического ума. Творческая активность
человека, таким образом, несамостоятельна.
136
Традиции истолкования творчества и свободы: античность vs средневековье
Главным принципом творчества с позиций античной эстетики, являлось
подражание (мимезис), а его задачами – нравственное совершенствование и
продвижение на пути к Знанию.
Выдвижение субъекта на первый план происходит у стоиков. Но с усилением
субъективизма,
индивидуальной
активности,
направленной
к
самосовершенствованию, сочетается разочарование в активности социальной,
внешней. Сильнее проявляется фатализм, определенное понимание судьбоносности
происходящего. Отсюда такие добродетели, как атараксия (невозмутимость), апатия
(бесстрастие). Безусловное принятие судьбы, добровольное подчинение ей – и есть
обретение свободы, внутренней свободы, согласованной с внешней
закономерностью и внешней случайностью.
Судьба в античном понимании, – это своего рода эстетическая категория,
задающая единство, соотнесённость внутреннего и внешнего, субъекта и объекта,
идеи и материи. Это одна из сторон чувственно-материального космоса. А. А. ТахоГоди отмечает, что «античная судьба не есть только предмет слепой веры и не есть
результат только философской теории, не есть только произвольно капризная
фантастическая выдумка поэтов и драматургов, не есть только констатация
неопределенных случайностей жизни и не есть только стихия жизни, вызывающая
ужас и трепет. Нет, для античного человека судьба, кроме всего этого и отнюдь не в
последнюю очередь, есть еще прекрасная и самодовлеюще-успокоительная картина
жизни, т. е. эстетически выразительный рисунок бытия космического,
внутрикосмического и, прежде всего, человеческого» [6, с. 389]. Человек мог
понимать рисунок судьбы, её смысловые контуры, но не её саму. Иначе говоря,
«человеческий субъект мог достигать в античности такого развития и углубления,
что мог фиксировать судьбу уже не просто как необходимую категорию разума, но
как глубоко переживаемую и в этом смысле имманентную. Такая объективная
действительность судьбы ... продолжала быть чем-то внеразумным и чем-то
доразумным. Но это значит, что субъективный человек уже в самом себе мог
находить следы этой сверхразумности и в то же самое время переживать их вполне
ощутимым образом» [3, с. 365-366].
Судьба в греческом образе мышления играет огромную роль. Но, несмотря на
зависимость от судьбы человек ощущал себя свободным. Разгадка этого отчасти
кроется в понимании соотношения судьбы и свободы: судьба существует, её нельзя
избежать, но человек свободен в выборе целей и средств их достижения. «Раз о
судьбе заранее ничего неизвестно, то это и значит, что человек вполне свободен в
своих решениях» [3, с. 358].
Иными словами, свобода человека невозможна как независимость от судьбы, но
обязательно сопряжена с судьбой, существует благодаря судьбе. Интересно, в этой
связи, соотнесение Аристотелем случайности с целесообразностью и свободой. Он
отмечает: «Уничтожение случая влечет за собой нелепые последствия. Есть многое,
что совершается не по необходимости, а случайно… Если в явлениях нет случая, но
все существует и возникает из необходимости, тогда не пришлось бы ни
совещаться, ни действовать для того, чтобы, если поступить так, было одно, а если
иначе, то не было этого» [7, с. 70]. Аналогичным предстаёт понимание случайности
в атомизме Эпикура. Как утверждает И. М. Савицкая: «Эпикурова идея
самочинного отклонения атома была специфически философским отображением
137
Чекер Н.В., Шурдукова И.Н.
факта появления у античного индивида определенного «минимума» свободы
(индивидуальной свободы), способности противостоять внешней принудительности
всеохватывающего гармоничного миропорядка, который тяготел над каждым
индивидом как «неумолимый рок». Возникновение этой «внутренней автономии»
индивида знаменовало рождение личностной свободы человека» [8, с. 69].
Свобода индивида – выбор (который является творческим) и действие (которое
зависит от активности и таланта человека) в пределах судьбы. Свобода и творчество
предстают в античности чем-то нераздельным, неотделимым друг от друга. Человек
не выбирает своего жизненного пути (судьба), но выбирает варианты его
осуществления (в этом проявляется его творческая свобода). По мнению
А. Ф. Лосева, человек в античности – «свободно действующий актер при
разыгрывании роли в том космическом театральном представлении, сюжет которого
придумал не он сам, но судьба. Поэтому последняя конкретность античного
человека заключалась в свободном и максимально талантливом актерстве в
общекосмической драме, которая понималась как преподанная судьбой» [3, с. 386].
Культура Древнего Рима синтетична и во многом эклектична. Шкала ценностей
в большей степени определяется практическими интересами. Особое развитие
получает система права. Свобода в республиканском Риме начинает пониматься как
правовая и экономическая независимость. С утверждением и усилением имперской
власти, внешнего могущества государства, происходит уменьшение роли
отдельного гражданина, усиление зависимости от императорской воли.
Соответственно, растёт неуверенность в социальной осуществимости свободы,
нарастает психологизм. Развиваются такие философские учения как стоицизм,
скептицизм, неоплатонизм, что подготовило почву для восприятия христианства.
В эпоху раннего средневековья под творчеством в истинном смысле слова
понималась только «божественная активность по вызволению вещей из небытия»
[9, с. 277]. В дальнейшем человеческое творчество начинает восприниматься как
Божья благодать, как дар Создателя. Всякая деятельность человека изначально
детерминирована Божественной волей.
Важной особенностью средневековой культуры было ключевое положение
церкви и доминирование религиозной идеологии. Для религиозного мировоззрения
характерен примат веры по отношению к знанию, воли по отношению к
рациональному познанию. Средневековая традиция приближается к Восточному
способу осмысления. Признание веры в качестве основополагающего начала
деятельности человека приводит к признанию теологии как высшего рода
познавательной деятельности.
Вера есть необходимая исходная предпосылка познания, то, что направляет
познание. И в то же время, истинное познание приводит к истинной вере, укрепляет
веру. Истинное познание есть путь к уразумению Божественной воли. Оно
целостно, затрагивает не только разум, но преображает личность человека. В этом
смысле, например, Августин говорит о степенях (этапах) восхождения к Богу.
Современный немецкий исследователь, Леопольд Витман, отмечает следующее:
«Восхождение к трансценденции, как его понимает Августин, является гораздо
большим, нежели одним только теоретическим процессом познания, философскорациональным открытием ступеней действительности и ее связей... Восхождение
является, скорее, жизненно важным движением, самооткрытием всего человека,
138
Традиции истолкования творчества и свободы: античность vs средневековье
расцветом любви, основанным на порядке склонностей, во время которого человек
учится любить вещи по-настоящему, в меру их достоинства, и основу своего
существования и жизни, свое благо, ищет только в том, что есть истинное: в
Божественном бытии. Только в этом необходимом восхождении, обращаясь в
любви к трансцендентному, человек достигает действительного познания Бога, если
оно вообще возможно в настоящей жизни» [10, s. 3].
В работах «О свободной воле», «О благодати и свободной воле», «Рассуждения
на Послание Иоанна к Парфянам», «О Граде Божьем» и др. Августин разрабатывает
сложную систему согласования предельного предопределения и актуальной
свободы в судьбе человека, оказавшую огромное влияние на всю средневековую
мысль. Согласно Августину, человек полностью зависим от Бога, но это не рабская
зависимость, если в человеческом сердце живёт любовь к Богу. Потому что любовь
и рабство вещи несовместимые. Поэтому, например, «человек добродетельный,
хоть он и находится в рабстве, свободен, напротив, злой, хоть он и царствует, раб»
(О граде божьем, IV, 3) [Цит. по: 11, с. 77]. Если любовь истинная, то Господь
дарует силы, и всё будет так, как человек захочет. Потому что желания
человеческие, в этом случае, созвучны и сопричастны воле Божьей.
Воззрения на творчество в эпоху средневековья связаны с пониманием
Абсолюта как Личности, свободно творящей мир. Человеческое творчество
понимается как низшее, так как оно «и не сохраняется в себе и не порождает чтолибо из себя» [12, с. 58]. Единственным существом, дерзающим вмешиваться в дела
Божественные и пытающимся «порождать из себя», является, согласно
представлениям средневековых мыслителей, дьявол (его попытки и есть, то, что
античная традиция именовала через понятие «хюбрис»). Но у него не хватает сил
для подлинного творчества, поэтому он «inventor» (изобретатель), а не «creator»
(творец). Осуществляя собственную волю, он не творит, а «измышляет», изобретает
нечто противоречащее Божественному порядку.
Творчество в эпоху средневековья обретает черты историчности. Философское
и научное творчество в средневековом осознании предстают как вспомогательные.
Как полагает Фома Аквинский, «теология может взять нечто от философских
дисциплин, но не потому, что испытывает в этом необходимость, а лишь ради
большей доходчивости передаваемых ею положений... Она не следует другим
наукам, как высшим по отношению к ней, но прибегает к ним, как к подчиненным
ей служанкам...» [13, с. 827].
Характеризуя представления Августина, В. С. Семёнов отмечает, что, в
соответствие с взглядами христианского теолога, «существует два пути выхода
души из мрака: либо путь разума, либо – авторитета. Разум даруется нам
философией; однако он освобождает от мрака, увы, весьма немногих. Впрочем,
философия побуждает не только не пренебрегать тайнами веры, а, напротив,
понимать их так, как они должны быть понимаемы» [14, с. 285].
В своём творчестве человек обращён к Богу и, в определённом смысле,
ограничен Им. Если в античном сознании человеческое совершенствование,
стремление к идеалу понимается как деятельность, хоть и вдохновлённая свыше, но
богам безразличная (или воспринимаемая богами как «хюбрис» – дерзость), то в
христианском сознании истинное совершенствование возможно лишь как
Богочеловеческое взаимодействие, направляемое любовью Бога к твари.
139
Чекер Н.В., Шурдукова И.Н.
Христианство открывает личное самосознание человека. И Бог предстаёт как
Абсолютная Личность. Богочеловеческие отношения есть отношения личностные.
Как пишет П. П. Гайденко: «Христианское понимание человека отличается от
античного прежде всего тем, что человек не чувствует себя органической частью,
моментом космоса; он вырван из космической, природной жизни и поставлен вне
ее; по замыслу Бога он выше космоса, должен быть его господином; но в силу
своего грехопадения его положение господина пошатнулось, и хотя он не утратил и
не может утратить своего сверхприродного статуса, но в своем испорченном
состоянии он полностью зависит от Божественной милости. Без веры в Бога и без
помощи Божественной благодати человек оказывается, согласно христианскому
учению, гораздо ниже того, чем он был в язычестве: у него нет больше того
твердого статуса – быть высшим в ряду природных существ, какой ему давала
языческая античность; зато с верой он сразу оказывается далеко за пределами всего
природно-космического: он непосредственно связан живыми личными узами с
Творцом всего природного. ...Личный Бог предполагает личное же к Себе
отношение» [15, с. 408-409].
Абсолютно свободным и совершенным, с точки зрения средневековых
мыслителей, может быть только Божественное творчество. Результатом его
является весь мир и человек в нём. Творческая сущность Абсолюта
персонифицируется в христианстве в образе Софии (Божественной мудрости).
В отношении человеческой свободы, Августин различает понятия «свободная
воля» (liberum arbitrium) и свобода (libertas). Первая дана человеку Богом в момент
творения – это свобода выбора. Человек сущностно обладает свободой выбора
между добром и злом. Но в то же время, «если воля что-то выбирает, то к этому
«выбиранию» её предопределяет не она сама, а божественный промысл; если она
уже выбрала, то можно сказать, что она и не могла выбрать ничего иного, ибо то,
что случилось, произошло опять же по велению того же промысла» [16, с. 322].
Истинная свобода (libertas) – это свобода в любви к Богу, она предполагает уже
наличествующее взаимодействие, взаимосвязность человека и Бога, а,
следовательно, – Божественную благодать. Взаимодействие, то есть действие
обоюдное. Именно поэтому благодать, по сути, невозможна без личностной
активности самого человека. Свобода реализуема через творческое усилие,
напряжение всех творческих сил и возможностей человека, реализацию
божественных потенций в нём заложенных. Свобода без Бога не имеет смысла.
Подводя итоги, можно отметить безусловное различие в концептуальных
решениях проблемы взаимосвязи творчества и свободы в античности и
средневековье. Но при всех различиях можно выделить некоторые объединяющие
моменты:
- свобода и творчество представляют собой некую взаимозависимость. В
античной традиции свобода и творчество включены в диалектику судьбы. В
средневековой традиции творчество и свобода, можно сказать, конституируют
Богочеловеческие отношения, связаны с даруемой Богом благодатью;
- свобода есть проявление творческой активности субъекта и наоборот,
творчество есть процесс реализации свободы. Творчество/свобода – путь
реализации человеком своего предназначения. Предназначение же это в античности
и в средневековом осознании представляется по-разному;
140
Традиции истолкования творчества и свободы: античность vs средневековье
- в обыденном сознании свобода и творчество связываются с выбором и
действием в конкретных жизненных ситуациях. Способы выбирания и
действования, в этом случае, задаются авторитетом сложившихся традиций и
системы воспитания;
- высшее проявление свободы и творчества (и в античном, и в средневековом
понимании) доступно немногим. Эти немногие либо наделены врожденными (и
даже предвечными) способностями к философскому познанию (античность), либо
«пред-избраны» к обретению Божественной благодати (средневековье). Но и в том,
и в другом случае, речь идёт об «избранности» к творческому подвигу,
героическому подвижничеству на пути обретения истины.
Список литературы
1. Ясперс К. Истоки истории и ее цель / Карл Ясперс; [пер. с нем.] // Ясперс К. Смысл и
назначение истории. – М.: Политиздат, 1991. – 527 с. – (Мыслители ХХ в.). – С. 28-286.
2. Кессиди Ф. Х. Об одной особенности менталитета древних греков / Ф. Х. Кессиди // Вопросы
философии. – М., 1996. – 192 с. - № 2.
3. Лосев А. Ф. История античной эстетики. Итоги тысячелетнего развития. В 2-х кн. Кн. 2. /
Худож.-офор. Б. Ф. Бублик. – Харьков: Фолио; М.: ООО «Изд-во АСТ», 2000. – 688 с. –
(Вершины человеческой мысли).
4. Платон. Евтидем / Платон; [пер. с древнегреч.; сост., ред. и авт. вступ. ст. А. Ф. Лосев; авт.
примеч. А. А. Тахо-Годи] // Платон. Диалоги. – М.: Мысль, 1986. – 607 с. – (Филос. наследие). –
С. 113-157.
5. Платон. Определения / Платон; [пер. с древнегреч.; сост., ред. и авт. вступ. ст. А. Ф. Лосев; авт.
примеч. А. А. Тахо-Годи] // Платон. Диалоги. – М.: Мысль, 1986. – 607 с. – (Филос. наследие). –
С. 427-436.
6. Тахо-Годи А. А. Судьба как эстетическая категория (об одной идее А. Ф. Лосева) / А. А. ТахоГоди; [сост. и общ. ред. А. А. Тахо-Годи] // Тахо-Годи А. А., Лосев А. Ф. Греческая культура в
мифах, символах и терминах. – СПб.: Алетейя, 1999. – 718 с. – С. 382-389.
7. Материалисты Древней Греции. Собрание текстов Гераклита, Демокрита и Эпикура; [общ. ред.
и вступ. ст. проф. М. А. Дынника]. – М.: Гос. ид-во полит. литературы, 1955. – 239 с.
8. Савицька І. М. Свобода як звільнена свідомість: історико-філософський дискурс /
І. М. Савицька // Вісник ХНУ ім. В. Н. Каразіна. – Випуск 49. – Харків; Суми, 2013. - № 1057. –
142 с. – (серія: теорія культури і філософія науки).
9. Дж. Реале. Западная философия от истоков до наших дней / Дж. Реале и Д. Антисери; [пер. с
итальянского С. Мальцевой]. В 4-х тт. Т. 1. Античность. – СПб: Петрополис, 1994. – 336 с.
10. Wittman, L. ASCENSVS. Der Aufstieg zur Transzendenz in der Metaphysik Augustins / Wittman,
Leopold. – München: Johannes Berchmans Verlag, 1980. – ХVII, 760 s.
11. Соколов В. В. Средневековая философия : учеб. пособие для филос. фак. и отделений ун-тов /
Василий Васильевич Соколов. – М. : Высш. школа, 1979. – 448 с., ил.
12. Махов А. Е. «Есть что-то, что не любит ограждений»: библейская доктрина границы и
раннеромантический демонизм / А. Е. Махов // Темница и свобода в художественном мире
романтизма; [отв. ред.: Вишневская Н. А., Сапрыкина Е. Ю.]. – М.: ИМЛИ РАН, 2002. – 352 с.
13. Антология мировой философии. В 4-х тт. Т. 1. Философия древности и средневековья. Ч. 1 и 2.;
[ред.-сост. первого тома и авт. вступ. ст. В. В. Соколов]. – М.: Мысль, 1969. – 936 с. – (Филос.
наследие).
14. Семенов В. Е. Доминирующие парадигмы трансцендентализма в западноевропейской
философии / В. Е. Семенов. – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2012. –
687 с. – (Humanitas).
15. Гайденко П. П. Эволюция понятия науки: Становление и развитие первых научных программ /
П. П. Гайденко; [отв. ред. И. Д. Рожанский]. — М.: Наука, 1980. — 568 с. — (Библиотека
всемирной истории естествознания).
16. Майоров Г. Г. Формирование средневековой философии (латинская патристика) / Геннадий
Георгиевич Майоров. – М.: Мысль, 1979. – 431 с.
141
Чекер Н.В., Шурдукова И.Н.
Чекер Н.В., Шурдукова І.М. Традиції тлумачення творчості та свободи: античність vs
середньовіччя // Вчені записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського.
Серія: Філософія. Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 134–
142.
У статті розглянуті традиції розуміння творчості та свободи в античну та середньовічну добу.
Виявлено подібність та відмінності в уявленнях двох епох, стосовно смислових характеристик
людської свободи, творчості та долі.
Ключові слова: творчість, свобода, смисл, доля.
Cheker N.V., Shurdukova I.N. Traditions of interpretation of creativity and freedom: antiquity vs
middle ages // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy.
Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 134–142.
In the article traditions of understanding creativity and freedom are considered as they are presented in
antiquity and middle ages. Authors analyze features of the two epochs’ discourses as for sense of human
freedom, creativity and fate. Authors conclude that human freedom and creativity constitute some sort of
interdependence. In ancient tradition freedom and creativity are included in dialectics of fate. In medieval
tradition freedom and creativity, in some sense, constitute God-man relations; they are the result of the
Grace given to man by God. Freedom is a revealing of creative activity of the subject. And otherwise,
creativity can be defined as a process of freedom realization. Creativity and freedom make possible for
human being to realize his or her personal destination; destination which antiquity and middle ages
consider in different ways.
Key words: creativity, freedom, sense, fate.
142
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 143–153.
УДК 167
КАК ВОЗМОЖНА ФИЛОСОФИЯ МЫШЛЕНИЯ?
Лазарев Ф.В.
Предложена новая научно-исследовательская программа разработки отдельной
философской дисциплины - «философии мышления». Обосновываются ключевые
понятия данной дисциплины.
Ключевые слова: мышление, методология, эпистемология, интервальный
дискурс, история логики.
Предметом исследования является проблематика феномена мышления в
истории научной и философской мысли. Цель исследования – предложить проект
создания новой философской дисциплины и нового направления философского
исследования, связанных с темой мышления как важнейшей категории логики и
эпистемологии.
ФИЛОСОФИЯ МЫШЛЕНИЯ КАК ФИЛОСОФСКАЯ ДИСЦИПЛИНА
Философы занимаются проблемой мышления со времен Парменида и Платона.
Аристотель даже разработал специальную науку о законах и методах правильного
мышления - формальную логику. И в последующие века вплоть до наших дней
интерес к этой проблеме не ослабевал. И тем не менее мы должны констатировать
сегодня некий культурно- исторический парадокс: мышление как особый социокультурный феномен во всей его целостности и многомерности до сих пор не стал
особо выделенной и самостоятельной сферой философской рефлексии. Между тем
философия, логика, психология, лингвистика, информатика накопили гигантский
материал в изучении феномена мышления. Но этот материал не обобщен и не
отрефлектирован. Эта ситуация сходна с той, которая была в 20-е годы прошлого
века в отношениях «феномена человека»: несмотря на то, что уже Сократ повернул
философскую мысль к этому феномену, а в последующие эпохи эта тема
разрабатывалась во многих философских учениях, философской антропологии( и
как философская дисциплина, и как философское направление) не существовало.
Последовавший после работ М. Шеллера философский бум вокруг темы человека
показал, что поставленная философом задача выделения особой сферы рефлексии
была исторически оправданной. Похоже на то, что сегодня созрели все
предпосылки и возникла необходимость в разработке новой философской
дисциплины – философии мышления.
Выше мы уже отмечали, что мышление изучается целым рядом конкретных
наук, но подобно тому, как человек в его глубинной экзистенциальной сути не
143
Лазарев Ф.В.
может быть постигнут ни социологией, ни историей, ни физиологией, ни
естественно-научной антропологией, но лишь средствами философского анализа,
так и мышление есть явление sui generis, которое в принципе не может быть
исчерпывающим образом постигнуто в своей сути и многомерности никакими
частными дисциплинами, кроме философии. При этом последняя вовсе не
отбрасывает данные, накопленные другими науками, а напротив, опирается на них.
То, что частично науки ограничены в своих возможностях исследовать мышление
как целостный феномен, это очевидно, вопрос в другом: а под силу ли эта задача
именно философии?
Отвечу так: других концептуальных средств в современной культуре просто не
существует. Либо мышление в его глубинных основаниях может быть понято
усилиями философской рефлексии, либо этот феномен навсегда останется
кантовской «вещью в себе». Из сказанного вытекает один важный для наших
размышлений вывод: для интегральной разработки темы мышления, возможно,
потребуется некоторое обновление и наращивание арсенала логикопознавательных инструментов самого философского исследования.
Известно, что в середине XIX в. в атмосфере натиска сциентизма и позитивизма
философия переживала некий ментальный кризис. В культурном самосознании
эпохи росло убеждение в том, что философия, как и еще ранее религия, изживает
свой потенциал. Лишь с начала XX в., статус философии как особой и необходимой
формы духа стал укрепляться. Этому способствовали разработки в области
философской герменевтики, феноменологии, экзистенциализма и философской
антропологии. И все же создается впечатление, что процесс реабилитации
философии еще не завершен и к началу XXI в. Но философия, не осознавшая до
конца всю свою интеллектуальную мощь, не может браться за решения новых
исторических задач, которые возникают в современном глобализирующемся мире.
Возвращаясь к упомянутому выше духу сциентизма и «позитивности» XIX в.,
хотелось бы вспомнить известное высказывание Ф. Энгельса о судьбах философии,
как они вырисовывались во второй половине названного столетия. Энгельс не был
чистым сциентистом и уже тем более «позитивистом». Тем не менее, он был
представителем своего времени и неизбежно мыслил в соответствии с
господствующим умонастроением своей эпохи. Вот несколько характерных цитат.
«У всех философов преходящей оказывается как раз «система», и именно потому,
что системы возникают из непреходящей потребности человеческого духа:
потребности преодолеть все противоречия... требовать от философии разрешения
всех противоречий, значит требовать, чтобы один философ сделал такое дело, какое
в состоянии выполнить только все человечество в своем поступательном развитии.
Раз мы поняли это..., - то всей философии в старом смысле слова приходит конец.
Мы... устремляемся в погоню за достижимыми для нас относительными истинами
по пути положительных наук и обобщения их результатов при помощи
диалектического мышления» [1.с.11]. Далее: «За философией, изгнанной из
природы и из истории, остается, таким образом, еще только царство чистой мысли,
поскольку оно еще остается: учение о законах самого процесса мышления, логика и
диалектика» [1.с.54]. В результате постепенного отпочкования от философии
конкретных наук и их развития на путях положительного знания «... из всей
144
Как возможна философия мышления?
прежней философии самостоятельное существование сохраняет еще учение о
мышлении и его законах - формальная логика и диалектика» [2.с.207].
Рассуждения Энгельса можно кратко свести к трем тезисам:
в результате развития «положительных наук» философия как форма
спекулятивной рефлексии изгоняется из привычных сфер своей мыслительной
деятельности- из природы и истории;
философия наделяется функцией простого «обобщения результатов научного
познания при помощи диалектического мышления»;
философия сохраняет за собой (возможно временно) лишь одну сферу своей
рефлексии - «царство чистой мысли», то есть, сферу мышления и его законов
(логика и диалектика).
С точки зрения развития философской культуры нашего времени можно
сказать, что первые два тезиса безнадежно устарели. Что касается третьего тезиса,
то он весьма любопытен в контексте той темы, которую мы обсуждаем. Похоже на
то, что философская интуиция Энгельса не подвела его. Сфера мышления всегда
была и будет преимущественным делом философии, и эта сфера не ограничивается
только проблематикой собственно логики. Разумеется, философия сохраняет при
этом за собой право сделать объектом своей рефлексии любую область познания природу, историю, социум, культуру, человека, науку и т.д.
Сегодня философия заявляет о себе как о самостоятельной и полноценной
форме духа, которая не может быть вытеснена или заменена ничем другим – ни
наукой, ни религией, ни искусством.
Известно, что мышление – конкретно-исторический феномен. Оно испытывает
различные трансформации в зависимости от той или иной эпохи. Это стало
особенно заметно в XX в., когда произошли важные изменения и революционные
преобразования в науке и методологии. Появились новые типы мышлениясистемное, синергетическое, интервальное, «сложностное». Все это заставляет
более пристально вглядеться в сам феномен мышления как такового. В сущности,
открывается новое проблемное поле для философской рефлексии. Можно сказать,
что на наших глазах стихийно формируется некая философская дисциплина о
мышлении со своими проблемами, ключевыми понятиями, со своим дискурсом и
методологией исследования.
Как уже отмечалось, в предшествующие эпохи мышление исследовалось
философами разных школ и направлений, например, Кант специально
рассматривает такую категорию, как разум (и как «чистый», и как «практический»),
эту линию продолжил Гегель, позднее марксисты много внимания уделяли понятию
«диалектического мышления». Все же фактом остается то, что в традиционной
гносеологии тема мышления проработана весьма скупо. Философы и логики много
рассуждали о природе ощущений, восприятий, абстракций, суждений, теорий и
гораздо меньше о мышлении, как целостном феномене. Глубоко продуманных и
систематически изложенных концепций мышлений в философии практически нет.
Почему? Возможно потому, что после создания Аристотелем «науки о правильном
мышлении», т.е., формальной логики разрабатывать какие-то альтернативные
учения казалось неуместным. Частные дополнения и атаки на аристотелевскую
версию, конечно, были, начиная со стоиков и кончая Декартом, Бэконом, Гегелем и
др. Так, Декарт создает свое «учение о методе», Бэкон пишет «Новый Органон»
145
Лазарев Ф.В.
(индуктивная логика), свой трансцендентальный метод предлагает Кант, еще более
решительно атакует формальную логику Гегель, предлагая свою «диалектическую
логику» и выдвигая на первый план содержательный аспект процесса мышления. И
все же до сих пор мышление не стало самостоятельным объектом философской
рефлексии, как специфическая сущностная сила человека и как особый
социокультурный феномен.
КОНСТИТУТИВНЫЕ ОСНОВАНИЯ И КЛЮЧЕВЫЕ ПОНЯТИЯ
ТЕОРИИ МЫШЛЕНИЯ
Если разрабатывать современную теорию мышления как своего рода
интегральную науку, то следует с самого начала ясно осознавать методологию
построения такой области знания. Прежде всего, речь должна идти о выявлении
философских оснований, исходных принципов и ключевых понятий. В качестве
последних выступают, в частности, такие базовые концепты, как мышление, разум,
рациональность, принципы и операции рациональной деятельности, мыслительные
технологии, категории мышления и т.п. Заметим в связи со сказанным, что первым
наброском современного философского учения о мышлении можно назвать недавно
вышедшую книгу «Философия мышления». [3] В чем специфика философии
мышления как дисциплины и чем она отличается от соответствующих
гносеологических теорий? Появление когнитивной философии мышления означает,
что она включает в себя на системной основе не только проблематику
традиционной когнитологии и эпистемологии, но и особым образом понимаемую
онтологию, философскую антропологию и аксиологию. Речь идет о синтезе, но не о
механическом и эклектическом в своей сути, а об интервальном. Поэтому вопрос о
механизме теоретической состыковки разных когнитивных оптик видения предмета
становится ключевым. Очевидно, что в рамках современной философской культуры
базовой для такого построения может быть прежде всего интервальная
методология.
После того как, выявлена общая методология подхода, необходимо обратиться
к анализу исходного феномена как объекта исследования. В данном случае речь
идет о мышлении. В чем же заключается сущность и специфика мышления как
объекта sui generis? Можно указать на семь его первейших атрибутов –
автопоэтичность, иерархичность, системность, конститутивность, рациональность,
идеальностьи адекватность. Что азначает первый атрибут? Речь идет о том, что
мышление как феномен sui generis возможно лишь при условии, что оно сохраняет
способность к самоподдержанию и имманентному функционированию. Пока оно
поддерживает себя как целое со своей системообразующей матрицей, пока она
сохраняет устойчивыми свои смыслы и законы функционирования, пока
обеспечивается некая «рациональная связность» между суждениями,- до тех пор
существует само мышление. Выражаясь языком Ф. Варелы, автопоэтичность бытия
мышления- это его непрерывное самопроизводство, поддержание им своей
идентичности через ее постоянный поиск и ее становление. Мышление является
операционально замкнутой системой, что является условием его когнитивной и
творческой активности. Франсиско Варела прямо утверждает, что мышление можно
понять в его основе, если иметь в виду эффект автопоэзиса, то есть
146
Как возможна философия мышления?
самопроизводства. Этот самоподдерживающий эффект никак напрямую не связан
ни с сущностью внешнего бытия, ни с характером субъективной реальности.
Независимо оттого, как устроен окружающий нас мир или сам человек, мышление
может существовать, лишь удовлетворяя неким имманентным требованиям
самоорганизующейся системы. Мир изменчив, а мышление, основано на том, что
оно создает внутри себя систему устойчивых смыслов и суждений. Но чтобы при
этом быть адекватным миру, оно вырабатывает механизмы трансформации одних
устойчивых смыслов и суждений в другие.
Анализ все важнейших атрибутов мышления представляет собой несомненный
теоретический интерес, однако это выходит за рамки данной статьи. При этом
следует иметь ввиду, что большинство понятий теории мышления достаточно
детально разработаны, например, рациональность, системность и др. Однако
главная проблема заключается в том, чтобы рассмотреть их в единстве, как стороны
единого целого. Что касается принципов (но не принципов мышления, а принципов
построения теории мышления), то здесь как раз большой простор для исследования.
В этом контексте можно назвать такие принципы, как принцип конкретноисторической теории мышления, принцип онто-гносеологической симметрии,
принцип единства рационального и этического, принцип информативности,
принцип конститутивности и категориальности и др.
В чем суть принципа конкретно-исторической природы мышления? Разум как
феномен и как инструмент мышления находится в постоянном развитии и в
постоянных трансформациях. Качественным скачком на этом пути было появление
научного разума с его особым типом научной рациональности. Но даже в рамках
науки мы видим качественные скачки. Так, мышление античности, античной науки
было связано с осмыслением обыденного мира,
напротив, наука Галилея
начинается с обращения к миру явлений в « чистом виде», реализуя переход к
опыту, измерению, к математическому моделированию. Второе направление
данного скачка – это переход от абсолютного наблюдателя (у Аристотеля) к
наблюдателю в рамках системы отсчета. И все же важно обратить внимание на то,
что принцип конкретно-исторической природы мышления не исключает, а
предполагает момент инвариантности, неких абсолютных моментов в структуре
мышления.
Принцип онто-гносеологической симметрии. Учитывает ли разум в своей
деятельности структуру тех объектов, того типа реальности, которую он пытается
освоить? С философской точки зрения вопрос этот имеет исключительную
важность. Речь идет, конечно, не о том, что мышление в содержательном плане
отражает природу познаваемого объекта. Речь идет именно о том, что разум меняет
свои принципы, теряет или приобретает новые возможности познавательного
характера. Например, разум должен учитывать «изнутри» или «извне» субъект
познает объект. Или: познает ли он простой объект или объект большой сложности.
Опыт познания свидетельствует: разум успешно работает только при условии учета
им структур реальности. На этом обратил внимание еще Кант. Следует
подчеркнуть, что принцип онто-гносеологической симметрии не тождественен
принципу познаваемости. Тарнас говорит о принципе сопричастности, который в
истории философии часто обсуждался как принцип тождества бытия и мышления.
147
Лазарев Ф.В.
Принцип конститутивности. Этот принцип детально проработан в в ряде
статей последних лет. Он раскрывает условия, априорные предпосылки при
которых может функционировать мышление как познавательный процесс в его
саморазвертывании.
Принцип целостности познавательного и этического начала мыслительной
деятельности. Познание всегда предполагает целеполагание. Это касается и
мышления как вида деятельности. Сущность мышления в принципе - служить
выживанию человека и человечества, т.е., адаптации человека к миру. Данный
принцип выражает антропологический аспект мышления. Как только мышление
перестает служить родовым целям человечества, оно становится неполноценным, а
в наше время и разрушительным, начинает служить силам зла. Изначально
мышление служило ценностям добра, выживанию рода, оно было элементом
традиций. Когда возникает наука 17 века и меняется этос науки, то этический
аспект мышления также трансформируется. Каким же образом классической науке
удалось оторвать этический компонент от самого мышления? Наука пытается
провозгласить установку на чистую объективность. Но при этом важно иметь ввиду
два момента классической рациональности: во-первых, убежденность в том, что
«знание – это сила», что наука может и должна служить насущным потребностям
людей; во-вторых, провозглашение истины высшей ценностью ученого.
В разных эпохах были разные типы соединения этического и познавательного
моментов мышления (античность, Средневековье, Новое время, XX и XXI вв.).
Этическая индифферентность науки нового времени, разумеется, не была полной,
ибо вплоть до середины XX в., этическое начало в научной деятельности играло
важную роль. Ярким примером здесь может служить фигура В. И. Вернадского.
(Можно вспомнить хотя бы набросок его речи на съезде естествоиспытателей
1918г.) В дальнейшем это понятие становится все менее культурно содержательным
и этически значимым, все менее объемным и в конце концов практически исчезает
из научного обихода. Между тем, еще в начале ХХ в., оно предполагало служение
высшим ценностям, наличие высоко нравственного начала в научном процессе как
таковым, верность традициям и идеалам.
В контексте конститутивности можно выделить несколько принципов
мышления:
Принцип информативности: всякая мысль должна нести некое воспринимаемое
другими содержание, некие конкретные смыслы иначе теряется вообще смысл
любого сообщения, высказывания, суждения, ведь оно является элементом
выживания рода и индивида. (даже крик шимпанзе в стае имеет четкий смысл:
«тревога», «пища» и т.п.)
Принцип определенности: всякое высказывание должно сообщать, что дело
обстоит так или не так, но оно не может означать «вообще никак», ибо в этом
случае оно лишено информации. Для обеспечения этого принципа служат три
закона:
Закон тождества (А=А всякий предмет мысли остается тождественен самому
себе в универсуме рассуждений).
Закон противоречия: каждое высказывание остается тождественным самому
себе, то есть в рамках системы не может допускаться высказывание,
148
Как возможна философия мышления?
противоположное
принятому,
иначе
возникает
неопределенность,
самопротиворечивость системы в целом.
Закон исключенного третьего: требование определенности так же предполагает,
что мы имеем либо А либо ˃А, третий неопределенный вариант исключается.
Следующий принцип – принцип объективности. Дело в том, что человеку
нужна информация не только в форме определенных утверждений, но и
соответствующая действительности, в противном случае она не будет иметь
никакой ценности с точки зрения целей адаптации.
В силу принципа определенности всякое суждение должно иметь логическую
валентность, то есть быль либо истинным, либо ложным (A=B, A≠B). А может ли
быть случай, когда высказывание не истинно и не ложно? Первый случай –
бессмысленное высказывание, второй случай – когда мы не знаем, каково истинное
положение дел: является ли высказывание A=B истинной или ложью, просто у нас
нет достаточных сведений, чтобы судить о ситуации определенно. Высказывание
«неясно, является ли А равным В или нет» - это в сущности высказывание
метауровня, то есть высказывание не о положении дела, а о нашем знании этого
положения. Наконец, может быть случай, когда мы знаем точно, когда мы знаем о
неопределенности объективного характера. Мы можем сказать, что А есть В, либо А
есть С, либо А – неопределенно. Например, элементарная частица является либо
волной, либо корпускулой, либо находится в ситуации неопределенности. Поэтому,
неопределенность может быть субъективной (недостаток информации) или
объективной (особенность самого объекта).
В чем суть принципа рациональности? В том ли, что он требует определенность
в мышлении, то есть подчинение законам логики, или суть рациональности в идее
обоснования, доказательности знания? О природе рациональности написано много.
Необходимо проанализировать этот материал с точки зрения выявления
специфической сути рациональности. Нас интересует этот феномен с точки зрения
встроенности его в общую архитектонику мышления. Здесь же возникает и другой
вопрос: какое место во всем этом занимает принцип познаваемости? Входит ли он в
число принципов мышления?
Логика и метафизика. Как показывает пример Аристотеля, законы логики были
одновременно и принципами бытия. В этом смысле и интервальное учение о
логических процессах так же опирается на определенную онтологию, на некие
метафизические принципы.
В истории естественных наук важное место занимал и занимает принцип
причинности. Является ли он принципом мышления? По крайней мере ясно, что
принцип причинности лежит в основе метода объяснения. Но здесь возникает более
общий вопрос: какое место в процессе мышления занимают категории вообще?
Можно ли сказать, что мышление всегда категориально, то есть в основе любого
акта мышления лежит опора на ту или иную пару категорий? Например, обобщение
основано на диалектике единичного и общего, анализ - на диалектике части и
целого и т.д. Что означает, например, синергетическое мышление? Это - попытка
теоретически освоить объекты особого рода, объекты в их становлении,
нелинейности, неопределенности, в точках бифуркации.
Наука шла от строгой причинности к вероятностной, от нее к нелинейной
причинности и т.д. Научное познание двигалось от абсолютного к относительному,
149
Лазарев Ф.В.
от частного к общему, от конечного к бесконечному, от простого к сложному. Не
говорит ли все сказанное о существовании еще одного принципа мышления –
принципа категориального основания мышления.
Исследуя феномен мышления, мы наталкиваемся на вопрос о познавательных
возможностях мышления вообще. Всё ли в мире может постигнуть мышление? Не
существует ли таких миров, структур, сложных объектов, глобальных суперсистем,
которые мышление в принципе не может освоить? В последние десятилетия этот
вопрос активно обсуждают ученые, особенно космологи и физики. Этот вопрос
имеет несколько измерений: 1) ограниченные возможности самого человеческого
мозга, 2) существование сверхсложных объектов, 3) существование необычных
физических и биологических миров.
Эта проблема тесно связана с гносеологической проблемой познаваемости
мира, с теориями агностицизма. Но здесь есть и свой специфический ракурс. Речь
идет об имманентных возможностях именно человеческого мышления, т.е., о таких
ограничениях, которые (если они есть) вытекали бы из структуры и принципов
самого мышления.
Принцип интервальности.
Мир изменчив, диалектичен. Когда мы
констатируем ограниченность того или иного состояния явлений, мы должны
отдавать себе отчет в том, что то, что было в данный момент определенным, в
следующий момент может измениться и стать неопределенным в том или ином
отношении. Значит, любое наше утверждение об определенности того, что «А есть
В» относительно, т.е., справедливо лишь в некотором заданном интервале. Поэтому
принцип интервальности есть необходимое условие адекватного мышления. Любое
событие, явление, процесс, любая вещь имеет «тождественную с бытием
определенность» (Гегель) лишь в рамках интервала.
Для интервальной методологии интервал абстракции, конечно ключевое
понятие. Но порой оно используется слишком обобщенно. На самом деле надо
иметь ввиду, что интервал абстракции, строго говоря, применим лишь к понятиям,
концептам, абстракциям. Но существует так же интервал суждения, интервал
теории, парадигмы и др. Сам «универсум рассуждения» так же ограничен
интервалом.
Интервальное мышление – это не только мышление, осознающее интервальную
относительность наших абстракций и суждений, но и опора на дополнительную
информацию о границах всех (или части) используемых абстракций и суждений.
Это значит, что интервальное мышление исключительно информационно емко. Но
эта емкость не падает с неба, ее надо обеспечить предварительной работой. И это
задача конкретных наук. Методолог не может устанавливать интервал тех или иных
конкретно-научных понятий, суждений, теорий. Это – результат длительного
развития самих научных дисциплин.
Важнейшей категорией «философии мышления» является понятие разума. Это
понятие в рамках данной дисциплины рассматривается на двух уровнях: 1) на
уровне анализа существовавших в истории философии концепций разума (Декарт,
Кант, Гегель и др.), 2) разработка современной концепции разума. Кроме того, в
последние годы разрабатывалось и понятие «интервального разума». Очевидно, что
следует более четко выявить, что понимал Кант под понятием «чистого разума»,
«практического разума», или что мы понимаем под диалектическим разумом,
150
Как возможна философия мышления?
историческим разумом. Здесь вообще возникают проблемы более четкого
выявления двух сопряженных понятий – разума и мышления. Иногда их
использовали почти что как синонимы. Например, выражение «Критика
исторического разума» и «Критика исторического мышления» очень близки по
смыслу.
Мышление присуще всем людям, хотя они пользуются им с разной степенью
эффективности. Здесь все зависит от логической культуры, образованности,
возраста и т.д. Мышление – личностный процесс, это мыслительная технология. В
противоположность мышлению, разум – некое надличностное начало, это – некая
инстанция, способная судить и личность и сам ход истории. Разум может, конечно,
воплотиться в отдельном человеке, но он может рассматриваться и в обобщенном
смысле, например, как разум эпохи, народа, класса. В истории философии есть
разные толкования сущности разума как особой субстанции. Декарт рассматривает
разум, как инстанцию, имеющую свой собственный естественный свет, свою
способность суждения, исходя из своих имманентных черт. Разум Нового времени в
известной степени становится на место Бога. Разум может выносить вердикт и
людям, и общественным порядкам, и социально-историческим процессам, а вот
мышление – это не судья, хотя с помощью мышления можно доказывать,
обосновывать некоторые истины, но это – технология, а не источник суждения и
оценки. У Гегеля мы встречаем концепцию панлогизма, «все действительное
разумно, а все разумное действительно». Как мы знаем, этот тезис не надо
понимать, как апологию эмпирической истории, а, напротив, как осуждение того в
истории, что перестало быть разумным и подлежит, следовательно, упразднению.
Кант первым в Новое время обратил внимание на ограниченность возможности
разума, на зависимость деятельности разума от структуры реальности, на
возможность самопротиворечивости разума, когда он переходит определенные
границы в своей познавательной деятельности (переход от «вещей для нас» к
«вещам в себе»). Кант напрямую связывает антиномичность разума с некоторыми
категориями (конечное – бесконечное и др.). Гегель эту идею категориального
источника противоречивости рассматривает и обобщает на все категории
мышления. Понятие противоречивости мышления напрямую связывается с выходом
на категориальный уровень. Гегель вводит противоречие в логику мышления, но это
оказался тупиковый путь. Вопрос: как избежать противоречие и в то же время
учесть реальную диалектику бытия – изменчивость, противоречивость,
многомерность, нелинейность, относительность, дополнительность и т.п.? Есть
только одно решение вопроса – перейти к логике интервальности.
Проблема разума в новом культурном контексте обсуждается, в частности, в
рамках ноосферной парадигмы Вернадского. Как понимал разум этот ученый? В
чем специфика ноосферного подхода? Любопытно так же обратиться к концепции
«нового рационализма» Г. Беляра. Определенные толкования сущности мышления,
например, в логике Аристотеля, в конечном счете, приводят к выработке
определенной методологии мышления. Так, вся схоластическая философия с ее
интересом к определениям, дистинкциям и формально-логическим доказательствам,
к диспутам и т.д., была, несомненно, перенесением духа формальной логики, т.е.
определенного понимания сущности мышления на общую культуру
философствования. Аналогично мы видим эту тенденцию на примере философии
151
Лазарев Ф.В.
Гегеля. Его толкование сущности мышления переносится и не построение самой
философской системы (метод триады и противоречия). Тоже самое мы наблюдаем
на примере синергетического подхода. Сегодня существуют разные модели
мышления - системная, «сложностная», нелинейная, но нет единой концепции
сущности мышления вообще.
Как исследовать мышление? Безусловно, как многомерную сущность. Здесь
вырисовываются такие измерения:
мышление как решение задач и головоломок (Т.Кун);
мышление как механизм адаптации человека к окружающему миру;
мышление как выражение родовой сущности человека;
мышление как социокультурный феномен;
онтологический аспект мышления: тождество мышления и бытия;
мышление как творческий процесс ( контекст открытия).
Многие традиционные логические операции (определение понятий, деление
понятий и д.р.) существуют уже в рамках логики Аристотеля и сохранились до
наших дней. Индуктивная логика явилась подлинным переворотом в культуре
мышления 17–18 вв. Т.е. развитие шло от дедуктивной модели (от общего к
частному) к индуктивной модели (от частного к общему). Сегодня в дело вступают
другие категории и онтологические модели. Сначала такие методы, как анализсинтез (часть и целое), затем – трансдукция (переход от одного интервала
рассмотрения к другому). В сущности процедуры и логика трансдукции должна
быть важным этапом в логике мышления.
Следует различать три понятия: 1) наука о мышлении (например, логика
Аристотеля), 2) модель мышления данной эпохи (например представления о
мышлении в эпоху Платона и Аристотеля в рамках культурной рефлексии), 3)
методология, которая складывается на базе той или иной модели мышления и
существующей науки о мышлении (например, методология схоластического
периода, которая исходила из формальной логики).
Логика Аристотеля описывала некий фрагмент, аспект мыслительного процесса
людей, но она игнорировала:
сферу повседневного мышления, сферу проблемно- практического мышления;
сферу мышления, которая исходила не из принципа обосновывающего
мышления, из идеи доказательства и аргументов, а из мышления, которое опирается
на совокупность «очевидностей» здравого смысла и культуры данной эпохи;
сферу эвристического, творческого мышления;
сферу научного мышления.
Это – любопытный и показательный факт: логика Аристотеля практически
никак не была связана с логикой, используемой в науке, например, в математике.
Тем более эта логика не учитывала логику построения и выработки научного знания
в момент создания классической механики и классической физики в целом. Кстати
сказать, в науке практически редко пользовались определениями понятий в духе
формальной логики (через ближайший род и видовое отличие). Например, как
определялись такие понятия как сила, масса, скорость, ускорение и др? Здесь была
совершенно другая методология. Но логика ее никак не учитывала. В XX в.
особенно это было видно на примере операциональных определений. Логика.
Аристотеля акцентировала внимание на идее обоснования, доказательства знания,
152
Как возможна философия мышления?
но не обращала внимания на проблемы смыслообразования, на процедуры
формирования смысла понятий и опытный контроль за процессами
смыслообразования.
После Аристотеля первой альтернативной моделью мышления и наукой о
мышлении была концепция Ф. Бэкона, т.е. «Новый Органон». Похоже, что эта
программа как-то повлияла и на философию, на способы философствования (Локк,
Беркли, Кант, Юм).
В XX в., в философии возникла парадоксальная ситуация. Логика Аристотеля,
которая брала на себя функцию быть наукой о мышлении, изжила себя, ибо
обходила стороной обыденное, научное и творческое мышление, а то, что было в
ней рационального, вошло в математическую логику, но превратилось в момент
математики как особой дисциплины. Философы, во-первых, всерьез не осознали,
что современная логика- это не наука о мышлении. Но даже если это частично
наука о мышлении, то все равно это лишь часть логической проблематики. Другой
пласт этого феномена должна изучать философия.
Список литературы
1. Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии.- М; 1974.
Маркс К., Энгельс Ф., соч., 2 изд., т.19.
2. Философия мышления.- Одесса 2013, «Печатный дом». – 442с.
Лазарєв Ф. В. Як можлива філософія мислення? // Вчені записки Таврійського національного
університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія. Культурологія. Політологія. Соціологія. –
2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 143–153.
Запропоновано нову науково- дослідницька програма розробки окремої філософської дисципліни «філософії мислення». Обгрунтовуються ключові поняття даної дисципліни .
Ключові слова: мислення , методологія , епістемологія , інтервальний дискурс , історія логіки.
Lazarev F. V. How can a philosophy of thinking? // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky
University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2.
– P. 143–153.
A new research program to develop a separate philosophical discipline - the "philosophy of thinking."
Substantiates the key concepts of the discipline .
Keywords: thinking, methodology, epistemology, interval discourse, history of logic.
153
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 154–159.
УДК 167.7:(165.15+130.2)
НАУЧНЫЕ ОСНОВАНИЯ И СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ
КОНЦЕПЦИИ ИНТЕРВАЛЬНОСТИ
Креминский А.И.
В работе представлен анализ научных оснований и социокультурных
предпосылок концепции интервальности. Исследуются духовные процессы и
идейные образования, которые предопределили формирование интервального
стиля мышления.
Ключевые слова: интервальность, интервальный стиль мышления,
интервальный подход, методология.
Объектом исследования выступает комплекс условий и факторов, который
вызвал к жизни методологическую инициативу, названную интервальным
подходом. В его фундаменте лежит интервальный стиль мышления. Актуальность
представленной работы определяется необходимостью выяснения научных и
социокультурных предпосылок концепции интервальности. Целью исследования
является анализ тенденций в интеллектуальном климате XX века, обусловивших
интервальный стиль мышления. Для реализации цели необходимо решить ряд
исследовательских задач: выделить научные основания и социокультурные
предпосылки, рассмотренные как некое целостное явление, концепции
интервальности.
Необычайно высокий темп развития современной науки, антропологический и
экономический кризис, глубинные сдвиги в социальном обновлении в жизни всей
нашей планеты – все это требует серьезного философского осмысления. Однако
степень глубины философского анализа важнейших процессов в современном
информационном обществе в большой степени зависит от того, каким
категориальным инструментом пользуется исследователь. Чем тоньше и
универсальнее этот инструмент, тем эффективнее решается задача философского
осмысления действительности.
В последние десятилетия техника философского исследования развивается
весьма интенсивно, философская мысль постоянно обогащается новыми
концептуальными средствами и терминологической номенклатурой, способами
философствования и категориальными структурами. При этом мы можем
констатировать одно важное обстоятельство: наиболее мощным, адекватным и
универсальным
методологическим
инструментом
по-прежнему
остается
сложившийся в последней трети XX века общефилософский дискурс в том его
целостном виде, в каком он представлен в современных типах философствования.
Указанное обстоятельство свидетельствует о том, что методологическая мысль
154
Научные основания и социокультурные предпосылки концепции интервальности
начала нового столетия развивается в правильном направлении, что она способна и
сегодня служить понятийно-категориальной базой для научного истолкования,
анализа и прогнозирования тех сложнейших явлений в развитии современной
практики и науки, которые наблюдаются в условиях технократической
цивилизации.
Вместе с тем ясно, что методологическая мысль только тогда в состоянии
успешно решать выдвигаемые реалиями нашей эпохи проблемы, когда она сама
будет постоянно обогащаться и совершенствовать свой концептуальный
инструментарий. Не впитав в себя того гигантского познавательного и
интеллектуального опыта, который накопила социальная практика, наука и
культура, философские абстракции не могут сегодня быть эффективным средством
в решении порождаемых современным развитием методологических проблем.
Требования сегодняшнего дня ставят перед философской мыслью новые, все
более емкие задачи. По-видимому, созрели условия для дальнейшего сдвига в самом
понятийно-категориальном составе диалектики.
В связи с этим представляет несомненный интерес обращение к тем частнометодологическим подходам и программам, которые возникают как ответ на те или
иные объективные тенденции в развитии современного научного мышления и, в
конечном счете, прямо или косвенно служат выражением той или иной грани
философской культуры. Таковы, например, синергетический, системный подход,
современные формы герменевтики и феноменологии и другие. Ниже мы подробно
остановимся на одном из таких подходов, связанным с интервальной методологией.
Интервальный подход представляет собой результат осмысления на уровне
методологической рефлексии некоторых стихийно пробивавших себе дорогу
тенденций в интеллектуальном климате XX века. Эти тенденции, рассмотренные
как некоторое целостное явление, обусловливают определенный стиль мышления,
получивший название интервального [1]. Каковы же истоки этого стиля мышления,
какие духовные процессы и идейные образования предопределили его
формирование? Можно указать, по крайней мере, на три таких истока.
I. Уже с начала XX столетия наблюдалась отчетливо выраженная и все
усиливавшаяся тенденция как в развитии науки, так и культуры в целом к
релятивизации научных истин, понятий, теорий, картин мира. Аналогичный
процесс имел место и в других сферах духовного производства – релятивизация
целостных установок, этических норм, социальных ролей и т.д. Интервальный стиль
мышления выражает переход от одномерного вѝдения реальности с позиции
«абсолютного наблюдателя» к вѝдению ее в разных аспектах и в разных
интеллектуальных перспективах.
В естествознании отмеченный процесс релятивизации получил в свое время
мощный толчок в результате появления теории относительности и квантовой
механики, приведших к глубоким преобразованиям наших представлений о
природе. Что касается развития культуры, то здесь конкретные причины этого
процесса носят более сложный характер. В частности, можно указать на такие
явления в современном глобализирующемся мире, как кризис идентичности и
отчуждение личности, размывание четких нравственных установок у «типичного
представителя» массового сознания с его «метаниями» от одного полюса идейной и
155
Креминский А.И.
политической борьбы к другому, от левого экстремизма к смыканию с правыми
силами, от конформизма к тотальному нигилизму и «потрясенному» сознанию.
Оценка сущности того или иного стихийно складывающегося стиля мышления
зависит от того, на базе каких философских установок эта оценка проводится.
Среди западных методологов стиль мышления, названный выше интервальным, как
правило, осознается и интерпретируется в духе абсолютного релятивизма,
плюрализма, постмодернизма и т.д. Отсюда возникла потребность в осмыслении
рассматриваемого явления культуры с позиции современных форм и методов
философствования, как они просматриваются в контексте XXI века.
2. Другой важной составляющей нового стиля мышления была идея
дискретности, пришедшая на смену принципу непрерывности. Как известно,
названный принцип лежал в самих концептуальных основах классической науки (в
особенности, математики и физики). Однако в последней трети XIX века в трех
ключевых науках естествознания – физике, химии и биологии – проходит мощный
прорыв интеллектуального горизонта того времени. Это – открытие Д.И.
Менделеевым периодической системы химических элементов, идея о дискретной
структуре «наследственного вещества» (генах), развитая Г. Менделем на основе его
опытов с горохом, и, наконец, выдвижение гипотезы – в самый канун XX века – о
квантах энергии М.Планком. К концу XIX века принцип непрерывности во многих
областях научного познания исчерпал свои эвристические и методологические
возможности. Однако переход к новой интеллектуальной перспективе вѝдения
действительности не был ни легким, ни простым делом. Пример квантовой
механики и современной молекулярной биологии показывает, какой глубокой
перестройке в самих концептуальных основах теории должна была подвергнуться
наука, чтобы в полной мере реализовать принцип дискретности.
Интересные процессы, связанные с проникновением идеи дискретности,
происходят и в современной математике. В частности, в последней трети XX века в
вычислительной математике получило развитие новое перспективное направление,
называемое «интервальным анализом». Интервальные методы возникли как
средство автоматического контроля ошибок округления на ЭМВ. Последующие
исследования показали, что методы интервального анализа имеют важное значение
в математике как для прикладных, так и теоретических исследований.
Преимущество интервальных методов заключается, в частности, в том, что
бесконечные вычисления в рамках обычных методов они позволяют заменить
конечными вычислениями, давая в результате интервалы, гарантированно
содержащие точные искомые значения.
3. Третьим истоком интервального стиля мышления является переход от
вѝдения предмета как однокачественного образования к вѝдению его как
многокачественного и многомерного образования. Одной из характерных черт
традиционного способа мышления является установка на поиски в преходящих
явлениях некоего сущностного ядра, абсолютно независимого от этих явлений, от
их измерений. Любой объект рассматривался «сам по себе», независимо от условий
его бытия. Многие мыслители были убеждены в том, что если дан объект, то
истинным отражением его может быть только один образ (концепт, теория и т.п.),
поскольку возможна только одна подлинная сущность объекта. Открыв такую
сущность, человек обретает абсолютную истину, справедливую «во всех возможных
156
Научные основания и социокультурные предпосылки концепции интервальности
мирах». Новый сдвиг в способах вѝдения мира заключается в том, чтобы при
исследовании явлений рассматривать объект и среду как сопряженные категории.
Переход к идее многокачественности предмета одновременно вел к отказу и от
«предметоцентизма» (если воспользоваться метким выражением В.П. Кузьмина),
ибо многокачественность актуально проявляет себя не вообще, а лишь по
отношению к классу конкретных ситуаций.
Любая качественно определенная вещь или явление, которые мы пытаемся
понять рациональными средствами, всегда находится в тех или иных условиях
природного или общественного бытия. Тезис о многокачественности вещи имеет
смысл лишь постольку, поскольку признается необходимость исследования вещи
вместе с условиями ее конкретного бытия. Среда вовсе не есть некое
индифферентное к существованию объекта «вместилище». Среда – это прежде
всего тот реальный контекст взаимодействия, в котором находится данный объект и
который высвечивает, актуализирует ту или иную качественную определенность
данного объекта. Однако учет среды в понимании диалектики бытия объекта имеет
не только локальный, но и глобальный аспект. Существование объекта в среде
означает, с одной стороны, «погруженность» его в какую-то конкретную и
локальную ситуацию, с другой стороны, его «вписанность» в те или иные
универсальные структуры реальности. Зная такие структуры, мы можем предвидеть,
как будет вести себя исследуемый объект в тех или иных условиях.
Одно из важнейших завоеваний классической диалектики заключалось в
утверждении о несводимости одной формы движения материи к другой и одного
качественного уровня к другому. Сегодня можно определенно сказать, что в свете
произошедшей в начале XX века научной революции вопрос о несовместимости
превратился в одну из важнейших методологических проблем современного
естествознания. Революция в физике наглядно показала, что природа представляет
собой иерархию качественно несводимых друг к другу структурных уровней
организации материи. Аналогично и в современной биологии мы ясно видим
наличие таких основных уровней организации живого, как молекулярный,
клеточный, организмический, популяционный и других. Все сказанное привело к
тому, что в современной науке возникла острая потребность в дальнейшем
всестороннем
методологическом
осмыслении
фундаментального
факта
многообразия и качественной несовместимости различных структурных уровней,
каждый из которых требует для своего отображения создания специальной теории.
Совершенно очевидно, что вопрос этот имеет прямое отношение к проблеме
выявления границ применимости той или иной теории и предметного
разграничения смежных наук, к критике физикализма и других редукционистских
тенденций в современной методологии науки.
Отмеченные выше три истока, или тенденции, и определили то, что было
названо интервальным стилем мышления. Интервальный подход представляет
собой попытку осмыслить эти тенденции в рамках философской рефлексии,
попытку синтетически свести их в одно целое, выявив при этом те
методологические следствия, которые отсюда вытекают. Ни в коей степени не
игнорируя появление новых фундаментальных фактов в развитии науки и культуры,
по-новому освещающих природу и морфологию знания и других духовных
феноменов, (например, факт относительности всякого научного знания),
157
Креминский А.И.
интервальный подход в то же время ставит своей задачей дать этим фактам
адекватное онто-гносеологическое истолкование, избегая тем самым тупиков
абсолютного релятивизма и плюрализма.
Совокупность идей, которые легли в основу интервального подхода, не
представляет собой чего-то такого, чтобы не вытекало из внутренней логики
развития философских представлений современной эпохи. Речь идет о таких
общеизвестных положениях, которые давно вошли в философский обиход. Прежде
всего – это постулат об объективной относительности свойств вещей и их
инвариантных соотношениях как основе их познания. Далее, это тезис о том, что
относительность всякого знания не исключает, а напротив, предполагает в нем
момент абсолютности; положение о том, что существование объективного
многообразия качественных проекций объекта не исключает его единства на более
глубоком уровне; наконец, допущение, согласно которому относительность свойств
объекта к конкретным условиям его существования есть лишь одна сторона
диалектики бытия вещей, другая же сторона связана с наличием у объекта
инвариантных характеристик.
Несмотря на простоту этих и других философских положений, легших в основу
программы интервального подхода, практическая реализация самой этой
программы оказалась делом отнюдь не легким. Проблема заключалась в том, чтобы
вскрыть диалектику абсолютного и относительного, единого и многообразного,
прерывного и непрерывного, субъективного и объективного, проследив, как эта
диалектика предстала в реальных ситуациях, возникающих в развитии таких
сложных объектов, какими являются современная наука и культура. Однако в тех
случаях, когда реализация этой программы удавалась, получались весьма
нетривиальные и далеко идущие следствия.
Выводы. Как уже отмечалось, интервальный подход представляет собой
философское обобщение стихийно складывающегося в XX веке интервального
стиля мышления, вернее тех основных тенденций, которые обусловили этот стиль.
Иногда задают вопрос: нужно ли вводить понятие «интервал», когда есть такая
точная и концептуально выверенная категория, как «мера»? Не умножаем ли мы
сущности без надобности? Проанализируем этот вопрос подробнее.
Мера есть единство качества и количества. Этот смысл закреплён за данным
понятием со времён Гегеля, и нет причин его изменять. Однако эта категория не
охватывает всего многообразия феноменов, которые обнаружились в науке и
культуре XX века. Речь идёт о тех феноменах, которые связаны с моментом
дискретности, устойчивости, целостности, определённости. Развитие современной
науки показало, что качественная определенность предмета связана не только с
количеством, но и со структурой (структурное качество), с системой (системное
качество), с функцией (функциональное качество) и так далее. Но тем самым
возникает логическая необходимость как-то понятийно фиксировать границы
качественной определенности предмета не только в связи с количественными, но и
в связи с другими категориальными взаимосвязями качества. Таким более широким
понятием и является интервал. В этом смысле мера выступает как частный случай
интервальной структуры.
Однако понятие интервала является более емким по своим концептуальным
возможностям (по сравнению с мерой) еще в одном отношении: а именно при
158
Научные основания и социокультурные предпосылки концепции интервальности
анализе взаимосвязи интервалов. Как известно, одна мера связана с другой лишь
линейным образом через узловые точки меры. Что касается интервалов, то переход
от одного интервала к другому может осуществляться самыми различными
способами. Интервалы могут быть связаны по принципу взаимной
дополнительности, иерархическим способом, они могут пересекаться или быть
совсем не связанными между собой. Так, известно, что элементарная частица в
одних условиях ведет себя как волна, а в других – как частица. В свете данного
понятия по-новому выглядит и проблема многокачественности вещи.
Признав многокачественность, мы должны признать и многомерность [2], ведь
качество по определению – это всегда некоторая целостная характеристика вещи.
Здесь важна прежде всего установка на многомерное постижение объекта в мысли.
Список литературы
1. Лазарев Ф.В., Сагатовский В.Н. О формировании «интервального» стиля мышления /
Ф.В.Лазарев, В.Н.Сагатовский // Философские науки. – М., 1979. – №1. – С. 64 – 72.
2. Лазарев Ф.В., Брюс А.Литтл. Многомерный человек. Введение в интервальную антропологию /
Ф.В.Лазарев, Литтл А.Брюс. – Симферополь: Сонат, 2001. – С.17.
Кремінський О.І. Наукови заснови та соціокультурні передумови концепції інтервальності //
Вчені записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія.
Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 154–159.
Предметом обговорення прпонованої статті є інтервальна методологія пізнання природної і
соціокультурної реальності. Вона виникла у відповідь на обїективні тенденції в розвитку сучасного
наукового мислення. Ця методологія розглядається в якості нової філософської ідеї. Інтервальний
підхід є результатом осмислення на рівні методологічної рефлексії тенденцій інтелектуальної
культури XX століття, що стихійно пробивали собі шлях.
Ключові слова: інтервальність, інтервальний стиль мислення, інтервальний підхід, методологія.
Kreminsky A.I. Scientific foundations and socio-cultural preconditions of the concept of interval
idea // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology.
Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 154–159.
The work presents the analysis of the scientific basis and socio-cultural preconditions of the concept of
interval idea. As a response to objective tendencies in the development of modern scientific thinking arise
private methodological approaches and programs: system and synergetic hike, modern forms of
hermeneutics and phenomenology. One of them - a range hike, which is the result of comprehension on the
level of methodological reflection spontaneously constructing their way trends in the intellectual climate of
the XX century. These trends are considered as an integral phenomenon, determining the interval style of
thinking. It is possible to specify its origins:
The trend towards reappraisal scientific truths, concepts, theories, pictures of the world. A similar process
took place in other areas of spiritual production - reappraisal values, ethical standards, social roles, etc.
Interval style of thinking expresses the transition from a one-dimensional vision of reality from the
position of «absolute observer» to the vision of it in different respects and in different intellectual
perspectives.
Another important part of the new style of thinking was the idea of quantum, which replaced the principle
of continuity.
The third source of interval style of thinking is the transition from the vision of the subject of one quality
to the vision of it as a poly quality and multidimensional education.
These three trends are identified as interval style of thinking.
Key words: intervality, interval style of thinking, interval approach, methodology
159
РАЗДЕЛ II
СОЦИОЛОГИЯ. СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 160–166.
УДК 930.1 + 115
К ПОРТРЕТУ ИСТОРИЧЕСКОЙ РЕАЛЬНОСТИ
В СОВРЕМЕННОМ СОЗНАНИИ:
МЕХАНИЗМЫ «РАЗРЫВОВ» ИСТОРИЧЕСКОГО ВРЕМЕНИ
Ткаченко А.В.
Статья посвящена анализу современного восприятия исторического времени.
Для анализа взяты несколько различных примеров из современного медиапространства и с их помощью описаны механизмы «прерывания» исторического
времени в современном сознании.
Ключевые слова: «прерывание», историческое время, современное сознание.
Традиционное восприятие истории предполагает видение ее сплошной,
неделимой и линейной, при этом наблюдение за историческими видениями
интерпретации человеческого развития демонстрирует моменты ощущения
«разрыва» этого единства. С позиции классического историзма (Фридрих Мейнеке),
исторический процесс является линейным и стадиальным: Всемирная история
представляет собой ровную линию, которую можно поделить на завершенные
отрезки времени. Такое понимание исторического процесса было характерно и до
Мейнеке: линейное историческое время – идея, введенная христианством, которая
потом была развита в идею прогресса.
Под упомянутыми нами «разрывами» исторического времени мы
подразумеваем описания ощущения нарушений континуальности исторического
процесса. Подобные ощущения возникали в различные эпохи: это и
милленаристские переживания средних веков, и концепцию Иоахима Флорского, и
осознанный разрыв истории во времена Французской революции XVIII века.
Перечень примеров можно продолжить. Можем ли обнаружить подобную
интенцию в современном сознании? Нам представляется значимым
проанализировать феномены из области обыденного мышления на предмет наличия
ощущения «разрыва». Мы концентрируемся на обыденном мышлении, т.к. именно
оно демонстрирует нам вектор восприятия истории современным человеком в
целом. Мы избегаем опасности сделать обобщение на уровне изолированных
теоретических конструкций, не всегда связанных с общей интенцией современного
исторического мышления. История не отдана на откуп специалистов, она является
160
К портрету исторической реальности в современном сознании:
механизмы «разрывов» исторического времени
необходимой составляющей мировидения практически каждого современного
человека, поэтому рассмотрение переживания истории на обыденном уровне
оказывается значимой задачей философского анализа.
В качестве объектов своего анализа мы избрали несколько популярных
феноменов из современного медиа-пространства. Мы избрали для анализа именно
медиа-пространство, поскольку оно во многом является местом самореализации
современного человека. Мы обратились к достаточно разножанровым продуктам,
дабы избежать односторонности выводов: источники нашего анализа принадлежат к
сфере кинематографа, компьютерных игр, видео- и фотопроектов в социальных
сетях. Критерием отбора для нас являлась популярность продукта, ибо именно его
востребованность демонстрирует иногда даже не осознаваемые интенции
современного мышления. Мы ограничиваемся рассмотрением источников
созданных, начиная с середины 90-х годов XX века и до наших дней. В данном
тексте предлагается анализ таких кинематографических продуктов как
«Пришельцы» и «Ночь в музее»; серии компьютерных игр «Assassin’s creed»;
фотопроекта на сайте DearPhotograph.com; и видеопроекта «Epic rap battles» в
социальной видео-сети Youtube. Все они являются репрезентацией переживания
«разрыва» истории в современном обыденном сознании. Таким образом, объектом
нашего исследования является репрезентация «разрывов» исторического времени в
современном обыденном сознании. Предметом исследования являются механизмы
реализации интенции разрыва исторического времени в современном обыденном
сознании.
Цель данной статьи: показать присутствие «разрывов» исторического времени
в современном сознании и выделить их механизмы. Задачи исследования: 1)
Выделить механизм автономности прошлого в настоящем на примере кинофильмов
«Пришельцы» и «Ночь в музее»; 2) Показать присутствие прошлого в настоящем в
серии компьютерных игр «Asassin’s Creed»; 3) Проиллюстрировать механизм
совмещения эпох видеопроектом «Epic rap battles»; 4) Показать механизм
вытеснения настоящего прошлым в фотопроекте «Dear Photograph».
Первый из механизмов реализации интенции разрыва исторического времени автономность ушедших эпох в современности. Попытаемся продемонстрировать его
действие на примере анализа кинофильмов «Пришельцы» и «Ночь в музее».
Прошлое здесь соприсутствует в настоящем. Второй - присутствие прошлого в
настоящем, характерное для серии компьютерных игр «Asassin’s Creed». Прошлое
здесь переплетается с настоящим. Третий механизм - совмещение эпох на примере
видеопроекта «Epic rap battles». Эпохи здесь сходятся в борьбе за первенство. И
четвертый - вытеснение настоящего прошлым в фотопроекте «Dear Photograph».
Предложенная нами проблема достаточно мало рассматривалась до
сегодняшнего момента, поэтому методология ее изучения оказывается в процессе
становления. Мы должны во многом выстраивать ее самостоятельно. Наиболее
продуктивными с методологической точки зрения нам представляются следующие
подходы: концепция «оперативного времени» Джорджо Агамбена [1,2], концепция
прошлого будущего Райнгарта Козеллека [7], концепция «Современной истории»
Ханса-Ульриха Гумбрехта [6], а также концепция «ризомы» Жиля Делёза и Феликса
Гваттари [7]. Во всех этих концепциях присутствует проблематика «разрывов» в
161
Ткаченко А.В.
контексте критики континуальности. «Ризома» же нам необходима как метапаттерн
исторического сознания в современности.
Конечно, сами «разрывы» исторического времени мы находим, прежде всего, в
средневековой и новоевропейской культуре, что неоднократно становилось
предметом теоретического анализа (в качестве примера можно привести сборник
«Эсхатос», в котором разные авторы старались раскрыть эту тему [11]). Но мы
хотим показать, что эти «разрывы» характерны и для современного сознания. В
сущности, «разрывы» характеризуются отказом, как от хронологического [1, С.93],
так и от эсхатологического времени и, возможно, являются тем самым остатком,
оперативным временем, о котором говорит Джорджо Агамбен [2, С.63]. Однако, в
современном сознании эти «разрывы» являются, в первую очередь, не прорывом в
вечность или к моменту окончания истории, а прикосновением к прошлому. Это
уже не то «остановленное время» [Jetztzeit], о котором говорит Вальтер Беньямин
[4, С.86]. Если для Вальтера Беньямина каждый миг может быть «калиткой, в
которую шагнет мессия», в современном сознании каждый миг может быть
калиткой, из которой к нам шагнет Прошлое.
Такая интенция может быть следствием усталости от академичности, от некой
закрытости официальной науки. Об этих проблемах пишет Алейда Ассман:
«Объектом исторического исследования может стать только то, что находится за
семью печатями и стало для нас недостижимым» [3, С.27]. То есть, чем дальше
историческое событие от академического историка, тем лучше он может его
описать. Это и есть то, что Райнгарт Козеллек назвал бы «чистым» прошлым. В
обыденном же сознании происходит то, что Козеллек называет «прошлое
настоящего», которое насыщено личными воспоминаниями, ощущениями,
благодаря которым живущие вовлечены в Прошлое [9, С.27]. Однако, в упомянутых
примерах речь не идет о личном переживании событий, в связи с чем можно
предположить некую интенцию к искусственному приобщению и вовлечению в
них, в той или иной мере, конечно же.
Эту «усталость от историзма» осмысляет и Ханс-Ульрих Гумбрехт в своей
работе «Современная история»: «…каждое настоящее обусловлено присутствием
своего непосредственного прошлого…» [6, С.23]. Он говорит о возросшей в
последнее время роли и популярности исторических музеев именно потому, что они
перестали консервировать историю, а стали давать эффект присутствия, выставляя
на обозрение. Именно в этой же связи за последние двадцать лет так возрос интерес
к реконструкции. Чем больше мы о Прошлом узнаем и реконструируем его, тем
больше оно оживает и присутствует в Настоящем. Причем мы не видим здесь
«ностальгической связи» между сортами мороженного прошлого и настоящего»,
здесь Прошлое не выступает в виде определенной идентичности [12, С.62]. Таким
образом, мы отходим от понимания исторического процесса, как последовательного
к пониманию его, как симультанного процесса [6, С.25], в котором происходит
отказ от последовательности, от переходов предшествующей эпохи к новой, а
разные времена сосуществуют «симультанно» [10, С.187]
Несмотря на определенные различия в рассматриваемых нами механизмах, все
они фиксируют «разрывы» последовательности. Но если говорить о структуре
современного понимания исторического времени, то здесь больше подойдет такая
характеристика, как ризомность. Ризома выступает здесь как метапаттерн
162
К портрету исторической реальности в современном сознании:
механизмы «разрывов» исторического времени
понимания истории в современном сознании [5, С.78]. Историзм подразумевает
исторический процесс и время в виде дерева: у него есть центр, есть верх и низ,
прошлое и будущее, линейная, последовательная и единая история, его можно
разрезать на куски при соблюдении определенных правил. Ризома же представляет
собой множество отростков, растущих во всех направлениях, не имеющих общего
корня [7, С.34]. Особенность ризомы – возможность перепрыгивать с одного
отростка на другой. Таким же и является восприятия исторического времени в
современном сознании: как нечто, что может хаотично смешиваться, соединяться и
разъединяться, как нечто, что не имеет одного стержня в виде Всемирной истории.
Исторический процесс подобен карте, потому что имеет «множество выходов» [7,
С.42], он подвижен, восприимчив к изменениям. Именно это мы и видим в
указанных примерах: эпохи, личности, характеры смешиваются друг с другом и с
Настоящим в совершенно произвольном порядке. И происходит это не в
произведении одного умалишенного писателя, а в сознании множества людей.
В качестве примера рассмотрим кинокомедии «Пришельцы» (1993) и «Ночь в
музее» (2006). Первый фильм при бюджете в 700 тысяч долларов в прокате собрал
100 миллионов и посмотрело его в кинотеатрах около 14 миллионов человек. Он
рисует нам такую картину: средневековый рыцарь и его паж попадают в
современность. Естественно, в начале они испытывают самый настоящий
культурный шок, но ближе к концу фильма они осваиваются в современном мире и
даже органичном вливаются в него, хотя, в конце концов, возвращаются в свое
время. Второй фильм при бюджете в 110 миллионов долларов заработал в прокате
575 миллионов и посмотрело его около 50 миллионов зрителей (Второй фильм
собрал 420 миллионов при бюджете в 150 и его посмотрело около 30 миллионов
человек). Он рисует нам еще более необычную картину: благодаря некой
магической табличке египетского фараона, которая находится в музее естественной
истории Нью-Йорка, все экспонаты ночью оживают и бродят по залам музея. Здесь
интересно показаны соприкосновения различных эпох, культур: миниатюрные
римляне поначалу абсолютно не могут ужиться с ковбоями дикого Запада, гунны
нападают абсолютно на всех и т.д. Но важно то, что главный герой – ночной сторож
музея, не пугает абсолютно никого из представителей прошлого. Т.е., люди
прошлого не испытывают определенного трепета перед современностью. Но, по
сути, в обоих случаях мы видим «разрыв» континуальности и взаимодействие
различных исторических пластов. Но, при этом, мы предельно четко различаем эти
пласты. Здесь срабатывает механизм автономности одной эпохи от другой в рамках
«разрыва». Эти пласты, хоть и присутствуют в настоящем, но не смешиваются с
ним. Прошлое хоть и вторгается в настоящее, но только в качестве мыслительного
конструкта и не имеет власти поменять что-либо открыто.
Пожалуй, наиболее ярким и массовым примером для ХХI века представляются
компьютерные игры. Среди них можно выделить одну из самых популярных серий
игр - «Assassin's Creed», которая является одной из самых популярных и
продаваемых серий игр (всего продано 31 миллион копий игры). Главный герой с
помощью некоего аппарата «Анимус» воплощается в тела своих предков из
различных исторических эпохах: Средневековье, Возрождение, времена
Американской революции, но в итоге оказывается, что то противостояние, в
котором он участвует, вселяясь в сознание своих предков, продолжается и в
163
Ткаченко А.В.
современном мире. Здесь мы также видим в «разрыве» истории возможность для аисторических конструктов (потому что, по сути, реконструкцией они уже не
являются, они обретают эту же автономность). Здесь срабатывает механизм
присутствия одной эпохи в другой. В данном случае, мы видим, что грань между
эпохами начинает стираться: прошлое начинает присутствовать в настоящем и
влиять на него.
Отдельно стоит сказать о социальных сетях, в частности о популярном канале
«Epic rap battles» в социальной сети Youtubе, появившийся в 2006 году. Количество
просмотров каждого ролика превышает 25 миллионов (а иногда доходит и до 75), а
суммарное количество просмотров на 25 роликов – 700 миллионов. На канале
выкладываются видео, в которых в речитативной форме (в форме реп-баттла)
соревнуются различные персонажи, как исторические, так и не исторические.
Например: Гитлер против Дарта Вейдера, Клеопатра против Мерлин Монро,
Чингисхан против Пасхального кролика и другие [14]. Поражает воображение то,
как естественно смотрятся рядом выдуманные персонажи и исторические
персонажи разных эпох. О подобном писала О. Довгополова, упоминая сериал
«Ксена», в котором смешаны персонажи из разных мифов, разных исторических
эпох [8, С.251-252]. Важно то, что идеи таких баттлов пишут в комментариях сами
зрители. Конечно же, выглядит это абсурдно, но это хорошо иллюстрирует
допустимость таких совмещений в современном сознании. Здесь работает механизм
совмещения: в этих «разрывах» мы видим не только возможности а-исторических
конструктов, но и сопоставление рядом исторического и выдуманного, реальности и
фантазии, прошлого и настоящего, причем это выглядит как нечто органичное, не
нарушающее какие-либо рамки.
Не менее интересным объектом нашего исследования является и PiP («картинка
в картинке»). Наиболее известным проектом с использованием такой технологии
является британский проект «Dear Photograph», основанный в 2011 году Тейлором
Джонсоном в 2011 году [13]. На сайте размещается по одной фотографии в день, но
в сумме уже размещено более 1000 фотографий со всего мира. Каждая фотография
сопровождается тысячами «лайков» и репостов. Суть проекта состоит в том, что в
фотографию помещается другая фотография: либо с применением редакторов, либо
без. Однако, наиболее популярной формой таких фотографий стало помещение
фотографий архитектуры, людей из прошлого в современную фотографию.
Выглядит это примерно так: представим себе фотографию улицы города, сделанную
во времена Великой Отечественной войны и помещенную в современный снимок
той же улицы. Получается, что мы видим одновременно обе улицы и оба времени.
Этот вариант «разрывов» в ткани истории мы предлагаем назвать вытеснением
настоящего прошлым. В этих фотографиях наглядно видно, как именно прошлое не
только соприкасается с настоящим, но и, определенным образом, вытесняет часть
его.
Таким образом, мы показали, что «разрывы» исторического времени мы можем
найти не только в Средние века и Новое время, но и в современном сознании. Но
современные «разрывы» выглядят немного по-другому: они более не пытаются
разорвать исторический процесс в вечность, они скорее являются моментом
соприкосновения и взаимодействия с прошлым, и, может быть, это говорит о какомлибо повороте в отношении современного человека с прошлым и будущим.
164
К портрету исторической реальности в современном сознании:
механизмы «разрывов» исторического времени
Проанализировав несколько современных рефлексий по проблеме восприятия
прошлого и исторического времени (концепция «оперативного времени» Джорджо
Агамбена, концепция прошлого будущего Райнгарта Козеллека, концепция
«Современной истории» Ханса-Ульриха Гумбрехта, «ризома» Жиля Делёза и
Феликса Гваттари), мы пришли к выводу, что к современному пониманию
исторического процесса больше всего подходит понимание его как симультанного
процесса, предложенное Х.-У. Гумбрехтом, поскольку такое понимание хорошо
иллюстрирует все эти «игры» с прошлым в современном обыденном сознании, в
котором может случится все, что угодно [10, С.187]. Однако в качестве
метапаттерна истории мы видим «ризому» Делёза и Гваттари. Именно она со
своими развилками, отростками и отсутствием стержня объясняет восприятие
исторического времени в современном обыденном сознании: оно представляется
лишенным основного стержня (линии всемирной истории, направленной вперед),
имеющим бесконечное количество развилок, отростков и «разрывов»
На основе этих четырех достаточно репрезентативных примеров (в силу их
популярности, массовости), мы выделили несколько механизмов «прерывания»
исторического времени в современном сознании. Первый из них - автономность
одной эпохи от другой, которая характерна для кинофильмов «Пришельцы» и
«Ночь в музее». Здесь мы видим возможность для сосуществования прошлого и
настоящего. Второй - присутствие прошлого в настоящем, характерное для серии
компьютерных игр «Asassin’s Creed». Грань между эпохами немного стирается, но
мы все еще можем их различить. Третий механизм - совмещение эпох на примере
видеопроекта «Epic rap battles». Эпохи сопоставляются между собой, как бы вступая
в спор за первенство. И четвертый - вытеснение одной эпохой другую в
фотопроекте «Dear Photograph». Здесь же прошлое фактически имеет возможность
полноценно занять часть настоящего.
Список литературы
1. Агамбен Дж. Скрытый подтекст тезисов Беньямина «О понятии истории» (из книги
«Оставшееся время: Комментарий к "Посланию к римлянам"») / Пер. с ит. С. Козлова // Новое
литературное обозрение. – 2000. - № 46. - С. 91-96.
2. Агамбен Дж. Apostolos (из книги "Оставшееся время: Комментарий к «Посланию к
римлянам») / Пер. с итал. С. Козлова // НЛО. — 2000. — № 46. - С. 49-70.
3. Ассман А. Трансформации нового режима времени // НЛО. – 2012. - №4. - С. 16—31.
4. Беньямин В. О понятии истории / Пер. с нем. и коммент. С. Ромашко // НЛО. – 2000. - № 46. С. 81-90.
5. Гречко П. Концептуальные модели истории: Пособие для студентов / Ин-т «Открытое о-во». М.: Логос, 1995. - 141 с.
6. Гумбрехт, Х.-У. «Современная история» в настоящем меняющегося хронотопа // НЛО. – 2007. № 83. - С. 21 – 27.
7. Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато. Капитализм и шизофрения / Пер. с фр. и послесл.
Я.И.Свирского, науч. ред. В.Ю. Кузнецов — Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010. —
895 с.
8. Довгополова О. «Дурацкий же мундир ты на себя нацепила…»: контуры конца истории в
сознании неисторика // Эсхатос: философия истории в предчувствии конца истории. - Одесса:
ФЛП «Фридман А.С.», 2011. – С. 242 - 266.
9. Козеллек Р. Минуле Майбутнє. Про семантику історичного часу / Пер. з нім. – К.: Дух і літера,
2005. – 380 с.
165
Ткаченко А.В.
10. Смирнов И. Ханс Ульрих Гумбрехт. В 1926: На острие времени // Критическая масса. – 2006. №1. - С. 186 -198.
11. Эсхатос: философия истории в предчувствии конца истории. - Одесса: ФЛП «Фридман А. С.»,
2011. – 366 c.
12. Ямпольский М. Настоящее как разрыв: Заметки об истории и памяти // НЛО. – 2007. - № 83. С. 51 – 71.
13. Dear photograph [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://dearphotograph.com/
14. Epic rap battles of history: Hitler vs. Darth Vader [Электронный ресурс]. – Режим доступа:
http://www.youtube.com/watch?v=CeLrlmV9A-s
Ткаченко О.В. До портрету історичної реальності у сучасній свідомості: механізми
«переривання» історичного часу // Вчені записки Таврійського національного університету ім. В.
І. Вернадського. Серія: Філософія. Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – №
1-2. – С. 160–166.
Статтю присвячено аналізу сучасного сприйняття історичного часу. Для аналізу було взято
декілька різних прикладів з сучасного медіа-простору та з їх допомогою описані механізми
«переривання» історичного часу у сучасній свідомості.
Ключові слова: «переривання», історичний час, сучасна свідомість.
Tkachenko А.V. To the Portrait of historical reality in the modern consciousness: the mechanisms of
«interruptions» of historical time // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University.
Series: Philosophy. Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 160–
166.
The article is devoted to the analysis of the perception of historical time. The author examines several
modern concepts of perception of historical time, to show the relevance of these "interruptions". For this
analysis, we took several different examples from contemporary media space and use them to describe the
mechanisms of «interruption» of the historical time in modern consciousness, such as: mechanism of
autonomy of the past from the present to the example of films "Aliens" and "Night at the Museum";
presence of the past in the present in a series of computer games «Asassin's Creed»; combination of eras
video project «Epic rap battles»; mechanism of repression of the past in a photo project «Dear
Photograph».
Keywords: «interrupt», historical time, modern consciousness.
166
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 167–174.
УДК 930.1
ИСТОРИЯ В СОСЛАГАТЕЛЬНОМ НАКЛОНЕНИИ:
ОПЫТ АЛЬТЕРНАТИВНОЙ ИСТОРИИ
Ткаченко Н.А.
В статье определяется понятие «альтернативной истории» и прослеживается
история становления этого феномена. Рассматриваются как научный, так и
художественный варианты альтернативной истории. Автор рассматривает
связь альтернативной истории и постмодернистского видения мира. Через
понятие «ризома» раскрывается механизм альтернативно-исторического
конструирования.
Ключевые слова: альтернативная история, постмодерн, ризома.
В разное время по-разному оцениваются задачи, которые стоят перед
историческим
познанием.
Однако
линейность,
необратимость
и
однонаправленность истории всегда оказывались общим моментом в классическом
историософском мышлении. Для отечественной философии истории проблема
линейности также связана с наследием марксистского понимания сущности
исторического процесса. Долгое время утверждение о том, что история не имеет
сослагательного наклонения, служило максимой для советских историков. Однако
с 70-80-х годов ХХ века даже среди академических историков появляются
утверждения о возможности рассмотрения альтернативных (несостоявшихся,
вероятных) путей развития истории. Феномен «альтернативной истории» находит
реализацию, как в академическом мышлении, так и на уровне обыденного сознания.
В академической среде это направление долгое время было маргинальным.
Художественные альтернативно-исторические построения видели себя абсолютно
независимыми от научной мысли. Одновременно формируются многочисленные
криптоисторические концепции, находящиеся в оппозиции к официальной науке.
Подобная разобщенность не позволяла до сих пор рассматривать «альтернативную
историю» как целостный феномен. Нам представляется продуктивным объединить в
одном исследовании
анализ разных вариантов «альтернативной истории»,
поскольку популярность альтернативно-исторических построений может указывать
на специфические особенности развития современного сознания в целом.
Целью нашего исследования является выявление общего механизма реализации
альтернативно-исторической интенции в разных областях современной
художественной и теоретической мысли. Задачами исследования является
проследить становление феномена «альтернативной истории» и определить понятия
альтернативной истории как художественного жанра и научной методологии.
167
Ткаченко Н.А.
Объектом исследования выступают варианты альтернативно-исторических
конструкций, созданных в современной исторической науке (Н. Фергюсон,
Р. Коули, А. Деманда, Г. Телленбах, Р. Коззелек, Э. Дуршмид, К. Масси, М. Гефтер,
А. Гуревич, Б. Могильницкий, Л. Баткин, Ю. Лотман, П. Уваров, М. Парамонова,
С. Экштут, И. Ковальченко, И. Бестужев-Лада, А. Бочаров и др.), а также в
художественной культуре (Ф. Дик, Р. Харрис, П. Андерсон, М. Флинн,
В. Звягинцев, В. Аксенов, Г. Шах, А. Аникин, С. Анисимов, С. Переслегин,
К. Булычев и др.).
Предметом исследования является альтернативно-историческая интенция
современного мышления.
Исходной методологической предпосылкой нашего исследования является
предположение о «ризомном» состоянии современного понимания истории.
(Ж. Делез, Ф. Гваттари). Также для нас стали значимыми методологические
разработки историков К. Хвостовой, М. Чешкова, С. Экштута, Д. Харитоновича,
П. Уварова, а также Л. Баткина.
На данный момент феномен альтернативной истории исследован фрагментарно.
Существуют разработки проблемы альтернативности в исторической науке, а также
в художественной культуре. Также создано несколько интернет-сайтов,
посвященных альтернативам в истории. В нашей работе мы обратимся сначала к
академической традиции, а затем рассмотрим реализацию альтернативной интенции
в художественной литературе.
В академической среде большинство историков твердо следуют принципу,
некогда выдвинутым Леопольдом фон Ранке, изучать историю «такой, какая она
есть». Следуя этому тезису, историки декларируют основополагающими целями
историописания установление причинно-следственных связей между событиями,
понимание мотивов действий исторических личностей, соотнесение закономерного
и случайного в историческом процессе. Поэтому вопрос об альтернативных
сценариях истории даже не рассматривался в научной среде. Подобное считалось
признаком дурного тона и занятием для писателей-фантастов.
Традиционная философия истории также не допускала возможности
разночтений истории. Марксистское видение истории как процесса необратимого и
последовательного надолго укоренилось в умах отечественных историков.
Казалось бы, утверждение о недопустимости сослагательного наклонения в
историческом исследовании вполне законно: история является необратимым
процессом. Историк может говорить об упущенных событиях, может апеллировать
к «фактору личности» или «фактору случая», но при этом четко следуя
историческому факту. Он не в состоянии отменить или, наоборот, привнести
событие в прошлое. Подобное возможно лишь в фантастических романах. Тем не
менее, «соблазн поиграть в игру «что было бы, если…» неоднократно возникает».
[5, С.37]. Что было бы, если бы Гитлер все-таки взял Москву в 1941 году? Что было
бы, если бы в 1812 году Наполеон дошел до Индии? Что было бы, если бы Филипп
Красивый не ликвидировал орден Тамплиеров? И наоборот – достигла бы
европейская цивилизация нынешнего уровня развития, если бы в свое время Гуго де
Пейн не основал этот орден?
Как отмечает Б. Невский, первым, кто поддался «соблазну» альтернативной
истории, считается древнеримский историк Тит Ливий [11, С. 13] Несколько
168
История в сослагательном наклонении: опыт альтернативной истории
страниц в его эпическом трактате «История Рима от основания Города» посвящены
гипотетическому походу Александра Македонского на Рим в 323 г. до н.э., который,
по Ливию, закончился бы полным разгромом великого завоевателя. Но это был
всего лишь эпизод, небольшие размышления внутри вполне традиционного
исторического труда.
Однако первым автором полноценного научного альтернативно-исторического
труда стал британский историк Джордж Тревельян с работой «Если бы Наполеон
выиграл битву под Ватерлоо» (1907), но на тот момент эта статья не привлекла
особого внимания. Ситуация несколько изменилась с появлением двух статей
известного историка Арнольда Тойнби. Своими работами «Если бы Александр не
умер тогда...» и «Если бы Филипп и Артаксеркс уцелели...» историк фактически и
положил начало такому направлению в истории, как ретропрогнозирование. [11,
С.13].
В советской историографии первым, кто заговорил об альтернативных
сценариях истории, считается историк М.Я. Гефтер. В 1964 году им был создан и
возглавлен сектор методологии истории при Институте истории АН СССР. В
значительной степени благодаря именно его инициативе в задачи сектора
методологии истории вошла проработка идеи многовариантности исторического
развития. М. Я. Гефтер полагал, что без категории "альтернатива развития"
современный историк не может придать единство и последовательность
историческому мировоззрению.
Однако подлинный взрыв интереса к альтернативной истории наблюдается в
70-80-х годах. «Что-то произошло в обществе – и возник спрос на
сослагательность», - отмечает Уваров П.Ю. [14, С.6]. Следуя традиции, введенной
М.Я. Гефтером, историк А. Я. Гуревич в статье «Общий закон и конкретная
закономерность истории» рассматривает методологические аспекты проблемы
альтернативности исторического развития. Методологическую важность изучения
альтернативности исторического развития А. Я. Гуревич видит в том, что при
понимании закономерности исторического процесса как неотвратимости и
однозначности конкретное объяснение истории сделалось бы, по существу,
излишним: достаточно было бы постулировать общие законы и в каждом данном
событии находить их проявление [4]. Огромный вклад в развитие альтернативного
направления в советской историософии сделал Б.Г. Могильницкий. В его работах
принципиально новым стало рассмотрение проблемы альтернативности как
самостоятельной темы, а не как части проблемы соотношения социологических и
конкретно-исторических закономерностей. Могильницкий акцентирует внимание на
том, что исторический процесс изначально является многовекторным и
альтернативным. Он поясняет, что исторический процесс является альтернативным
благодаря постоянной борьбе «разнородных тенденций-альтернатив, каждая из
которых имеет свое основание в реальной действительности и, следовательно,
определенные возможности реализации» [10, С. 13].
К важным работам, где исследуется тема альтернативности исторического
развития, можно отнести труды культуролога и основателя всемирно известной
школы семиотики Ю.М. Лотмана. В своей книге «Культура и взрыв» он выдвигает
идею принципиальной непредсказуемости развития культуры, объясняя это
наличием в ней взрывных моментов, когда события погружаются в сферу
169
Ткаченко Н.А.
возможностей. Это те самые развилки в истории, когда события могут развиваться
по тому или иному пути. Ю.М. Лотман пишет, что «неизвестность будущего
позволяет приписывать значительность всему» [9, С. 39]. Настоящее содержит в
себе все возможности будущих путей развития. А выбор будущего пути
определяется через случайность. «Гибель солдата от случайно пересекшегося с ним
осколка снаряда обрывает целую цепь потенциально возможных будущих событий
и одновременно создает новую цепочку» [9, С. 41]. Согласно мысли Ю.М. Лотмана,
для лучшего понимания роли случайности в истории крайне важными являются
работы Ильи Пригожина, который изучал динамические процессы на химическом,
физическом и биологическом уровнях. Но, несмотря на это, его наработки имеют
огромное значение и для гуманитарной мысли – они позволяют ввести категорию
«случайности» в круг научных интересов и раскрывают её функциональное место в
общей динамике мира. В меру отдаления от периода равновесия процесс
приближается к тем самым критическим точкам (точкам бифуркации), в которых
ожидаемый ход процессов нарушается. Ю.М. Лотман считает, что идеи
И. Пригожина весьма плодотворны и применительно к историческому движению. В
точках бифуркации в социальных системах вступает в действие не только механизм
случайности, но и механизм сознательного выбора. В такие моменты поведение
отдельных личностей, как и масс, становится непредсказуемым. Выбор пути,
который реализуется, зависит от целого ряда случайных событий, но в большей
мере, от самих участников этих событий, потому каждое слово, речь и пропаганда
играют важную роль [8].
Можно утверждать, что Ю. М. Лотман стал одним из первых, кто указал на
взаимосвязь синергетических концепций и исторического познания, в частности,
альтернативно-исторических
конструирований. С
90-х
годов
попытки
теоретического осмысления альтернативно-исторических построений с позиций
синергетики пользовались огромным успехом (работы Я.Г. Шемякина, М.С. Кагана,
М.С. Чешкова, Л.И. Бородкина и др.). Важность такого подхода, на наш взгляд,
заключалась лишь в том, что проблема альтернативности в историческом познании,
вышла за рамки гуманитарной науки, что подчеркивает значимость проблемы для
науки в целом.
В 1994 году в свет вышла монография С.А. Экштута «В поиске исторической
альтернативы: Александр І. Его сподвижники. Декабристы», которая была написана
на основе диссертационного исследования. Это была первая в отечественной
историографии докторская диссертация, посвящённая альтернативности в истории.
Как и Ю.М. Лотман, главной причиной в возникновении исторических альтернатив
С.А. Экштут считает историческую случайность. В своей работе автор
рассматривает те случайные происшествия в истории России, которые значительно
повлияли на общественное сознание изучаемого времени и на поступки главных
участников событий, связанных с движением декабристов. Помимо исторической
случайности, для него важна нравственная компонента, из чего вытекает проблема
выбора личности. Автор показывает, как исторический выбор преломлялся через
индивидуальные судьбы, и как индивидуальная судьба могла бы стать воплощением
возможного исторического выбора (на примере судеб генералов Киселева,
Ермолова, Воронцова, Клейнмихеля и др.)
170
История в сослагательном наклонении: опыт альтернативной истории
Огромный вклад в развитие исторической альтернативистики внесли
зарубежные авторы. В первую очередь хочется выделить научный сборник
«Виртуальная история: альтернативы и гипотезы» («Virtual History: Alternatives and
Counterfactuals»), вышедший под редакцией Ниала Фергюсона в 1997 году. По
содержанию сборника сразу видно проблемное поле, в котором работают
зарубежные представители альтернативной истории. Например, «Англия без
Кромвеля: что бы случилось, если бы Карлу I удалось избежать гражданской
войны?». Или «Какой могла бы стать английская Америка, если бы не было
Американской революции?» [15]. Помимо сборника Н. Фергюсона необходимо
отметить сборник научно-исторических альтернатив «А что, если бы?» под
редакцией Роберта Коули, написанных видными американскими учеными и
повествующих о ключевых моментах истории — от античности до современности.
Также весьма интересен сборник «Наполеоновские войны: Что, если?», сборники
военно-исторических эссе Э. Дуршмида «Победы, которых могло не быть» и К.
Масси «Упущенные возможности Гитлера». Здесь указаны далеко не все сборники,
в которых предпринята попытка литературно-документального моделирования
несостоявшейся (альтернативной) истории, а лишь те, с которыми сталкивался
автор при написании статьи.
Феномен альтернативной истории обнаруживается не только в сфере научных
исследований. Альтернативная история прочно обосновалась в фантастической
литературе, образовав отдельный жанр. Рождение альтернативной истории как
художественного жанра произошло после окончания Второй Мировой войны.
Именно в этот период книги писателей-фантастов, где те описывали возможные
(альтернативные) пути развития тех или иных исторических событий , стали
пользоваться огромной популярностью. Особенно привлекательным был военноисторический жанр, например, «Если бы Юг выиграл Гражданскую войну» М.
Кантора и «Если бы Гитлер выиграл Вторую мировую» У. Ширера, а также
«Фатерланд» Р.Харриса и «Человек в высоком замке» Ф.Дика — миры с
победившей нацистской Германией; «Остров Крым» В. Аксенова — мир, где уцелел
анклав свободной России. Отдельно хочется выделить книгу В. Поликарпова «Если
бы… Исторические версии», где предложено более двадцати альтернативноисторических сценариев, произведение известного фантаста А. Бушкова «Россия,
которой не было», а также весьма популярную «альтернативу» В.Суворова (Резуна)
«Ледокол», «День М», «Гроза». Охватить весь список работ в жанре альтернативной
истории не представляется возможным, поскольку он очень часто обновляется, что
только демонстрирует популярность данного жанра. Следует различать два вида
альтернативной истории как жанра: чистая альтернатива и псевдоальтернатива.
Когда возможное развитие событий и их последствия описываются методами
реализма, мы имеем дело с чистой альтернативной историей, которая обязана
следовать следующим критериям: реальность (рубеж между реально возможными и
явно фантастическими допущениями); логичность (непротиворечивость причинноследственных связей); сопоставимость (сравнение только сравнимого);
оптимальность (выведение уроков на будущее) [1].
Псевдоальтернатива
встречается намного чаще и иногда практически не отличается от чистой, когда
дело касается описания возможного развития событий и получившегося в
результате мира. Но главным её отличием является то, что причиной расхождения с
171
Ткаченко Н.А.
реальной историей служит какой-то фантастический прием - пришельцы из
будущего (по отношению ко времени действия в произведении), пришельцы из
космоса, какие-нибудь книги древних, внезапно раскрывшиеся тайные общества и
т.д.
Популяризация альтернативной истории привела к возникновению таких
псевдонаучных направлений, как фольк-хистори (Г. Малинецкий, Б. Акунин,
А. Бушков, Я. Кеслер, П. Проскурин, В. Щербаков и др.) и криптоистория (А.
Фоменко, Г. Носовский, Д. Симмонс, И. Бэнкс, К. Еськов, Д. Браун и др.).
Представители этих направлений - псевдоисторики, которые занимаются
реконструкцией исторической действительности без каких-либо научных
обоснований. Чаще всего, в основе сюжетов скрывается теория заговора,
нетрадиционные трактовки исторических событий, мифов и легенд и даже других
литературных произведений. Это попытка заменить навязываемую нам сверху
официальную историю, показать свою независимость от исторических процессов,
выйти за ее рамки. Следует отметить, что пока не существует четко устоявшихся
определений фольк-хистори и криптоистории. Поэтому некоторые существующие
образчики классификации спорны. Нам представляется, например, что А. Бочаров
необоснованно относит «Новую хронологию» Фоменко-Носовского к фолькхистори. На наш взгляд, этот вариант альтернативной истории относится к
криптоистории.
На наш взгляд, корни массового увлечения альтернативной историей, как в
академической среде, так (особенно) и в художественной среде, киноиндустрии и
компьютерных играх, могут быть объяснены в контексте постмодернистского
поворота в западном мышлении. Можно сказать, альтернативная история – это
родное «детище» постмодерна. Для постмодернистской философии истории
характерен пересмотр классических понятий: на смену истории приходит
постистория, на смену детерминизму - неодетерминизм, на смену системного
строения и восприятия мира - постмодернистская чувствительность [18]. В этих
рамках возникает, согласно французскому философу Жан-Франсуа Лиотару,
тотальное недоверие к «метанарративам», обосновывающим устойчивую
целостность реального мира. Каждый процесс рассматривается как множество не
сводимых друг к другу линий и изменений. В истории реальны только фрагменты,
события, больше не существует единого исторического процесса.
Если раньше историческое знание строилось по принципу «древа», где четко
различались
направление эволюции, иерархия, структура, целостность, то
постмодернистская парадигма приобрела характер «ризомы». Согласно
представителям этой концепции Делезу и Гваттари, ризома не имеет единого корня,
это множество беспорядочно переплетенных побегов, которые развиваются во всех
направлениях. Авторы концепции выделяют ряд свойств ризомы. Во-первых,
благодаря тому, что ризома не имеет ни начала, ни конца, любое её место может
быть присоединено к другому её месту. Подобного мы никогда не увидим у дерева
или корня, которые фиксируют место и устанавливают порядок. Во-вторых, ризома
– это множественность линий, здесь нет точек и позиций, которые мы
обнаруживаем в структуре дерева, это хаотичное распределение «черенков». Втретьих, ризоме не страшен разрыв: она может быть оборвана в любом месте, и тут
же возобновиться в новую линию. В-четвертых, ризома «соответствует карте,
172
История в сослагательном наклонении: опыт альтернативной истории
которая должна быть продуцирована, сконструирована и всегда демонтируема», она
никогда не заканчивается, а всегда в середине, в «между-бытие» [7].
Таким образом, говоря об альтернативной истории, мы говорим о ризоме. Мы
имеем дело с «картой альтернатив», с множественностью виртуальных
исторических сценариев. Именно она и является тем основополагающим
механизмом, который оправдывает альтернативную историю, позволяет ей
развиваться любым путем, прерываться, присоединяться к любой другой линии.
Философия постмодерна поднимает феномен «альтернативной истории» как
изначально художественного жанра до серьезных научных исследований и
признаний в академической среде. Благодаря своей ризомной природе
альтернативная история реализует себя в современной культуре через литературу,
кинофильмы и компьютерные игры.
Список литературы
1. Бестужев-Лада И. В. Ретроальтернативистика в философии истории // Вопросы философии. –
1997. – № 8. – С. 112-122.
2. Бочаров А. В. Проблема альтернативности исторического развития: историографические и
методологические аспекты/Диссертация на соискание учёной степени кандидата исторических
наук; [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://klio.tsu.ru/contents.htm
3. Гуревич А. Я. Об исторической закономерности // Философские проблемы исторической науки.
- М., 1969. - С.72-77.
4. Гуревич А. Я. Общий закон и конкретная закономерность истории // Вопросы истории. - 1965.
- №8. - С.23-29.
5. Данилевский И. Н. Соблазн альтернативы // Одиссей. Человек в истории. 2000. – М.: Наука,
2000. – С.37-39.
6. Еськов К. Ю. Кузница и гвоздь («альтернативная история» против «криптоистории» //
Консерватор. – 2003. - № 16. – С. 12-14.
7. Делез
Ж.,
Гваттари
Ф.
Ризома;
[Электронный
ресурс].
Режим
доступа:
http://tfk1.narod.ru/rizoma.htm
8. Лотман Ю.М. Изъявление Господне или азартная игра? Закономерное и случайное в
историческом процессе // Ю.М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа". - М.:
Гнозис, 1994. - С. 353-363.
9. Лотман Ю. М. Культура и взрыв / Семиосфера. — СПб: Искусство-СПБ, 2000. — 704 с.
10. Могильницкий Б. Г. Альтернативность исторического развития в ленинской теории народной
революции // Методологические и историографические вопросы исторической науки. – 1974. № 9. – С. 4-14.
11. Невский Б. И. А что, если бы? Альтернативная история как наука // Мир фантастики. – 2004. № 10. – С. 12-16.
12. Невский Б. И. Носик Клеопатры. Альтернативно-историческая фантастика // Мир фантастики. –
2004. - № 10. – С. 7-12.
13. Савельева И. М., Полетаев А.В. Становление исторического метода: Ранке, Маркс, Дройзен //
Диалог со временем, Вып. 18. – М.: ЛКИ, 2007. – 399 с.
14. Уваров П. Ю. Вступительное слово // Одиссей. Человек в истории. 2000.– М.: Наука, 2000. –
С.5-9.
15. Фергюсон Ниал. Виртуальная история: альтернативы и гипотезы. – Лондон: Пикадор, 1997. –
548 с.
173
Ткаченко Н.А.
16. Ferguson Niall, ed. Virtual History: Alternatives and Counterfactuals. - London: Picador, 1997. - 548
pgs.
17. Харитонович Д. Э. Методология и нравственный смысл альтернативной истории// Одиссей.
Человек в истории. 2000. – М.: Наука, 2000. – С.50-53.
18. Чешков М. Историческая сослагательность, постнеклассическая наука и развивающийся мир//
Одиссей. Человек в истории. 2000. – М.: Наука, 2000. - С. 14-20.
19. Эпштейн М.Н. Информационный взрыв и травма постмодерна; [Электронный ресурс]. Режим
доступа: http://philosophy.ru/library/epstein/epst.html.
Ткаченко Н.О. Історія в умовному способі: досвід альтернативної історії // Вчені записки
Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія. Культурологія.
Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 167–174.
У статті визначається поняття «альтернативної історії» і простежується історія становлення цього
феномену. Розглядаються як науковий, так і художній варіанти альтернативної історії. Автор
розглядає зв'язок альтернативної історії і постмодерністського бачення світу. Через поняття
«ризома» розкривається механізм альтернативно-історичного конструювання.
Ключові слова: альтернативна історія, постмодерн, ризома.
Tkachenko N.A. The history in the subjunctive: experience of the alternative history // Scientific
Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences.
Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 167–174.
This article examines the history and development of alternative history of both science and element of art.
The author shows that an academic history was not taken seriously the "alternative history» for a long
time. But an art has been accessed to this subject very often. The author concludes that the final formation
of the phenomenon of alternate history is observed only in the postmodern era. Through the concept of
"rhizome" the author reveals the mechanism of the implementation of the alternate history in contemporary
culture. In the article the author also indicates the occurrence of two sub-genres of alternative history there are folk-history and crypto-history.
Keywords: alternative history, postmodern, rhizome.
174
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 175–183.
УДК 130.2 + 323.2
СОЦИАЛЬНАЯ МИФОЛОГИЯ ЭПОХИ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Вусатюк А.О.
В статье рассмотрен феномен социальной мифологии эпохи глобализации.
Описаны основные подходы к процессу глобализации в ХХ ст. и связанные с ними
мифологемы. Автором произведен анализ мифологемы
«цивилизационный
выбор».
Ключевые слова: социальная мифология, глобализация, модернизм,
антиглобализм, постмодернизм, неолиберализм.
Предметом данного исследования является социокультурный феномен
социальной мифологии периода глобализации. Основной задачей исследования
является раскрытие характера и исследование структуры социальных мифов,
возникающих по ходу глобализации. В связи с этим предполагается рассмотреть
понятийный аппарат теории социальной мифологии, основные пути осмысления
проблем глобального развития, а также базовые мифологемы глобального мира
начала ХХІ столетия.
Наше время до сих пор не рассталось с чрезвычайно стойким заблуждением,
согласно которому мифология осталась в прошлом, что та выступает одной из
«исторических» – преходящих – форм мировоззрения (наряду с религией и
философией/наукой) и присуща одним лишь архаическим, отсталым, примитивным
обществам. В реальности же миф (мифологическое начало) относится скорее к
системным характеристикам общественной сферы и присутствует на всех её
уровнях, во всех исторических периодах, включая новейшее информационное
общество.
Социальный миф, как мощный социокультурный феномен, занимает важное
место в современной политической, экономической и духовной жизни общества.
Тем не менее, общий ход развития социальной мифологии, как и периоды её
«внезапной» (для досужего наблюдателя) активизации и безудержного роста (с
точки зрения специалиста), всё ещё недостаточно изучены. Остаётся открытым
вопрос об особенностях реализации социальной мифологии в условиях
глобализации. Особый интерес вызывают мифологемы, связанные с
взаимодействием мировых цивилизаций и проблемой «цивилизационного выбора».
Явление социальной мифологии и её роль в обществе изучали А.Ф. Лосев, Р.
Барт, М. Элиаде, К. Кереньи, Э. Кассирер и другие. Проблему мифотворчества
разрабатывали такие исследователи, как А.В. Гулыга, П.С. Гуревич, В.М. Пивоев,
Б.А. Успенский, Т.В. Чередниченко, В.П. Шестаков. Типологию и функции
социальных мифов изучали Г.В. Осипов, М.Ю. Савельєва, О.В. Ульяновський, О.В.
175
Вусатюк А.О.
Андриенко. Взаимоотношениям современного социального мифа и идеологии
посвящены работы О. Смазновой, А. Замалеева, А. Иванова, А. Кочергина, Л.
Лазебного, А.С. Панарина, Л. Шалимовой, А. Ройфе. Ранее отдельные аспекты
явления социальной мифологии затрагивали Ф. Ницше, 3. Фрейд, К.Г. Юнг, Н.А.
Бердяев и др. Однако за рамками большинства этих исследований (в качестве
немногих исключений могут быть названы работы В. Кара-Мурзы, О.А. Вусатюка,
А.С. Панарина), остаются проблемы функционирования социальной мифологии в
период современного процесса глобализации.
Существует множество определений понятия миф. Так, Большой
Энциклопедический словарь определяет миф как повествование о богах, духах,
обожествленных героях и первопредках, возникшее в первобытном обществе [1]. В
толковом словаре В. Даля миф – это «иносказанье в лицах, вошедшее в поверье» [2].
Толковый словарь С.И. Ожегова называет мифом древнее народное сказание о
легендарных героях, богах, о явлениях природы, недостоверную информацию [3]. В
«Религиоведческом словаре» миф – это символическое представление людей о
мире, порождение наивной веры, коллективного художественно-образного
мышления [4, c. 197].В современном культурном мире миф занимает далеко не
последнее место. Многие элементы мифологического мышления сохраняются в
массовом сознании наряду с формами подлинно философского и научного знания,
иногда – вперемешку со строгими научными рассуждениями. Порой мифы
используются в политических целях, чаще всего реакционных, например,
применительно к идее «избранного народа» [5, с. 15].
Социальный миф – это некая идея, принимаемая на веру; обобщенное
представление о действительности, которое объединяет этические и эстетические
установки, соединяя реальность с вымыслом. Социальные мифы служат основой
для манипуляции людьми, не способными (или не желающими) критически и
рационально мыслить. Эмоциональный настрой социальных мифов оказывает
мощное воздействие на массовое сознание.Живучесть целого ряда стереотипов
мифологического мышления может стать устойчивой основой для распространения
«социального», или «политического» мифа. Так, немецкий нацизм не только
стремился возродить и поставить себе на службу древнегерманскую языческую
мифологию, но и сам порождал мощные мифологические комплексы (например,
расовый миф, соединяющийся с культом фюрера, ритуалом массовых
шествий).Политики нередко пропагандируют свои идеи посредством внедрения
социальных мифов. Мифотворчество давно стало неотъемлемой частью политики, а
социальный миф – основным инструментом манипулирования общественным
сознанием, его деформации. По меткому выражению Р. Барта, «миф ничего не
скрывает и ничего не демонстрирует – он деформирует; его тактика – не правда и не
ложь, а отклонение» [6, c. 289].
Для формирования определённых – заданных – представлений о процессе
глобализации в нынешнюю эпоху широко используется направленное
информационное воздействие на общественное сознание. Наиболее эффективным
методом такого воздействия является внедрение в общественное сознание
мифологем, которые воздействуют в первую очередь на подсознание, поскольку
они являются, в большинстве случаев, образными знаками («живыми картинками»)
и не вступают в прямую конфронтацию с рациональным мышлением, двигаясь
176
Социальная мифология эпохи глобализации
обходными путями. Особое внимание уделялось и уделяется теме «отсталых»,
«неправильных» и «несостоятельных» цивилизаций, а так же необходимости их
стадиального «выравнивания». Постсоветское пространство на протяжении
нескольких десятилетий настойчиво подвергается своего рода «бомбардировке
любовью» – известным способом психологической обработки личности,
используемым многими сектами по отношению к неофитам (в том числе
потенциальным). Лишенные привычного устоя «осиротевшие» страны
постсоветского пространства были окружены «заботой» и «опекой» со стороны
Запада, который в свое время сделал «правильный» цивилизационный выбор и
теперь пытается навязать его всем остальным. При этом обещается помощь в
преодолении всевозможных кризисов и других проблем в этих странах. Однако, как
указывает в этой связи О.А. Вусатюк, «попытки преодоления кризиса касаются не
столько причин, сколько следствий, и сводятся к набору прагматических мер чисто
текущей направленности, тогда как стратегические линии, построенные на анализе
действительных
вызовов
нового
века
(экологическом,
гуманитарном,
экономическим, демографическом, глобалистским и т.д.) и поиске внутренних
резервов для дальнейшей самостоятельной трансформации, забалтываются,
отвергаются или не принимаются» [7, с. 188].
Стоит отметить, что в экспертном докладе Национального института
стратегических исследований «Україна в 2007 році: внутрішнє і зовнішнє
становище та перспективи розвитку» среди основных задач национальногосударственной политики присутствовала установка на «формирование
национального исторического нарратива», его «отрыв от советской версии
истории», которая, как отмечалось, «в официальных российских документах часто
имеет название “общей истории”» [8, с. 15], на «поиск единой целостной
украинской идентичности» [8, с. 19]. При этом подчёркивалось, что «речь идёт о
принятии этой идентичности не только на сугубо рациональном, умственном,
уровне, а и на эмоциональном, семантико-мифологическом» (выделено – А.В.) [8, с.
211].
Основные пути осмысления проблем глобального развития. Вторая половина
ХХ столетия обозначила целый ряд подходов к видению будущего человечества в
условиях глобализации. Были предложены различные варианты комплексного
решения глобальных проблем, возникших либо обострившихся в условиях резкого
ускорения научно-технического прогресса.Модернистский подход к процессу
глобализации возник и доминировал в 50-60-е годы ХХ века. Представители этого
подхода – Т. Парсонс, А. Инкелес, У. Ростоу, К. Кер, Л. Лернер, Д. Аптер, С.
Айзенштадт – видели мир как единую систему, стремящуюся к единому будущему.
Государства были условно разделены на два типа – традиционные (с преобладанием
в них традиционных ценностей) и модернизированные (страны Запада, которые
отошли от традиций навстречу развитию). При этом, именно ценностные и
культурные установки Запада, которые характеризовались индивидуализмом,
любовью к демократии, капитализму, секуляризацией религиозных традиций и
обращенностью к науке, считались единственно правильными для развития
человечества [9].
Основной установкой модернистского подхода была оптимистическая вера в
быстрый всемирный переход от традиционализма к модернизму, как центральному
177
Вусатюк А.О.
пути исторического развития. Теория линейного прогресса и универсальных
ценностей, а также вера в силу и благость науки – всё это составляло
модернистский миф о благости глобализации и развития человечества по западному
образцу. С точки зрения модернизма, каждое государство имеет достаточный
потенциал для броска в модернистское будущее. Пути к этому будущему – это
подключение к мировой экономике, введение демократии во все социальные сферы,
развитие науки, всемирная модернизация образования и т.д.
Прямо противоположное видение глобализации и её составляющих было у
антимодернистов (антиглобалистов). Представителей этого течения можно также
назвать «альтерглобалистами», поскольку они выступали не против глобализации
вообще, а скорее искали пути для альтернативной глобализации, без
безоговорочного превосходства Запада. Это течение возникло во второй половине
60-х – 70-е годы и «развенчало» миф об исключительно благих намерениях Запада и
о западных ценностях как общемировых. Слепое следование западному пути
развития начало считаться недостаточным, а игнорирования особенностей
исторического развития и традиций государств – недопустимым. Вслед за
выдвинутым Р. Миллсом тезисом о связи между историей и биографией страны,
внимание западных исследователей было направлено на особенности развития
незападных стран. На смену линейной прогрессистской теории пришла более
сложная идея о мировой истории как о совокупности катаклизмов, где незападные
страны не плавно переходят от традиции к модернистскому Западу, а пытаются
занять мировое первенство путем войн и революций. Уже в 1966 году произошла
подмена понятий, где место «модернизации» заняло понятие «революция».В
противовес мифу о всеблагости намерений Запада и «общечеловеческим»
(западным) ценностям пришел миф о капиталистическом Западе как исключительно
об агрессоре, о всемирном противостоянии. Жесточайшая критика Запада и его
ценностей привела к волне симпатий к незападным государствам, в частности – к
социалистическим странам. В итоге социализм начал восприниматься дорогой в
светлое будущее, а его агрессивная настроенность по отношению к Западу и
изоляционистские наклонности – попытками защититься от западного
разрушительного влияния.
Возникший в конце 70-х годов ХХ в. постмодернизм вновь изменил взгляд на
борьбу Запада и не-Запада, перенеся внимание на личностный аспект.
Представителями этого направления, такими как М. Фуко, Ж. Бодрийар, С. Лэш и
Д. Харви, были отброшены идеи о линейной эволюции и революциях, как
двигателях прогресса. Так же начала подвергаться сомнениям привлекательность
социализма. Однако Запад начал противопоставляться всему остальному миру как
система, дающая возможность для каждой отдельной личности свободы выбора,
возможность воплотить любые идеи. Таким образом возник еще один социальный
миф: постмодернистами был выдвинут постулат об универсальности мира, где
существуют универсальные общемировые ценности, а не только западные. И
главная разница между Западом и не-Западом в том, что последний отстаёт в
развитии, в то время как первый – мир свободный, предоставляющий отдельной
личности право на свободу выбора.
Однако вначале 90-х годов произошли события, заставившие пошатнуться все
предыдущие представление о мире, как дихотомии Запада и Востока, о
178
Социальная мифология эпохи глобализации
противоборстве капитализма и социализма и т.д. В сложившейся ситуации, где
грань между Западом и странами уже бывшего Советского Союза перестала быть
столь ощутимой, потребовалось новое осмысление и объяснение сложившейся
ситуации.Гибель социалистического мира, который ранее рассматривался как
реальная альтернатива Западу, повлекла за собой крушение теорий антимодернизма,
казавшихся дотоле безупречно логичными. «Железный занавес», стоявший на пути
к сближению, пал, в результате чего привычное представление о мире, как о
противоборстве двух систем, было разрушено. Капитализм вновь стал мыслиться
как единственно возможный и безальтернативный путь к прогрессу. На передний
план вышли идеи 50-х гг. о едином глобальном мире, об универсальных ценностях
и т. д. Возникли новые социальные мифы, более соответствующие сложившейся
ситуации в мире.
В 1989 году вышла статья американца Ф. Фукуямы «Конец истории?», а в 1993
году появилась его книга «Конец истории и последний человек», в которой автор
заявил о том, что всемирное распространение либеральных демократий указывает
на конечную точку социокультурной эволюции человечества и может стать
окончательной формой правительства. По его мнению, победа либеральной
демократии свидетельствует о завершении исторических конфликтов между
государствами, поскольку демократия снимает желание верховенства и признания
себя выше других, заменяя его на желание получить признание себя равным
другим, что верно как для отдельных личностей, так и для целых государств.
Однако конфликты будут продолжаться вне либерально-демократических –
«постисторических» – стран, будет усиливаться терроризм, как конфликт между
«историческими» (агрессоры) и «постисторическими» странами [10].
В итоге, возникло ещё одно («четвёртое») направление осмысления проблем
глобального развития, названное неомодернизмом, которое в основном повторяло
идеи модернизма 50-х годов. По отношению к нему часто использовалось
определение неолиберализм, поскольку он противопоставил себя государственному
вмешательству.
Базовые мифологемы глобального мира начала ХХІ столетия. О.А. Вусатюк в
своей статье «Мифологема «цивилизационного выбора» и её роль в размывании
современной восточнославянской идентичности» обозначил три базовые модели
макроисторической (глобальной) трансформации. Доминантной, на его взгляд,
является неоглобалистская модель трансформации, сверхзадача которой –
достижение мирового господства США и превращение всего мира в его «сферу
жизненных интересов». Основным путями для достижения этих целей является
комплекс действий, направленных на устранение любых возможных (даже в
будущем) конкурентов на пути к ней. Причем удар наносится не по экономике, а по
культуре – т.е. фундаменту любой страны. Второй базовой моделью является
неомодернистская модель самоутверждающегоразвития, задачей которой является
не только экономическое развитие, но и сохранение при этом культурной
самобытности страны и её политической самостоятельности. Третья модель –
модель дрейфующей трансформации – не имеет полной самостоятельности и
служит чужим интересам. Основной её задачей является нивелирование всех
прошлых достижений заданных государств, переведение страны в подвешенное
состояние и утрату ею творческого импульса и самостоятельности [7, c. 191].Если
179
Вусатюк А.О.
принять этот подход за основу, то можно говорить о том, что каждая из базовых
моделей макроисторической трансформации, по-видимому, имеет в своем
распоряжении соответствующий ряд мифологем.
В самом деле, работы Ф. Фукуямы можно отнести к мифологемам первой
базовой модели, неоглобалистской модели трансформации. 10 сентября 2013 года в
своей лекции в Киевском институте журналистики Ф. Фукуяма поведал о том, что
«Украина не имеет другого выбора, кроме евроинтеграции. Вступление Украины в
ЕС станет мощным стимулом к реформам. А какая альтернатива? Таможенный
Союз? Это было бы катастрофой для Украины» [9]. Помимо мифологем, активно
создающихся самим Западом для «внутреннего потребления» и для «всех
остальных», во многих странах
появляются ответные
мифологемы,
поддерживающие тенденции к стремлению попасть под европейский (или
американский) протекторат. Работа А.С. Ахиезера, И.М. Клямкина и И.Г. Яковенко,
известных российских учёных и авторов монографии «Истории России: конец или
новое начало?» акцентируют внимание, в первую очередь, на том, что история
России наполнена катастрофами и, по сути, состоит из них. А поэтому лучшим для
России вариантом было бы интегрироваться всё-таки в западную цивилизацию, а не
пытаться идти собственным путем, поскольку нецелесообразность таких попыток
обусловлена историей [11].
Помимо общественно-политических проблем поднимаются вопросы о
«культурной» глобализации. Основным аргументом её приверженцев является,
прежде всего, то, что глобализация способствует налаживанию контактов между
государствами (геополитический баланс), «диалогу культур», а значит в некоей
мере – и между гражданами различных государств. «Общечеловеческие» ценности
открывают возможности для ведения конструктивных диалогов, в которых
собеседники способны понять друг друга. Помимо этого, акцент делается на том,
что происходит сближение деловой и политической культуры между
государствами, возрастает значение английского языка (как языка международного
общения). Всемирная сеть Интернет позволяет легко получать информацию и
способствует общению, а так же распространению фильмов, передач и
программного
обеспечения.
Мобильность
информации,
порожденная
глобализацией, превращает индивидов в «граждан мира». Но все эти блага
цивилизации априори считаются западными достижениями, а значит и ведущая
роль в процессе глобализации вновь отводится Западу.
В то же время, неомодернистскую модель самоутверждающего развития можно
назвать не только альтернативной, но и той, которая критически рассматривает
первую, неоглобалистскую модель. Так, по словам А.С. Панарина «в лице
современного глобализма мы имеем дело с новейшей формой нигилизма, ищущего
себе алиби в так называемых объективных тенденциях» [5, c. 5]. Иными словами,
при всей внешней положительности процесса, происходит последовательное
отстранение обществ, попавших под воздействие глобализации, от норм и
традиций, им присущих. Американский публицист Н. Чомски в своей книге «Новый
военный гуманизм» 1999 года указывает на постоянное применение военной силы
Соединенными Штатами, и критикует позицию США о том, что у наиболее
«просвещенного» государства есть права делать то, что оно считает нужным
посредством силы [11]. По мнению А.А. Гезалова, глобализация меняет
180
Социальная мифология эпохи глобализации
мировоззрение в сторону более сложной комбинаторики глобального и локального,
универсального и партикулярного. Помимо этого, происходит трансформация
духовных сфер общества, которые формируют личность [12, c. 168]. Также под
воздействием глобализации расшатываются традиционные системы ценностей, что
ведёт к кризису ценностей в ряде обществ. По этим и другим причинам миф о
глобализации как единственно положительном процессе в существующих условиях
является неустойчивым. О.А. Вусатюк делает вывод, что никакого реального
«цивилизационного выбора» на самом деле не существует, а главной задачей
реализации мифологемы «цивилизационного выбора» является максимально долгое
удержание общества в неуправляемом и «подвешенном» состоянии [7, c. 198].
Мифологемы модели дрейфующей трансформации для Украины зачастую
сводятся к вопросам «с кем быть» и «кого брать в союзники». К примеру, О.О.
Волович, глава Одесского филиала Национального института стратегических
исследований Украины, уверен, что основным вектором цивилизационного
развития Украины, без сомнения, должна быть евроинтеграция. В этом он
усматривает несколько причин. Первая – в том, что географический центр
европейского континента находится в Украине. Вторая – в том, что исторические,
экономические, политические и культурные связи Украины с европейскими
народами. Но самым главным доводом является то, что суммарный ВВП стран ЕС
намного выше, чем у Таможенного союза. По мнению О.О. Воловича, «…именно
сосредоточенность на проблеме «построения Европы в Украине» может стать той
идеей, которая будет способствовать консолидации украинского общества от
Львова до Луганска и от Чернигова до Севастополя и, соответственно, усилению
позиций Украины на международной арене» [13].
Выводы. Итак, на основе рассмотренных в статье основных концептуальных
прогнозов в отношении будущего человечества в эпоху глобализации, а также
анализа мифов, сопровождающих данный социальный дискурс, можно сделать
следующие выводы:
1. Миф, как форма социального мировоззрения, присуща не только древним
обществам, но является неотъемлемой составляющей любого исторического типа
общественного сознания. Социальный миф выступает базисным основанием
современного общества. Он не выдерживает критического анализа и, тем не менее,
принимается как заведомая истина.
2. Социальные мифы широко используются на всех общественных уровнях и во
всех сферах общественной жизни, особенно в национальной политике и
межгосударственных отношениях.
3. Период глобализации впервые создаёт исключительно благоприятные
условия для безудержного тиражирования наиболее примитивных форм
социального мифотворчества, а также относительно стойких социальных мифов,
которые хотя и могут подменять друг друга, но чаще всего существуют
параллельно, ибо составляют необходимый минимум мифологического
мировосприятия в целом.
4. В условиях борьбы за общемировое господство ведущие страны мира
создают сложный комплекс мифологем, призванный предотвратить возникновение
новых сильных «полюсов», которые могут составить им конкуренцию. В этой связи
181
Вусатюк А.О.
наиболее перспективным представляется исследование социальной мифологии,
сопровождающей дальнейшее становление и, возможно, распад глобального мира.
Список литературы
1. Большой Энциклопедический словарь [Электронный ресурс] // Режим доступа:
http://www.vedu.ru/bigencdic/39220/
2. Даль В. Толковый словарь [Электронный ресурс] / В. Даль / Режим доступа:
http://vidahl.agava.ru/cgi-bin/dic.cgi?p=100&t=15729
3. Ожегов С.И. Толковый Словарь русского языка [Электронный ресурс] / С.И. Ожегов / Режим
доступа: http://www.ozhegov.org/words/15993.shtml.
4. Релігієзнавчий словник / За ред. професорів А. Колодного і Б. Лобовика. – К.: Четверта хвиля,
1996. – 392 с.
5. Панарин А.С. Искушение глобализмом / А.С. Панарин. – М.:ЭКСМО, 2002. – 416 с.
6. Барт Р. Мифологии / Р. Барт / Пер. с фр. С. Зенкина. – М.: Академический проект, 2008. – 351 с.
BarthesRoland. Mythologies. Les Lettres nouvelles, 1957.
7. Вусатюк О.А. Мифологема «цивилизационного выбора» и её роль в размывании современной
восточнославянской идентичности / О.А. Вусатюк // Восточнославянская цивилизация: история
и современность. Сборник материалов международной научно-общественной конференции /
Отв. ред. П.П. Толочко. – Киев-Минск-Москва: «Русское слово», 2013. – 240 с.
8. Україна в 2007 році: внутрішнє і зовнішнє становище та перспективи розвитку: Експертна
доповідь. К.: НІСД. 2007. – 264 с.
9. Фукуяма Ф.: Украина не имеет другого выбора, кроме евроинтеграции [Электронный ресурс] /
Фрэнсис Фукуяма / Режим доступа:http://www.day.kiev.ua/ru/news/100913-frensis-fukuyamaukraina-ne-imeet-drugogo-vybora-krome-evrointegracii.
10. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек [Электронный ресурс] / Фрэнсис Фукуяма /
Режим доступа: http://www.lib.ru/POLITOLOG/FUKUYAMA/konec_istorii.txt
Francis Fukuyama. The End of History and the Last Man. FreePress, 1992.
11. Ахиезер А. История России: конец или новое начало? / А. Ахиезер, И. Клямкин, И. Яковенко. –
М.: Новое издательство, 2005. (Исследования Фонда «Либеральная миссия»). – 708 с. / Режим
доступа: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/ahiez/05.php.
12. Гезалов А.А. Глобализация и мировоззрение / А.А. Гезалов // Вопросы философии. – М.: Наука,
2012, №7. – 192 с. – С. 167-169.
13. Волович О.О. Глобалізація: переваги і загрози для нашої країни[Електронний ресурс]/ О.О.
Волович.
–
Режим
доступу:
http://izvestiya.odessa.ua/index.php?go=Newspaper&in=view&id=23646.
Вусатюк А.О. Соціальна міфологія епохи глобалізації // Вчені записки Таврійського
національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія. Культурологія. Політологія.
Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 175–183.
У статті розглянуто феномен соціальної міфології епохи глобалізації. Описано основні підходи до
процесу глобалізації в ХХ ст. та пов'язані з ними міфологеми. Автором проведений аналіз
міфологеми «цивілізаційного вибору».
Ключові слова: соціальна міфологія, глобалізація, модернізм, антиглобалізм, постмодернізм,
неолібералізм.
Vusatyuk A.O. Social mythology of the globalization era // Scientific Notes of Taurida National V.І.
Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27
(66). – № 1-2. – P. 175–183.
This article discusses the phenomenon of social mythology of the globalization era. It analyzed the
different views about the phenomenon of myth in general, and in particular the social myth. The author
proceeds from the assumption that the social myth is present in any social system, including the modern,
and accordingly is an integral part of social and individual consciousness. The article presents various
options for introducing social myths into the public consciousness, as well as their use in various
applications. Basic approaches were described to the comprehension of global development leading world
civilizations and social myths from them occurring and connected with them. The article was produced by
182
Социальная мифология эпохи глобализации
the analysis of the basic myths of the global world at the beginning of the XXI century in terms of three
basic models of macrohistorical transformation – the model of neoglobalizm, the model of neomodernizm
and the model of the drifting transformation. Special attention was paid to the mythologem of the
"civilizational choice", reasons of its occurrence and the consequences of its introduction into the public
consciousness.
Key words: social mythology, globalization, modernism, anti-globalization, post-modernism, neoliberalism.
183
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 184–190.
УДК 17+ 124.5 + 130.2
ВЛАДА ТА СОЦІУМ У РОБОТІ ДЖОНА РОЛЗА
«ТЕОРІЯ СПРАВЕДЛИВОСТІ»
Федоровська О.Б.
Автор виходить з того, що ідея справедливості, що вперше теоретично
розроблена ще Аристотелем, в сучасних суспільствах повинна відігравати роль
засадничого принципудержавного будівництва. У статті розглядаються
основні положення теорії справедливості, розробленої Джоном Ролзом.
Проводиться аналіз основних положень цієї теорії, співвідношення закону та
свободи, рівності та блага, влади та права.
Ключові слова: влада, соціум, справедливість.
Предметом дослідження виступає засадничий, на авторську думку, для
сучасних суспільств принцип справедливості, поза якого неможливо на сьогодні
побудувати цивілізовану державу, здатну виконувати інноваційні гуманітарні
програми. Метою дослідження є виявлення практичного потенціалу концепції
справедливості, розробленої Джоном Ролзом, її соціального, правового,
моральнісного сенсу.
Майже усталено «Теорію справедливості» Дж. Ролза називають дослідженням
ліберальних уявлень щодо суспільства та людини, яким підпорядковується тема
справедливості, але, на наш погляд, ця політико-філософська праця насамперед має
бути розглянута у контексті історичного становлення та розвитку давнього, що йде
ще від Аристотеля, концепту справедливості. Зважаючи на те, що ця ідея у сучасних
суспільствах має набувати роль засадничого принципу державного будівництва,
головної настанови функціонування громадянського суспільства, що справедливість
у сучасних гуманітарних розвідках здебільше розглядається як синтетичне поняття,
що несе в собі зміст одночасно етичний, політичнийта правовий, є сенс акцентувати
увагу на тому, що на сьогодні вже «класична» робота Ролза, роз’яснюючи природу
справедливого суспільного облаштування, передусім містить виразний практичний
аспект, отже надає можливість використання його ідей у суспільно-політичній
діяльності.
Отже, Джон Ролз – відомий американський філософ, його роботу «Теорія
справедливості» вважають однією з найкращих в історії політичної філософії. У
своїй праці Ролз виводить принципи справедливості як такі, що випливають із
початкової рівності людей; застосовує свої ідеї до прояснення філософської основи
конституційних свобод; дає варіанти визначення основ та меж політичного
обов’язку. Ролз пов’язує розвинену ним теорію справедливості з доктриною блага й
морального розвитку. На наш розсуд, теорія Джона Ролза виглядає дещо
184
Влада та соціум у роботі Джона Ролза «Теорія справедливості»
ідеалістичною, але це не робить її менш цінною з наукового та етичного боку –
навпаки, вивчаючи теорію Ролза, можна збагнути глибину несправедливості, у якій
перебуває людське суспільство. Зокрема, Ролз вдається до спроби перевести
філософські погляди Аристотеля в площину сучасної демократії: «Аристотель
зауважує: відмітною особливістю людей є те, що вони володіють відчуттям
справедливого та несправедливого та що саме завдяки поділянню ними спільного
розуміння справедливості й утворюється поліс. За аналогією можна б сказати,
маючи на оці предмет нашого обговорення, що саме спільне розуміння
справедливості як чесності й створює конституційну демократію» [1, с. 337].
Суспільство розглядається Дж. Ролзом як кооперативне підприємство, створене
для взаємної вигоди. Воно складається із соціальних інститутів, за допомогою яких
впорядковується соціум. Фундаментальною особливістю впорядкування соціуму
дослідник і вважає саме справедливість, і з цим важко не погодитись. «Концепція
справедливості Джона Ролза має оціночний характер, оскільки описує, який саме
суспільний устрій являє собою благо. Оціночна природа справедливості не
суперечить її інструментальному характеру, оскільки важливими є шляхи і засоби
встановлення та підтримання справедливості» [2, с. 18], – таку узагальнюючу оцінку
дає розвідкам РолзаН. Антонович.Професор В.О. Скомаровський вважає, що Ролз
«бажав пояснити принципи справедливості, притаманні сучасній ліберальній
демократії не з принципів утилітаризму, а суспільного договору. <…>
Усвоїй«Теорії справедливості» Ролз намагається показати, що існують певні
принципи справедливості, які могла б обрати кожна розумна людина.
Методологічно Ролз здійснює свого роду мислиннєвийексперимент. Якщо б ви не
знали своєї національності, свій освітній, соціальний і політичного статус, свою
стать, клас чи расу, до яких можливо належите, то яку форму суспільства ви б
обрали? Якщо б ви опинились в суспільстві, в якому вам не відоме ваше положення
і місце, то які принципи справедливості ви обрали б для цього суспільства? Цей
мислиннєвийексперимент, в якому людина повинна обирати принцип
справедливості для суспільства, не знаючи, ким би вона була в цьому суспільстві і
яке місце посіла, Ролз називає вихідним положенням. Сенс цього розумового
експерименту полягає в тому, щоб знайти такі принципи для справедливості
соціального порядку, з яким би погодились всі розумні люди. Інакше кажучи, суть
експерименту полягає в універсалізації шляхом гіпотетичної зміни ролей» [3, c. 1].
Слід відзначити, що при всій доцільності вказаного експерименту, його проведення
є гіпотетичним і можливе лише за умови досягнення суспільством певного рівня
суспільної свідомості та морального розвитку. В той же час навіть уявне проведення
вказаного експерименту є корисним для морального виховання особистості та
усвідомлення нею цінності феномену справедливості.
Дослідник Т.А. Алексєєва у своїй роботі «Сучасні політичні теорії»[4] приділяє
неабияку увагу поглядам Джона Ролза, і її міркування виглядають доволі
аргументованими. Відомі політичні мислителі кінця 80-х, такі як Джон Ролз, Алан
Гевирт, Рональд Дворкін та інші, наполягали на тому, що при застосуванні
телеологічної етики до політичного життя буде знищено свободу. Чому саме –
теоретики дають певну відповідь: по-перше, тому, що утилітаризм не бере до уваги
плюралізм людських цілей, оскільки одну з цих цілей – максимізацію щастя чи
користі – вони ставлять вище за усі інші, а також розглядають спільне благо як
185
Федоровська О.Б.
сукупність користі для усього суспільства, не виявляючи при цьому цікавість до
окремих індивідів; по-друге, тому, що телеологічна етика віддає пріоритет цілям, а
не засобам. Наприклад, представники цієї школи стверджують, що сукупні цілі
суспільства не повинні бути обмежені правами людини (індивіда). Отже,
утилітаризм у багатьох позиціях протистоїть лібералізму. Критики утилітаризму
отримали назву деонтологічних, або кантіанських лібералів, тому що вони
протиставляють деонтологічну етику (етику прав та обов’язків), що спирається на
вчення Ім. Канта, телеологічній етиці – етиці цілі [4, c. 105].На думку А.Т.
Акрамової, лібералізм у вченні Джона Ролза «прийняв форму концепції
справедливості. Теорія справедливості … завдала проблемне поле сучасній
філософії лібералізму, вплинула на її концептуальний та методологічний
інструментарій, запропонувала відповіді на ключові соціально-філософські питання
та питання філософії політики. З класичними теоріями Мілля та Бентама його
об’єднує визнання недоторканності індивідуальних прав та свобод, принципу
рівності громадян, принципу віротерпимості тощо. Водночас Ролз, на противагу
Бентаму, відкидає утилітаризм як спосіб обґрунтування своїх принципів. Ролз
наслідує Канта, який вважає, що ніякі емпіричні принципи (а до їх числа належить й
утилітаристський принцип користі) не можуть слугувати підґрунтям морального
закону й, відповідно, надійним гарантом прав і свобод людини. Їхнє значення
настільки велике, що ніякі міркування загальної користі, добробуту чи щастя не
можуть виправдовувати їх порушення» [5, c. 2]. Як спостерігаємо, сучасні
дослідники підкреслюють різноманітні аспекти вчення про справедливість Дж.
Ролза, кожен з яких заслуговує на увагу.
Одним з предметів дослідження у «Теорії справедливості» є можливість
втілення принципів справедливості в діяльності суспільних інститутів.
Проблематика досліджень при цьому включає в себе такі широкі питання, як
свобода совісті і правова держава, справедливість розподілу матеріальних благ і
справедливість у відносинах між поколіннями, громадянський обов'язок і
громадянська непокора, політична терпимість і свобода совісті. Ролз доводить, що
його принципи справедливості не є абстрактними, а можуть і повинні бути
впроваджені в життя суспільства. На основі цих принципів, вважає науковець,
цілком можливо створити інститути основної структури суспільства. Інститути, які
проголошує Ролз, – це традиційні інститути конституційної ліберальної демократії,
оскільки саме ці інститути витікають з двох принципів справедливості. Цей процес
поступової кристалізації справедливих інститутів протікає в чотири прийоми. В
результаті яких з'являються: справедлива політична конституція, справедливий
економічний устрій, а також механізми подолання несправедливості у цьому
недосконалому світі. У міру поступового просування від ступеня до ступеня, завіса
незнання поступово підводиться і учасники гіпотетичної конвенції набувають все
більш широких знань відносно суспільства і самих себе до тих пір, поки після
четвертого ступеня ця завіса не спадає зовсім. Сам Ролз наполягав на тому, що мета
написання «Теорії справедливості» полягає у представленні концепції
справедливості, яка узагальнює до більш високого рівня абстракції знайому теорію
суспільного договору. Основна ідея криється у тому, що принципи справедливості
для основної структури суспільства є об'єктами вихідної угоди. Це такі принципи,
які вільні, і раціональні індивіди, що переслідують свої інтереси у вихідному
186
Влада та соціум у роботі Джона Ролза «Теорія справедливості»
положенні рівності приймуть як визначальні фундаментальної угоди з приводу
свого об'єднання. Це ті принципи, що повинні регулювати всі інші угоди; вони
специфікують види соціальної кооперації, що можуть виникнути, і форми
правління, що можуть бути встановлені. Такий спосіб розгляду принципів
справедливості Ролз називає «справедливість як чесність».
Звертаючись до поняття чесності, Дж. Ролз намагається вжити цей принцип для
визначення «усіх вимог, що є зобов'язаннями, відмінними від природних обов’язків.
Ця засада вважає, що від особи вимагається виконувати свою роль так, як це
визначено правилами котроїсь інституції, коли задовольняються дві умови: 1)
справедливість (чесність) інституції, себто коли вона відповідає двом принципам
справедливості; 2) прийняття особою благ облаштування й користування
можливостями, що їх відкриває інституція для просування його інтересів. Головна
ідея тут та, що, коли певне число осіб заангажовується до якогось взаємовигідного
коопераційного заходу згідно з правилами, а отже, обмежує свою свободу у
способи, необхідні для здобуття вигоди для всіх, тоді ті, хто підпорядковувався цим
обмеженням, мають право на подібну згоду з боку осіб, котрі скористалися з
їхнього підпорядкування. Ми не повинні здобувати вигоду від кооперативних
трудів інших людей, не вносячи при цьому нашої чесної частки до спільних зусиль»
[1, c. 163-164].Відповідно до цієї ідеї, ті, хто зайняті у соціальній кооперації, разом
вибирають в одній спільній дії принципи, згідно з якими визначаються основні
права й обов'язки та поділ соціальних переваг.
У справедливості як чесності вихідне положення рівності відповідає
природному стану в традиційній теорії суспільного договору. Однієї з істотних
особливостей цієї ситуації бачиться Дж. Ролзом та, що ніхто не знає свого місця, а
також того, що призначено йому при розподілі природних дарувань, розумових
здібностей тощо. Тобто, на думку Ролза, принципи справедливості вибираються за
запоною незнання. Дослідник вважає, що назва «справедливість як чесність»
передає ідею, що принципи справедливості прийняті у вихідній ситуації, що є
чесною. Про рівних і вільних індивідів, що знаходяться у вихідній позиції варто
мислити не як про одиничних осіб, а як про «голів родин», або представників родин.
З погляду Ролза це повинне гарантувати турботу представників сторін у вихідній
позиції про статок якихось осіб у наступних поколіннях.
Як вважає автор «Теорії справедливості», людська дія є культурною настільки,
наскільки смисли і наміри дії виражаються в термінах символічних систем, що
пов’язані з мовою. Системи дії: організм, особистість, соціальна система і два
принципи справедливості, що їх Дж. Ролз захищає в першій частині: принцип рівної
основоположної свободи й принцип різниці, поєднані з вимогою чесної рівності
можливостей, – він мав намір застосувати до базової структури суспільства. Вони
покликані керувати наданням прав і обов'язків і регулювати розподіл соціальних та
економічних благ. Як тільки в цих основних інституціях трапляються розбіжності у
владі, відповідальності, у розподілі таких ресурсів, як багатство чи дозвілля, ці
розбіжності повинні, по-перше, бути якнайсприятливішими для найбільш
знедолених і, по-друге, бути пов'язаними зі становищем, яке приступне для всіх за
умов чесної рівності можливостей.Центральний догмат цієї теорії – положення про
те, що справедливість характеризує інституції, члени яких могли б гіпотетично
187
Федоровська О.Б.
погодитися з їхньою структурою та правилами, виходячи з такої позиції, де б вони й
не знали, яке місце їм належить посісти в тій структурі.
З теорії справедливості Джона Ролза випливає дуже важливий висновок про
роль держави. На думку вченого, держава покликана підтримувати справедливу
структуру суспільства, а не нав’язувати своїм громадянам деякий ніби найкращий
спосіб життя чи деяку систему цінностей: до прикладу, гарантувати свободу слова
держава повинна не тому, що вільні політичні дискусії бажаніші ніж байдужість
щодо громадських справ і не тому що вони сприяють спільному благополуччю, а в
силу того, що свобода слова дозволяє громадянам обирати свої цілі і висловлювати
власні погляди. Держава, відповідно, зобов’язана виступати нейтральним суддею у
конфліктах та спорах індивідів, що мають різну уяву про благо. Держава не повинна
віддавати перевагу жодній з індивідуальних позицій. Вимога нейтральності держави
як деяке логічне завершення та узагальнення ліберального принципу віротерпимості
– це ключова характеристика лібералізму Дж. Ролза.
Таким чином, одна з головних особливостей представленого Ролзом сучасного
лібералізму – це прагнення підвести філософське підґрунтя під ліберальні
принципи, не опираючись при цьому на утилітаристську етику і маючи на увазі
нейтральність держави. Для обґрунтування своєї концепції лібералізму Ролз вважає
за необхідне повернутися до теорії суспільного договору. Але на противагу
класичним версіям цієї теорії, Ролз переглядає поняття суспільного договору: для
нього це не угода про підпорядкування суспільству або уряду, реально укладене
нашими пращурами, або таке, яке укладаємо ми самі, а деяка ідеальна гіпотетична
ситуація, в котру ніби вміщують себе люди, що обирають принципи справедливого
соціального устрою.
Розглядаючи теорію Дж. Ролза, слід згадати й про те, що класичний лібералізм
– це політична ідеологія, що зародилась у XIX столітті у Великобританії, Західній
Європі та США та проголошує своїми ідеалами обмежену державу та особисту
свободу, включаючи свободу віросповідання, слова, преси, зібрань та вільні ринкові
відносини. Істотний вплив на розвиток класичного лібералізму справили ЖанБаптист Сей, Томас Мальтус та Давид Рікардо, у XX столітті інтерес до класичного
лібералізму відродили Людвіг фон Мізес, Фрідріх фон Гаєк, та інші
економісти.Інколи класичним лібералізмом називають усі види лібералізму, які
існували до XX ст. Починаючи з 1970-тих рр., цей термін використовують для
позначення віри в економічну свободу та мінімальну державу. Тому інколи буває
важко точно з'ясувати значення терміну в літературі. Політичний лібералізм є
концепцією політики, а не життя в цілому. Ролз пропонує ввести обмеження для
політичного лібералізму, аби він залишався би винятково політичною теорією. Ці
обмеження такі: 1) цих ідей дотримують або можуть дотримувати вільні і
рівноправні громадяни і 2) ці ідеї не припускають ніякої конкретної (повною мірою
або частково) всеосяжної доктрини. Під всеосяжною доктриною Ролз розуміє таку,
що охоплює усі відомі цінності і чесноти в рамках однієї доволі строго
сформульованої системи.
Логічним підсумком втілення принципів справедливості є побудова
справедливої політичної конституції, що закріплює основні права і свободи. Ця
справедлива конституція передбачає широку свободу, яка не визначатиметься
ніякими перфекціоністськими принципами і в основі якої не лежатиме ніякий
188
Влада та соціум у роботі Джона Ролза «Теорія справедливості»
релігійний ідеал. Те ж саме слід сказати відносно ідеї. У цьому суспільстві, вважає
Дж.Ролз, не може бути спільної національної ідеї. Роль ідеї грає справедливість. У
певних випадках уряд може обмежити свободу, але тільки на користь самої свободи
і виходячи з необхідності підтримки безпеки. Це означає, що свобода совісті не
може бути обмежена ні за яких обставин.Принцип рівного громадянства
передбачає, що громадяни можуть брати вільну участь у політичному процесі, задля
чого потрібен поділ влад, а також заборони і противаги, що спрямовані проти
можливих зловживань, й також закон як гарантія збереження прав. Справедлива
політична конституція – це та, яка обмежує владу уряду, але залишає йому
повноваження підтримувати закон.
Висновки. Підбиваючи підсумки при розгляді теорії справедливості Джона
Ролза, слід сказати, що його теорія не може бути ототожнена з класичним
лібералізмом, хоча й має з ним спільні корені. Теорія Ролза є спробою
філософського осмислення ролі держави, її функцій у їх співставленні з такими
поняттями як соціум та індивідуум. При цьому Ролз спирається на загальнолюдські
цінності і саме це вирізняє його теорію з-поміж багатьох інших та робить особливо
важливою не лише для філософської, політичної та економічної наук, але й надає їй
важливого гуманітарного значення.
Список літератури
1. Ролз Дж. Теорія справедливості [Електронний ресурс]/ Дж. Ролз / Пер. з англ. О.
Мокровольський. – К.: Вид-во Соломії Павличко «Основи», 2001. – 822 с. – Режим
доступу:http://archive.nbuv.gov.ua/portal/soc_gum/dbms/2011_21/84.pdf.
Rawls John Bordley.Theory of justice.Cambridge, Massachusetts:Harvard University Press, 1971.
2. Антонович Н. Теория справедливости Джона Ролза / Н. Антонович // Палітычная сфера. – Мн.,
2001. – С. 18-21.
3. Скомаровський В.О. Деякі думки до «Теорії справедливості» Джона Ролза» [Електронний
ресурс]
/
В.О.
Скоморовський.
–
Режим
доступу:
http://www.rusnauka.com/8_NIT_2008/Tethis/Politologia/27858.doc.htm.
4. Алексеева Т.А. Современные политические теории / Т.А. Алексеева. – М.: «Российская
политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2000. – 479 с.
5. Акрамова А.Т. Правовой либерализм на современном этапе[Электронный ресурс] / А.Т.
Акрамова // Правовестник. – 17 апреля 2010. – Режим доступа: http://pravovestnik.ru/?p=35.
Федоровская О.Б. Власть и социум в работе Джона Ролза «Теория справедливости» // Ученые
записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского. Серия: Философия.
Культурология. Политология. Социология. – 2014. – Т.27 (66). – № 1-2. – С. 184–190.
Автор исходит из того, что идея справедливости, впервые теоретически разработанная ещё
Аристотелем, в современных обществах должна играть роль основополагающего принципа
государственного строительства.В статье рассматриваются основные положения теории
справедливости, разработанной Джоном Ролзом. Проводится анализ основных положенийэтой
теории, соотношение законаи свободы, равенства и блага, власти и права.
Ключевые слова: власть, социум, справедливость.
Fedorovska O.B.The power and society in John Rolza's work «Theory of justice» // Scientific Notes
of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences.
Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 184–190.
The author’s starting point is the idea of justice which can be traced back to Aristotle’s philosophy and
ought to underlie contemporary nation-building. Justice is viewed in its synthetic meaning embracing
ethical, political, and law aspects. However, a pivotal role of moral justice is emphasized, for the
development of social relations system depends primarily on it. Justice as a regulatory category also
189
Федоровська О.Б.
preconditions individuals’ free activity that is an up-to-date issue in contemporary Ukrainian society.In
article substantive provisions of the theory of the justice which has been put forward by John Rawls are
considered. The analysis of substantive provisions of this theory, a parity of the law and freedom, equality
and the blessing, the power and the right is carried out.
Keywords: the power, society, justice.
190
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 191–200.
УДК 1(091)+ 1(470)
СОЦИАЛЬНЫЕ ТРАНСФОРМАЦИИ:
АНАЛИЗ ПРОБЛЕМЫ МЫСЛИТЕЛЯМИ СБОРНИКА «ВЕХИ» (1909)
Стокалич И.С.
На основе исследования концепций преобразования общества, данных в статьях
авторов сборника «Вехи», переосмысливаются проблемы революционного и
эволюционного путей социального реформирования, роль интеллигенции в этих
процессах. Показывается, что дореволюционная интеллигенция неоднородна по
целям, которые она перед собой ставит, решая по сути одну и ту же задачу
проведения социальных реформ.Автор подчёркивает, что в социальнофилософской мысли России сборник о русской интеллигенции «Вехи» может
служить образцом философской критики состояния общества.
Ключевые слова: самосознание интеллигенции, революция, реформирование
общества, героизм, подвижничество, православная культура.
Предметом исследования являются концептуальные подходы к проблеме
преобразования общества, данные в статьях Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, М.О.
Гершензона, Б.А.Кистяковского, С.Л. Франка и др. участников«сборника статей о
русской интеллигенции“Вехи”» (1909 г.). Цель статьи – на основе критической
оценки философов-«веховцев» социальных воззренийроссийской дореволюционной
интеллигенции актуализировать тему реформирования общества, переосмыслив
причины формированияреволюционного и эволюционного путей социального
развития.
В историю философской мысли сборник «Вехи» вошёл не просто как один из
исторических документов, свидетельствовавших о событиях первой русской
революции 1905-1906 гг. и первой попытке философского обобщения опыта
революционного развития событий в политической истории российского ХХ века.
Если говорить об этом альманахе с точки зрения историко-философского познания,
то здесь мы имеет дело с одним из первых образцов философской
критикисовременной истории [1, с. 4]. Если же иметь в виду, что
непосредственными причинами написания сборника послужили конкретные
исторические события, то следует заметить, что авторы прежде всего попытались
критически оценить мировоззренческие убеждения революционной части
тогдашнего российского интеллектуального сообщества, исходящего из признания
«безусловного примата общественных форм» [2, с. 23]. Их критики, авторы «Вех»,
принадлежащие также к интеллигенции, исходили в своём понимании призвания
интеллигента из другого основания, можно сказать, прямо противоположного. Как
свидетельствует М.О. Гершензон, инициатор написания этой книги, у еёавторов
191
Стокалич И.С.
было много разногласий по вопросам религиозным, мировоззренческим,
практическим, но их общей платформой являлось «признание теоретического и
практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития, в
том смысле, что внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила
человеческого бытия и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка,
является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства»
[там же]. То есть, «Вехи» – результат в определённой степени столкновения двух
позиций, исходящих в понимании социальной действительности из приоритетности
«духовной культуры» и «политики». Полемика развернулась вокруг вопроса, а что
может быть более надёжной основой реформирования общества – политические
действия или подвижническая творческая деятельность на ниве культуры,
«революционный» вариант разрешения существующих социальных противоречий
или «эволюционный»; всегда ли политические решения, особенно использующие
радикальный путь реформирования общества, являются единственно возможными и
правильными?
Отвечая на эти непростые вопросы, стоящие по сути дела перед каждым
реформатором, «веховцы» поставили перед собой задачу в оценке социальной
действительности и деятельности интеллигенции, направленной на разрешение
проблем тогдашнего российского общества, занятьнадкорпоративную позицию, как
бы исключая себя из интеллигентского сообщества, но только для того, чтобы на
тенденции социально-политического развития страны мочь посмотреть несколько
«со стороны», тем самым честнее оценить и свою собственную позицию.
Доказательством такого подхода служат слова Н.А. Бердяева:«В данный час
истории интеллигенция, – пишет он, – нуждается не в самовосхвалении, а в
самокритике. К новому сознанию мы можем перейти лишь через покаяние и
самообличение» [3, с. 30]. Иначе говоря, «Вехи» представляют собой своеобразный
публичный диалог интеллигенции с интеллигенцией же. Если оценивать эту
установку с позиций нынешнего времени, то этот интеллектуальный опыт может
служить примером утверждения в обществе культуры диалога как важнейшего
инструмента социально-политической деятельности и главного условия гуманного,
цивилизованного развития института государства. Предметом же этого «диалога» в
ситуации предчувствия мыслителями грядущих революционных событий
закономерно становились концепции универсальной истории, условия прогресса,
вопросы определения места государства в общественной жизни, уровня
правосознания российского общества, проблемы воспитания и образования,
понимания политической культуры, критической оценки популярных политических
доктрин, таких как консерватизм, либерализм, классический марксизм, марксизм
«русский». Эти и другие вопросы пристально рассматривались «веховскими»
авторами. Остановимся на некоторых из них, но прежде подчеркнём, что слово
«веха», давшее название сборника, выбрано неслучайно, так как обозначает оно не
только определённую метку, но и «шест для указания пути», «важный момент»,
«этап в развитии» [1, с. 23].
Итак, социально-исторический контекст создания рассматриваемой работы
связан был с тем, что в начале нового, двадцатого века в российской истории
произошли глубинные потрясения: монолит царской власти, основы империи были
поколеблены революционными событиями 1905 года, когда страшные видения и
192
Социальные трансформации:
анализ проблемы мыслителями сборника «Вехи» (1909)
предсказания Ф.М. Достоевского, В.С. Соловьёва, казалось, начинают сбываться.
Пролилась человеческая кровь и многие почувствовали, что зверь апокалипсиса
показал свой звериный оскал. Революция со всей присущей ей безудержной силой,
долгие годы вынашиваемая в умах определённой части русской интеллигенции, в
конце концов, стала реальностью, но воплощение это было подобно раскрытию
бездны, освободив силу народной ненависти к правящим классам, причём более,
нежели к самой царской власти. Оценивая последствия революции, С.Н. Булгаков
писал: «Россия пережила революцию. Эта революция не дала того, чего от неё
ожидали. <…> Русское общество, истощённое предыдущим напряжением и
неудачами, находится в каком-то оцепенении, апатии, духовном разброде, унынии.
Русская государственность не обнаруживает пока признаков обновления и
укрепления… Русская гражданственность, омрачаемая многочисленными
смертными казнями, необычайным ростом преступности и общим огрубением
нравов, пошла положительно назад. Русская литература залита мутной волной
порнографии и сенсационных изделий» [4, с. 43]. Разрушение,таким образом,
оказалось настолько сильным, что уроки революции, довольно легко подорвавшей
«жизнеспособность гражданственности» (С.Н. Булгаков), необходимо было
усвоить. Ключевым событием в умозрительной и духовной жизни России в этом
отношении стало откровение представителей интеллигенции в виде публикации
«Вех».
Тема интеллигенции является в сборнике ключевой. Многие оценки в принципе
совпадали. М.О. Гершензон, из многих грехов, вменяемых русской
интеллигенции,выделяет прежде всего её увлеченность крайними, односторонними,
внешними по отношению к своей личности взглядами, но ведь «нельзя человеку
жить вечно снаружи, что именно от этого мы и больны субъективно и в действиях
бессильны. Всю работу сознания или действительно направляли вон из себя, на
внешний мир, или делали вид, что направляют туда» [5, с. 86]. Такое негативное
отношенияинтеллигента к самому себе и обществу во многом формировалось под
влиянием западных идей, которые, тем не менее, в своём чистом виде никогда в
Европе не вплетались непосредственно в политическую ткань западного общества.
В России же всё обстояло иначе.Причину этого Гершензон видит в оторванности
интеллигенции от духа народного, традиционно связанного с православной
культурой, при страстном желании служить народу. Это обстоятельство находило
выражение в нелепых хождениях «в народ» с целью проповедования чуждых в
своей основенароду идей переустройства общества, заимствованных у
«просвещенного»Запада. Такой разрыв народного самосознания и интеллигентского
таким образом понятого призвания закладывал «трагичность» в оценку положения
интеллигенции. Философ находит для этого, на наш взгляд, удачный образ. По
мнению М.О. Гершензона, интеллигенция подобна в своей жизни локомотиву,
далеко оторвавшемуся от поезда. Так редактор «Вех» охарактеризовал
раздвоенность русской интеллигенции, одновременно живущей в двух мирах: в
одном из них, чувствуя общественное призвание, интеллигенция все свои силы,
возможности, вплоть до самопожертвования, потери здоровья,а иногда и жизни,
направляет на реализацию идей, на достижениеизбранных идеалов, а вот в делах
193
Стокалич И.С.
житейских наблюдается полная безалаберность, отсутствие элементарной
самодисциплины, что приводит к неустроенности в быту и личной жизни.
Об отсутствии у революционной части интеллигенции критического отношения
к идеям говорит и Н.А. Бердяев, по словам которого «высокую философскую
культуру можно было встретить лишь у отдельных личностей, которые тем самым
уже выделялись из мира “интеллигентщины”» [3, с. 25]. В целом же отношение к
философии, вырабатывающей способность к критике, в среде интеллигенции было
«малокультурное», что проявлялось в «склонности оценивать философские учения
и философские истины по критериям политическим и утилитарным»[3, с. 30]. В
работе «Философская истина и интеллигентская правда» мыслитель ставит перед
собой задачу раскрыть гностическую суть кризиса. Одним из
факторов
приверженности русского интеллигента к разрушающим основы общества
нигилизму и народовольству Бердяев считает нежелание освоить те знания, на
которых, по сути, зиждется его интеллигентская «вера»,формируются убеждения
революционного сообщества.Речь идёт, конечно, о философии, философии
западной, прежде всего, немецкой. Проблема же заключается в том, что в силу
своей приверженности народовольческим взглядам, даже те произведения, которые
считались основополагающими и на которых базировались взгляды русских
революционеров, изучались поверхностно. Те же, кто задавался трудом осваивать
философскую литературу, как показывает Н.А. Бердяев, не всегда до конца
понимали сути прочитанного, но выбирали и останавливали своё внимание на тех
местах, которые более подходили и соответствовали духовным вкусам
революционной публики. Философ приводит примеры того, что само занятие
философией как наукой, её тщательное изучениепорицалось в интеллигентском
сообществе, так как не предполагало непосредственную заботу о народном счастье.
Градация на то, что допустимо и что недопустимо, происходила следующим чином.
Если идея соответствовала проблеме распределения и равенства, то она
принималась на веру абсолютно. Если же в центре философии стояли творчество и
ценности, то к таковой относились подозрительно. Целью проявленного к этой
традиции интереса было одно –
изобличить. Поэтому многие сторонники
революционного движения воздерживались от занятий философией, считали это
делом безнравственным, не служащим разрешению актуальных социальных
проблем. Как свидетельствует Н.А. Бердяев, таковое заблуждение доходило вплоть
до запрета чтения книг,жажда просвещения могла быть порицаемой. Подобное
политическое мракобесие сродно с ересью византийских монахов-гносиномахов,
искренне считавших, что изучение наук, а также и богословия отдаляет человека от
Бога.
Ситуация, на первый взгляд, изменилась, когда в 90-х годах ХIХ ст., как
свидетельствует Н.А. Бердяев, началось увлечением марксизмом. Описанное выше
заблуждение интеллигенции сменилось страстным увлечением марксизмом, а
вместе с ним и тягой к научным книгам и знаниям. На смену Михайловскому
пришел Бельтов-Плеханов, которого сменили Авенариус и Мах [см.: 3, с. 28-29], но,
к сожалению, марксистские победы над народничеством не изменили «веры»
русской интеллигенции. Она всё также оставалась по сути своей староверческой и
народнической и лишь по виду облачалась в марксистские одеяния. Марксизм был
искажён, в русском варианте это учение перетолковывалось под влиянием
194
Социальные трансформации:
анализ проблемы мыслителями сборника «Вехи» (1909)
мировоззренческих особенностей самойрусской интеллигенции. Поэтому,
упоминая в своей статье труды
П.Б. Струве,Бердяев хотя и говорит о
положительном эффекте, здоровом зерне, имеющемся в объективно-научной основе
марксизма, тем не менее, считает, что экономический материализм и социальный
марксизм на русской почве был воспринят превратно, совершенно чуждым
содержанию «Капитала». Экономический материализм в умах русской
интеллигенции
утратил свой объективный характер, производственносозидательный момент был отодвинут на второй план, а на первый план выступила
субъективно-классовая сторона данного учения. Отсюда «русским марксизмом»,
несущем в себе печать явления «интеллигентщины» (термин Бердяева) овладела
исключительная любовь к равенству и вера в скорое достижение социализма в
России, причём, гораздо раньше, нежели на Западе. Объективные основания такой
возможности никого не интересовали. Оставалось только страстно желать этого,
гадать, что же собой будет представлять будущий строй. Вопрос же о том, способна
ли страна без «великих потрясений» перейти к новому обществу,государственному
и экономическому строю, становился не вопросом теории, а вопросом
революционной практики. Социальная революция отождествлялась с политической
и в основе этого процесса лежали прежде всего прагматические установки русских
революционеров. Интересно, что именно этот аспект подчёркивает в своём анализе
феномена русского марксизма и современный исследователь, профессорТуринского
университетаДаниэлаСтейла. По её словам, «Прагматизм вызвал особый интерес у
русских марксистов. Согласно Струве, этого и следовало ожидать, поскольку
экономический материализм, “основа новейшего так называемого научного
социализма, есть в существе своём особливая разновидность прагматизма”<…>.
Оба – и экономический материализм, и прагматизм – на деле подчёркивали
ведущую роль личных (или классовых) интересов в человеческих отношениях» [6,
с. 130]. В целом же, и тут Бердяев прав, доминирование материализма и
прагматизма в среде революционеров свидетельствовало об отсутствии серьёзного
интереса к философской культуре, культуре метафизического мышления.
Такая позиция в отношении к философии приводила к характерной эклектике
русской революционной мысли, которую прекрасно иллюстрирует Бердяев на
примере использования в пропаганде идей Маркса, Авенариуса, Ницше. В
частности, философ указывает, что Ницше, одинокий ненавистник всякой
демократии, даже не подозревал, каким образом его философия будет применена к
созданиютеоретической платформы русской революции. Умы прогрессивно
настроенной интеллигенции питались «винегретами», состоящими из разных идей,
где главным было не понять, а победить. В этом стремлении свергнуть русскую
монархию и подчинить этой задаче все другие социальные вопросы Бердяев видел
тупиковое развитие, так как считал, что настоящее зло находится в совершенно
иных сферах русской жизни. Речь идёт прежде всего об отсутствии духовной
платформы для социальных преобразований. Культура интеллигенции как главного
двигателя реформирования общества желает быть лучшей: Николай Александрович
указывает на полное забвение в среде интеллигенции к мыслителям такого калибра
как П.Я. Чаадаев (почитаемого, но мало понимаемого революционной публикой), на
полное равнодушие со стороны интеллигентских кругов к личности и трудам В.С.
195
Стокалич И.С.
Соловьёва, подлинно национального философа, на достаточно недоверчивое
отношение к Л.Н. Толстому. Говоря о русской философии, Бердяев указывает на
продолжение в ней философских традиций греческих и германских, на присутствие
идей Платона и духа идеализма, подчёркивает, что начиная с А.С. Хомякова русская
мысль несла в себе в течениях онтологического реализма, конкретного идеализма
чётко выраженный религиозный аспект. Сохраняя идею Абсолюта как критерия
духовно-нравственного измерения бытия, отечественная традиция могла бы быть
альтернативойсоциальным вкусам русской интеллигенции. В качестве примера
Бердяев апеллирует к учению С. Трубецкого, в котором идея соборности толкуется
автором как метафизический социализм. В русской философии заложено
стремление к целостному миросозерцанию, органическому слиянию истины и
добра, знания и веры. Внутренние установки русской интеллигенции в этом
отношении близки к идеям русской философии. Поэтому ориентация на
отечественную культуру может стать, по мнению Н.А. Бердяева, основой
национального творчества и условием критической оценки интеллигентской средой
различных модных западных учений. Кроме того, в философии Соловьёва,
Трубецкого мыслитель видит развитие универсальной общеевропейской и
общечеловеческой философской традиции, считает их лучшими представителями
европейской мысли, «лучшими европейцами», нежели Богданов и Луначарский.
Статья С.Н. Булгакова «Героизм и подвижничество» раскрывает не только
«религиозную природу русской интеллигенции», что подчёркивается полным
названием этой работы, но и даёт обоснованную теоретически классификацию
типов русской интеллигенции. Философ предлагает отличить собственно
интеллигенцию от тех, кто, не являясь таковой, в сущности лишь примеряет на себя
её мундир, пребывает в духовной пошлости, что выражается в призрении ко всем
остальным, как людям, безусловно, низшим, с которыми поэтому можно не
считаться. Особенно ярко данное качество русской интеллигенции было
изображено Ф.М. Достоевским в его романах «Братья Карамазовы» и «Бесы». Как
говорит С.Н. Булгаков, для общества властителей дум непременно нужно было быть
атеистом, безбожником, хотя «в духовном облике русской интеллигенции имеются
черты религиозности, иногда приближающиеся даже к христианской» [4, с. 47], в
частности, интеллигенции свойственны «прекраснодушие», «мечтательность», но и
утопизм, «недостаточное чувство действительности», оторванность от жизни,
«неизменная готовность на жертвы».Революционная интеллигенция, затрагивая
вопросы религии, как правило, ограничивалась лишь их критикой, не давая себе
труда овладеть хоть какими-то знаниями о православии. Вот и получается, что
интеллигенцияне переносит, к примеру, само слово смирение, а по христианской
традиции, принятой народом,смирение считается наибольшей добродетелью.
Именно в этом – отчуждённости интеллигенции от духовных корней собственного
народа мыслитель видит нравственную ущербность и причину заблуждений
интеллигенции.
С.Н. Булгаков выделяет два возможных варианта деятельности интеллигента,
которые можно назвать «героизмом» и «подвижничеством». Им соответствуют
определённые типы личности. Чем же они отличаются? Говоря об образе герояинтеллигента, в качестве примера некоторого духовного акта мыслитель указывает
на некоторое тождество с героизмом христианского подвижничества. Однако,
196
Социальные трансформации:
анализ проблемы мыслителями сборника «Вехи» (1909)
отмечает при этом, что и различия имеются существенные, причём, не внешние, а
внутренние. Герой в христианской традиции характеризуется как личность,
исполняющая замысел Провидения; когда подвижник не выступает сам от себя, он
полностью покорен Божьей воле. А вот подвижник-интеллигент, по мнению С.
Булгакова, не обращая большого внимания на своё внутренне созерцание, но
пребывая постоянно в состоянии осознания исполнения долга, всё время находится
вне себя, пронизан духом спасителя мира, в результате чего гордыня и нравственное
умопомрачение становится неотъемлемым его атрибутом. «Интеллигенция стала по
отношению к русской истории и современности, – пишет Сергей Николаевич, – в
позицию героического вызова и героической борьбы, опираясь при этом на свою
самооценку. Героизм – вот то слово, которое выражает, по моему мнению,
основную сущность интеллигентского мировоззрения и идеала, притом героизм
самообожения» [4, с. 55].
Философ указываетпо сути на двойственность героизма, возможность его
проявления в отрицательной и положительной формах, в связи с чем он пишет:
«Подъём героизма в действительности доступен лишь избранным натурам и притом
в исключительные моменты истории, между тем жизнь складывается из
повседневности, а интеллигенция состоит не из одних только героических натур»
[4, с. 62-63]. Отсюда без подлинного героизма и возможности его проявления
героизм превращается, по мнению философа, в аморальную претензию,
демонстрирующую «дух героического ханжества и безответственного
критиканства» [4, с. 63]. В оппозицию именно к такого рода героизму Булгаков
выделяет феномен подвижничества, христианского толка подвижничества, которое
есть «прежде всего максимализм в личной жизни, в требованиях, предъявляемых к
самому себе» [4, с. 69]; «непрерывный самоконтроль, борьба с низшими,
греховными сторонами своего я, аскеза духа. Если для героизма характерны
вспышки, искание великих деяний, то здесь, напротив, нормой является ровность
течения, «мерность», выдержка, неослабная самодисциплина, терпение и
выносливость – качества, как раз отсутствующие у интеллигенции» [4, с. 70].
Такого рода деятельность только и может служить основой, согласно Булгакову,
самым разным социальным трансформациям, так как любые преобразования
совершаются конкретными людьми – от их терпения или «исторической
нетерпеливости» (термин Булгакова) зависит, насколько цивилизованно и
комфортно для граждан будут проходить вынашиваемые обществом реформы.
Вообще, русская религиозная мысль в лице авторов альманаха «Вехи» стоит на
позиции, что не может быть цивилизованного развития общества вне прогресса
духовного, являющегося условием и социального прогресса. В этом отношении
русские мыслители являются последователями Им. Канта.
По вопросу такого свойства интеллигенции как «религиозность», С.Л. Франк
(статья «Этика нигилизма») считает, что ошибочно её предполагать в
интеллигентской среде. По его мнению, происходит втакого рода оценках качеств
интеллигенции простая подмена понятий и то, что можно было бы принять за
религиозность, на самом деле есть фанатизм, демонстрирующийстрастную
преданность идее, доводящий человека до самопожертвования и великих подвигов.
Нравственное мировоззрение русской интеллигенции проистекает из того, что она
197
Стокалич И.С.
«не знает никаких абсолютных ценностей, никаких критериев, никакой
ориентировки в жизни, кроме морального разграничения людей, поступков,
состояний на хорошие и дурные, добрые и злые» [7, с. 156].Непризнание
интеллигенцией высших начал, религиозных идеалов оборачивается, согласно
Франку, искажением всей жизненной перспективы, что свидетельствует о
настоящей трагедии интеллигенции.Истинная религиозность призывает человека к
созерцанию вышнего мира, верующий человек ориентирован на Абсолют, тогда как
нигилизм признаёт ценностно значимым материально-чувственный мир, в котором
сам человек абсолютен. Нигилизмменяет ценностные базисы, прежде всего мораль.
В нигилистическом мировоззрении отсутствует идеал небесного, рассматриваемый
как враждебный, противоречащий морали «земли». Отсюда вытекает ересь в
видеобожения самого народа.
С.Л. Франк замечает, что русская интеллигенция нигилистического толка, к его
сожалению, не научилась ценить культуру саму по себе. Особенностью русского
интеллигента была его отчужденность от культуры как эстетической ценности.
Культура имела значение скорее утилизаторское: железные дороги, мосты, уровень
народного образования, совершенствования
политического механизма для
удовлетворения субъективных жизненных нужд и т.д. Народничество с замесом
нигилизма, атеизма, практикой аскетического самоотречения, подобно практикам
средневековых монахов, не принимало культуры как ценности. Марксизм,
родившийся на европейской почве, принёс в жизнь русского интеллигента уважение
к культуре. Именно марксизм, подчёркивает С.Л. Франк, объявляет аскетическое
самоотречение от высших форм жизни злом, но русский дух народничества со
временем ассимилировал и марксизм в систему своих нигилистских воззрений, взяв
из него лишь социальное учение. Таким образом, по мнению философа, русский
интеллигент с 70-х гг. XIX в. является закоренелым народником – нигилистом,
нравственный идеал которого заключён в формуле: Бог есть народ – вере, которой
он неизменно придерживался, несмотря на влияние различных политических
веяний. Таким образом, не имея веры в Бога, русская интеллигенция верила в некую
социальную метафизику, которой она служила фанатично и преданно.
Б.А. Кистяковского беспокоила нацеленность революционеров на такое главное
мерило своей деятельности как успех: «успех революции – высший закон»[8, с.
121]. Как философ права он обратил внимание на то, что социальное
реформирование целесообразно начинать с правовой реорганизации, целью которой
должно стать преобразование власти – «государственной власти из власти силы во
власть права» [8, с. 129]. Мыслитель считал важным введение в правосознание
граждан, интеллигенции идей «прав личности», «правового государства», но это не
может быть волевым решением, для этого необходимо изменениесознания,
общественного сознания. П.Б. Струве подчёркивал, что понять современные
революционные процессы возможно, обращаясь к истории России, в частности, к
той эпохе, которая известна под названием «смуты», так как в её «общем
психологическом содержании
чувствуется что-то современное, слишком
современное…» [9, с. 137]. Он сравнивает революционно настроенную
интеллигенцию и её взаимоотношения с маргинальной средой непосредственных
исполнителей с незадачливым Прокопием Ляпуновым, поплатившимся жизнью за
общее дело с «ворами», олицетворяющими собой во всей полноте анархический
198
Социальные трансформации:
анализ проблемы мыслителями сборника «Вехи» (1909)
элемент борьбы с государственным порядком. Основной исторической
особенностью интеллигенции Струве считает её духовный анархизм, отщепенство
от собственного государства и его задач – в этом же и ключ к пониманию
революции.
Выводы.Как видим, в статьях альманаха «Вехи» даётся анализ исторического
становления такого неоднородного социального явления в России как
интеллигенция, заложенного преобразованиями Петра I и ставшего к ХХ в.
духовной сердцевиной общества. Одна часть интеллигенции видела пути
общественного реформирования в революционной борьбе за свержение власти,
вторая – в подвижнической деятельности, направленной на изменения в сфере
общественного сознания – науки, образования, права, культуры – как важнейших
условий и социальных трансформаций. По мнению «веховцев», приверженцы
революции, исходя из нигилистического мировоззрения, в своей конкретной
деятельности демонстрировали неверно понятый замысел социального прогресса.
Концепты революционного и эволюционного развития общества на сегодня далеко
не исчерпаны, следовательно, варианты преодоления духовного и социального
кризисов, намеченные в «Вехах», могут быть рассмотрены в качестве праформы
разрешения и современных общественных противоречий.
Список литературы
1. Феномен философской критики в культуре российского Серебряного века (к 100-летию выхода
сборника статей о русской интеллигенции «Вехи») [Текст] / отв. ред.: Аляев Г., Суходуб Т. /
Общ.рус. фил. При Укр. фил.фонде; Центр гум. образ. НАН Украины; Инст. фил.им. Г.С.
Сковороды НАН Украины. – Полтава: ООО «АСМИ», 2009. – 472 с.
2. Гершензон М.О. Предисловие /М.О. Гершензон // Вехи; Интеллигенция в России: Сб. ст. 1909–
1910 / Сост., коммент. Н. Казаковой; Предисл. В. Шелохаева. – М.: Молодая гвардия, 1991. – С.
22-23.
3. Бердяев Н.А. Философская истина и интеллигентская правда / Н.А. Бердяев // Там же. – С. 24–
42.
4. Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений о религиозной природе русской
интеллигенции) / С.Н. Булгаков // Там же. – С.43-84.
5. Гершензон М.О. Творческое самосознание / М.О. Гершензон // Там же. – С. 85-108.
6. Стейла Д. Человеческая деятельность и истина: ранние русские марксисты и прагматизм / Д.
Стейла // Вопросы философии. – М.: «Наука», 2012. – № 1. – С. 129-143.
Steila D. Human Activity and Truth: Early Russian Marxists Facing Pragmatism. – Helsinki: Institute
Aleksanteri (University of Helsinki), 2010.
7. Франк С.Л. Этика нигилизма (к характеристике нравственного мировоззрения русской
интеллигенции) / С.Л. Франк // Вехи; Интеллигенция в России: Сб. ст. 1909–1910 / Сост.,
коммент. Н. Казаковой; Предисл. В. Шелохаева. – М.: Молодая гвардия, 1991. – С. 153-184.
8. Кистяковский Б.А. В защиту права / Б.А. Кистяковский// Там же. – С. 109-135.
9. Струве П.Б. Интеллигенция и революция / П.Б. Струве // Там же. – С. 136-152.
Стокалич І.С. Соціальні трансформації: аналіз проблеми мислителями збірника «Вєхі” (1909)
// Вчені записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія.
Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 191–200.
На основі дослідження концепцій перетворення суспільства, що дані в статтях авторів збірника
«Вєхі», переосмислюються проблеми революційного та еволюційного шляхів соціального
реформування, роль інтелігенції в цих процесах. Показується, що дореволюційна інтелігенція є
неоднорідноюза цілями, котрі вона перед собою ставить, розв’язуючи по суті одну й ту ж саму
задачу проведення соціальних реформ. Автор підкреслює, що в соціально-філософській думці
199
Стокалич И.С.
Росіїзбірник про російську інтелігенцію «Вєхі» може слугувати зразком філософської критики
стану суспільства.
Ключові слова: самосвідомість інтелігенції, революція, реформування суспільства, героїзм,
подвижництво, православна культура.
Stokalich I.S. Social transformation: the analysis of the problem by thinkers of the miscellanea
"Vehy" (1909) // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy.
Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 191–200.
This article is analyzes the social attitudes and the results of activities of the intelligentsia, which establish
the cause of Russian Revolution. Based on the study of concepts of social transformation, the facts in the
articles of N. Berdyaev, S. Bulgakov, M. Gershenson, B. Kistyakovsky, S. Frank and other of miscellanea
«Vehy» (1909), the author reconsiders the problem of revolutionary and evolutionary pathways of social
reform, and the role of intellectuals in these processes. We can see that the pre-revolutionary Russian
intelligentsia is varies by aims, which she puts in front of him, deciding essentially the same task of social
reform. The contradictory consciousness of the russian intelligentsia most accurately, according to the
author, recorded Bulgakov, who indicate a possible alternative way of intellectuals – the heroism and
selflessness. In the middle of attention – the traditional spiritual foundations of russian society of orthodox
culture, retreat from which provoked a political revolution and its social consequences in the situation of
the deep crisis of government and society in many ways. The author stresses that in the socialphilosophical thoughts of Russia the miscellanea of russian intelligentsia «Vehy» is a model of
philosophical criticism of the state of society, the ideological position of the russian revolutionary
intellectual community. Thinkers, the participants of the miscellanea, in its assessment of the social reality
and the activities of the intelligentsia took the "over" the corporate view. «Vehy» are a kind of public
dialogue of the intellectuals with intellectuals – this intellectual experience can serve as an example of a
culture of dialogue as a key condition of the humane the development of society. The ways to overcome
the pre-revolutionary spiritual and social crisis of the authors of the almanac considered as protoform
resolution and contemporary social contradictions.
Key words: self-consciousness of the intelligentsia, the revolution, reform society, heroism, selflessness,
orthodox culture.
200
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 201–207.
УДК 327.8:94(47).084.9
ФЕНОМЕН ИМПЕРИЙ В ИСТОРИИ И СУДЬБА СССР
Камакин М.В.
В этой статье дана характеристика феномена империй, обозначены различные
типы империй, изложены концепции изучения империй и дана характеристика
СССР как империи особого типа.
Ключевые слова: империя, талассократия, теллурократия, территориально
интегрированные империи, заморские империи, империя особого типа.
После того, как Советский Союз прекратил свое существование, мировая
геополитическая система начала трансформироваться в направлении формирования
монополярного мира, в котором США являются единственной сверхдержавой.
Современная Америка, с ее амбициями к мировому доминированию, напоминает
империи древности. З. Бжезинский заявил: «Для Соединенных Штатов евразийская
геостратегия включает целенаправленное руководство динамичными, с
геостратегической точки зрения, государствами и осторожное обращение с
государствами-катализаторами в геополитическом плане, соблюдая два
равноценных интереса Америки: в ближайшей перспективе — сохранение своей
исключительной глобальной власти, а в далекой перспективе — её трансформацию
во все более институционализирующееся глобальное сотрудничество. Употребляя
терминологию более жестоких времен древних империй, три великие обязанности
имперской геостратегии заключаются в предотвращении сговора между вассалами и
сохранении их зависимости от общей безопасности, сохранении покорности
подчиненных и обеспечении их защиты и недопущении объединения варваров» [1].
З. Бжезинский сравнивал США с Британской империей конца девятнадцатого
столетия [3]. Российский историк А. Уткин привел следующие сравнения: «В 476
году пала Римская империя, к 1902 году выходом из «блестящей коалиции»
обозначилось начало конца глобальной Британской империи, и только столетием
спустя, начав, «вопреки всем правилам мирового общежития» вторжение в
междуречье Тигра и Евфрата, мировым феноменом стала Американская империя –
система международных отношений, характерная, прежде всего тем, что основные
решения, которые касаются общей эволюции человечества, принимаются в
Вашингтоне. Для многих такой поворот мировой истории стал неожиданным –
вопреки самым популярным предсказаниям, крушение Советского Союза не
вызвало распада могущественной западной коалиции, не вытолкнуло на первый
план исторического действия экономический национализм, не послужило началом
процесса группировки западных держав в попытке уравновесить мощь
Соединенных Штатов» [18].
201
Камакин М.В.
Однако с империями сравнивают не только США, но и Евросоюз. На
протяжении многовековой истории развития Европы происходили попытки
возродить Римскую империю. Наиболее известная попытка это создание на западе
Европы Священной Римской Империи германской нации. Однако это государство
было слишком децентрализованным, а император не имел реальной политической
власти [4]. Американский политолог Ф. Фукуяма прогнозирует то, что Европа в
будущем будет похожа по организации на Священную Римскую империю эпохи
Средних веков [20].
Имперские амбиции присутствуют не только у США, но и у РФ.
У Российского государства есть некоторые претензии на роль наследника
Восточной Римской империи - Византии. Еще в эпоху Московского царства
зародилась теория «Москва – Третий Рим», таким образом, Российское Государство
переняло многие регалии Восточной Римской империи [11]. Особенно усилилось
внимание к идее «Третьего Рима» после гибели Российской империи во время
построения Советской империи [16].
По поводу современной ситуации в России З. Бжезинский заявил, что
президент РФ В. Путин производит впечатление человека, преданного идее о том,
что величие России зависит от того, до какой степени Москва сможет оживить,
активировать и вновь утвердить свою гегемонию на пространстве бывшей
Советской или Российской империи [6]. Подобные опасения так же высказывают
некоторые из влиятельных американских политиков [15]. Это можно связать с
созданием на постсоветском пространстве Таможенного союза, в который активно
призывают вступить Украину [17]. Видимо, современные российские власти
понимают невозможность возрождения империи, в какой-либо форме, без
включения в ее состав Украины.
О феномене СССР, как империи особого типа, М. Горбачев сказал: «Не могу
согласиться, что распад Советского Союза был предопределен, поскольку
имперский характер унитарного государства препятствовал обретению подлинного
суверенитета республиками. Если это и была империя, то совсем особого рода: не
было господствующей нации, господствовала тоталитарная
административнораспорядительная, которой были подчинены все народы Союза…» [10]. Советский
Союз – не первая распавшаяся в XX в. империя, а последняя. Из числа
государственных образований, которые в начале XX в. называли себя империями, к
концу столетия не осталось ни одного. СССР по ряду ключевых характеристик был
не похож на традиционные колониальные империи с заморскими территориями.
Спор о том, была ли Россия империей, продлится долго. Будут появляться работы,
доказывающие специфичность России как империи, демонстрирующей, что русский
народ и при царях, и при коммунистическом режиме экономически был донором по
отношению к другим народам, населяющим наше государство. Будут приводиться
примеры российских деятелей нерусского происхождения – начиная с князя
Багратиона и кончая Иосифом Джугашвили [5].
Целью данной работы является определение феномена империй в истории и
характеристика СССР как империи особого типа.
С. Кара-Мурза определил, что базовой основой империи является
универсальный наднациональный принцип подданства, через службу себе и
государю [8]. Исследователь Г. Федотов считал, что империя — это экспансия за
202
Феномен империй в истории и судьба СССР
пределы длительно устойчивых границ, перерастание сложившегося, исторически
оформленного организма [4]. З. Бжезинский считает, что империи являются
нестабильными государствами и, как правило, заканчивают свое существование
тем, что разваливаются на отдельные части [1]. Исследователь И. Яковенко
высказал мысль о том, что империи на определенном этапе своего существования
переживают «слом вектора», когда ассимилированные народы империи вспоминают
свой родной язык и культуру, в результате чего, ситуация в империи
дестабилизируется [13]. Большинство империй опирались в своем могуществе
на вассальные, зависимые государства, а всех тех, кто не входил в империю,
обычно рассматривали как варваров. Эти качества были свойственны очень многим
империям: Римской, Китайской, Монгольской [1].
Все имперские государства можно условно разделить по форме
территориальной экспансии на два типа: теллурократические, континентальные,
территориально интегрированные империи и талассократические, колониальные,
заморские империи [5;13]. Континентальные империи возникают, когда государство
проводит экспансию, освоение материковых пространств, часто с присоединением
сопредельных государств и колонизации обширных сухопутных регионов,
последовательным
проникновением
вглубь
материкового
пространства.
Континентальные, теллурократические империи имеют определённую территорию
и живущее на ней государствообразующее этническое большинство, вокруг
которого и происходит дальнейшая экспансия. Характерной особенностью таких
империй является то, что присоединяли соседние земли и включали их в свои
границы, превращали в свои провинции и гарантировали действие имперских
законов, обращение имперской валюты. Это приводило к относительно
безболезненному включению их элит и обществ в строительство империи, которая
становилась общей родиной для различных народов. Как правило, континентальные
империи являются идеократическими государствами, имеют свою систему
убеждений, свою идею-правительницу, носителем которой является объединенный
в одну единственную государственно-идеологическую организацию, правящий
слой, и в силу этого непременно должно само активно организовать все стороны
жизни и руководить ими. Примерами традиционных империй являлись Российская
и Австрийская империи [13].
Талассократические колониальные заморские империи обладают заморскими
колониями, и вся экономическая, политическая и культурная жизнь которого,
вследствие недостатка земельных ресурсов или особого географического
положения, сосредотачивается на деятельности так или иначе связанной с морем,
морским судоходством, и контролем морских пространств, прибрежных регионов,
обладает заморскими территориями, которые отделены от метрополии морями или
океанами, империи данного типа не являться идеократическими. В колониальной
империи нация метрополии всячески охраняет себя от ассимиляции. Этот процесс в
каких-то пределах неизбежен в условиях империи, но он минимизируется. Культура
метрополии не впитывает в себя большие пласты культур покоренных народов, а
усваивает минимально необходимое и полезное. Примерами являлись Испанская и
Португальская империи [13].
Исходя из этой классификации, Советский Союз являлся теллурократической,
идеократической империей. СССР были присущи большинство отличительных
203
Камакин М.В.
признаков идеократической империи. Например: общее мировоззрение, то есть идея
построения коммунизма; идея-правительница, в СССР это идея построения
коммунистического общества, и готовность принести себя в жертву главной
государственной идее. Этот элемент жертвенности, постоянной мобилизованности
необходим для уравновешения тех привилегий, которые неизбежно связаны с этой
принадлежностью. Отсюда следует, что данная идея должна быть такова, чтобы, вопервых, ради нее стоило жертвовать собой и, во-вторых, чтобы жертва ради нее
расценивалась всеми гражданами как морально ценный поступок. Государство не
может
допустить
вмешательства
каких-либо
не
подчиненных
ему,
неподконтрольных и безответственных факторов, прежде всего вмешательства
частного капитала в свою политическую, хозяйственную и культурную жизнь,
поэтому экономика империи такого типа является в какой-то мере
социалистической
[12;9]. Советский Союз обладал многими чертами
теллурократической империи. Например, характерными чертами данного типа
империй является присоединение соседних земель и включение их в состав
империи и постепенное превращение их в свои провинции, что мы можем
наблюдать в истории Российского государства [14].
Сложно определить, являлись ли советские республики колониями или нет,
однако согласно концепции С. Кара-Мурзы, в классической империи не существует
колоний. Характерным примером классической империи, согласно данной
концепции, являлась Римская империя [8]. В процессе своей дезинтеграции Римская
империя, как и Советская, пережила некий «парад суверенитетов», когда местные
элиты в отдельных регионах, таких как Галлия, Британия, Македония и других,
практически попытались взять власть в свои руки [4]. В Советской империи, как и в
Римской, большинство населения было сельским. Эта империя держалась, пока
урбанизация регулировалась государством, то есть пока крестьяне были закреплены
за землей. Но когда они получили паспорта, процесс урбанизации принял
необратимый характер. Как только большинство населения стали горожанами,
империя начала разваливаться. Крестьянское население можно было увлечь идеей,
на этой идее и держалось советское государство. Сначала изжила себя идея, потом
экономика, потом начало разваливаться само государство. Экономика является
основой государства. Современная экономика работает на потребление, а советская
экономика работала исключительно на идею. Потеряв идею, а затем экономику,
советский народ потерял свою идентичность. Советскую империи можно
охарактеризовать как последнюю империю, где подавляющее большинство
населения составляло сельское население [11]. Конечно, весьма сложно поверить в
то, что сокращение сельского населения явилось одним из основных факторов
дезинтеграции СССР. Однако можно допустить, что при перемещении
значительной части населения, особенно это касается представителей национальных
меньшинств, в города, их общественная и политическая активность начала
повышаться, и они стали осознавать себя представителями отдельной нации.
Согласно другой концепции распада империй, основной причиной их
дезинтеграции является национализм. Тут речь можно вести о том, что империя
является неким «инкубатором народов», в котором были созданы достаточно
благоприятные условия для культурного, экономического, а затем и политического
развития множества этносов и постепенного превращения их в современные нации.
204
Феномен империй в истории и судьба СССР
Когда народы окончательно формируются, они разрушают империю. Нечто
подобное происходило не только в СССР, но и в Австро-Венгерской империи.
Будучи сложными и громоздкими административными организмами, АвстроВенгрия и СССР жили в ситуации то затихавшего, то вновь обострявшегося
конфликта между центральной и региональной властью, и в обоих случаях центр, в
конце концов, проиграл. Основные причины краха обеих империй опять-таки
схожи. Их две. Первая это война, в случае с Австро-Венгрией это Первая мировая
война, в случае с СССР была «холодная война». Война привела к обострению
диспропорций в экономике страны и острому социально-экономическому кризису.
Вторая причина это неурегулированность отношений между центром и
«национальными окраинами», в результате которой крепнущие национальные
элиты, возникшие во многом благодаря умышленным или невольным усилиям
центра, что и привело к распаду империи [7]. З. Бжезинский заявлял, что «подобно
столь многим империям, существовавшим ранее, Советский Союз, в конечном
счете, взорвался изнутри и раскололся на части, став жертвой не столько прямого
военного
поражения,
сколько
процесса
дезинтеграции,
ускоренного
экономическими и социальными проблемами». Судьба СССР стала
подтверждением концепции о том, что «империи являются в основе своей
нестабильными, потому что подчиненные элементы почти всегда предпочитают
большую степень автономии, и контрэлиты в таких элементах почти всегда при
возникновении возможности предпринимают шаги для достижения большей
автономии. В этом смысле империи не рушатся; они скорее разрушаются на части,
обычно очень медленно, хотя иногда и необыкновенно быстро» [1].
Вся история может быть рассматриваема как смена процессов интеграции и
дезинтеграции. Можно называть первый процесс ростом, развитием, объединением
или же завоеванием, порабощением, ассимиляцией; второй — упадком,
разложением или освобождением, рождением новых наций, в зависимости от того,
какая государственность или народность стоит в центре интересов исследователя
[19].
И. Яковенко высказал мысль о том, что в логике своего развития Россия была
обречена на трансформацию из теократической империи в колониальную. Однако
такая эволюция не произошла, так как логика российской истории вступила в
конфликт с глобальными процессами. Возникшая в глубокой периферии Европы,
которая была гораздо более глубокой, нежели периферийность австрийских и
испанских Габсбургов, Российская империя трагически задерживалась в
стадиальном развитии. К тому времени, когда в России созревали предварительные
условия для трансформации, логика общеисторического процесса диктовала другие
сценарии. После прихода к власти большевиков, произошло возрождение
идеократии и классической империи. Эта империя дожила до 1980-х годов. Ее
распад закончил эру классических идеократических империй в истории [13].
Скорее всего, не существует, и никогда не существовало двух идеально
похожих друг на друга империй. Однако государственное устройство СССР
кардинально отличает его от всех остальных империй. Так как практически во всех
империях официально существовал глава государства – император, который являлся
одним из символов этого вида государств [2]. Никакой подобной должности
никогда не было в Советском Союзе. Формально в СССР вообще не было главы
205
Камакин М.В.
государства [9]. Вследствие всего выше сказанного СССР никак нельзя назвать
классической империей. Тут более уместно определение «империя особого типа».
Список литературы
1. Бжезинский З. Великая шахматная доска / З. Бжезинский. – М.: Международные отношения,
1998. – 112 с.
2. Большая Советская Энциклопедия: в 30 т. Т. 3 : Бари-Браслет / гл. ред. А.М. Прохоров. - 3-е
изд. - М.: Советская Энциклопедия, 1970. - 640 с.
3. Бжезинский З. Судьба США в руках США [Электронный ресурс] / З. Бжезинский. – Режим
доступа: http://www. warandpeace.ru/ru/commentaries/view/72328/.
4. Гавров С.Н. Модернизация во имя империи. Социокультурные аспекты модернизационных
процессов в России / С.Н. Гавров. – М.: Эдиториар УРСС, 2010. – 352 с.
5. Гайдар Е. Т. Гибель империи. Уроки для современной России / Е. Т. Гайдар. – М.: Российская
политическая энциклопедия, 2006. – 448 с.
6. Збигнев Бжезинский: «Я верю в процветание России после Путина» [Электронный ресурс]. –
Режим
доступа:
http://www.golos-ameriki.ru/content/zbigniew-brzezinski-russia-usputin/1560153.html.
7. Как погибал Советский Союз Центральной Европы [Электронный ресурс]. – Режим доступа:
http://www.gazeta.ru/comments/2006/08/18_a_739331.shtml.
8. Кара-мурза Россия в треугольнике «Этнократия - империя – нация» [Электронный ресурс]. –
Режим доступа: http://old.russ. ru/antolog/inoe/krmrz.htm.
9. Конституции
СССР
и
РСФСР
[Электронный
ресурс].
–
Режим
доступа:
http://constitution.garant.ru/history/ussr-rsfsr/.
10. М. С. Горбачев о распаде СССР [Электронный ресурс]. – Режим доступа:
http://www.gorby.ru/cccp/gorbachev/.
11. Никонов А.П. Судьба цивилизатора. Теория и практика гибели империй / А.П. Никонов. –
Санкт Петербург: Питер, 2006. – 510 с.
12. Об идее-правительнице идеократического государства [Электронный ресурс]. –
Режим
доступа: http:// gumilevica.kulichki.net/TNS/tns16.htm.
13. От империи к национальному государству [Электронный ресурс]. –
Режим доступа:
http://izbornik.narod.ru/rizne/igyak.htm.
14. Россия под скипетром Романовых: Факсимильное воспроизведение издания 1991 года; под
редакцией проф. П.Н. Жуковича. – Симферополь: Таврида, 1991. – 320 с.
15. США видят в деятельности Таможенного союза попытку возрождения СССР [Электронный
ресурс]. – Режим доступа: http://www.day.kiev.ua/3070630.
16. Тимошина Е. В. Теория «Третьего Рима» в сочинениях «Филофеева цикла» // Правоведение:
Журнал. — СПб., 2005. — № 4. — С. 181 - 208.
17. Украину зовут в Таможенный союз [Электронный ресурс]. – Режим доступа:
http://intercredit.com.ua/42/news4861.
18. Уткин А. И. Американская империя / А. И. Уткин. – М.: Эксмо; Алгоритм, 2003. - 736 с.
19. Федотов Г. Судьба империй [Электронный ресурс]. –
Режим доступа:
http://krotov.info/library/21_f/fed/otov_06.html.
20. Френсис Фукуяма: «Европа вскоре вновь превратиться в Священную Римскую империю»
[Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://business-gazeta.ru/article/61459/.
Камакін М. В. Феномен імперій в історії та доля СРСР // Вчені записки Таврійського
національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія. Культурологія. Політологія.
Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 201–207.
У цій статті дана характеристика феномена імперій, визначенні різні типи імперій та дана
характеристика СРСР як імперії особливого типу.
Ключові слова: імперия, таласократія, телурократія, територіально інтегровані імперії, заморські
імперії, імперія особливого типу.
206
Феномен империй в истории и судьба СССР
Kamakin M. The phenomenon of empires in history and destiny of USSR // Scientific Notes of
Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences.
Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 201–207.
All empire states can be conditionally divided according to the form of the territorial expansion into two
types: tellurocratic, continental, overseas and tallasocratic, colonial, territorially integrated. According to
this classification the Soviet Union was a tellurocratic ideocratic empire. The majority of distinguished
features of an ideocratic empire were proper for USSR. For example: common belief system, that is the
idea of communism building; the governing idea, in USSR that is the idea of communist society building,
and the readiness to sacrifice oneself for the sake of the main state idea. This element of sacrifice, of
permanent readiness for action is necessary for balancing those privileges inevitably connected with this
membership. It follows here from that this idea should be of the kind firstly worth sacrificing and secondly,
that the sacrifice for this idea would be evaluated by the citizens as a morally valuable action. The state can
not allow interference of some factors not controlled by the state and irresponsive, in the first place
interference of the private capital in political, economic and cultural life, therefore the economy of an
empire of this type is socialist in some way. The Soviet Union had a lot of features of a tellurocratic
empire. For example, characteristic features of empires of this type are joining neighbouring lands and
integrating them in an empire and their gradual turning into provinces, which can be observed in the
history of the Russian state. Probably two perfectly resembling empires do not exist and have never
existed. But the state structure of USSR distinguishes it cardinally from all other empires. As practically in
all empires there was an official head of state – an emperor who was one of the symbols of this type of
state. But there has never been such a title in the Soviet Union. Technically there was no head of state in
the USSR. Following the aforesaid, the USSR can not be called a classical empire. Here the definition
«empire of a specific type» suits much more.
Keywords: empire, thalassocracy, tellurocracy, territorially integrated empire, overseas empire, empire of
special type.
207
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 208–216.
УДК : 167 + 165.5
КОГНИТИВНЫЕ ТЕХНОЛОГИИ ИННОВАЦИЙ
В УПРАВЛЕНИИ СОЦИО-ЭКОНОМИЧЕСКИМИ СИСТЕМАМИ
Нестерова М.O.
В статье рассмотрены когнитивные аспекты инноваций в современной социоэкономической сфере, которые проявляются в человекомерности социоэкономических систем, усилении роли принятия решений, креативности и
системного мышления. Понимание законов социального развития, коэволюции
сложных социальных систем может повысить когнитивную эффективность
лиц принимающих решения и улучшить процессы управления.
Ключевые слова: инновации, когнитивные технологии, принятие решений,
социально-экономические системы, управление.
Одним из основных направлений современных инноваций, который будет
предметом нашего дальнейшего рассмотрения, являются инновации в процессах
управления социо-экономическими системами. Причем основной аспект
рассмотрения будет касаться проблемы управления как проблемы принятия
решений. В силу актуальности и сложности подобной проблематики значительное
количество исследований, как теоретической, так и практической направленности,
посвящено именно методам принятия решений. В рамках одной статьи их охватить
сложно. В классических учебных курсах по данной дисциплине авторы
рассматривают требования к качеству и эффективности управленческих решений,
основные научные подходы, технологии разработки, реализации, методы анализа и
прогнозирования учебных решений [11]. Серьезные разработки посвящены
методологическим основам принятия управленческих решений.
Наиболее актуальными подходами в современном изучении данной тематики
являются системный, целевой и процессный подходы. К концептуальным основам
разработки управленческих решений следует также отнести синергетический
подход – как способ согласованного видения составляющих этого процесса [12].
Нередко под ним понимается, однако, скорее, такой аспект принятия решений, как
прогнозирование будущего или его моделирование, – вместо предугадывания его.
Подобное направление развивается в работах С.П. Курдюмова и Е.Н. Князевой,
которые называют это концепцией sustainble future или конечной причинности [6].
Не противоречит синергетической методологии и когнитивный подход. В сфере
управления его посредством специалистами решаются задачи в областях анализа и
моделирования, идентификации и оценки, прогнозирования развития и управления
развитием слабоструктурированных объектов, систем или ситуаций.
Отличительные особенности когнитивного подхода состоят в следующем:
208
Когнитивные технологии инноваций
в управлении социо-экономическими системами
 процесс решения задач рассматривается как когнитивная деятельность
людей, в которой применение формальных моделей и методов является лишь
этапом решения, наряду с не мeнее важным этапом формализации
представлений о слабоструктурированных системах и ситуациях, о целях,
интересах и мотивациях субъектов, вовлеченных в процесс решения задач;
 с целью повышения эффективности решений задач управления, при
разработке теоретических моделей, методов и компьютерных средств важная
роль отводится учету человеческого фактора и накопленных знаний.
С когнитивным подходом себя связывают, хотя и на разных основаниях, два
перекрывающихся направления исследований. Одно из них состоит в развитии
формальных методов и моделей, например, на основе когнитивных карт. Второе
направление учитывает не сколько методологию принятия решений по управлению
слабоструктурированными сложными системами и ситуациями, сколько такие
этапы, как: первичное суждение, структурирование, целеполагание и т.п. Для этого
подхода не так важны методы поддержки и формализации, его принципиальная
особенность – включенность в систему человека с его когнитивным аппаратом [7].
Нельзя не признать актуальности когнитивного подхода в современных
условиях, которые характеризуются в первую очередь именно сложностью
принятия решений – ввиду тотальной внешней нестабильности и неопределенности.
Принятие решений, понятно, еще сложнее в тех случаях, когда от него зависит
судьбы людей, а таковы все управленческие решения. Собственно, сам процесс
управления можно понимать как направленное изменение поведения других людей.
Поэтому знание специфики этого процесса, понимание его недекларируемых
причин и мотивов составляют основу успешного управления.
Для эффективного управления в социально-экономической сфере необходимо
влиять нужным образом на процесс деятельности, а не только на ее результат. В. В.
Кизима вводит понятие «сигизийного управления» для определения качественно
нового уровня управленческой деятельности. Сигизийное управление, согласно
автору, означает «не столько предвидение в традиционном смысле и опережение
событий во времени (поскольку оно выводит человека за пределы реального
наличного процесса), сколько умение одновременно видеть возможности разного
плана и масштаба и выбирать в каждый момент нужную здесь и сейчас новую
жизненную позицию соответствующего масштаба, и соответствующий ей способ
дальнейшей деятельности, преодолевающей тупики старой позиции. В этом
непрерывном выборе – все дело, именно его правильное осуществление
обеспечивает постоянное пребывание человека в эпицентре событий и владение
инициативой – пребывание истинного человека в истине» [4, 170]. Проблема выбора
как проблема принятия решений требует нового осмысления в плане когнитивной
эффективности субъектов управления. «Главная задача и обязанность человека
сегодня – совершая деятельность, находиться не вне, а в поле субстанциальных
смыслов этой деятельности, меняя сигизийным образом деятельность, и оценивая,
одновременно, ситуацию также и с позиций субстанциальных смыслов более
высоких уровней и, по возможности, согласовывая их с ними» [4, 176].
Такое понимание организации относится уже к области высокого менеджмента
концептуального уровня, который может поддерживаться только мышлением,
209
Нестерова М.O.
которое специально тренируется концептуальными практиками. В идеале,
концептуальные решения должны приниматься только после соответствующей
подготовки мышления лиц, принимающих эти решения, и это совершенно логично.
На практике, к сожалению, решения принимаются в лучшем случае рационально, а
чаще всего иррационально: эмоционально, ситуативно и т.п.
Как минимум, для эффективного управления каждому менеджеру необходимо
развитое, концептуальное понимание «организации». «То есть понимать ее не как
конкретных людей, занятых конкретными делами и заботами, а понимать ее по
сути, различать в ней то, без чего она перестает быть организацией. Такого рода
концептуальный взгляд на организацию позволит отличать некое сущностное
«ядро» от «периферийной оболочки», родовое от второстепенного, выделять
главное, демонстрировать отношение менеджера к организации как его возможную
идею о ней» [10, 20]. В этом может существенно помощь теория сложных систем и
синергетическая методология. Ведь одна из наиболее важных проблем в управлении
сложными системами состоит в том, что нужно учитывать коэволюцию
разнородных систем, каждой из которых присущи свои особенности или темпы
развития. Только знание этих закономерностей коэволюции позволяет понять
способы объединения систем различного уровня социальной организации. «Одним
из основных законов является закон эволюционного запрета: не какие угодно
структуры и не как угодно, не при любой степени связи и не на каких угодно
стадиях развития, могут быть объединены в сложную структуру. Существует
ограниченный набор способов объединения, способов построения сложного
эволюционного целого. Чтобы возникла единая сложная структура, должны быть
соблюдены определенные правила топологической организации: в частности,
должна быть определенная степень перекрытия входящих в нее более простых
структур. Одним из факторов объединения простых социально-экономических
систем в сложную является некий аналог хаоса, определенный набор флуктуаций –
рынок в самом обобщенном смысле этого слова» [6, 185 -186].
Но управляющие воздействия должны быть определенным образом встроены в
среду, управление должно быть экологическим. При этом мыслить и действовать
интерактивно, оказывать управляющие воздействия адекватно складывающейся
ситуации – значит понимать нелинейность отклика среды и самой организации.
Важно «отдавать себе отчет о сложности и нелинейности устанавливающихся
обратных связей, допускать определенную долю хаоса, внутренней подвижности и
гибкости в складывающейся системе интерактивных связей, а также уметь
использовать правила резонансного встраивания в среду для образования единого
устойчиво эволюционирующего целого» [5]. В синергетике показан основной
принцип соединения частей в целое: синтез простых эволюционирующих структур
в одну сложную структуру происходит посредством установления общего темпа их
эволюции. «При создании топологически правильной организации из более простых
структур (при определенной степени взаимодействия структур и при определенной
симметрии архитектуры создаваемой единой структуры) осуществляется выход на
новый, более высокий уровень иерархической организации, т.е. делается шаг в
направлении к сверхорганизации. Тем самым ускоряется развитие той структуры,
которая интегрируется в сложную» [6, 186].
210
Когнитивные технологии инноваций
в управлении социо-экономическими системами
Говоря об инновациях в социально-экономической сфере, мы неизбежно
касаемся процессов ускорения развития социально-экономических систем.
Интенсивность социальных процессов, например, в различных фрагментах
сложной структуры может быть разной, но при объединении этих фрагментов
устанавливается одинаковый их темп, когда структуры попадают в один темпомир,
начинают развиваться с равной скоростью. В этом случае мы можем говорить об
инновационном развитии или об инновациях в управлении социальным развитием.
И вновь мы возвращаемся к необходимости учитывать человеческий фактор, его
когнитивную составляющую: каким образом определить эту правильную
топологическую организацию, каким образом почувствовать и сравнить
темпоритмы различных систем – вот что представляется необычайно актуальной
задачей для управленцев.
Одно из свойств, которое как раз и отвечает за успешный синтез –
креативность. «Сегодня говорят о том, что необходим креативный менеджмент.
Прежде всего, речь идет о таком качестве, требующемся для современных
менеджеров, как их умении воспринимать, подхватывать и стимулировать
социальные инновации, т.е. об их готовности к восприятию и пониманию нового.
Современный менеджер должен быть, как говорится, open mind, т.е. иметь
открытый, восприимчивый ум. Кроме того, креативный менеджмент означает
развитие творческих способностей самих менеджеров» [5]. Развитие
индивидуальной креативности, творческих способностей управленцев, конечно,
важны, и это тема отдельного исследования. Однако М. Чиксентмахайи в своем
исследовании показывает, что личная креативность – необходимое, но отнюдь не
достаточное условие. Для проявления настоящей креативности, в результате
которой осуществляются инновации, необходимы определенные качества внешней
среды. Поэтому он вводит понятие «домена» и понятие «поля», которое
перекликается с «социальным полем» К. Левина [13]. Невозможны великие
открытия без освоения всего предшествующего массива знаний, без экспертов,
которые вносят изменения в домены, без социального поля, которое поддерживает и
принимает инновации для своего дальнейшего развития. Ведь творить – это значит
не только созидать, способствовать рождению нового, но также и соединять,
синтезировать.
В этом аспекте инновации в управлении, собственно, и представляются полем
креативности. Ибо агентами развития социума сейчас как раз выступают социоэкономические организации, преимущественно небольшие частные корпорации,
которые более заинтересованы в развитии, чем ориентированные на стабильность
крупные корпорации. Технологией развития креативности и ее институализацией
может послужить создание корпоративного университета. «В настоящее время
корпоративный университет является высокотехнологизированной системой
подготовки узких профессионалов в прикладных областях, а также воспроизводства
корпоративной
культуры…
Восприняв
креативную
ориентацию,
этот
общественный институт может явить собою качественно новый социокультурный
потенциал. Именно здесь может возникнуть точка роста современного общества»
[9]. Именно корпоративные университеты стали одними из первых использовать
когнитивные технологии – сценарные планшеты, карты, планы и т.п. Также можно
211
Нестерова М.O.
отнести
к
инновационным
технологиям,
которые
способствуют
институционализации креативизма, разработки последователей Московского
Методологического кружка Г. П. Щедровицкого, в частности, – Школу Культурной
Политики П. Г. Щедровицкого. Подобными институтами развиваются «техники
группового креативного акта типа мозгового штурма, оргдеятельностных игр (ОДИ)
и других средств системомыследеятельностной (СМД) методологии. Формируя на
какое-то время зону "когерентного" мышления и интеллектуальной избыточности,
эти техники создают условия для интеллектуального прорыва в заданном
направлении. Эффективность подхода, сочетающего ОДИ и методологическое
программирование, подтверждена многочисленными разработками концепций,
стратегий, отраслевых и региональных программ развития» [9].
Среди украинских последователей Г.П. Щедровицкого, работающих в области
инновационного управления, можно назвать киевскую группу Foundation For Future
(FFF), которая пошла по пути работы со смыслами. В рамках общего проекта
поиска «Основания Иного» (именно так называется первая совместная монография
В. Никитина и Ю. Чудновского в рамках этого проекта) возник проект «управление
по смыслам» (management by sense), связанный с «управлением по ценностям»
(management by values), которые должены прийти на смену стратегическому
менеджменту. Стратегирование, бесспорно, – один высших управленческих
горизонтов, но выше его – инноватика и смысловое управление. «Высшим
управленческим горизонтом является смысловое управление или работа с
идеологией на уровне картин мира. Смысловое управление – это внесение в мир
новых смыслов… Практика смыслового управления почти готова войти в мир.
Осталось организовать работу по созданию смыслов» [9, 59]. В июне 2012 года
запущен новый проект «Думающее общество», в рамках которого разрабатываются
принципы осмысленного, осознанного управления: не только и не столько самим
обществом, а управления самой мыслью и смыслом, что ближе всего к западной
концепции современного когнитивного менеджмента (management by thought).
В противоположность деятельностным играм (ОДИ), существуют креативные
игры (В.С. Дудченко, С.Н. Железко), которые более ориентированы на
индивидуальные интроспекции и, соответственно, индивидуальные креативные
результаты. Теория онтосинтеза В.С. Дудченко объединяет работу со смыслами с
социальным конструированием желаемой реальности. Одна из основных идей
такого онтосинтеза состоит в том, что, программируя себя определённым образом,
человек способен создавать реальность, которая будет соответствовать этой
программе [3]. Похожие принципы когнитивного конструирования присущи
«структурным системным расстановкам» Б. Хеллингера (это в большей степени
относится к их интервенциям). Благодаря Г. Веберу, этой методике удался смелый
выход в бизнес-поле, где она заявила о себе не только как об инструменте, но и как
о методологии управления. Организационные расстановки Вебера становятся
популярными не только в Европе и России, но и в Украине. Так, ранее стали
известными и популярными «классические» системные (структурные) семейные
расстановки Хеллингера.
Методология системных расстановок перекликается с системным подходом
третьего поколения. «Третье поколение системного мышления (моделирование)
пытается справиться с тройной проблемой взаимозависимости, самоорганизации и
212
Когнитивные технологии инноваций
в управлении социо-экономическими системами
выбора в контексте социокультурных систем» [1, 461]. С точки зрения системных
расстановок, организации – это сложные целеустремленные системы, в которых
есть не только сложность и целостность, но и предполагается возможность
активного свободного выбора. Причем не просто выбора оптимального решения, а
конструирования идеального будущего, которое достигается с помощью активных,
целеустремленных действий ключевых участников, предполагающих рефлексию и
результирующее повышение уровня осознания проблемы, контекста и сценария
развития. Пожалуй, они соответствуют определению Е.Н. Князевой тех качеств,
какие присущи инновационному управлению. Последнее должно быть:
«мировоззренчески ориентированным – то есть, иметь под собой весомую
теоретическую базу;
рефлексивным – то есть основанным на размышлениях и способным
анализировать собственные действия, соотносить их с прошлым и антиципировать
будущее, а также способным корректировать управленческие действия в связи со
складывающимися ситуациями;
синергетическим – мягким и нелинейным;
экологическим – то есть ситуационным, учитывающим то, как вписываются
управленческие действия в социальную среду, являются ли они в данном случае и в
данный момент уместными и своевременными;
конструктивным, точнее, конструктивистским, исходящим из понимания того,
что Я сам выбираю и конструирую свое будущее и предпочтительное будущее для
общества и тем самым конструирую и самого себя» [5].
Подобное инновационное управление будущим требует определенной
когнитивной эффективности. Возможны два пути достижения нужной
эффективности:
развитие
собственных
познавательных
(мыслительных)
способностей отдельного человека и использование вспомогательных методов для
достижения желаемого результата. Рассмотренные методики коллективной
интеллектуальной деятельности в виде, например, ОДИ (организационных
деятельностных игр) можно отнести к вспомогательным методам, равно как и
стратегические игры группы Переслегиных, занимающие промежуточное
положение между системными расстановками и ОДИ. В этих случаях используется
групповая динамика, запускающая «коллективный» или «групповой» интеллект,
который при правильной технологии превосходит индивидуальный интеллект
отдельных участников.
В плане конструирования будущего используются не только индивидуальные и
коллективные «человеческие» методики, но и компьютерные. Классические бизнессимуляции давно вписаны в концепцию «обучение практикой» («learning by doing»),
которая предусматривает интеграцию учебных курсов с бизнес-симуляциями –
деловыми компьютерными играми, в которых имитируется динамическая
конкурентная рыночная бизнес-среда, рассматриваются возможные варианты её
развития. Специфика и преимущество бизнес-симуляций заключается в следующем:
в моделировании реальной ситуации, в которую каждый непосредственно вовлечен,
в получении персонального опыта и приобретении собственного инструментария,
когда самостоятельно выстраивается модель решения проблемы.
213
Нестерова М.O.
Но классические бизнес-симуляции еще не в полной мере являются
когнитивными технологиями инновационного управления. Эффективное
инновационное управление обязательно должно включать понимание ближайшего
и достаточно широкого контекста ситуации, включенность этого контекста как в
организационные коммуникационные связи, так и внешние социальные, возможно,
даже глобальные связи. «Нужно действовать, думая и размышляя, прокладывая путь
через интерактивные взаимодействия со средой, организацией, и думать,
просчитывая не только локальные и ближайшие, но и системные и отдаленные
возможные последствия своих управленческих воздействий, действуя в постоянно
изменяющемся и усложняющемся мире» [5]. Подобное понимание, концептуальное
рассмотрение динамических взаимосвязей и последствий выдвигает особые
требования к качеству мышления лиц, принимающих решения.
В современных условиях инновационное управление можно осуществить
только при достаточной степени когнитивной эффективности. В чём сегодня на
помощь и приходят когнитивные технологии. Они рассматриваются как
современные средства описания сложных слабоструктурированных проблем и
процессов, а также как интеллектуальные средства поддержки процесса разработки
и принятия управленческих решений в различных предметных областях.
Особую роль при этом играют форма и способы передачи знаний, внимание
акцентируется на эффективной визуализации информации [2, 75]. К самым
распространённым когнитивным моделям относятся «интеллект карты» (mind maps)
и «карты понятий» (concept maps). Они достаточно эффективно используются в
практике управления и обучения, а также стали предметом научных исследований.
Преимущество работы с когнитивными моделями состоит в том то, что они
одновременно являются и результатом, и средством для получения новых знаний.
Особенно важны когнитивные модели на этапе качественного анализа информации
по исследуемой проблеме. Когнитивные модели рассматриваются как мощный
современный аппарат интеллектуальной поддержки принятия решений, особенно в
кризисных ситуациях. Их, к счастью, нельзя отнести к «протезированию»
когнитивных навыков, так как, подчеркнем еще раз, сама разработка карт понятий
способствует развитию навыков стратегического мышления.
Итак, для того, чтобы осуществить инновации в сфере управления социоэкономическими системами, особо актуальным является такой способ принятия
эффективного решения, который сопряжён с качественно новым уровнем
мышления. Существуют различные технологии, которые позволяют повысить
качество принятия решений, а также развивают необходимые когнитивные навыки.
В целом, для инновационного управления необходимо системное понимание
включенности проблемы и ситуации в общий контекст, рефлексия самого процесса
управления, целесообразности и ценности результата, а также понимание
специфики процесса принятия решений и всех их возможных последствий. С
помощью когнитивного моделирования можно развить эти навыки стратегического
мышления. Кроме того, когнитивные технологии являются интеллектуальными
средствами поддержки принятия решений, которые приобретают существенное
значение в условиях усиления роли отдельной личности в управлении сложными
социо-экономическими системами.
214
Когнитивные технологии инноваций
в управлении социо-экономическими системами
Список литeратуры
1. Jamshid Gharajedaghi. System thinking. Managing Chaos and Complexity. A Plaform for Designing
Business Architecture. Second edition. Butterworth- Heinemann is an imprint of Elsevier. – 2006. –
480 p. Гараедаги Дж. Системное мышление: Как управлять хаосом и сложными процессами:
Платформа для моделирования архитектуры бизнеса / Джамшид Гараедаги; [Пер. с англ. Е. И.
Недбальская; науч. ред. Е.В. Кузнецова]. – Минск: Гревцов Паблишер, 2007. – 480 с.
2. Данилова О.С., Денисов В.Н., Мальцев В.А. Применение когнитивного моделирования при
исследовании сложных систем и процессов. // Региональная гражданская активность и фактор
коллективной
памяти в перспективе устойчивого развития. Практикум когнитивного
моделирования:
учебно-методическое
пособие
для
междисциплинарного
высокотехнологичного студенческого коллоквиума / Под ред. А.В. Дахина. – Н. Новгород: Издво Волго-Вятской академии гос. службы, 2010. –с 75-80.
3. Дудченко В.С. Онтосинтез жизни. – М.: Изд-во «Граница», 1999. – 264 с.
4. Кизима В.В. Социум и бытие. – К.: Издатель ПАРАПАН, 2007. – 204 с. ISBN 978-966-8210-50-1
5. Князева Е.Н. Природа инноваций и некоторые проблемы. Режим доступа:
http://spkurdyumov.narod.ru/Knzva.htm
6. Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Основания синергетики. Синергетическое мировидение. – М.:
КомКнига, - 2005. – 240 с.
7. Когнитивный анализ и управление развитием ситуаций (CASC'2009): Труды Международной
конференции (17-19 ноября 2009 г., Москва). – М.: ИПУ РАН, 2009. – 288с.
8. Никитин В., Чудновский Ю. Основание иного. – К.: Оптима, 2011. –176 с.
9. Реут
Д.В.
Сладкое
проклятие
креативности.
Режим
доступу:
http://www.odn2.ru/index.php/biblioteka/26-kreativnost/71-sladkoe-proklyatie-kreativnosti
10. Теслинов А.Г. Концептуальное мышление в разрешении сложных и запутанных проблем. –
Спб.: Питер, 2009. – 288 с.: ил. – Серия «Мастерская Андрея Теслинова».
11. Учитель Ю.Г. / Учитель, Юрий Генрихович / Разработка управленческих решений: учебник для
студентов вузов, обучающихся по специальности «Антикризисное управление» и другим
экономическим специальностям, специальности «Менеджмент организации» / Ю.Г. Учитель,
А.И. Терновой, К.И. Терновой. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2007. – 383 с.
12. Фатхутдинов Р.А. Управленческие решения: Учебник для вузов. 5-е изд., перераб. и доп. – М.:
ИНФРА-М. – 2003. – 314с. – (Серия «Высшее образование»).
13. Mihaly Csikszentmihalyi. Creativity. Flow and the Psychology of Discovery and Invention. Harper
Perennial. New York. – 1997. Чиксентмихайи М. Креативность. Поток и психология открытий и
изобретений/ Михай Чиксентмихайи [ Пер. с англ. И. Ющенко]. – М.: Карьера Пресс, 2013. –
528 с.
Нестерова М.О. Когнітивні технології інновацій в управлінні соціо-економічними системами
// Вчені записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія.
Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 208–216.
В статті розглянуті когнітивні аспекти гуманітарних інновацій в сучасній соціально-економічній
сфері, що проявляються в людиновимірності соціо-економічних систем, посиленні ролі прийняття
рішень, креативності та системного мислення. Розуміння законів соціального розвитку, коеволюції
складних соціальних систем може підвищити когнітивну ефективність осіб, що приймають рішення
та покращити процесси управління.
Ключові слова: інновації, когнітивні технології, прийняття рішень, соціальнo-економічні системи,
управління.
Nesterova M.O. Cognitive technologies of innovations in management of social-economic systems //
Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political
sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 208–216.
The article considers cognitive aspects of innovations in managing social-economic systems. They are
based on human-dimension of social-economic systems, increasing role of decision making, creativity and
system thinking. Understanding of laws of social development, co-evolution of complex social systems
215
Нестерова М.O.
will improve cognitive effectiveness of decision makers and processes of management. Some techniques
and practices – such as strategic games, business simulations, etc. are considered both as a tools of
management and as methods of cognitive effectiveness increasing. The article deals with specific features
of managing social complexity. Modern management pays special attention to the possibility of
innovative development encouragement and creating the desirable and favorable future. Cognitive
approach in management is oriented to the problem solving in the fields of analysis, assessment, modeling,
management development and etc. of the complex non-structured systems and situations.
Key words: cognitive technologies, decision making, innovations, management, social-economic
systems.
216
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 217–223.
УДК 316.3
СОЦИАЛЬНЫЕ СЕТИ
КАК ЗНАЧИМЫЙ СЕГМЕНТ НООСФЕРОГЕНЕЗА
Кравченко И. Буряк В.
В работе представлены результаты исследования феномена социальных сетей,
анализ их социально-политического, культурного и образовательного
потенциала.
Ключевые слова: глобальное гражданское общество, социальные сети,
мобильность образовательных ресурсов.
ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ КУЛЬТУРНО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА
ПОСРЕДСТВОМ СОЦИАЛЬНЫХ СЕТЕЙ
Наиболее приоритетным направлением демократизации на глобальной шкале
является проект создания глобального гражданского общества. Для реализации
этих планов необходима интеграция теоретических, организационных,
идеологических, экономических, культурных, политических и технологических
ресурсов. Одним из важнейших инструментов построения гражданского общества
на локальном, региональном и глобальном уровнях становятся социальные сети [ 1].
Функции
сетей
разнообразны:
повседневная
коммуникация,
создание
профессиональных «сетевых клубов», «клубов по интересам», достижение
повышенной информированности по специальным темам, психологическая
самореализация. Сети также способствуют созданию прозрачных контрольных
механизмов осуществления государственной власти.
Посредством выделения и описания объекта исследования, социальных сетей,
эксплицировано содержание темы, показан её инновационный характер.
Социальные сети – значимый фактор дальнейшей демократизации современного
общества. Основная проблема исследования заключается в определении параметров
коммуникативного потенциала развития социальных сетей,
рисков его
дальнейшего расширения, выявлении перспектив. Показана социальнополитическая значимость социальных сетей, гендерные особенности, статусные,
психологические и другие характеристики пользователей. Цель исследования
заключается в изучении значимости социальных сетей в поле коммуникативных
стратегий учащейся молодёжи.
217
Кравченко И. Буряк В.
Новые инструменты гражданского управления социально-политическими
процессами с использованием межгосударственных связей, и надгосударственных
институтов могут быть эффективными, отражающими интересы свободных
автономных индивидуумов. Успешность реализации гражданских инициатив в
современном мире зависит от учёта трёх наиболее значимых объективных
факторов: глобальных многоуровневых трансформаций («глобализации»), развитой
технологической инфраструктуры для успешной гражданской коммуникации и
экспоненциального расширения национальных и транснациональных социальных
сетей. Глобальные потоки труда и капитала, разветвлённая планетарная инфомедийная сфера и гражданские инициативы, способствуют формированию
демократической среды, посредством работы социальных сетей.
СОЦИАЛЬНЫЕ СЕТИ КАК УСЛОВИЕ РАЗВИТИЯ
СОВРЕМЕНООЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ АКТИВНОСТИ
Отметим, что социальные сети с исторической точки зрения явление такое же
древнее, как и человеческое общество. Разнообразные формы межличностной
интерактивности, социальные сети информационно и коммуникативно
структурируют деятельность в каждом обществе. Социальные сети в инфосфере,
существующие на основе новейших технологий, сохраняют некую базисную
человеческую потребность в производстве продуктивной коммуникации. Однако
наличие высоких информационных технологий
создаёт множество новых
дополнительных возможностей для тех индивидуумов, которые входят в сетевые
сообщества. Глобализрованные социальные сети (Фэйсбук, Майспейс, ВКонтакте и
другие) возникли сравнительно недавно, в течение последних пяти лет. Их
экспоненциальный рост (сотни миллионов пользователей) позволяет говорить о
массовом
характере
«социализации»
пользователей
Интернет
и
интернетизированной мобильной связи.
Отметим, что ещё до появления
интернетизированных социальных сетей осуществлялось строительство сетевого
общества.
Социальные сети являются продуктом развития информационных технологий,
продвижения идеологии неолиберализма и тенденции к дальнейшей
демократизации современных государств на планетарной шкале. Понятие «сетевое
общество» ( Network Society) сегодня широко применяется для описания многих
явлений происходящих в век информационной революции. Сетевая организация
деятельности оказывает значительное влияние на экономические, политические,
социальные и культурные трансформации в современном мире. Впервые выражение
«сетевое общество» появилось в названии работы голландского исследователя Яна
ван Дайка («De Netwerkmaatschappij», буквально – «Сетевое общество», 1991).
Книга была переведена на английский и другие языки. Ян ван Дайк отобразил факт
«удвоения» социального пространства, выделив специфику медиапространства и
особенности пространства непосредственно персональной «материальной»
218
Социальные сети как значимый сегмент ноосферогенеза
коммуникации [2]. Позднее он отметил тренд углубления цифрового неравенства
[3]. Наиболее значимыми работами по теме сетевого общества оказались также
публикации испанского экономиста и социального теоретика Мануэля Кастельса
[4]; [5]. В сферу интересов испанского теоретика входят такие темы как
перспективы новой информационной экономики, новые социальные движения,
виртуальные сообщества и киберкультура. По мнению Кастельса сетевая
коммуникативная структура отражает способ мышления и способ жизни
индивидуумов находящихся в условиях развитого информационного общества.
Интернет становится такой сферой, где всё чаще успешно работают экономические,
культурные и политические формы деятельности.
СОЦИАЛЬНЫЕ СЕТИ И ИХ РОЛЬ В ГЛОБАЛИЗИРУЮЩЕМСЯ МИРЕ
Специфическая особенность глобального гражданского общества состоит в
растущей популярности социальных сетей, функционирующих в информационном
обществе. Экспертные исследования в основном сосредоточены на теме новых
формах демократии и их обеспечения сетевыми технологиями в информационную
эпоху [6]. Сегодня социальные сети это глобальные медиа-инструменты для
осуществления маркетинговых и социальных практик в планетарном масштабе.
Популярное выражение «Твиттерная революция» (как впрочем и «blogging
revolution», «Facebook Revolution») появилось в качестве констатации новейшей
коммуникативной революции. [7].
Благодаря стараниям различных компаний из IT-сферы, происходит
повсеместное распространение он-лайн сервисов, позволяющих достаточно
большому количеству людей общаться в режиме real-time (в пример можно
привести такие сервисы как CompuServe, AOL, Prodigy, предлагающие услуги чата
и он-лайн конференций). Параллельно с данными сервисами появляются и системы
мгновенных сообщений (ICQ, AIM), фокусирующие внимание пользователя на
возможностях оперативного обмена разнообразной информацией по принципу visa-vis (в основном, ввиде текстовых сообщений, ссылок и небольших файлов). На
фоне все более возрастающего интереса к возможностям он-лайн коммуникаций
начинают функционировать различные сайты знакомств, в частности, в 1995 г.
осуществляется запуск американского портала Classmates.com (позволяющего
пользователям создавать учетные записи на основе своих персональных данных и
вступать в общение с другими пользователями). Эту дату принято считать
отправной точкой в начале распространения сетевых клиентов, хотя данный портал
и не обладал многими свойствами социальной сети (отсутствие списка друзей,
ограниченность профиля, отсутствие групп по интересам и т.д.). Собственно,
первыми социальными сетями являлся сайт Six Degrees, позволяющий создавать
полноценный профиль пользователя и вступать в коммуникацию без каких-либо
ограничений. Далее, в 2003-2004 г.г. появляются такие сервисы как LinkedIn,
MySpace, Facebook, сформировавшие и претворившие в жизнь концепт социальной
219
Кравченко И. Буряк В.
сети как интерактивного многопользовательского веб-сайта с превалированием
UGC (user generated content, контента, созданного пользователем).
Информационное общество постоянно создаёт новые стартовые условия для
деятельности граждан и организаций. Социальные сети интегрированы на основе
Интернет, дополняются возможностями мобильной телефонной связи, благодаря
чему группы граждан ассоциированных по интересам в виртуальной
информационной среде реализуют свои коммуникативные потребности.
Информационные, технологические и организационные ресурсы «Фейсбук»,
«Твиттер», «МайСпейс», «ВКонтакте» и других социальных сетей многовекторны и
являются многоуровневыми инструментами воздействия на отдельных
пользователей, группы граждан и сообщества. В последние годы социальные сети
также стали мощным социально-политическим ресурсом. Экономическое
направление развития Интернета и социальных сетей очевидны. Книга Клары Ших
«Эра Фейсбук: успешное продвижение продуктов в онлайновых сетях» [8]
позволяет понять специфику работы в интернетизированных социальных сетях и
гарантирует выигрыш «бонусов» для тех индивидуумов, которые рискнули своими
материальными и социальными инвестициями в этот непредсказуемый
эмерджентный сектор «экономики будущего». Социальные сети могут быть
инструментом любых практик, направленных на достижение быстрого и
эффективного результата через групповую («клубную») коммуникацию. Миллионы
пользователей, работающих ежеминутно на Facebook ничего не говорят социологу.
Вполне возможно, что это миллионы «зомбированных» пользователей. Но может
эти цифры говорят о многом (может это миллионы социально активных
ответственных граждан). Бизнес и информация переплетаются с социальной и
политической информационной «тканью». Возникает автономная самодостаточная
онлайновая сегментированная инфосфера, которая превращается в глобальный
симулякр «кластерной конфиденциальной эксклюзивной информации».
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ФЕНОМЕНА СОЦИАЛЬНЫХ СЕТЕЙ
Социальные сети – привлекательный объект исследования в силу своей
динамичности и массовости. Исследование феномена социальных сетей нуждается в
первую очередь в социологическом анализе, что и было предпринято Буряком В.В и
Кравченко И.М. [9]. Опрос студентов, обучающихся в Таврическом национальном
университете имени В.И. Вернадского, выявил приоритеты пользователей в плане
коммуникации и использования своего свободного времени. Однако исследователи
определили недостатки в структуре анкеты и некоторые методологические
трудности, которые необходимо устранить для более релевантного изучения
развития социальных сетей.
Ноосферная реальность, частью которой является инфосфера, может
рассматриваться в контексте недарвинистской концепции эволюции сложных
систем [10]. Исследователи показывают, что необходимо также изучать социальные
220
Социальные сети как значимый сегмент ноосферогенеза
сети в качестве индикативного элемента ноосферы [11]. Проводятся результативные
исследования связности коммуникационного пространства на основе анализа
показателей активности пользователей социальных сетей [12].
В марте 2013 г. среди студентов ТНУ имени В. И. Вернадского был проведен
социологический опрос на тему специфики электронных социальных сетей (ЭСС).
Всего посредством анкетирования было опрошено 650 человек. Результаты опроса
показали, что большинство студентов зарегистрировано и пользуется услугами не
одной, а нескольких ЭСС. В то же время по популярности на первом месте
находится сеть Вконтакте, затем – Facebook и Одноклассники.
Если говорить о возрасте, в котором участники опроса впервые
воспользовались услугами данных сервисов, то распределение выглядит
следующим образом: 40% студентов зарегистрировали аккаунт и начали постоянно
пребывать в ЭСС с 13 лет, 33% - с 14 лет, 19% - с 15 лет, 8% - с 12 лет. На
пребывание в ЭСС расходуется значительный промежуток времени: 72% студентов
тратят на эту практику более 2 часов в сутки (предположительно, благодаря
использованию мобильных телефонов/планшетов с доступом к сети Интернет).
Какие именно виды деятельности востребованы студентами в пространстве
ЭСС? Ответы приведены в таблице:
Вид деятельности
Макс.
приоритет
(средний
балл)
Общение
4,7
Просмотр аудио- видеофайлов
4,4
Просмотр фотографий
4,3
Изменение Вашего профиля (изменение аватара, статуса, личных
2,4
данных)
Модерирование Вашей группы
1,9
Игры и приложения
3,7
Размещение фотографий
2,9
Размещение аудио- видеофайлов
2,2
Публикация новостей
3,1
Обсуждение тем в группах
3,6
Таким образом, в тройке наиболее популярных видов деятельности находится
общение, а так же просмотр аудио-, видеоматериалов и фотографий.
Несмотря на значительное время, проводимое в ЭСС, подавляющее
большинство студентов (82%) считает, что общение в социальных сетях не может
заменить традиционные формы общения.
Выводы. Феномен социальных сетей нуждается в междисциплинарном
анализе, поскольку очевидны антропологические, психологические, гендерные,
221
Кравченко И. Буряк В.
коммуникативные, семиотические, социально-философские, политические и
социологические аспекты их функционирования. Социологический анализ даёт
необходимую эмпирическую базу для дальнейших исследований, позволяет делать
теоретические обобщения и прогнозировать новые тенденции расширения
социальных сетей.
Список литературы
1. Буряк В.В. Глобальное гражданское общество и сетевые революции : монография / В. В. Буряк.
– Симферополь.: ДИАЙПИ, 2011. – 152 с.
2. Dijk, J. A. G. M. van. The Network Society / Jan A. G. M. van Dijk. - Thousand Oaks, CA.: Sage
Publications Ltd, 1999. – 272 p.
3. Dijk, J. A. G. M. van. The Deepening Divide: Inequality in the Information Society / Jan A. G. M. van
Dijk. - Thousand Oaks, CA.: Sage Publications Ltd, 2005. – 248 p.
4. Castells, M. The Rise of the Network Society (The Information Age: Economy, Society and Culture,
Volume 1) / Manuel Castells. – Malden, MA. : Wiley-Blackwell; 2000. – 594 p.
5. Castells, M. The Internet Galaxy: Reflections on the Internet, Business, and Society (Clarendon
Lectures in Management Studies) / Manuel Castells. – Oxford .: Oxford University Press, 2003. – 304
p.
6. Schuler, D. (Ed.), Day, P. (Ed.). Shaping the Network Society: The New Role of Civil Society in
Cyberspace / Douglas Schuler (Ed.), Peter Day (Ed.). – : The MIT Press, 2004. – 443 p.
7. Micek, D., Whitlock W. Twitter Revolution: How Social Media and Mobile Marketing Is Changing
the Way We Do Business & Market Online / Deborah Micek, Warren Whitlock. – Xeno Press, 2008. –
257 p.
8. Shih, C. The Facebook era: tapping online social networks to build better products, reach new
audiences, and sell more stuff / Clara Shih. – Prentice Hall, 2009. – 236 p.
9. Буряк В.В., Кравченко И. М. Социальные сети как объект социально-философского анализа /
КНП, 2012. С. 73-75.
10. Сулейменов И.Э. Ноосфера с точки зрения недарвинистской концепции эволюции сложных
систем / В. И. Вернадский и глобальные проблемы современной цивилизации: – Симферополь :
ИТ «АРИАЛ», 2013. – С. 16.
11. Панченко С.В., Шалтыкова Д.Б., Болтаев Е., Григорьев П.Е., Сулейменов И.Э. Современные
социальные сети как индикативный элемент ноосферы / В. И. Вернадский и глобальные
проблемы современной цивилизации: Материалы международной конференции. –
Симферополь: ИТ «АРИАЛ», 2013. – С. 52.
12. Панченко С.В., Абдрахманова А.А., Шалтыкова Д.Б. Исследование связности
коммуникационного пространства на основе анализа показателей активности пользователей
социальных сетей / В. И. Вернадский и глобальные проблемы современной цивилизации: –
Симферополь : ИТ «АРИАЛ», 2013. – С. 53
Кравченко И.В., Буряк В.В. Соціальні мережі як значущий сегмент ноосферогенезу // Вчені
записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія.
Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 217–223.
У роботі представлені результати дослідження феномена соціальних мереж, аналіз їх соціальнополітичного, культурного та освітнього потенціалу.
Ключові слова: глобальне громадянське суспільство, соціальні мережі, мобільність освітніх
ресурсів.
Kravchenko I.V., Buryak V.V. Social networks as a meaningful segment of noosphere genesis //
Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political
sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 217–223.
This work presents the results of a study of the phenomenon of social networks, which are an integral part
of the noosphere. The analysis of their communicative potential is also presented in the article. Social
networks are one of the most important tools for building civil society at the local, regional and global
222
Социальные сети как значимый сегмент ноосферогенеза
levels. Their functions are diverse: daily communication, the establishment of professional "network of
clubs," "service clubs ", achieving a heightened awareness on specific topics, psycho- emotional selfrealization. It is shown that the information-communicative networks facilitate optimizing relationships
with citizens and legitimate functioning (state) institutions, officials, through the establishment of
transparent monitoring mechanisms for the implementation of the government. Relevance of the research
on communicative segment information networks is to examine the phenomenon of the existence of social
networks in the context of a globalizing world. Authors explicate theme's content and show its innovative
character by isolating and describing the object of the research. Social networks emerge as a significant
factor in the further democratization of contemporary society. The main problem lies in the definition of
technological and societal development of potential of social networks, risks of further expansion and
identifying prospects.
Key words: global civil society, social networks, mobility of educational resources.
223
РАЗДЕЛ III
КУЛЬТУРОЛОГИЯ. ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТУРЫ
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 224–234.
УДК 130.2 + 101.1+1(091)
КУЛЬТУРА КАК ТЕКСТ
Суходуб Т.Д.
Исследование культуры, в том числе и философской, – приоритетное
направление отечественной и западноевропейской философии ХIХ-ХХ вв.
Постструктурализм актуализировал в современной философии понятие
текста. На смену традиционной его трактовки как закодированного
письменного послания приходит понимание текста как артефактов культуры.
Но и сама культура становится текстом, формирующим определённое духовносоциальное пространство человеческого бытия. Исходя из традиционной и
современной интерпретаций понятия текст, анализируются категориальный
строй, специфика философии, культуры современной и Серебряного века.
Ключевые слова: текст, культура как текст, философская культура,
философские жанры, Серебряный век.
Предмет исследования составляет феномен культуры, в том числе и
философской. Цель исследования – на основе традиционного и современного
понимания текста показать важность интерпретации культуры как текста.
Прежде всего, отметим, что лишь с ХIХ века культура составляет предмет
отдельного интереса философов. Безусловно, этому поспособствовал век
Просвещения, по сути закрепивший ренессансное «осознание самого факта
существования культуры, пусть и трактуемой по аналогии с природой» [1, с. 61]. Но
собственно просветительская идеология, опираясь на идею культуры, ставила уже
перед собой практическую задачу – соединить в общественной истории человека
частногос его особыми, эгоцентричными интересами с человеком, скажем, иного
рода – носителем общих идей, идеалов всеобщего блага, т.е., формировала тип
человека, работающего на культуру, культивирующего человечность отношений
внутри социума. Критическая оценка такой «возможности» появилась гораздо
позже,
в
крайней
своей
форме
она
представлена
в
философии«постмодерна»,показавшей, что «просвещенческие» надежды на разум,
нравственность, всеобщность реформирующих общество идей – всего лишь
социальные иллюзии. Но вернёмся к веку XVIII-му, для которого идея культуры
выступала
основополагающейкатегорией,
синонимом
возможности
224
Культура как текст
самосовершенствования человека как существа потенциально разумного,
нравственного, эстетически совершенного. Идея культуры давала веру в мечту, неся
в себе представление об универсальном порядке, гармоническом соотношении в
мире частей и целого, всеобщей связи всего со всем и каждого со всеми,
закрепляющегося в категориях свободы, равенства, братства, долга, дружбы,
солидарности и т.д. Идея как будто хотела «пригрозить» реальности, в которой
царил
принципиально
иной
порядок
–
отчуждения,сословности,
атомарности,имущественного ценза, действия по принципу «каждый за себя», что
возможнососуществовать и иначе, что социальный мир может быть другим. Ведь
открытые гегелевской диалектикой универсальные законы бытия убеждали:
«всёразумное должно быть действительным». Согласно этой логике, по сути,
рождалась «классическая» модель культуры, с её нацеленностью на понимание
реальности как реальности разума, что в принципе делало возможным ценностное
измерение человеческого бытия и уверенность в совпадении идеала с
действительностью. С другой же стороны, культура закреплялась и как важнейший
способ самоопределения человека, занявший место, ранее принадлежащее религии,
становилась основополагающим условием духовного роста человека. Причём,
закреплялось понимание культуры в исходном её значении, прежде всего, как «всё,
что существует в силу и в результате человеческой свободы, является её
предметным воплощением» [1, с. 44]. То есть, среди существующих способов
человеческой самоидентификации культуре стало принадлежать ведущее место,
чего не наблюдалось в минувшие эпохи, оказалось, что «… культура оказывает на
индивидов значительно большее влияние, чем другие факторы, такие как расовая
принадлежность, социальное наследие и т.п., которые столь высоко оценивались в
традиционной этнологии» [2, с. 203]. Отметим, что к этому мнению склоняются
ныне большинство исследователей.
Новейшее время в эту совершенную картину описания культурно-исторических
перспектив вносит свои коррективы. Культура подминается цивилизацией, о чём с
тревогой за будущее человечества говорят как западноевропейские мыслители (А.
Шопенгауэр, О. Шпенглер, М. де Унамуно и др.), так и российские (А. Хомяков, Ф.
Достоевский, К. Леонтьев, В. Соловьёв, Н. Бердяев, С. Франк). Пожалуй,затрагивая
эту тему, нельзя не принять во внимание интеллектуально тонкую и эмоционально
насыщенную оценку происходящего в истории с «волей к культуре» Н.А.
Бердяевым: «Культура не развивается бесконечно, – пишет он. – Она несёт в себе
семя смерти. В ней заключены начала, которые неотвратимо влекут её к
цивилизации. Цивилизация же есть смерть духа культуры, есть явление совсем
иного бытия или небытия» [3, с. 163].И следствия, вытекающие из этой тенденции
исторического развития, не заставили себя ждать. Необходимость культуры в
качестве пути личностного поиска смыслов бытия, ориентированного на верховные
ценности, отвергается самой общественно-исторической практикой. На смену
надеждам приходит горькое разочарование. Философ скептически замечает:
«Классический стиль культуры невозможен среди цивилизации. И все лучшие люди
культуры в ХIХ веке были романтиками» [3, с. 170]. Исторический оптимизм
закономерно сменяется пессимизмом. Кантовский призыв к человеку – иметь
«мужество пользоваться собственным умом» в конкретной истории обернулся
трагедией. Великие идеи, взятые на вооружение человеком, оказались бессильными
225
Суходуб Т.Д.
преобразовать мир. Слова О. Шпенглера звучат как приговор: «Моралист, который
хочет внести истину, справедливость, мир, просветление в мир действительности, –
равным образом глупец. Ни одна вера никогда не могла изменить мир…» [4, с. 36].
Да и не нуждается мир, в котором всё поставлено на поток служения экономической
выгоде, в личностных усилиях, его вполне удовлетворяет «человек массы».
Из этих обстоятельств выплавляется культура двадцатого века, нивелирующая
всё индивидуальное. Культура развивается в угоду интересам таких типов как
«человек послушный» и «человек-потребитель», не имеющих развитого
эстетического вкуса, полагающихся в своих оценках и потребностях на массовое
восприятие существующего, неизбежного, навязываемого извне (приемлю всё, что и
другие, не сопротивляясь и полагая свою тождественность с ними).Иначе говоря,
история движется не в направлении «культивирования» личностей, носителей
всеобще значимых качеств, а «производства» особого порядка общности,
связывающей людей единством отсутствия вкуса. Надо сказать, что вкус – особая
эстетическая категория, содержащая в себепрежде всего способность к различению
прекрасного и безобразного и соответственно – к оценке художественных
произведений или жизненных феноменов согласно ценностным ориентирам. Но
вкус – это ещё и способ бытия человека в культуре как системе норм, идеалов,
оценок, «образцов» деятельности, правил общения, как «поле», где неограниченно
действуют законы творчества как вида свободного человеческого бытия. Однако
такого рода культурная деятельность оказывается невостребованной.Культура как
служение высшим ценностям, культура, ориентированная на труд, подвижничество,
культура, выверенная совестью, сменяется культурой-«обслуживанием», становится
культуроймасс, культуриндустрией, гдевыхолащивается и предаётся забвению
всякое «просвещенческое» измерение человека, в идеале – носителя всеобщих (но
не массовых) начал, заботящегося о высших благах. Само же Просвещение,
актуализировавшее идею культуры в таком её понимании, всё больше
расценивается как «обман масс». Думается, что не случайно, а принципиально один
из разделов важнейшей для понимания истории и культуры ХХ в. работы М.
Хоркхаймера и Т. Адорно «Диалектика Просвещения» называется именно так –
«Культуриндустрия. Просвещение как обман масс»[5]. Также неслучайно
Ж.Бодрийяропределяет историю «сильным мифом, – может быть последним
великим мифом, связанным с бессознательным. Это миф, который соединял сразу
возможность «объективного» связывания событий и причин и возможность
нарративного связывания дискурса. <…> Именно этот фантастический характер,
мифическая энергия события или рассказа, кажется, утрачивается всегда больше
всего» [6, с.74].
Художественное видение этой «новой» исторической ступеньки развития
культуры, связанной с неверием в историческую перспективу воплощения
универсальных ценностей, всеобщих (гуманных) идей находим у Э.М.
Ремарка:«Нам внушали, что начищенная пуговица важнее, чем целых четыре тома
Шопенгауэра. Мы убедились – сначала с удивлением, затем с горечью, и, наконец, с
равнодушием – в том, что здесь всё решает, как видно, не разум, а сапожная щётка,
не мысль, а заведенный некогда распорядок, не свобода, а муштра»[7, с.18].Однако
опыт, переживаемый человеком в годы первой мировой войны, оказался лишь
началом цивилизационной катастрофы.Спустя три десятилетия, в середине ХХ в.,
226
Культура как текст
итог истории жёстко резюмирует Т. Адорно: культура н е в о з м о ж н а. «После
Освенцима, – читаем в его «Негативной диалектике», – любая культура вместе с
любой её уничижительной критикой – всего лишь мусор. В своих попытках
возродиться после всего того, что произошло в её вотчинах и не встретило
сопротивления, культура окончательно превращается в идеологию, которой она
потенциально и была…» (курсив – Т.С.) [8, с.327]. Преодоление такой ситуации
было бы возможно, но только через отход в общественной истории и культуре от
принципа идеологии и культивирование диалогии, не монолога, а диалога, не
партикулярного (партийного), идеологического мышления, а проблемного
(критического). Первому нужны «люди массы», второму – личности. За этими
принципами скрываются и противоположные векторы социокультурного развития:
путь запрета и вытеснения или диалога и сосуществования разного, путь
разрушения или конкурентного созидания. «Диалоговая» универсальность,
безусловно, предполагает трансцендентальный взгляд на мир как некоторую
целостность и систему, но при этом человек ориентирован не на внешние
предписания и коллективную, безличную нормативность, а на внутреннюю
императивность и ценностно обусловленные, представленные в диалоге,
обязательства. Однакоистория новейшего времени привычно демонстрирует
потребность в ином, идеологическом регуляторе общественных отношений.
Поэтому, как замечает философ: «Абсолютность духа, ореол культуры и был тем
принципом, который, не переставая, служил насилию…», при этом культура
неизменно сокрушалась о случившемся, о том, «как она (пусть по заслугам)
наказана»[8, с. 328,327].
Что же послужило причиной такой трансформации культуры в сторону от ею
же выработанных ценностей, от универсального принципа «просвещенческой»
гуманности? Т. Адорно связывает произведенное историей цивилизованное
«варварство» прежде всего с подчинением культуры сфере администрирования,
управлению, политике. В этих условиях культура продуцируется подобно
изготовленным производственным способом вещам. Это способствует
формированию парадоксальной ситуации, когда культура по сути удаляется от
культуры: «Административное варварство функционеров оказывается “по ту
сторону” культуры именно потому, что мыслит себя культурой и представляет
собственную не-сущность как бесценное культурное наследие» [8, с.327]. С другой
стороны, весьма «говорящим» о реальных культурно-исторических процессах
является и понятие «культуриндустрия», окончательно, по мнению М. Хоркхаймера
и Т. Адорно, абсолютизирующее имитацию культуры современным обществом: «Не
будучи не чем иным, как только стилем, она (культуриндустрия – Т.С.) выдаёт
самую сокровенную тайну послушного повиновения общественной иерархии.<…>
В качестве общего знаменателя термин “культура” виртуально уже включает в себя
процедуры схематизации, каталогизации и классификации, приобщающие культуру
к сфере администрирования» [5, с.163].
В ситуации весьма трудного пути культуры в современном мире вовсе
неудивительно, что в сфере гуманитарных наук актуализируется именно эта тема.
Ныне насчитывается порядка нескольких сотен определений культуры и
концептуализаций этого феномена. Нельзя не припомнить некоторые, на наш
взгляд, важнейшие. Укажем, что сохраняет своё значение марксистское толкование
227
Суходуб Т.Д.
культуры как «мира человека». Благодаря «школе Анналов» (М. Блок, Ф. Бродель,
Ж. Ле Гофф) в понимании культуры был замечен человек в его повседневной
жизни, где более значимую роль играет его ментальность, нежели социальные
институты, ранее в истории культуры прежде всего описываемые. Весьма
актуализируется понимание культуры как системы ценностей. Причём в границах
этого подхода могут быть самые разные концептуализации: культура как
«ценностно-смысловой универсум» (С.Б. Крымский) и культура как «логическая
система реальных ценностей» (Дж. Фейблман). В гуманитарном дискурсе набирает
популярность понимание культуры как «символической вселенной» (Э. Кассирер).
Особое значение приобретает семиотическое толкование культуры. В этом
отношении характерна позиция Ю.М. Лотмана: «Ценность вещей семиотична, –
пишет он, – ибо она определяется не их собственной ценностью, а значительностью
того, что они представляют» [9, с.35]. Расценивая семиотический анализ культуры
как актуальнейшуюисследовательскую работу, учёный приходит к выводу о
возможности толкования культуры как информации и как определённой структуры,
несущей знание о социальной организации и системе производства, семье и,
скажем, религиозныхособенностях жизни; культуры как «иерархии кодов», где
«каждый тип кодирования историко-культурной информации оказывается
связанным с коренными формами общественного самосознания, организации
коллектива и самоорганизации личности» [9, с.31]. Описание типов культурных
кодов даёт, по мнению Ю.М. Лотмана, понимание языков культур. В целом же
культура, интерпретируемая в семиотическом ключе, представляет собой
«полифункциональное целое», в котором и искусство, и язык, и ментальные образы,
и социальные практики и многое другое развиваются по законам памяти, сберегая
до определённого времени созданное, но на определённом этапе культурной
истории не востребованное.
По мнению В. Розина, «в настоящее время наиболее распространены две
трактовки культуры: в концепции культурно-исторических типов и в рамках
научного изучения множества культур» [10, с.286]. Если акцентировать внимание
на разности типов сознания и соответственно – жизни, то в качестве примера
первого подхода выступает культура исторических эпох (древнего мира,
античности, Средневековья, Нового времени). Если же исходить из второй
трактовки, то акцент будет сделан на том, что каждая культура, являясь
самоценной, имеет свои закономерности развития. Давая развёрнутый анализ
существующих культурологических подходов, автор показывает стремительно
изменяющийся характер концептуализации культуры на излёте ХХ в. Так, вместо
«единого взгляда (оценочного и конституированного)» имеет место множество
решений по вопросу понимания феномена культуры: в эпистемологическом
отношении выделяются теории исторических типов, эволюционное понимание
культуры, системно-структурное, психологическое и т.д.; способы личностной
идентификации создают возможность выделения культур национальных,
этнических; типы социальных практик (колонизации, ассимиляции, модернизации
или культурного обмена) соответственно создают свои специфические культурные
типы, возможность или отсутствие возможности разным культурам
взаимодействовать, вести диалог и т.п. [см.: 10]. Всё это многообразие подходов
существует благодаря многомерности самой культурной практики. Поэтому трудно
228
Культура как текст
не согласиться с В.А. Подорогой, который считает: «Культура настоящего – это
набор пульсирующих с разной частотой и интенсивностью явлений: на месте
одного тут же возникает другое, что-то сохраняется, что-то не оставляет следов, а
что-то обретает устойчивую культурную форму, переходит в ритуал, наследуя
избранной традиции» [11, с. 156].
Итак, мы попытались обобщённо представить концепты анализа культуры. Но
не меньшей проблемой, уже метафизического порядка, является и вопрос о том, а
как существовать человеку в культуре, если признать (вопреки адорновскому
выводу), что культура возможна. Культура, понимаемая как текст, как раз и
отвечает, на наш взгляд, на вопрос «как?» – создавая свой текст, связанный с
традицией или открывающий новую. Но это уже вопрос концептуализации
культуры и вариантов культуротворчества в границах собственно философии.
Понятно, что трудности реальной истории культуры не могли не запечатлеться в
философии ХХ в. Ещё в начале века Н.А. Бердяев написал: «Человеческая культура
двойственна в корне своём, но никогда ещё эта двойственность не была такой
обострённой, трагичной и угрожающей, как в нашу эпоху. <…>Кошмар, о котором
мы говорим, являлся во все революционные эпохи и давил сложных, ощущающих
права на вечность людей. Эта двойственность непреодолима и трагична…» [12, с.
257]. Отсюда, из тревожного ощущения или предчувствия возможного культурного
«слома» философия обращалась к культуре. Такие течения как экзистенциализм,
структурализм, постструктурализм (постмодернизм), на наш взгляд, так или иначе,
отражали проблемные ситуации взаимоотношения человека с культурой своего
времени; вырабатывали свои способы существования человека в культуре; посвоему представляли культурные нормы человеческого бытия (или желания уйти от
них), рождая своеобразный стиль мышления, письма и жизни, особый
категориальный строй, вырабатывая специфические жанры философствования.
Отсюда новые содержательные элементы приобретало и понятие текста. По сути,
шла выработка «новой» философской культуры, рождающейся в контексте
оппозиции к рационализму Просвещения и немецкой классики; способной быть
философией сопротивления, преодолевающей идеологические манипуляции и
утверждающей человека в иных способах культурного бытия.
Так, в границах экзистенциализма формировался стиль философствования,
опирающийся на самосознание субъекта. В следующих бердяевских строчках, я бы
сказала, слышится поступь этого «нового» человека, осознающего себя уже в
отдельности от мира и в то же время пуповиной с ним ещё связанного, иначе
говоря, в этом раннем экзистенциализме, образно говоря, «стоятельность» человека
«само» имеет место всё-таки в мире и среди других, с ощущением и тревогой за
этого Другого. Именно отсюда рождается в размышлениях Н.А. Бердяева связка «я»
и «мы»: «Для меня ясно, – пишет он, – что, помимо наших теорий, помимо наших
самых роковых сомнений, наша политика опирается на кровные чувства, мы не
выносим скверного запаха насильственной государственности, стихийно,
сверхразумно любим свободу, благоговеем перед чувством чести, связанным со
свободой за право» [12, с. 256]. Иначе говоря, культурная целостность ещё важна
для экзистенциалиста – к ней он идёт, апеллируя к целостности «нецелостного»
субъекта, способного, тем не менее, подняться над частичностью своего бытия в
момент «пограничной ситуации», делающей его через личностный выбор и
229
Суходуб Т.Д.
ответственным, и целостным. Общность условий человеческого существования
(невозможность не выбирать, не стоять перед неотвратимым «или-или») говорит в
этой философии о некотором всеобщем контексте субъективности, воссоздающей
универсальные основания бытия, фундаментальную ситуацию человека в мире. В
связи с этими «априорными пределами» человеческого существования Ж.-П. Сартр
пишет: «Исторические ситуации меняются: человек может родиться рабом в
языческом обществе, феодальным сеньором или пролетарием. Не изменяется лишь
необходимость для него быть в мире, быть в нём за работой, быть в нём среди
других и быть в нём смертным» [13, с. 336]. Причем означенные философом
пределы бытия по своим смыслам «не субъективны и не объективны», скорее они
имеют объективную и субъективную стороны. Близость текста экзистенциализма к
тексту культуры подчёркивают С. Неретина и А. Огурцов, когда, в частности,
пытаются выделить особенность хайдеггеровского экзистенциального мышления.
По их мнению, «экзистенциализм мыслится Хайдеггером как новая,
фундаментальная онтология. Он делает акцент на онтологической природе
культуры, на её сопряжённости с бытием, на том бытийном свете, которым светятся
подлинные творения культуры» [14, с. 170].
Таким образом, если экзистенциализм, анализируя «наличное бытие» (а именно
этот смысл имеет греческое слово, давшее основание для латинского понятия
«экзистенция»), выказывая (часто в литературно-художественной форме)
поведенческие установки человека, возвращает ему право на индивидуальный
выбор и возлагает на него личностную ответственность за это право, то
структурализм (К. Леви-Строс, Ж. Лакан, Р. Барт), фактически пришедший ему на
смену, напротив, ставит перед собой задачу понять человека, выявляя безлично
существующие связи и отношения, акцентируя внимание на форме культурных
феноменов.
Вместо
личности,
значение
которой
подчёркивалось
в
экзистенциализме, здесь действует безличная структура. Отметим также, что
именно в структурализме «зачинается» новое толкование укоренённого в традицию
понятия «текста». Именно структурализм позволил интерпретировать культуру как
определённый текст. Читаем у Ю.М. Лотмана: «… всякий культурный текст (в
значении «тип культуры») может рассматриваться и как некий единый текст с
единым кодом, и как совокупность текстов с определённой – им соответствующей –
совокупностью кодов» [9, с.32].
Иную форму идентификации культуры, прежде всего на основе критического
пересмотра прошлых культурных «проектов» предлагает постмодернизм (Ж.-Ф.
Лиотар, Ж. Деррида, Ф. Гваттари, Ж. Бодрийяр и др.), для которого является
важным выйти за границы значимого для экзистенциализма личностного
самосознания, при этом предельно расширив сферы сознания, характеризующие
культуру, историю культуры. Структура существующих культурных феноменов
также перестаёт интересовать постмодернизм, так как своей задачей он видит
выработку принципиально
новых стратегий поведения на основе
самостоятельности мышления человека, существующего в децентрированном,
плюралистическом мире. Главное умение человека в таком мире – быть способным
деконструировать любой текст. Сам же человек – лишь фрагмент действительности
и потому «частичен», да и другим быть не может. Всеобщее и целостное (как
идеалы «классической» культуры) сменяются фрагментарным и частичным. Такого
230
Культура как текст
рода установки порождают достаточно много линий в культуре постмодерна.
Укажем на некоторые: когда становится, допустим, важной замена «полученной»
человеком фрагментарности «своим» мифом (выступающим, пусть и
«превращённой», но целостностью; где уже не разум создаёт единство; где миф
может быть «рукотворным», причём как индивидуальным, так и коллективным);
когда в понимании культуры значима временнáя разнонаправленность (в этом плане
будущее – ничем не приоритетнее прошлого); когда создаваемый текст не имеет
границ и в силу этого (как одной из причин) размываются границы философского и
художественного мышления, смешиваются стили, деформируются жанры
(появляются нехудожественные романы и насыщенные художественными образами
метафизические тексты); когда исчезает сама потребность в философствовании, но
растёт – в «журнализме»; когда публично размышляют о человеке и бытии не
профессиональные философы (они существуют скорее по варианту «подпольного
человека» Достоевского), а поп-звёзды; когда человек предпочитает жить не в мире,
а удовлетворяться «картинкой» о нём, щедро продуцируемой с телеэкранов и
мониторов компьютеров и т.д. и т.п.
В этих обстоятельствах, возможно, стоит согласиться с У. Эко, для которого
«постмодернизм – тенденция, которую нельзя отнести к какому-то определённому
времени. Это категория духовная, вернее, стремление к искусству, способ действия.
Можно сказать, у каждой эпохи есть свой постмодернизм, точно так же как у
каждой эпохи должен быть свой маньеризм (более того, мне кажется, что
постмодернизм – это просто современное название маньеризма как
метаисторической категории). Думается, в результате исследований прошлого в
любую эпоху наступали кризисные моменты, подобные описанным у Ницше в
«Несвоевременных размышлениях». Прошлое ставит нам условия, не отпускает,
шантажирует нас» (курсив – Т.С.) [15, с. 227]. Но где же выход из этого «шантажа»?
Проблема не нова. Так или иначе, на наш взгляд, решение её связано с созданием
иной культуры, построением иного текста. Или можно сказать и так – речь идёт о
возможности создания современной философией нового текста, что откроет путь и
к иной культуре, преодолевающей негативные последствия, как культуры модерна,
так и культуры постмодерна. В истории философии о такой попытке было заявлено,
причём, речь шлао проекте общеевропейском – создании журнала по «философии
культуры» «Логос». Издание призвано было на базе широкого гуманитарного
сотрудничества преодолеть кризисное состояние культуры, найти новые принципы,
формы развития, как философии, так и сфер собственно культуры, отвечающих
современным «историческим вызовам». Инициаторами идеи в 10-х гг. ХХ в.
выступили российские философы С. Гессен, Н. Лосский, Ф. Степун, С. Франк, Б.
Яковенко и др. Немецкое издание «Логоса» поддержали М. Вебер, В. Виндельбанд,
Э. Гуссерль, Г. Зиммель, Г. Риккерт, Э. Трёльч. Международный журнал
просуществовал недолго (1910-1914 гг.), однако значимость такого предприятия,
исходящего от «русского неокантианства», нельзя недооценивать. Философы,
объединённые «Логосом», были убеждены, что в качестве важнейшей в культурном
отношении в послекантовский период должна утвердиться идея об особом
положении философии в системе культурных ценностей, смысл которой – полная
свобода саморазвития. Только при этом условии философия может выступить
самостоятельным фактором культуры. Как подчёркивалось в программной статье,
231
Суходуб Т.Д.
«Философия прежде всего учит, что синтез должен быть целью, а не исходным
пунктом культурных исканий» [16, с. 5-6].
Выводы. Текст культуры, образно говоря, пишется отдельными людьми и от
них зависит, какие пути культурного созидания будут выбраны. Мы попытались
показать, что каждое из философских течений имеет свои цели, смыслы, способы
мышления и соответственно – создаёт свой текст. Текст – понятие и простое, и
сложное одновременно. «Простота» его связана с глубокой культурной традицией
(от лат. textum – ткань, связь, связь слов), а отсюда – с весьма устоявшимся
содержанием. Как форма мышления текст в соответствии со своими понятийными
признаками выказывает действительно сказанное автором, раскрывает «настоящие»
его слова, оформленные в написанное или напечатанное – высказывание, статью,
стихотворение, монографию, повесть и т.д. Сложность же понятия «текст» связана с
терминологическим его определением в границах философского знания:
традиционного и современного. В обоих случаях наблюдаются проблемные
ситуации. «Классическая» философия, интеллектуальная культура «модерна», не
выходя за границы принятого толкования текста и анализируя «философские
тексты» прежде всего в контексте представленных в школах и направлениях
категориальных систем мышления, оставила за границами своего интереса вопросы
языка философствования, стиля мышления и письма, жанровых особенностей
метафизического творчества и т.д.
Принципиально иное значение приобретает понятие текста в философии ХХ
века. Под влиянием «лингвистического поворота» формируются самые разные
интерпретации данного понятия. Обращённость к действительности и
действительности мысли связывается уже не с Абсолютом (как в философской
«классике»), более не способном поддерживать уверенность мышления в его
законообразности, правильности, опосредованности между единичным и всеобщим,
и на первое место, соединяя теорию и практику, мышление, познание и действие,
выходит знак, знак-след. Отсюда более широкая по логическому объёму
интерпретация текста как «ткани следов» (Ж. Деррида) человеческой
жизнедеятельности.
Мир
воспринимается
как
Текст
в
толковании
метаповествования. История идей сменяется «археологией» (М. Фуко), где
оригинальное произведение перед «банальным» высказыванием не может
претендовать на бόльшую значимость (новое содержание старого понятия «текст»
их уравнивает). Так может быть есть смысл согласиться с Р. Рорти, который
современную культуру называет постфилософской и состоятельной лишь как жанр
литературы.
Означенная ситуация вызывает желание сопротивляться. Она же даёт и
надежду. Если на смену традиционной трактовки текста как закодированного
письменного послания приходит понимание текста как артефактов культуры, всех
(а не только вербальных) продуктов жизнедеятельности человека, то культура сама
становится текстом, способным формировать определённое духовно-социальное
пространство человеческого бытия. Культура,таким образом, перестаёт быть
просвещенческой «энциклопедией», она представляет собой «овладение
собственной личностью», как замечательно высказывался А. Грамши.
232
Культура как текст
Список литературы
1. Межуев В.М. Идея культуры. Очерки по философии культуры / В.М. Межуев. – М.: ПрогрессТрадиция, 2006. – 408 с.
2. Фейблман Дж. Типы культуры / Дж. Фейблман // Антология исследований культуры.
Интерпретации культуры. – 2-е изд./ Дж. Фейблман. – СПб.: Издательство СанктПетербургского университета, 2006. – 720 с. (Серия «Культурология.ХХвек»). – С. 203-224.
FeiblemanJ. TheTheoryofHumanCulture.– N.Y. – 1968. – P. 125-150.
3. Бердяев Н.А. Смысл истории / Николай Бердяев. – Москва: «Мысль», 1990. – 175 с.
4. Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. / О. Шпенглер // Самосознание европейской культуры ХХ
века: Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе / О. Шпенглер.
– М.: Политиздат, 1991. – 366 с. – С. 23-69.
Spengler O. Der Untergang des Abendlandes. Umrisse einer Morphologie der Weltgeschichte. Bd. 2.
WelthistorischePerspektiven. – München: Beck, 1922.
5. ХоркхаймерМ., АдорноТ.В. ДиалектикаПросвещения. Философскиефрагменты / Пер. снем. М.
Кузнецова / М. Хоркхаймер, Т.В. Адорно. – М.–СПб.: «Медиум», «Ювента», 1997. – 310 с.
HorkheimerMax, Adorno Theodor. Dialektik der Aufklaerung. Philosophische Fragmente. – Frankfurt
am Main: S. Fischer Verlag GmbH, 1969. –275 S.
6. Бодрийяр, Жан. Симулякры и симуляция [Текст] / – Перевод с франц. и вступ. статья О.А.
Печенкиной. – Тула: ООО «Тульский полиграфист», 2013. – 204 с.
Baudrillard, Jean. Simulacres et simulation. – Galilée, 1981. – 235 p.
7. РемаркЭ.М. НаЗападномфронтебезперемен // РемаркЭ.М. НаЗападномфронтебезперемен.
Тритоварища. Триумфальнаяарка: роман: [пер. с нем.] / Эрих Мария Ремарк. – М.: АСТ: АСТ
МОСКВА, 2007. – 923, [5] с. – С. 5-166.
RemarqueErich Maria. Im Westen nichts Neues.Roman. – Berlin: Propyläen, 1929. – 287 S.
8. АдорноТ.В. Негативнаядиалектика / ТеодорВ. Адорно. – М.: Научныймир, 2003. – 374 с.
Adorno Theodor W. Negative Dialektik. – FrankfurtamMain: SuhrkampVerlag, 1966. – 240 S.
9. Лотман Ю.М. К проблеме типологии культуры / Ю.М. Лотман // Учёные записки Тартуского
государственного университета. Труды по знаковым системам III. Вып. 198. – Тарту, 1967. –
418 с. – С. 30-38.
10. Розин В. Как можно помыслить современную культуру? На материале малых сообществ / В.
Розин// Пути России. Будущее как культура: Прогнозы, репрезентации, сценарии. Том XVII /
Под общ.ред. М.Г. Пугачёвой и В.С. Вахштайна / Вадим Розин. – М.: Фонд «Либеральная
миссия»; Новое литературное обозрение, 2011. – 672 с. – С. 286-306.
11. Подорога В.А. Апология политического [текст] / В.А. Подорога. – Гос. университет – Высшая
школа экономики, 2010. – 288 с.
12. Бердяев Н. Трагедия и обыденность (Л. Шестов.«Достоевский и Ницше» и «Апофеоз
беспочвенности») / Николай Бердяев // Вопросы жизни. – 1905, № 3, март. – 477 с. – С. 255-288.
13. Сартр Ж.-П. Экзистенциализм – это гуманизм / Ж.-П. Сартр // Сумерки богов / Сост. и
общ.ред. А.А. Яковлева: Перевод. – М.: Политиздат, 1990. – 398 с. – С.319-344.
SartreJean-Paul. L’existentialisme est humanisme. – Paris: Les Editions Nagel, 1946. – 141 p.
14. Неретина Светлана, ОгурцовАлександр. Время культуры / С. Неретина, А. Огурцов. – СПб.:
Изд-во РХГИ, 2000. – 344 с.
15. ЭкоУ. Из заметок к роману «Имя розы» / У. Эко // Называть вещи своими именами:
Программные выступления мастеров запад.-европ. лит. ХХ в. Сост., предисл., общ.ред. Л.Г.
Андреева / Умберто Эко. – М.: Прогресс, 1986. – 640 с. – С. 224-229.
Eco Umberto.Postille a «Il Nome della rosa». – Bompiani, 1984. – 45 p.
16. От редакции // Логос. Международный ежегодник по философии культуры. Русское издание.
Книга первая /под общ.ред. С.И. Гессена (Петербург), Э.К. Метнера и Ф.А. Степуна (Москва). –
М.: Книгоиздательство «МУСАГЕТЪ», 1910. – 286 с. – С. 1-16.
233
Суходуб Т.Д.
Суходуб Т.Д. Культура як текст // Вчені записки Таврійського національного університету ім. В.
І. Вернадського. Серія: Філософія. Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – №
1-2. – С. 224–234.
Дослідження культури, у тому числі і філософської – пріоритетне спрямування вітчизняної та
західноєвропейської філософії ХIХ-ХХ ст. Постструктуралізм актуалізував в сучасній філософії
поняття тексту. На зміну традиційної його трактовки як закодованого письмового послання
приходить розуміння тексту як артефактів культури. Але й сама культура становиться текстом, що
формує певний духовно-соціальний простір людського буття. Виходячи з традиційної та сучасної
інтерпретацій поняття тексту, аналізуються категоріальний устрій, специфіка філософії, культури
сучасної та Срібного віку.
Ключові слова: текст, культура як текст, філософська культура, філософські жанри, Срібний вік.
Sukhodub T.D. Culture as a text // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University.
Series: Philosophy. Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 224–
234.
It is revealed in the article the valuative content of the “hero” concept.
Studying culture, including philosophy, is a foreground trend in Ukrainian, Russian, and Western
European philosophy in ХIХ-ХХ c. Post-structuralism actualized notion of text in modern philosophy.
Understanding of the text as artifacts of culture and all (not just verbal) waste products replaces traditional
interpretation of the text as coded written messages. Culture is the text that forms a certain spiritual and
social space of the human being. In the history of the 20th century culture is very easy to become an
ideology easily. Can culture be a «philosophy of resistance», which counteracts all that departs from the
principle of humanity and moral-value dimension of existence? Therefore in the ability to create modern
philosophical culture of new text which postmodern. The article seeks to analyze categorical language
system, style of thinking, letters and lives, specificity of philosophical culture, and genre peculiarities of
philosophers of «Silver age». The analysis is based on traditional and contemporary interpretations of the
concept «text».
Key words: text, culture as a text, philosophical culture, philosophical genre, «Silver age».
234
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 235–245.
УДК 111.125:159.923.2
ДРУГОЙ В ОБЛАЧНОЙ РЕАЛЬНОСТИ:
СЕМАНТИЧЕСКАЯ РЕТРОСПЕКТИВА
«НАД ПРОПАСТЬЮ ВО РЖИ» ДЖ. СЭЛИНДЖЕРА
Уханов Е.В.
В статье акцентировано внимание на трансформирующемся семантическом
представлении Другого сквозь призму виртуализации социальной реальности и
преобладающей тенденции облачных трансформаций сетевых коммуникаций.
Проводятся параллели между произведением Дж. Сэлинджера «Над пропастью
во ржи» и тематизацией взаимоотношений Я-Другой в виртуальной
реальности.
Ключевые слова: облако, идентичность, виртуальная реальность, сетевые
коммуникации
Экспансия технологичности, прозорливо предчувствуeмая М. Хайдеггером в
образе по-става, в «текучей современности», каковой ее охарактеризовал З. Бауман,
заявляет о себе смело, если не сказать «кричаще». Доступность технических средств
предлагает себя с настойчивостью в разных точках пространства и времени,
закрепляя свой результат постоянным технологическим совершенствованием.
Тенденция к мобильности устройств (телефоны, смартфоны, планшеты (Table PC),
нетбуки, ноутбуки, GPS-устройства и пр.) с тенденцией к удешевлению (а значит
доступности), уменьшению габарита и веса («всегда с тобой в дороге»), в немалой
степени взаимно провоцируема развитием коммуникативных технологий (3G, 4G,
Wi-Fi, WiMax, услуги спутников связи). Что не в малой степени активизировало
потребительские нотки субъективного проявления индивида на фоне вытеснения
бес-СМЫСЛЕННОСТИ жизни [12]. Интеграция во времени и пространстве. Быть в
«состоянии on-line», вне зависимости от местоположения – тенденция которая
смело проступает сквозь общий технологический прогресс, порой в прямом смысле
погружая в ситуацию «Internet» – межсетевом пространстве, где уже стирается
грань не только между реальной и виртуальной субъективностью (субъектом), но и
виртуальными и реальными объектами. Собирательным концептом в такой
ситуации для нас выступает «облачная реальность» [8].
Целью и задачей исследования является акцентирование внимания на
трансформации индивида в коммуникативных практиках Другого в облачной
реальности. Актуальность темы обусловлена процессами интенсивного становления
и развития облачных технологий, стремительным внедрением их не только в
сетевых коммуникациях, но и в обыденной реальности, что позволяет нам
235
Уханов Е.В.
выдвинуть гипотезу того, что становление «облачной реальности» в полной мере
соответствует своему семантическому наполнению – интеграции сетевых
коммуникаций и объективно данного, наличного мира; виртуальной реальности и
обыденной реальности (то, что принято называть повседневностью, голойжизнью [1], вот-бытием [11]).
В завихрениях, образующихся по-ставом, пристальное внимание к себе
привлекает субъект действия. Каким способом в ситуации «вненаходимости»
проявляет событие «просвета бытие» в «протяжение пространства-времени»: «Во
вместительной уместности бытия, в протяжении времени являет себя вверение,
вручение, а именно бытия как присутствия и времени как области открытого
простора – их собственному существу, в котором они сбываются. То, чем
определяются оба, время и бытие, в их собственное существо, т. е. в их
взаимопринадлежности, мы называем: событие» [11, c. 402]?
Видим продуктивным в данном случае сместить акцент с субъекта на индивида,
как более удачную «концептуальную модель». Наше внимание привлекло
произведение Дж. Сэлинджера «Над пропастью во ржи», столь далекое от «текучей
современности» и, тем не менее, столь близкое к «облачной реальности». Позволим
себе детальнее обратиться к семантическим параллелям.
Первое, на что хотелось бы обратить внимание, – это социальная значимость
произведения. Поспешное определение «подростковый бунт», утаивает множество
иных не менее актуальных смыслов. Именно на этом первоначально акцентируется
наше внимание. Специально отметим, что речь не идет о «бунтующем человеке» с
экзистенциальными просветами в этом понимании. Но (в контексте заявленной
темы) – о редуцировании бунта в бессознательно множащуюся идентичность в
сетевых коммуникациях, своевольно позиционирующую себя. Акцентированное
внимание в данном случае – аллюзия на транспозицию индивидуальности в
контексте облачной реальности.
Произведение Дж. Сэлинджера стилизовано под повествование от первого лица
юноши шестнадцати лет. С соответствующим лексиконом, фразеологизмами, и что
самое интересное – мировоззрением, этическими ценностями. Можно сказать, что
это обобщенный персонаж «многих среди многих». Выжимка, квинтэссенция.
Почему? Да хотя бы потому, что «не многие», каким бы характером они не
обладали, пожалуй, не подпадают под стереотипизацию, под символ определённого
времени (эпохи в микромасштабах). Как в этом контексте не вспомнить Хосе Ортеги-Гассета: «Масса давит все непохожее, особое, личностное, избранное. Кто
выглядит не так, "как все", кто думает не так, "как все", тот подвергается риску
стать изгоем» [5].
Рассуждения главного героя достаточно банальные, временами примитивные
(вне всякого сомнения, этим приемом автор буквально мастерски передает дух
персонажа, в полной мере давая осознать за простоватостью героя – вдумчивого, но
не определившегося в жизни человека), и в немалой степени этически незрелые. В
аспекте облачной современности, персонаж Колфилда проступает как рупор сетевой
флуктуирующей идентичности, которая в полный голос отвечает вызову бессмысленного времени [12]. В этом контексте наше внимание привлекает
Ф.М. Достоевский с «Преступлением и наказанием» как контрапункт – да, это не
Раскольников. Раскольников – «единичный среди большинства», его путь – восстать
236
Другой в облачной реальности:
семантическая ретроспектива «Над пропастью во ржи» Дж. Сэлинджера
над собой через путь самоистязаний. Этика как поступок, которая прослеживается в
суждениях Раскольникова, как путеводная нить от преступления к покаянию (а
полное покаяние – понести все бремя наказания) – это достаточно непростой и,
самое печальное, не гарантированный путь, которым пошел Раскольников. Вместе с
тем такого рода этического пути в главном герое «Над пропастью во ржи» мы не
найдем. Под микроскопом субъективно можно заметить, что экзистенциального
бунта в главном герое нет (о чем заранее было объявлено выше). Существование,
взывающее к конечности своего бытия, – подобные суждения для «героя нашего
времени» не актуальны, но куда симпатичнее – «ломака» [6], и «позерничество»,
«неискренность» и пр. Сопоставление столь разных по своей сущности персонажей
– Колфилда и Раскольникова – выбрано не случайно. Для нас это отражение
нескольких, порой кричащих, путей коммуникации Я и Другой в контексте
облачных технологий, где на месте Другого часто восседает «Нарцисс как Другой»
(То-же-Самое) [7]. В этом смысле Раскольников является путником по дороге «к
Другому». В контексте облачной реальности Раскольников выступает в образе
индивида, отказавшегося от бесконечно множащегося мозаичного Я в сетевых
коммуникациях, в пользу удостоверенного Я здесь-и-сейчас голой жизни. Стоит в
этом смысле отметить анализ Дж. Агамбена касательно современности как
перманентного пребывания в чрезвычайном положении, когда голая жизнь
снимается в нескончающейся чрезвычайной ситуации – реальности чрезвычайно
исключающей себя из голой жизни в виртуальность, вместе с тем концентрируя
весь свой потенциал присутствия (Dasein Хайдеггера) в облачной реальности.
Однако с Колфилдом не все так очевидно, как может показаться на первый
взгляд. За «своим в доску пацаном» скрывается человек, который, как «ёжик в
тумане», стоит на распутье и не знает куда идти – перед лицом социальной
обезличенности индивида в целом, которое он хирургически точно считывает в том,
насколько люди не естественны в социальных связях и коммуникативных актах.
Насколько глубока пропасть неискренности между тем, кем они есть и кем
«показывают» себя! Чем не образ индивида в современных сетевых коммуникациях,
индетерменированный в социальных сетях Facobook, Vkontakte и т.п., где грань
между репрезентацией и актуализацией индивида размывается в «облачную»
идентичность, текучую в своих «формах», флуктуирующую, мозаичную, но
интегрируемую в облачной реальности. Однако у Сэлинджера находятся яркие
персонажи проявления вышеописанного: актер-профессионал (в книге это Ланты)
«плох» потому, что он понимает, что хорошо играет. И видно, что он хороший
актер, и видно, что он это понимает, и из этого выходит взаимный конфликт –
нивелируется вся ценность личности. Музыкант (Эрни) «плох» потому, что он
настолько хорошо играет, что играет уже не для того, чтобы играть хорошо, а чтобы
понравиться публике. И бездумная, а чаще всего вульгарная, публика превращает
его из талантливого музыканта в циркача, который все сделает в угоду молчаливой,
обезличенной толпы. У Хосе Ортеги-и-Гассета это звучит так: «Но для нынешних
дней характерно, что вульгарные, мещанские души, сознающие свою
посредственность, смело заявляют свое право на вульгарность, и причем
повсюду» [5]. Конечно, в этом контексте хорошо прослеживаются мощные ростки
«Смерти искусства», которые прорастут с постмодерным «недержанием» –
237
Уханов Е.В.
буквально через двадцать лет. Но в благодатной почве души главного героя эти
ростки уже пустили свои ядовитые корни, чтобы через тридцать лет Дж. Фаулз
написал: «Ныне стало важнее форма, но не содержание – как наиболее шокирующе
преподнести в угоду зрителю <читай толпе>, и в ущерб смыслу» [10]. Однако это
реминисценция, обусловленная разнообразным однообразием персонажей. Особо
подчеркнем – в облачной реальности таким индивидуальным проявлениям «тени
молчаливого большинства» отвечает транспозиция индивида в социальных сетях,
форумах, блогах и пр. – множественная идентичность, которая, в конечном счете,
часто сводится к симуляции индивидуальности – симулякру Я в пространстве
гиперреального. «Симуляция – это уже не симуляция территории, референтного
сущего, субстанции. Она – порождение моделей, реального без первопричины и без
реальности: гиперреального» [2].
Возвращаясь к анализу интенций Колфилда, отметим – проблема не в
смыслоориентирующих факторах, но в непринятии «фальшивой» социальности.
Реальности, в которой пускает свои первые ростки симуляция социального. Всего
не искреннего, фальшивого, не естественного – по сути своей «симулякров».
Социальная детерминированность крайне тяготит главного героя. Он стоит на пути
социализации – принятия правил той социальной среды, культурно-политических
фактов, в которых он оказался волей стечения обстоятельств.
Остановим здесь особое внимание на концептах «обстоятельства» и «принятие
правил». Принятие правил, в контексте общего вопроса нашего рассмотрения – это
интенция «виртуальной социализации». Непринятие жестких условий социальной
детерминации обыденной жизни находит свое воплощение в виртуальной
социализации
в
социальных
сетях
(репрезентация,
представление,
конструирование). Виртуальная реальность в своей многоликости предоставляет
индивиду выбор (а точнее было бы сказать способ «потребления реальности» в
наиболее комфортном проявлении) формы социализации, идентификации индивида.
Что не в малой степени позволяет в игровой форме трансформировать идентичность
под потребности социального, взаимно детерминируя этот процесс с социальными
тенденциями в сетевых коммуникациях. В таком ракурсе мозаичное Я
детерминирует, маркирует себя путем выбора себя как товара в супермаркете.
Практики себя в современности (йога, танцы и пр.) трансформируются в выбор
своей идентичности как товара, исходя из нужды текущего момента.
Флуктуирующая идентичность Б. Хюбнера в ситуации бес-смысленности
существования Я за пределами смысла и целей, но в фокусе потребления пустоты Я.
Переживание жизни как потребления товара, когда объектом потребления в вихре
потока потребительского сумасшествия оказывается Я-индивида, либо же
трансцендентные ценности. На этот аспект обращает внимание Мишель Уэльбек в
«Жизнь как супермаркет». Не устроила одна жена – как товар в супермаркете,
выбирается другая. Не подходит или фрустрирует «смысл жизни», из этой логики
так же смысл выбирается/потребляется, как товар в супермаркете, – в блестящей,
яркой упаковке, удобный для потребления, безопасный для жизни и здоровья, но
пустой, гипер-симулированный, сводящий жизнь к ничтожению, а реальность
(голую жизнь, вот-бытие) к виртуальности, как месту бегства и замещения иного
локуса, маркированного тяготами жизни и всякого рода негативностями. Переход от
этики к эстетике – переход от Другого к самотождественности.
238
Другой в облачной реальности:
семантическая ретроспектива «Над пропастью во ржи» Дж. Сэлинджера
С иных позиций ситуацию Колфилда в контексте текучей современности можно
представить в виде бес-смыссленой ситуации времени, которую обозначает Бенно
Хюбнер. Так, процесс социализации, идентификацию можно рассмотреть как путь
становления сопричастности некоему большому СМЫСЛУ, большему чем «Я»,
делегирования части своей индивидуальной автономии ГЕТЕРОНОМНОМУ
(Обществу, Социуму, Государству, Семье). Побуждающим мотивом выступает тут,
согласно Хюбнеру, метафизическая нуждаемость человека, где собственные
потребности и решения негативностей проецируются вовне и вытесняются, образуя
тем самым внешний, обязывающий гетерономный смысл. В ситуации же
современности – снятии гетерономности в автономности – индивид, в процессе
идентификации, приходит к тому, что ожидания уже не оправдываются, ибо
низвергнутая гетерономность не способна компенсировать превратности бытияздесь-и-сейчас, и не осуществляет функции экзистенциальной разгрузки. Именно в
эту ситуацию попадает Колфилд. Однако в облачной реальности процесс разгрузки
от негативностей жизни нашел свою компенсаторную функцию в процессе
потребления (консюмеризм информации, товаров, эмоций, событий), бегства из
ситуации вот-бытия, присутствия, голой жизнью.
Обозначенный выше анализ ситуации, в которой находится Колфилд, позволяет
нам утверждать, что главный герой выступает неким прообразом процессов
социальной виртуализации. Общая ситуация времени, в которую погружен
персонаж, латентно подготавливает почву для становления виртуальной реальности,
взаимообусловливая социальные факторы, которые из единичности личной травмы
преобразуются в подготовку социальной почвы для «общества виртуализации», где
тенденция перерастает в процесс, реальное интегрируется с виртуальным, образуя
облачную реальность, а социальность – в облачный социум.
Предчувствуя эту ситуацию, Х. Ортега-и-Гассет говорит о возможной,
потенциальной жизни, жизнь как то, чем мы можем или могли бы стать. В
современности воплощением такой жизни стала виртуальная реальность. И особо
стоит подчеркнуть – это процесс виртуализации, который находится в стадии
становления. Однако Ортега-и-Гассет подчеркивает хотя и очевидный, но от этого
не менее важный факт, что наша жизнь – это выбор, решение между возможностями
в пользу того, что мы выбираем и осуществляем на деле. Ярко, репрезентабельно
процесс «решения» маркирован у Ж. Делеза. В его терминологии этот процесс
можно назвать «актуализацией», а разветвляющиеся возможности (виртуализацию)
– «дифференциацией» [3]. У Ортеги-и-Гассета это проявляется в более четкой
позиции двух элементов, из которых слагается жизнь – обстоятельства и решения.
«Обстоятельства, иначе говоря, возможности – это данная нам часть нашей жизни,
независимая от нас; это то, что мы называем нашим миром. Жизнь не выбирает себе
мира; она протекает в мире уже установленном, неизменяемом. Наш мир – это
элемент фатальной необходимости в нашей жизни. Но эта фатальность не
механична, не абсолютна» [5]. Таким образом, фатальность обстоятельств
обусловливает неизбежность принимаемых решений. В такой капкан попадает
Колфилд. И можно сказать, что это является одной из составляющих
фрустрирующей реальности – снятие и вытеснение находит свое воплощение в
виртуальной реальности. Однако сам Ортега-и-Гассет принимает более сильную
239
Уханов Е.В.
жизненную позицию, утверждая: «Итак, неверно, будто в жизни "все решают
обстоятельства". Наоборот, обстоятельства – это дилемма, каждый раз новая,
которую мы должны решать. И решает ее наш характер» [5]. Личный выбор,
обусловленный идентичностью индивида, – вот конституирующая составляющая
бытия-в-мире для Я. Тем самым философ делает ударение скорее в пользу
этического выбора и ответственного решения, нежели бегства под давлением
обстоятельств. В этом смысле виртуальное пространство выступает благодатной
почвой для вытесняемых бессознательных процессов.
Какое
семантическое наполнение можно отследить в произведении
Сэлинджера, проводя параллели, расшифровывая аллегории и сопоставляя с
облачной реальностью? «Рожь» мы готовы рассматривать как некую зону
комфортного, знакомого, некое социальное устройство, в котором находится
индивид, где все более-менее понятно. Ростки этих посевов взросли из детства и
уже дали свои плоды. Это поле известного, данного, комфортного, поле соглашений
и компромиссов. Пространство социализации, общности. Или, в духе Бенно
Хюбнера, – локус Смысла. По своей сути это пространство дает простор каждому и
никому – обезличивая, сводя к «многим среди многих» – полю. Отсюда основную
манеру поведения Колфилда, можно, пожалуй, оценить не как бунт, но как
социальную девиацию. Причем в своей достаточно естественной форме. Обобщая,
можно сказать, что всякий подросток стоит в некоторый момент своей жизни «над
пропастью во ржи» – на пути от социальной индетерминации к очерчиванию своих
социальных пределов. Своего рода это первый зов «метафизической нуждаемости»
индивида. Это напрямую связано с процессом индивидуализации –
персонификацией (как процессом социальной индивидуализации). Выражаясь более
грубо – это социальная дефлорация индивида – становление персоны. Этот процесс
проходит по-разному: у кого-то без крови, кто-то вообще не переживает его как
значимый. Его не переживают только «ауты» – это просто обусловлено их психикой
(яркий трагический пример имел место в декабре 2012 года в США, штат
Коннектикут, где были расстреляны в начальной школе дети). Всякий другой – в
той или иной мере – вынужден это пройти, пережить. Индивидуальность
накладывает на сам процесс социализации свой отпечаток, в зависимости от
особенностей Я-индивида. Тем не менее, обращает на себя внимание тенденция
связанная с тем, что виртуальная реальность способствует в значительной мере
«компенсированию» негативности переживаний, как пространство аккумуляции
фрустраций и реинкарнации бессознательных фантазий. В этом контексте облачная
реальность обладает тенденцией интегрирования процесса идентификации
обыденной жизни и виртуальной.
Стоит все же отметить тонкий момент: процесс социализации – это процесс,
котрый можно моделировать на разных его участках, в том числе – «до результата».
Дж. Сэлинджер как раз и представляет жизнь Колфилдa как процесс без результата.
Ничего не сказано в названии ни о том, что было «до» или «после», но зато сказано
только о том, что «сейчас».
Взывает к вниманию слово «пропасть». В оригинальном названии,
переводящемся дословно как «Ловец во ржи», его нет; в тексте же оно появляется,
когда герой рассказывает о своей мечте стать тем, кто ловит маленьких детей,
бегающих у самой пропасти во ржи. Как мы отметили выше, наш герой – не
240
Другой в облачной реальности:
семантическая ретроспектива «Над пропастью во ржи» Дж. Сэлинджера
Раскольников и посему взывать к Сартру и Камю, Ясперсу или Кьеркегору тут не
стоит. Главный герой не взывает к ничто, стоя перед пропастью своего
существования, нет. Его «пропасть» - пропасть неизведанного, неизвестного,
непредзаданного социально-индивидуального. Пребывая в процессе от
индетерминации к социальной персонификации. Процесс, во всей широте и
неопределенности Я, – «поля ржи», полного возможностей и мечтаний, как и
юность в самом лучшем своем представлении – перед определенностью,
ригидностью, «определиванием» себя, индивидуального Я. Да, в чем-то происходит
измена себе, ибо выстраивание границ и принятие неких правил накладывает
отпечаток на необузданность варварства. На этот аспект указывает и Б. Хюбнер,
настаивая на том, что флуктуирующая идентичность обречена в условиях текучей
современности постоянно изменять себе [12]. Ловец своего Я, индивидуальности, к
чему фактически косвенно взывает, на наш взгляд, название в английском
оригинале («The Catcher in the Rye»). Развивая позицию Б. Хюбнера, можно сказать,
что современная флуктуирующая идентичность конституируема изменой себе,
перманентной и в этом смысле устойчивой. Идентичность, которая собирается из
множества раздробленных мозаичных фрагментов, «флуктуирующая», «текущая
темпорально» и интегрируемая в своей целокупной истории жизни, сводя процесс
идентификации по факту к метанаррации Я. История, повествуемая жизнью, в
которой Я уже пребывает в ситуации между, всякий раз Я-иное по отношению к Япрежнему, отвечающему вызовам времени и утратившеему иллюзии стабильности
Я. Идентичность как процесс, за гранью которого подлинное Я утеряно и зияет
пустота Ничто. Неопределимая, неартикулируемая вне категорий «что» бытия, но
предельно остро чувствуемая в пограничных ситуации жизни, когда вот-бытие в
своём присутствии заявляет о себе в полный голос, если не сказать, что кричит.
Во избежание драматизации ситуации акцентируем внимание, что у Колфилда
не все так плохо, и процесс его далеко не «клинический». Почему? Как отмечалось
ранее, процесс социализации проходит всю жизнь, и индивид социально и
культурно в значительной мере детерминирован. Однако неприятие других, протест
против другой индивидуальности (насколько бы неиндивидуальна она не была)
приводит Колфилда к оценочным суждениям, фундирование реальности ярлыками
«ломака», «пошлятина», «подонок» и др. Чем не отказ от Я и вытеснения его через
проецирование? Процесс развенчания идеального Я, идеального мира и
представлений, гиперболизируемых в юности, – болезненный, что ярко показано в
метаниях главного героя, в стремлении убежать из насиженного места (прежнего Я,
которое все тяжелее вынести, в каком бы месте ты не был). Разгрузка происходит в
таком случае в состоянии постоянного пути, Я-индивида в процессе, Я в пути, Я
изменчивом. Иначе, если это не находит выхода в «процессе текучести Я», в своей
неосознанности этот процесс находит выражение в агрессии, распутстве (в
произведении это Стрэдлейтер), жизни напоказ (сценки из Бродвея). Каков же
этический заряд блужданий Колфилда? Блуждание по бесконечному полю «того же
самого», нависая «над пропастью во ржи» – в какой-то момент индивид вынужден
будет пройти этот путь. И важно не то, каков будет результат (он с некоторой долей
достоверности известен), важен процесс. Процесс, в котором из персоны может
родиться Личность. В немалой мере это актуально и в облачной реальности, где с
241
Уханов Е.В.
позиций текучей современности, сам процесс становления текучей идентичности
фактически неуловим, а Я-индивида из подлинности бытия все чаще
обнаруживается «во ржи» симуляции.
В процессе разворачивания истории «Над пропастью во ржи» кажется, что
главный герой настолько погряз в непроходимом омуте безличия и однообразия «во
ржи», что уж более никогда не стать ему личностью (или хотя бы иметь таковой
шанс). Но Сэлинджер милосердно дает читателю ту самую хайдеггеровскую
путеводную нить, посредством которой через существование проступает бытие:
перчатка со стихами и трогательное воспоминание об истории её возникновения.
Игра в шашки с Джейн на веранде под дождем. Беседа в умывалке и восторженные
воспоминания о том, что «она не переворачивала дамки»... или позже «ведь самое
главное – что она не переворачивала дамки». Эпизоды с сестрой... Бездушная
жестянка достаточно ранима. И хотя Колфилд всячески хочет быть уже взрослым,
трогательная наивность ещё не сделала из него слепок, социальную маску. Не
уничтожила в нем ту уникальность, которую персонифакация способна
нивелировать, свести к ничто, образуя статую бездушного индивида – социально
адаптированного «многого среди многих». Проводя параллели с виртуальной
реальностью стоит отметить, что в данном контексте процесс социальной адаптации
сводится к множественности стратегий в безграничном пространстве сетевых
коммуникаций. Где маска-Я, за которой проступает Я-индивида, порой сводится к
фарсу, Я-играющему, где игра становится жизнью, а в качестве голой жизни
выступает облачная реальность.
В какой момент к человеку приходит социальная маска? В какой момент
жонглирование масками хоронит индивида за Персонажами? Когда окостеневает,
цементируется персона, загоняя на задворки «пропасти во ржи» детскую
непосредственность, юношескую непокорность? Когда за этой маской уже не
проступает Я, но проступает персона – «Вот такой вот Я». Манеры, жесты, голос,
жизненные истории, события. Социальные правила приняты. И чем больше они
подчинены бюрократически-властным отношениям, тем неизбежнее наступление
финала, и скоропостижное вылепливание атрофированной Персоны.
В сетевых коммуникация маска виртуального Я стала слепком вытесняемого
социального Я-индивида в реальной жизни. Под множеством масок текучей
мозаичной идентичности более не проступает лик Я, но зияет пустота. Это одна из
столь привлекательных граней виртуальной реальности – Я-становящееся, иное в
каждый момент времени. Где многообразие Я способно интегрироваться в облачной
структуре реальности в единый образ Я, который становится слепком индивида –
его персонификацией в сети. «Зоопарком дома ужасов» выступают социальные
сети, интегрируя сетевое Я и идентифицируя его с вполне реальным Я,
пребывающем по ту сторону монитора, в реальной жизни.
Маска-Я, маска-Оно, за которыми уже не прочесть лик Иного, взывающего к
бесконечному Другому. Вот в этом ракурсе и оказывается, что Другой выступает в
своем Лике за границу существования человека в целом, на что обращал внимание
Э. Левинас [4]. Именно поэтому М. Бубер сопоставлял Оно с Богом (Другого – с
вечным, бесконечным, непостижимым, столь привлекательным, но отчаянно
трансцендентным). Тогда как Б. Хюбнер через полвека уже настаивает на бессмысленности существования, связывая его с утратой больших смыслов,
242
Другой в облачной реальности:
семантическая ретроспектива «Над пропастью во ржи» Дж. Сэлинджера
проецируемых в трансценденции, Другом. Вот почему в этическом пути
Раскольникова проступает лик «Другого» – того, кто через обновление своего Я
готов открыть свой лик, пред лицом всей пропасти своего существования,
оказываясь в пограничной ситуации существования вообще. И наказание, как одна
из форм покаяния в христианстве – это, в конечном счете, слияние в бесконечности
с Другим (с Богом), на чем перманентно акцентирует внимание Ф.М. Достоевский.
Покаяние – взывание к Иному. Искупление – слияние с Другим, познание Лика
Другого. Вне всякого сомнения, этот процесс завершается только одним –
окончанием существования (как конечной точкой слияния с Другим, растворения
своего Я-в-мирe). Отсюда и тема любви и смерти. Вот, пожалуй, почему Другой
глубоко экзистенциален. Так, взывая к Иному, мы вопрошаем со всей своей
безысходностью об экзистенции своего Я. Путеводной же нитью является –
поступок (или, в терминологии Ортеги-и-Гассета, решение, Делеза – актуализация).
Итак, через поступок (акт, действие, решение, актуализацию линии
дифференциации) проступает существование, которое и определяет бытие как
таковое. И этический поступок, рождающий человека (реанимирующий субъекта),
который поднимается над самим собой, погибая в Другом и возрождаясь в Сверх-Я
(сверхчеловеке Ф. Ницше), в том самом Аристосе – человеке, который поднялся над
собой и другими в благородстве развития своей души [9]. В этом процессе
длительность, олицетворенная в темпоральности, сводится к бесконечному
становлению и, в своей бесконечности, к слиянию с Другим – через которого и
проступает Лик подлинности, истинности Бытия и существования в целом. Да,
Хайдеггер об этом не говорит, но настойчиво взывает в своем молчаливом вопросе,
который проступает весьма недвусмысленно сквозь Dasein, присутствие, давая
голос бытию, сквозь которое немой укоризной проступает Ничто, вне всякой
«чтойности», но во всей полноте Присутствия. У А. Камю – бунт индивида взывает
к безразличной трансценденции, к вечно глухому Ничто, сквозь пелену
непостижимости лик Того самого ни в коей мере не хочет проявлять себя. И именно
через поступок этическая диспозиция «хорошо»-«плохо» сводится к «есть»,
бесконечному проступанию: «истинного», «подлинного», «явственного»,
«трансцендентного», «почившего в бесконечности длительности», «эйдоса» –
Другого. В нем все зарождается, в нем же и находит завершение. Вот та самая
необозримая пропасть индивидуального, преступить за границы которой индивиду
из «поля ржи» – непосильная задача. И только взывая, вопрошая, настойчиво и
твердо, ответственно и стойко, терпеливо и нежно – именно тогда проступает Лик
истины «существования», и именно тогда отступит от нас на полшага «Град
обреченный» Стругацких.
Тот самый «град обреченный», который в современности нашел свое
воплощение в облачных технологиях виртуальной реальности, все настойчивее
опрокидывающейся в «облачную реальность».
«Над пропастью во ржи» взывает к Ничто, вопрошая о Существовании. И вывод
который мы делаем – из этого «Ничто» ответить нам может только Другой,
проступающий по ту сторону Ничто, невозможного, не существующего, не
предзаданного, из бытия Другого – Ничто, Смерти, которая в своей бесконечной
конечности – Любовь Другого.
243
Уханов Е.В.
Список литературы
1. Агамбен Д. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь / Д. Агамбен. М. : Европа, 2011. –
256 с.
2. Бодріяр Ж. Симулякри і симуляція / Ж. Бодріяр ; [пер. з фр. В. Ховкун]. – К. : Вид-во Соломії
Павличко «Основи», 2004. – 230 с.
3. Делез Ж. Бергсонизм / Ж. Делез // Делез Ж. Эмпиризм и субъективность: опыт о человеческой
природе по Юму. Критическая философия Канта: учение о способностях. Бергсонизм. Спиноза
: [пер. с фр.] / Ж. Делез. – М., 2001. – С. 229–324.
4. Левинас Э. Избранное: Тотальность и бесконечное / Э. Левинас ; [пер. с фр. И. Вдовина,
Б. Дубин, Н. Маньковская]. – СПб. : Университетская книга ; М. : Культурная инициатива,
2000. – 415 с.
5. Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс / Х. Ортега-и-Гассет. – М. : АСТ, 2008. – 352 с.
6. Salinger J. The Catcher in the Rye / J. Salnger. – Little, Brown and Company, 1991.– 224 p.
Сэлинджер Д. Над пропастью во ржи / Д. Сэлинджер ; [пер. с англ. Р. Райт-Ковалева].
М. : Эксмо, 2008. – 336 с.
7. Уханов Е .В. Нарцисс как Другой (последний герой виртуальной реальности) / Е. В. Уханов //
Вісн. Харк. нац. ун-ту імені В. Н. Каразіна. – 2008. – № 854. : Сер. : Філософія. Філософські
перипетії – С. 62–72.
8. Уханов Е .В. Облачная идентификация в сетевых коммуникациях / Е. В. Уханов // Вісн. Харк.
нац. ун-ту імені В. Н. Каразіна. – 2012. – № 854. : Сер. : Філософія. Філософські перипетії –
С. 62–72.
9. Fowles J. The Aristos / J. Fowles. – Picador, 1993. – 224 p. Фаулз Дж. Аристос / Лж. Фаулз ; [пер. с
англ. И. Бессмертная]. – М. : АСТ, 2008. – 352 с.
10. Fowles J. The Ebony Tower / J. Fawles. – Vintage, 2006. – 304 p. Фаулз Дж. Башня из черного
дерева / Лж. Фаулз ; [пер. с англ. И. Бессмертная]. – М. : АСТ, 2008. – 448 с.
11. Хайдеггер М. Время и бытие / М. Хайдеггер ; [пер. В. Бибихин]. – М. : Республика, 1993. –
447 с.
12. Хюбнер Б. Смысл в бес-СМЫСЛЕННОЕ время: метафизические расчеты, просчеты и сведение
счетов / Б. Хюбнер. – Мн. : Экономпресс. 2006. – 384 с.
Уханов Е.В. Інший у хмарній реальності: семантична ретроспектива «Над прірвою у житі»
Дж. Селінджера // Вчені записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського.
Серія: Філософія. Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 235–
245.
У статті акцентовано увагу на змінах семантичної уяви Іншого крізь призму віртуалізації соціальної
реальності та домінуючих тенденцій хмарних трансформацій мережевих комунікацій.
Окреслюються паралелі між твором Дж. Селінджера «Над прірвою у житі» та тематизацієй
взаєімодівносин Я-Інший в віртуальній реальності.
Ключові слова: хмара, ідентичність, віртуальна реальність, мережеві комунікації
Ukhanov E.V. Other in the cloud reality: semantic retrospection of the novel by J. Salinger's “The
Catcher in the Rye” // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series:
Philosophy. Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 235–245.
The article’s attention is accented on transformation of the semantic vision of the Other through the prism
of the virtual reality and the prevailing trend of cloud transformation of the network communications.
Parallels between the novel by J. Salinger's «The Catcher in the Rye» and theming I-Other relationship in
the virtual reality are drawn. We consider a specifics of individual personalization in the cloud reality. We
stress the problem identification of the individual in the network communications through the prism of
virtual socialization. Particular emphasis is placed on parallels of the problems of socialization and identity
in the novel «The Catcher in the Rye» and the trends that have a place in the cloud reality. Attention is
accented on the fact that the process of personalization in network communication is inherently linked to
the phenomenon of «crisis communications». In this context, the article is focused on the problems of the
Other in the cloud reality as a dominant rehabilitation of «The Subject» in the network communications
244
Другой в облачной реальности:
семантическая ретроспектива «Над пропастью во ржи» Дж. Сэлинджера
and on overcoming social and communicative processes socialization current crisis in the communicative
practices of the individual implemented in the cloud reality. The idea that the process of socialization of
the novel's protagonist is a harbinger of virtual socialization processes and corresponding situation of the
current time - «the flowing present» is substantiated.
Key words: Cloud, identity, virtual reality, network communications
245
ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 246–252.
УДК 130.2: 008
ТРАДИЦИЯ В КУЛЬТУРЕ: ВОЗРОЖДЕНИЕ ИДИ ПРОДОЛЖЕНИЕ?
(ИДЕЯ ПРЕРЫВНОСТИ В ПОНИМАНИИ СУЩНОСТИ
КУЛЬТУРНОЙ ТРАДИЦИИ)
Сямина О.В.
В статье характеризуется идея прерывного (дискретного) понимания
культурной традиции, которую развивали ряд мыслителей XX века, в том числе
М.М. Бахтин и П.А. Флоренский. Анализируется идея М.М. Бахтина о
«возрождении» как основе исторического развития культуры. Концепция М.М.
Бахтина сравнивается с инверсионной моделью культурно-исторического
развития П.А. Флоренского, рассматривающей идею дискретности в качестве
универсального принципа мироустройства и развития. Обосновывается
актуальность идей русских философов, в том числе их понимание сущности
культурной традиции, что представляет значительный теоретический
интерес, особенно при изучении истории искусства, где данная проблема
просматривается наиболее явственно. Делается вывод, что творчество,
претендующее на радикальное новаторство в культуре, в своей основе является
возрождением классических традиций.
Ключевые слова: традиция, культура, прерывность, Флоренский, Бахтин,
искусство.
Объектом исследования выступает феномен традиции в творческой культуре.
Цель работы – на примере идей М.М. Бахтина и П. Флоренского раскрыть
основания философского понимания сущности традиции в творческой культуре.
В статье «Вера и знание» М.М. Бахтин высказывает суждение о том, что в
духовной истории человечества все самое значительное создано теми, кто умел
связать себя с забытой, утерянной традицией прошлого. «Всякое подлинное
творчество сознает себя не как начало или продолжение, но как возрождение» —
так может быть формулирован этот существенный закон. Ритм духовной истории
человечества — ритм последовательных возрождений [1, с. 67]».
Мысль Бахтина созвучна концепции историко-культурного развития,
утвердившейся в европейской и отечественной философии начала XX века.
Наиболее последовательно она была сформулирована выдающимся христианским
мыслителем,
культурологом,
искусствоведом
Павлом
Александровичем
Флоренским. Идеи Флоренского и сегодня сохраняют свою эвристическую и
методологическую значимость. Попытаемся охарактеризовать их подробнее.
246
Традиция в культуре: возрождение иди продолжение?...
Одно из центральных положений философии П. Флоренского –прерывность,
или по-другому «дискретность», как универсальный принцип мироустройства и
развития. Концепция Флоренского сформировалась под влиянием открытий Георга
Кантора и Московской математической школы, она была изложена в кандидатской
диссертации «Идея прерывности как элемент миросозерцания». Флоренский
являлся убежденным критиком эволюционизма, представляющего культурноисторический процесс в виде целенаправленной линейной модели, проходящей в
своем становлении через закономерную смену качественных возрастных состояний.
На рубеже XIX – XX вв. своеобразной альтернативой эволюционизму выступает
циклически-волновая теория культурно-исторической динамики, в которой история
культуры предстает как периодическая, последовательная смена определенных
состояний или циклов культуры.
Одним из вариантов циклически-волновой теории является инверсионная
модель развития культуры. Суть ее сводится к наличию двух противоположных
ценностных полюсов в культуре, между которыми происходит ее развитие.
Культура в этом случае развивается по принципу маятника, попеременно отвергает
одни ценности и принимает противоположные.
Флоренский воспринимал
культурно-исторические эпохи как целостные организмы, монады, каждая из
которых тяготеет к одному из двух универсальных типов мировоззрений. В
Автореферате для энциклопедического словаря русского библиографического
института им. Граната в 1927 году Флоренский так характеризовал основные
особенности своих взглядов на историю культуры: «Руководящая тема культурноисторических воззрений Флоренского – отрицание культуры как единого во
времени и пространстве процесса, с вытекающим отсюда отрицанием эволюции и
прогресса культуры. Что же касается до жизни отдельных культур, то Флоренский
развивает мысль о подчиненности их ритмически сменяющимся типам культуры средневековой и возрожденческой» [4, с. 86].
Эта мысль в текстах Флоренского в разных формулировках высказывается
многократно. «Есть два пути мысли, два типа мировоззрения, два типа культуры…»
[3 (т.1), с. 532]. В другом месте данная тема раскрывается подробнее: «Ведь есть, в
конечном счете, только два опыта мира – опыт общечеловеческий и опыт
«научный», то есть кантовский, как есть только два отношения к жизни –
внутреннее и внешнее, как есть два типа культуры, созерцательно-творческая и
хищнически-механическая. Все дело сводится к выбору того или другого пути –
средневековой ночи или просветительского дня культуры; а далее все определяется,
как по-писанному, с полной последовательностью» [4, с. 27]. Дихотомия
«свет/тьма» является символическим ключом к универсальному пониманию двух
путей в культуре: «Культурные эпохи живут, по преимуществу, дневным или
ночным сознанием. Ритм дневных или ночных сил имеет одинаковое место, но весь
строй – в один период выше, в другой – ниже. В истории бывают дни и ночи. Где
преобладает мистическое начало, ноуменальная воля, восприимчивость,
женственность – это ночной период. Где активнее поверхностное воздействие на
мир, воля феноменальная, мужественность – это дневной период истории. Ночной
период – Средневековье. Дневной период – Новое время» [3 (т.2), с. 387 ].
В рамках своей культурно-исторической концепции П.А. Флоренский развивает
также мысль о существовании переходных эпох: «Но, чередующиеся в истории, эти
247
Сямина О.В.
полосы культуры – вовсе не сразу отделяются друг от друга, - по неопределенности
состояния в соответственные времена самого духа, уже наскучившего одним и еще
не отваживающегося на другое» [4, с. 27]. Свое время П.А. Флоренский
рассматривал как переходную эпоху: «Теперь – «Возрождение», мы – на пороге
нового Средневековья.
Христианское миропонимание в глубине своей –
Средневековое. В новое время нечего нам делать с миропониманием теперешним.
Теперешнее возвращение к христианскому миропониманию показывает нам, что мы
на пороге Средневековья…» [3, (т.2), с. 387]. Идея переходного характера
культуры конца XIX - начала XX века лежит в основе цикла Флоренского «У
водораздела мысли», особенно - статьи «Итоги».
Современные исследователи иногда критикуют Флоренского за упрощенный
характер его культурно-исторических воззрений. Например, И.И. Евлампиев
высказывает следующее суждение: «Вся реальность описывается здесь с помощью
абсолютно статичной модели двух «миров» - мира божественно-духовного и мира
вещно-телесного, из которых второй является «испорченной» копией первого
(«испорченной» в результате грехопадения)» [2, с. 534]. Такая интерпретация
взглядов Флоренского, как нам представляется, сама является упрощенной.
Флоренский говорит не о механическом чередовании двух «миров», а о наличии в
культуре двух глубинных, основополагающих традиций мировоззрения, точнее
даже – мироощущения, «опытов мира». Каждая конкретная историческая эпоха
тяготеет к той или иной традиции, по-новому проявляя ее сущность. Флоренский
считает, что ход истории подчиняется универсальным законам жизни: в природе и в
духе постоянно взаимодействуют две противоположные стороны: ночная и дневная,
женская и мужская, Средневековая и эпоха Ренессанса, сна и бодрствования (сон –
не отсутствие жизни, а жизнь sui generic, без сна мы перестали бы питаться душою)
[3, (т. 2), с. 388]. Читаем: «По – видимому, нужно и то и другое: и мистические и
рациональные силы, и мужской и женский пол» [3, (т. 2), 385].
Анализ текстов Флоренского позволяет выделить наиболее характерные для его
языка терминологические пары, характеризующие специфику двух типов
мировоззрений: Возрождение – Средневековье; научное – религиозное;
аналитическое – синтетическое; рациональное - интуитивное; дневная - ночная;
мужское – женское; механическое - органическое; плоскость – глубина; количество
- качество; непрерывность – прерывность; предсказуемость (детерминизм) –
творчество; внутреннее - внешнее и др. Важную роль в этом ряду играют
специфические парные категории «вещь - лицо». Например: «Философия
Ренессанса – философия вещи. Res. Теперь – лицо. Душа – res cogitans. В
философии Ренессанса нет места понятию лица….» [3, (т. 1), с. 363]. «Творчество
есть жизнь, - поясняет автор, - в противоположность вещности, вещи. Носитель
жизни – индивид; сущность индивида – в личности. <…> Во всей ренессансной
культуре было тяготение к вещи. <…> Лишь с конца XIX века возник персонализм,
который старается выдвинуть идею личности. Центр творчества – лицо, и оно
мыслилось в связи со вселенной…» [3, (т. 2) с. 404].
Идея
истории
как
чередования двух основных типов миропонимания, двух культурных традиций
обозначилась у Флоренского достаточно рано – еще в первых лекциях по истории
античной философии для студентов Московской духовной академии. В цикле
лекций «Первые шаги философии» (1909) мы встречаем рассуждения Флоренского
248
Традиция в культуре: возрождение иди продолжение?...
о «ночном» и «дневном» периодах, которые соответствуют «возрожденческому» и
«средневековому» типам культуры. Эти общие принципы типологии Флоренский
проецирует на историю античной культуры, находя там свое «средневековье» гомеровский период - и свое «возрождение» - земная, чувственная,
материалистически ориентированная критская культура. Характеристика
эллинистической культуры дается в статье «Обратная перспектива», где
Флоренский анализирует стенную роспись в Помпеях как выражение
поверхностного эпикуреизма, «легковесной буржуазности».
В истории мировой культуры, по Флоренскому, наиболее полное выражение
«вещное» отношение к миру получает в культуре Нового времени. Известны
довольно резкие высказывания Флоренского в адрес культуры Возрождения и
прямой перспективы как художественного эквивалента ренессансного
мировоззрения.
В работе «Обратная перспектива» Флоренский стремится
обосновать мысль о том, что появление прямой перспективы нельзя рассматривать
как прогресс в истории искусства, напротив – это свидетельство истощения
духовного видения. Художник-перспективист воссоздает лишь трехмерный
физический мир (мир «вещей»), выводя за скобки духовную реальность, которая и
являлась главным предметом изображения для религиозного искусства древности и
средневековья, а потому требовала особого, символического языка и,
следовательно, отказа от прямой перспективы. Иными словами, перспективность
есть прием, утверждает Флоренский, с необходимостью вытекающий из
отвлеченно-рационалистического,
субъективистского,
иллюзионистического
мировоззрения, «в котором истинною основой полуреальных вещей-представлений
признается некоторая субъективность, сама лишенная реальности…» [7, с. 68].
Пространство прямой перспективы Флоренский рассматривает как проявление
«евклидовской» концепции пространства, лежащей в основе научной парадигмы
Нового времени.
Наиболее
полное
выражение
отвлеченно-рационалистическая,
субъективистская традиция миропонимания, по-Флоренскому, находит в Канте.
Сама личность Канта, его образ жизни и, конечно, его философия есть
квинтэссенция подобного отношения к миру. Флоренский, будучи православным
мыслителем, категорически не мог принять мировоззренческие установки эпохи
Просвещения, которую называл веком «интеллигенщины».
«Интеллигенщина»
есть обозначение оторванности от живой жизни, отсутствие внутренней цельности,
эгоцентризм, тяга к искусственности во всем. Автор пишет: «Век, бывший веком
интеллигенщины, по преимуществу,
сознательно ставил себе целью: «Все
искусственное, ничего естественного!». Искусственная природа в виде
подстриженных садов, искусственный язык, искусственные нравы, искусственная –
революционная – государственность, искусственная религия. Точку на этом
устремлении к искусственности и механистичности поставил величайший
представитель интеллигенщины – Кант, в котором, начиная от привычек жизни и
кончая высшими принципами философии, не было – да и не могло было быть по его
же замыслу – ничего естественного…. » [7, с. 138].
Противоположная рационалистической – символическая традиция культуры
(«мир как лицо») Флоренским рассматривается как исконная, общечеловеческая.
Она имеет древние мифопоэтические корни, которые и сегодня сохраняются в
249
Сямина О.В.
народном миросозерцании. Эта тема получает свое развитие в работе
«Общечеловеческие корни идеализма». Главная особенность мифопоэтического
сознания, отмечает автор, заключается в восприятии природы как живого существа,
в целом и в частях – в ее олицетворении.
Отметим, что понятие «олицетворение» наполнено особым смыслом. В текстах
философа неоднократно высказывается мысль о том, для современного человека, в
частности для художника, «олицетворение» – лишь метафора, «риторический
прием». В материалах к лекции «Освящение реальности» («Философия культа») по
этому поводу сказано: «Пусты обычные в подобных случаях интеллигентские
разговоры об одушевлении природы как об «олицетворениях», как о поэтических
персонификациях. Народная поэзия, поэзия древности пользовалась такими
олицетворениями вовсе не как прикрасами или приправами стиля, но вполне просто
и деловито говорила именно то самое, что хотела сказать...» [6, с. 224].
В работе «Общечеловеческие корни идеализма» основное место занимает
мысль о том, что олицетворение природы есть проявление целостности и
органичности народного миросозерцания. «Возьмите любой Травник или Лечебник,
– предлагает Флоренский, – книгу, по-видимому, чисто утилитарную – и сравните
описание ее с описаниями ботаник. Вы не сможете не поразиться той нежности, той
любовности, с какой говорит о травах народная фармокопея. Есть трава ˮтихоняˮ,
говорится в белорусском Травнике, ˮрастет окала зелени, листички маленькие,
маленькие рядышком, рядышком, твяточик сининький. Растет окала земли,
стелитца у разный стороныˮ» [6, с. 48]. В народном сознании все, что ни видит взор,
имеет скрытое значение и указывает на причастность иному миру: «Послушайте как
крестьянин разговаривает со скотиною, с деревом, с вещью, со всею природою: он
ласкает, просит, умоляет, ругает, проклинает, беседует с нею, возмущается ею и
порой ненавидит» [6, с. 45].
Наиболее полное выражение символическое миропонимание нашло в
платонизме. Если вершиной рационалистической традиции является философия
Канта, то вершиной символической – Платон. «Цветком народной души» называет
Флоренский платонизм: именно в народном мироощущении, а точнее в древней
магической практике, он видит истоки философии Платона – его учения об
«идеях». Платонизм - не «плод школьной философии» и отвлеченных
размышлений, а философское выражение опыта древних мистерий, когда их
участникам открывались «лики» иной реальности. Обращаясь к этимологии
главных понятий платоновской философии «эйдос» и «идея», Флоренский
стремится доказать, что в древних языках понятия «созерцание» или «зрение»
неразрывно было связано с понятиеми «знание», «ведение». Развитие всей
последующей традиции символического миропонимания в европейской культуре
Флоренский выводит из платонизма.
Выводы. Изучение текстов Флоренского выявляет общность его подхода к
пониманию жизни традиции в культуре с позицией М.М. Бахтина.
Охарактеризованное выше понимание культурной традиции как дискретного,
«пульсирующего» исторического процесса находит убедительное подтверждение в
истории искусства. Например – цепь «возрождений» античности в истории
европейской художественной культуры. История европейских художественных
стилей может быть представлена сквозь призму конкретно-исторических
250
Традиция в культуре: возрождение иди продолжение?...
метаморфоз античности, как периодические возрождения античной культурной
традиции: «каролингское возрождение» – Ренессанс – классицизм – неоклассицизм
– постмодернизм.
Особенно интересен с этой точки зрения опыт искусства авангарда XX века.
Авангард – по определению – искусство, стремящееся быть радикально
новаторским, но, в конечном итоге, новаторство в культуре чаще всего
оборачивается возрождением «хорошо забытого старого». Авангардисты
дистанцировались от сопряженной с ними художественной традиции – академизма
и социального реализма, но возрождали архаику, мифологические пласты
общечеловеческой культуры. Неопримитивизм, неомифологизм, неоархаика –
ведущая тенденция в искусстве прошлого столетия. Феномен авангарда как нельзя
лучше характеризует мысль Бахтина: всякое подлинное творчество создается теми,
кто умеет связать себя с забытой, утерянной традицией прошлого.
Список литературы:
1. Бахтин М.М. Собрание сочинений в 7 - ми томах. Т 5. / М.М. Бахтин - М.: «Русские словари»,
1996.
2. Евлампиев И.И. История русской философии: учебник для вузов / И.И. Евлампиев – М.:
Высшая школа, 2002.
3. Флоренский П.А. Сочинения. В 4-х томах / П.А. Флоренский - М.: «Мысль», 1994-2000.
4. Флоренский П.А. Автореферат / П.А. Флоренский // Вопросы философии. - №12. - 1988.
5. Флоренский П.А. Избранные труды по искусству / П.А. Флоренский – М.: Изобразительное
искусство, 1996.
6. Флоренский П.А. Оправдание космоса / П.А. Флоренский – СПб.: РХГИ, 1994.
7. Флоренский П.А. Христианство и культура / П.А. Флоренский – М.: ФОЛИО, 2001.
8. Флоренский П.А., священник. Философия культа (опыт православной антроподицеи) / П.А.
Флоренский, священник – М.: Мысль, 2004.
Сяміна О.В. Традиція в культурі: відродження чи продовження? (ідея переривчастості в
розумінні сутності культурної традиції) // Вчені записки Таврійського національного
університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія. Культурологія. Політологія. Соціологія. –
2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 246–252.
У статті характеризується ідея переривчастого (дискретного) розуміння культурної традиції, яка
була розвинута рядом мислителей XX ст., у тому числі М.М. Бахтіним та П.А. Флоренським.
Обгрунтовується актуальність ідей російських філософів, зокрема, їхнє розуміння сутності
культурної традиції, що представляє значний теоретичний інтерес, особливо при вивченні історії
мистецтва. Робиться висновок, що творчість, яка претендує на радикальне новаторство в культурі, у
своїй основі є відродженням класичних традицій.
Ключові слова: традиція, культура, переривчастість, Флоренський, Бахтін, мистецтво.
Samina O.V. Tradition: continuation or rebirth? (The idea of discontinuity in understanding of the
essence of cultural tradition) // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series:
Philosophy. Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 246–252.
The article is devoted to characterization of the idea of cultural traditions discontinuous (discrete)
understanding, having been developed by a number of the 20th century thinkers including M.M. Bakhtin
and P.A. Florensky.
M.M. Bakhtin observed that the most significant in the history of the culture had been created by the
successors of the forgotten, lost traditions of the past. The philosopher saw this pattern and stated: "each
true creation is conscious of itself not as a beginning or a continuation but as a revival. The rhythm of
mankind spiritual history is the rhythm of successive revivals "(" Faith and knowledge ").
M.M. Bakhtin's concept has much in common with P.A. Florensky inversive pattern of culture-historical
development, based on the idea of discontinuity as the universal world order and development principle.
251
Сямина О.В.
The Russian philosophers' heritage, including cultural tradition understanding, is of a considerable
theoretical interest nowadays, especially when studying art history, in which this concept is most evidently
noticeable. The example is the chain of antiquity "revivals" in the European art history. Particularly
interesting from this point of view is the 20th century avant-garde art experience. The avant-garde is by
definition an art that seeks to be radically innovative, but ultimately, culture innovation most often turns
into a "blast from the past".
Keywords: tradition, culture, discontinuity, Florensky, Bakhtin, art
252
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 253–262.
УДК 7.01+13
ОСОБЕННОСТИ ФИЛОСОФСКО-ЭСТЕТИЧЕСКОГО ПОНИМАНИЯ
МУЗЫКИ
Писларь Д.В.
Музыка рассматривается и как вид искусства, и как эстетический, то есть,
чувственный процесс, встроенный в культурный контекст. Особо выделяется
концепция А.С. Канарского, рассматривающего эстетику как теорию
чувственного освоения человеком мира. История музыкальной эстетики
реконструируется сквозь призму философских учений
А. Шопенгауэра, Ф.
Ницше, Т. Адорно, С. Лангер.
Ключевые слова: музыка, искусство, философия музыки, эстетическое
чувство, музыкальная образность.
Предметом исследования является философско-эстетическая концептуализация
музыки как вида искусства и как эстетического процесса. Цель исследования –
показать эволюцию представлений о музыке в контексте истории музыкальной
эстетики, уделив особое внимание философии музыки ХIХ-ХХ вв.
Методологическим подходом в исследовании служит понимание эстетического
процесса, разработанное А.С. Канарским[1].
Эстетическое восприятие музыки базируется на музыкальном чувстве,
непосредственно связанном с таким материалом как звук, представленным
особенным образом в произведениях музыки как вида искусства. Безусловно,
огромную роль в музыкальном творчестве играют такие элементы как ритмические,
временные соотношения, интонация, мелодия, сопровождение и др., но первичным
условием эстетического переживания является звук, а точнее – звуковые сочетания.
Понятно, что не всякий звуковой ряд создаёт форму музыкального искусства. Так,
А.С. Канарский пишет:«Обычно живопись связывают с существованием
«видимого», а музыку – «слышимого». Но это только принижает подлинное
значение и живописи, и музыки. Абстрактным «видимым» интересуется не
живопись, а религиозное созерцание: в равной мере и абстрактно «слышимое»
составляет предмет не музыки, а какофонии» [1, с. 356]. Особенность музыкальнообразного мышления заключается в том, что оно, как и литературнохудожественное, работает со смыслами. То есть, не информирует о чём-либо,
наглядно показывая образ, а даёт человеку возможность пребывать в некотором
особом духовном пространстве, где он ощущает себя свободным, вольно
размышляющим о своём призвании, жизненном предназначении, вспоминающим о
прошлом, представляющим будущее, возможное, несостоявшееся, ищущим пути к
истинному счастью и т.д.
253
Писларь Д.В.
Возможно, именно эту нацеленность музыки на смыслы, создающие особое
пространство бытия имел в виду М. Хайдеггер, когда в одной из последних своих
работ, размышляя об искусстве, связывал его с пространством не
художественным пространством, о котором традиционно говорят в связи с
искусством, а с «истинным», по его словам. «Способ, каким художественное
произведение пронизывается пространством,– пишет философ, – повисает сначала в
неопределённости. <…> Если только признано, что искусство есть про-изведение
истины в действительность и что истина означает непотаенность бытия, то не
должно ли в произведении пластического искусства стать основополагающим также
и истинное пространство, тό, что раскрывает его интимнейшую суть?» [2, с. 96]. На
наш взгляд, слова Хайдеггера относятся и к искусству музыки. Ведь именно оно,
возможно, как никакое другое, создаёт подлинное пространство человеческого
бытия, где чувство, эмоция, мысль, опыт, переживание, рассуждение соединяются
вместе, в некое единое начало, говорящее о бытии человека в определённой «местности» (месте его значимости), со-бытийствующего с Другими, пере-живающего
свои прошлые состояния, памятуя о них и переиначивая свою жизнь с надеждой на
иную. Сложный язык хайдеггеровской философии не позволяет быть уверенным в
правильности интерпретации его идей, но нам увиделось именно это в словах
философа о пространстве/просторе: «Простор несёт с собой местность, готовящую
то или иное обитание. <…> В просторе и сказывается, и вместе таится событие. Эту
черту пространства слишком часто просматривают» [2, с. 97]. И нам не хотелось её
упустить.
Смыслы, которые рождаются в музыкальной практике, имеют ту особенность,
что они не столько мыслятся, не столько творятся (как и смысл жизни), но
чувственно переживаются и тем расширяют внутренние духовные миры людей, где
всему иррациональному и рациональному находится место. Именно поэтому нам
близка эстетическая теория А.С. Канарского, рассматривающего эстетику как
теорию
чувственного
познания,
чувственного
освоения
человеком
действительности. По его мнению, «… подлинная диалектика эстетического – это
естественный исторический (и практический) процесс перехода объективности
чувственного явления в субъективное состояние, самочувствие человека, другими
словами, – своеобразное «дооформление» бытия эстетического до уровня его
завершения в человеческом переживании и утверждении» [1, с. 10].То есть,
чувственность понимается здесь не в обыденном значении, а как способ
всестороннего, целостного отношения человека к миру. «Если мы примем позицию
учёного, поясняющего, что эстетическое отношение рождается из чувственного
«небезразличия» (равнодушие ведь не создаёт никакого отношения!), если мы
согласимся с тем, что «границы эстетической науки определяются именно таким
пониманием чувственного, то отпадает необходимость и в простом перечислении её
(эстетики – Д.П.) задач: и наука о прекрасном, и наука об искусстве, и наука о
творчестве…», - пишет А.С. Канарский [1, с. 24].
Как можно понять, эстетический процесс в этой концепции толкуется как часть
культуры. Поэтому рождение видов искусства философ связывает не
со
спецификой деятельности, характерной для определённого его вида, а с сущностью
человека, особенностями его отношения к миру. Так, многообразие человеческих
отношений А.С. Канарский делит на три группы, в зависимости от форм их
254
Особенности философско-эстетического понимания музыки
проявления: 1) в виде момента живого действия (поступка, поведения, акта
деятельности); 2) в виде интонации живого голоса (речи); 3) в виде звучащего слова
(сказания). На этом основании выделяются и виды искусства – живопись, музыка,
художественная литература. Философ считает их едиными по «общему предмету»,
который, как уже говорилось, связан со всем, что чувственно небезразлично
человеку, что дарит человеку эстетические переживания. Если же нас интересует
эстетическое как художественное, то мы будем подмечать в первую очередь
специфику каждого из видов искусства, где музыка, живопись, литература имеют
свои границы.
Так, по мнению Канарского, «живопись связана с изображением конкретных
ситуаций в отношениях между людьми, между человеком и природой. И сначала
она осуществляет эту задачу таким образом, что представляет архитектурность
пространства в виде его конкретного проявления (пейзаж), так что если и вносится в
изображение сам человек (элемент скульптурности), то связь между ним и
природой остаётся ещё довольно формальной…» [1, с. 357]. Художественная
литература, как он считает, противостоит безразличию человека в его отношениях к
общественным формам, работая с таким инструментом как слово.
Непосредственность отношений проявляется в этом виде искусства в том, что оно
выражается «…не через что-то (краски, звуки или литеры), а в живой форме. Но,
следуя такой цели, литература перестаёт быть собственно литературой» [1, с. 362].
В толковании особенностей искусства художественной литературы А.С. Канарский
показывает своеобразную всеядность или лучше сказать широту, универсальность
предмета литературного творчества. «Вряд ли,– пишет он, –можно найти такие
формы человеческой жизнедеятельности, формы общения человека с природой и
самим человеком, которые были бы не подвластны интересам литературы» [там же].
Подробнее остановимся на интерпретации А.С. Канарским музыки, которая
так же, как и литература, по его словам, «противостоит обезразличиванию человека
к общественным (человеческим) формам отношений, выраженных живым
движением интонации» [1, с. 360]. Впрочем, понятно, что по сравнению с
литературой, музыка располагает иными средствами и возможностями. Известно
(об этом можно прочесть в любом учебнике по эстетике), что образность музыки
рождается из разного рода звучаний, ритмов каких-либо процессов, речевых
интонаций и т.п. В целом это выражается понятием «интонационность» и она
проявляется, прежде всего, в мелодии – последовательности определённым образом
сложенных звуков, содержание которых рождает музыкальный образ.
Интонационная выразительность настолько важна при понимании этого вида
искусства, что именно с ней философ связывает и становление музыки в качестве
самостоятельного вида, определяет границу её существования: «музыка связана с
движением исторически откристаллизовавшихся интонационных форм отношений
и общений между людьми»[1, с. 359]. При этом интонационность может быть
качественно разной, поэтому философ-эстетик подчёркивает, что в понимании
музыки важно «не само по себе напряжение тонов (ни их рассудочное построение в
«симметрические формы», ни их произвольное «раздирающее слух» сочетание,
«ломка» временного интонационного строя)» [1, с. 360]. Не в этом проявляется
смысл музыкальной образности и музыкальной практики как непосредственных
255
Писларь Д.В.
процессов бытия музыки, когда исполнитель и слушатель наполнены одновременно
переживанием, вытекающим из созданных музыкальных образов.
Живой душой музыки, как утверждает Анатолий Станиславович, является
интонационность не в случайном её выражении, когда она может проявляться в
речи, может быть взята из сферы природы. Поясняя эту особенность музыки,
философ подчёркивает, что «живой сердцевиной музыки является всё богатство
интонационных отношений», но всё-таки критически оценивает мнение, будто
«музыка обязана своим существованием лишь «слышимому» как таковому», <…>
напротив, она всегда противостояла этому «слышимому», как оно могло
проявляться по-обыденному, монотонно и т. д.» [1, с. 360].То есть, истинная
интонационность в музыке всегда будет отражать «движение исторически
сформировавшегося поля «тектонических» отношений между людьми», причём,
если происходило, по выражению Канарского, «обезразличивание» таких
отношений, то «обезразличиванию подвергалась и интонационная сфера их
выявления» [там же].
Отсюда можно сделать вывод, что музыкальное искусство нацелено, прежде
всего, на воспроизведение сложностей человеческих взаимоотношений, на
выявление человеческой
чувственности в аспекте диалога, коммуникации,
взаимной нуждаемости людей друг в друге, следовательно – небезразличия друг к
другу. Взаимосвязь жизни и искусства наблюдается прямая: «… отношение
(общение, беседа и т.д.), – пишет А.С. Канарский, –действительно может выступать
в качестве самой цели жизнедеятельности людей, а не оставаться просто средством
чего бы то ни было другого. Но то, что в сфере реальной жизни проскальзывало
только искрой, в сфере духовной уже давно разгоралось ярким пламенем»[1,с. 355].
Музыка как вид искусства в истории культуры становится, таким образом,
чувственно живой и философской по смыслам антропологией, а художественное не
только вырастает из эстетического, но и становится эстетическим, так как за
музыкальными образами стоят подлинные человеческие переживания. Однако этот
процесс «совпадения» эстетически-музыкального и собственно эстетического не
происходит автоматически, поэтому А.С. Канарский замечает:«В прошлом музыка
могла подниматься до эстетического значения только в той мере, в какой могла
быть связана со скульптурой или архитектурой как видами искусства, точнее, с
утилитарной или нравственной формой эстетического процесса» [1, с. 359].
В контексте становления и развития чувственной культуры как эстетического
переживания человеком всей системы взаимоотношений с людьми и миром А.С.
Канарский рассматривает и эволюцию представлений о музыке в истории. Он
обращает внимание на то, что в значении утилитарного феномена музыка
анализировалась давно: о возможности использовать её в медицине говорили Ибн
Сина, пифагорейцы, врачующие не только тело, но и человеческие страсти,
Аристотель, который понимал катарсис и в связи с толкованием музыки в
утилитарном духе. В целом же античный мир, по Канарскому, создал «идеально
выраженную законченность человеческой пластики», средневековый мир –
«совершенность
человеческого
поступка»,
буржуазный
–
«цельность
общественного отношения». Каждый из миров сформировал свой предмет
«самоцельного», по его выражению, чувственно-эстетического восприятия. Из так
256
Особенности философско-эстетического понимания музыки
понимаемых предметов эстетического созерцания, данных историей, выросло и
искусство, характерное для этих эпох.
Классическое философское понимание музыки представлено «Эстетикой»
Г.В.Ф. Гегеля. Философ видит специфику этого вида искусства в том, что свои
формы она берёт не из наличного материала, а «из сферы духовного вымысла», она
следует «гармоническим законам звука», основывающимся на количественных
отношениях, в музыке соединяются «глубочайшая задушевность» и вместе с тем
«строжайшая рассудочность» [3, с. 281]. Но с А. Шопенгауэра понимание музыки
меняется в сторону иррационализма. Чувственная непосредственность восприятия
музыки даёт мыслителю основание говорить о ней как о языке самóй Мировой
Воли, способном проникать в сущность мира и потому быть высшим познанием.
Объекты эстетического созерцания, по Шопенгауэру – идеи, ключевая роль в
познании – у образа как созерцательной идеи [см. 4]. Среди всех художественных
произведений музыке, говорящей с помощью мелодии и гармонии, принадлежит,
как считает философ, первейшее место. Этот момент в философии А. Шопенгауэра
по-особому отмечает Б.Э. Быховский: «… если мир есть воплощённая воля, то
музыку нужно признать сокровеннейшим самопознанием воли. Композитор в своих
творениях раскрывает скрытое от познания самое существо мира, высказывая
глубочайшую мудрость. Шопенгауэр усматривает кровное родство между своей
волюнтаристической философией и музыкой. Истинная философия и музыка
говорят одно и то же, но на разных языках…» [5, с. 149].Итак, музыка для
Шопенгауэра – высшее из искусств, но не только потому, что позволяет выявлять
саму «мировую волю», но и потому, что данные в ней эстетические переживания
позволяют человеку преодолеть трагизм собственного бытия, почувствовать себя
свободным, не входящим до конца в пространство необходимостей.
Неклассический взгляд на музыку довершает Ф. Ницше: применительно к
музыке у Ницше нет разделения на аполлоновское и дионисийское, он предпочитает
говорить о музыке как об «искусстве дионисийско-аполлоновского духа».
Рассматривая процесс становления этого искусства, Ф. Ницше пишет: «Музыка
Аполлона – это дорическое зодчество в звуках, но таких, которые лишь намечены,
как при игре на кифаре. Искусство тщательно оберегали от того неаполлоновского
элемента, который является характерной чертой дионисийской и вообще всякой
музыки, то есть от потрясающей силы звука, сплошного потока мелоса и ни с чем не
сравнимого мира гармонии» [6, с. 143]. Любопытно толкование Ницше и такого
существенного элемента музыкальной ткани как мелодия, которая представляет
собой «некое первое и всеобщее начало, которое может пережить несколько
объективаций в нескольких текстах» [6, с. 156], но первым началом, «исконной
мелодией» философ считает народную песню. В целом, можно сказать, музыка для
Ф. Ницше является способом понимания жизни и переживания её в себе.
Современную эпоху часто называют временем между «модерном» и
«постмодерном». Крупнейшим теоретиком музыки ХХ века является Т. Адорно. В
понимании музыки философ исходит, прежде всего, из особенностей человеческой
субъективности, главной характеристикой которой является способность человека к
самотрансцендированию, что даёт ему возможность иметь опыт свободы, а значит,
опыт иного - как иного бытия, выходящего за границы самого человека. Как сфера
человеческого творчества, музыка демонстрирует «неидентичность» человека
257
Писларь Д.В.
самому себе, даёт ему возможность нести в себе многомерность, иметь способность
выходить в иные, ещё не известные миры. Именно подчёркивая опыт свободы,
присутствующий в музыке, Т. Адорно сопоставляет в этом отношении творчество
разных композиторов: «Свободный Бетховен больше метафизик, чем Бах ordo;
поэтому Бетховен истиннее, чем Бах. Опыт, субъективно приходящий к свободе, и
метафизический опыт сливаются в гуманном, человеческом. Человеческое
сливается с той надеждой, которую мощно излучают великие произведения
искусства в эпохи, когда надежда умолкает; надежды нет в богословских текстах;
вряд ли такое сочетание может раскрыться более полно, чем в мгновениях музыки
Бетховена» [7, с. 353].
В современной музыке Т. Адорно видит новый тип – «музыкальносоциологический», который рождает и новый тип композитора (композиторменеджер), объединяющего процессы творчества, исполнения и реализации
продукции. В новых условиях существования музыкального искусства появляются
и новые типы слушателей музыки. В работе «Социология музыки» Адорно
выделяет шесть таких типов.
Первый может быть обозначен как эксперт – этот слушатель знает,что слышит,
воспринимает сложные музыкальные моменты, объединяя их в структуру;
характеризуется логическим восприятием; разбирается в музыкальной технике.
«Спонтанно следуя за течением самой сложной музыки, он все следующие друг за
другом моменты – прошлого, настоящего и будущего – соединяет в своём слухе так,
что в итоге выкристаллизовывается смысловая связь. Он отчетливо воспринимает
все усложнения и хитросплетения данного момента, т.е. сложную гармонию и
многоголосие. Вполне адекватное слушание музыки можно обозначить как
структурное слушание», - пишет Т. Адорно [8, с. 13]. Этот тип слушателя способен
к пониманию, раскрытию смысловой связи музыкального целого.
Второй тип – хороший слушатель или псевдоэксперт.
Его слушание
характеризуется «спонтанностью», «неосознанной имманентной логикой». Он так
же, как и настоящий эксперт, «слышит не только отдельные музыкальные детали,
он спонтанно образует связи, высказывает обоснованные суждения – судит не
только по категориям престижа или произволу вкуса» [там же]. Недостатком этого
типа является неполное осознание структурных импликаций целого: «Он понимает
музыку примерно так, как люди понимают свой родной язык, – ничего не зная или
зная мало об его грамматике и синтаксисе, – неосознанно владея имманентной
музыкальной логикой» [8, с. 13]. Такого слушателя можно назвать «музыкальным
человеком», так как он способен не только непосредственно, но и осмысленно идти
за музыкой, он не только «любит», но и понимает музыку.
Третий тип может быть назван «образованным слушателем», но это уже
информированный потребитель культуры, музыкальный коллекционер, владеющий
биографическими музыкальными сведениями. Логическая структура его слушания
сводится к элементарной. Вот какие характеристики даёт этому типу философ: «Он
много слушает, при благоприятных условиях просто ненасытно, он хорошо
информирован, собирает пластинки. Он уважает музыку как культурное достояние,
иногда как нечто такое, что нужно знать для того, чтобы повысить свой вес в
обществе: такое attitude простирается от глубокого чувства долга до вульгарного
снобизма» [8, с. 14]. Особенность этого типа заключается не только в
258
Особенности философско-эстетического понимания музыки
потребительском отношении к музыке, но и в том, что он формирует свой вкус под
большим влиянием массовой культуры. С этим связано его знание, как указывает
Адорно, известных и часто повторяемых музыкальных произведений, структура его
слушания атомарна, в целом к музыке отношение у него фетишистское и
потребительское: «Он потребляет в соответствии с общественной оценкой
потребляемого товара» [там же].
Четвёртый тип слушателя в классификации Т. Адорно - «эмоциональный
слушатель», который пользуется собственными навыками и установками,
независимыми от музыки как объекта. Здесь главной функцией в процессе его
«потребления» музыки является эмоциональное освобождение бессознательного. У
этого типа на первое место выходит не специфическая внутренняя организация
музыки, а его собственная ментальность, для этого слушателя характерно
«утилитарное» отношение к музыке: «… слушание музыки становится для него по
существу средством высвобождения эмоций, подавляемых или сдерживаемых
нормами цивилизации, часто источником иррациональности, которая только и
позволяет вообще что-то чувствовать человеку, раз и навсегда погруженному в
рациональную машину самосохранения»[8, с. 15]. Понятно, что при таком
отношении к музыке слушатель не имеет почти ничего общего со структурой
услышанного.
«Рессантиментный слушатель» – пятый тип, это статический слушатель
музыки,
являющийся
противоположностью
эмоционального
слушателя,
воспроизводящий «былые формы реакции» на музыку. В качестве примера этого
типа Адорно называет поклонника Баха, к этому типу принадлежат и тот, кто в
своих увлечениях бежит к добаховской музыке. На самом же деле, презирая
«официальную музыкальную жизнь как истощившуюся и иллюзорную, … он не
выходит за её пределы, а, напротив, спасается бегством в те периоды, которые, как
он думает, защищены от преобладающего товарного характера, от фетишизации. Но
благодаря своей статичности, неподвижности он платит дань всё тому же
фетишизму, против которого выступает» [8, с. 17].
Наконец, шестой тип слушателя теоретик музыки называет «джаз-экспертом».
Этот тип сформировался в связи с трудностями, которые вначале возникли в
европейских странах (Адорно здесь говорит, прежде всего, о Германии) в связи с
распространением джаза, первоначально воспринятого в качестве музыки, несущей
культурное «разложение». Но постепенно победившие
симпатии к джазу
сформировали своего слушателя - этот новый тип характеризуется «потребностью в
музыкальной спонтанности, выступающей против повторения одной и той же
музыки, и, наконец, своим сектантским характером»[8, с. 19]. Некоторая
замкнутость, характерная для почитателей этой музыки, неприятие любого
критического слова о джазе приводит зачастую к тому, что, по мнению Адорно,
«испытывая справедливое отвращение к спекуляции культурой, он (данный тип
слушателя – Д.П.) предпочел бы заменить эстетическое отношение к искусству
технически-спортивным» [8, с. 19].
Итальянский мыслитель У. Эко говорит о современном искусстве как
«искусстве синтеза», которое умеет рассказывать «с помощью аллюзий и
недоговорённостей» [9, с. 72-73]. Может быть, эта тенденция к синтезу зримо
проявила себя, прежде всего, в искусстве кино, которое соединяет в себе «высокие»
259
Писларь Д.В.
и «низкие» жанры. У. Эко, рассматривая столь популярный в современном
обществе китч как не-искусство, ориентированное на «ленивую аудиторию»,
склонную получать от искусства удовольствия, при этом не желая предпринимать
никаких усилий и довольствуясь имитацией художественных образов, предполагает
в будущем рождение «новой» эстетики – «неоромантической», которая «вновь
провозгласит, что красота – это оригинальность» [9, с. 72]. В какой-то степени
разрабатываемая им поэтика «открытого произведения» способствует движению и в
сторону синтеза искусств, и в сторону нового романтизма.
О тревожащем современных интеллектуалов состоянии искусства говорит и
американский философ С. Лангер: «В настоящее время существует сильная
тенденция трактовать искусство как значимое явление, а не как приятное
переживание, удовлетворение чувств. Возможно, так происходит из-за свободного
использования диссонанса и так называемого «уродства» нашими ведущими
художниками во всех областях искусства – в литературе, музыке, пластических
видах искусства. Возможно, это происходит в определённой мере также из-за
поразительного равнодушия невежественных масс к художественным ценностям»
[10, с. 184]. Болевые точки исследователь видит в том, что суждение масс о
«великой музыке», доступной благодаря СМИ, сделалось реальностью, но это лишь
с очевидностью зафиксировало, что «великое искусство не является
непосредственным чувственным удовольствием. Если бы это было так, то оно в
равной мере притягивало бы (подобно торту или коктейлям) как культурных, так и
необразованных людей» [там же]. Такая ситуация подводит С. Лангер к выводу:
современное искусство, новая философия искусства всё больше опирается на
понятие «значимой формы», просто фиксирующей факт появления чего-либо в
сфере искусства. И происходит это в силу того, что современные виды искусства
вполне могут быть ориентированы и на «непривлекательность», могут и не
увязывать искусство с эстетическим наслаждением. Какие же выводы можно
сделать, исходя из классического и современного понимания музыки?
Выводы. Для философии музыки сохраняет свою актуальность вопрос о том,
стоит ли в понимании музыкального искусства (и классического, и современного)
отказываться от чувственных переживаний как его основы. В разрешении этого
вопроса значима позиция А.С. Канарского, который понимает эстетический процесс
как движение непосредственно чувственного, небезразличного человеку, как
становление и развитие общечеловеческой чувственной культуры. В противном
случае музыкальное искусство, существующее вне связи с чувственной культурой,
получит упрощённое и сегментированное определение в связи с определенным по
типу потребителем. Тенденция к такому определению присутствует в современном
искусстве, ей содействует массовая культура и массовые коммуникации. Мы же,
напротив, настаиваем на том, что музыка – это, прежде всего, сфера человеческого
творчества и потому в ней важно сохранять связь человека с самим собой. В этом
смысле она не только демонстрирует «неидентичность» человека самому себе, его
способность выходить в иные онтологические измерения, но благодаря музыке
человек обретает и собственную идентичность, равную многовековой музыкальной
культуре.
260
Особенности философско-эстетического понимания музыки
Список литературы
1. Канарский А.С. Диалектика эстетического процесса / А.С. Канарский. – К.: Философия и
культура, 2008. – 380 с.
2. Хайдеггер М. Искусство и пространство / М. Хайдеггер // Самосознание европейской культуры
ХХ века: Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе / О.
Шпенглер. – М.: Политиздат, 1991. – 366 с. – С. 95-102.
Heidegger M. Die Kunst und der Raum. – Sankt Gallen: Erker, 1969. – 26 S.
3. Гегель Г.В.Ф. Эстетика. В 4-х томах. Том третий / Г.В.Ф. Гегель. – М.: Издательство
«Искусство», 1971. – 623 с.
4. Шопенгауэр А. Основные идеи эстетики / Артур Шопенгауэр // А. Шопенгауэр. Избранные
произведения / Пер. А. Фета, Ю. Айхенвальда, Н. Самсонова / Сост., авт. вступ. ст. и примеч.
И.С. Нарский. – М.: Просвещение, 1992. – 479 с. – С. 413-474.
SchopenhauerArthur. Die Welt als Wille und Vorstellung. –§ 36-50. – 1818.
5. Быховский Б.Э. Шопенгауэр / Б.Э. Быховский. – М.: «Мысль», 1975. – 206 с.
6. Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки /Ф. Ницше / Перевод Г. Бергельсона //Ницше Ф.
Стихотворения. Философская проза: Пер. с нем. / Сост. М. Кореневой; Вступ. ст. М. Кореневой
и А. Аствацатурова; Коммент. А. Аствацатурова. – СПб.: Худож. лит., 1993. – 672 с. – (Лук и
лира). – С. 130-249.
Nietzsche F. Die Geburt der Tragödie aus dem Geiste der Musik. – 1872.
7. Адорно Т.В. Негативная диалектика / Теодор В. Адорно. – М.: Научныймир, 2003. – 374 с.
Adorno Theodor W. Negative Dialektik. – FrankfurtamMain: SuhrkampVerlag, 1966. – 240 S.
8. Адорно Т.В. Избранное: Социология музыки[Электронный ресурс] /Теодор В. Адорно. – М.:
Университетская
книга,
1999.
–
445
с.
–Режим
доступа:
http://philosophy.ru/library/adorno/01.html.
Adorno Theodor W. Introduction to the Sociology of Music.Translated from the German by E. B.
Ashton.– New York: Seabury Press, 1976. – 223 p.
9. Эко У. Инновация и повторение. Между эстетикой модерна и постмодерна (сокр. перевод
Альмиры Усмановой) / У. Эко // Философия эпохи постмодерна: Сб. переводов и рефератов. –
Мн.: Изд. ООО «Красико-принт», 1996. – 208 с. – С. 48-73.
Eco U. Innovation et repetition: entre esthétique moderne et postmoderne // Reseaux, № 68 CNET –
1994 pour la version françaιse.
10. Лангер С. Философия в новом ключе: Исследование символики разума, ритуала и искусства /
Сьюзен Лангер/. – Пер. с англ. С.П. Евтушенко / Общ.ред. и послесл. В.П. Шестакова. – М.:
Республика, 2000. – 287 с.
Langer S.Philosophy in a New Key: A study in the Symbolosm of Reason, Rite, and Art /Susanne K.
Langer/. – Harvard University Press.– 1942. – 313 p.
Післар Д.В. Філософсько-естетичне розуміння музики // Вчені записки Таврійського
національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія. Культурологія. Політологія.
Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 253–262.
Аналізується музика як вид мистецтва та як естетичний процес, що є частиною культури. В
розумінні феномена естетичного автор виходить з концепції А.С. Канарського, який тлумачить
естетику як теорію чуттєвого освоєння людиною світу. Історія музичної естетики розкривається
через аналіз підходів до музики А. Шопенгауера, Ф. Ніцше, Т. Адорно, С. Лангерта ін.
Ключові слова: музика як вид мистецтва, філософія музики, естетичне почуття, музична
образність.
Pislar D.V. Philosophical and aesthetic understanding of music // Scientific Notes of Taurida National
V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol.
27 (66). – № 1-2. – P. 253–262.
Music is analyzed as an art form and as an aesthetic process that is a part of the culture .In the
understanding of the phenomenon of aesthetic author proceeds from the concept of A.S.Kanarskiy which
considering aesthetics as a theory of sensory perception, sensitive mastering of reality by human. It means
that sensuality is not understood in the ordinary sense, but as a way of comprehensive, holistic man's
relationship to the world. The author believes that this approach will solve the pressing question for the
261
Писларь Д.В.
modern philosophy of music–Should we give up the music and sensual experiences in understanding of
art? Otherwise art will be treated as aesthetically neutral simplifiedand significant (in some aspects)
phenomenon.The phenomenon of "mass of human" contributes to this.Giving reasons for the
understanding of aesthetics as a theory of the formation and development of sensual human culture, the
author builds on analysis of the principles of Ancient, Medieval, Renaissance, Modern art, reveals the
history of musical aesthetics based musical approaches of A.Schopenhauer,F.Nietzsche, S. Langer.A
special place in this research is Adorno's theory, according to which art and music – the sphere of human
creativity, where the human demonstrates "nonidentical" to himself, the ability to go into other,
undiscovered dimension of existence.
Key words: music as an art, philosophy of music, aesthetic sense, musical imagery.
262
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 263–270.
УДК 392.17:316.324
МАСКА В ОБРЯДАХ ІНІЦІАЦІЇ ТА ЇЇ АКТУАЛІЗАЦІЯ
У МОДЕРНОМУ СУСПІЛЬСТВІ
Костюк О.П.
В статті розглядається маска в обрядах ініціації, як особа система знаків та
символів. У модерному суспільстві показано актуалізацію маски на прикладі
перукарського мистецтва.
Ключові слова: маска, ініціація, зачіска, ідентичність.
У сучасній культурі у зв’язку з активною діяльністю візуальних засобів
інформації: мас-медіа, Інтернету, телебачення, та ін., які програмують свідомість,
нав'язуючи людині моделі життя, загострилася ситуація кризи цілісності
особистості (індивідуальності). Істотним джерелом візуальної інформації стає
маска, як особа система знаків та символів, що складає особистість. Для людини
глобалізованого суспільства, щоб достигнути більш високого статусу, треба
використовувати маски, але завжди враховувати індивідуальні особливості, щоб не
"зростися з маскою", та не втратити "справжнє обличчя". Тема маски як засобу
самовираження та формування людини грає велику роль, і тому актуальним є
дослідження джерел та історії виникнення маски, її місця в системі обрядів ініціації
для рішення проблем становлення особистості у сучасному суспільстві.
Постановка проблеми. У глобальному суспільстві людині потрібно бути на
тільки індивідом, але й членом спільноти, знаходячи цілісність через усвідомлений і
несвідомий контакт з усім світом. В культурній традиції доведено, що круг
людського існування є зміною життєвих біологічних циклів і соціальних станів, а
обряди ініціації служать свідомим засобом управління і трансформації людської
особистості. У вивченні цієї проблеми існують різні направлення. Так, К. Г. Юнг,
демонструючи ідею "колективного підсвідомого", пояснював глибинні зв'язки, що
існують між індивідом і суспільством. Він розрізняв дві душевні інстанції. «Перша
– рersona, денна маска (відповідає фрейдовському "Сверх-Я"), яку людина
"надягає"» і є «беззмістовним осередком тільки соціального, тобто є те, що людина
по суті справи не є, але, за що вона сама та інші люди приймають її» [8, с. 206].
Інша душевна інстанція – це anima, – "образ душі", «сполучений з несвідомим
"Самість", об'єднує свідоме і несвідоме. Вона є і "об’єм" особистості, "центр
цілісності", і орієнтир, "мета життя", тобто усіма елементами, завдяки яким
досягається цілісність особистості» [8, с. 206]. Прояв цього процесу та актуалізацію
маски для сучасного суспільства можливо продемонструвати на прикладі ініціації в
перукарському мистецтві.
263
Костюк О.П.
Мета статті – розглянути обряди ініціації, які супроводжувалися зміною маски
та визначити актуалізацію маски у модерному суспільстві.
Аналіз останніх досліджень і публікацій. Тема маски традиційно виступає
об’єктом дослідження антропологів, істориків культури, мистецтвознавців,
соціологів, психологів. В культурно-антропологічних дослідженнях К. Леві-Строса,
А. Акшерова, В. Тернера та ін.. представлена маска як зв'язок між природним та
соціальним буттям людини. З позиції психологічного підходу проблема маски
висвітлювалася у працях К. Г. Юнга, Е. Фрома та ін.. Роботи сучасних вчених
А. Костомарова, К. Тихомирової та ін.. присвячені вивченню ролі маски в ритуалах,
тотемних і ініціаційних культах. Праці О. Шнирьової, О. Гребінникової та ін..
спрямовані на вивчення феномена маски як окремого об'єкта дослідження. Але, на
нашу думку, перш за все заслуговують на увагу дослідження К. Леві-Строса та
К. Г. Юнга. Вивчаючи співвідношення біологічного (природного) і соціального у
людській поведінці, Клод Леві-Строс дійшов висновку, що первинним і основним у
ній є наявність формальних структур взаємин між людьми. Отже, на поведінку
людини найбільший вплив мають символічні форми, ініціації й традиції, прийняті у
конкретно цій культурі. З позиції психологічного підходу тема
маски
висвітлювалася в працях К. Г. Юнга, де вчений розкрив безпосередній зв'язок
феномена маски з темою ідентифікації людини та висвітлив місце маски в структурі
особистості.
Виклад основного матеріалу дослідження.
Проблема маски в психологічних концепціях особистості розглядається в її
відповідності з поняттям «Самості». Так, К. Г. Юнг розглядає особистість як
комплекс, який включає декілька диференційованих, але взаємно поєднаних систем,
найбільш важливіші з яких: Я, особисте несвідоме і його комплекси, колективне
несвідоме і його архетипи. Міра диференціації свідомості багато в чому визначає ту
загальну установку особистості по відношенню до зовнішнього світу, яку Юнг
іменує маскою (Persona). «Персона є складна система відносин між індивідуальною
свідомістю і соціальністю, зручний вид маски, розрахованої на те, щоб, з одного
боку, сприяти на інших певне враження, а з іншого – приховувати справжню
природу індивідуума» [10]. Іншими словами, це компроміс між вимогами
середовища і внутрішньою структурною потребою індивіда. Більш глибше
розташування має anima (в пер. – тінь: у нашому розумінні – це відбиток
потаємного, невідомого, що не можна подивитися) – частина душі, яка об’єднує
свідоме і несвідоме. Цей "образ душі" знаходиться в прямому зв'язку з маскою
(Persona). «Якщо маска інтелектуальна, "образ душі" майже напевно буде
сентиментальним» [12]: адже маска відповідає звичайній зовнішньої установці
людини, тоді як anima відображає його звичайну внутрішню установку. Маску ми
можемо позначити як посередника між "Я" і зовнішнім світом, а "образ душі" - як
посередника між "Я" і світом внутрішнім. Підсумком цього процесу стає прагнення
людини до цілісності особистості, що символізує індивідуація, привести до якої
може бажання придбання «Самості». У розумінні К. Г. Юнга індивідуація – це
процес «за допомогою якого людина стає психічно "індивідуальною", нерозділена
єдністю або "цілісною"» [9, c. 205].
У сучасному суспільстві, з точки зору Хосе Ортега-і-Гассета, у центрі уваги
стоять соціальні проблеми. В працях «Дегуманізація мистецтва», «Повстання мас»
264
Маска в обрядах ініціації та її актуалізація у модерному суспільстві
вчений викладає основні принципи доктрини «масового суспільства», під яким він
розумів духовну атмосферу, що склалася на Заході в результаті кризи буржуазної
демократії, бюрократизації суспільних інститутів, поширення грошово-мінових
відносин на всі форми міжособистісних контактів. У системі суспільних зв'язків
людина відчуває себе виконавцем ззовні нав'язаної йому ролі, часткою безособового
початку – натовпу. В основі повстання мас, підкреслює Ортега-і-Гассет, лежить
замкнутість душі масової людини, яка вважає себе досконалим, і саме ця
замкнутість позбавляє його можливості пізнати свою недосконалість, хоч на мить
вийти за свої межі. Ортега-і-Гассет критикує дану духовну ситуацію "праворуч",
вважає її неминучим результатом розв'язування демократичної активності мас і
бачить вихід у створенні нової, аристократичної еліти – людей, здатних на
довільний "вибір", які керуються тільки безпосереднім "життєвим поривом". Він
закликає повернутися до донаукових форм орієнтації у світі, до древньої, ще не
розчленованої "любові до мудрості".
З цієї позиції ми фактично повертаємось в постмодерній культурі до архаїчних
форм американських індійців, які досліджував Клод Леві-Строс. Історичною
аналогією процесу юнгівської індивідуації можна вважати обряди ініціацій, які у
книзі «Путь масок» К. Леві-Строс досліджував в системі з маскою та єдності її
властивостей. Вперше у вивчені маски показано, що у відношення трансформації
залучені «пластика, графіка та колорит самих масок як матеріальних об’єктів» [5, с.
25].
У книзі К. Леві-Строс описує два типи масок: жіночу (dzоnokwa) та чоловічу
(swaihwé), розглядає їх властивості. Тип маски swaihwé – назва ідентичне слову, яке
позначає потлач – рід церемоній, по ходу яких господар розподіляє багатства серед
запрошених ним гостей, щоб узаконити їх присутністю своє прилучення до нового
титулу або свій перехід у новий статус. За своїми аксесуарами і супроводжуючому
костюму маска висловлює спорідненість з білим кольором, має пір'єве оздоблення,
виступаючі очі, великий відкритий рот, звисаючу нижню щелепу, яка виставляє на
показ величезний язик.
Інший тип маски контрастний, так звана dzоnokwa, позначає клас надприродних
істот, найчастіше жіночих, які живуть в самій гущавині лісу, це люті велетні, а
також людожерки, що викрадають у індіанців дітей, щоб з'їсти їх. Разом з тим вони
підтримують з людьми двоїсті відносини – то ворожі, то наділені певною
співпрацею. Відомі численні маски, з цими характерними рисами, що дозволяють
легко їх ідентифікувати: ці маски чорні або в їх декорі превалює чорний колір.
Найчастіше у них обробка тваринного походження з чорної шерсті, яка зображує
волосся, бороду, вуса, очі занурені в глибині орбіти, порожні або напівприкриті,
щоки також запалі, рот не широко розкритий, а навпаки наморщений від надування
губ, яке робить чудовисько у момент випускання ним свого характерного крику «у!
у!».
Прототипи масок swaihwé походять з неба або з товщі води (зверху або знизу),
dzоnokwa – з гір або з лісу. «З позиції функціональної маски swaihwé представляють
предків, засновників найбільш високих лініджів: вони втілюють соціальний
порядок, в опозиції к dzоnokwa, які суть асоціальні духи, не предки – адже, за
визначенням, це творці наступних за ними поколінь, – але викрадачі або викрадачки
дітей, які перешкоджають цьому слідству» [5, с. 50].
265
Костюк О.П.
Отже, ми бачимо, що два типи маски протиставлені одна іншій: з позиції
пластики маска swaihwé виступаюча, dzоnokwa – увігнута; міфи масок розподілені
по протилежно орієнтованих осях: міфологія swaihwé розгортається по осі північпівдень, dzоnokwa – по осі схід-захід. Таким чином, досягається індивідуальність,
але для того щоб індивідуальність одного типу маски протиставлялася
індивідуальності іншого, необхідно щоб «домінувало одне і теж відношення між
спільнотою» [5, с. 25] (принцип ідентифікації), іншими словами необхідно
використовувати ініціації, характерні для даного суспільства.
Викладені ритуали у сучасному суспільстві побутують і сьогодні, вони є
маргінальними і зберігаються згідно польових досліджень В. Балушка «в замкнутих
соціальних угрупуваннях, часто маргінальних, – в колоніях для злочинців, у армії, в
так званих вуличних молодіжних об’єднаннях, а також серед сучасної духовної
еліти, тобто на іншому соціальному полюсі суспільства» [3, с. 14]. Для сучасності
елементи процесу ініціації будуть зберігатися виключно у перукарському мистецтві.
Прояви цього процесу продемонструємо на прикладі розвитку перукарства відносно
історичних типів культури та покажемо ініціації, які супроводжувалися
особливістю виконання зачіски або використання в ній чи замість її певних
аксесуарів. Подібно двом типам масок зачіски за формою, силуетом, наявністю
прикрас та аксесуарів також можуть бути протиставлені одна іншій, а саме є
зачіски, що витягнуті, тобто відповідають горизонтальній осі, або є зачіски, в яких
присутні пласкі елементи – мають вертикальне положення. Розглянемо людину в
суспільствах традиційного типу як особистість, яка тісно пов'язана з соціальною
групою, підпорядкована їй.
Прикладом цього процесу була кастова система в Індії або жрецький стан в
Єгипті. Саме «цар-бог» у поданні давньосхідних людей був джерелом усіх тих
монументальних споруд (напр. в архітектурі), які характеризують будь-яку культуру
Стародавнього Сходу (ці споруди представляли собою вираження того, що серед
людей у якості їх правителя перебуває божество і, що воно не порівняно ні з чим
людським, нескінченно його перевершуючи). «Єгипетське суспільство було
суспільством закритого типу де була рабовласницька деспотія, що за своїм
соціальним устроєм нагадує піраміду, на вершині якої – фараон, влада якого була
необмеженою і абсолютною» [1, с. 131]. Фараони носили подвійну корону «атеф» і
«пшет», що є ознакою ініціації у суспільстві і характеризує високий статус та
знаходження на вищій сходинці ієрархії. Зовнішній вигляд корони відповідав
ознакам монументалізму, що є необхідністю викликати уявлення про потужність і
велич фараона, тобто «надлюдське – це вже божественне» [1, с. 132]. Подібні форми
зачісок та їх імітації з використанням головних уборів існували і у Стародавньому
Китаї та Індії, в яких ініціаційні ознаки мали такий самий сенс. Головні убори
китайських імператорів називалися короною – мянь(冕), які входили в парадноритуальне облачення не тільки государя (ван(王), «цар»), але і найбільш
високопоставлених сановників. Вона складається з циліндричної тулії, яка
прикріплюється до волосся спеціальною шпилькою у формі великого цвяха з
кінцями виступаючими по обидва боки тулії. Тулію вінчає плоский у вигляді
дощечки «навіс» (янь(延)), що міг мати форму прямокутника або геометричної
фігури, та поєднував прямокутник і овал. У цьому випадку передня частина янь
266
Маска в обрядах ініціації та її актуалізація у модерному суспільстві
утворює дугу над чолом імператора і, завдяки асоціації кола з небом і сонцем,
символізує заступництво Неба і місце правителя в світовому просторі.
У давньоіндійських народностей вищої касти, яка призначена просвіщати
людство і керувати ним, зачіски та головні убори за своєю формою та "рухом всього
об’єму вгору" нагадували храми та палаци, що мали незвичне оформлення,
ступінчастий вхід, портик, колонади і т. п., і створювали риси надземного храму.
Перукарське мистецтво Індії має свої особливі традиції, що пов’язано з ініціацією
вищої касти: «довге волосся в чоловічих зачісках, що ніколи не стриглося, укладали
в об'ємні форми, створені з валиків, пучків, джгутів, кіс. Характерна особливість
більшості зачісок – зачісування волосся за вуха без проділу, об'єм розміщували на
маківці або зверху на потилиці, а сама потилиця залишалася відкритою» [7, с. 213].
Аналіз культур Давнього Сходу доводить, що серед людей у якості їх
повелителя перебуває божество, що воно незрівнянно ні з чим людським,
нескінченно його перевершує. Саме тому, ініціації людини вищого строю пов’язані
з монументалізмом, що демонструється на прикладі перукарського мистецтва в
якості використання об’ємних зачісок, головних уборів та певних аксесуарів і це
можна порівняти з типом маски swaihwé, що за пластичною формою є
виступаючою, а за міфологією споріднена з вертикальною віссю. Протилежний тип
dzоnokwa – увігнута, у нашому розумінні відповідає зачіскам нижчого стану людей:
вони пласкі, малооб’ємні та мають елементи горизонтального положення.
Такі дослідження можна провести в інших історичних типах культури.
Наприклад, характерну витягнуту форму зачіски та головних уборів можна
спостерігати у період середньовічної культури. Королі носили корони з хрестами,
прикрашені стилізованими узорами, коштовним камінням, при цьому кількість
хрестів та їх розмір були ознакою ініціації, що характеризувало відповідний статус.
Відповідно зачіски «варварського» типу були підкорочені або мали голені місця, що
також можна порівняти з типом маски dzоnokwa, яка у нашому розумінні відповідає
зачіскам нижчого стану людей.
Такий самий сенс у розумінні ініціації мали і перуки. Класичною епохою перук
вважається період правління Людовика XIV. У ці роки (1643-1715)
найпоширенішою була перука а-ля Бінетт. Вона стала частиною придворного
костюму, а також головним убором вищих сановників і вчених. У другій половині
XVII ст. перуки збільшилися в розмірах та з'явилася нова перука інфоліо «з
натурального білявого волосся, носити яку мали право тільки сам Людовик та
ближні члени королівської родини» [6, с. 155], «аристократам це заборонялося
спеціальнім наказом» [2, с.165]. Але найбільш, з позиції масштабності, показовості
та помпезності, заслуговує на увагу «алонжева» перука (від фр. allonge –
подовжений), яка символізує велич та неприступність» [2, с. 165]. «Захоплення
перуками розрослося до того, що їх довелося декретувати: «докторські»,
«адвокатські», «суддівські» перуки для всіх рангів. Не встояли навіть священики –
прийняли перуку «канонік» з тонзурою на маківці (тонзура – виголене місце на
верхівці, ознака приналежності до духовенства)» [6, с. 159].
З позиції викладених досліджень повернемося до поняття масової і елітарної
культури у розумінні Хосе Ортега-і-Гассета та порівняємо два типи масок, які
характерні до цього положення. Відповідно до визначення концепції масового
суспільства, Хосе Ортега-і-Гассет звертав увагу, що суспільство – це динамічне
267
Костюк О.П.
об'єднання меншини і мас. Якщо меншість складається з осіб, що володіють
певними ознаками, то маса – це набір індивідів, не відмінних нічим особливим.
«Маса – це середні люди» [11]. Виникає уявлення про «творчу еліту», яка природно
становить меншу частину суспільства, і про «маси» – більша кількість основної
частини населення. Відповідно стає можливо говорити і про культуру еліти
(«елітарну культуру») і про культуру «маси» – «масову культуру». На нашу думку,
маски типу swaihwé, залучені у церемоніях, по ходу яких господар розподіляв
багатства серед запрошених ним гостей, щоб узаконити їх присутністю своє
прилучення до нового титулу або свій перехід у новий статус можуть відповідати
елітарній культурі. І, навпаки, маски типу dzоnokwa, які позначали клас
надприродних істот та асоціювалися з лютими велетнями та людожерками,
викрадали у індіанців дітей, щоб з'їсти їх, і разом з тим підтримували з людьми
двоїсті відносини – то ворожі, то наділені певною співпрацею, можуть відповідати
масовій культурі. Наглядний приклад масової культури можливо продемонструвати
у перукарському мистецтві. На початку ХХ сторіччя для масової культури у
перукарському мистецтві характерно утвердження єдиних стандартів у створенні
жіночого образу, а саме, «відображалася ілюзія «хлопчачої» фігури» [7, с. 123]: це
короткі стрижки, пласке оформлення зачісок, використання аксесуарів зведене до
мінімуму. Уперше в історії перукарського мистецтва різниця між масовою та
елітарною культурою зведена до мінімуму. Носіями елітарної культури були
танцівниці, акторки та зірки німого кіно. У цей період у зв’язку з розповсюдженням
візуальних засобів інформації: кіно, журнали мод та ін.. елітарна культура потребує
розповсюдження і популяризацію з боку масової та становиться джерелом ідей,
прийомів, образів для масової культури. Їх діалог і взаємодія дозволяє існувати і
розвиватися сучасній культурі, що фактично підтверджує гіпотезу о принципі
ідентифікації, яка була розглянута на прикладі протиставлення двох типів масок по
Клод Леві-Стросу.
У сучасній культурі актуалізується поняття ідентичності особистості, що
співвідноситься
задовольняючись
традиційним
поняттям
«самість»,
«самосвідомість». І. Гофман розглядає ідентичність як процес маскування, у якому
індивід маскує себе, демонструючи через маску. Особистість у цьому розумінні це
те, що «дано крізь маску, але за маскою може нічого не бути». Якщо раніше у
соціальній практиці існувала жорстка концепція одновимірної людини, яка була
обмежена в самореалізації, то сучасне суспільство відтворюється і розвивається
завдяки індивідуальним стратегіям соціокультурної ідентифікації. Функція сучасної
маски – допомогти «становленню соціально-предписаної ідентичності» [4, с. 131] і
тому, особистість проецирує ці символічні прояви маски у своєї поведінці та
зовнішності як ознаки приналежності до відповідного статусу. Обряди ініціації у
сучасному суспільстві зберігаються тільки у маргинальних структурах, при цьому
"прив'язка" здійснюється за критерієм як етнокультурної так і соціокультурної
ідентичності і аналізується це у суміщенні однією і тією ж групою осіб різних
расових, етнічних елементів та виражається як в різних субкультурах так і в більш
виражених контркультурах. Для сучасного суспільства характерна не заміна одних
традицій і звичок іншими, а стан постійного пошуку, що робить самість більш
мінливою і вимагає постійної рефлексії.
268
Маска в обрядах ініціації та її актуалізація у модерному суспільстві
Маски, які досліджував Клод Леві-Строс архаїчні, але їх сліди у вигляді зачісок
зберігаються в іміджі сучасної людини і вирішують ті ж самі функції, що і в
архаїчний період. Саме тому, в умовах модерного суспільства при нестійкості і
пластичності соціальної та особистої ідентичності закономірно і природно завдяки
перукарському мистецтві актуалізувати маску, у якій особистість може уникнути
стійкої фіксації на якійсь одній ідентичності та зберегти свободу вибору і
відкритість. Отже, для сучасної людини використовувати маски треба, але при
цьому необхідно враховувати індивідуальні особливості, щоб не "зростися з
маскою", та не втратити "справжнє обличчя". Саме тому, треба шукати компроміс
внутрішнього anima і зовнішнього Persona, актуалізувати індивідуальне і
використовувати ініціацію як засіб ідентичності у суспільстві.
Список літератури
1. Афонин В. А. Теория и история культуры : [уч. пос. для сам. раб. студ.]. / В. А. Афонин,
Ю. В. Афонин. – Луганск : Эталон-2, 2008. – 296 с.
2. Блохина И. В. Всемирная история костюма, моды и стиля / И. В. Блохина. – Минск : Харвест,
2007. – 400 с. : ил.
3. Василь Балушок. Обряди ініціацій українців та давніх слов’ян / Василь Балушок. – Львів –
Нью-Йорк : М. П. Коць, 1998. – 216 с. : іл.
4. Гребенникова О. М. Маска в социокультурном пространстве: генезис, функции, сущность : дис.
канд. филос. наук : 09.00.13 / Гребенникова Ольга Михайловна. – Омск, 2006. – 148 с.
5. Клод Леви-Строс Путь масок / Леви-Строс К. ; [пер. с фр., сост., вступ. ст. и примеч
А. Б. Островского]. – М. : Республика, 2000. – 399 с. : ил. – (Мыслители ХХ века)
6. Мода и стиль : современная энциклопедия / [ред. коллегия М. Аксенова, Т. Евсеева, А. Чернова
и др.]. – М. : Мир энциклопедий Аванта+, 2007. – 480 с. : ил.
7. Перукарське мистецтво : підручник : у 3 кн. / [за заг. ред. В. Ф. Орлова]. – К. : Грамота, 2005. –
(ПТО: Професійно-технічна освіта).
8. Кн. 1 : Оболенська І. І. Історія перукарської справи / І. І. Оболенська, Л. С. Сургай,
С. Б. Шевелюк. – 352 с.: іл.
9. Философия : справочник студента / Кириленко Г. Г., Шевцов Е. В. – М. : ООО «Издательство
АСТ; Филологическое общество «СЛОВО», 2000. – 672 с.
10. C. G. Jung. Analytical Psychology: its Theory and Practice. The Tavistock lectures, 1968. – 224 p.;
або переклад: Юнг К. Г. Аналитическая психология: ее теория и практика. Тавистокские
лекции / К. Г. Юнг ; [пер. с англ., вступ. ст. В. В. Зеленского]. – СПб.: Б.С.К., 1998. – 211 с.
11. Лейбин В. Словарь-справочник по психоанализу [Електронний ресурс] // Национальная
психологическая энциклопедия – 2010. – Режим доступу :
12. http://vocabulary.ru/dictionary/881/word/persona
13. Ортега-и-Гассет Хосе. Восстание масс [Електронний ресурс] // Режим доступу :
14. http://pstgu.ru/download/1180624504.vosstanie_mass.pdf
15. Якоби Иоланда. Психологическое учение Карла Густава Юнга [Електронний ресурс] // Теория
и практика аналитической психологи – Режим доступу :
16. http://psiland.narod.ru/psiche/Jacoby/3-30-32.htm
Костюк О. П. Маска в обрядах инициации и ее актуализация в модерном обществе // Ученые
записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского. Серия: Философия.
Культурология. Политология. Социология. – 2014. – Т.27 (66). – № 1-2. – С. 263–270.
В статье рассматривается маска в обрядах инициации. В модерном обществе показана актуализация
маски на примере парикмахерского искусства.
Ключевые слова: маска, инициация, прическа, идентичность.
Kostyuk O. Р. The mask in the rites of initiation and its actualization in a modern society // Scientific
Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences.
Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 263–270.
269
Костюк О.П.
In Modern culture the еffect of information sources has increased: media, internet and television. They
program the consciousness, they impose on human life models. In contemporary culture, the situation
escalated the crisis of integrity of the individual (personality). A significant source of visual information
becomes a mask. In the article we mean the mask in the rites of initiation. In the modernist society it is
shown by the example of renewing the mask by hairdressing. In today's society there is instability and
plasticity of social and personal identity. Therefore, in the art of hairdressing it is necessary to renew the
mask through which a person can avoid the stable fixation on a single identity and preserve the freedom of
choice. So, for a modern person a mask can be used, but it is necessary to take into account the individual
characteristics. That is why, it is necessary to compromise the internal and external anima – persona and
use initiation as a means of identity in society.
Keywords: mask, initiation, hairstyle, identity.
270
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 271–278.
УДК 111.32
ОСОБЛИВОСТІ УКРАЇНСЬКОГО ФІЛОСОФСЬКОГО
ДИСКУРСУ ГЕРОЇЗМУ
Микольченко В.С.
В статті аналізується становлення уявлень про героїв та героїзм в українській
філософській думці. Підкреслюється необхідність перегляду та формування
образу сучасного героя, який повинен акумулювати у собі досвід пращурів.
Ключові слова: герой, героїзм, героїчне.
Традицій українського героїзму беруть свій початок за часів Київської русі та
формуються під впливом християнства та слав’янської міфології. У давніх слов’ян
розвивалася багата усна народна творчість, в контексті якої значного поширення
набули билини, в котрих прославлялася любов до рідної землі, героїзм її захисників,
засуджувалася несправедливість тощо. Поєднання духовної культури українців,
міфологічних настанов сформованих згідно християнським канонам сприяли
розвитку ідей кордоцентризму.
Кордоцентризм української філософії був завжди нерозривно пов’язаний з
осмисленням відповідального ставлення людини до буття. ЇЇ самоствердження у
світі потребує орієнтації на особисту відповідальність перед Богом, сім’єю,
народом, Батьківщиною, самим собою, яка зароджується та зосереджується в
глибинах серця [1, с. 59]. Саме кордоцентричність української філософі піднімає на
особливий рівень героїзм української нації.
Аналіз поглядів українських філософів дозволяє нам розпізнати особливості
українського менталітету, серед яких більшість дослідників виділяють:
індивідуалізм, гуманність, демократизм, волелюбність, толерантність та
миролюбність, милосердність, щирість і душевність, хазяйновитість, оптимізм
тощо, проте серед найтиповіших рис українця вирізняється і героїзм. Визначення
героя та героїчного у працях українських філософів акумулює попередні надбання,
відобразивши у своїх тлумаченнях героїчний національний дух.
За часів Київської Русі відбулися зрушення в самосвідомості людей, які
відмовлялися сприймати себе як частку природи, а поступово починали
усвідомлювати себе господарями власної землі. У цьому контексті набували
великого значення такі поняття, як «честь», «гідність», «слава», що є обов’язковими
складовими героїзму. В цей час герой був сильним і мужнім, святим, який
перемагав ворога не лише за допомогою зброї, але і силою духу. Сутність людини,
проблеми її існування усвідомлювалися за формулою «людина-Бог» і носили
релігійний характер. Тому не дивно, що і герої тоді розглядалися як посланці Божі.
271
Микольченко В.С.
Історія України дає дуже багато прикладів високого героїзму, і всі вони
стверджують ту думку, що героїзм є, в першу чергу, висока індивідуальність. Так,
великим героєм виступає князь Святослав Завойовник, усе життя якого було
героїчним, бо він віддав його Україні. Буденність для нього стояло на задньому
плані, поступаючись справам державним. Таким же героєм був Володимир
Мономах, що об’єднав у собі незрівнянну мужність і християнську гуманність,
рішучість вояка і велику розсудливість. У нього, як й у Святослава, на першому
місці стояла Вітчизна. Не щадити життя для неї закликав він також і своїх дітей.
Особливе місце серед героїв часів Київської Русі займає Князь Володимир, який
постає у трьох героїчних іпостасях, про що свідчать документальні джерела того
часу та усна народна творчість. По-перше, це герой-святий - таке героїчне
піднесення він здобув як хреститель Русі, що стало ключовою зміною в історії
нашої держави; він почав долучати українську спільноту до європейської культури,
розбудовувати державу. Залучення давньослов’янського суспільства до
європейської спільноти робить його світським героєм. Третя героїчна іпостась
Володимира – герой-державник, яке він отримав за активну розбудову української
державності.
За часів Київської Русі, через особливе її географічне положення та сусідства з
ворожими племенами, воїном ставав кожен, навіть не дивлячись на гендерні
відмінності. Воїнська культура в цей період була просякнута народністю,
усезагальністю, тому все населення зорієнтовувалося на військовий ідеал. Така
тенденція зберігалася і за часів козаччини.
«Українська людина пограниччя був козак, що в XVI-XVII ст. став
репрезентативним типом свого народу» [2, с. 149]. Українська історія наводить
безліч прикладів народних героїчних діянь в усі часи свого творення, але
беззаперечно, що найбагатшим на героїв часом була козацька доба. Герой козацької
доби постає перед нами в різних іпостасях: він може бути напівлицарем,
напівгулякою, є в ньому й риси релігійного аскета, безстрашного захисника
православної віри від її архетипальних ворогів — турок і татар [3, с. 96].
Обґрунтовуючи героїзм українців у часи козаччини, О. Кульчицький писав: «Під
впливом історичних чинників у козацтві центр ваги життя переноситься з існування
з турботами про саме життя на збереження лицарської честі, на завдання оборони,
віри як «потойбічної трансценденції» і земних «поцейбічних вольностей»
української людини. Козацька погорда до земних дібр… була проявом такого
«відштовхування» від самого існування в ім’я вищої форми буття» [4, с. 713].
На початку XVI ст. в суспільному і духовному житті України почали
відбуватися зміни, що торкнулися політичних реалій, способу життя та мислення
українців. Усі ці зрушення проходили завдяки діяльності українського козацтва,
котре породило велику кількість героїв української землі. Імена Наливайка,
Сагайдачного, Сірка, Богдана Хмельницького, Богуна та багатьох інших назавжди
залишаться в пам’яті нашого народу як імена великих героїв, що над усе ставили
благо України. У цей час відбувалася національно-визвольна боротьба нашого
народу, яка завжди характеризувалася жертовністю та героїзмом її борців, серед них
переважна більшість була козаками. Але, безперечно, найбільш яскравою героїчною
особистістю в цей час є постать Богдана Хмельницького, який має «два полюси у
відношенні до героїчного: у системі першого героїзується військова звитяга, у
272
Особливості українського філософського дискурсу героїзму
системі другого – політична мудрість, замішана на терпінні та виваженості» [5, с.
149]. Саме поєднання цих двох полюсів і створює цілісну героїчну постать
гетьмана.
Більшість дослідників української ментальності, і з цим не можна не
погодитися, вважають, що не лише особливість географічного положення створює
український характер, а саме специфіка геополітичної ситуації України стала
вирішальним чинником у формуванні героїзму в козацьку добу. Особливість
полягає у віковому існуванні на межі ворожого стану, що ніс постійну загрозу
смерті, ризик, здатність до перенесення значних труднощів і тривалих бід.
Саме доба козаччини створила той особливий генетичний код народу, що
програмував одночасно і козака, і селянина-хлібороба, і жінку-матір на відродження
української нації та державності. Ось чому українська ментальність піднімає
поняття «козак» до мірила вартості людини, бо це, перш за все, мужній, з високим
почуттям гідності та відданий власній державі чоловік. «На Запоріжжі, – писав
М. Грушевський, – в умовах постійної небезпеки, в атмосфері героїчної боротьби
склалися чудові традиції січового побратимства, почуття дружби, взаємодопомоги й
самопожертви» [6, с. 17].
Першим українським філософом, що звернувся до проблеми героїзму був
Г. Сковорода. У праці «Азбука Світу» він проаналізував усі надбання народної
творчості, писемні джерела минувшини та сформулював ідею Священного героїзму
в площині філософської думки.
У вченні про обов’язки воїна і лицаря Сковорода показує їх, як яскравий
приклад відчуття героїчного світу. Мислитель вважає, що добре виконувати своє
призначення у світі можна лише згідно зі своєю внутрішньою природою, він формує
закони героїчної етики для воїнів. «Хто роджений воїном, тримайся бадьоро,
озброюйся, а природою скоро навчишся. Захищай хліборобство і купецтво від
внутрішніх грабіжників, зовнішніх ворогів. Тут твоє щастя і радість. Бережи звання
як око. Що солодше уродженому воїнові, як воєнне діло… Не бійся вмерти тілесно,
бо будеш кожну хвилину терпіти смерть духовну» [7, с. 347]. Як бачимо, життя
воїна, на думку філософа, є жертвою Богові, а від виконання ним своїх обов’язків
залежить його спасіння. Обов’язком кожного лицаря є боротьба за правду разом із
Богом. Саме за умов дотримання таких настанов козак зможе досягти щастя і
спасіння. Зрада героїчним ідеалам навпаки призведе до духовної смерті.
Учення Г. Сковороди про етику героїчного лицарства залишається актуальним
протягом усієї історії України, та особливо важливо зрозуміти слова філософа для
нинішнього відтворення українського духу в державі.
Українська ідея уособлювалася також у творчості М. Костомарова,
М. Грушевського, котрі закликали народ до боротьби за волю. «Національна ідея в
такому «доленосному» плані – те, що об’єднує народ на переломних, критичних
етапах історії, пробуджує в ньому героїзм, готовність до подвигу, жертовності в ім’я
важливої і навіть великої мети» [8, с. 69]. Так, у своїх роздумах М.Костомаров на
перше місце ставить людину та її вчинки, які здатні на певному історичному етапі
перерости у героїчні дії. У праці «Дві руські народності» мислитель показує
особливість української нації, силу героїчних постатей та індивідуальність
історичного розвитку.
273
Микольченко В.С.
У своїх працях М. Грушевський прагнув показати особливість українського
народу, його культури, показати особливий бунтарський дух народу. Рушійною
силою історії філософ вбачав весь народ, а особливу увагу приділяв героїчним
постатям, що народжувалися серед звичайних селян, козаків та міщан. Саме
героїчні постаті на переламних етапах історії сприяли опору народних мас та
боротьбі за незалежність України.
Для розуміння української історіософії філософ брав до уваги три основні
категорії – народ, державу і героя в історії, які ввібрали в себе надбання різних
філософських систем. Так, науковець розглядає народ як поняття метафізики
романтичного періоду, державу – як анархічно-соціалістичний термін, а «героя в
історії» – як позитивістську концепцію, нерозривно пов’язуючи ці складові і
виставляючи на перший план народ, а не окрему особистість. На його думку, «герої
в історії» народжуються не самостійно, а лише при визначенні потреб народу, у
конкретно-історичних умовах, де герой і повинен шукати підтримки і розуміння.
Цей факт підтверджується словами мислителя: «Люди, а втім історичні постаті є
продуктом епохи і середовища» [6, с. 328].
У своїх роздумах дослідник виступає проти ідеалізації героїв і сприйняття їх як
об’єктів історії. М. Грушевський чітко бачить у героїчних особистостях самостійних
суб’єктів, що діють згідно з власним розумом, силою та вольовими якостями.
Наступний етап формування образу українського героя пов’язаний з другим
«національним відродженням», яке відображається у творчості О. Кульчицький,
Д. Донцов, В. Липинський, концепції котрих відрізняються ідеологічною
спрямованістю, політичною направленістю, світоглядними компонентами, що стали
складовими національної української героїчної традиції.
Особливо цінними для дослідження уявлень про українського героя є думки
О. Кульчицького. Виняткову увагу філософ приділяє історичним чинникам
формування української ментальності, пов’язуючи її особливості з геополітичним
розташуванням України, перебуванням українця на межі «можливого існування»,
випадковості, страждання, загрози смерті. Саме вплив цих негативних явищ сприяв
зміні буття з нижчої форми на його вищу екзистенційну, що переступає межі життя:
чесність, воля, віра, героїка. Проте філософ зауважує, що наявність такого стилю
життя, як «Vita heroika», формує й інший «анабіотичний» стиль життя – «Vita
minima», спрямований на те, щоб перечекати і винести негоди історичного процесу.
Особливу увагу Кульчицький приділяє національній самосвідомості, що, на
його думку, і з цим неможливо не погодитися, відіграє вирішальну роль у
формуванні героїчного духу української нації. Формотворчими чинниками
національної самосвідомості, які визначають її характер і предметний зміст,
виступають:
– расовий, або біологічний: наявність у різних спільнот людей своєрідних
психічних характерів;
– геопсихічний: вплив природно-географічного середовища, краєвиду,
особливостей клімату, природних умов для певного типу господарської діяльності й
традиційної культури;
– історичний: це компонент формування і розвитку нації, що фіксується в
історичній пам’яті народу, у формах національної культури і в реальному
геополітичному становищі нації;
274
Особливості українського філософського дискурсу героїзму
– соціопсихічний: соціальна структура суспільства з характерним ансамблем
класів, соціальних груп, культурних кіл у специфіці їх взаємозв’язків домінування,
підпорядкування й орієнтації;
– культурно-морфічний: належність національної культури до певного
регіонального (європейського, азіатського, африканського і т.ін., східного, західного
тощо) культурного кола, периферійний, центральний чи якийсь інший характер цієї
належності;
– доглибиннопсихічний: наявність комплексів мрійливості, меншовартості,
месіанства і т. ін. та окремих архетипів у колективному підсвідомому [Див.: 9, с.
54]. Усі вищезазначені чинники впливають на формування духу нації, її свідомості
та героїчної складової, кристалізацію героїзму української нації.
Філософські роздуми мислителя спрямовані на вивчення, аналіз
етнопсихологічних та історико-культурних складових української нації. Ним
розглядаються расові геополітичні фактори через призму впливу історичних,
соціальних, культурних, психологічних чинників, а також відстежуються позитивні
і негативні риси українців, що формують «душу» української нації. У своїх
дослідженнях філософ використовує метод генетичного дослідження складових
психології українця. Всі вищезазначені чинники створюють чітку картину
української ментальності лише разом та відтворюють «етнопсихе українського
етнотипу» [4, с. 67].
Аналізуючи твори Д. Донцова, слід звернути особливу увагу на те, що всі вони
пронизані яскравими епітетами по відношенню до України, яка описана філософом
героїчною, могутньою державою. Донцов наголошував на необхідності героїчної
компоненти для існування нації, пов’язаної з діяльністю національних героїв. У
його трактуванні герой найкраще втілює волю до влади, а культ героїв є важливою
складовою ідеології українського націоналізму. Мислитель писав: «Часто ця воля
виявляється як героїзм. Герой або накидає свою волю оточенню, перемагає, або не
приймає цього оточення, не дає йому зігнути свою несмертельну волю, не хилиться
перед ним, і гине, але не визнає чужої волі над собою. Він шукає смерті, воліючи її
від упокорення перед зненавидженим оточенням» [10, с.151]. Хоча герой у
націоналізмі є обраною людиною, надлюдиною, проте це не егоїст, а жертва. Герої
приносять у пожертву всі свої особисті інтереси задля загального блага та вищих
ідей, а воля до влади реалізується у волі до самовладного буття його нації. Без
прагнення до боротьби, на думку Донцова, неможливі героїчні вчинки та тріумф
нової ідеї, яка покликана змінити світ.
У своїх поглядах Д. Донцов схилявся до беззаперечного визнання ключової ролі
окремої особистості у творенні історичного процесу, а героїзм він трактував як
основну силу, що штовхає людину зокрема та націю в цілому на національну
боротьбу, творення власної держави. Мислитель підкреслював, що українська нація
не однорідна, а структурована, тому кожна соціальна група повинна перебувати, на
його думку, на своєму місці. Носієм моральних ідей, чеснот, законів усієї нації є
меншість (еліта), яка править усією нацією, суспільством. Ця меншість «..суворо
карає всякі відсередкові егоїстичні тенденції в лоні своєї групи чи суспільства, не
піддаючись голосу фальшивої «людяності», не позволяючи тим егоїстичним
тенденціям розсадити суспільність, яку тримають вкупі і в силі лише ця пильність
провідної касти та її чесноти…» [11, с. 16]. На його думку, герой нав’язує свою
275
Микольченко В.С.
волю оточуючим, а якщо героя не сприймають, то й він ігнорує оточення, не
підлаштовується під обставини і не дає зламати свою волю.
Тому український національний світогляд утілює не лише ідеали християнства,
а й, на противагу християнській ідеології, підносить героїчну особистість, яка
спирається на розум, моральні переконання, керує власними емоціями та
почуттями, стримує їх при необхідності. Національні інтереси для героя виходять на
перший план, відсуваючи власні потреби та інтереси. Саме такі люди, на нашу
думку, з’являються під впливом історичних подій, що потребують чіткого
визначення соціальної позиції, згідно з якою і будується поведінка героїчної
особистості надалі.
Концепція В. Липинського складається з елементів елітизму, ірраціоналізму,
волюнтаризму в розумінні героїчного і є мікрокультурним обгрунтуванням
козацького героїзму, про що свідчать «легенди Гетьманської, Гетьмана і його Роду
як одинокого, реального, живого Символу України» [12, с. 28]. У своїх творах
мислитель розмірковує над мікрокультурним обґрунтуванням козацького героїзму,
героїзму окремих постатей і приходить до висновку, що доба козаччини була
базовою героїчною епохою в Україні. Саме ця епоха, на його думку, є епохою
величезної енергії нації, що спочивала в міцних і твердих руках завзятого
козацького класу [Див.: 13, с. 21]. Козацтво Липинський бачить в основа
українського героїзму, його базовий елемент, що призводить до бажання великого,
слави та подвигу, направлених на збереження культури українського народу,
державності, а також відзначає час діяльності «наших предків-козаків» як героїчну
добу існування української нації [Див.: 14, с. 293].
Аналізуючи думки В. Липинського, можна чітко простежити, що козацтво
позиціонується ним як національна українська аристократія, але за своєю ідейністю
і благородством порівнюється ним з лицарством. На думку мислителя, героїзмом
наділено не лише козацтво в цілому, а й окремі козацькі діячі, головним з яких є
Богдан Хмельницький.
Дослідники творчості Липинського вказують на багатоманітність його
тлумачень образу Богдана Хмельницького як, наприклад, богообраного, носія влади
своєрідного характеру, глибокого знавця духовної культури українців, їх
психологічних спонукальних чинників тощо [Див.: 15, с. 22-23]. І дійсно,
Хмельницький виступає в роздумах мислителя уособленням цілої української нації,
носієм національної віри, який зміг об’єднати українців у державу та є не лише
історичною постаттю, а й українським героєм.
У концепції В. Липинського можна виділити й інші види героїзму:
хліборобський (трактується як буттєво необхідний для української нації), героїзація
інтелігенції (ґрунтується на творенні інтелігенцією духовних цінностей нації) і
релігійно-культурний (підносить київських князів, що підтримали християнську
віру). Таким є розуміння українського героїзму В’ячеславом Липинським, що
ґрунтується на виразних прикладах національної традиції.
Історія українського народу просякнута героїчними подвигами, які чинилися її
синами в боротьбі за волю. Український народ завжди звеличував своїх героїв та
увічнював їх вчинки для нащадків у наукових, художніх, літературних творах. Для
українців завжди є характерна «запальна вдача», яка і сприяла героїчному подвигу
не лише заради себе, а задля своєї землі. І саме тому поняття «герой» і «патріот»
276
Особливості українського філософського дискурсу героїзму
завжди є тотожними для нашого народу. В усі часи український герой вирізняється
не лише фізичною досконалістю, а й духовною мудрістю. Отже, «героїзм –
найкраще виявлення самовідданості і мужності у виконанні героїчного обов’язку,
що вимагає стійкості, готовності до самопожертви» [16, с. 102].
В українському гуманітарному дискурсі напрацьовані певні підходи до
розвитку даної проблематики. Однак історичні факти, у тому числі роки
тоталітаризму, репресій та голодомору є кроком до пригнічення героїчних поривів.
Сьогодні патріотично налаштований українець прагне глибше дізнатися,
проаналізувати та переосмислити історію власної держави, рівень її духовності,
знайти в минулому орієнтири, які б могли наслідувати сучасники.
Список літератури
1. Цимбал Т.В. Феномен еміграції: досвід філософської рефлексії. – Київ, Кривий Ріг: Видавничий
дім, 2012. – 396с.
2. Лисяк-Рудницький І. Україна між Сходом і Заходом // Лисяк-Рудницький І. Історичні есе.: В 2
т. – К., 1994. – Т.1. – 528с.
3. Гриценко О. Герої. — У кн.: Нариси української популярної культури. — К.: УЦКД,1998 - 760с.
4. Кульчицький О. Риси характерології українського народу / О.Кульчицький // Енциклопедія
Українознавства: у 2 т. – Мюнхен – Нью-Йорк: Молоде життя, 1949, - Т. 1. – 718с.
5. Замостьянов А.А. Герой русской поэзии XVIII века: истоки образа. – М.: АНО «Переправа»,
2010 – 236с.
6. Грушевський М. Історія України-Руси. – Харків: Держ. в-во. України, Т. 2., 1928. - 634с.
7. Сковорода Г. Повне зібрання творів. – К.: Наукова думка, 1973. – Т.1. – 532с.
8. Казанський В. Нація і держава: культура, ідеологія, духовність. – Івано-Франківськ: Плай, 1999.
– 336с.
9. Кульчицький О. Світовідчуття українця. – К.: Фенікс, 1992. - 128с.
10. Донцов Д. Націоналізм. – Вінниця: ДП “ДКФ”. - 2006. – 396с.
11. Донцов Д. Дух нашої давнини. – Дрогобич: Вiдродження, 1991. – 342 с.
12. Липинський В. Листи до братів хліборобів. Про ідею і організацію українського монархізму //
Українська суспільно-політична думка в ХХ ст.: Документи і матеріали. – Мюнхен: Сучасність,
1983. – Т. 1. – С. 483-506.
13. Липинський В. Україна на переломі (1657-1659). – К.: Дніпро, 1997. – 303с.
14. Кьеркегор С.Страх и трепет. – М.: «Терра-книжный клуб», «Республика» 1998. – 384с.
15. Соловйов О. В. Липинський про харизматичну особистість Богдана Хмельницького // В’ячеслав
Липинський – ідеолог українського державотворення: Збірник наукових праць – Луцьк:
Волинська обласна друкарня, 2001. – 188с.
16. Сапронов П.А. Феномен героизма. – СПб.: ИЦ «Гуманитарная академия», 2005. – 512с.
Микольсенко В.С. Особенности украинского философского дискурса героизма // Ученые
записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского. Серия: Философия.
Культурология. Политология. Социология. – 2014. – Т.27 (66). – № 1-2. – С. 271–278.
В статье аналызируется становление представлений о нероях и героизме в украинской философии.
Подчеркивается необходимость пересмотра и формирования образа современного героя, который
должен аккомулировать в себе опыт предков.
Ключевые слова: герой, героизм, героическое.
Mikol'chenko V. Features of Ukrainian philosophical analysis of heroism // Scientific Notes of
Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences.
Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 271–278.
In the article is analysed becoming of ideas about heroes and heroism in the Ukrainian philosophical mind.
The necessity of revision and forming of character of modern hero, that must accumulate in itself
experience of ancestors, is underlined.
277
Микольченко В.С.
Traditions of the Ukrainian heroism originate from the times of Kievan Rus ' and formed under the
influence of Christianity and the Slavic mythology. The ancient Slavs developed a rich folklore, in the
context of which the prevalent epics, which celebrate the love to the native land, the heroism of its
defenders condemn the injustice and etc.
In the Ukrainian Humanities discourse of certain approaches to the development of this issue. However,
historical facts, including the period of totalitarianism, repression and famine is a step to oppression heroic
impulses. Today patriotically configured Ukrainian wants to better understand, analyze and reconsider the
history of their own state, and its level of spirituality, found in the past benchmarks, which would imitate
his contemporaries.
Keywords: hero, heroism, heroic.
278
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 279–291.
УДК 930.1
ОБРАЗНОЕ ВОПЛОЩЕНИЕ СИМВОЛА
АВТОРА «СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»
(ФИЛОСОФСКО-ИСТОРИЧЕСКИЙ АСПЕКТ В КОНТЕКСТЕ
КОНЦЕПЦИИ ПАРАДИГМАЛЬНЫХ ОБРАЗОВ И СИМВОЛОВ
ЭПОХ И ЦИВИЛИЗАЦИЙ)
Масаев М.В.
Анализируя невидимую структуру символа автора «Слова», автор статьи
доказывает правильность открытия, сделанного в 1985 г. Л. Е. Махновцом о
том, что автором «Слова» является князь Владимир Ярославич Галицкий,
обнаружив полное соответствие видимого образа с невидимой структурой
символа.
Ключевые слова: образ, символ, личность.
«Слово о полку Игореве»
– произведение удивительное,
сколько его не разгадывают,
как ни проясняют «тёмные места»,
оно всё равно продолжает дышать тайной».
Н. Я. Переяслов
Постановка проблемы. Даже будучи долгое время неизвестным, автор «Слова о
полку Игореве» стал символом.
Как мы уже писали, символом может стать любой знак или образ, включённый
в определённую систему социальных отношений [32, с. 133]. В этой системе знаки и
образы приобретают новые системные качества [33], [34] и становятся символами,
которые, кроме видимой структуры (знак, символ) приобретают структуру
невидимую, подобно слову, имеющему, по М. М. Маковскому, невидимую
структуру [35, с. 73]. «Эта невидимая структура и есть сущность символа, взятая
сама по себе» [32, с. 133].
То, что личности могут быть символами и даже парадигмальными символами
эпох и цивилизаций, мы говорили на XXVII Международных научных чтениях
«Культура народов Причерноморья с древнейших времён до наших дней» 23 апреля
2009 года. Наш материал «Образы и символы пассионарных личностей в свете
теории этногенеза Л. Н. Гумилёва и концепции парадигмальных образов и символов
эпох, цивилизаций и народов» [36] был опубликован в журнале «Культура народов
Причерноморья».
279
Масаев М.В.
Символ автора «Слова о полку Игореве» живёт. Он удачно символизирует и
героизм, и талантливость русского народа, а также его непокорный дух.
Содержащиеся в нём призывы свидетельствуют о политической прозорливости и
мудрости народа, давшего миру такое поистине великое произведение. Но известен
этот символ был… без его видимой части – без образа самого автора.
Точнее, этот образ был. Образ всегда предшествует символу. Но образ этот был
удалён из народной памяти. Этот образ был удалён в ходе символической войны,
развязанной против автора «Слова» и стоящей за ним группировки русских князей
другой группировкой русских князей, другим кланом Рюриковичей, корыстная
политика которых привела к исчезновению из народной памяти автора «Слова», к
устранению с политической арены противоборствующего клана Рюриковичей, к
серьёзному ослаблению «империи Рюриковичей» (так называл Киевскую Русь Карл
Маркс – М. М.) и катастрофе, вызванной монгольским нашествием. Последствия
этой катастрофы в виде разделения русского этноса на великороссов, белорусов и
украинцев мы с великой болью переживаем до настоящего времени. Исчез и сам
текст «Слова». Но случайно вновь обретённый он помог возродиться и символу
автора, имя которого продолжало оставаться неизвестным. Таким образом, в
результате средневековой символической войны символу автора «Слова о полку
Игореве» удалось выжить. Но выжил он, утратив свой видимый, точнее ощутимый
образ – имя и портрет автора. Имя автора Иванами, «не помнящими родства», было
забыто. Остался лишь символ, точнее его сущность, или невидимая часть. Если
образ Бояна, произведения которого до нас не дошли (результат той же самой
символической войны), мы могли видеть в иллюстрациях к русским народным
сказкам и былинам и видеть и слышать его имя («все смолкли – слушают Бояна»),
то имя автора «Слова» не называл ни А. С. Пушкин, ни нашедший рукопись
«Слова» Мусин-Пушкин, а изобразить автора «Слова о полку Игореве» не решился
никто. Разве только художник В. В. Бунь поместил в нижнем левом углу лицевой
части обложки книги В. Д. Карпова «Герои «Слова о полку Игореве» и его автор»
[21] профиль мужчины с ястребом на плече. Из содержания книги ясно, что это –
автор «Слова о полку Игореве».
Но это ещё не образ символа автора «Слова о полку Игореве». Об образе
символа автора «Слова о полку Игореве» можно будет говорить не просто, дав его
безымянный словесный портрет и написав безымянную картину, а назвав его имя и
восстановив его биографию.
Имя Бояна мы знаем, забыв и его произведения, и его биографию. И если
восстановить биографию Бояна до сих пор не удаётся и вряд ли в обозримом
будущем удастся, то имя и биография автора «Слова о полку Игореве» уже
известны. Об этом писали и Л. Е. Махновец [8], и В. Д. Карпов [21], и М. В. Масаев
[39-43].
Новизной работы является, с одной стороны, дополнительное доказательство
того, что авторство «Слова о полку Игореве» принадлежит именно князю
Владимиру Ярославичу Галицкому, а с другой стороны – философская
экстраполяция символа автора «Слова» в контексте концепции парадигмальных
образов и символов эпох, цивилизаций и народов.
И это актуально, ибо со времени открытия имени автора «Слова» в 1985 г. факт
этот продолжает игнорироваться, как будто до сих пор в России, Украине и
280
Образное воплощение символа автора «Слова о полку Игореве»…
Белоруссии правят потомки узурпировавшего перед нашествием монголов власть на
Руси того клана Рюриковичей, которым было невыгодно сохранение в памяти
народной автора «Слова».
Актуально также и установление того клана Рюриковичей, который уничтожал
«Слово о полку Игореве», вытравливал из памяти народной имя его автора, и
который несёт прямую ответственность за распад «империи Рюриковичей» на
отдельные княжества и за катастрофическое поражение от монгольских полчищ,
последствия которого мы болезненно переживаем до настоящего времени.
Цель работы – дополнительно доказать, с одной стороны, подлинность
авторства «Слова о полку Игореве» Владимира Ярославича Галицкого, а с другой –
философски экстраполировать символ автора «Слова» в контексте концепции
парадигмальных образов и символов эпох, цивилизаций и народов.
Для достижения этой цели необходимо решить следующие задачи:
- установить, между какими кланами Рюриковичей шла борьба в «империи
Рюриковичей»;
- какой клан несёт ответственность за отказ от старой формы наследования
великокняжеского престола и за раздробленность Руси в целом;
- интересы какого клана Рюриковичей защищает автор «Слова»;
- какой клан Рюриковичей вышел победителем в борьбе за власть на Руси;
- почему имя автора «Слова» было предано забвению, а его произведение
искажалось и уничтожалось;
- каковы были подлинные отношения русских князей с половцами, как князья
различных кланов использовали половцев в борьбе за гегемонию на Руси;
- проследив ход символической войны между кланами Рюриковичей, показать
роль символа как регулятора исторического процесса.
Приведённые в качестве эпиграфа слова Н. В. Переяслова о том, что «Слово о
полку Игореве» продолжает дышать тайной» были опубликованы в июле 1994 года
в журнале «Вопросы истории» (№ 7). В этом же году в Симферополе вышла книга
члена союза журналистов, президента Акционерного общества «Елена» Владимира
Дмитриевича Карпова «Герои «Слова о полку Игореве» и его автор», где
раскрывается главная тайна «Слова», тайна его автора, где на 320 страницах
доказывается, что автором шедевра древнерусской литературы является князь
Владимир Ярославич Галицкий [21].
Книга В. Д. Карпова производит впечатление не простого «журналистского
расследования», а серьёзного научного исследования проблемы. Это плод
четырнадцати лет труда над 121 упомянутыми им источниками и
монографическими исследованиями. Труд этот рецензировал доктор исторических
наук Г. Д. Казьмирчук. С итогами труда неофициально, в устной беседе, согласился
академик Б. А. Рыбаков.
В главе «Встреча с автором «Слова» В. Д. Карпов пишет об авторе «Слова»
следующее: «Никто никогда не узнает его имени. Такой приговор сделал всем нам
современным и будущим поколениям поэт Игорь Шкляревский в публикации «С
ястребом на плече» в № 44 от 30 октября 1985 года «Литературной газеты».
С каждым последующим номером, – продолжает В. Д. Карпов, – мы ждали, что
кто-нибудь из учёных возразит поэту, расписавшемуся в собственном бессилии и
заодно заранее обесславив остальных, т. е. нас и будущих исследователей. Но
281
Масаев М.В.
ответа не последовало…. Значит, нам выпала честь первыми представить автора
«Слова о полку Игореве» [21, c. 147]. Но В. Д. Карпов не заметил в прочитанной им
статье Л. Е. Махновца, что имя автора «Слова о полку Игореве» … уже известно. В
том же 1985 г., когда появилась статья Игоря Шкляревского, доктор
филологических наук Леонид Ефремович Махновец в журнале «Пам’ятки України»
опубликовал статью «Про автора Слова», где он кратко, но весьма убедительно
доказывает, что «Слово о полку Игореве» написал князь Владимир Ярославич
Галицкий [8, с. 24-27].
За десять лет до выхода в свет книги В. Д. Карпова «Герои «Слова о полку
Игореве» и его автор», а именно 26 мая 1984 года Леонид Ефремович Махновец,
читая роман-эссе Владимира Чивилихина «Память», согласился с автором
«Памяти», что «Слово о полку Игореве» мог написать только князь. Оставалось
лишь выяснить, кто именно. Л. Е. Махновец составил список из 299 лиц княжеского
рода, которые могли быть потенциальными авторами «Слова». Далее, методом
исключения, доктор филологии пришел к выводу, что автором «Слова о полку
Игореве» мог быть только сын Ярослава Осмомысла, зять Святослава Киевского и
шурин Игоря Новгород-Северского Владимир Ярославич Галицкий. При этом Л. Е.
Махновец обратил внимание на то, что в отношении князя Галицкого Ярослава
Осмомысла автор «Слова» сначала употребляет выражение «на своём златокованом
столе», а потом «с отня злата стола» [22, c. 21] вместо того, чтобы, согласно
традиции, слово «отний» (отцовский) употребить в первом же случае. Так мог
поступить только тот, для которого галицкий стол также был «отним», то есть это
не кто иной, как сын Ярослава Осмомысла Владимир Ярославич Галицкий.
Сохранено это доказательство и в академическом тексте «Слова»: «…
стреляеши съ отня злата стола салтани за землями» [23, с. 262], и в его
академическом переводе: «... стреляешь с отцовского золотого престола в султанов
за землями» [23, с. 262], и в переводе В. И. Стеллецкого: «… стреляешь с отчего
златого престола в султанов за землями» [24, с. 358], и в переводе Максима
Рыльского: «… стріляєш із отчого столу золотого на султанів у далеких землях» [24,
с. 312]. Нет этого доказательства в переводе В. Д. Карпова: «… отворял ты Киеву
ворота, посылаешь полки на султанов, через многие страны [21, с. 268]. В. Д Карпов
«не заметил» этого доказательства авторства «Слова» по простой причине – это
открытие Л. Е. Махновца, а В. Д. Карпову самому очень хотелось стать
первооткрывателем автора «Слова».
Статья Л. Е. Махновца вышла на украинском языке, так что во всероссийском
масштабе она не прозвучала, а во всеукраинском масштабе осталась незамеченной.
Книга В. Д. Карпова вышла в Крыму и также не получила ни всероссийского, ни
всеукраинского отклика. Так что для многих факт авторства Владимира Ярославича
Галицкого остаётся неизвестным. Многие продолжают считать, что имя автора
«Слова о полку Игореве» вообще неизвестно. Неизвестным же оно стало по
причине политики потомков тех князей, которым досталось от автора «Слова».
Князья эти происходили от Владимира Мономаха, коварного и нечестного
соперника деда Игоря Новгород-Северского Олега Черниговского, прозванного в
народе Гориславичем. Имя автора «Слова» было предано опале и обречено на
забвение. Сам же автор был объявлен развратником и пьяницей. Поэтому многие
продолжают считать, что в 1185 году Новгород-Северский князь Игорь провёл
282
Образное воплощение символа автора «Слова о полку Игореве»…
неудачный сепаратный поход против половцев, который почему-то воспел автор
«Слова», что крамолу на Руси сеял дед Игоря Олег Гориславич, а боролся с ней отец
Владимира Мономаха и сам Владимир Мономах.
Но не сеял крамолу Олег Гориславич, а, по выражению автора «Слова», «ковал
её мечом», как подковывает кузнец полубешеную необъезженную лошадь. Крамолу
же сеял Владимир Мономах, научившись коварству от своих сродственниковгреков. А о том, что «грецы коварны суть», было общеизвестно. Не даром
«византийское коварство» вошло в поговорку.
Поход же Игоря в 1185 году планировался как общерусский с трёх
направлений. И самым авторитетным князем на Руси был Игорь, под управлением
которого была большая часть самого мощного в то время Черниговского княжества,
правда, уже без Чернигова, вероломно отобранного у предков Игоря Владимиром
Мономахом. А Святослав Киевский, хотя и сидел в Киеве, но даже титула великого
князя не имел. Игорь должен был действовать на направлении главного удара. На
флангах обязались оказывать поддержку киевляне и Владимиро-Суздальское
княжество. Но киевская дружина, захватив богатую добычу, брошенную
уклонившимися от сражения половцами, вернулась после начала похода в Киев.
Владимиро-Суздальский князь Всеволод Большое Гнездо, выступивший в поход,
простоял на границах своего княжества, так как Святослав Всеволодович Киевский,
выехавший перед выступлением Игоря против половцев в Карачев (на границу с
владениями Всеволода Большое Гнездо – М. М.) на тайную встречу с князем
Владимиро-Суздальским, сумел уговорить его от похода воздержаться.
Надеясь на поддержку на флангах и на расчленение половецких сил, Игорь,
совершая свой стремительный бросок к сердцу Половецкого поля, неожиданно для
себя оказался один на один с объединёнными силами всех половецких войск,
которым Игорь ценой своего плена и гибели дружины нанёс такой урон, что
половцы не смогли в ближайшие годы серьёзно беспокоить своими набегами
русские земли.
Участвовавший в походе Игоря и спасшийся вместе с младшими сыновьями
Игоря морем князь Владимир Ярославич Галицкий, брат жены Игоря Евфросинии
Ярославны, прибыв на Русь, пытался, как считают некоторые исследователи,
организовать поход на половцев с целью освобождения Игоря. «…Но, пометавшись
между князьями, Владимир Галицкий понял, что на половцев никто из них не
пойдёт, и от Игоря просто-напросто избавились, как от претендента на
великокняжеский престол», – пишет В. Д. Карпов [21, c. 205]. Более того, как
утверждает Н. В. Переяслов, Святослав Киевский с сыновьями и Ярослав
Черниговский направили свои дружины к границам Новгород-Северского
княжества с тем, чтобы поделить оставшиеся без князей (Игорь с сыном
Владимиром оставались в плену) земли [37, c. 191-192]. Н. В. Переяслов убеждён,
что «главная угроза игоревой вотчине исходила не от границ со Степью, а изнутри,
от Святослава и его сыновей» [37, c. 191]. Не случайно Игорь уже готов был
смириться с потерей своих владений на Руси и остаться в Степи гостем хана
Кончака. Как отмечает академик А. С. Орлов, «будучи в плену Игорь… свободно
ездил на охоту со своими слугами, вызвал даже попа из Руси, думая остаться здесь
надолго, «не ведяшеть бо божия промысла» [27, c. 20].
283
Масаев М.В.
Тогда-то и пришлось Владимиру Ярославичу Галицкому менять задачу своей
дипломатической миссии с организации общерусского похода против половцев на
уговаривание русских князей не трогать владений князя Игоря, а хану Кончаку
пришлось задуматься над тем, как бы организовать возвращение князя Игоря на
Русь, обеспечив при этом неприкосновенность его владений. Такой расклад
событий и заставил Владимира Ярославича Галицкого написать «Слово» и
превратить своё дипломатическое обращение к князьям, оставшееся безответным, в
обращение ко всему русскому народу. Такой поворот не устраивал Мономаховичей
– против «Слова о полку Игореве» и его автора была развязана символическая
война. В результате до нас не дошли произведения легендарного Бояна, до нас не
дошла написанная Нестором-летописцем «Повесть временных лет» – её переписали
в свою пользу Мономаховичи. И творения Бояна, и летопись Нестора, и «Слово»
Владимира Галицкого были уничтожены и преданы забвению. Опорочено было и
имя Владимира Галицкого. Очернение автора «Слова» было настолько мощно, что
оно продолжилось даже в опере А. П. Бородина «Князь Игорь». Тем, кто ставит
сейчас оперу на сценах, даже в голову не приходит, что в истории не было гуляки
Владимира Галицкого. Был другой Владимир Галицкий – друг, соратник и биограф
князя Игоря. Не случайно В. Д. Карпов считает, что «какие бы ни были заслуги у
Бородина, оперу нужно или запретить, или показывать фрагментами, не
компрометирующими гениального автора» [21, c. 231].
К счастью, Мономаховичам не удалось окончательно переписать историю.
«Лазерным лучом света из мрачного царства того времени вспыхнуло гениальное
произведение «Слово о полку Игореве» оклеветанного Владимира Галицкого», –
пишет В. Д. Карпов [21, c. 242]. Увидевшее свет лишь на рубеже XVIII и XIX веков,
то есть через шесть столетий после своего написания, оно лишь в конце XX века
было прочитано Л. Е. Махновцом, В. Д. Карповым и Олжасом Сулейменовым так,
как этого хотел сам автор, певец «Олегова хороброго гнезда», гнезда Олега,
прозванного Гориславичем, который не сеял, в отличие от Владимира Мономаха,
крамолу, а «ковал её мечом»; того Олега, внук которого Игорь, предательски
оставленный другими князьями, в одиночку нанёс большой урон половцам в самом
сердце Половецкого поля, в то время как другие князья, уклонившись от похода и
узнав о пленении Игоря и его сына Владимира, думали не о борьбе с кочевниками, а
о дележе земель Новгород-Северского княжества.
Академик А. С. Орлов угадал суть призыва автора «Слова» к единению русских
князей. Это не просто «призыв русских князей к единению как раз перед
нашествием… монгольских полчищ», как увидел суть «Слова» Карл Маркс [28, c.
16], назвав это «die Pointe des Gedichts» [27, c. 186]. «Автор «Слова», по
утверждению академика А. С. Орлова, «зовёт княжескую братию к единению,
нарушенному потомками «братолюбца Мономаха» [27, c. 140].
Таким образом, анализ обращений автора «Слова» к русским князьям позволяет
твёрдо заявить, что автором этого интереснейшего произведения русской
литературы был сын Галицкого князя Ярослава Осмомысла Владимир Ярославич
Галицкий. Косвенно это подтверждает гнев Мономаховичей, победивших в борьбе
за власть на Руси Ольговичей, на воспевавших подвиги Ольговичей вещего Бояна и
гениального автора «Слова» Владимира Галицкого. Не случайно до нас не дошло ни
одного произведения Бояна, а «Слово о полку Игореве» – лишь в единственном
284
Образное воплощение символа автора «Слова о полку Игореве»…
списке и совершенно случайно, а сам автор предан как личность осмеянию, а как
автор «Слова» – забвению. И гнев этот Мономаховичи умело передали потомкам,
которые и представили автора «Слова» в совершенно невыгодном свете как гуляку
и пьяницу в опере А. П. Бородина «Князь Игорь». И знают историки лишь великого
князя Киевского Владимира Мономаха и его потомков, правивших на Руси до 1613
года, а великого князя Киевского Игоря Святославича помнит только православная
церковь, и помнит как святого страстотерпца, а не как историческую личность.
Великого князя Киевского Олега, построившего церковь Богородицы Пирогощей
(Пирготиссы, что в переводе с греческого означает «нерушимая стена»), все знают
как Олега Гориславича, князя Черниговского, у которого Владимир Мономах отнял
Чернигов. Не удалось скрыть, что Владимир Мономах, помышляя о Суде Божьем,
просил у князя Олега прощения за Чернигов. Его покаянное письмо Олегу случайно
вошло в его «Поучение» в очень сокращённом виде, но то, что Мономах считал
захват Чернигова грехом и полагал необходимым в этом грехе каяться – это факт
[21, c. 38], [29, c. 140]. А ведь Олег займёт по праву старшинства в роду
Рюриковичей Киевский престол, как занимал его по праву его дядя Игорь
Святославич, как этот престол займёт потом его внук, другой Игорь Святославич,
которого мы также не знаем как великого князя Киевского, а только как удельного
князя Новгород-Северского и героя «Слова о полку Игореве».
Мономаховичи вычеркнули Ольговичей из истории, уничтожили все
произведения Бояна, все экземпляры, кроме одного случайного списка «Слова о
полку Игореве».
Так, придворные летописцы Мономаховичей и продолжатели их дела,
российские историки, изменили историю Руси. Это подтверждает известный
афоризм Андре Моруа, который на вопрос, кто больше изменил историю – Цезарь
или Наполеон, ответил: «Историю больше всего изменили историки» [38, c. 1].
Интересно, что нашу концепцию об авторе «Слова» и нашу оценку
исторического периода борьбы за власть Ольговичей и Мономаховичей
подтверждает анализ тюркизмов в «Слове о полку Игореве». При этом мы берём не
такие несущественные эпизоды как толкование «кур» Тмутороканя, как стен, а не
как домашней птицы [30, c. 291-295], а «Бояна» и «Ходыну» не как певцов
Ольговичей (Ходыну даже называют возможным автором «Слова о полку Игореве»)
[16, c. 294], [31, c. 126], а как Байан (госпожа, дама) и Кадын (женщина, госпожа).
Последнее толкование, тюркское, вполне логично, если отнести Байан к
половчанке, жене деда князя Игоря, Олега, а Кадын к половчанке, жене отца Игоря,
Святослава. Буква «о» в «Ходыне», поставленная переписчиком «Слова» выдаёт
северный диалект хана Гзака, а сама фраза является логическим завершением
разговора Кончака и Гзака о женитьбе Владимира Игоревича на дочери Кончака
Свободе. Славянское имя ей дала русская мать. Гзак, сомневаясь в
целесообразности такого брака, приводит примеры брака с половчанками деда и
отца князя Игоря. А «оканье» Гзака передалось к современным русским волжанам,
потомкам северной ветви кипчаков. Сходную мысль высказывает и Олжас
Сулейменов [16, c. 294].
Русский по матери и женатый на русской хан Кончак мог опасаться мести Гзака
за поражение в набеге на Русь, которая могла обрушиться на князя Игоря и его
сына, что и ускорило отъезд князя Игоря от гостеприимного свата, как совершенно
285
Масаев М.В.
справедливо полагает Н. В. Переяслов [37, c. 190-191]. Намёк Гзака на то, что отец
князя Игоря Святослав и его дед Олег были женаты на половчанках, подтверждает
наше и Олжаса Сулейменова мнение о «Бояне» и «Ходыне» как о женах Олега и
Святослава в качестве аргумента Гзака в споре с Кончаком.
Попробуем воспользоваться тюркизмами для толкования, пожалуй, самой
существенной части «Слова», «сна Святослава».
Интересно, что близко подошёл к нашему пониманию «сна Святослава» М. П.
Алексеев [11]. Не случайно его анализ тюркизмов в «Слове о полку Игореве», а
также анализ тюркизмов в «Слове о полку Игореве» А. Л. Никитина [12] послужили
источником для работы Е. В. Чернышевой «Образ птицы и коня в
крымскотатарском и украинском народном творчестве» [13, c. 65-72]. Есть
информация о тюркизмах в «Слове о полку Игореве» в работах С. Е. Малова [14, c.
230] и Н. А. Баскакова [15, с. 231], [17, c. 59-68]. Но больше всех над этой
проблемой поработал Олжас Сулейменов [16, c. 395-590].
Именно под знаком открытых и истолкованных О. О. Сулейменовым
«видимых» и «невидимых» тюркизмов мы и прочли «сон Святослава». И читали мы
не протограф «Слова», которого мы уже никогда не увидим, а неоднократно
переписанный текст, как никогда не увидим и подлинной «Повести временных лет»,
хотя и знаем, что написал её Нестор-летописец. Знаем мы уже и автора «Слова»,
шурина князя Игоря, брата его жены Евфросинии Ярославны, сына Галицкого князя
Ярослава Осмомысла Владимира Ярославича Галицкого. Переписчики, владевшие
половецким языком гораздо хуже Владимира Ярославича, конечно, исказили текст
«Слова». Но и такой текст позволяет нам сказать следующее: в «сне Святослава» мы
видим предупреждение Мономаховичам, подкреплённое обращением автора
«Слова» к отцу, уже открывавшему однажды «ворота Киева», – не трогайте
владений князя Игоря, иначе его тесть снова откроет ворота Киева, киевский
престол останется без князя («престол без князя», а не «терем без конька») [16, c.
436], а незадачливого Киевского князя похоронят «тощие» «половецкие вдовы»
(«тула» – вдова, а не «тул», что означает колчан) [16, c. 435] по половецкому,
тенгрианскому, обряду, посыпая его тело жемчугом.
Но откуда автор «Слова» так хорошо знал половецкий язык и половецкие
обычаи? С князем Игорем всё ясно – его воспитывали половчанки: мать, жена отца
Игоря, Святослава, и бабушка, жена деда, Олега Гориславича. Владимир Ярославич
– галичанин. Его отец, Ярослав Осмомысл, «подпирал горы венгерские».
Современные закарпатцы в массе своей хорошо знают венгерский язык. Даже
ничему не учившиеся жёны советских офицеров в Закарпатье знали по-венгерски
два «волшебных» слова «тешек» и «кёсёном» («пожалуйста» и «спасибо»). А соседи
галичан, венгры, пришли на Дунай не одни – в составе орды Арпада кроме
венгерских кочевников были и половцы. Их город, Дебрецен (Дебрекент, железный
город, – М. М.), расположен на востоке Венгрии, на границе с владениями Ярослава
Осмомысла. Кстати, Осмомыслом назвал отца именно автор «Слова» и с его подачи
за Галицким князем и закрепилось это прозвище, очередной «невидимый» тюркизм,
калька кипчакского «сегизкырлы» [16, c. 430]. Как отмечает венгерский тюрколог
Ю. Немет, венгерские половцы, совершенно забыв к XX веку родной язык,
сохранили в памяти имя своего древнего бога, Тенгри-хана. Ему молились потомки
кипчаков, выходя после официального богослужения в католических храмах, …они
286
Образное воплощение символа автора «Слова о полку Игореве»…
садились в круг начинать нехристианскую молитву…Тенгри, Тенгри, амен! Тенгри,
Тенгри, амен!» [16, c. 577]. А половецкий Дебрекент за это время легко превратился
в венгерский Дебрецен (Debrecen). Латинская буква «с», звучавшая в старой латыни
в любой позиции как «к» позже стала звучать перед буквой «е» как «ц». Так
Дебрекент стал Дебреценом, а дебре – это чисто половецкий термин для
обозначения железа, и странная «дебрь Кисаню» из текста «Слова» не имеет
никакого отношения к каким-либо дебрям – это железные путы, приготовленные
половцами для коварных Мономаховичей [16, c. 437]. Венгерские половцы XII века
вполне могли служить в гвардии Ярослава Осмомысла, как служили ковуи
Ольговичам, а чёрные клобуки, каракалпаки, Мономаховичам. «В войсках киевских
князей, – писал В. А. Пархоменко в своих «Следах половецкого эпоса в летописях»,
– воины-тюрки составляли значительный процент. И управлять ими можно было,
зная их язык» [16, c. 513].
Олжаса Сулейменова поразило то, как разбирался автор «Слова» в половецком
языке и его наречиях, как он сумел выделить «оканье» хана Гзака, характерное для
северных наречий. «…Читая «Слово», я неоднократно убеждался – Автор знал один
из тюркских языков и разбирался в наречиях» [16, c. 476]. Это не удивительно. Не
случайно автор «Слова» называет отца «Осмомыслом». Он сам, если и не смог сразу
унаследовать отцовских владений, то, как истинный старший сын, унаследовал и
умножил его мудрость.
Нелегко дался Олжасу Омаровичу его научный подвиг. Ему пришлось
пережить такой удар как постановление Бюро ЦК КП Казахстана от 17 июня 1976 г.
«О книге О. Сулейменова «Аз и Я», крестовый поход против него таких
авторитетных учёных, академиков и профессоров таких как Д. С. Лихачёв, Л. А.
Дмитриев, О. В. Творогов, А. Кузьмин во главе с членом Политбюро ЦК КПСС,
секретарём ЦК КПСС, главным идеологом страны малограмотным М. А. Сусловым.
Олжас Омарович в этой борьбе вышел победителем. Сыграли свою роль его
«Открытое письмо» Члену Политбюро ЦК КПСС, Первому Секретарю ЦК КП
Казахстана Д. А. Кунаеву, Членам Бюро ЦК КП Казахстана [18, c. 587-590], а также
поддержка действительного члена АН СССР А. Новиченко, действительного члена
АН Узбекистана М. Нурмухамедова, писателей Чингиза Айтматова и Эдуардаса
Межелайтиса, поэтов Роберта Рождественского и Н. Федоренко, не испугавшихся
«устрашающей» критики с «высот» коммунистической идеологии. «Постановка
вопроса о Вашей книге, взгляд на историю, которая отнюдь не дышло – куда
повернешь, туда и вышло, мне близки и дороги как советскому писателю, как
русскому интеллигенту, наконец, просто как человеку, с детства пристрастному к
истории своего народа…», – писал 21 сентября 1975 года Олжасу Омаровичу
Константин Симонов [19, c. 587]. На этой ноте и следует закончить разговор об
очередных, на этот раз весьма и весьма убедительных объяснениях «тёмных» мест
из «Слова о полку Игореве».
Но без этого, не осознавая прошлого, мы, как убеждён Олжас Сулейменов,
«заблудимся в настоящем, как Иваны и Ахметы, не помнящие родства друг с
другом [19, c. 590].
Чтобы не заблудиться в настоящем, следует вспомнить, что у князя Игоря
бабушка и мать были половчанками, у хана Кончака мать и жена были русскими, а
общий внук князя Игоря и хана Кончака Юрий Владимирович родился в
287
Масаев М.В.
половецкой степи и погиб, защищая родные кочевья от монгольских захватчиков
уже не в качестве русского князя, а в качестве половецкого хана. Вспомним, и не
будем Иванами и Ахметами, не помнящими родства друг с другом.
Таким образом, можно сделать следующие выводы:
личность «неизвестного» автора «Слова о полку Игореве» обрела значение
символа задолго до того, как стало известно его подлинное имя;
личность автора «Слова о полку Игореве» была установлена Л. Е. Махновцом в
1985 году; это – сын князя Ярослава Осмомысла, брат жены князя Игоря
Евфросинии Ярославны, Владимир Ярославич Галицкий;
история Руси в момент написания «Слова о полку Игореве» развивалась под
знаком борьбы за власть Мономаховичей и Ольговичей; в этой борьбе автор
«Слова» был на стороне Ольговичей;
победившие в борьбе за власть Мономаховичи приступили к уничтожению
экземпляров направленного против них произведения, дискредитации его автора, а
само произведение, на всяки случай, переписали в свою пользу;
усилия потомков Мономаховичей и их сродственников Романовых привели к
тому, что Владимир Ярославич Галицкий был объявлен «развратником и
пьяницей», а из коренным образом переделанных списков его произведения к
началу XIX века сохранился лишь один, причём и тот сгорел в московском пожаре
периода Отечественной войны 1812 года;
в настоящее время мы имеем дело лишь с копией этого переделанного списка и
с не самыми лучшими его переводами на современный русский и другие языки;
трудность перевода связана с обилием в тексте «Слова» тюркизмов, на что
обращали внимание и М. П. Алексеев, и Н. А. Баскаков, и С. Е. Малов, и А. Л.
Никитин;
решающий вклад в изучение тюркизмов в «Слове о полку Игореве» внёс
казахский писатель Олжас Сулейменов;
на основе анализа тюркизмов «Слово о полку Игореве» и была восстановлена
схема борьбы за власть заклятых врагов половцев Мономаховичей и роднившихся,
по крайней мере, в четырёх последних поколениях с половцами, Ольговичей;
эта схема во многом объясняет все странности и несуразности провокационных
набегов Мономаховичей на половецкие кочевья и спровоцированного ими похода
Игоря в Половецкую степь;
князь Игорь никогда бы не решился на сепаратный поход в Степь, если бы ему
не внушили, что вместе с ним пойдут и Святослав Киевский, и Всеволод
Владимиро-Суздальский, которые его предали;
поход половца по матери князя Игоря против русского по матери хана Кончака
не закончился тем, чего так хотели Мономаховичи, а именно гибелью обоих их
врагов; он закончился тем, чем и должен был завершиться – свадьбой сына Игоря
Владимира и дочери Кончака Свободы;
в свете этих событий символ автора «Слова» и обрёл плоть и кровь в лице
шурина князя Игоря князя Владимира Ярославича Галицкого; помог этому
обретению в частности анализ тюркизмов в «Слове о полку Игореве»;
трудно было бы решить задачу доказательства факта написания «Слова о полку
Игореве» князем Владимиром Ярославичем Галицким без операции восстановления
288
Образное воплощение символа автора «Слова о полку Игореве»…
образа автора «Слова» по его действующему символу в соответствии с концепцией
парадигмальных образов и символов эпох и цивилизаций.
Список литературы:
1. Кузьмина В. Д. Мог ли архимандрит Иоиль написать «Слово о полку Игореве»? / В. Д.
Кузьмина // Известия Отделения Литературы и языка АН СССР. – 1966. – Т. 25. – Вып. 3. – С.
197-207.
2. Лихачёв Д. С. «Слово о полку Игореве» – героический пролог русской литературы / Д. С.
Лихачёв. – Л., 1967. – 120 с.
3. Лихачёв Д. С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени / Д. С. Лихачёв. – Л., 1978. –
359 с.
4. Лихачёв Д. С. И снова «Слово о полку Игореве»: историко-литературный очерк / Д. С. Лихачёв.
– М., 1982. – 176 с.
5. Лихачёв Д. С. В защиту «Слова о полку Игореве» / Д. С. Лихачёв // Вопросы литературы. –
1984. – № 12. – С. 80-99.
6. Дмитриев Л. А. К вопросу об авторе «Слова о полку Игореве» Л. А. Дмитриев // Русская
литература. – 1986. – № 4. – С. 3-24.
7. Котляр М. Ф. Загадка Святослава Всеволодовича Киевского / М. Ф. Котляр // Украинский
исторический журнал. – 1967. – № 6. – С. 104-109.
8. Махновец Л. Про автора «Слова» / Л. Махновец // Пам’яки України. – 1985. – № 3. – С. 24-27.
9. Рыбаков Б. А. «Слово о полку Игореве» и его современники / Б. А. Рыбаков. – М., 1971. – 296 с.
10. Робинсон А. Н. «Русская земля» в «Слове о полку Игореве» / А. Н. Робинсон // Труды Отдела
древнерусской литературы АН СССР. – Л., 1976. – Т. 31. – С. 123-136.
11. Алексеев М. П. К «сну Святослава» в «Слове о полку Игореве» / М. П. Алексеев // «Слово о
полку Игореве». – М. – Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1950. – 397 с.
12. Никитин А. Л. «Слово о полку Игореве». Тексты. События. Люди. Исследования и статьи / А.
Л. Никитин. – М.: Интеграф сервис, 1998. 424 с.
13. Чернышева Е. В. Образы птицы и коня в крымскотатарском и украинском песенном творчестве
/ Е. В. Чернышева // Культура народов Причерноморья. – 2009. – № 152. – С. 65-72.
14. Малов С. Е. Тюркизмы в языке «Слова о полку Игореве» / С. Е. Малов // Слово о полку
Игореве. 800 лет: Сборник. – М.: Советский писатель, 1986. – 576 с. – С. 230.
15. Баскаков Н. А. Половецкие отблески в «Слове о полку Игореве» / Н. А. Баскаков // Слово о
полку Игореве. 800 лет: Сборник. – М.: Советский писатель, 1986. – 576 с. – С. 231.
16. Сулейменов О. О. Аз и Я. Книга благонамеренного читателя: о «Слове о полку Игореве» //
Сулейменов Олжас. Аз и Я: эссе, публицистика, стихи, поэмы / Олжас Сулейменов. – АлмаАта: Жалын, 1989. – 592 с. – С. 395-590.
17. Баскаков Н. А. Ещё о тюркизмах «Слова о полку Игореве» Н. А. Баскаков // Исследования и
материалы по древнерусской литературе: «Слово о полку Игореве». Памятники литературы и
искусства XI-XVII веков. – М., 1978. – С. 59-68.
18. Сулейменов О. О. Открытое письмо Члену Политбюро ЦК КПСС, Первому секретарю ЦК КП
Казахстана Д. А. Кунаеву, членам Бюро ЦК КП Казахстана // Сулейменов Олжас. Аз и Я: эссе,
публицистика, стихи, поэмы / Олжас Сулейменов. – Алма-Ата: Жалын, 1989. – 592 с. – С. 587590.
19. Сулейменов О. О. Послесловие ко 2-му изданию // Сулейменов Олжас. Аз и Я: эссе,
публицистика, стихи, поэмы / Олжас Сулейменов. – Алма-Ата: Жалын, 1989. – 592 с. _ С. 586590.
20. Коган В. М. История дома Рюриковичей. – СПб.: Издательский дом «Бельведер», «АстраЛюкс», 1994. – 287 с.
21. Карпов В. Д. Герои «Слова о полку Игореве» и его автор. – Симферополь: АО «Елена», 1994. –
320 с.
22. Слово о плъку Игореве. Игоря, сына Святъславля, внука Ольгова // Слово о полку Игореве. 800
лет: Сборник. – М.: Советский писатель, 1986. – 576 с. – С. 11-27.
289
Масаев М.В.
23. Слово о плъку Игореве. Игоря, сына Святъславля, внука Ольгова // Слово о полку Игореве. 800
лет: Сборник. – М.: Советский писатель, 1986. – 576 с. – С. 254-257.
24. Слово про Ігорів похід // Слово о полку Игореве. 800 лет: Сборник. – М.: Советский писатель,
1986. – 576 с. – С. 297-349.
25. Слово о полку Игоревом, Игоря, сына Святославова, внука Олегова // Слово о полку Игореве.
800 лет: Сборник. – М.: Советский писатель, 1986. – 576 с. – С. 350-365.
26. Шкляревский И. И. С ястребом на плече // Литературная газета. – 1985. – № 44.
27. Орлов А. С. «Слово о полку Игореве». Второе дополненное издание. – М. – Л.: АН СССР, 1946.
– 216 с.
28. Маркс К. Маркс – Энгельсу в Манчестер [Лондон], 5 марта 1856 г. // Маркс К.; Энгельс Ф. Соч.
– Т. 29. – С. 16-23.
29. Орлов А. С. Переписка Маркса и Энгельса по поводу «Слова о полку Игореве» // Орлов А. С.
«Слово о полку Игореве». Второе дополненное издание. – М. – Л.: АН СССР, 1946. – 216 с. – С.
176-192.
30. Захаров В. Л. Что означает «… до курь Тмутороканя» в «Слове о полку Игореве»? // Труды
Отдела древнерусской литературы АН СССР. – Л., 1976. – Т. 31. – С. 291-295.
31. Рыбаков Б. А. Кто же автор «Слова о полку Игореве» // Слово о полку Игореве. 800 лет:
Сборник. – М.: Советский писатель, 1986. – 576 с. – С. 115-119.
32. Масаев М. В. Парадигмальные образы как символы эпох // Культура народов Причерноморья. –
2000. – № 14. – С. 132-136.
33. Кузьмин В. П. Принципы системности теории и методологии К. Маркса. – 3-е изд., доп. – М.:
Политиздат, 1986. – 398 с.
34. Розенталь М. М. Диалектика ленинского исследования империализма и революции. – М.:
Мысль, 1976. – 520 с.
35. Маковский М. М. Язык – миф – культура: символы жизни и жизнь символов // Вопросы
языкознания. – 1997. – № 1. – С. 73-96.
36. Масаев М. В. Образы и символы пассионарных личностей в свете теории этногенеза Л. Н.
Гумилева и концепции парадигмальных образов и символов эпох, цивилизаций и народов //
Культура народов Причерноморья. – 2010. – № 179. – С. 178-193.
37. Переяслов Н. В. Как бежал из плена князь Игорь // Вопросы истории. – 1994. - №7. – С. 190191.
38. Гусляров Е. Н. Христос в жизни: Систематизированный свод воспоминаний современников,
документов эпохи, исторических версий. – М.: ОЛМА – ПРЕСС, Звёздный мир, 2002. – 735 с.
39. Масаев М. В. Владимир Ярославич Галицкий и его «Слово о полку Игореве» // Масаев М. В.
Философия истории. Учебно-методическое пособие. – Симферополь: ДОЛЯ, 2008. – 304 с. – С.
156-158.
40. Масаев М. В. Curriculum vitae парадигмальных образов и символов эпох и цивилизаций.
Монография / М. В. Масаев. – Симферополь: ДОЛЯ, 2011. – 512 с. – С. 415-426.
41. Масаев М. В. Автор «Слова о полку Игореве» известен / М. В. Масаев // Тамбовский курьер. –
2010. – № 36. – 7 сентября. – С. 28-29. – № 37. – 14 сентября. – С. 28.
42. Масаєв Михайло. Невизнаний чи невідомий? // Кримська світлиця. – 2012. – № 28 (1705). – 13
липня. – С. 11.
43. Масаев М. В. Борьба вокруг «Слова о полку Игореве» продолжается / М. В. Масаев // Наш
голос. – 2013. – № 11 (805). – 14 марта. – С. 7.
Масаєв М. В. Образне втілення символу автора «Слова про похід Ігорів» (філософськоісторичний аспект у контексті концепції парадигмальних образів і символів епох і
цивілізацій) // Вчені записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського.
Серія: Філософія. Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 279–
291.
Аналізуючи невидиму структуру символу автора «Слова», автор статті доводить вірність відкриття,
зробленого у 1985 р. Л. Є. Махновцем про те, що автором «Слова» є князь Володимир Ярославич
Галицький, при цьому автор виявляє повну відповідність видимого образу до невидимої структури
символу.
Ключові слова: образ, символ, постать.
290
Образное воплощение символа автора «Слова о полку Игореве»…
Masayev M. V. Image incarnation of the symbol of the author of the “Song of Igor’s campaign”
(philosophy and history aspect in the context of conception of the paradigmal images and symbols of
epochs and civilizations) // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series:
Philosophy. Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 279–291.
Analysing the invisible structure of the symbol of the author of the “Song of Igor’s campaign”, the author
of the article proves the rightness of the discovery done in 1985 by L. E. Makhnovets about of the author
of the “Song of Igor’s campaign” is the prince of Galich Vladimir Yaroslavich, having found the complete
correspondence between the visible image and the invisible structure of the symbol.
Key words: image, symbol, personality.
291
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 292–299.
УДК 32:316.77(477.75)
ОСОБЕННОСТИ КРЫМСКОГО ИНФОРМАЦИОННОГО ПОЛЯ
Полончук А.А., Петросян М. Г., Омельчук Д.В.
Особенностью крымского информационного пространства является его более
высокая насыщенность в сравнении с другими областям Украины.
Преобладающее количество субъектов информационного процесса находится в
частной форме собственности. В статье особое внимание уделяется
особенностям
функционирования
Интернет-ресурсов.
Приводятся
количественные и качественные характеристики ведущих порталов Крыма,
показаны эффективность и удельный вес политической информации, скорость
её обновления. Представлены количественные и качественные результаты
анализа крымских СМИ. Отмечается тенденция усиления альтернативности и
многовариантности информационного пространства, а также роста видов
крымских СМИ. Особенно быстрыми темпами расширяется номенклатура
интернет-изданий, значительно увеличивается количество жителей Крыма,
пользующихся Интернетом. Приведенные данные свидетельствуют, что
происходит все большее переплетение политических и неполитических
новостей, что в конечном итоге усиливает политическую составляющую в сети
Интернет и увеличивает возможности воздействия на широкие массы
населения полуострова.
Ключевые слова: Интернет, издания, политика, новые технологии
МЕДИА-РЕСУРСЫ КРЫМА
КАК ЦЕНТРА ГЕОПОЛИТИЧЕСКИХ ИНТЕРЕСОВ
Крым издавна является пересечением геополитических интересов не только
государств черноморского региона, но и большинства великих держав. Учитывая
геополитическую важность Крыма, следует отметить особенную важность
информационной составляющей региона, которая напрямую влияет на настроения
жителей полуострова. Настроения же крымского электората, в свою очередь,
непосредственно влияют на крымскую политику, а, опосредованно, на украинскую.
Развитие информационного пространства и новых технологий сделали
информацию множественной и альтернативной. По данным Республиканского
комитета Автономной Республики Крым по информации, на 15.03.2010 в
Автономной Республике Крым работают следующие медиа-ресурсы:
1. В сфере телевидения и радиовещания – 79 телерадиоорганизаций (ТРО), в
том числе 13 телекомпаний эфирного вещания; 14 FM-радиостанций; 5
коммунальных радиоредакций проводного вещания; 4 частных радиоредакции
292
Особенности крымского информационного поля
проводного вещания; 1 эфирно (FM) – проводного вещания; 39 кабельных
телерадиокомпаний; 7 эфирно-кабельных телерадиокомпаний.
Принципиальным является вопрос о собственности СМИ, поскольку именно
владелец в решающей степени определяет лицо и политическую окраску того или
иного теле-радио-канала, газеты или журнала, интернет-издания. Ситуация в Крыму
типична для Украины. Государственная собственность представлена одним
предприятием – ГТРК «Крым». 5 коммунальных структур радиоредакций
проводного вещания и 33 ТРО – частной формы собственности. Однако, по
принятым в Украине правилам, установить их собственников практически
невозможно. Принадлежность того или иного СМИ определяется слухами и
неподкрепленными официально версиями, политические симпатии «вычисляются»
содержанием передач и материалов. Пользуясь подобными методами, есть
основание предполагать, что ведущее место в контроле информационного
пространства Крыма принадлежит Партии Регионов.
2. По сфере распространения теле- и радиосигналов медиа-ресурсы Крыма
представлены:
двумя
общереспубликанскими
организациями;
двумя
межобластными; 31 городской; 35 районными; 11 межрайонными.
3. Приведём данные о количестве населения Крыма (%), охваченного
программами наиболее крупных ТРО:
Телевидение:
ТРК «Черноморская» - 84,11%
ТРК «АТР» - до 80% (спутниковое вещание охватывает весь Крым)
ГТРК «Крым» - 74,63%
ТРК «Жиса» - 30 % (Симферополь, Севастополь, Ялта)
ТРК «ИТВ» - 30 % (Симферополь)
Радиовещание:
УР-1 - 86%
УР-2 - 82%
«Транс-М-Радио» - 70%
Наиболее активно телерадиоорганизации работают в городе Симферополе и
Симферопольском районе, где действуют 5 региональных и местных телеканалов, а
также 14 FM-радиостанций.
4. Крым – единственный регион Украины, где вещание ведется на семи языках
(на украинском, русском, крымскотатарском, немецком, болгарском, греческом и
армянском). В автономии активно действует Всеукраинский информационнокультурный центр, основными задачами которого, согласно его уставу, являются:
сохранение, возрождение и развитие культур народов и этносов Автономной
Республики Крым; обеспечение информационной, просветительской, издательской,
выставочной и другой деятельности общегосударственных, общественнополитических, молодежных организаций в Крыму; информационно-культурный
обмен с другими регионами [1].
5. В реестре печатных СМИ, который ведется Главным управлением
Министерства юстиции Украины в Автономной Республике Крым, ныне
насчитывается 1485 их наименований со сферой распространения на территории
автономии.
293
Полончук А.А., Петросян М. Г., Омельчук Д.В.
Из них действующих в настоящее время изданий – 1240 штук, в том числе: 985
газет, 175 журналов, 30 бюллетеней, 14 газет, 33 сборника, 5 интернет-изданий, 2
календаря, 1 дайджест.
Государственным печатным изданием является газета Верховной рады АРК –
«Крымские известия» (издаётся на русском языке с приложением на украинском
языке под названием «Крымский диалог»). Кроме того, в автономии
зарегистрированы 24 коммунальных издания, основателями которых являются
местные органы власти и органы местного самоуправления. Все другие печатные
издания – частные.
6. На начало 2010 года в Автономной Республике Крым государственным
предприятием «Информационный центр» Министерства юстиции Украины в
Государственном реестре печатных средств массовой информации и
информационных агентств зарегистрированы шесть информационных агентств. В
информационном пространстве Автономной Республики Крым также работают
представительства трёх общеукраинских информационных агентств: «УНИАН»,
«Интерфакс», «Укринформ» [2].
Именно агентства наиболее интересны в связи с возрастающей ролью
Интернета в Информационном пространстве. Ведущие из них в Крыму – это
«Новый Регион», «Крымское информационное агентство» и «E-Crimea». Хотя
существует также некоторое количество менее известных и менее крупных сайтов,
выполняющих стандартные функции – информирования, просвещения,
предоставления пространства для размещения информации.
Вот уже несколько лет Симферополь, как и Крым в целом, охвачен Интернет
бумом. С понижением цен на услуги провайдеров всемирная паутина стала
доступной почти каждому жителю полуострова. Остается только выбрать
подходящего оператора, и можно смело погружаться в виртуальную реальность.
Уже в 2010 году в Крыму насчитывалось более 40 провайдеров и 300 тысяч
пользователей всемирной сети, а сейчас их гораздо больше. По различным оценкам,
в 2013 году в Крыму насчитываются от 400 до 800 тысяч пользователей.
В целом, информационная составляющая в АРК довольно хорошо развита.
Обилие печатных СМИ, телерадиокомпаний и сайтов способны представить всю
необходимую информацию и достаточное разнообразие альтернативных ее
вариантов.
ИНТЕРНЕТ-СОСТАВЛЯЮЩАЯ В КОММУНИКАЦИЯХ
В Крымском информационном пространстве немало сайтов, электронных
версий печатных СМИ и информационных агентств. Есть городские форумы и
официальные сайты. Представим данные о работе таких сайтов в виде таблицы
(1.1). Сразу оговоримся, что в неё, во-первых, не включены некоторые сайты в связи
с некорректностью их работы, проблем с хостингом или редкого обновления.
Также, во-вторых, в неё не вошли сайты партий – из-за их чрезмерной политической
ангажированности и тенденциозности подачи информации.
Представленные сайты довольно сильно разнятся в том, какую именно они
информацию чаще всего предоставляют. Сравнение сайтов осуществлено авторами
по следующим критериям:
294
Особенности крымского информационного поля
Количество статей в неделю (показатель широты предоставляемой
информации).
Частота обновления (показатель актуальности).
Скорость публикации со времени описываемого события (второй показатель
актуальности).
Объективность авторов (показатель объективности оценён нашей экспертной
оценкой в диапазоне от 1 до 10).
Процент политических новостей (показатель политической заинтересованности
портала).
Для проведения анализа был взят весь объем новостей за промежуток времени с
11.04.2013 по 18.04.2013 на следующих сайтах:
http://www.nr2.ru/crimea/
http://news.allcrimea.net/
http://e-crimea.info/
http://context.crimea.ua/
http://news.start.crimea.ua/
http://www.kianews.com.ua/ (впоследствии был изъят из анализа по причине
временного отсутствия доступа к сайту [4].
Их сравнение по первому из критериев даёт следующие результаты:
Количество новостей
11
2
http://www.nr2.ru/crimea/
27
9
http://news.allcrimea.net/
28
8
http://e-crimea.info/
49
0
http://context.crimea.ua/
35
5
http://news.start.crimea.ua/
22
9
Таблица 1.1
1
1
3
4
2
5
2
1
3
5
4
1
5
3
0
1
0
Или, представим данные таблицы в форме диаграммы:
295
1
1
15
16
17
8
23
22
28
6
32
32
32
0
2
40
53
35
3
0
35
37
37
5
0
20
23
13
0
2
1
1
3
3
3
2
Полончук А.А., Петросян М. Г., Омельчук Д.В.
Количество новостей с 11.04 по 18.04
http://www.nr2.ru/crimea/
Количество
60
50
http://news.allcrimea.net/
40
http://e-crimea.info/
30
20
http://context.crimea.ua/
10
0
11
12
13
14
15
Дата
16
17
18
http://news.start.crimea.ua
/
Рис. 1.1. Публикация новостей за период с 11.04 по 18.04 2013 года.
Итак, как видно из диаграммы и предшествующей ей таблицы, наибольшее
количество новостей публикуется ИА "E-Crimea". Наименьшее количество новостей
было опубликовано сайтом "Там, где начинается Крым". Кроме того, ИА
«Контекст-Крым» и "Там, где начинается Крым" не публикуют новостей в
выходные дни, что ущербно при современном темпе динамики информации. Эти
сайты даже не публикуют пропущенных ими новостей и в последующие дни. В
целом, в порядке убывания количества предоставляемой и рассматриваемой
сайтами информации, их иерархия такова:
1. http://e-crimea.info/
2. http://news.allcrimea.net/
3. http://www.nr2.ru/crimea/
4. http://context.crimea.ua/
5. http://news.start.crimea.ua/
Вторым критерием сопоставления сайтов была выбрана частота публикации.
Для её подсчета использовалась формула:
((Т2 - Т1) + (Т3 - Т2) + (Тn - Tn-1))N = Среднее время обновления,
где Т - время новости, n - номер новости за день, N - количество новостей за
день.
Для таблицы были взяты средние данные по результатам расчетов с 11.04 по
12.04 и с 15.04 по 18.04. Данные с 13.04 по 14.04 были исключены из анализа для
чистоты результатов.
Таблица 1.2.
Среднее время обновления новостей на сайтах.
http://www.nr2.ru/crimea/
0,4 = 24 мин
http://news.allcrimea.net/
0,3 = 18 мин
http://e-crimea.info/
0,15 = 9 мин
http://context.crimea.ua/
0,26 = 15 мин
296
Особенности крымского информационного поля
0,7 = 42 мин
http://news.start.crimea.ua/
Как видно из таблицы, наиболее обновляемым (и снова первым в списке)
является сайт e-crimea.info. Следом за ним идет context.crimea.ua, который по
предыдущему параметру был на четвёртом месте. А news.allcrimea.net здесь
оказались на третьем месте (по первому параметру были на втором). Выстраивая
сайты в порядке увеличения времени обновления, получаем следующую
последовательность:
1. http://e-crimea.info/
2. http://context.crimea.ua/
3. http://news.allcrimea.net/
4. http://www.nr2.ru/crimea/
5. http://news.start.crimea.ua/
Третьим критерием (и вторым критерием актуальности) был взят показатель
скорости публикации со времени описываемого события. Для этого случайным
образом были взяты десять случайных новостей за описываемый период.
Однако провести данный анализ оказалось невозможно по причине отсутствия
в новостях указаний точного времени, когда именно происходило описываемое
событие.
Четвертый критерий – объективность портала и его авторов. По данному
критерию были также взяты случайные 10 новостей. За описание каждой из них
нами были выставлены экспертные оценки (от 1 до 10), а затем подсчитано их
среднее значение. Результаты представлены в следующей таблице.
Таблица 1.3
Таблица критерия объективности
Сайт
Показатель
http://e-crimea.info/
8
http://news.allcrimea.net/
9
http://www.nr2.ru/crimea/
7
http://context.crimea.ua/
8
http://news.start.crimea.ua/
7
Как видим, е-Крым здесь утратил лидерство. Большее количество новостей и
большая скорость обновления, возможно, как раз и привели к некоторой
субъективизации портала, к снижению объективности авторов. Снижение оценки
объективности Нового Региона, вероятно, связано с тем, что авторы этого сайта не
являются крымчанами.
И наконец, последним был проведен анализ по критерию политической
заинтересованности портала. Результаты расчётов доли политических новостей на
данных порталах за выбранный промежуток времени таковы:
Таблица 1.4
297
Полончук А.А., Петросян М. Г., Омельчук Д.В.
Процентный показатель политических новостей
http://www.nr2.ru/crimea/
37 %
http://news.allcrimea.net
26%
http://e-crimea.info/
14%
http://context.crimea.ua/
17%
http://news.start.crimea.ua/
13%
Как видно из таблицы, наиболее "политизированным" является сайт «Новый
Регион». Малый процент политических новостей на «Е-Крым» легко объясним: на
этом портале гораздо больший объём новостей, что в процентном отношении
снижает относительную долю новостей политических. Сайты же с близким общим
новостным объёмом, по нашему критерию, вполне достоверно демонстрируют свой
действительный уровень заинтересованности в вопросах политики.
При анализе воздействия различных СМИ на общественное мнение крымчан
следует учитывать факт острого информационного противоборства на территории
полуострова разнонаправленных политических сил и даже государств. Влияние,
например, материалов российских СМИ порой оказывается выше, чем украинских.
В последнее время все более заметное место в информационном пространстве
Крыма занимают сообщения из Турции и арабских стран.
Таким образом, крымское информационное пространство заполнено
значительным количеством информационных агентств, сайтов и порталов.
Некоторые из этих сайтов предоставляют действительно важную и актуальную
информацию касательно политики, иные уделяют ей меньше внимания. Из
наиболее рейтинговых агентств выделим «Е-Крым» и «Новый Регион», – как
наиболее компетентные и быстрореагирующие сайты. Ввиду геополитической
ценности Крыма, информация здесь играет ключевую роль. На сцену выходят
российские СМИ, интернет издания и информационный агентства, такие как
«Новый Регион». Данный портал публикует наибольшее количество политических
новостей и является одним из ключевых в крымском информационном
пространстве.
Список литературы
1. Информационное пространство Автономной Республики Крым.[Электронный ресурс] / Режим
доступа:
http://www.kicenter.crimea.ua/info/informatsionnoe-prostranstvo-avtonomnoi-respubliki-krym
2. Информационное пространство Крыма.[Электронный ресурс] / Режим доступа:
http://flot2017.com/item/analitics/21113
3. Виды информации и ее свойства.[Электронный ресурс] / режим доступа:
http://ru.wikibooks.org/wiki/Виды_информации_и_её_свойства
4. Информационные агентства Крыма[Электронный ресурс] / режим доступа:
http://krymology.info/index.php/Информационные_агентства_Крыма
298
Особенности крымского информационного поля
5. Манойло А.В. Государственная информационная политика в особых условиях: Монография. —
М.: МИФИ, 2003. - 367 с.
6. Чеснаков А.А. Ресурсы INTERNET и российские политические технологии: состояние и
перспективы развития // Вестник МГУ. Сер.18. Социология и политология. 1999. №4
Полончук О.О., Петросян М.Г., Омельчук Д.В. Особливості кримського інформаційного
простору // Вчені записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія:
Філософія. Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 292–299.
Особливістю кримського інформаційного простору є більш висока насиченість відносно інших
регіонів України. Більша частина суб єктів інформаційного процесу знаходиться у приватній формі
власності. В статті особливо підкреслюються особливості функціонування інтернет-ресурсів.
Приводяться кількісні та якісні характеристики провідних порталів Крима, показано ефективність,
питома вага інформації, швидкість її оновлення. Зроблено кількісний і якісний аналізи кримських
ЗМІ. Спостерігається тенденція посилення альтернативності та багатоваріантності, у зв язку з
розвитком інформаційного простору та новітніх технологій, що знайшло відбилося на суті та змісту
інформаційного поля Крима. В Криму спостерігається поширення всіх видів ЗМІ, особливо
швидкими темпами розширюються інтернет-видання та також значно збільшується частина
населення Крима, яке використовує інтернет. Приведені дані свідчать про те, що відбувається все
більше переплетення політичних і неполітичних новин, що зрештою підсилює політичну складову
в мережі інтернет і збільшує можливість дії на широкі маси населення півострова.
Ключові слова: інтернет, видання, політика, нові технологіі
Polonchuck A.A., Petrosyan M.G., Omelchuck D.V. Crimean information field features // Scientific
Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences.
Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 292–299.
Special feature of the Crimean information space is higher intensity in comparison to the other regions of
Ukraine. It is because of its geographical position. This is a center of geopolitical interests not only of
neighboring countries but most of the great world powers.
Most number of information process subjects is in private ownership. Owner determines the political
coloration of an entity. Unfortunately, determination of the owner is not always possible. On the other
hand, political vector can be determined in advertisement. The number of journals, magazines, newspapers,
TV channels, radios e.t.c. was counted.
This article emphasizes the features of internet resources. We present quantitative and qualitative analysis
of the leading web portals in the Crimea. Here is shown effectiveness of these sites, part of political news,
number of news per day and per week, speed of updating of the appropriate sites. Here is made a
quantitative and qualitative analysis of the Crimean media. The tendency of strengthening of
alternativeness and diversity in connection with the development of information space and new
technologies is shown in this work. It influenced on the nature and content of the information field in the
Crimea. All types of media are involved here and especially rapidly expanding online publication and
increasing number of internet users and therefore increasing impact of the Web on the population.
This shows that there is more and more interweaving of political and non-political news , which ultimately
enhances the political component of the Internet and increases the possibility of affecting the broad mass of
the population of the peninsula.
Key words: Internet, publication, politics, new technologies
299
РАЗДЕЛ IV
ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 300–307.
УДК 341.1(100)
МІЖНАРОДНІ ОРГАНІЗАЦІЇ У КОНТЕКСТІ ФОРМУВАННЯ
ЯЛТИНСЬКО-ПОТСДАМСЬКОЇ СИСТЕМИ МІЖНАРОДНИХ ВІДНОСИН
Кучик О.С.
Розглянуто
процес
становлення
системи
політичних
інститутів
багатостороннього співробітництва держав у контексті формування
Ялтинсько-Потсдамської системи міжнародних відносин після Другої світової
війни. Увагу акцентовано на теоретичних та прагматичних підходах до
розвитку міжнародного співробітництва та творення системи міжнародних
організацій.
Ключові слова: Ялтинсько-Потсдамська система міжнародних відносин,
міжнародна організація, національні та державні інтереси, система ООН,
регіональні міжнародні організації.
Об’єктом дослідження є політичні інститути співробітництва держав у
контексті формування Ялтинсько-Потсдамської системи міжнародних відносин.
Метою дослідження є характеристика теоретичних та прагматичних підходів до
розвитку системи міжнародних відносин після Другої світової війни.
Процеси модернізації, глобалізації та уніфікації, які стали взаємопов’язаними
атрибутами сучасного розвитку людства, привертають увагу численних науковців
та дослідників різних галузей знань. Актуальність такої зацікавленості посилюється
проблемою пошуку ефективних моделей співробітництва на багатосторонній основі
між державами світу. У цьому контексті, мабуть людство не винайшло
ефективнішого механізму узгодження інтересів держави, як міжнародна організація.
Аналізуючи необхідність розвитку такої співпраці відомий представник
неолібералізму у теорії міжнародних відносин Дж. Ґріеко (J. Grieco) писав про те,
що «навіть якщо ... анархія стримує прагнення держави до співпраці, тим не менше,
держави можуть працювати разом, і можуть це зробити особливо за сприянням
міжнародних інституцій» [9, р. 117]. Тому питання ефективності механізмів
співпраці були й залишаються важливою проблемою не лише для теоретиків, а й,
особливо, практиків. Питання полягає у певному коригуванні механізмів такої
співпраці, основи якої були закладені ще після завершення Другої світової війни.
Особливо така важливість зумовлена динамічним розвитком системи
Організації Об’єднаних Націй як організаційної структури покликаної забезпечити
300
Міжнародні організації у контексті формування
Ялтинсько-Потсдамської системи міжнародних відносин
мир та стабільність у світі. Цікавими та показовими у цьому плані є зауваження
колишнього Генерального секретаря ООН Кофі Аннена, котрий у листопаді 2003 р.
дав таку характеристику своїм спостереженням: «За останні 10 років були значно
порушені основи колективної безпеки та підірвана впевненість в можливості
колективного вирішення спільних проблем та викликів сучасності» [12, р. 21].
Багато вчених та політологів не безпідставно розділяють його погляди. Раніше у
1982 році Генеральний секретар Перес де Куельяр так само писав про «занепад
багатостороннього підходу» [11]. Його попередник Курт Вайхальм був свідком
виявлення відцентрових сил у міжнародних відносинах десятиріччям раніше, що
«практично знищують кредит довіри до ООН і можуть в результаті призвести до її
розпаду» [14].
Спостерігачі не забарилися з висновками стосовно того, що спеціалізовані
міжнародні організації або більш загально – цінності та інституції багатосторонньої
співпраці знаходяться у стані занепаду або значною мірою застарілі. Сучасне
значення поняття «занепад», на початку ХХІ століття, характеризується підтримкою
багатьох аналітиків різних ідеологічних та теоретичних поглядів у сенсі розуміння
його як дійсного поворотного пункту в історії. Що саме «занепад» означає в плані
спеціалізованих міжнародних організацій або в багатосторонніх відносинах
загалом? Як вчені у сфері міжнародних відносин можуть об’єктивно визначити чи є
міжнародна організація, або багатосторонні відносини в ширшому розумінні, у
стані «занепаду»? Чи можуть такі судження базуватись на систематизованій
методології, а не тільки на інтуїції? Видається, що пошук відповіді на ці та багато
інших питань стосовно дієвості міжнародних організацій лежить в аналізі інтересів
держав та принципів формування системи міжнародних відносин, загалом, та
міжнародних організацій, зокрема.
Дослідження питання виникнення і еволюції міжнародних організацій в
історичній ретроспективі дозволяє сформувати розуміння того, що собою являють
міжнародні організації сьогодні і яка їх роль у сучасній системі міжнародних
відносин. Як і еволюція міжнародного порядку, система багатосторонньої співпраці
між державами пройшла доволі довгий та загалом непростий шлях свого розвитку
та кристалізації. Характерним у цьому процесі стала своєрідна «рухома рівновага»,
якої намагалися досягти провідні держави світу. Існування Вестфальської,
Версальсько-Вашингтонської,
Ялтинсько-Потсдамської
(біполярної),
постбіполярної системи міжнародних відносин регламентувалися принципами, які
закладалися на міжнародних форумах (конференціях).
У цьому контексті, місце та роль конференції в Ялті у процесі становлення
міжнародного порядку, загалом, та становлення багатосторонніх інститутів
міждержавного співробітництва, зокрема, є надзвичайно вагомим. Окрім цього слід
також не забувати, що Кримська конференція стала продовженням Тегерану та
етапним моментом між Потсдамом та Хельсінкі які й сформували ЯлтинськоПотсдамську систему, що проіснувала майже пів сторіччя.
Однак, розгляд Ялтинської конференції традиційно здійснюють через призму
аналізу історичних фактів, відкриття нових архівних документів тощо [1, с. 699–
708; 5, с. 398–401]. Доволі цікавим та актуальним видається, на наш погляд,
здійснити політологічний аналіз наслідків Кримської конференції у контексті
формування нової системи міжнародних відносин з врахуванням специфічних
301
Кучик О.С.
відмінностей та засадничих принципів функціонування цих міжнародних систем.
Оскільки з повоєнним розвитком міждержавних відносин співпадає період
зростання чисельності та ролі інститутів багатостороннього співробітництва,
важливим видається проаналізувати тенденції у формуванні своєрідної системи
міжнародних організацій поряд чи в межах системи міжнародних відносин, або
міжнародного порядку як системного явища взаємопов’язаних елементів.
Традиційне трактування результатів Ялтинської конференції як міжнародного
форуму покликаного розв’язати низку питань територіального характеру після
завершення Другої світової війни, видається досить завуженим, оскільки через
сімдесят років «дух Ялти» не залишає сумнівів щодо важливого місця конференції у
формуванні
системи
міждержавного
співробітництва.
Воєнні
успіхи
антигітлерівської коаліції наблизили кінець війни в Європі. Це ставило на порядок
денний багато важливих питань, що потребували свого вирішення. Нова зустріч
керівників трьох великих держав – СРСР, США та Великобританії – відбулася в
Ялті 4–11 лютого 1945 р.
Початок роботи Кримської конференції було присвячено, головним чином,
розглядові проблеми завершення війни проти гітлерівської Німеччини. Українські
інтереси в Ялті виявлялися у двох сферах – щодо кордонів та участі в майбутній
організації безпеки, яку планували створити союзники по антинімецькій коаліції.
Власне питання розмежування територіальних володінь у Європі водночас
визначало територіальний вплив тієї чи іншої системи координат (буржуазної та
соціалістичної) заклали основу формування нового міжнародного порядку. З іншого
боку завдання побудови ефективної системи колективної безпеки, як поняття
вперше запропоноване ще на Женевській конференції Ліги Націй 1924 р. зумовило
жваві дискусії серед союзників по антинімецькій коаліції.
Гостре обговорення в Ялті викликала підготовка до проведення установчої
конференції щодо створення ООН. Фактично Ялтинська конференція стала етапним
рубежем в процесі обговорення та вдосконалення рішень ухвалених у Тегерані та,
особливо, в Думбартон-Оксі. Оскільки на попередніх конференціях не вдалося
досягнути консенсусу щодо важливих питань функціонування інституції покликаної
забезпечити ефективність системи колективної безпеки, роль Ялти у цьому сенсі
виглядає досить переконливою. Учасникам вдалося досягнути єдності стосовно
«права вето» постійних членів Ради Безпеки та майбутнього членства.
Відома первісна позиція СРСР про намір включити до ООН і СРСР, і всі 16
союзних республік. Таку пропозицію офіційно висунув керівник делегації СРСР А.
Громико на конференції в Думбартон-Оксі (США) у серпні 1944 р. В. Молотов в
інструкціях А. Громико рекомендував обстоювати радянську формулу проте, що
організація «має включити до свого складу всі союзні республіки СРСР, які
належать до категорії країн, що, як відомо, зробили найбільший внесок у спільні
зусилля союзників під час війни» [2, c. 36]. Більше того така пропозиція була
підкріплена заходами реформування зовнішньополітичної служби країни через
впровадження республіканських наркоматів закордонних справ, які повинні були
демонструвати демократизм системи управління в Радянському Союзі.
США і Великобританія різко заперечували проти радянської пропозиції, при
цьому Лондон демонстрував поміркованіший підхід, бо мав на миті рекомендувати
до ООН свої домініони. Глава британської делегації Кадоган вважав за необхідне
302
Міжнародні організації у контексті формування
Ялтинсько-Потсдамської системи міжнародних відносин
вивчити радянську пропозицію й гадав, що може виникнути проблема міжнародної
легалізації цих республік. Думку Ф. Рузвельта оприлюднив заступник державного
секретаря США Е. Стеттініус, який зазначив, що радянський приклад можуть
наслідувати англійці й порушити питання про входження в ООН англійських
колоній» [7, c. 145].
Таким чином, ми могли спостерігати жорстку дискусію стосовно основ
функціонування майбутнього міжнародного порядку. І навіть підписання Главами
трьох держав «Декларацію про визволену Європу», в якій вони зобов’язувалися
протягом періоду тимчасової нестабільності в Європі погоджувати політику своїх
урядів у справі допомоги народам, визволеним від панування Німеччини, і народам
її колишніх сателітів при розв’язанні ними життєвих політичних та економічних
проблем.
Одним з важливих результатів дискусії стала погоджена позиція щодо
застосування великими державами «права вето» у всіх питаннях окрім процедурних
у Раді Безпеки новостворюваної організації. Цей компроміс можна розцінювати як
факт створення, з одного боку, ефективного, як на той час, механізму зважування
інтересів різних держав, а з іншого, механізму закріплення «рухомої рівноваги» у
Європі, яка була названа визволеною. Водночас, можна висловити тезу про те, що
Ялтинська (Кримська) конференція закріпила новий статус Європи як території
розподілу сфер впливу який одразу був екстрапольований на весь світ. З огляду на
це, Ялтинська конференція мала видатне міжнародне значення. Вона прийняла
конкретні рішення про координацію спільних дій СРСР, США та Великобританії у
післявоєнний час, водночас визначивши «сфери інтересів».
Показовою виступає суперечка, яка вилилася у незадоволення малих держав
вже під час конференції у Сан-Франциско при обговоренні питання застосування
вето, яке надавало великим державам значно ширші права ніж малим державам.
Хоча слід також звернути увагу на задекларований принцип рівності та
миролюбності усіх без винятку держав. Поряд з цим, слід згадати й те, що
розробляючи проект нової організації з питань безпеки, було ухвалене рішення
щодо розширення сфери її компетенції й на інші питання співпраці – економічну
сферу, через створення Ради економічного і соціального розвитку.
Одним з результатів Кримської конференції слід вважати започаткування
створення не лише Організації Об’єднаних Націй, а й низки міжнародних інституцій
покликаних вирішити проблемні питання, що назрівали. Серед них можна вказати
на використання судноплавної частини річки Дунай (створення Дунайської комісії),
розвиток співпраці у сфері культури, освіти й науки (створення Організації
Об’єднаних Націй з питань освіти, культури та науки) тощо. Іншими словами
започаткування загальнополітичного діалогу з проблематики повоєнного устрою
світу на Ялтинській конференції зумовило сплеск виникнення нових форм
міжнародного співробітництва, які на сьогоднішній день стають впливовими
акторами міжнародних відносин. Актуальність їхньої діяльності не спадає навіть в
умовах постбіполярного світу, хоча, безумовно, потребує нового підходу до
приведення їх у відповідність до нових викликів сьогодення.
Показовим у цьому плані є кількісний сплеск чисельності міжнародних
інституцій багатостороннього співробітництва після Другої світової війни. Якщо
станом на 1939 р. чисельність міждержавних організацій складала 48, то вже на
303
Кучик О.С.
1949 р. вона становила 100. Показовим стало збільшення кількості міжнародних
неурядових організацій як вияву соціалізації суспільства. Чисельність цих
інституцій склала за різними оцінками понад 850 одиниць. Таким чином, з одного
боку Ялтинська конференція відкрила шлях до створення ООН, а з іншого заклала
основи для формування нового міжнародного порядку. Отже, можна говорити про
те, що ООН як один з результатів творення біполярного міжнародного порядку, а
також розширення сфер багатостороннього співробітництва і започаткував
створення «системи ООН» яка об’єднала під своєю егідою низку міждержавних
організацій.
Для певної частини теоретиків міжнародних відносин, міжнародна організація
представляється як засіб досягнення гегемонії, що можна сміливо віднести до
створюваної системи ООН з наявними механізмами утримання рівноваги інтересів
через впровадження механізму вето у роботі Ради Безпеки ООН. З цього погляду
цікавим та слушним є зауваження відомого дослідника Дж. Гова, що великі держави
вважатимуть свою участь у міжнародних організаціях раціональним і в їхніх
інтересах буде підтримувати вже існуючі організації [8, р. 316].
Світовий порядок, інституціоналізації якого прагнули, до прикладу США після
Другої світової війни, був заснований на економічному і політичному лібералізмі.
Хоча у даному контексті слушною є думка американського дослідника Дж. Ная про
те, що не тільки і не стільки економічний чи політичний лібералізм творив
гегемонію США, скільки «м’яка» сила або влада ідеалів» [13, р. 54]. Це ж можна
віднести й до бачення своєї ролі у системі багатостороннього співробітництва
повоєнного світу з боку СРСР.
Не менш важливою складовою процесу формування міжнародних організацій,
як інститутів багатосторонньої співпраці, слугувала довготривала історична
тенденція, яка впродовж сторіч «стягувала» світ в єдине ціле, а саме,
інтернаціоналізація (глобалізація) господарської, політичної чи інших сфер
існування людства. Історія міжнародних відносин зберігає пам’ять про те, що ще у
стародавні часи робилися непоодинокі спроби створення постійних міжнародних
«об’єднань», що приходили на зміну двостороннім контактам і, по суті,
стверджували факт інтенсифікації міжнародного спілкування, надаючи йому форми
колективної дипломатії. З ускладненням системи міжнародних відносин виникає
необхідність стабільного і систематичного її врегулювання та створення
міжнародних інституцій, для виконання цієї функції.
Перша світова війна привела до розпуску багатьох із міжнародних організацій і
започаткувала низку проектів створення міжнародних політичних інститутів,
покликаних запобігати війні. Так, за чотири воєнні роки з’явилося понад 50 нових
проектів. Один із них зумовив створення Ліги Націй, яка, на відміну від організацій,
що діяли раніше, була першою організацією політичного характеру. Попри
позитиви у своїй діяльності, Ліга Націй стала інститутом, який був підданий критиці
щодо ефективності його діяльності. Це своєю чергою спровокувало виникнення
питання щодо необхідності розробки дієвого механізму багатосторонньої співпраці,
який був одночасно покликаний реалізувати національні інтереси держав й стати
механізмом стримування у воєнно-політичному протистоянні, що стало атрибутом
біполярності. Поштовхом до неї стало міжблокове протистояння ще напередодні
Другої світової війни. І хоча опоненти такої організації говорили про
304
Міжнародні організації у контексті формування
Ялтинсько-Потсдамської системи міжнародних відносин
невідповідність «права вето» засадничим принципам справедливості, на той час
саме це право відображало тогочасну систему взаємовідносин і стримуючого
механізму запобігання війні. Справжній кількісний «вибух» чисельності
міжнародних організацій і посилення їх ролі у системі міжнародних відносин у
цілому спостерігався після завершення Другої світової війни відображали
об’єктивні реалії нового світу, що змінювався.
Одна з істотних змін післявоєнного світу – це збільшення кількості суверенних
держав, що утворилися, головним чином, завдяки краху колоніальної системи.
Ілюстрацією цього зростання може слугувати чисельний склад Організації
Об’єднаних Націй. Засновниками ООН у 1945 р. була 51 держава; за даними на
сьогоднішній день ця організація об’єднує 193 держави.
Проте, ця кількісна оцінка не дає вичерпної відповіді на запитання про причини
майже феноменального зростання числа міжнародних організацій у другій половині
ХХ ст. Варто мати на увазі, що за цифрами ховається широкий спектр політичних
систем і рівнів економічного розвитку. Окрім цього, найважливішою
характеристикою післявоєнного світоустрою була його біполярність. Беручи до
уваги зростаючий вплив у системі міжнародних відносин країн, що розвиваються,
не буде перебільшенням сказати, що міжнародні організації розвивалися у
координатах Схід–Захід і Північ–Південь. Цей поділ багато в чому зумовлювали
можливі напрями розвитку міжнародних інститутів. Ідеологічне протистояння
наддержав обмежувало їхню діяльність (як це було часто в практиці ООН),
позбавляло можливості більш широкого представництва і активної діяльності
інших. Але разом з цією частково «роз’єднувальною» тенденцією існувала
об’єктивна тенденція, яка міцно пов’язувала світ воєдино.
Даючи оцінку впливу «духу Ялти» на становлення міжнародного порядку після
Другої світової війни російський дослідник Б. Славінський зазначає, що «отримання
в кінці ХХ сторіччя політичної незалежності східноєвропейськими країнами стало
торжеством прийнятих в Ялті рішень хоча й з півсторічним запізненням» [6, с. 192–
193].
Хоча інтернаціоналізація виникла задовго до ХХ ст., варто зазначити, що в
другій половині ХХ – на початку ХХІ ст. вона піднялася на якісно вищий рівень і
стала найпотужнішим каталізатором нових змін [3; 4; 10]. Сучасна
інтернаціоналізація виявляється не лише у зростанні обсягів і різноманітності
міжнародних зв’язків та обмінів, розповсюдженні їх на все нові сфери діяльності.
Головна якісна ознака сучасної інтернаціоналізації полягає в тому, що вона
породжує самостійні, стійкі форми міжнародних взаємодій (союзи, угоди і
організації), що існують і діють багато в чому вже автономно від держави, формує
цілі, напрями і сфери діяльності, здійснення яких можливе лише за умови
міжнародної співпраці. Значно розширяється коло питань компетенції міжнародних
організацій, з’являються організації загальної компетенції в політичній, економічній
і соціальній сферах.
Висновки. Підводячи підсумок, можна констатувати, що Ялтинська (Кримська)
конференція стала одним з елементів процесу творення нового міжнародного
порядку у Європі та становлення системи міжнародних організацій як механізму
багатостороннього співробітництва держав у повоєнному світі. Безумовним є вплив
305
Кучик О.С.
«духу Ялти» на процеси розвитку міжнародного порядку та системи організацій як
невід’ємного його атрибуту.
Список літератури
1. Бабурин С. М. Мир империй: территория государства и мировой порядок / С. М. Бабурин. – М.
: ИНФРА, 2010. – 829 с.
2. Білоусов Н. Ялта і Україна / Н. Білоусов // Матеріали міжнародної наукової конференції «Ялта
– 2000. Роль Європи в ХХІ столітті». 7–9 травня 2000. – К., 2000. – С. 36.
3. Косолапов Н. А. Явление международных отношений: Современное состояние объекта
исследования / Н. А. Косолапов // Мировая экономика и международные отношения. – 1998. –
№ 5.
4. Кучик О. Механізми та форми реалізації колективної безпеки у діяльності міжнародних
організацій / О. Кучик // Актуальні проблеми міжнародних відносин. Збірник наукових праць
Київського національного університету імені Тараса Шевченка. – К., 2011. – Вип. 99. – Част. 2.
– С. 34–39.
5. Системная история международных отношений в 2 томах / под ред. А. Д. Богатурова. – Т. 1. –
М. : Культурная революция, 2007. – 480 с.
6. Славинский Б. Н. Ялтинская конференция и проблема «советских территорий» / Б. Н.
Славинский. – М., 1996. – С. 192–193.
7. Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны
1941–1945 гг. // Конференция представителей СССР, США и Великобритании в ДумбартонОксе (21 августа–28 сентября 1944 г.) Сб. документов. – М., 1978. – Т. 3 – С. 145.
8. Gova J. Rational Hegemons, Excludable Foods, and Small Groups: An Epitaph for Hegemonic
Stability Theory / J. Gova // World Politics. – № 41. – 1988. – Р. 316.
9. Grieko Joseph M. Anarchy and the Limits of Cooperation: A Realist Critique of the Newest Liberal
Institutionalism / J. M. Grieko // Neorealism and Neoliberalism: The Contemporary Debate. – New
York : Columbia University Press, 1993. – P. 116–140.
10. Kegley Charles W. World Politics. Trends and Transformation / Charles W. Kegley, Eugene
R. Wittkopf : 4th ed. – N.–Y. : St. Martin’s Press, 1993.
11. Krasner S. Structural Conflict: The Third World Against Global Liberalism / S. Krasner. – California :
University of California Press, 1985. – 300 p.
12. Newman E. A Crisis of Global Institutions? Multilateralism and international security / E. Newman. –
NY, 2007. – 180 p.
13. Nye J. Bound to Lead: The Changing Nature of American Power / J. Nye. – New York : Basic Books,
1990. – P. 54.
14. Waldheim K. In the Eye of the Storm / K. Waldheim. – London : Weidenfield and Nicolson, 1980. –
121 p.
Кучик А.С. Международные организации в контексте формирования Ялтинско-Потсдамской
системы международных отношений // Ученые записки Таврического национального
университета им. В.И. Вернадского. Серия: Философия. Культурология. Политология. Социология.
– 2014. – Т.27 (66). – № 1-2. – С. 300–307.
Рассмотрен процесс становления системы политических институтов многостороннего
сотрудничества государств в контексте формирования Ялтинско-Потсдамской системы
международных отношений после Второй мировой войны. Внимание акцентировано на
теоретических и прагматических подходах к развитию международного сотрудничества и
становления системы международных организаций.
Ключевые слова: Ялтинско-Потсдамска система международных отношений, международная
организация, национальные и государственные интересы, система ООН, региональные
международные организации.
306
Міжнародні організації у контексті формування
Ялтинсько-Потсдамської системи міжнародних відносин
Kuchik A.S. Іnternational organizations in the context of forming of Yalta-Potsdam system of
international relations // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series:
Philosophy. Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 300–307.
The process of creation of the system of political institutions of multilateral cooperation of states in the
context of the Yalta and Potsdam system of international relations after World War II is described.
Theoretical and pragmatic approaches to the|to| development of international cooperation and creation of
the system of international organizations are considered. A significant piece of information is dedicated to
systematic legal and political dimension.
Key words: Yalta and Potsdam system of international relations, international organization, national and
state interests, UN system, regional international organizations.
307
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 308–319.
УДК 359:341.231].009.11/.12(560)(262.5)
ПОЛИТИКА БЕЗОПАСНОСТИ ТУРЦИИ В ЧЕРНОМ МОРЕ:
ВОЕННО-МОРСКОЙ АСПЕКТ РЕГИОНАЛЬНОГО СОТРУДНИЧЕСТВА
И КОНКУРЕНЦИИ
Губанов А.С.
В статье раскрываются основные детерминанты военно-морской политики
Турции в Черноморском регионе, анализируются модели региональной
кооперации в военно-морской сфере безопасности, показано место и роль
Турции в процессе региональной военно-морской кооперации.
Ключевые слова: Турция, Черноморский регион, военно-морские силы, военноморская безопасность, региональная кооперация.
Окончание
«холодной
войны»
не
изменило
фундаментальных
внешнеполитических подходов турецкой элиты, в независимости от её партийной
принадлежности,
в
отношении
традиционного
американо-турецкого
стратегического альянса. Эти подходы раскрывали новые возможности и
перспективы влияния на постсоветском пространстве, Балканах, Ближнем Востоке.
Однако, несмотря на сохранение позиций Турции в НАТО как младшего партнера
США, Анкара стремится играть более независимую роль в вопросах региональной
политики [1]. Таковым в частности является военно-морской аспект политики
безопасности Турции в Черноморском регионе. В этом вопросе Анкара
традиционно придерживается статус-кво и стремится решать его совместно с
региональными черноморскими державами, активно используя средства
дипломатии.
Стратегическое использование комплекса дипломатических инструментов
является одним из компонентов «мягкой силы» государства наряду с другими
инструментами несилового влияния. Однако, несмотря на рост влияния «мягкой
силы» в международных отношениях [2], военная сила остаётся решающим
инструментом внешней политики. Следовательно, военно-морские силы державы,
которые по своему ударному потенциалу сопоставимы, а по мобильности зачастую
превосходят крупные сухопутные группировки [3] являются важнейшей основой
политики безопасности государства. В современных условиях стратегия
использования военно-морских сил, вероятно, будет сводиться к экономической
блокаде с использованием средств военно-морского флота – «стратегия анаконды»
[4]. Для того чтобы избежать подобного риска, перед военно-морскими силами
региональных игроков Черноморского региона в большой геополитической игре
стоит задача по достижению господствующего положения в черноморской
308
Политика безопасности Турции в Черном море:
военно-морской аспект регионального сотрудничества и конкуренции
акватории, что обеспечит их геополитическое влияние на весь регион. Таким
образом, актуальным является вопрос изучения политики Турции в сфере военноморской безопасности Черноморского региона как державы, претендующей на
региональное лидерство.
Объектом исследования выступает военно-морской аспект политики
безопасности Турции в Черном море. Целью работы является комплексная
характеристика военно-морского аспекта политики Турции в Черном море. Данная
цель реализуется посредством следующих задач: показать значение Турции в
военно-морской сфере безопасности как региональной черноморской державы;
проанализировать основные закономерности политики Турции по обеспечению
военно-морской безопасности в Черном море; раскрыть содержание основных
моделей региональной кооперации черноморских держав в военно-морской сфере.
Массив литературы по вопросу военно-морского аспекта безопасности Турции
в Черноморском регионе представлен работами следующих авторов: З. Баран, С.
Киникоглу, Р. Садовски, Н. Мхитарян, Е. Габер и др. (общая характеристика
внешнеполитической стратегии Турции в Черноморском регионе), Ф. Ларраби, А.
Кеохен, К. Ирвин, Р.Д. Асмус и др. (стратегия США и Запада в Черноморском
регионе), О. Оздамар, П. Лакийчук и др. (военный баланс в Черноморском регионе),
Ф. Озбай (российско-турецкие военно-политические взаимоотношения в
Черноморском регионе), Б. Карадениз, Э. Биюкакинджи, М. Айдин, Д.
Триандафиллу, П. Маноли, С. Оган, О. Антоненко, А. Стельмах, А. Болдырев, А.
Язькова, А. Волович, А. Маначинський, Е. Габер, Т. Стародуб, А. Гончаренко и др.
(вопросы региональной архитектуры безопасности, место и роль Турции в сфере
региональной безопасности).
Совокупная мощь военно-морских сил Турции в акватории Черного моря
представляется высокой. Турецкий флот является крупнейшим военно-морским
соединением в Черном море, однако по количеству кораблей-ракетоносцев Россия,
которая рассматривается Турцией как наиболее сильная сопредельная держава,
имеет определенное превосходство. Суммарная огневая мощь ВМС Турции и РФ в
Черноморском регионе соотносится специалистами как 1:1,5 в пользу Турции [5].
Украинский исследователь П. Лакийчук обращает внимание на зону
стратегических интересов турецких ВМС: Черное, Эгейское моря, восточным
Средиземноморье до Кипра, противопоставляя турецкие ВМС Черноморскому
флоту России с его «океанической составляющей» [6] (с 1998 г. Россия реализует
федеральную целевую программу «Мировой океан»). С другой стороны британский
аналитик А. Джексон отмечает амбициозность планов турецкого руководства:
пятилетний план развития оборонной промышленности Турции на 2012-2016 гг.
предусматривает трансформацию турецких ВМС до уровня «blue-water navy» [7], то
есть флота, способного выполнять задачи на значительном расстоянии от мест
постоянной дислокации на пространствах Мирового океана.
Снижение боевой мощи Черноморского флота России, наблюдаемое с начала
90-х гг. автоматически выдвигает Турцию на позиции регионального лидера в
военно-морской сфере Черноморского региона [8]. Военно-морские возможности
остальных прибрежных стран значительно ниже турецких и российских.
В то же время Анкара рассматривает средиземноморское направление
реализации стратегических интересов как более приоритетное, по сравнению с
309
Губанов А.С.
черноморским. В Восточном Средиземноморье турецкими ВМС осуществляются
задачи по выполнению односторонних широкомасштабных военно-морских
операций. Так, с 2006 г. Турцией проводится военно-морская операция
«Средиземноморский щит» с целью защиты нефтеналивного порта Джейхан [9]. В
сентябре 2011 г. операция «Средиземноморский щит» была расширена согласно
плану «Операция Барбаросса - Эгейский щит» [10;11]. Данный план
предусматривал перевод части сил турецкого флота из Черного и Мраморного
морей в регион Восточного Средиземноморья. Этот шаг был продиктован
стремлением Турции оказать давление на Израиль в вопросе морской блокады
Сектора Газа, предупредить выработку углеводородных ресурсов Республикой
Кипр в спорных с Турцией экономических зонах, усилить геополитические позиции
на Ближнем Востоке.
Можно предположить, что регион Черного моря в сравнении с Восточным
Средиземноморьем в меньшей степени рассматривается турецким руководством как
конфликтогенный с точки зрения жестких военных угроз исходя из
организационной структуры турецких ВМС: десантная флотилия турецких ВМС в
оперативном плане подчинена командованию Южной морской зоны в Измире, а не
командованию Северной морской зоны в Стамбуле, в зоне ответственности
которого находится акватория Черного моря [12]. Тем не менее, следует отметить,
что данная структура ВМС Турции существовала еще в годы холодной войны, а как
отмечает турецкий исследователь О. Оздамар, холодная война способствовала
существованию Черноморского региона в условиях относительной стабильности и
безопасности. В период холодной войны Турции как члену НАТО удавалось
сохранить интересы Альянса, не провоцируя какой-либо военной реакции со
стороны России (CCCР) в регионе [13].
Очевидно, что благодаря исключительной военно-морской мощи и
взаимодействию с НАТО, Турция способна защитить себя от вероятных военных, а
также ассиметричных угроз и рисков в Черноморском регионе. Однако без
отсутствия взаимодействия с черноморскими державами – не членами НАТО,
политическая стабильность и военная безопасность Черноморского региона
постбиполярной эпохи невозможна. Очевидное превосходство турецких ВМС в
Черном море способно вызывать подозрительность других региональных держав
относительно намерений и целей Анкары. Поэтому Турцией проводится
сбалансированная военно-морская политика, направленная на региональную
кооперацию с другими причерноморскими государствами в сфере военно-морской
безопасности.
Согласно совместного заявления министра иностранных дел Российской
Федерации С. Лаврова и министра иностранных дел Турецкой Республики А.
Давутоглу, сделанного в январе 2012 г., «превращение Черноморского региона в
пространство сотрудничества, безопасности и процветания является обязанностью
прибрежных государств» [14]. При этом Турция выражает беспокойство по поводу
возможного пересмотра режима судоходства, определенного в международной
Конвенции Монтрё 1936 г..
В период холодной войны Конвенция Монтрё служила интересам США и
НАТО, поскольку ограничивала возможности ВМФ СССР в Средиземном море.
Однако в условиях изменения динамики безопасности в Черноморском регионе в
310
Политика безопасности Турции в Черном море:
военно-морской аспект регионального сотрудничества и конкуренции
постбиполярный период, новые члены НАТО – Болгария и Румыния стали
выступать за пересмотр Конвенции для усиления присутствия ВМС США в
регионе, что закономерно поддерживалось Вашингтоном [15, p. 345]. Малые
державы Черноморского региона рассматривали ВМС США как инструмент для
преодоления стратегической асимметрии в регионе и балансировки мощи по
отношению к России и Турции [16, p. 261].
Возможное изменение баланса сил в регионе вызывает опасения у Анкары и
Москвы, которые считают, что появление на Черном море новых игроков, имеющих
долгосрочные интересы, зачастую не совпадающие с позициями отдельных
причерноморских стран, способно разрушить хрупкий баланс сил и интересов,
дестабилизировать ситуацию в регионе.
Стремление Турции следовать положениям Конвенции
Монтрё,
регулирующим морскую безопасность, с целью не давать повода к её пересмотру,
нашло отражение в политике Турции во время августовского кризиса 2008 г. [17,
18]. В период российско-грузинского военно-политического кризиса августа 2008 г.
Турции удалось исполнить союзнические обязательства в отношении НАТО, что,
однако, не нанесло ущерба её взаимоотношениям с Россией [19, с. 449-450].
Стремление к равновекторным отношениям, как с НАТО, так и с
черноморскими державами (и в первую очередь с Россией) продиктовало
инициирование и участие Турции в нескольких моделях сотрудничества между
черноморскими государствами, что в определённой степени способствовало росту
доверия между прибрежными государствами.
Одним из первых шагов на пути к установлению тесной кооперации в сфере
военно-морской безопасности стран Черноморского региона было принятие в 2002
г. руководством Болгарии, Грузии, Румынии, России, Турции и Украины
«Документа о мерах укрепления доверия и безопасности в военно-морской области
на Черном море». Инициатива выработки многосторонней договоренности
политического характера, направленной на укрепление доверия и безопасности в
военно-морской области между причерноморскими государствами была
предложена Украиной в 1993 г. Отсутствие предварительного международного
опыта сотрудничества по вопросам применения мер укрепления доверия и
безопасности в военно-морской области приводило к затягиванию и сложностям в
переговорном процессе [20].
Согласно Документу государства-участники обмениваются информацией о
совокупном количестве боевых надводных кораблей водоизмещением с полной
загрузкой 400 тонн и более, подводных лодок водоизмещением в погруженном
состоянии 50 тонн и более, десантных кораблей и утвержденной численности
личного состава мирного времени, находящихся в районе применения. В рамках
данной инициативы проводятся обмен визитами между военно-морскими
экспертами и офицерами всех уровней, осуществляются контакты между
соответствующими военно-морскими учреждениями, приглашения кораблей в
порты или на военно-морские базы, программы обмена для офицеров военноморских сил и мичманского состава, проводятся ежегодные военно-морские учения
доверия [21].
Другим важным шагом в сфере военно-морской кооперации, предпринятым уже
по инициативе Турции и России [22], было создание в 2001 г. в г. Гёльджюк военно-
311
Губанов А.С.
морской группы оперативного взаимодействия БЛЭКСИФОР (BLACKSEAFOR,
Black Sea Naval Co-operation Task Group) в составе 6 прибрежных государств –
Турции, России, Украины, Болгарии, Румынии и Грузии.
В числе основных задач БЛЭКСИФОР - поисково-спасательные и
гуманитарные операции, морское разминирование, экологический мониторинг,
совместные учения, визиты доброй воли, способствующие росту взаимного доверия
и повышению навыков взаимодействия сил военно-морских флотов
причерноморских держав. БЛЭКСИФОР может быть использована для
миротворческих операций, проводимых по мандату ООН или ОБСЕ [23]. По словам
представителя российского МИД А. Яковенко, впервые в истории прибрежные
страны одного региона договорились о создании многонационального
подразделения судов под единым командованием для использования его при
проведении операций чрезвычайного характера [24]. Командующим Черноморской
военно-морской группы оперативного взаимодействия БЛЭКСИФОР является
поочередно представитель каждой из стран-участниц в алфавитном порядке,
занимающий эту должность в течение одного года. В состав его штаба входят
офицеры от всех стран-участниц. Усилиями Турции в рамках этого проекта
построена сеть надежной и защищенной связи между кораблями (PC to PC Secure
Communication Network) [25].
Согласно докладу «Оценка морских рисков в Черном море», опубликованному
Группой экспертов высокого уровня БЛЭКСИФОР в 2005 г. [26, p. 109], какие-либо
угрозы безопасности в Черном море отсутствуют, имеют место только риски.
Однако Турция признаёт, что отдельные случаи асимметричных рисков и
незаконные действия имеют потенциал для роста и превращения в угрозы, если они
не сталкиваются с соответствующим противодействием [27, p. 61].
Как отмечает Ф. Озбай, участие Турции в БЛЭКСИФОР представляло собой
«удобный случай ознакомиться с военно-морскими силами России, которого у нее
не было во время «Холодной войны», когда Россия представляла угрозу для
Турции. Став членом БЛЭКСИФОР, турецкие военные корабли получили
возможность беспрепятственно заходить по особому уведомлению во все порты и
военно-морские базы стран причерноморского региона» [28, с. 28].
В связи российско-грузинским конфликтом августа 2008 г. Анкара выступила с
предложением о расширении мандата БЛЭКСИФОР, в частности, путем включения
сухопутных и воздушных войск, подтвердив, что цель данной инициативы –
решение вопросов безопасности региона силами прибрежных держав [29]. Однако
данная инициатива не нашла поддержки у Болгарии, Румынии и Грузии, которые
заинтересованы в расширении присутствия ВМС НАТО в Черном море.
Многие эксперты отмечают тот факт, что на сегодняшний день БЛЭКСИФОР
не является реальной объединительной силой, способной решать долгосрочные
проблемы обеспечения безопасности. Так, по словам российского эксперта А.
Глазовой, «За прошедшее десятилетие перспективный военно-морской проект,
когда-то отвечавший вызовам региональной безопасности, постепенно растерял
свой политический потенциал и перестал развиваться… BLACKSEAFOR стал не
столько военно-морским «блоком», сколько «клубом», где военные стран-участниц
могут без посредников решать преимущественно узко прикладные проблемы
военного и военно-технического сотрудничества» [30]. Американский
312
Политика безопасности Турции в Черном море:
военно-морской аспект регионального сотрудничества и конкуренции
исследователь и международный обозреватель В. Санчез также полагает, что
БЛЭКСИФОР «может войти в историю как неудачный эксперимент в области
безопасности постбиполярного периода, рухнувший после российско-грузинской
войны 2008 г.» [31].
Низкая эффективность развития БЛЭКСИФОР, отмечает А. Глазова,
объясняется, в первую очередь, разнонаправленностью внешнеполитических
приоритетов стран-участников проекта, среди которых, с одной стороны – члены
НАТО (Румыния, Болгария, Турция), с другой – лидер ОДКБ Россия. Украина, не
входящая в эти военные блоки, колеблется между прозападным и пророссийским
векторами. Грузия после российско-грузинского военного конфликта августа 2008 г.
отозвала свои силы из BLACKSEAFOR [32], учения БЛЭКСИФОР в 2009-2012 гг.
проходили без участия грузинской стороны. Однако шестисторонний формат
взаимодействия в рамках БЛЭКСИФОР был возобновлён в апреле 2011 г., когда в
рамках празднования десятилетия военно-морской деятельности БЛЭКСИФОР
грузинское судно береговой охраны Р-24 «Сухуми», купленное у Турции в 2008 г.,
приняло участие в военно-морском параде в Босфорском проливе [33]. Таким
образом, российско-грузинский кризис 2008 г. не привел к распаду БЛЭКСИФОР и
позитивная динамика региональной военно-морской кооперации в рамках данной
структуры сохраняется.
В 2003 г. по инициативе Турции в болгарском г. Бургас был создан
Черноморский командный и коммуникационный центр (Black Sea Regional
Command and Communication Centre) для обеспечения координации и содействия
обмену информацией между силами береговой охраны прибрежных государств в
регионе Черного моря. Центр обеспечивает прямой контакт и связь между силами
береговой охраны и пограничной полиции Черноморских держав, интегрируя обмен
информацией на национальном и региональном уровнях [34, p. 111].
Ещё одна региональная инициатива Турции - это реализация с 2004 г. военноморской операции «Черноморская гармония» (Black Sea Harmony Operation),
изначально проводившейся турецкими ВМС по согласованию с НАТО. Целью
операции «Черноморская гармония» является обеспечение контроля над
судоходными путями и досмотр подозрительных судов согласно резолюциям
Совета безопасности ООН № 1373,1540 и 1566 [35] в целях противодействия
ассиметричным угрозам: терроризму и распространению ОМП. «Черноморская
гармония» не предусматривает силовых мер в отношении подозреваемого судна в
открытом море, однако позволяет проводить высадку на борт судна и его досмотр с
согласия капитана и государства флага. «Черноморская гармония» призвана стать
своего рода лабораторией по отработке порядка функционирования механизмов
«БЛЭКСИФОР» для противодействия ассиметричным угрозам. В 2006-2009 гг. к
участию в операции официально присоединились Россия, Украина и Румыния [36].
Трансформация «Черноморской гармонии» в плане интеграции этой инициативы с
БЛЭКСИФОР возможна в случае присоединения всех прибрежных держав к
операции «Черноморская гармония» [37, p. 110].
В рамках данной операции (в отличие от БЛЭКСИФОР) ВМС стран-участниц
остаются под национальным командованием, Постоянный координационный центр
операции (Operation’s Permanent Coordination Center) расположен в турецком городе
Эрегли.
313
Губанов А.С.
Сочетание БЛЭКСИФОР и «Черноморской гармонии», как полагают эксперты
болгарского Institute for Regional and International Studies (IRIS), позволяет Турции и
России доминировать в сфере военно-морской безопасности в Черноморском
регионе, учитывая ограниченную военно-морскую мощь остальных прибрежных
государств Черноморского региона. [38]. Однако стоит отметить, что военноморское доминирование Турции и России в регионе достигается благодаря
превосходящему военно-морскому потенциалу этих держав, а БЛЭКСИФОР и
«Черноморская гармония» служат инструментом, скорее компенсирующим это
превосходство. Военно-морская группа БЛЭКСИФОР представлена кораблями по
одному от каждой страны, что, вероятно создаёт образ символического равенства
усилий причерноморских стран в публичном восприятии.
Украинский эксперт А. Маначинский считает, что «Черноморская гармония» и
BLACKSEAFOR должны стать инструментами, связывающими интересы НАТО с
теми прибрежными государствами, которые заинтересованы во вхождении в
евроатлантическую систему безопасности» [39, с. 51]. Действительно, по
утверждению Анкары, «Черноморская гармония» имеет «дружественный»,
«дополнительный» («affiliated») характер по отношению к антитеррористической
операции НАТО «Operation Active Endeavour» (операции «Активные усилия») в
Средиземном море, обеспечивается регулярное поступление информации о ходе
операции «Черноморская гармония» командованию НАТО в Неаполе, а
БЛЭКСИФОР задействована программе «Exercise Black Sea Partnership», которая
проводится в контексте инициативы НАТО «Партнёрство ради мира» [40, p. 108].
Как отмечает турецкий исследователь Б. Карадениз, цели инициатив «Черноморская
гармония» и «Активные усилия» совпадают [41, p. 110]. Это позволяет Турции
утверждать о том, что расширение «Operation Active Endeavour» на Черноморский
регион не имеет смысла, и отстаивать, таким образом, приоритет региональных
держав в сфере безопасности Черноморского региона. По заявлению одного из
турецких официальных лиц: «Прибрежные государства Черного моря уже имеют
возможность выполнять миссию [безопасности] посредством «Черноморской
гармонии» и БЛЭКСИФОР» [42].
Споры между Вашингтоном, Москвой и Анкарой по поводу возможного
расширения антитеррористической операции НАТО «Operation Active Endeavour»
на Чёрное море имели место в начале 2006 г. Турция и Россия официально
выступили против распространения «Operation Active Endeavour». Как заявляла
турецкая сторона: «Нет особого смысла в участии в усилиях, которые
необоснованно повысят напряженность в регионе Черного моря» [43]. При этом, как
считает российский исследователь А. Арешев, мотивы Москвы и Анкары были
различными: «Если Москва возражала против какого бы
то ни было
распространения влияния США на ее соседей, то Анкара прежде всего
акцентировала стремление сохранить современный правовой режим Проливов,
установленный конвенцией Монтрё, и, соответственно, военно-политическое
равновесие, сложившееся после окончания «холодной войны» [44]. Помощник
госсекретаря США по европейским и евразийским делам К. Волкер, указывая на
позицию Анкары, заявлял о том, что Вашингтон не собирается идти против воли
любых союзников по НАТО, и в частности Турции [45]. В апреле 2006 г.
314
Политика безопасности Турции в Черном море:
военно-морской аспект регионального сотрудничества и конкуренции
официальный Вашингтон отказался от идеи расширения «Operation Active
Endeavour» на акваторию Черного моря [46, p. 86].
Таким образом, региональные военно-морские инициативы, предложенные
Турцией в Черноморском регионе, могут рассматриваться как ответ на вызов со
стороны США и НАТО. Как отмечает российский исследователь А. Болдырев: «По
мнению турецкой стороны, истинными причинами активизации объединённых
военно-морских сил блока НАТО в Черном море являются желание руководства
Альянса установить контроль за маршрутами транспортировки энергоносителей в
данном регионе, а также стремление снизить значимость развивающегося диалога
между турецким и российским флотами. Против такого подхода и выступает
Турция, которая опасается снижения своего влияния в случае постоянного
присутствия в Черноморском бассейне военно-морской группировки НАТО» [47].
США считают необходимым своё содействие региональным структурам
морской безопасности BLACKSEAFOR и «Черноморская гармония», в качестве
участника или наблюдателя [48], что в принципе не согласовывается с изначально
региональным форматом данных инициатив. Однако, как сообщает издание
«Независимое военное обозрение», основываясь на российских военнодипломатических источниках, «в последнее время Турция отходит от ранее
заявленных позиций, а союзники по НАТО – Болгария и Румыния, а также союзник
США в регионе – Грузия разделяют предложения руководства альянса о
присоединении его кораблей к участию в BLACKSEAFOR [49].
Позиция Турции по сближению с США и НАТО в сфере военно-морской
безопасности путем возможного привлечения к участию в БЛЭКСИФОР кораблей
нерегиональных держав, вероятно, связана с новым этапом охлаждения турецкороссийских отношений, начавшегося в 2012 г. Также Анкара вряд ли оставила без
внимания заявление министра обороны России С. Шойгу, который в конце февраля
2013 г. официально подтвердил планы по формированию постоянного оперативного
соединения ВМФ РФ в Средиземном море [50].
Очевидно, что турецкая риторика о возможном участии США и НАТО в
региональной инициативе БЛЭКСИФОР – инструмент воздействия на
политический курс Москвы. Расширение нерегиональных форматов кооперации в
сфере безопасности Черного моря не находится в плоскости интересов безопасности
Анкары, поскольку это может стать прецедентом для пересмотра Конвенции
Монтрё, снизить влияние Турции на региональные процессы, способствовать
нарастанию напряженности с Россией и свести к нулю позитивные результаты
военно-морской кооперации, достигнутые с 2001 г.
Исходя из вышеизложенного, можно сделать следующие выводы:
Во-первых, контроль над черноморскими проливами обеспечивает прочные
стратегические позиции Турции в акватории Черного моря; военно-морская мощь
Турции является доминирующей в акватории Черного моря, а модернизация
турецких ВМС и оборонной промышленности служат доказательством
амбициозных планов Турции по расширению сферы геополитического влияния.
Во-вторых, несмотря на высокие военно-морские возможности, усиленные
тесным взаимодействием с НАТО, Турция считает необходимым развитие
многосторонней военно-морской кооперации с прибрежными державами региона в
целях противодействия ассиметричным рискам и угрозам, а также улучшения
315
Губанов А.С.
политического климата региона, в котором сталкиваются интересы военнополитических блоков ОДКБ и НАТО.
В-третьих, региональная кооперация в сфере морской безопасности
Черноморского региона осуществляется в рамках четырёх инициатив: «Документа о
мерах укрепления доверия и безопасности в военно-морской области на Черном
море», военно-морской группы БЛЭКСИФОР, координационного центра «Black Sea
Regional Command and Communication Centre» и операции «Черноморская
гармония», две из которых были предложены Турцией («Black Sea Regional
Command and Communication Centre» и «Черноморская гармония), а одна
(БЛЭКСИФОР) – Турцией и Россией.
В-четвертых, Турция стремится поддерживать стутус-кво в Черноморском
регионе, придерживаться положений Конвенции Монтрё 1936 г. и не допускать
чрезмерного усиления США в регионе даже в случае острых региональных
политических кризов. По данной позиции можно констатировать совпадение
интересов Москвы и Анкары.
В-пятых, разнонаправленность внешнеполитических приоритетов прибрежных
черноморских держав не позволяет создать единый интеграционный механизм в
сфере военной безопасности Черноморского региона.
Список литературы
1. Аватков В.А. Турция – НАТО: 60 лет [Электронный ресурс] / В. А. Аватков. – Режим доступа:
http://www.mgimo.ru/news/experts/document228160.phtml.
2. Торкунов А. ЕВРАЗВКО как инструмент обеспечения безопасности [Электронный ресурс] / А.
Торкунов. – Режим доступа: http://rusmir.in.ua/pol/3625– evrazvko– kak– instrument–
obespecheniya– bezopasnosti.html.
3. Коровин В. Схватка с «Анакондой» [Электронный ресурс] / В. Коровин. – Режим доступа:
http://politcom.ru/article.php?id=5811.
4. Там же.
5. Российско-турецкие отношения и проблема безопасности Черноморского региона. – Режим
доступа:
http://www.news-svoboda.com/politika-v-mire/546-rossiysko-tureckie-otnosheniya-iproblema-bezopasnosti-chernomorskogo-regiona.html.
6. Лакийчук П. Борьба за лидерство в Черноморском регионе и военно– морской флот
[Электронный ресурс] / П. Лакийчук. – Режим доступа: http://www.harvard–
bssp.org/bssp_rus/publications/220.
7. Raufoglu A. Turkey Divided Over New Defense Strategy / A. Raufoglu. – Access mode:
http://www.foreignpolicyjournal.com/2012/04/20/turkey-divided-over-new-defense-strategy/.
8. Baran Z. Turkey and the Wider Black Sea Region / Z. Baran // The Wider Black Sea Regionin the 21st
Century: Strategic, Economic and Energy Perspectives / Ed. by D. Hamilton D., G. Mahngott. –
Washington D.C.: Center for Transatlantic Relations, 2008. – 343 p.
9. Kenanoglu А. Turkey’s contribution to the maritime security in its surrounding seas, particularly in the
Mediterranean [Internet recourse] / A. Kenanoglu. – Access mode: http://www.osce.org/eea/30999.
10. Unver A. Turkish Naval Buildup in the Eastern Mediterranean [Internet recourse] / A. Unver. –
Access
mode:
http://foreignpolicyblogs.com/2011/09/06/turkish-naval-buildup-in-the-easternmediterranean/;
11. Турецкий флот приступил к выполнению плана «Барбаросса» [Электронный ресурс]. – Режим
доступа: http://lenta.ru/news/2011/09/08/barba/.
12. Федин А. Военно-морские силы Турции / А. Федин // Зарубежное военное обозрение. – 1997. –
№5. – С. 42-46.
13. Özdamar Ö. Security and military balance in the Black Sea region / Ö. Özdamar // Southeast European
and Black Sea Studies. – 2010. – №3. – P. 341– 359.
316
Политика безопасности Турции в Черном море:
военно-морской аспект регионального сотрудничества и конкуренции
14. Cовместное заявление министра иностранных дел Российской Федерации С.В. Лаврова и
министра иностранных дел Турецкой Республики А. Давутоглу 25.01.2012 [Internet recourse]. –
Access mode: http://www.mfa.gov.tr/site_media/html/ortak-bildiri-rusca.pdf.
15. Özdamar Ö. Security and military balance in the Black Sea region / Ö. Özdamar // Southeast European
and Black Sea Studies. – 2010. – №3. – P. 341– 359.
16. Antonenko O. Towards a comprehensive regional security framework in the Black Sea region after the
Russia–Georgia war / O. Antonenko // Southeast European and Black Sea Studies. – September 2009.
– Vol. 9. – No. 3. – P. 259– 269.
17. Болдырев А.В. Конвенция Монтрё в прошлом и настоящем российско-турецких отношений //
Ислам на Ближнем и Среднем Востоке / Институт востоковедения РАН. – М., 2012. – С. 434–
458.
18. Болдырев А.В. Политика Турции на Черном море в период грузиноюгоосетинского конфликта
(август-сентябрь 2008 г.) // Турция в условиях новых внутренних и внешних реалий / Институт
востоковедения РАН; Институт Ближнего Востока. – М.: [б.и.], 2010. – С. 171– 186.
19. Болдырев А.В. Конвенция Монтрё в прошлом и настоящем российско-турецких отношений //
Ислам на Ближнем и Среднем Востоке / Институт востоковедения РАН. – М., 2012. – С. 434–
458.
20. Документ о мерах укрепления безопасности в черноморском регионе вступает в силу //
Електронні вісті [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://elvisti.com/node/30993.
21. Документ о мерах укрепления доверия и безопасности на Черном море [Электронный ресурс]. –
Режим доступа: http://stat.doc.mil.ru/documents/quick_search/more.htm?id=10947119@egNPA#txt.
22. Корицкий А. «Блэксифор» – надежный механизм обеспечения безопасности в Черном море /
А. Корицкий // РусОриент. Информационно-аналитический портал. – [Электронный ресурс]. –
Режим доступа: http://rusorient.ru/page.php?vrub=rm&vparid=17&vid=489&lang=rus.
23. Егоров В.Л. Европейская безопасность стран черноморского региона [Электронный ресурс] /
В.Л. Егоров. – Режим доступа: www.harvard– bssp.org/files/2007/presentation/Egorov_rus.doc.
24. Sanchez W. Did BLACKSEAFOR Ever Have a Chance? [Internet recourse] / W. Alex Sanchez. –
Access mode: http://www.e– ir.info/2012/11/18/did– blackseafor– ever– have– a– chance/#_ftn.
25. BLACKSEAFOR [Internet recourse]. – Access mode: http://www.mfa.gov.tr/blackseafor.en.mfa.
26. Karadeniz B. Security and stability architecture in the Black sea / B. Karadeniz // Perseptions. –
Winter 2007. – Volume XII. – P. 95– 117.
27. Kiniklioğlu S. Turkey’s Black Sea Policy: Strategic Interplay at a Critical Junction / S. Kiniklioğlu //
Next Steps in Forging a Euroatlantic Strategy for the Wider Black Sea / Ed.: Ronald D. Asmus. –
Washington, D.C.: The German Marshall Fund of the United States, 2006. – P. 55– 69.
28. Озбай Ф. Турецко-российские военно-технические отношения: история и эволюция. Рабочий
доклад, март 2004 г. – Нижний Новгород: ИСИ ННГУ им. Н.И. Лобачевского, 2004. – 31 с.
29. Turkey proposes new security measures for Black Sea [Internet recourse]. – Access mode:
http://www.hurriyetdailynews.com/default.aspx?pageid=438&n=turkey-proposes-new-securitymeasures-for-black-sea-2008-09-19.
30. Глазова А. Зона особых интересов России / А. Глазова // Национальная оборона. – Март 2013. –
№
3
[Электронный
ресурс].
–
Режим
доступа:
http://www.oborona.ru/includes/periodics/geopolitics/2012/1106/13439485/detail.shtml.
31. Sanchez W. Did BLACKSEAFOR Ever Have a Chance? [Internet recourse] / W. Alex Sanchez. –
Access mode: http://www.e-ir.info/2012/11/18/did-blackseafor-ever-have-a-chance/#_ftn.
32. Там же.
33. BlackSeafor Celebrates Its 10th Anniversary [Internet recourse]. –
Access mode:
http://www.seanews.com.tr/article/TURSHIP/NAVY/58875/Blackseafor– Istanbul– U510– F– 111–
ROM– Marasesti– 42– BNS– Verni–156– RFS– Yamal–U– 510– Slavutich– P– 24– Sukhumi/.
34. Karadeniz B. Security and stability architecture in the Black sea / B. Karadeniz // Perseptions. –
Winter 2007. – Volume XII. – P. 95– 117.
35. Kir S. Maritime Security in the Black Sea / S. Kir // Security and stability in the Black Sea area. –
Bucharest: National Defence University “Carol I” Publishing House, 2005. – P. 91– 96.
36. Операция «Черноморская гармония» (справочная информация) [Электронный ресурс]. – Режим
доступа: http://www.mid.ru/ns-dvbr.nsf/0/20eaa4c7aef3dce1c32576f800424afa?OpenDocument.
37. Karadeniz B. Security and stability architecture in the Black sea / B. Karadeniz // Perseptions. –
Winter 2007. – Volume XII. – P. 95– 117.
317
Губанов А.С.
38. Security in the Black Sea Region / Institute for regional and international studies [Internet recourse]. –
Access mode: http://www.iris– bg.org/files/Security%20in%20the%20Black%20Sea%20Region.pdf.
39. Маначинський О. Трансформация военно-политических структур в Черноморско– Каспийском
регионе («Каспийский Страж», «КАСФОР», «Черноморская гармония») / О. Маначинський //
Політика України у Чорноморсько– Каспійському регіоні у контексті стратегії Європейського
Союзу: від взаємодії до співпраці: Зб. матеріалів міжнарод. наук. конференції (Одеса, 17– 18
липня 2008 р.) / Регіональний філіал Національного інституту стратегічних досліджень. –
Регіональне представництво Фонду ім. Фрідріха Еберта в Україні та Білорусі / За заг. ред. О.О.
Воловича – О. : Фенікс, 2008. – С. 41– 63.
40. Karadeniz B. Security and stability architecture in the Black sea / B. Karadeniz // Perseptions. –
Winter 2007. – Volume XII. – P. 95– 117.
41. Там же.
42. Torbakov I. Turkey sides with Moscow against Washington on Black sea force / I. Torbakov // Eurasia
Daily Monitor. – Vol.3.
–
№43 [Internet recourse]. –
Access mode:
http://www.jamestown.org/single/?no_cache=1&tx_ttnews%5Btt_news%5D=31442.
43. Там же.
44. Арешев А. «Арабская весна», Турция и Россия / А. Арешев // Вестник Европы. – 2012. – Т.
XXXIV– XXXV. – С. 95– 98.
45. Torbakov I. Turkey sides with Moscow against Washington on Black sea force / I. Torbakov // Eurasia
Daily Monitor. – Vol.3.
–
№43 [Internet recourse]. –
Access mode:
http://www.jamestown.org/single/?no_cache=1&tx_ttnews%5Btt_news%5D=31442.
46. Boyer A.L. Naval response to a changed security environment [Internet recourse] / A.L. Boyer. Access mode: http://www.dtic.mil/dtic/tr/fulltext/u2/a520286.pdf. - p. 86.
47. Болдырев А. Российско-турецкие отношения и проблема безопасности Черноморского региона
// Новое Восточное Обозрение. Открытый дискуссионный журнал [Электронный ресурс]. –
Режим доступа: http://www.ru.journal-neo.com/node/120593.
48. Cohen A., Irwin C. U.S. Strategy in the Black Sea Region / Ariel Cohen, Conway Irwin / The Heritage
Foundation [Internet recourse]. – Access mode: http://www.heritage.org/research/reports/2006/12/usstrategy-in- the-black-sea-region.
49. Мухин В. Подводные рифы маневров Blackseafor / В. Мухин // Независимое военное обозрение
[Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://nvo.ng.ru/politics/2013– 03– 15/2_blackseafor.html.
50. Эртан Ф. Россия возвращается в Средиземное море [Электронный ресурс] / Фикрет Эртан. –
Режим доступа: http://inosmi.ru/army/20130312/206858519.html#ixzz2ONQDwjqo.
Губанов А.С. Політика безпеки Туреччини в Чорному морі: військово-морський аспект
регіональної співпраці та конкуренції // Вчені записки Таврійського національного університету
ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія. Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27
(66). – № 1-2. – С. 308–319.
У статті розкриваються основні детермінанти військово-морської політики Туреччини в
Чорноморському регіоні, аналізуються моделі регіональної кооперації у військово-морській сфері
безпеки, показано місце і роль Туреччини у процесі регіональної військово-морської кооперації.
Ключові слова: Туреччина, Чорноморський регіон, військово-морські сили, військово-морська
безпека, регіональна кооперація.
Gubanov A.S. Security policy of Turkey in the Black sea: naval aspects of regional cooperation and
competition // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy.
Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 308–319.
The article describes the main determinants of the naval policy of Turkey in the Black Sea region, analyzes
the model of regional cooperation in the naval sphere of security, showing the place and the role of Turkey
in the regional naval cooperation.
Turkey is the strongest naval power in the Black Sea region. At the same time Ankara is considering
Mediterranean direction as a priority compared to the Black Sea. Despite the high naval capabilities
enhanced by close interaction with NATO, Turkey believes that it is necessary to develop a multilateral
naval cooperation with the coastal powers in the region to counter asymmetric threats and risks as well as
to improve the political climate in the region which have faced the interests of the military-political blocs
CSTO and NATO. Turkey seeks to maintain status quo in the Black Sea region and to prevent excessive
318
Политика безопасности Турции в Черном море:
военно-морской аспект регионального сотрудничества и конкуренции
strengthening of U.S. power in the region even in the case of acute regional political crises. Regional
cooperation in the field of maritime security in the Black Sea region is carried out through four initiatives:
"Document on Confidence and Security in the Naval Field in the Black Sea", naval group
BLACKSEAFOR, "Black Sea Regional Command and Communication Centre" and "Operation Black Sea
Harmony", two of which were proposed by Turkey ("Black Sea Regional Command and Communication
Centre" and "Black Sea Harmony"), and one (BLACKSEAFOR) – by Turkey and Russia. A number of
experts recognize the low efficiency of the regional initiative BLACKSEAFOR. Multi-directional foreign
policy priorities of the Black Sea littoral states are not able to create a single integration mechanism in the
field of military security of the Black Sea region.
Keywords: Turkey, the Black Sea region, navy, naval security, regional cooperation
319
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 320–325.
УДК 338.24
ІННОВАЦІЙНИЙ РОЗВИТОК ТРАНЗИТИВНИХ КРАЇН:
РИЗИКИ ТА ПЕРСПЕКТИВИ ДЛЯ УКРАЇНИ
Литвиненко В.М.
В статті досліджено питання технологічної модернізації транзитивних країн в
умовах глобалізації. Виявлено та розкрито можливі загрози та перспективи
інноваційно-технологічного розвитку України. Аргументовано, що стратегія
наздоганяючого розвитку, в якій головний акцент приділяється накопиченню
власних ресурсів розвитку, зокрема, формуванню інтелектуального капіталу і
розвитку сфери досліджень і розробок, не впроваджується в країнах перехідної
економіки, або впроваджується не коректно. Зроблено висновок, що експансія
транснаціональних корпорацій призводить до повної руйнації національного
інноваційного циклу та його заміні на технологічні цикли ТНК, що у свою чергу
призводить до суцільної залежності від імпорту технологій.
Ключові
слова:
інноваційний
розвиток,
конкурентоспроможність,
транснаціональні корпорації, технології.
Об’єктом дослідження є інноваційний розвиток транзитивних країн. Мета
статті – виявити та розкрити можливі загрози та перспективи інноваційного
розвитку в Україні.
Сучасний стан та перспективи інноваційного розвитку України визначаються
сукупністю факторів, характерних як для світової економіки в цілому, так і
специфічних для даного виду економічної діяльності. На ступінь і способи
розв'язання проблем, пов’язаних з технологічною модернізацією, істотно впливає і
ряд характеристик макроекономічного середовища, до яких можна віднести
особливості промислової політики, ефективність функціонування фінансової
системи, стратегії управління макроекономічними показниками, використання
природних ресурсів тощо.
Специфіка проблем інноваційного розвитку транзитивних країн означає
необхідність пошуку їх вирішення на стику напрямів наукових досліджень,
представлених розробками як теоретико-методологічного, так і прикладного
характеру, які зачіпають окремі аспекти макроекономічної політики, формування та
реалізації промислової політики, а також фінансування промислових інновацій.
Проблематиці технологічної модернізації присвячено багато праць вітчизняних
та зарубіжних дослідників. Зокрема, для розуміння сучасних тенденцій і проблем
розвитку інноваційних та науково-технічних пріоритетів в транзитивних країнах та
їх впливу на інноваційну модель розвитку велике теоретичне і методологічне
значення мають роботи Г. Андрощука, А. Блохіної, І. Бойко, Г. Власкіна, А.
320
Інноваційний розвиток транзитивних країн:
ризики та перспективи для України
Гальчинського, В. Геєця, О. Гітіна, О. Лапко, Є. Ленчука, В. Семиноженка,
Л. Федулової, та багатьох інших.
Одним з варіантів технологічного розвитку для України є так звана модель
“наздоганяючого зростання” по аналогії з динамічно прогресуючими східноазійськими країнами, високі темпи росту яких основані на успішній комерціалізації
запозичених у західних країнах передових технологій. Дана модель передбачає
стратегічний вихід країни на більш високий рівень розвитку і подолання розриву з
найбільш розвинутими країнами світу. Головний акцент приділяється накопиченню
власних ресурсів розвитку, перш за все поступовому формуванню інтелектуального
капіталу (підготовці високопрофесійних кадрів) і розвитку сфери досліджень і
розробок (від адаптації запозичених технологій до поступового створення власних).
На цій основі відбувається збільшення експорту продукції, покращується його
структура і розширюється присутність країни на світових ринках. У результаті
країна поступово підсилює свої економічні позиції і накопичує технологічний
капітал для подальшого прогресуючого руху.
Не маючи достатнього досвіду промислового освоєння конкурентних
технологій,
виробництва
конкурентоспроможної
продукції,
підтримання
відповідності високим світовим стандартам, не володіючи необхідними
фінансовими ресурсами, у тому числі для просування продукції під власними
товарними знаками на світових ринках, Україна покладає великі надії на
модернізацію через включення в інтеграційні процеси, здійснювані, наприклад,
Європейським Союзом. У виробничому секторі реально це відбувається в
основному по каналах проникнення західно-європейських багатонаціональних
корпорацій у господарську систему країни шляхом субконтрактних відносин, різних
форм прямих закордонних інвестицій, а також створення міжнародних стратегічних
альянсів. В даний час, наприклад, на частку підприємств з участю іноземного
капіталу припадає вже більше половини продукції, що випускається
підприємствами в Чехії, Словаччині, Польщі і майже дві третини – в Угорщині.
В Україні впровадження іноземного капіталу стало можливим в результаті
здійсненої тут приватизації. Однією з переваг вітчизняної економіки для ТНК є
відносно дешева робоча сила, маючи на увазі не стільки рівень заробітної плати,
скільки співвідношення між номінальною заробітною платою і продуктивністю
праці. Крім того, багато експертів вказують на те, що географічна близькість
України до ЄС також являє собою безсумнівну привабливість для проникнення
західно-європейського капіталу. Додатковим фактором експансії західноєвропейських ТНК в Україну є посилення їх конкурентного протистояння з
японськими компаніями та американськими корпораціями.
В результаті інтеграційної політики ТНК (на прикладі країн Східної Європи)
дійсно відбувається зростання продуктивності праці, збільшується частка
виробленої на експорт продукції, підвищується рівень відповідності міжнародним
стандартам. Так, в Угорщині рівень продуктивності праці на підприємствах з
іноземною участю перевищує рівень продуктивності праці на національних
підприємствах на 287%, продуктивності капіталу - на 150%, відношення експорту
до обсягу продажів - на 260% [1].
Якщо розглядати результати цього інтеграційного процесу через фінансові
показники обсягів залученого капіталу, збільшення обсягів виробництва товарів і
321
Литвиненко В.М.
послуг, зростання доходів, то ситуація може здатися досить сприятливою. Але якщо
аналізувати змістовну сторону процесу, оцінювати довготривалі перспективи
сталого розвитку даних країн, то слід зазначити дуже серйозну проблему – це
прихід на зміну зруйнованої технологічної системи, створеної в радянський період,
технологічної системи, сформованої західно-європейськими ТНК з одночасним
скороченням можливостей для формування національної інноваційної системи. За
фасадом фінансових потоків, що надходять по лінії ТНК, відбувається процес
системного заміщення національних взаємозв'язків тими економічними і
технологічними взаємозв'язками, які сформовані в рамках ТНК. Фактично ТНК
блокують всі “входи” і “виходи” процесів технолого-економічного розвитку цих
країн.
З руйнуванням системи поділу праці між колишніми соціалістичними країнами
сталося руйнування й науково-технологічної системи (яка мала переважно
військово-орієнтований характер). В умовах трансформації основний попит на
науково-технологічні розробки, як відомо, пред'являють приватні компанії, що
прагнуть підвищити комерційний ефект від їх впровадження у виробництво. Але, як
показує досвід країн Східної Європи, в умовах домінування зарубіжних компаній в
їх економіці попит на технологічні розробки ТНК переважно пред'являють у своїх
країнах, тобто країнах походження капіталу. Більш того, в умовах поступового
зсуву багатьох традиційних виробництв на Заході від застосування “низьких”
технологій в область переважного використання “високих” технологій, в країнах
Східної Європи та колишнього СРСР формується виробництво по “низьким”
застарілим технологіям, що дозволяє ТНК продовжити їх життєвий цикл і
відповідно збільшити комерційний результат на раніше освоєні технології. В той же
час слабкі позиції національних компаній, які, як відомо з практики інноваційного
розвитку багатьох зарубіжних країн, повинні формувати попит на нові технології,
сприяти розширенню та поглибленню сфери досліджень і розробок, сприяти
створенню національних технологічних альянсів, обмежують можливості для
розвитку інноваційних процесів на власній, національній, основі.
Відбувається все більший розрив між дослідженнями, все ще здійснюваними в
галузі фундаментальних розробок науковими організаціями та установами даних
країн, і їх прикладним використанням для отримання комерційного результату
приватними компаніями на ринку. Сфера прикладних досліджень в основному
орієнтована на адаптацію тих технологій, які вироблені західно-європейськими
країнами, а дослідники фактично змушені імітувати західні технологічні розробки.
Одним з найбільш негативних наслідків ситуації, що складається, є те, що
кваліфіковані кадри, у тому числі молоді, активно покидають транзитивні країни з
метою отримання престижного місця роботи за своєю спеціальністю в західних
країнах (переважно в США та Західній Європі).
Залежність від імпорту технологій проявляється в тому, що транзитивні країни
змушені ввозити навіть сировину і матеріали для того, щоб уникнути складностей,
які можуть виникнути в разі неякісних поставок з боку національних компаній.
Особливу проблему в перспективі може створити зростаюча залежність від імпорту
устаткування. Так, аналіз цієї проблеми на прикладі виробництва одягу в Польщі та
Румунії показує, що проблема розвитку виробництва оригінального устаткування
(оригінальне технологічне обладнання) для пошиття одягу включає створення
322
Інноваційний розвиток транзитивних країн:
ризики та перспективи для України
обладнання з розкрою тканини (ці рішення багато в чому визначаються смаком і
попитом, що пред'являються з боку кінцевого споживача), використання
комп'ютерного дизайну для поліпшення моделей і виконання всіх наступних
операцій з виробництва кінцевої продукції (від придбання тканин до продажу
готових моделей в магазинах і салонах).
У цьому ланцюжку взаємозалежностей приймаючим країнам відводиться роль
"проміжної ланки" (як правило, це пошив одягу) між створенням оригінальної
моделі і використанням широко відомого в світі товарного знака ТНК для
просування продукції на ринок. У цьому ланцюжку оригінальне обладнання ТНК
поставляється “у загальному технологічному пакеті”, тобто одночасно з наданням
консультаційних послуг, постачанням комплектуючих і деталей, навчанням
персоналу та ін. У деяких випадках приймаючі країни імпортують проміжні
технологічні товари і компоненти. Це характерно, наприклад, для компонентів
виробництва персональних комп'ютерів (за винятком виробництва нескладних
комп'ютерних корпусів), які імпортуються із західних країн. У суднобудуванні
використовуються ввезені з ЄС компоненти, відповідно до західно-європейських
технологічних стандартів, наприклад радарні системи, двигуни, технічні засоби
інформаційного контролю і т.д.. Все це свідчить про те, що відбувається практично
повне заміщення технологічної системи приймаючих країн (від поставок матеріалів,
технологічних компонентів та обладнання до виробництва і збуту кінцевої
продукції) та їх інкорпорування в технологічні системи, створені ТНК.
У довготривалій перспективі така системна залежність від західного капіталу
може створити загрозу сталому розвитку економік транзитивних країн. Вже
сьогодні багато дослідників підкреслюють те, що ТНК можуть змінювати свою
стратегію під впливом мінливої світової кон'юнктури. І цілком імовірно, що ТНК,
керуючись тільки лише власною стратегією на підвищення ефективності витрат,
можуть переглянути в цілому або по окремих секторах свою політику щодо країн
перехідної економіки.
Отже, аналіз процесу поглиблення інтеграції транзитивних країн під впливом
глобальних ТНК ставить під сумнів відповідність технологічної траєкторії цих країн
так званому “наздоганяючому зростанню”. Останнє передбачає поступове
посилення технологічного потенціалу, створюваного на національній основі,
початкове запозичення технологій, але під стратегічним контролем уряду в
напрямку поступового підвищення власних національних абсорбуючих здатностей,
а саме поступового розвитку сфери досліджень і розробок, підготовки кадрів вищої
кваліфікації, підвищення конкурентоспроможності національного господарства на
світових ринках. Стратегія “наздоганяючого зростання” – це стратегія зростання
економічної (і, як наслідок, політичної) незалежності країни, стратегія переходу від
стану залежного розвитку до стану впливу або навіть домінування на світових
ринках (приклад – Японія). У випадку України, швидше за все, є висока вірогідність
формування ситуації “відсталого аутсайдерського розвитку”, коли руйнуванню
піддається не тільки накопичений інноваційний потенціал, але навіть і самі
національні системи, на основі яких може бути сформовано незалежний розвиток.
Адже втрата національної інноваційної системи може являти собою втрату
можливості для самопідтримуючого зростання.
323
Литвиненко В.М.
Висновки. Таким чином національна технологічна система, основними
компонентами якої є дослідницький, інноваційний та адміністративний сектора, в
транзитивних країнах практично зруйнована. Стрімко позбавляючись від тієї
технологічної системи, яка була сформована в радянський період розвитку, дані
країни потрапляють в залежність від технологічної системи, створеної
транснаціональними компаніями, тим самим ставлячи себе під загрозу втрати своєї
економічної, технологічної і, як наслідок, політичної незалежності. Мережеве,
системне заміщення, услід за фінансовими потоками, здійснюваними ТНК у
транзитивні країни, в тому числі Україну, являє собою одну з найбільш серйозних
сучасних стратегічних проблем для цих країн. Можемо зробити висновок, що
подальше ослаблення національних інноваційних систем з неминучістю підірве
перспективи неоіндустріальної модернізації транзитивних країн, здійснюваної
способами, відмінними від тих, які нав'язуються прямими іноземними інвестиціями.
Список літератури
1. Бойко И. В. Перспективы инновационного развития восточно-европейских стран // Экономист.
– №2. – 2005. – С. 78-82.
2. Блохина А.Е. Некоторые аспекты деятельности ТНК в странах ЦВЕ: Проблемы и перспективы
// Пространство и время в мировой политике и международных отношениях: Материалы 4-го
Конвента РАМИ. – М.: МГИМО, 2007. – Т. 1 – С. 123–129.
3. Власкин Г.А., Ленчук Е.Б. Промышленная политика в условиях перехода к инновационной
экономике: опыт стран Центральной и Восточной Европы и СНГ / Рос. акад. наук, Ин-т
междунар. экон. и полит. исслед. – М.: Наука, 2006. – 245 с.
4. Геєць В.М., Семиноженко В.П. Інноваційні перспективи України. – Харків: Константа, 2006. –
272 с.
5. Гитин А. Деятельность европейских промышленных ТНК в ЦВЕ и СНГ // Мировая экономика и
международные отношения. – 2006. – № 9. – С. 41–49.
Литвиненко В.Н. Инновационное развитие транзитивных стран: риски и перспективы для
Украины // Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского.
Серия: Философия. Культурология. Политология. Социология. – 2014. – Т.27 (66). – № 1-2. – С.
320–325.
В данной статье исследован вопрос технологической модернизации транзитивных стран в условиях
глобализации. Выявлены и раскрыты возможные угрозы и перспективы инновационнотехнологического развития Украины. Аргументировано, что стратегия догоняющего развития, в
которой главный акцент уделяется накоплению собственных ресурсов развития, в частности,
формированию интеллектуального капитала и росту сферы исследований и разработок, не
внедряется в странах переходной экономики или внедряется некорректно. Сделан вывод, что
экспансия транснациональных корпораций приводит к полному разрушению национального
инновационного цикла и его замене на технологические циклы ТНК, что в свою очередь приводит к
сплошной зависимости от импорта технологий.
Ключевые слова: инновационное развитие, конкурентоспособность, транснациональные
корпорации, технологии.
Lytvynenko V.M. Innovative development of transitive countries: the risks and prospects for
Ukraine // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy.
Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 320–325.
In this article the question of technological modernization of transitive countries in the context of
globalization is investigated. The possible threats and perspectives of innovative and technological
development of Ukraine are identified and noted. It is argued that the strategy of catching up, in which the
main emphasis is put on the accumulation of its own resources, including the formation of intellectual
capital and the growth of research and development sphere is not implemented in transitive economies, or
324
Інноваційний розвиток транзитивних країн:
ризики та перспективи для України
not implemented correctly. It is concluded that the expansion of multinational corporations leads to
complete destruction of the national innovation cycle and its replacement by technology cycles of
multinational corporations, which in turn leads to continuous dependence on imported technologies.
Key words: innovative development, competitiveness, multinational corporations, technologies.
325
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 326–332.
УДК 32.019.51
МАСС-МЕДИА КАК ФАКТОР ФОРМИРОВАНИЯ
ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИХ ОРИЕНТАЦИЙ ГРАЖДАН
СОВРЕМЕННОЙ УКРАИНЫ
Збрицкая Л.Г.
В статье рассматриваются современные СМИ Украины, их влиятельность,
виды и специфика информации, которую украинские граждане из них получают.
Ключевые слова: масс-медиа, внешнеполитические ориентации.
Масс-медиа современного мира являются по своей сути важным элементом
всей политической системы в целом. Этот факт обуславливается широким рядом
причин, начиная от процесса глобализации современного мира, проявляющегося в
первую очередь именно в сфере коммуникации, и заканчивая трансформацией
структуры самой системы политики, институты которой становятся все более
размытыми, и связанными с информационными сторонами политического
взаимодействия.
В подобной ситуации, содержание различных элементов политической
культуры, в том числе внутри- и внешнеполитических ориентаций граждан, так или
иначе,
становится
обусловленным
средствами
массовой
информации.
Подтверждение этого тезиса является актуальной задачей, так как, в дальнейшем,
именно оно может послужить основой для определения механизмов различного
рода трансформации ориентаций, настроений, и далее, поведения, граждан
современной Украины.
Соответственно, целью данной статьи является рассмотрение влияния СМИ на
внешнеполитические ориентации граждан современной Украины.
Для достижения этой цели были определены ряд задач, среди них:
Определить степень влияния масс-медиа на граждан современной Украины, и
сравнить это влияние с другими политическими институтами государства.
Рассмотреть специфику масс-медийного влияния: виды СМИ, к которым
больше обращаются украинцы, их государственную принадлежность.
Проанализировать зависимость между политическими, в том числе
внешнеполитическими, ориентациями граждан и информацией, получаемой ими
посредством масс-медиа.
Объектом данного исследования является влияние масс-медиа на политические
процессы современных государств, а предметом – СМИ как фактор формирования
внешнеполитических ориентаций граждан современной Украины.
326
Масс-медиа как фактор формирования
внешнеполитических ориентаций граждан современной украины
В политической науке в целом и политической коммуникативистике в
частности существует значительное количество теорий объясняющих процесс
влияния на граждан со стороны масс-медиа. Среди них можно назвать первую из
коммуникационных моделей Г. Лассуэла [1], представление о «псевдосреде» У.
Липпмана [2], «двухступенчатую модель» П.Ф. Лазарсфельда [3], «глобальные
масс-медиа» Г.М. Макклюэна [4], теорию «установления повестки дня» Д. Шоу, М.
Маккомбса [5], и большое множество других.
Каждый из названных авторов является представителем определенного этапа
исследований
влияния
масс-медиа,
и,
соответственно,
определенной
исследовательской школы. Общим звеном в их различных исследованиях можно
назвать то, что они рассматривали СМИ как базовый институт политического
процесса, определяющий политические ориентации и настроения граждан.
Простым примером здесь может служить модель коммуникации французского
исследователя Ж.-М. Коттре [6, с.125].
Рис.1. Модель политической коммуникации Ж.-М. Коттре.
Как можно видеть, в рамках данной модели СМИ выступают базовым
институтом, посредством которого управляющие осуществляют коммуникацию с
управляемыми, таким образом влияя на них. В соответствии с определенными выше
задачами, в рамках данной статьи мы не будем рассматривать все элементы
представленной модели, и остановимся только на том сегменте, который касается
воздействия средств массовой информации на управляемых.
Перенося этот вопрос на уровень анализа современного украинского общества,
в первую очередь попробуем проследить, какой степенью доверия обладают СМИ,
и насколько их влияние соотносимо с другими политическими институтами.
В соответствии с результатами исследований таких социологических служб как
Лаборатория законодательных инициатив и компания TNS в Украине, а также
Центр Разумкова наибольшей степенью доверия у граждан Украины пользуются
украинские СМИ, уступая при этом институту церкви.
Так, в соответствии с исследованиями первой указанной службы, в 2011 году о
доверии украинским масс-медиа заявляли 44,4% опрошенных, то есть практически
половина украинцев. Все остальные институты Украины, среди них: вооруженные
силы, Президент, ВРУ, Суды, местные органы власти и т.д. набрали от 40 до 14,3%
[7].
327
Збрицкая Л.Г.
Близкие по логике и расположению институтов в рейтинге результаты,
продемонстрировали и результаты Центра Разумкова.
Рис.2. Доверие политическим институтам со стороны украинских граждан,
исследования Центра Разумкова (2000-2013гг.)
Как можно видеть из представленного графика, в рамках данных исследований
украинские СМИ оказались не просто одним из наиболее влиятельных
политических институтов, опережая таких субъектов политической системы
Украины как партии, гражданские организации и профсоюзы, но и сохранили это
влияние на протяжении последних тринадцати лет, прейдя к 2013 году к цифре
61,9% доверяющих [8]. Разница показателей исследований двух обозначенных
центров составляет порядка 20% (так как в 2011 году у Ценра Разумкова украинские
СМИ набрали 65,7% голосов [8]), что не исключает общей обозначенной логики.
Еще одним важным моментом данных исследований является тот факт, что в
каждом из них третью и четвертую строчку доверия заняли также СМИ: российские
и западные. Этот момент важен в рамках данного исследования, так как он хорошо
демонстрирует два направления внешнеполитических ориентаций: восточное и
западное. Кроме того, создает картину приоритетности этих направлений в рамках
сферы получения информации.
Так, каждое из исследований продемонстрировало, что большим доверием у
украинских граждан как в 2011 году, так и сейчас, пользовались российские СМИ:
37,4% у Лаборатории законодательных инициатив и компании TNS в Украине, и
45,7% у Центра Разумкова [7,8].
Однако, исследования последнего, благодаря многолетней динамике, позволяют
отметить важную закономерность. Начиная с 2000 года, российские СМИ степень
своего влияния, выражающегося в процентах доверяющих, постоянно теряли,
спустившись с цифры 52,5% в 2000 году. Западные СМИ, находящиеся на пятом
месте по степени доверия, этот показатель, напротив, улучшили, поднявшись с
41,7% в 2000 году до 43,1% в 2013г. [8].
Обозначенная динамика минимальна, но она привела к тому, что на момент
2013 года степень доверия российским и западным СМИ можно расценивать как
328
Масс-медиа как фактор формирования
внешнеполитических ориентаций граждан современной украины
практически равную, численно выражающуюся в цифрах 45,7% и 43,1%
соответственно.
На основе приведенных данных можно сделать первые промежуточные
выводы: СМИ как украинские, так и зарубежные вызывают высокую степень
доверия у украинских граждан, и на протяжении последних тринадцати лет эта
ситуация сохранялась. При этом, влияние СМИ двух разнонаправленных
внешнеполитических векторов (западного и российского) к 2013 году стало
практически равным, так как российские СМИ в некоторой степени свое влияние
потеряли, а западные масс-медиа его сохранили и немного увеличили.
Переходя к следующей обозначенной нами задаче, определению видов СМИ,
которыми пользуются украинские граждане, можно также отметить две главные
тенденции.
С одной стороны, согласно телефонному опросу, проведенному Институтом
Горшенина в 2011 году, основным источником информации для них по прежнему
остается телевидение. К нему обращаются 76,7% украинцев, или другими словами
2/3 от населения страны. Дальше следуют пресса (40,2%), мнения друзей и
знакомых (25,7%), радио (21,1%) и Интернет (16,8%) [9].
Представленная картина не удивительна и вполне соответствует устоявшемуся
в политической науке представлению о популярности различных видов СМИ.
Однако она не является абсолютной. Динамика трансформации различных видов
современных масс-медиа демонстрирует, что роль, обозначенного на последней
позиции Интернета возрастает очень быстрыми темпами. Не вдаваясь в подробное
описание данного вопроса, отметим, что согласно данным исследовательской
группы GfK Ukraine на момент начала 2013 года регулярными пользователями сети
являлись 17,74 млн. украинцев, что само по себе составило цифру в три раза
большую, чем количество пользователей в 2008г. (5,8млн.) [10].
В соответствии с данными исследований этой же группы можно с
уверенностью говорить о том, что не все социальные, возрастные и т.д. группы
пользуются Интернетом в одинаковой степени, и неудивительным является тот
факт, что почти половину пользователей составляет молодежь [10].
Этот вывод подтверждают данные еще одного исследования, социологического
опроса проведенного Институтом Горшенина в марте 2013 года. В соответствии с
ним, для 72,3% украинской молодежи основным источников информации является
Интернет. За ним следуют телевидение (58,2%), общение с людьми (21,7%),
печатные СМИ (12,4%) и радио (5,8%) [11].
Таким образом, можно сделать небольшой вывод о том, что на данный момент
телевидение сохраняет свои позиции, однако все большее значение приобретает
Интернет, и, соответственно, информация в нем представленная.
Вопрос о содержании информации, которую стремятся получать и получают
украинские граждане – это следующий важный пункт данной статьи, так как
именно он поможет нам составить представление о политических ориентациях
украинцев.
То, что политические вопросы являются для украинского общества важными, и
даже первоочередными, демонстрируют показатели различных, в том числе
отмеченных выше, исследований.
329
Збрицкая Л.Г.
Так, уже упомянутый опрос Института Горшенина 2011года показал, что
именно политическая информация является наиболее интересной для украинских
граждан, и имеет аудиторию исчисляющуюся 51,7% опрошенных. Дальше, с
минимальным разрывом следуют сообщения экономические (50,2%), после них,
значительно меньшие по популярности, социальные (35,6%), криминальные
(28,9%), спортивные (25,5%) и т.д. [9].
Эти цифры демонстрируют общую логику информационных интересов
украинцев, которая в целом сохраняется, если попытаться проследить ее по таким
показателям как цели поиска информации в сети Интернет.
Так, исследование группы GfK Ukraine, проведенное в 2013 году
продемонстрировало, что поиск новостных сайтов и чтение газет являлось в начале
этого года целью 31% украинских граждан, демонстрируя позитивную, по
сравнению с 2010 годом динамику (26%) и находясь на пятом месте в рейтинге
категорий Интернет-запросов [10].
При этом, лидерство первых четырех вполне закономерно и понятно, среди них:
социальные сети, электронная почта, загрузка музыки и фильмов, а также поиск
информации о товарах и услугах, то есть те категории, которые обуславливают
наиболее популярные категории пользования Интернетом в целом, а также
определяются базовыми потребностями в обеспечении материальных потребностей
и общения. Расположенность новостных и газетных запросов в первой пятерке
демонстрирует очень высокую значимость такой информации, и подтверждает
результаты первого обозначенного исследования.
Еще одним подтверждением служат весьма похожие результаты исследования
Института Горшенина, направленного на молодежь, которая как мы отмечали выше,
является основным пользователем Интернета.
В рамках этого исследования было установлено, что в марте 2013 года 39,6%
молодых людей использовали Интернет для того, чтобы следить за новостями в
мире и стране [11]. Для завершения картины, отметим, что эта категория занимает в
результатах данного опроса также пятое место, уступая практически тем же
категориям общения и различного рода скачивания информации.
Все это позволяет нам говорить о том, что современные СМИ воспринимаются
украинскими гражданами в первую очередь как источник информации, которым
они пользуются, и в котором ищут информацию связанную с политикой. Кроме
того, последний приведенный пример показал, что политика может быть не только
внутренней, но и мировой.
Определение интереса к внешнеполитической тематике, и, соответственно,
формирование определенных ориентаций, является последним пунктом данной
статьи. Демонстрацией такого интереса могут служить результаты многочисленных
социологических исследований Центра Разумкова.
В соответствии с результатами этих исследований еще в 2008 году 41,1%
опрошенных заявляли, что постоянно следят за событиями политической жизни
[12]. При этом, 54% заявляли о том, что хотели бы получать больше информации о
таком важном внешнеполитическом акторе как Европейский Союз [13], а 75,7%
заявили о том, что информацию о НАТО они получают от центральных украинских
телеканалов [14]. Тот факт, что подобная информация получается преимущественно
из СМИ, а не непосредственного опыта, подтверждается тем, что 77,1%
330
Масс-медиа как фактор формирования
внешнеполитических ориентаций граждан современной украины
опрошенных в декабре 2012 года граждан заявили о том, что в станах ЕС, США и
Канады они никогда не бывали [15].
Таким образом, можно сделать вывод, о том, что масс-медиа действительно
определяют внешнеполитические ориентации современных украинских граждан. В
процессе их формирования есть несколько ключевых моментов, таких как
превалирование влияния своих, национальных СМИ, при очевидном отставании
зарубежных масс-медиа; выравнивание к 2013 году позиций иностранных СМИ,
среди которых, одни (российские) продемонстрировали негативную, а вторые
(западные) позитивную, динамику.
Следующим важным моментом можно назвать приоритет телевизионного
освещения новостей, при активной позитивной динамике возрастания влияния
Интернета и его активного использования всеми категориями граждан, в первую
очередь молодежи. При этом, как молодые люди, так и другие возрастные категории
граждан обращаются к масс-медиа, в том числе, с целью поиска политической
информации и новостей, и заявляют свое желание получать сообщения о событиях
и политических субъектах, за пределами своего государства.
Относительно внешнеполитических ориентаций, необходимо отметить, что они
действительно формируются современными масс-медиа, информация которых
распространяется на территории современной Украины. Причем, как можно видеть
в рамках вышеприведенных примеров, эти СМИ могут как национальными, так и
зарубежными. Ее содержание представляется важным и интересным для
современных украинцев. Специфика ориентаций, которые она формирует, является
предметом отдельного исследования, однако уже сейчас можно отметить, что
западное направление превалирует, причем в двух направлениях, и со стороны
распространителей информации, и со стороны ее получателей.
Список литературы
1. Lasswell H.D. The Structure and Function of Communication in Society. / H.D. Lasswell // The
Communication of Ideas. / Ed.: L. Bryson. – New York: Harper and Brothers, 1948. P. 37–51.
2. Липпман У. Общественное мнение / У. Липпман. – М.: Институт Фонда “Общественное
мнение”, 2004. – 384 с.
3. Lazarsfeld P. F. Personal Influence: The Part Played by People in the Flow of Mass Communications /
P. F. Lazarsfeld, E. Katz. - Transaction Publishers. – 1955. – 400 p.
4. Маклюэн Г. М. Понимание Медиа: Внешние расширения человека / Г.М.Маклюэн. - М. – 2003.
– 464с.
5. McCombs M.E., Shaw D.L. The Agenda-Setting Function of Mass Media / M.E. McCombs, D.L.
Shaw // Public Opinion Quarterly. – 1972. – Vol. 36. – P. 176–187.
6. Грачев М.Н. Политическая коммуникация: теоретические концепции, модели, векторы
развития/ М.Н. Грачев. – М.: Прометей, 2004. – 328 с.
7. Кому доверяют украинцы? [Электронный ресурс]. – 2011. –
Режим доступа:
http://www.proretail.info/index.php?id=73&tx_ttnews[tt_news]=10761&cHash=469ab439db
8. Часова динаміка [Электронный ресурс] / Центр Разумкова. – 2011. –
Режим доступа:
http://www.razumkov.org.ua/ukr/socpolls.php?cat_id=121
9. Украинцы самостоятельно анализируют информацию из СМИ – опрос [Электронный ресурс] /
Институт
Горшенина.
–
2011.
–
Режим
доступа:
http://institute.gorshenin.ua/news/600_ukraintsi_samostoyatelno.html
10. Публічні презентації [Электронный ресурс] / GFK Ukrainе. – 2013. – Режим доступа:
http://www.gfk.ua/public_relations/presentations/index. ua.html
331
Збрицкая Л.Г.
11. Для чего украинской молодежи нужен Интернет? / Институт Горшенина. – 2013. – Режим
доступа:
http://institute.gorshenin.ua/researches/119_dlya_chego_ukrainskoy_molodezhi_nuzhen.html
12. Чи можна про Вас сказати, що Ви постійно слідкуєте за подіями політичного життя України?
[Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.razumkov.org.ua/ukr/poll.php?poll_id=345
13. Чи хотіли б Ви отримати більше інформації про Європейський Союз? [Электронный ресурс]. –
Режим доступа: http://www.razumkov.org.ua/ukr/poll.php?poll_id=126
14. З яких засобів масової інформації Ви отримуєте інформацію про НАТО? [Электронный ресурс].
– Режим доступа: http://www.razumkov.org.ua/ukr/poll.php?poll_id=74
15. Чи доводилося Вам бувати в якійсь із країн ЄС, США чи Канаді? [Электронный ресурс]. –
Режим доступа: http://www.razumkov.org.ua/ukr/poll.php?poll_id=613
Збрицька Л.Г. Мас-медіа як фактор формування зовнішньополітичних орієнтацій громадян
сучасної України // Вчені записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського.
Серія: Філософія. Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 326–
332.
У статті розглядаються сучасні ЗМІ України, їх впливовість, види та специфіка інформації, яку
українські громадяни з них отримують.
Ключові слова: мас-медіа, зовнішньополітичні орієнтації.
Zbritskaya L.G. Mass-media as a factor in the formation of foreign policy orientations of the
Ukraine’s modern citizens // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series:
Philosophy. Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 326–332.
The purpose of this article is to examine the influence of media on foreign policy orientations of citizens of
modern Ukraine.
To achieve this purpose, a number of problems have been identified, among them: to determine the effect
of the media on the citizens of modern Ukraine, and to compare this effect with other political institutions
of the state; to consider the specifics of the mass media influence: media types to which the Ukrainians
increasingly turning their nationality; to analyze the relationship between policy, including foreign policy
orientations of the citizens and the information they received through the media.
The object of this study is the impact of mass-media on the political process of modern states, and the
subject – the media as a factor in the formation of foreign policy orientations of the citizens of modern
Ukraine.
Key words: mass media, foreign-policy orientation.
332
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 333–339.
УДК 340.1
ЧИТАЯ ДЖОРДЖО АГАМБЕНА:
ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ ЭТИКИ ПОД ЗНАКОМ ПРАВА
Воропай Т.С.
В статье осуществлена теоретическая реконструкция этических идей
Дж. Агамбена. Основная идея статьи – переосмысление взаимосвязи
традиционных для социальной философии понятий морали и права и
демонстрация невозможности автономного (вне связи с правом)
существования этических категорий – как на уровне теоретической рефлексии,
так и на уровне практического применения.
Ключевые слова: право, мораль, этика, ответственность.
Предметом исследования является идея Д. Агамбена о специфической
взаимосвязи этики и права, актуализированной событиями Второй мировой войны.
Цель работы – выявить взаимодействие этики и права в значении специфического
ракурса современных гуманитарных исследований.
Современную философию права характеризует повышенный интерес к
проблемам морали. Обнаруживаемая правом потребность в морали является не
только свидетельством нравственной нагруженности юридической практики, но
также и своеобразным ракурсом, позволяющим рассматривать вопросы
нравственной жизни в качестве юридически проблематизированных.
В работе «Что остается после Освенцима: архив и свидетель» (1998)
итальянский философ (имеющий, что немаловажно, солидный юридический
background), анализируя предельно трагический опыт немецких концлагерей,
обращает внимание на отсутствие адекватного этического инструментария, который
позволил бы описывать и анализировать то, что произошло с людьми в середине XX
века. Он признается, что это «заставило его отбросить практически все теории,
которые после Освенцима все еще претендовали на то, чтобы называться
этическими» [1, с. 8].
По сути Агамбен отважился вслух высказать то, что давно было ясно тем, кто
занимается этими вопросами профессионально. Ни телеологическая этика
Стагирита, ни кантовская деонтологическая этика не в состоянии предложить
современности теорий, которые были бы в состоянии ее, эту современность,
осмыслить и описать. И напрасными оказываются старания некоторых философов
соединить воедино эти мощные в прошлом теории, как это делает, например,
П. Рикер, чтобы охватить «текучую современность» [2]. «Как мы увидим,
практически ни один этический принцип, который наша современность, как ей
казалось, могла признать действующим, не выдержал главного испытания – Ethica
333
Воропай Т.С.
more Auschwitz demonstrate1» [1, с. 9]. Свою роль Агамбен усматривает в том, чтобы
помочь будущим картографам «новой этической территории», даже если автору
удастся лишь только «добиться пересмотра некоторых терминов, с помощью
которых фиксируется этот главный урок столетия, так что некоторые слова выйдут
из употребления, а другие начнут пониматься иначе» [1, с. 9].
Подзаголовок работы Агамбена носит название «Архив и свидетель» и,
действительно, автор обращается к многочисленным свидетельствам тех, кто выжил
в концентрационных лагерях и мог свидетельствовать – и это стало главной целью
их жизни. «Важно не путать свидетельство и приговор и понимать, что право не
претендует на то, чтобы исчерпать этот вопрос, – пишет Агамбен. – У правды есть
неюридический аспект, в котором quaestio facti никогда не может быть сведено к
quaestio iuris2» [1, с. 16]. И именно это является делом тех, кто «выжил»: сохранить
то, что выводит человеческую деятельность за границы права, что освобождает ее
от процесса «каждого из нас судить, приговорить и казнить, даже не зная, за что».
Агамбен отмечает, что почти все понятия, которыми мы пользуемся в области
морали или религии, в какой-то мере «заражены правом», они находят свое
естественное место в контекстах вины, ответственности и оправдания. Стоит
обратить внимание, что в традиции русской философии неоднократно
провозглашалась историческая первичность морали по отношению к праву,
позволяющая право истолковывать как «минимум нравственности» [3, с. 72-73].
При таком подходе не мораль испытывает влияние со стороны права, а, наоборот,
право несет на себе неизгладимые следы морали. «Факт состоит в том, –
подчеркивает Агамбен, – что, как прекрасно знают юристы, право, в конечном
счете, не стремится ни к восстановлению справедливости, ни к установлению
истины. Оно стремится лишь к вынесению приговора, независимо от истины или
справедливости» [1, с. 16].3 Это доказывается, среди прочего, силой судебного
решения, которое присуще и несправедливому приговору. Конечная цель права –
создание res judicata, посредством которого приговор заменяет собой истину и
справедливость и имеет значение истинного даже вопреки своей ложности и
несправедливости. В итоге «право находит свой покой в этом гибридном творении,
о котором невозможно сказать, является ли оно фактом или нормой; и дальше оно
идти не может» [1, с. 16].
Уместно вспомнить «Процесс» Кафки, содержащий глубокую интуицию,
связывающую природу права не столько с нормой, сколько с суждением и,
вследствие этого, чреватой абсурдностью. Но если сущностью закона – любого
закона – является процесс, если все право (и мораль, которая им заражена) является
только процессуальным правом, тогда исполнение и нарушение, невиновность и
виновность смешиваются и теряют свое значение. «Суд ничего от тебя не хочет. Он
принимает тебя, когда ты приходишь, и отпускает, когда ты уходишь» [1, с. 17-18].
1
Этика, доказанная Освенцимом (лат.). По аналогии с работой Спинозы «Этика, доказанная
геометрическим методом» (Ethica More Geometrico Demonstrata, другое название – Ethica Ordine
Geometrico Demonstrata).
2 quaestio facti – вопрос факта, quaestio iuris – вопрос права (лат.)
3 Заметим, кстати, что действующий Уголовный процессуальный кодекс Украины вообще не содержит
термина «истина».
334
Читая Джорджо Агамбена:
переосмысление этики под знаком права
Конечной целью нормы является производство суждения; но суждение не
предусматривает ни наказание, ни награждение, оно не призвано устанавливать
справедливость или утверждать истину.
Суждение является целью само по себе, и это – как было сказано – составляет
его тайну, тайну процесса. Суждение автореферентно; кара логически не вытекает
из приговора, но сам приговор и является карой (nullum judicium sine poena).
«Можно даже сказать, что кара полностью заключается в приговоре, что реальная
кара – тюрьма, палач – имеют значение только в той мере, в какой они, так сказать,
являются продолжением суждения (итальянские слова giustiziare – «казнить» и
giustizia – «судебное решение» и «справедливость» имеют один и тот же корень). Но
это означает также и то, что «оправдательный приговор является признанием
судебной ошибки», что «каждый человек является, по сути, невиновным», и что
единственным настоящим невиновным является не тот, кого оправдали, а, скорее,
тот, кто прожил жизнь без судебного приговора» [1, с. 19].
Трагический опыт Освенцима как символа всех концлагерей Германии сделали
очевидным тот факт, что право не исчерпало этой проблемы и что сама проблема
поставила под вопрос существование самого права. Что имеет в виду Агамбен?
Очевидно то, что перед лицом таких проблем, как Освенцим, право с его
многовековой традицией оказалось бессильным, а Нюрнбергский процесс был
скорее политическим процессом и политическим зрелищем, чем процессом
судебным. Примечательное обстоятельство состоит в том, что подсудимые по
общему признанию «осознают свою вину перед Богом, а не перед законом», ибо
действовали в его рамках и по его предписаниям. Отбросив эмоции, можно
констатировать, что уже в ходе процессов над высокопоставленными нацистами
стал явным раскол между моралью и правом, и это понимали и те, кто судил, и те,
кто предстал перед судом.
Агамбен ставит в упрек даже известным и глубоким философам то, что они
стали «жертвами путаницы между правом и моралью, между богословием и
правом», хотя некоторые из них сами были жертвами нацистского режима. Один из
них – Ганс Йонас, ученик М. Хайдеггера, специализирующийся на этической
проблематике. В 1984 году по случаю вручения ему премии Лукаса, Йонас решил,
иронизирует Агамбен, «заняться Освенцимом». И в итоге, спрашивая себя, как Бог
мог терпеть Освенцим, построил новую теодицею. Теодицея – тоже своего рода
судебный процесс, цель которого – установить ответственность не людей, а Бога. И,
как и все теодицеи, теодицея Йонаса привела к оправдательному приговору [1,
с. 19-20]. Здесь мы не будем останавливаться на деталях йонасовской теодицеи,
заметим лишь, что здравый смысл ее воспринять не в состоянии, поскольку
сосуществование христианского милосердного Бога и Освенцима невозможно в
принципе. Широко известным является риторическое высказывание Т. Адорно «как
возможна теология после Освенцима?», потом оно повторялось многими и на все
лады. Но урок был усвоен, классическая этика и в ее деонтологической, и в
телеологической традиции существовать после Освенцима уже не могла.
Не случайно главным понятием, которому выпала роль стать стержнем
этических теорий второй половины XX столетия, стало понятие ответственности.
Но понятие ответственности, если рассматривать его как исключительно
нравственное, также «неизбежно заражено правом». Это знает любой, считает
335
Воропай Т.С.
философ, кто пытался использовать его за границами юридической сферы. «И все
же этика, политика и религия смогли определиться, – пишет Агамбен, – лишь
отвоевав территорию у юридической ответственности, но не для того, чтобы взять
на себя ответственность другого рода, а скорее развивая зоны без-ответственности.
Что, естественно, не означает безнаказанности. А означает скорее – по крайней мере
для этики – столкновение с неизмеримо большей ответственностью, чем та,
которую мы когда-либо сможем на себя взять» [1, с. 20]. Мы, по мысли Агамбена,
можем, самое большее, быть ей верными, то есть отстаивать собственную
неспособность брать ее на себя.
Речь идет о своего рода зоне безответственности и «невозможности суждения
(impotentia judicandi)», которая располагается не за границами добра и зла, а внутри
пределов и того, и другого. Это жест, симметрично противоположный жесту
Ницше, и, скорее, напоминает этику Левинаса, для которого этика предшествует
онтологии и определяет её. И хотя мы не можем сказать почему, мы чувствуем, что
это «здесь, внутри пределов» является намного более важным, чем любое
запредельное, что недочеловек (по крайней мере, как предмет размышления)
должен значить для нас больше, чем сверхчеловек. И эта позорная зона
безответственности является нашим первым кругом, из которого никакое признание
ответственности не может нас вывести, и где каждую минуту разучивается по
слогам урок «страшной, бросающей вызов словам и мыслям банальности зла» [1,
с. 21].
Вследствие этого, жест принятия на себя ответственности, по сути, не является
этическим жестом. Он не выражает ничего благородного и светлого, а лишь
означает связывание себя (к которому этимологически и относится ob-ligatio),
передачу себя в заключение для того, чтобы гарантировать выплату долга в
перспективе, в которой правовые узы касались еще физического тела
ответственного. Как таковые эти узы тесно связаны с понятием вины, которое в
широком смысле означает ответственность за ущерб (поэтому римляне исключали
возможность быть виновным перед самим собой: quod quis ex culpa sua damnum
sentit, non intelligitur damnum sentire – ущерб, нанесенный самому себе, не имеет
правового значения).
Таким образом, ответственность и вина просто выражают два аспекта правовой
ответственности, и только позже они были интериоризованы, а затем выведены за
границы права. Отсюда – недостаточность и непроницаемость любой этической
доктрины, которая претендует на то, чтобы основываться на этих двух понятиях.
Это касается и Г. Йонаса, который претендовал на то, чтобы сформулировать в
форме
нового
«категорического
императива»
настоящий
«принцип
ответственности», и, возможно, Э. Левинаса, который более сложным образом
трансформировал жест «спонсора» в исключительно этический жест.
Недостаточность и непроницаемость проявляются со всей ясностью всякий раз,
когда речь идет о попытке очертить границу, которая отделяет этику от права. В
подтверждение этого положения Агамбен приводит два примера, разных по степени
серьезности рассматриваемых фактов, но таких, которые совпадают в том, что
касается упомянутого различия. Первый пример 1962 года, когда в Израиле нашли,
судили и казнили Адольфа Эйхмана (который заведовал отделом гестапо IV-B-4,
отвечавшим за «окончательное решение еврейского вопроса»), вина его была
336
Читая Джорджо Агамбена:
переосмысление этики под знаком права
полностью доказана, но он устами своего адвоката говорил, что чувствует вину
перед Богом, а не перед законом, что он просто «делал свою работу»; второй
пример – принятие на себя вины итальянской экстремистской группировкой,
которая использовала формулу «моральной ответственности» для того, чтобы
избежать ответственности юридической.
В обоих случаях наблюдается абсолютное смешение этических и юридических
терминов с логикой раскаяния, которое этим смешением предусматривается. Это
смешение является причиной многочисленных самоубийств, осуществленных для
того, дабы избежать процесса (и не только нацистскими преступниками), в которых
молчаливое признание моральной вины должно как будто освободить человека от
юридической ответственности. И ответственность за эту путаницу несет, в первую
очередь, не католическая доктрина, обладающая таинством, целью которого
является освобождение грешника от вины, а светская этика в своей доминирующей
фарисейской версии.
Переводя эти категории (вина и ответственность) в ранг категорий «высшей
этики» и таким образом немедленно спутав все карты, этика хотела бы еще и
сыграть на своем отличии от права. Но этика – это сфера, которой не известны ни
вина, ни ответственность: она, как знал и Аристотель, и Спиноза, является
доктриной блаженной жизни. Принять на себя вину и ответственность – что иногда
бывает необходимо – означает выйти из сферы этики, чтобы войти в сферу права.
Человек, который сделал этот непростой шаг, не может претендовать на то, чтобы
войти в ту самую дверь, которую он только что закрыл за собой.
Одна из глав в книге Агамбена называется «Мусульманин», такое имя получали
в Освенциме те, кто утратил все нормальные человеческие качества и был по сути
живым трупом; биологическая жизнь еще продолжалась, тогда как все моральные и
интеллектуальные качества были уже безвозвратно потеряны. На этих людях не
любила останавливаться кинокамера освободителей в 1945, их неохотно
вспоминают очевидцы и мемуаристы, поскольку в воспитательных целях лучше
акцентуировать эпизоды героические, а не те, где люди утрачивали человечность
настолько, что невозможно было ответить на вопрос «человек ли это?».
В этой связи часто вспоминают работы психиатра Бруно Беттельгейма, который
находился в лагере Освенцим не особенно долго и был освобожден по ходатайству
Элеоноры Рузвельт. В работах Беттельгейма ударение делается именно на
значимости моральной составляющей для того, чтобы избежать страшной судьбы
«мусульманина». Но Агамбен резко критикует эту позицию, поскольку в
экстремальных условиях концлагеря поза «морального проповедника» сама по себе
является крайне безнравственной.
Существуют ситуации, где симметрия морали и права оказывается разрушенной
настолько, что этике нечего сказать – и потому лучше молчать. «Беттельгейм –
выживший свидетель, пишет Агамбен, … не замечает, что приносит человеческие
существа (превращая их в вегетативный механизм) в жертву призрачной теории,
единственная цель которой – разделить то, что в лагере стало нераздельным:
человеческое и нечеловеческое» [1, с. 61].
Новый предмет этической рефлексии, который открывает исследователю и
Освенцим, и сотни других лагерей, которые существовали в XX столетии, не
допускает обобщающих суждений или терминологических различений, и, хотим мы
337
Воропай Т.С.
этого или нет, но утрата человеческого достоинства должна интересовать
исследователя морали не меньше, чем само достоинство. «Этика Освенцима
начинается… именно в той точке, где «мусульманин», «свидетель par excellense»,
навсегда утрачивает способность различать человека и не-человека» [1, с. 61]. Без
юридической теории, правового коррелята, этическое понятие «достоинства» теряет
свой смысл и остается чисто риторической фигурой речи. «После того, как понятие
«достоинство» проникает в трактаты по этике, ему остается лишь аккуратно
воссоздать – а потом и вобрать в себя – форму юридической теории» [1, с. 72].
Выводы. «Мусульманин» - это не только вопиющий эмпирический факт, но
также и предельный образ особого рода, в котором все этическое теряет свой смысл.
Появление подобного образа сигнализирует о том, что пришло время этического
самообновления. Мы столкнулись с реальностью, для описания которой язык
существующих этических теорий оказывается малопригодным. Сегодняшнее
моральное сознание не может игнорировать экстремальные случаи, которые
игнорируются этическими теориями прошлого. Каким бы пиететом эти теории ни
пользовались, их исходные нормативные установки нуждаются в радикальной
ревизии. Будучи новым этическим символом, «Освенцим» подсказывает
направление подобной ревизии, ее основным ориентиром становится «Голая жизнь»
как символически схватываемое состояние нормативно нерегулируемой жизни, при
которой человек ничему не соразмерен и никому не должен.
Список литературы
1. Agamben, G. (1999) Remnants of Auschwitz: The Witness and the Archive, trans. Daniel HellerRoazen, Zone Books: New York.
Агамбен Дж. Homo Sacer. Что остается после Освенцима: архив и свидетель. – М. : Изд-во
«Европа», 2012. – 192 с.
2. Рикер П. Сам як інший / Пер. з фр. – К. : Дух і Літера, 2000. – 458 с.
3. Соловьёв В. С. Оправдание добра. Нравственная философия. – М. : Институт русской
цивилизации, Алгоритм, 2012. – 656 с.
Воропай Т.С. Читаючи Джорджо Агамбена : закон, етика і політика // Вчені записки
Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія. Культурологія.
Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 333–339.
У статті здійснено теоретичну реконструкцію концептів «право», «мораль», «етика», як вони
представлені у роботі Дж. Агамбена «Homo Sacer. Що залишається після Освенціму?». Головна
ідея статті – переосмислення взаємозв’язку традиційних для соціальної філософії понять моралі і
права і демонстрація неможливості автономного (без зв’язку із правом) існування етичних
категорій – як на рівні теоретичної рефлексії, так і на рівні практичного застосування.
Ключові слова : право, мораль, етика, відповідальність.
Voropai T. Reading Giorgio Agamben : The Law, Ethics, and Politics // Scientific Notes of Taurida
National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences. Sociology. –
2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 333–339.
Moral and ethic component of the G. Agamben’s “Homo Sacer : Remnants of Auschwitz: The Witness and
the Archive”(1998) is analysed in the paper. Heuristic potential of the hypothesis that all set of moral and
social relations are “infected by the law” is considered. Conceptions of gilt, responsibility, innocence,
verdict, plea, etc. are impregnated with law completely. In accordance with Agamben, strength of the
morals is not in its fictitious autonomy and independence but in its genetic dependence of the law, and the
338
Читая Джорджо Агамбена:
переосмысление этики под знаком права
law must explicate and articulate this dependence by any way. If justice and responsibility as ethic
concepts do not have some law correlates they will be doomed for pure rhetorical existence as it is in the
contemporary ethic theory. The Agamben’s approach is compared critically with position of famous
Russian philosopher Vladimir Solovjov who asserts historic priority of the moral in relation with the law :
in accordance with Solovjov, not the morals is infected by the law but the law is a minimum of morality.
Key words: law, moral, ethic, responsibility, Agamben.
339
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 340–345.
УДК 325.54(450 + 477)
ЕВРОПЕЙСКИЙ ОПЫТ МИГРАЦИОННОЙ ПОЛИТИКИ
(НА ПРИМЕРЕ ИТАЛЬЯНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ)
Креминская Е.Д.
В статье анализируется европейский опыт миграционной политики на примере
Италии. Он представляет несомненный интерес для Украины в контексте её
евроинтеграционных устремлений. Италия и Украина в значительной степени
подвержены миграции: Италия – иммиграции, Украина – эмиграции.
Выявляется ряд факторов, которые способствуют этому: географический,
экономический, правовой, демографический. Их комплексное взаимодействие
необходимо учитывать для выработки эффективной политики в сфере
миграции.
Ключевые слова: миграция, нелегальная миграция, миграционная политика,
трудовая миграция.
Объект исследования – миграционная политика Итальянской Республики.
Цель исследования – выявить политические средства организации и контроля
миграционных процессов.
Актуальность темы. Миграция является одной из важнейших составляющих
экономического развития. Качественно новый этап интеграции в формате
Европейского Союза в иной перспективе представил проблему трудовой миграции
как для ЕС, так и для Украины. Какую проводить миграционную политику, как
реагировать на быстро меняющиеся политические и экономические реалии, как
обеспечить национальную безопасность страны, отстоять интересы страны в
условиях возрастающей конкуренции глобализирующегося мира – эти и многие
другие жизненно важные вопросы требуют немедленного ответа в режиме «здесь и
сейчас». В поисках правильных решений не следует пренебрегать мировым и, в
частности, европейским опытом миграционной политики. Особую ценность этот
опыт приобретает в контексте евроинтеграционной политики Украины. Из
европейских стран наибольший интерес представляет в этом аспекте Италия.
Отмеченное обстоятельство объясняется тем, что Италия и Украина в
значительной степени подвержены миграции: Италия – иммиграции, Украина –
эмиграции. Причём первая пережила переход от страны-донора к странереципиенту не так давно – в середине прошлого века. Причина этого кроется в
улучшении экономической ситуации в стране. Не ожидает ли такой сценарий
развития Украину? Предпосылки для этого есть. К ним относятся обширная
территория, плодородные земли, развитая промышленность, инфраструктура,
человеческий капитал и т.д.. Однако за годы независимости Украину покинули, по
340
Европейский опыт миграционной политики
(на примере Итальянской республики)
разным данным, несколько миллионов людей трудоспособного возраста, имеющих
высшее и среднее специальное образование, активных в жизненном плане. Для
страны это ощутимая потеря. И если трудовые мигранты компенсируют своё
отсутствие на родине тем, что переводят заработанные средства домой, то
набирающая обороты и приобретающая массовый характер образовательная
миграция представляет собой своего рода «мину замедленного действия» [1, c.114].
Существует ряд факторов, которые выделяют Итальянскую Республику в ряду
стран, включённых в европейскую миграционную систему (ЕМС). Под ней
понимается совокупность стран (как доноров, так и реципиентов) с определённым
набором миграционных потоков между ними, делающих её целостной.
Речь идёт прежде всего о природном факторе, включающем удобное
географическое положение и благоприятный климат. Апеннинский полуостров
наиболее близок из средиземноморского побережья Европы к побережью Африки.
Это привлекает нелегальных мигрантов к быстрому, но не всегда безопасному,
переезду в Европу. Самые свежие трагические примеры – пожар на корабле у
берегов о. Лампедуза 3 октября 2013 года, который привёл к гибели более трёхсот
нелегальных мигрантов из Сомали и Эритреи и крушение корабля 10 октября 2013
года, в результате которого утонуло около 50 человек. Многие мигранты из Италии
пытаются перебраться в другие европейские страны, в частности, во Францию. Это
осложняет отношения двух стран. Мягкий субтропический климат привлекателен
для прибывающих в страну иностранцев. Они могут обходиться без тёплой одежды
и комфортного жилья для защиты от холода.
Важную роль в поддержании направлений миграционных потоков играют
диаспоры
соотечественников,
которые
сами
являются
результатом
предшествующих миграций. Предыдущее поколение иммигрантов оказывает
поддержку вновь прибывшим мигрантам. Общинная форма жизни даёт им опору и
своего рода социальную защиту в чужой стране. В свою очередь, в обмен на
поддержку, они должны соблюдать национальные обычаи и традиции, верность
нации и религии.
Украина в природном аспекте аналогична Италии. Через Украину пролегает
самый короткий путь в Европу из среднеазиатских стран, что способствует росту
транзита нелегальных мигрантов.
Экономический рост в Италии (90-е годы прошлого века) и Украине (конец 90-х
– начало нынешнего века) вызвал спрос на неквалифицированную рабочую силу.
Поток нелегальных мигрантов в Италии был направлен прежде всего в аграрный
сектор и строительство, в Украине – в сферу торговли.
Следует отметить доступность обеих стран для мигрантов. Однако причины
этого разные. Для Италии это понимание того, что жёсткие барьеры на пути
нелегальной миграции не принесут желаемого результата. Как следствие – введение
ежегодного планирования квот нелегальных потоков и массовая легализация
иммигрантов (в 2002 и 2009 годах). Украина до настоящего времени не выработала
эффективную государственную миграционную политику. Хотя в этом направлении
сделаны значительные шаги.
С первых шагов существования независимая Украина пытается разработать
свою взвешенную миграционную политику. В Декларации о государственном
суверенитете Украины провозглашён принцип государственного регулирования
341
Креминская Е.Д.
иммиграционных процессов. В Конституции Украины закреплено положение о том,
что основы регулирования демографических и миграционных процессов
определяются исключительно законами Украины (ст. 92) [2, c. 26].
В этом контексте был принят ряд законодательных актов, тем или иным
образом касающихся вопросов миграции:
Закон Украины «О гражданстве Украины» от 18.01.2001 № 2235-III [3].
Закон Украины «Об иммиграции» от 07.06.2001 № 2491-III [4].
Закон Украины "О беженцах и лицах, нуждающихся в дополнительной или
временной защите» от 08.07.2011 № 3671-VI [5].
Закон Украины «О правовом статусе иностранцев и лиц без гражданства» от
22.09.2011 № 3773-VI [6].
Закон Украины «О порядке выезда из Украины и въезда в Украину граждан
Украины» от 21.01.1994 № 3857-XII [7].
Указ Президента Украины «Вопросы Государственной Миграционной службы
Украины» от 06.04.2011 № 405/2011 [8].
Указ Президента Украины «О концепции государственной миграционной
политики» от 30.05.2011 № 622/2011 [9].
Принятие Концепции государственной миграционной политики Украины стало
важным шагом на пути создания условий для стабильного демографического и
социально-экономического развития государства, выработки собственной тактики и
стратегии формирования открытого и прозрачного гражданского общества.
Принимая во внимание то, что развитие гражданского общества и становление
правового государства является важной составляющей европейской интеграции,
Украина должна привести задекларированные в Концепции положения в плоскость
практической политики. В Концепции указаны стратегические направления
государственной миграционной политики Украины и механизмы их реализации.
Кроме того, демографические изменения в структуре населения обеих стран
связаны со старением населения и снижением уровня рождаемости.
Однако на этом фоне трудовая миграция из Украины в Италию приобрела
массовый характер. По самым скромным подсчётам, в Италии находится от 400 до
600 тысяч украинцев. Для украинцев привлекательны высокие (по сравнению с их
родиной) жизненные стандарты (уровень заработной платы, возможность
трудоустройства, социальная стабильность), к ним прибавилась возможность
воссоединения украинских матерей со своими детьми. Это свидетельствует, вопервых, о появлении материальной базы для проживания семьи эмигрантов, вовторых, данное обстоятельство отражает определённую стабильность (как
экономическую, так и социальную) положения украинской женщины-мигранта. В
Италии появляется второе поколение украинских иммигрантов.
Миграционная политика Италии представляет практический интерес для
Украины в том плане, что до середины XX века из Италии наблюдалась
значительная эмиграция. Её вызывали, в частности, тяжёлая экономическая
ситуация и политическая нестабильность в стране. Иными словами, то, что Италия
уже пережила, Украина переживает сейчас. Поэтому очень важен опыт
миграционной политики Италии.
Прежде всего, необходима адекватная реальности картина миграционных
потоков, включающая экономическую, юридическую, культурную, религиозную,
342
Европейский опыт миграционной политики
(на примере Итальянской республики)
образовательную компоненты. К сожалению, в Украине отсутствует официальная
статистика тех, кто выезжает за границу, их гендерного, возрастного,
образовательного, социального, профессионального, семейного положения. И если
в отношении трудовых мигрантов приблизительный подсчёт ведётся, то в
образовательной миграции (которая приобрела массовый характер и имеет
тенденцию к возрастанию) статистические данные полностью отсутствуют.
Италия является членом Евросоюза. Вопросы, связанные с пересечением
границ, предоставлением убежища и иммиграционной политикой в компетенцию
общеевропейских органов управления и Европейского суда не входят. Совет и
Парламент Европы предоставляют рекомендации, которые определяют ориентиры и
направления миграционной политики входящих в ЕС государств.
Правительство Италии предприняло шаги по легализации нелегально
находившихся в стране иммигрантов. Для этого потребовались соответствующие
правовые решения. При этом во главу угла ставилось и ставится обеспечение
внутренней безопасности. Поэтому иммиграционное законодательство основано на
ограничительно-репрессивных мерах. В частности, с 2009 года в Италии действуют
правила безопасности, согласно которым нелегальный въезд и пребывание на
территории страны является уголовным преступлением.
Однако, демографическая и социальная ситуация вынуждают вести поиск
эффективной миграционной политики, отвечающей на «вызов времени». Это
касается в первую очередь трудовой миграции, которая является важной
составляющей экономического роста, обеспечивая страну дополнительными
трудовыми ресурсами. Для стран (к ним относится и Италия), которые
сталкиваются с проблемой старения населения, миграция даёт ресурс,
восполняющий нехватку рабочей силы, обеспечивает приток молодых работников,
что способствует динамизму и мобильности трудовых ресурсов [10, с. 67].
Специфика трудовой миграции в Италию, как свидетельствует статистика, это
уход за пожилыми людьми на дому, ведение домашнего хозяйства. Эти виды
трудовой деятельности представляют удел женщин-иммигранток. Поэтому доля
женской иммиграции из Украины в Италию превышаем мужскую миграцию.
Италия, в силу сложившейся ситуации, вынуждена искать механизмы
интеграции иммигрантов в социальную, правовую и культурную среду. Стратегия
такой интеграции закреплена в миграционном законодательстве: приобщение к
единой итальянской политической нации на основе исповедания общих целей и
ценностей при сохранении культурного разнообразия. Данная установка
выражается категорией «мультикультурализм» и означает теорию, практику и
политику неконфликтного сосуществования в одном социальном пространстве
многих разнородных культурных общностей.
Проблема интеграции мигрантов в странах ЕС в последнее время обострилась.
Это связано с финансово-экономическим кризисом (сокращение социальной
помощи со стороны государства, в том числе и мигрантам) и волной революций в
странах Северной Африки и Ближнего Востока (увеличение потока беженцев).
Высказывания федерального канцлера Германии А.Меркель о провале политики
мультикультурализма, поддержанные Н. Саркози и Д. Кемероном – свидетельство
проблем, с которыми столкнулись европейские страны в сфере миграционной
политики. Учитывая евроинтеграционные устремления Украины необходимо
343
Креминская Е.Д.
совершенствование украинского законодательства в миграционной сфере с учётом
опыта европейских стран, в том числе Италии.
Выводы. Интеграция в формате Европейского Союза означает формирование
качественно новой политической суперсистемы государств. Она в новом аспекте
высвечивает проблемы, связанные с миграцией. Учитывая евроинтеграционные
устремления Украины, целесообразно опираться на опыт (как положительный, так и
отрицательный) европейских стран в сфере миграционной политики. Особый
интерес в этом плане представляет Италия, которая на наш взгляд наиболее
успешна в миграционной политике по сравнению с Германией, Францией и другими
европейскими государствами. Необходимо совершенствование украинского
законодательства в миграционной сфере с учётом опыта европейских стран, в том
числе Италии.
Список литературы
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
Креминская Е.Д. Образовательная миграция в контексте евроинтеграции Украины /
Пріоритети та сучасні чинники розвитку суспільних наук: Матеріали міжнародної науковопрактичної конференції (м. Одеса, 23-24 листопада 2012 р.) – Одеса: ГО «Причорноморський
центр досліджень проблем суспільства» 2012. – С. 113-114.
Конституция Украины. – Харьков: «Президент»,1999. – 48с.
Закон Украины «О гражданстве Украины» № 2235-III от 18.01.2001 [Электронный ресурс] –
Режим доступа: http://soderkoping.org.ua/page11392.html
Закон Украины «Об иммиграции» № 2491-III от 07.06.2001 [Электронный ресурс] – Режим
доступа: http://soderkoping.org.ua/page11407.html
Закон Украины «О беженцах и лицах, нуждающихся в дополнительной или временной защите»
№
3671-VI
от
08.07.2011
[Электронный
ресурс]
–
Режим
доступа:
http://unhcr.vh.lucky.net/img/uploads/LawRefComplProtection_RUS_08.07.2011.pdf
Закон Украины «О правовом статусе иностранцев и лиц без гражданства» № 3773-VI от
22.09.2011 [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://soderkoping.org.ua/page11412.html
Закон Украины «О порядке выезда из Украины и въезда в Украину граждан Украины» № 3857XII
от
21.01.1994
[Электронный
ресурс]
–
Режим
доступа:
http://soderkoping.org.ua/page11397.html
Указ Президента Украины «Вопросы Государственной Миграционной службы Украины»
№405/2011
от
06.04.2011
[Электронный
ресурс].
–
Режим
доступа:
http://base.spinform.ru/show_doc.fwx?rgn=43168
Указ Президента Украины О Концепции Государственной миграционной политики. №
622/2011
от
30.05.2011
[Электронный
ресурс].
–
Режим
доступа:
http://www.president.gov.ua/ru/documents/13642.html
Таран П. Глобализация и трудовая миграция: необходимость политики, основанной на правах
человека / П.Таран // Век глобализации. – 2010. - №1(5). – С. 66-88.
Кремінська О.Д. Європейський досвід міграційної політики (на прикладі Італійської
Республіки) // Вчені записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського.
Серія: Філософія. Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 340–
345.
У статті аналізується міграційна політика Італії, виявляється те, що може бути корисним для
України в контексті євроінтеграції. Міграція є однією з найважливіших складових економічного
розвитку. Якісно новий етап інтеграції в форматі Європейського Союзу в нових аспектах
представив проблему трудової міграції як для ЄС, так і для України. Італією накопичений значний
досвід вирішення проблем у міграційній сфері. Він представляє інтерес для України в її
євроінтеграційних прагненнях як в теоретичній, так і в практичній площинах. Мова йде про
інформаційну, статистичну, економічну, законодавчу, культурну, соціальну, демографічну, освітню
складови міграційної політики. Інформаційна база повинна надавати якомога більш повну картину
344
Европейский опыт миграционной политики
(на примере Итальянской республики)
іммігрантів і мігрантів за віковими, гендерними, освітнім, релігійним, культурним, професійним
характеристикам. Для вироблення ефективної міграційної політики необхідна відповідна
нормативно-правова база, яка в Україні формується з урахуванням європейського досвіду. Рішення
складних проблем, з якими зіткнулася Європа в міграційній сфері, залежить від зважених кроків з
боку урядів європейських країн.
Ключові слова: міграція, нелегальна міграція, міграційна політика, трудова міграція.
Kreminskaya E.D. European experience of migration policy (on the example of the Italian republic)
// Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology.
Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 340–345.
The article examines the migration policy of Italy; there is something that can be useful for Ukraine in the
context of European integration. Migration is one of the most important components of economic
development. It is a qualitatively new stage of integration into the European Union in the new aspects of
introduced issue of labor migration for the EU and Ukraine. Italy has accumulated considerable experience
in solving problems in the field of migration. It is of interest for Ukraine in its European integration
aspirations of both theoretical and practical levels. It is about information, statistical, economic, legal,
cultural, social, demographic, educational components of migration policy. The information base shall
provide a more complete picture of immigrants and migrants by age, gender, educational, religious,
cultural, professional characteristics. To develop effective migration policy an appropriate regulatory
framework is required, which would be formed in Ukraine, taking into account European experience. The
solution of complex problems faced by Europe in the field of migration depends on the weighted steps of
the European governments.
Keywords: migration, irregular migration, migration policy, labor migration.
345
Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского
Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 27 (66). 2014. № 1-2. С. 346–348.
УДК 328.1
ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ ПАРЛАМЕНТАРИЗМА В УКРАИНЕ
(НА ПРИМЕРЕ РЕФЕРЕНДУМА 2000 г.)
Доценко В.В.
В статье определяется и сравнивается отношение избирателей по вопросу
поддержки введения двухпалатного парламента в Украине и анализируется
процесс имплементации решения всеукраинского референдума в плане изменения
структуры парламента.
Ключевые слова: референдум, двухпалатный парламент, имплементация.
Объектом исследования выступает процесс развития парламентаризма в
Украине. Цель работы – на примере референдума 2000 г. проследить особенности
развития парламентаризма в Украине.
Референдный процесс 2000 г. был проведен в соответствии с нормами закона
Украины «О всеукраинском и местных референдумах». На референдуме был поднят
вопрос изменения структуры парламента, предполагающий формирование
двухпалатного законодательного органа власти. Согласно референдному праву,
вопросы политического характера могут выноситься на всеукраинский референдум
[1].
16 апреля 2000 г. состоялось голосование по 4 вопросам всеукраинского
референдума. Так как в референдуме приняло участие более половины (81,15%)
граждан Украины, внесенных в списки для голосования, Центральная
избирательная комиссия признала референдум состоявшимся [2].
Результаты референдума показали высокий уровень поддержки избирателей
(81,68%) по вопросу о двухпалатном парламенте. Не оправдалось предположение о
том, что вопрос о поддержке необходимости формирования двухпалатного
парламента продемонстрирует наименьший уровень поддержки на территории
Западной Украины нежели на территории Центральной и Юго-Восточной Украины.
Об этом свидетельствуют результаты голосования как по отношению к количеству
граждан, которые проголосовали, так и по отношению к количеству граждан,
которые имеют право на голосование по регионам Украины.
Кроме того согласно средним значениям результатов голосования по вопросу о
поддержке необходимости формирования двухпалатного парламента (табл. 1),
максимальный уровень поддержки (по отношению к количеству граждан, которые
проголосовали – 89,28%; по отношению к количеству граждан, которые имеют
право на голосование – 78,64%) и минимальный уровень «протестного мнения» (по
отношению к количеству граждан, которые проголосовали – 10,71%; по отношению
346
Тенденции развития парламентаризма в Украине
(на примере референдума 2000 г.)
к количеству граждан, которые имеют право на голосование – 21,35%)
зафиксированы на территории Западной Украины.
Таблица 1
Уровень поддержки идеи двухпалатного парламента на всеукраинском
референдуме 2000 г. в разных регионах Украины
«Протестн
«Протестн
«За»
«За»
ое мнение»
ое мнение»
№
по
отношению
к
по отношению к общему
количеству принявших участие
количеству избирателей
в референдуме
Западная
89,28%
10,71%
78,64%
21,35%
Украина
Централь
78,82%
21,17%
61,53%
38,46%
ная Украина
ЮгоВосточная
77,14%
22,85%
60,48%
39,51%
Украина
Итак, согласно решению Конституционного Суда Украины № 3-рп/2000 от 27
марта 2000 г. воля украинского народа, продемонстрированная на всеукраинском
референдуме, носит императивный характер, а не консультативный, так как
Конституция Украины не содержит положений о консультативных референдумах.
Соответственно вопрос о формировании двухпалатного парламента, поддержанный
народом, является обязательным к исполнению и должен стать частью текста
Конституции Украины.
По объявлению результатов всеукраинского референдума и во исполнение его
решений в парламенте было зарегистрировано два законопроекта: один по
предоставлению Президента, другой по предоставлению депутатов Верховной
Рады.
Проект закона «О внесении изменений в Конституцию Украины по результатам
всеукраинского референдума по народной инициативе 16 апреля 2000» № 5300,
представленный Президентом Украины, не соответствовал результатам
всеукраинского референдума и характеризовался избирательностью их реализации,
так как игнорировал последствия референдума в части о необходимости
формирования двухпалатного парламента, что можно рассматривать как нарушение
свободы граждан Украины.
Проект закона «Об изменениях в Конституцию Украины по результатам
всеукраинского референдума 16.04.2000 г.» № 5300-1, инициированный народными
депутатами Верховной Рады Украины предполагал создание двухпалатного
парламента, однако он был заслушан и снят с рассмотрения 18.01.2001 г.
Вопрос о поддержке необходимости формирования двухпалатного парламента
не был реализован по причине того, что состав Верховной Рады Украины III созыва
(1998-2002) в начале и в конце каденции предполагал наличие значительного
спектра политических сил, ни одна из которых не обладала необходимым
347
Доценко В.В.
потенциалом для формирования устойчивого квалифицированного большинства,
необходимого для имплементации данного решения референдума.
Выводы. Вопрос о поддержке необходимости формирования двухпалатного
парламента, вынесенный на всеукраинском референдуме 16 апреля 2000 г., остался
нереализованным, то есть власть проигнорировала одно из решений всеукраинского
референдума, тем самым дискредитировав институт референдума в обществе,
сделав его нефункциональным.
Список литературы
1. Погорілко В. Ф. Референдне право України: [навч. посібник] / В. Ф. Погорілко, В. Л. Федоренко
– Київ: вид-во «ЛІРА-К», 2006. – 366 с.
2. Повідомлення Центральної виборчої комісії про підсумки всеукраїнського референдуму 16
квітня 2000 року [электронный ресурс] – режим доступа:
http://www.cvk.gov.ua/ows-doc/doc-ref/rez.htm
Доценко В.В. Питання зміни структури парламенту на всеукраїнському референдумі 2000 //
Вчені записки Таврійського національного університету ім. В. І. Вернадського. Серія: Філософія.
Культурологія. Політологія. Соціологія. – 2014. – Т. 27 (66). – № 1-2. – С. 346–348.
У статті визначається і порівнюється ставлення виборців з питання підтримки введення
двопалатного парламенту в Україні та аналізується процес імплементації рішення всеукраїнського
референдуму в плані зміни структури парламенту.
Ключові слова: референдум, двопалатний парламент, імплементація.
Dotsenko V.V. The issue of changing the structure of the parliament on ukrainian national
referendum 2000 // Scientific Notes of Taurida National V.І. Vernadsky University. Series: Philosophy.
Culturology. Political sciences. Sociology. – 2014.– Vol. 27 (66). – № 1-2. – P. 346–348.
Referendum 2000 was conducted in accordance with Ukrainian law «On the Ukrainian and local
referendums». The issue of changing the structure of the parliament was raised on the referendum,
suggesting the formation of a bicameral legislative body. The results of the referendum showed a high
level of voter support (81.68 %) on the two-chamber parliament. According to the average values of the
vote, the maximum support and the minimum level of the protest opinion were committed on the territory
of Western Ukraine.
The decision of the referendum on the two-chamber parliament system was compulsory. However, it was
not implemented due to the fact that members of the Third convocation of the Parliament did not have the
potential to form