внешней угрозе с запада

ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭЛИТА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ О
"ВНЕШНЕЙ УГРОЗЕ С ЗАПАДА" НАКАНУНЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ
ВОЙНЫ
Оценка роли и места властных элит 1 в структуре социальных общностей XX в.
привлекает внимание специалистов 2 . Особый интерес исследователей вызывает оценка
влияния военно- политических элит на процесс выработки и принятия решений по
ключевым внешнеполитическим вопросам в переломные моменты исторического
развития, такие, какими являлись годы накануне первой мировой войны.
Изучение этой проблемы трудно представить себе не только без анализа факторов
внутреннего порядка, но и без рассмотрения комплекса внешних воздействий,
создававших у представителей властной элиты устойчивую систему представлений и
ценностей.
Раскрытию одного из важнейших элементов этой системы, а именно представления об
"угрозе с Запада" для безопасности Российской империи посвящен данный очерк. Как
показывают работы отечественных и зарубежных авторов, реконструкция процесса
формирования и эволюции оценок "внешней угрозы" среди группы высших сановников и
бюрократов, которые окружали императора Николая II, входили в правительство или
были близки к нему, позволяет добиться более глубокого понимания особенностей
стратегического планирования и осуществления конкретных внешнеполитических шагов
Санкт- Петербурга 3 .
Как отмечают многие современные исследователи, в конце XIX - начале XX в.
Современное социологическое и политологическое понимание термина "элита" (от франц. elite - отборный,
лучший) обусловлено реальным существованием в обществе "высшего слоя", пользующегося набором
привилегий в силу социального происхождения, административного статуса, имущественного состояния.
1
См. напр.: Janowitz М. Military Elites and the Study of War. - Journal of Conflict Resolution, 1957, v. 1; Ahrahamssoit
B. Military Professionalization and Political Power. Stockholm, 1970; Aselius G. The "Russian Menace" to Sweden. The
Belief System of a Small Power Security Elite in the Age of Imperialism. Stockholm, 1994.
2
Бестужев И.В. Борьба в России по вопросам внешней политики, 1906-1910. М., 1961; Зайончконский П.А.
Самодержавие и русская армия на рубеже XIX-XX столетий. М., 1973; Емец В.А. Механизм принятия
внешнеполитических решений в России до и в период Первой мировой войны. - Первая мировая война.
Дискуссионные проблемы истории. М., 1994; Россия и Запад. Формирование внешнеполитических стереотипов в
сознании российского общества первой половины XX в. М., 1998; Howes J. The Genesis of Russophobia in Great
Britain: A Study of the Interaction of Policy and Opinions. Cambridge (Mass.), 1950; Epstein F. Der Komplex 'Die
Russische Gefahr' und seine EinfluB an die deutsch-russische Beziehungen im 19. Jahrhundert. - Deutschland in der
Weltpolitik des 19. und 20. Jahrhunderts. Dusseldorf, 1973; Liszkowski U. Zur Aktualisierung der Stereotype 'Die
Deutsche Gefahr' im Russischen Neoslavismus. - RuBland und Deutschland. Stuttgart, 1974; Jervis R. Perception and
Misperception in International Politics. Princeton, 1976; Ropponen R. Die Russische Gefahr: Das Verhalten der
offentlichen Meinung Deutschlands und Osterreich- LJngarns gegeniiber der AuBenpolitik RuBlands in der Zeit zwischen
dem Frieden von Portsmouth und dem Ausbruch des ersten Weltkrieges. Helsinki, 1976; Belief Systems and International
Relations. Oxford - New York, 1988; Luostarinen Н. Finnish Russophobia: the Story of an Enemy Image. - Journal of
Peace Research, 1989, v. 26; Aselius G. Op. cit.
3
стр. 214
Россия переживала глубокий кризис всех сфер государственной и общественной жизни,
связанный с противоречиями между объективно необходимой модернизацией страны и
неподготовленностью значительной части ее населения к принятию западной модели
социально- экономического развития 4 .
Автор очерка предпринял попытку решить три главных задачи: во-первых,
проанализировать структуру российской военно- политической элиты накануне мировой
войны, во-вторых, рассмотреть специфику восприятия "внешней опасности" вообще и
"угрозы с Запада" в частности различными группами правящих "верхов" в контексте их
представлений о необходимом уровне обороноспособности России накануне мировой
войны, в-третьих, проследить трансформацию этого образа среди тех, кто "делал"
имперскую политику в 1900-1914 гг.
Изучение ситуации в империи Романовых накануне первой мировой войны позволяет
выделить как общие с другими европейскими государствами, так и специфические черты
внутреннего развития российской военно-политической элиты.
К первым относится особая роль аристократии вообще и крупных земельных
собственников в частности, которая проявлялась не только в России, но и в других
европейских государствах, например, Великобритании, Германии, Австро- Венгрии,
Швеции. Именно потомственное дворянство традиционно, на протяжении нескольких
столетий стояло на вершине пирамиды государственной власти.
Укажем на особую роль высших офицеров и карьерных дипломатов, которые и
составляли во многих странах Старого света ядро военно-политической элиты. Ведь
военная сфера международных отношений со времен Древнего Рима считалась уделом
патрициев, а не плебеев.
Отметим имперскую идеологию, лежавшую в основе системы восприятия окружающего
мира представителями "верхов" общества мировых держав - Великобритании, Франции,
Германии, России. Эта идеология была связана с концепцией особой миссии "белого
человека", который нес достижения цивилизации отсталым народам Азии, Африки и
Южной Америки.
Для европейских государств, в частности и России, в начале XX в. были типичны две
тенденции: невысокая степень контроля за принятием решений по военно-политическим
вопросам со стороны законодательных органов и повышение роли специалистовэкспертов в их разработке. Даже в таких, казалось бы, традиционных демократиях, как
британская или шведская, где на протяжении XIX в. произошло замещение монарха как
высшей государственной инстанции парламентом, 1900-1914 гг. характеризовались
ослаблением эффективности парламентского руководства внешней политикой, особенно с
точки зрения обеспечения национальной безопасности 5 . Пожалуй, единственным
реальным рычагом, имевшимся в руках депутатов, будь то английская Палата Общин,
шведский Риксдаг, германский Рейхстаг или российская Государственная Дума,
оставалась процедура вотирования бюджета и налогов, поступления от которых могли
идти на военно-политические цели. Однако существование негласных фондов, а также
практика утверждения чрезвычайных расходных статей, существовавшая в большинстве
европейских стран, сводила на нет эту прерогативу парламентов. Как справедливо
отмечал один из современников, "русские Основные законы не представляют
Государственной Думе и Государственному Совету никакого непосредственного
воздействия на эту политику. Министр иностранных дел может никогда не появляться в
стенах Таврического и Мариинского дворца, ему не нужно отвечать на обращаемые к
нему запросы. Заключение международных договоров точно так же совершенно изъято из
ведения законодательных учреждений" 6 .
Расширявшаяся бюрократизация всех сфер государственного управления,
См. Борисов Ю.С., Голубев А.В., Сахаров А.Н. История. Россия и Запад. - Образ России в мировой культуре и
образы других стран в русской культуре XIX-XX вв. М., 1998, с. 28.
4
5
См.: Bond В. War and Society in Europe 1870- 1970. London. 1984.
Котляревский С.А. Русская внешняя политика и национальные задачи. - Великая Россия. Сборник статей по
военным и общественным вопросам, кн. 2. М., 1911, с. 43.
6
стр. 215
обусловленная дифференциацией и усложнением властных функций, особенно в области
защиты от внешних угроз, превращала выборных представителей общественности членов законодательных органов в малокомпетентных дилетантов, не способных обсудить
и принять решение по конкретному вопросу без подготовительной работы экспертов,
которые, таким образом, получали возможность решающего воздействия на процесс
осуществления повседневного политического руководства 7 . Это обстоятельство
обусловило изменение социального состава правящей элиты, среди которой в первые
десятилетия XX в. появился слой специалистов высшего уровня, получивших не столько
традиционно широкое гуманитарное образование, сколько более узкую, специальную,
большей частью техническую или военно-техническую подготовку, отвечавшую
требованиям новой эпохи.
Что касается российской специфики процесса становления современных властных элит, то
он прежде всего характеризуется негативным отношением Николая II и его ближайшего
окружения даже к самой мысли изменить доминирующее положение представителей
наследственной аристократии в структуре высших государственных органов (в отличие,
например, от Великобритании, где политика либерального правительства Асквита - Ллойд
Джорджа преследовала эту цель). Именно столичное дворянство, обладавшее крупной
земельной собственностью, продолжало служить опорой фактически неограниченной
власти российского самодержца, упорно стремившегося к новым захватам на Дальнем
Востоке, в Центральной Азии и районе черноморских проливов.
Иллюстрацией особенностей мировосприятия крупнейшего помещика России царя
Николая II, а также самостоятельной его роли в вопросах внешней политики может
служить беседа двух министров - финансов (С.Ю. Витте) и военного (А.Н. Куропаткина),
записанная последним 23 апреля 1901 г. в своем секретном дневнике: "Витте говорил, что
характер государя, склонный к авантюре и весьма хитрый, может повести нас и к
европейский войне... Конечно, тут были преувеличения, но, несомненно, что государь,
отлично владея собой, умеет скрывать свои мысли и по самым важным вопросам имеет
иногда разные взгляды со своими министрами, не исключая и Ламздорфа. Витте еще
сказал мне, что однажды после игры в карты государь сказал полковнику Оболенскому:
"Если бы я не был императором, то мог бы сделаться азартным игроком" 8 . Характерное
признание, опровергающее мнение некоторых историков о неучастии царя в
формировании внешнеполитического курса 9 .
Разумеется, реформы 1905-1907 гг. еще шире, чем преобразования 60-70-х годов. XIX в.
открыли двери для политической карьеры мелкопоместного дворянства, земских деятелей
и представителей разночинной интеллигенции (особенно участие в выборных органах
государственной власти), однако говорить о кардинальном сдвиге в составе российской
элиты перед мировой войной - замене наследственной земельной аристократии на
служивую, чиновничью бюрократию, на наш взгляд, не представляется возможным. Этот
вывод основан на изучении послужных списков особой группы российского офицерства военных агентов. Биографические материалы на более чем 100 лиц этой категории
отложились в фондах Российского государственного военно-исторического архива 10 .
Дополнительную информацию на эту тему дают ежегодники Главного и Генерального
штабов России 11 .
В начале XX в. более 90 % российских военных дипломатов по своему социальному
происхождению принадлежали к потомственному дворянству, причем значительная
7
.awwitz М. The Professional Soldier: A Political and Social Portrait. Glenncov (111.), 1961, p. 38-53.
8
Российский государственный военно- исторический архив (далее - РГВИА), ф. 165, on. I, д. 5435, л. 28.
См.: Георгиев А.В. Царизм и российская дипломатия накануне Первой мировой войны. - Вопросы истории,1988,
N 3,с. 72.
9
10
РГВИА, ф. 409, on. 1-2, Коллекция послужных списков офицеров русской армии.
Общий состав чинов Главного Штаба. СПб., 1900-1906: Общий состав чинов Главного Управления
Генерального Штаба. СПб., 1906-1914.
11
стр. 216
часть - к его высшему слою 12 . Среди них были князья П.Н. Енгалычев, Н.А. Трубецкой,
А.М. Волконский, графы А.А. Игнатьев, Г.И. Ностиц, В.В. Муравьев-Амурский, бароны
Г. А. Розен, А.Г. Винекен и другие аристократы. В правящих кругах тогдашней России
бытовало мнение, что "хорошее воспитание, родственные связи и принадлежность к
высшему обществу могут только украсить военного агента" 13 . Поэтому было характерно
стремление большинства офицеров Генерального штаба, намеревавшихся получить
назначение за рубеж, составить выгодную брачную партию, женившись на дочерях
придворных вельмож, представительницах старинных дворянских родов или наследницах
миллионеров. Таковыми, согласно послужным спискам, можно считать браки военных
агентов: в Берлине - В.Н. Шебеко (его избранницей стала урожденная баронесса М.-А. К.
Шиллинг), Гааге и Брюсселе - С.Н. Потоцкого (его супругой являлась баронесса С.Н.
Корф), Риме - Е.-Л.К. Миллера (он женился на фрейлине двора, дочери генерал-адъютанта
Н.Н. Шиповой); Париже - Г.И. Ностица (заключил брачный союз с американской
гражданкой, бывшей супругой берлинского банкира Л.М. фон Нимич) 14 .
Хотя и в этом элитном слое российских военных к 1914 г. наблюдались изменения,
связанные с появлением в составе офицеров Генерального штаба, из которых
рекрутировались "дипломаты в погонах", незнатных по происхождению лиц. Примерами
служили биографии обер-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба,
(ГУГШ), одного из руководителей военной разведки России генерал-лейтенанта В.Е.
Борисова, происходившего из крестьян Ярославской губернии 15 , или военного
представителя России в Стамбуле с августа 1899 г. по ноябрь 1904 г., впоследствии
генерал-квартирмейстера Одесского военного округа, также генерал-лейтенанта Э.Х.
Калнина, анкетные данные которого содержат запись о происхождений "из солдатских
детей г. Санкт-Петербурга" 16 .
Другой особенностью эволюции военно-политической элиты Российской империи
являлось незначительное, по сравнению с западноевропейскими странами и США,
присутствие в ней представителей финансово-промышленных кругов. Как известно,
попытки Витте и его преемников расширить сферу влияния министерства финансов,
обеспечив высшим чиновникам этого ведомства место рядом с военными и дипломатами,
окончились неудачей 11 . "Новые русские" начала XX в. отторгались официальным СанктПетербургом, почти не имея шансов оказывать влияние на внешнеполитический курс
Российской империи. Только критическая ситуация в стране в 1905-1906 гг., а затем в
гораздо больших масштабах в 1915-1917 гг. вывела на авансцену российской политики
людей типа А.И. Гучкова, А.И. Коновалова, М.И. Терещенко.
Отметим также второстепенное положение военных моряков среди военной элиты, основу
которой составляли представители сухопутного офицерского корпуса, способные в
критические моменты, как показали события первой русской революции, обеспечивать
правопорядок внутри страны. Континентальное геополитическое положение России, флот
которой, несмотря на всю значимость защиты ее морских рубежей, был в состоянии,
особенно после разгрома на Дальнем Востоке в 1904-1905 гг., играть лишь
вспомогательную роль при осуществлении стратегических операций, диктовало
приоритет сухопутных сил перед морскими. Этот тезис доказывает факт,
О составе офицерского корпуса России, включая его высшие слои, см.: Зайончковский П.А. Указ. соч.; его же.
Офицерский корпус русской армии перед первой мировой войной. - Вопросы истории, 1981, N 4, с. 21-29;
Кантарадзе А.Г. Военные специалисты на службе Республики Советов. 1917-1920. М., 1988.
12
13
Чернозубов Ф. Служба Генерального Штаба. Военные агенты. - Военный сборник, 1911, N 11, с. 6-7.
РГВИА, ф. 409, on. 1, послужные списки (далее - п/с) N 148-186 (1917 г.) Шебеко В.Н.; on. 2, п/с N 344- 111
(1907 г.) Потоцкий С.Н.; on. 1, п/с N 74-807 (1915г.) Миллер Е.-Л. К.; оп. 2, п/с N 360-829 (1915 г.) Ностиц Г.И.
14
15
Там же, оп. 2 п/с 165-898 Борисов В.Е.
16
Там же, п/с N 261-178 (1913 г.) Калнин Э.Х.
17
См.: Игнатьев А.М. С.Ю. Витте - дипломат. М., 1989.
стр. 217
что бюджетные ассигнования на флот значительно уступали расходам казны на
сухопутные войска 18 .
Таким образом, состав российской военно-политической элиты начала XX в.,
принимавшей непосредственное участие в формулировании задач обеспечения
национальной безопасности, отличался доминированием высшей, дворянской по своему
происхождению бюрократии, служившей главным образом в военном и дипломатическом
ведомствах и фактически неподконтрольной Государственному Совету и
Государственной Думе. Влияние бюрократических структур, таких, как министерства
внутренних дел, финансов, торговли и промышленности, а также местных органов генерал-губернаторов и чиновников их аппарата, не говоря уже о российском парламенте
и земских выборных структурах, на выработку внешнеполитической доктрины следует
признать косвенным и малозначимым.
Сказанное не означает, что внутри военно-политической элиты России было полное
единодушие в отношении внешних угроз. С нашей точки зрения, можно определенно
говорить о нескольких пунктах формировавшейся концепции национальной безопасности,
которые вызывали разногласия среди правящих "верхов". Среди этих проблем отметим
определение критериев достаточности территориального расширения Российской
империи. Если одна часть элиты во главе с царем, как уже отмечалось, продолжала
ориентироваться на внешние захваты, то среди других групп элиты, включавших трезво
мыслящих представителей офицерского и дипломатического корпуса, постепенно
утверждались идеи установления естественных границ России. Приверженцы точки
зрения о завершении экстенсивного пути развития в истории Российского государства и
необходимости перехода к политике сохранения статус-кво, особенно в Европе, так
обосновывали свои взгляды: "Много веков народные силы направлялись главным образом
вширь, уходили на борьбу с пространством и за пространство, и это накладывало особый
отпечаток однообразия и повторения на наше прошлое". Но после поражения России на
Дальнем Востоке в 1904-1905 гг. ситуация изменилась. "Наши помыслы и заботы должны
направляться не вширь, а вглубь", - писал сторонник политики "разумного консерватизма'
отношениях с Западом С.А. Котляревский 19 .
Еще одной "линией водораздела" между представителями российской элиты стал в начале
XX в. вопрос о славянском единении, который задавал определенную направленность
внешнеполитическому курсу страны в Европе и на Балканах, будучи тесно связанным с
проблемой Черноморских проливов 20 . Большая часть правящих кругов страны выступала
за то, чтобы сочетанием различных мер политического, хозяйственного и культурного
характера привлечь славянские народы к союзу с Россией для сдерживания
пангерманизма, одновременно стремясь к окончательному решению в свою пользу
Восточного вопроса 21 . С другой стороны, некоторые представители правящей элиты,
например, А.Н. Куропаткин, Г.М. Волконский или P.P. Розен, высказывали более
осторожные суждения о значимости, а главное - практической осуществимости для СанктПетербурга идеи создания общеславянской конфедерации под "державной дланью
российского самодержца" 22 .
Возрастание экономического фактора в международной жизни также вызывало
разногласия адептов модернизации по западноевропейскому образцу и традиционалистов,
которые делали акцент на специфическом пути развития империи. Стремясь
См.: Lieven D.C. В. Russia and the Origins of the First World War. New York, 1983; Бескровный Л.Г. Армия и флот
России в начале XX в. М., 1986.
18
19
Котляренский С.А. Указ. соч., с. 58.
20
Дурново Н.Н. Русская панславянская политика на православном Востоке и в России. М., 1908.
21
См.: Вандам А.Е. Величайшее из искусств. Обзор современного международного положения. СПб., 1913.
Куропаткин А.Н. Задачи русской армии, т. 3. СПб., 1910; Волконский Г.М. Взгляд на современное положение
России. Обзор нашей внешней политики. Штутгарт, 1903; Розен P.P. Европейская политика России. Пг., 1917.
22
стр. 218
убедить последних в актуальности для реализации идеи "Великая Россия" либерализации
хозяйственных отношений, П.Б. Струве обращал внимание правительственных кругов на
влияние экономического потенциала любого государства на уровень его безопасности.
"Чем выше экономическое развитие страны, тем, при прочих равных условиях, выше ее
боевая готовность и тем значительнее та сила, которую данная страна может развить в
военном столкновении" 23 , - писал Струве.
Типичной проблемой реформирования бюрократической системы являются противоречия
между военными и дипломатами, которые временами приобретали в России
гипертрофированную форму. Не случайно британского посла в Санкт-Петербурге Дж.
Бьюкенена так поражало "отсутствие какой-то солидарности или коллективной
ответственности среди членов русского кабинета" 24 . Дело в том, что офицеры
Генерального штаба по сравнению с чиновниками министерства иностранных дел
получали, как правило, более высокую профессиональную подготовку, включавшую
длительные командировки за рубеж, присутствие на маневрах и посещение различных
стратегических объектов, что позволяло им лучше понимать ситуацию в иностранных
государствах. Хотя родственные связи и светские знакомства продолжали играть важную
роль в военной карьере, они в армии, в отличие от внешнеполитического ведомства, не
были определяющими: в министерстве иностранных дел ключевые должности, несмотря
на реформаторские тенденции А.П. Извольского и С.Д. Сазонова, зачастую занимали
посредственные по способностям, но родовитые аристократы или лица, сумевшие
добиться расположения императорской фамилии 25 .
Традиционное соперничество военных и дипломатов в попытке заручиться "высочайшей"
поддержкой и добиться увеличения бюджетных ассигнований также препятствовало
эффективному взаимодействию двух ведомств. Положение дел не исправила и попытка
создания в 1905-1906 гг. высшего координирующего органа - Совета Государственной
Обороны, бесславно закончившего свое существование в 1909 г. 26 В отличие от примеров
конструктивного сотрудничества ГУГШ с Морским Генеральным штабом, пограничной
стражей и министерством внутренних дел, антагонизм между военным и
дипломатическим ведомствами, существовавший с молчаливого согласия Николая II, так
и не был преодолен вплоть до начала первой мировой войны.
Дифференциация групп внутри российской военно- политической элиты сказывалась на
восприятии "внешней опасности", которая, особенно после завершения дальневосточной
эпопеи, воспринималась прежде всего как "угроза с Запада", став характерным элементом
в комплексе представлений о внешнем мире и совокупности вытекающих из него задач
имперской внешней политики. Понятие "враждебного Запада" распространялось в начале
XX в. только на Великобританию, Германию и Австро-Венгрию. Так называемые "малые
государства" Европы, балканские страны и малозначимые для России Испания и
Португалия, а также Новый свет в расчет обычно не принимались.
Исследователи подробно проанализировали генезис стереотипного образа "Запада,
враждебного России" 27 . Мы попытаемся наметить основные направления его эволюции
на рубеже XIX-XX вв.
К 1900 г. в сознании военно-политической элиты Российской Империи "угроза с
Струве П.Б. Экономическая проблема "Великой России". - Великая Россия. Сборник статей по военным и
общественным вопросам, кн. 2, с. 114.
23
24
Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. М., 1991, с. 84.
25
Соловьев Ю.Я. Воспоминания дипломата. 1893-1922. М., 1959, с. 25-36.
Кавтарадзе А.Г. Военные реформы в России 1905-1912 гг. - Реформы и реформаторы в истории России. М.,
1996, с. 157-166.
26
См.: Россия и Европа в XIX-XX вв. М., 1996; Россия и внешний мир: диалог культур. М., 1997; Россия и Запад.
Формирование внешнеполитических стереотипов в сознании российского общества первой половины XX в. М.,
1998.
27
стр. 219
Запада" связывалась прежде всего с колоссальной территорией Российской империи,
вызывавшей "зависть и недоброжелательство" других держав. Во всеподданнейшем
докладе А.Н. Куропаткина от 14 марта 1900 г. подчеркивалось, что Россия достигла
естественных географических пределов в процессе расширения своей территории,
окончательную точку в котором могла поставить китайская экспедиция в Маньчжурию и
присоединение к империи ее северной части 28 . Необходимость защиты столь
протяженных рубежей от Северного Ледовитого океана до Желтого моря, по мнению
большинства дипломатов и военных, требовала крайней осмотрительности в
осуществлении внешнеполитических шагов и значительных бюджетных затрат.
Другим моментом, характерным для оценки российской военно-политической элитой
сложившейся ситуации, являлось двойственное отношение к нормам международного
права, причем не только в отношениях с азиатскими странами, как подчеркивает
отечественный специалист в области истории внешней политики России
рассматриваемого периода А.В. Игнатьев 29 , но и в связях с теми европейскими
государствами, которые не входили в узкий круг "великих" держав, например, Швецией,
Норвегией, балканскими странами. В эту группу входили также США и
латиноамериканские республики. Да и с такими "первоклассными" государствами, как
Великобритания, Франция, Германия, Австро-Венгрия, Италия, отношения строились
прежде всего на основе "баланса сил" и потом уже с учетом норм международного права.
Конечно, в гораздо большей степени отмеченная амбивалентность была присуща
военным, чем дипломатам, однако недоверие к соглашениям и союзам при уповании на
неисчерпаемые людские, материальные и финансовые ресурсы Российской Империи было
знаковым признаком менталитета правящих верхов России начала XX в.
Это обстоятельство не в последнюю очередь обусловлено влиянием исторического опыта
страны со времен ее освобождения от монголо-татарского ига. События того далекого
времени прочно вошли в национальный генотип служилой дворянской элиты,
сформировав представления об "опоре на собственные силы" в качестве ключевого
фактора сначала достижения, а потом и обеспечения суверенитета и территориальной
целостности российского государства. Согласно глубокому убеждению большинства
представителей высшей бюрократии, только усилившемуся в результате неудачной войны
1904-1905 гг., никакая помощь со стороны других стран не могла иметь решающее
значение для России с точки зрения обеспечения ее безопасности. Только сами россияне
были способны отстоять рубежи своей империи 30 .
Период преобладания "азиатской" составляющей внешнеполитического курса СанктПетербурга в 1898-1905 гг. отмечен продолжением традиционного противостояния России
с морской державой номер один - Великобританией, которая была неуязвимой для
"сухопутной" России. Характерной иллюстрацией того раздражения, которое вызывала
Британская империя у царских сановников, служит фрагмент аналитической записки
министра иностранных дел М.Н. Муравьева, датированной январем 1900 г.: "За истекшие
полвека Англия, вследствие своей алчной, корыстной и эгоистичной политики, успела
возбудить против себя неудовольствие почти во всех государствах континентальной
Европы; пользуясь своим исключительным островным положением, первыми по силе и
могуществу военным и коммерческим флотами, англичане сеяли раздор и смуту среди
европейских и азиатских народов, извлекая для себя из этого всегда какую-либо
материальную выгоду" 31 .
28
РГВИА. ф. 165, оп. 1, д. 666, л. 59-61.
Игнатьев А.В. Своеобразие российской внешней политики на рубеже XIX-XX вв. - Вопросы истории, 1998, N8,
с. 38.
29
Трубецкой Г.Н. Россия как великая держава. - Великая Россия. Сборник статей по военным и общественным
вопросам, кн. 1. М., 1910,с. 21-138.
30
31
РГВИА, ф. 165, on. 1, д. 596, л. 6 об.
стр. 220
Изучая донесения русских военных агентов и дипломатов с берегов Темзы 32 , нетрудно
увидеть первопричину традиционного негативного восприятия Англии правящей элитой
России в практическом отсутствии совместимости основных составляющих
государственной и общественной жизни Британской и Российской империй - в политике,
экономике, идеологии, культуре, традициях 33 . Великобритания - чуждая, непонятная,
отличная от привычного россиянам стереотипа, угрожала Российской империи повсюду,
оставаясь фактически вне досягаемости Санкт-Петербурга. Поэтому на протяжении
многих десятилетий правящая верхушка России лелеяла замысел нанесения удара по
единственной уязвимой для русского оружия британской территории - Индии, кстати
сказать, передав этот так и нереализованный прожект "в наследство" большевикам, а те некоторым представителям современной российской политической элиты.
Что касается Германии и Австро-Венгрии, то они на протяжении первого пятилетия XX в.
рассматривались скорее как "скрытые, потенциальные" противники России в центре
Европы и на Балканах. Постоянные реверансы германского кайзера Вильгельма в
отношении своего "кузена Ники", Мюрцштегское соглашение 1903 г. 34 и скандально
известный эпизод в Бъорке 1905 г. 35 убеждали российскую военно-политическую элиту в
гораздо более низком уровне опасности со стороны континентальных государств, чем
морских держав - Великобритании, Японии или США. Главная угроза Российской
Империи виделась из Санкт-Петербурга в объединении направленных против России
усилий континентальных и морских держав, поскольку такая комбинация не оставляла
шансов сохранить территориальную целостность империи и существовавший в ней
автократический режим.
Однако и в эти годы в России все слышнее становились голоса сторонников
"общеславянского дела", подвергавших резкой критике германофилов. На протяжении
1906-1910 гг. происходила постепенная трансформация образа "враждебного Запада" в
восприятии российской правящей элиты. Негативное отношение российской военнополитической элиты к англичанам уходило как бы на "второй план", подобно тому, как
конфликтность двусторонних отношений все больше вытеснялась на периферию мировой
политики. "Да, Великобритания - это по-прежнему чуждая нам по духу страна, но не
опасная в настоящее время, потому что причины для столкновения с ней после провала
дальневосточной авантюры, потери флота и либерализации внутри страны значительно
уменьшились", - так или примерно так рассуждали дипломаты и военные России,
настроения которых, однако (и это весьма симптоматично), вплоть до лета 1914 г. не
развеяли тревоги Лондона по поводу возможности восстановления "добрых отношений"
между Санкт- Петербургом и Берлином за счет "дружбы с англичанами" 36 .
Неудачи русской дипломатии на Балканах и нарастание сепаратистских движений в
западных частях империи - в Польше и Финляндии, пользовавшихся тайной поддержкой
австрийцев и немцев, превратили к 1909 г. Австро-Венгрию, а через год-два и Германию в
главных "врагов" славянского мира вообще и его лидера России в частности. На смену
"династической солидарности" в Европе окончательно пришли национальные интересы,
которые заставляли военно- политическую элиту России
Сергеев Е.Ю. Образ Великобритании в представлении российских дипломатов и военных в конце XIX - начале
XX в. - Россия и Европа в XIX-XX вв., с. 166-174.
32
Интересные оценки перспектив сотрудничества великих держав в зависимости от высокой, средней или низкой
степени совместимости их экономики, внутренней и внешней политики содержатся в книге американского
исследователя; Rock S.R. Why Peace Breaks Out. Great Power Rapprochement in Historical Perspective. Chapel Hill London, 1989.
33
Соглашение между Россией и Австро- Венгрией по территориально-административному устройству
Македонского вилайета (области) Османской империи.
34
Подписание договора о союзе между Россией и Германией во время встречи Николая II и Вильгельма II,
который противоречил духу русско- французского альянса, вызвало переполох в дипломатических и военных
кругах Санкт-Петербурга. Царь был вынужден дезавуировать этот документ.
35
36
Бьюкенен Дж. Указ. соч., с. 79.
стр. 221
пересматривать привычные оценки в поисках новых ориентиров. И вот уже такие
авторитетные, но "несовременные" с точки зрения решения задач ускоренной
модернизации страны по западному образцу деятели, как P.P. Розен или П.Н. Дурново 37 ,
оказывались в меньшинстве перед прагматичными сторонниками более тесного
сближения с республиканской Францией и демократической Англией, особенно из числа
офицеров ГУ ГШ и сотрудников министерства иностранных дел. Верность традициям
уступила место трезвому расчету, а воспоминания о благословенных временах "Союза
трех императоров" - проведению регулярных совещаний начальников главных штабов
стран Антанты и разработке сценариев совместных военных действий против Германии и
Австро-Венгрии.
Однако, по словам руководителя русской военной разведки генерала Ю.Н. Дани-лова 38 ,
"полная оборонная беспомощность" России в 1906-1910 гг. в значительной мере
сдерживала германофобию, хотя по отношению к австрийцам в обеих столицах империи
уже не стеснялись в выражениях. Это объяснялось некоторой переоценкой военного
потенциала Германии военными кругами России, что особенно было заметно при
ознакомлении с отчетами русских офицеров об их служебных командировках в Германию
39
. В отличие от Германии Австро-Венгрия характеризовалась представителями военнополитической элиты романовской империи как нежизнеспособное государство,
обреченное на скорый распад, прежде всего благодаря внутренним,
этноконфессиональным противоречиям, разлагающее воздействие которых была призвана
ускорить ставка Санкт- Петербурга на сербских националистов 40 .
Австро-венгерская армия, по оценкам представителя русской военной разведки
полковника М.К. Марченко, оказалась доступной для проникновения "политики на почве
внутренних, национальных вопросов": антагонизм между немцами- офицерами и
нижними чинами - мадьярами и славянами достиг к 1910 г. значительных размеров, во
многих случаях дело доходило до открытого неповиновения и саботажа 41 .
Важным психологическим элементом заниженных оценок боеспособности войск
двуединой монархии Габсбургов в российских "верхах", по-видимому, также являлись
исторические реминисценции из эпохи наполеоновских войн и революций 1848-1849 гг.,
во время которых, с точки зрения официального Санкт-Петербурга, австрийская армия
ничем выдающимся себя не проявила.
Заключительный хронологический отрезок предвоенного времени 1911 - июль 1914 г. характеризовался уже стойкой ассоциацией "угрозы с Запада" в представлениях
российской военно-политической элиты с опасностью установления германо-австрийской
гегемонии в Европе и перспективы окружения страны враждебными тевтонскими и
мусульманскими государствами. Балканские войны, активизация Германии в Османской
империи, усиление немецкого проникновения в Скандинавию, особенно Швецию, - все
эти события выстраивались в причинно-следственную цепочку, основные звенья которой
воздействовали на представленческие модели правящих верхов, формируя зловещий
образ "тевтонского меча, занесенного над Россией и славянскими народами". В качестве
дополнения к этой мрачной картине следовало отнести и агрессивные замыслы Японии,
готовой, по мнению российского Генерального штаба, открыть "второй фронт" против
России на берегах Тихого океана при малейших симптомах ослабления империи 42 .
Революционные события в Китае 1911-1913 гг.
37
См.: Розен P.P. Указ. соч.; Записка П.Н. Дурново (февраль 1914 г.). - Красная новь, 1922, N 6 (Ю), с. 182-199.
38
Данилов Ю.Н. Россия в мировой войне 1914- 1915 гг. Берлин, 1924, с. 32.
РГВИА, ф. 2000, on. 1, д. 600, л. 12-17об. Сведения, полученные во время пребывания в командировке в г.
Касселе в 1909 г. Генерального Штаба капитана Чернавина. Вильно, 31 марта 1910 г.
39
40
Там же, д. 680, л. 89. Донесение военного агента полковника В.М. Марченко в ГУ ГШ, Вена, 26 мая 1910г.
41
Там же, л. 32-33. Марченко - в ГУГШ, Вена, 13 марта 1910 г.
Сухомлинов В.А. Воспоминания. М., 1926, с. 210; Янчевецкий Д.Г. Гроза с Востока: задачи России, задачи
Японии на Дальнем Востоке. Ревель, 1908.
42
стр. 222
вызывали на берегах Невы опасения нарастанием "желтой опасности" для российского
государства в Сибири и на Дальнем Востоке 43 .
Свою роль при завершении складывания "образа внешнего врага" в сознании российской
военно-политической элиты на протяжении этого времени сыграли два обстоятельства:
усиление внутренней социальной конфликтности в государствах Тройственного союза,
обусловленное возрастанием влияния леворадикальных сил, а также обострение
экономических противоречий в самом российском государстве, проявлявшихся отчасти и
в неприязненном отношении правящих кругов накануне войны к германо- австрийским
предприятиям, действовавшим на территории империи, и этническим немцам,
проживавшим в России. С приближением мировой войны именно они - германские и
австрийские предприниматели, лавочники, врачи или колонисты усилиями
государственной пропагандистской машины были превращены в виновников социальной
напряженности н конфликтов между правящими кругами и нижними слоями общества, а
достижение "гражданского мира и согласия" следовало рассматривать как итог
сокрушения пангерманизма.
Неслучайно поэтому те меры, которые были приняты в стране сразу же после начала
боевых действий на фронтах по так называемой "борьбе с немецким засильем", получили
горячее одобрение прежде всего в среде высшей военно-политической бюрократии, в
отличие от простого народа, который, по свидетельству Ю.Н. Данилова, "оказался
психологически к войне неподготовленным", поскольку "главная масса его - крестьянство
- едва ли отдавала себе ясный отчет, зачем его зовут на войну", а в кругах интеллигенции
наблюдалось "обилие лиц, искавших случая или возможности уклониться от призыва
вовсе или в крайности - избежать тягостей службы на фронте, пристроившись в тылу" 44 .
Таким образом, представление о Западе, "угрожавшем безопасности" России как
государственного образования в оценке ее верхов на протяжении 1900-1914 гг., приняло
форму реальной опасности для существования прежде всего традиционных социальных
(монархия и дворянство) и этно- конфессиональных (православие и славянское единство)
составляющих империи. В этих условиях традиционная элита стремилась сохранить свое
политическое влияние, апеллируя именно к глубинной славянско-православной сущности
романовской империи, сам процесс модернизации которой к началу первой мировой
войны обусловил выдвижение на первый план задачи изменения социальнополитического устройства российского государства, включая трансформацию всего ее
правящего класса.
Зубков К.И. Азиатская политика России в позднеимперский период: геополитический аспект. Общественнополитическая жизнь Сибири XX в. Новосибирск, 1994, с. 4-18.
43
44
Данилов Ю.Н. Указ. соч., с. 112.
стр. 223