хлеба россии

1
Книга вторая
ВСЕ МИНЕТСЯ – ПРАВДА ОСТАНЕТСЯ
2
«Мне хочется как раз коснуться положения науки в России. Мне кажется,
здесь не сознают того огромного дела культурного, которое сделано. Сделано
при страданиях, унижениях, гибели. Научная работа в России не погибла, а
наоборот, развивается. Сравнивая то, что сделано там и здесь, в Европе, –
французами, напр(имер), – я вижу, что мы стоим, как равные. Несомненно,
этого не должно было бы быть по логике, это иррационально, но это факт».
Из письма В.И.Вернадского. Париж, 10. III- 1923 г.
3
ХЛЕБА РОССИИ
Над степью, над Русской равниной бушевали метели. Временами они
сменялись хлесткими дождями, покрывавшими ледяной коркой поля, дома, деревья. Потом снова все погружалось во мглу снежной крутоверти. И так несколько дней кряду.
Иногда чудилось – это вихри гражданских борений мечутся, сшибаются
над степью. В Таловой, в десяти верстах отсюда, установлена Советская власть,
а в двадцати верстах на юг, в Бутурлиновке, контрреволюция. Где -то там, за
Доном, на южных границах черноземных губерний России, накапливал силы
атаман Войска Донского генерал Каледин.
Каменная степь была нейтральной зоной воюющей державы. Долго ли
оставаться ей нейтральной? Не сшибутся ли на ней огненные вихри борьбы?
Но пока – ни души кругом. Тихо и в доме на юру, на гребне водораздела
великих русских рек Волги и Дона. Тихо, холодно и сыро – обои отлипали от
стен, а отлипая, вздувались пузырями и казалось. это ветер и сырость проникали через каменную кладку стен. Пожалуй, только этот звук отлипавших обоев,
да вой метели в печной трубе и нарушали холодную, словно нежилую тишину
дома.
Однако дом не пустовал, в нем обитали трое. Каждый затаился в своей
комнате, натянув на себя все, что грело. Иногда слышалось шевеление, а потом
раздавались и шаги – это завхоз Гринцевич шел поцапаться с Кожуховым и в
перепалке «погреться». А цапались они главным образом из-за того, что один,
Гринцевич, требовал исполнить какое-нибудь дело по хозяйству, тогда как другой, Кожухов, высовывал из-под груды тряпья босую ногу и, показывая ее, требовал платы за работу. Эта сцена уже столько раз повторялась, что Гринцевич
от ярости забыл, причем тут босая нога: обуйся и иди. В недавнем прошлом он
был старшим приказчиком у графа Орлова-Давыдова, земли которого граничи-
4
ли с Каменной степью, привык повелевать, а не вслушиваться и вникать в капризы и отговорки. Кожухов с превеликим удовольствием пошел бы сейчас и
хлев чистить, и задать сена скоту (в работе-то всегда теплее!), однако не во что
было обуться: старая обувка износилась, а новую купить не на что – уже который месяц Гринцевич не выплачивает жалованья, да и за побочную работу не
дает ни рубля.
Кожухов пожаловался Мальцеву, но в ответ услышал сердитую отповедь
– Гринцевич успел наговорить на него, когда ездил встречать Мальцева в Таловую. Так что и заведующий не смог понять, что человек бедствует. Гринцевич
слышал эту отповедь и теперь грозил Кожухову рассчитать и согнать вон с
опытной станции.
Третьим обитателем дома была женщина, Татьяна Ивановна Громова.
Она хоть и числилась в должности лаборанта, но фактически была научным сотрудником, имела высшее образование, да и прислана сюда аж из Петрограда.
Это не то что Кожухов, мужик, форменный кожух, окончил Верхне-Озерскую
низшую школу. которая вон она, в этой же окаянной степи, в двух верстах отсюда. Словом, завхоз побаивался Громовой, если и просил ее что сделать, то
только по дому – ни о какой крестьянской работе даже не заговаривал с ней.
Было место в доме и для Мальцева – пустовала квартира заведующего, в
которую он и вселился по весне, пока же остановился в той самой низшей школе у родственников жены – и в тепле, и в заботе, да и повеселее тут: по вечерам
собирались учителя, приходил с «Докучаевки» ее заведующий Роман Генрихович Заленский.
Днем Мальцев уходил побродить с ружьишком по степи, по лесополосам.
Охота в такую непогодь была отвратная, однако настроение портила не она –
угнетал беспорядок, который бросался в глаза на каждом шагу.
Мальцев – Регелю 7.1.1918 года:
5
«Дорогой Роберт Эдуардович!
Не буду описывать, с какими затруднениями я добрался до Таловой. Достаточно сказать, что ехал я целую неделю, причем отморозил себе даже пальцы на ногах, т.к. пришлось большое расстояние стоять на площадке без всякой
возможности втиснуться в вагон.
Участка я нашего я прямо-таки не узнал, так все здесь обветшало и в запустении. Сетка на изгороди болтается, и я удивляюсь, что ее еще не растащили. Сараи, вероятно, скоро заваляться. Дома не отапливаются...
Немало я был поражен тем сообщением, что наших заказных степных
участков, как таковых, не существует. Оказывается, что уже давно они были
стравлены и вытолочены волами, а столбы и проволока растащены. Боюсь, что
при теперешней конъюнктуре их просто могут запахать крестьяне.
На праздниках Роман Генрихович обратился ко мне с просьбой дать ему
хоть по горсти зерна скороспелого овса для поддержки чистых линий. Мы
начали с ним перебирать материалы и увидели, что все изгрызано и перемешано мышами. В таком же состоянии находится и все прочее, включая гербарную
бумагу.
Ко всему этому должен сообщить вам, что Таловая занята вчера большевитскими войсками. которые, конечно, наведут здесь порядок! На днях ходил
слух, что в учреждениях, находящихся в Каменной Степи, местным советом
рабочих и солдатских депутатов назначается комиссар, но слух этот пока еще
не подтвердился.
В общем здесь настроение у всех нервное, тревожное. Одно время, перед
праздниками, боялись разгромов и т.п.
Преданный Ваш А.Мальцев»
Сидеть без дела было скучно. Жить слухами, невесть как залетавшими в
эту глухомань, – тревожно и страшно. Чтобы занять себя, Мальцев засел за
изучение и написание истории Степной опытной станции – когда-нибудь комунибудь пригодится...
6
2
... Итак, в 1911 году Роберт Эдуардович Регель облюбовал одну из самых
высоких точек Каменной степи (108 сажен над уровнем моря) для основания
опытной станции. Вернувшись в Петербург, он с восторгом рассказывал об
этом участке сослуживцам – Мальцев хорошо помнил этот восторженный рассказ. Открытый и возвышенный участок посреди Русской равнины, на самом
гребне водораздела, на котором господствуют сухие юго-восточные ветры. словом, участок как ба самой природой предназначен для испытания засухоустойчивых культур. Взглянув во время рассказа на Мальцева, Регель осчастливил и
его:
–
Ах, Александр Иванович, а какие там прекрасные условия для изу-
чения дикорастущей степной растительности! ...
–
Пройдут годы, и Мальцева назовут выдающимся ботаником-
растениеводом, основоположником отечественной науки о сорных растениях.
Но и в начале пути Регель говорил ему полушутя:
–
Вы один изучаете сорные травы Российской империи, а значит нет
вам равных в этой области прикладной ботаники.
Регель заметил Мальцева, когда тот был еще студентом Юрьевского
(Тартусского) университета. Студент Мальцев уже опубликовал восемь своих
работ, на которые и обратил внимание Регель. Не только обратил внимание, но
и пригласил автора сотрудничать в Бюро прикладной ботаники сразу же после
окончания университета. Было это в апреле 1908 года.
Мальцев охотно согласился. его влекла именно прикладная ботаника,
изучающая не флору вообще, а возделываемые человеком растения и сопровождающие их полезные и сорные травы. Разобраться в этом было ой как интересно и полезно для человечества. Интересно, потому что сорные и культурные
растения идут по полям неразлучно – сорная флора связана биологическими
7
узами с культурной. И в этом предстояло еще разобраться. А разобраться в
этом – означало помочь земледельцу в непрестанной его борьбе за урожай, в
многовековой его борьбе с сорняками, отнимающими у него немалую часть
урожая и трудов.
Прельщало Мальцева и то. что возглавлял это полезнейшее дело Роберт
Эдуардович Регель, потомственный ботаник...
Об этом человеке я уже упоминал в первой части книги. Но тогда мне
еще не были известны многие факты из его биографии. Теперь знаю больше.
Поэтому попытаюсь, пусть в общих чертах, представить читателю этого человека, извлечь из архивов скупые сведения о нем. Он заслуживает этого уже хотя
бы потому. что именно Роберт Эдуардович Регель ввел в России прикладную
ботанику как отдельную научную отрасль, изучающую возделываемые растения – так утверждал Николай Иванович Вавилов, на авторитетные характеристики которого я и буду опираться в этом кратком описании. Начав эту работу
в одиночестве, профессор Регель развил ее до такой степени, что уже при его
жизни прикладная ботаника стала «необходимейшей отраслью во всех опытных
и селекционных учреждениях России».
Крупным подвигом Регеля называл Вавилов создание Бюро прикладной
ботаники и селекции, объединившего работу многих русских ботаников и практических деятелей по изучению хлебов России. В первую очередь хлебов.
Руководимое им Бюро по прикладной ботанике превратилось, и тоже при
жизни того же руководителя, в известное всему миру научное учреждение.
Основанный Регелем журнал «Труды по прикладной ботанике и селекции» явился единственным в России изданием в этой отрасли знаний и стал
«настольной книгой в каждой русской ботанической и сельскохозяйственной
библиотеке». На издаваемых «Трудах» учились и воспитывались многие поколения отечественных селекционеров.
Роберт Эдуардович Регель родился 27 апреля 1867 года в Петербургском
ботаническом саду Петра Великого, где отец его, Эдуард Людвигович, извест-
8
нейший ботаник второй половины XIX века, был директором. От отца он унаследовал самое ценное – трудолюбие и настойчивость в деле. От него же перешла и увлеченность естественными науками. Регель учился в Петербургском
университете, где его учителя были такие именитые ученые как Бекетов, Менделеев и Докучаев. В конце 1900 года Роберт Эдуардович, в то время приватдоцент Юрьевского университета, получил приглашение в Бюро прикладной
ботаники в качестве сотрудника. В 1904 году Регель становится во главе Бюро
и избирается членом Ученого комитета министерства земледелия.
Именно с этой поры скромное учреждение, не имевшее даже своего помещения (некоторое время оно располагалось на квартире самого Регеля), энергией Регеля быстро превращалось в центр изучения культурных растений в
России, вошло в деловые сношения с различными научными учреждениями Западной Европы и Америки. В доме на 2 линии Васильевского острова, где
надолго и прочно обосновалось Бюро, собирается коллекция хлебов из многих
губерний России и из других стран.
3
Что знали в России о своем хлебном поле? Знали, что под главными хлебами, под рожью, пшеницей, овсом и ячменем ежегодно занято около 85 миллионов десятин. Знали, что в мировом производстве хлебов на долю России почти неизменно приходилась пятая часть. Знали, что Россия давно уже занимает
первое место по снабжению населения земного шара пшеницей – в среднем она
поставляла на рынки мира по 223 миллиона пудов в год. И гордились: русская
пшеница на мировом рынке считается лучшей по количеству содержащегося в
ней белка, а следовательно – наивысшего качества!
Однако знали и другое: по урожайности хлебов Россия занимает последнее место в мире. Разрыв значительный и унизительный: в два-три раза ниже,
чем в других странах. Обидное это отставание объясняли тем, что «в течение
9
целых тысячелетий у большинства сельских жителей России рожь, пшеница,
овес, просо и гречиха остались без всякого улучшения, с такими же качествами,
с какими они были в самые отдаленные времена начала оседлой жизни наших
предков» А улучшением не занимались по причине нашего характера: « нас повсеместно в России исстари привыкли пользоваться лишь тем, что случайно
попалось нам под руку, или что удалось нам тем или иным путем заполучить из
соседних западных государств; для создания чего-либо своего, оригинального,
мы в этом деле решительно ничего не сделали».
Ах, какую же неправду писал русский человек о русском народе. Не по
злому умыслу наговаривал на нас Мичурин, а по незнанию. Потому что никто в
России не знал, какими пшеницами, овсами, ячменями засевались российские
поля. узнать это – такую задачу поставил перед собой Регель. Перед собой и
пред малочисленной группой специалистов Бюро прикладной ботаники. Не
простое любопытство ботаников двигало ими, а осознание великой пользы, во
имя которой и создавалось это учреждение.
Занявшись изучением и сбором образцов, она обнаружили на российских
полях самые скороспелые в мире пшеницы, заходящие на север до полярного
круга, к которым не приближались ни в одной западной стране. Обнаружили
сразу четыре образца якутской пшеницы, вызревающей у Верхоянска – у полюса холода.
А какую массу твердых пшениц выявили ботаники! Это из твердых пшениц приготовлялись и приготавливаются лучшие сорта крупчатки, манной крупы, макарон и вермишели. И не только на российских фабриках, но и на зарубежных. нигде, ни в одной стране Западной Европы твердые пшеницы не возделывались.
«Культура Твердых пшениц представляет собой специальность России!»
– с гордостью напишет Регель, собирая материал к очерку «Хлеба в России». И
зафиксирует: «В Средней и Западной Европе культура твердых пшениц отсутствует и только в последнее время культура их стала распространяться в засуш-
10
ливых внеевропейских странах (напр. в Южной Африке и Австралии) из зерна,
чисто российского происхождения».
Е еще заметил, что твердые пшеницы у нас выращиваются не только на
юге России, где для них наиболее благоприятные условия, но даже в Томской и
Тобольской губерниях.
Да, «кубанки», «арнаутки», «Белотурки» – сорта твердых пшениц народной селекции были нашей гордостью и предметом зависти всех заграничных
мудрецов, безуспешно пытавшихся создать свои сорта с подобными же качествами. Неудачи побудят их прибегнуть к внедрению твердых пшениц тем же
способом – «из зерна чисто российского происхождения», переименовав «кубанки», «арнаутки», «белотурки» на свой лад, благо крестьянские селекционеры никогда не заявляли своих прав.
Все эти заимствования происходили в самом начале XX века, а сейчас,
когда пишутся эти строки, век этот приближается к концу. За это время многое
забыто, и поэтому, не сомневаюсь, многие читатели не поверят автору, скажут:
квасной патриотизм. Я бы и сам не поверил, если бы не документы и свидетельства того времени.
Ну, например, читаю записки Николая Ивановича Вавилова о его путешествии по Корее, в которых он упоминает о неожиданной встрече в Сеуле с американскими коллегами, «охотниками за растениями», говорит об их настойчивости и основательности в изучении растительного богатства, в собирании всего ценного для США. Среди таких искателей называет и Карлтона, «который, –
пишет Вавилов, – невзирая на упорство американских мукомолов. добился введения в широкую культуру русских твердых пшениц».
Итак, известно даже имя человека, стараниями которого на американские
поля внедрялась русская пшеница.
Конечно, и Россия заимствовала и новые сорта, и новые культуры. Но к
сожалению, очень мало, и именно Вавилову придется поправлять положение. И
когда он поездит по пяти континентам земного шара, а потом сядет подводить
11
итоги, то напишет и вот такие слова: «Однако в целом еще в недалеком прошлом мы были все же скорее поставщиком растений в Новый Свет, заимствовавший чрезвычайно многое из нашей страны. Богатство полей Канады, Соединенных Штатов в значительной мере обязано хлебными злаками нашей страны.
Сады Канады почти сплошь заняты русскими сортами яблонь, груш».
Эти строки были написаны 30 марта 1939 года во введении к книге «Пять
континентов».
Но, пожалуй, самое подробное описание заимствований сделал Виктор
Викторович Таланов. В 1898 году он начинал свою деятельность в Каменной
Степи – приехал заведовать сельскохозяйственными опытами. Потом организовал Ставропольскую, Екатеринославскую и Западно-Сибирскую опытные станции. Везде начинал на пустом месте. Вывел множество сортов пшениц.
В 20-х годах под руководством Вавилова он создает сеть государственного сортоиспытания, какой не знала ни одна страна. И вот Таланов, побывав за
океаном, писал:
«В Северной Америке мы на каждом шагу встречаемся с нашими сортами
и культурами, нашедшими там широкое распространение. Яровые пшеницы
«арнаутки» и «белотурки», озимые «крымки» и «одесские», овес херсонский,
орловский клевер, ставропольский ячмень, самарский житник и многие другие
сыграли и играют немалую роль в сельском хозяйстве США как непосредственно, так и в качестве материала для выведения новых, более ценных селекционных сортов».
А вот и цифровой материал: только в 1904 году на полях США введено в
культуру около 1500 новых сортов растений, в том числе 19 разновидностей
виноградной лозы, вывезенной с Кавказа, много сортов выносливой русской
вишни.
И вспомнились мне рассказы старых плодоводов, которые, признаться, я
воспринимал как легенду. рассказывали они о том, что в начале века к нашему
Мичурину несколько раз приезжали американцы с предложением перебраться в
12
Америку. И хотели она заполучить еще никому не известного опытника вместе
с садом: то бишь покупали «на корню» – и он сам и выкопанные саженцы коллекционного сада с комфортом будут доставлены за океан. В награду Мичурину предлагали несколько миллионов долларов – называли мне и сумму, но я забыл, так как не очень верил. Обещали ему безбедную жизнь в Америке, и не в
такой хибарке, в какой он жил, а в коттедже, да и заниматься своим любимым
делом будет не на таком клочке бросовой земли на околице, а на специально
отведенной ему ферме.
Мичурин, рассказывали, категорически отказался.
Возможно, думал я, предложения подобные и были, но чтобы такие суммы предлагались! .. Тем более в начале века, когда Мичурина и в родном-то городе Козлове не все знали, не все о нем слышали.
Но вот в поисках сведений о Каменной степи времен гражданской войны
мне попадает небольшая книжечка, изданная в Воронеже в 1923 году к первой
Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставке.
книжечку эту я искал потому, что была она посвящена итогам работ сельскохозяйственных опытных учреждений Средне-Черноземной области. Предисловие
к ней, даже не предисловие, а «историю сельскохозяйственного опытного дела»
написал Чаянов Сократ Константинович, человек, который в те годы заведывал
опытным делом в области, бывал в Каменной степи, после разрухи помогал
опытной станции и деньгами, и тяглом, и инвентарем. человек очень интересный, мы еще познакомимся с ним.
Да, так и есть, Каменной степи периода гражданской войны он посвятил
отдельную главку. Но об этом расскажу в другом месте – всему свое время. А
сейчас о Козловском опытном садовом питомнике И.В.Мичурина – так он тогда
назывался.
Вот что пишет Чаянов:
«Надо заметить, что мы русские недооценили этого большого искусника
в области садоводства, – между тем как американцы еще до войны усиленно
13
добивались согласия И.В.Мичурина на переезд его в Америку. Но он. как русский, хотел остаться в России и пренебрег весьма выгодными с материальной
точки зрения предложениями американцев».
Потом читаю одно письмо Вавилова, адресованное Мичурину 1 сентября
1922 года. После всех деловых разговоров Вавилов сообщает: «Из Америки мы
получили недавно просьбу сообщить о том, как Вы поживаете. В Америке до
сих пор интересоваться Вашей работой, которая хорошо известна через Майера, неоднократно посещавшего Вас в Козлове.
Вашингтонское министерство земледелия пыталось посылать Вам несколько раз продовольственные посылки и просит уведомить Вас, получали ли
Вы таковые».
Теперь мы знаем и имя человека, неоднократно приезжавшего агитировать Мичурина – это американский плодовод Майер. Как видим, в министерстве земледелия США и после войны, после всех интервенций на нашу землю
надеялись заполучить Мичурина, и не только его.
Так что, господа хорошие и дорогие мои соотечественники, мы многое
сделали для создания «чего-либо своего, оригинального». А правда ваша заключается лишь в том, что не было у нас сортового семеноводств, и мы не знали как следует состава наших полевых культур, потому что мало занимались
изучением сортового богатства возделываемых хлебов. Вот и надо было
отобрать, отселекционировать все лучшее, чем может гордиться Россия.
Для этой цели и создавалось Бюро прикладной ботаники и селекции. С
этой целью и ездили по стране, бродили по ее пажитям ботаники – изучали и
собирали образцы культур, возделываемых на российских полях.
Однако, что потом с собранными образцами делать? Без высева собранная коллекция окажется мертвой. Значит, нужны опытные станции, чтобы было
где высевать, сравнивать, отбирать лучшее из всего собранного многообразия
сортов и форм растений.
14
Только так – изучая и отбирая лучшее – можно будет очистить наши хлеба от примесей, выделить сорта, приспособленные к данной зоне и тем самым
навести порядок на российских полях.
4
Вот почему так добивался Регель выделения в Каменной степи 98 десятин
земли – для организации опытной станции, Степного отделения Бюро прикладной ботаники. А добившись, быстро организовал тут обширные испытания различных культур, возделываемых в России. Только за первые шесть лет работы
здесь было высеяно около 22 тысяч различных образцов пшениц, ячменя, овсов,
проса, подсолнечника, масличных и других культур. Подобного размаха сравнительных посевов не знала в ту пору ни одна опытная станция мира.
Однако и это еще не все. Наряду с культурными посевами тут изучалась
еще и большая коллекция овсюгов и многих других сорных растений – это уже
по части мальцевских интересов.
И вдруг, в самый тревожный для России момент, когда пролетариат рушил устои старого мира, Степная опытная станция осталась без хозяина – заведующий тяжело заболел и вернулся в Петроград.
На совете с ближайшими своими помощниками Регель сказал:
–
Не знаю, выйдем ли мы с вами живыми из этого хаоса. Однако пока
живы – надо продолжать работу, будто ничего в этом мире не случилось. А
успокаивать себя давайте тем, что наука не только аполитична, но даже интерпланетна, так как и на Луне и на Марсе господствуют те же законы природы,
что и на Земле. К тому же новые сферы на все соглашаются и все подписывают.
Значит, мы должны попытаться сохранить все, что имеем, в том числе и Степную опытную станцию...
Сказав эти слова, он посмотрел на Мальцева. Александр Иванович бывал
в Каменной степи – почти каждое лето ездил туда на опыты. Только ему, свое-
15
му помощнику, мог предложить Регель это рискованное предприятие: отправиться в путь в такое тревожное время и во что бы то ни стало, хоть пешком,
добраться до места: надо сохранить – только бы сохранить! – Степную станцию
от разорения.
Представлял ли Мальцев всю трудность этого предприятия? Да, пожалуй. Однако по натуре своей он был человеком дела, за что и ценил его Регель.
Они вместе презирали ту российскую интеллигенцию, которая говорит и пишет
красно и умно, щеголяет широтой взглядов и эрудицией, но ко всему конкретному и реальному относится враждебно. Эта оторванность интеллигенции от
жизни больше всего возмущала Регеля:
–Стремятся объять необъятное, а к решительным и определенным заключениям не приходят, – говорил он. – Вечно у них какие-то компромиссы и полумеры, чем и воспользовались господа большевики.
Нет, в рядах революционеров он не был, но отдавал должное большевикам.
–Потому-то они и одержали верх. что привыкли планомерно и решительно действовать в подходящий момент, опять же не в пример нашей интеллигенции.
Мальцев был таким же: резким, порывистым, с всегда горячим, повышенным тоном речи, с постоянным интересом к делу. Понимал: им, ботаникамприкладникам, выпала труднейшая задача – привести в порядок сортовой материал российских полей, где царил ужасающий хаос. Вон их сколько, коробок с
семенами, собранными по России, – скоро стеллажи займут все свободное пространство в комнатах и кабинетах. В красных коробках – пшеницы, в зеленых –
овсы, в синих – ячмени. Многие образцы – (десятки тысяч) – уже изучены в полевых условиях, однако сколько тысяч ждет проверки. Нет, потерять сейчас
Степную опытную станцию – это лишить смысла и цели собственной деятельности.
Надо, значит надо.
16
С командировочным удостоверением от 27 ноября 1917 года Мальцев отправился в губернию, которая уже находилась на военном положении, едет в
Каменную степь, на просторах которой вот-вот сойдутся войска Южного фронта и в сшибке этой будет решаться судьба России.
Он ехал официальный представитель центрального научного учреждения
– помощник заведующего Отделом прикладной ботаники (Бюро было преобразовано Временным правительством в Отдел). Ехал в командировку, но на неопределенный срок. Регель сказал: до весны, весной приедет заведывать станцией Николай Иванович Вавилов, недавно утвержденный в должности помощника заведующего Отделом.
Времени до весны – дожить бы. Однако Мальцев не унывал. Он не знал,
что его ждет впереди, поэтому жил надеждами на лучшее будущее: все в обществе уляжется, упорядочится и каждый опять займется своим делом. Да и сейчас нечего время зря терять...
НАКАНУНЕ СОБЫТИЙ
I
Когда Мальцеву надоедало писать «историю», он брал ружье и отправлялся в степь – ему понравилось забредать в дальние хутора, заходить в крестьянские избы. Неожиданно для себя он обнаружил, что в этих избах знают о
полезных свойствах дикорастущих растений гораздо больше его, ученогоботаника. Тут тебе и знатоки лекарственных растений, и мастера приготовления
пряностей, и специалисты по окраске тканей в разные цвета. Последние его заинтересовали тем, что могли тут же продемонстрировать свое мастерство и не
таили своих секретов: пожалуйста, запоминай или записывай, господин хороший, а по новым временам – товарищ.
17
Возвращаясь из этих походов, Мальцев не переставал удивляться:
насколько же ум народный, придавленный нуждою и голодом, изощряется,
чтобы поддержать свое существование.
По вечерам читал или писал письма: Регелю – в Петроград, в Саратов –
Вавилову. Напоминал, торопил, спрашивал, когда же Николай Иванович собирается приехать в Каменную степь.
С Вавиловым он познакомился в 1912 году: молодой выпускник Московского сельскохозяйственного института приехал к ним на стажировку, ознакомиться, как он писал, «с работами Бюро, как единственного учреждения в России, объединяющего работу по изучению систематики и географии культурных
растений...».
Практикант приглянулся всем: своей работоспособностью и устремленностью, а главное – было в этой устремленности что-то свое, еще не уловимое,
но позволившее Регелю сказать: «В лице Вавилова мы привлечем в Отдел прикладной ботаники молодого талантливого ученого, которым еще будет гордиться русская наука».
Эти слова он сказал в канун октябрьских событий 1917 года, когда ходатайствовал перед Ученым комитетом об избрании Вавилова на должность помощника Отделом. В это время Николай Иванович был преподавателем Саратовских высших сельскохозяйственных курсов – возглавлял кафедру частного
земледелия и генетики.
Предложение Регеля пришлось Вавилову по душе: это как раз то, «в чем
хотелось бы самому принять ближайшее участие». Но он не мог бросить начатый курс лекций, не мог оставить на произвол судьбы посевы озимых на опытном поле. так что просил отсрочки до весны 1918 года – приступить к обязанностям раньше никак не сможет, Регель согласился.
Вот почему и Мальцеву было сказано: «Только до весны». Весной освободится Вавилов и возглавит Степную опытную станцию.
18
Однако, чувствовалось по письмам, Вавилову не вырваться из Саратова
ни весной, ни летом – там, на опытном поле института, формировался посуществу новый опорный пункт с большим числом помощников-студентов.
Нынешний читатель может с недоумением спросить: но ведь опытное поле принадлежало учебному заведению, а не Отделу прикладной ботаники? Верно. Однако в те годы наука, как и природа, меньше зависела от ведомственной
принадлежности, а последняя не имела нынешнего значения – данные исследований, где бы они ни были получены, в равной степени принадлежали науке.
И еще он может спросить: как же так, Вавилова пригласили в Петроград
помощником заведующего Отделом, а сами думали тут же переправить его в
Каменную степь? Не обман ли? Нет, ни в малейшей степени. в те годы приглашение в научное учреждение вовсе не означало, что человек будет сидеть в одном из его кабинетов. Именно в качестве главного специалиста головного
учреждения он мог уехать от столицы и годами руководить там опытной станцией, оставаясь ответственным за разработку той или иной темы, контролируемой головным учреждением. Это повышало роль полевых станций, которыми
руководили не хозяйственники, рекомендованные на эти должности местными
властями, а ведущие ученые, заявившие о себе в науке. Обманом было бы как
раз обратное: если бы приглашенного для научной работы специалиста вынудили сидеть в стенах столичного учреждения. К тому же Регель, приглашал Вавилова, так и писал ему: с должностью помощника заведующего Отделом к
нему переходит и руководство Степной опытной станцией.
Однако Вавилов не вырвется из Саратова ни весной, ни летом, он застрянет здесь на несколько лет.
В мае 1918 года он написал Регелю первый свой отчет, в котором сообщал, что на опытном участке, работа на коем начиналась «от сотворения мира»,
уже высеяно около 12 тысяч номеров гибридной пшеницы, ячменя и бобовых,
19
что весь опытный материал распределен между помощниками (около 20 специалистов по селекции) на темы для дипломных работ. А подытоживая, писал:
«Таким образом, фактически в нынешнем году имеется Саратовское отделение Бюро по прикладной ботанике. И если удастся выполнить все, что задумано, если год будет благоприятным и стихии минуют посевы, удастся получить большой материал и по сортоизучению и по генетике».
Нет, срывать сейчас Вавилова и перебрасывать на другой участок не было
никакого смысла. Он делает то, что при нынешних условиях невозможно сделать в Каменной степи.
«Я вижу, что работа в Саратове у Вас закипела, – откликнулся Регель, не
скрывая своего восторга. – Для такой широкой постановки в данное время требуется не только энергия, но и решимость. Очень рад, что у Вас таковая появилась».
Удивительно, как же быстро разнеслась эта добрая весть в научной среде:
где-то под Саратовом среди всеобщего хаоса молодой ученый продолжает ставить опыты. Туда, к этому спасительному островку, потянулись специалисты из
Петрограда и Москвы. Даже великий Прянишников приехал погостить к ученику своему. Сообщая об этом Регелю, Вавилов и его уговаривал наведаться:
«командируйте себя...» Роберт Эдуардович обещал приехать «на хлеба» – в
Петрограде очень голодно.
И все же вряд ли кто мог догадаться, что именно там, на опытном поле
под Саратовом, уже начала зарождаться школа, которая прославит не только
Отдел прикладной ботаники, но и отечественную науку.
Получал письма и Мальцев: и от Регеля и от Вавилова. Читая их он понимал: под Саратовом разворачивается такая работа, бросать которую было бы
преступлением, тем более сейчас, когда во всех других местах заглохла всякая
деятельность. Что ж, надо настраивать себя на длительное жительство в Каменной степи. И когда Мальцев сказал себе это. ему стало спокойнее: оказывается,
неопределенность, временность своего положения и ожидание перемены очень
20
мешают человеку нормально жить. Что-то бы и сделал, приступил бы к какомуто делу, явно нужному и интересному, да все медлишь. ждешь, что ты вот-вот
уедешь отсюда.
Все, ему тут жить долго, а поэтому надо и обстоятельно устраиваться.
Пора перебираться от родственников в дома на юру – хватит квартировать в
стороне от опытной станции. Он занял ту же квартиру, в которой жил первый
заведующий станцией Литвинов, на втором этаже двухэтажного каменного дома, построенного в 1913 году рядом с таким же домом, где была лаборатория и
хранилась вся научная документация.
Эти два дома на степном юру да чуть поодаль от них несколько дощатых
сараюшек и были опытной станцией, Степным отделением Бюро прикладной
ботаники. Правда, Бюро уже давно переименовано в Отдел, однако прежнее
название успело стать привычным и отказались от него не сразу. Пройдут годы,
Отдел преобразуют в Институт, из памяти человеческой выветрится первоначальное его название, а здесь, в степи, вот это крошечное поселение народ долго еще будет называть «Бюро». До тех пор, пока один из умников, каких на Руси всегда хватало, приказом отменит это название и тем же приказом повелит
именовать Бюро «Участком № 2», а где начинали свои работы докучаевская
Экспедиция – «Участком № 1». И как ни странно, эти безликие номерные обозначения исторических мест приживутся на многие годы и дойдут до наших
дней.
2
Март выдался теплый, ласковый. На белоснежной равнине проступили
черные пятна – это вытаяли сурчиные холмики. Везде, куда ни глянь – эти холмики, от которых вся степь кажется рябой.
21
В апреле на бугорках появились сурки – сидят, греются на солнышке, посвистывают. Оригинальное зрелище! Перед глазами оживала первобытная картина девственной степи, какой она была еще 150-200 лет назад.
«Нигде бо видети человека, точию пустыня велия и зверей множество» –
сообщал летописец, сопровождавший метрополита Пимена в Царьград по реке
в XVI столетия.
Потом и в южные степи пришел оратай. И побежали перед плугом свистуны-сурки, побежали туда, где была еще нераспаханная степь – на пашне
жить отказывались. А площадь их обитания все сужалась и сужалась, все
меньше становилось и этих реликтовых зверьков, которых когда-то было множество.
Однако ж вот на пашне и не поселились. И не только на пашне. Ушли и с
некосимого заказного участка, покрывающегося летом густой и высокой травой. Ушли даже со степных участков, огражденных лесными полосами. И еще
приметил Мальцев и удивился: на межполосных степных квадратах нет и жаворонков, которые вне полос поют тысячами.
Да, в настоящем всегда есть отголоски и указания на далекое прошлое.
Надо лишь уметь прислушаться, приглядеться. В девственных доисторических
степях не все пространства были покрыты высокими травами, а лесами и того
меньше – на это указывают типично степные обитатели, предпочитавшие открытую местность.
Сошел снег – и сурчиные холмики превратились в желто-серые бугорки –
от массы цветущих лютиков.
Прошло еще несколько дней – и старозалежная степь, еще вчера нежно
зеленевшая, покрылась ярким золотисто-желтым ковром. Это горицветы раскрыли свои бутоны. И вдруг по этому зеленому, ярко-золотистому ковру в одно
утро вспыхнули синие узоры – зацвели фиалки, гиацинты, ирисы и вероники,
раскрыл крупные бутоны степной пион-воронец, заголубела сон-трава.
22
Мальцев - Регелю 16. V.1918 года:
«Сейчас нас очень беспокоит вопрос о кормежке. Вся здесь быстро взбудоражило до невозможности и мы все питаемся, чем придется. Соседние крестьяне открыли на наших заказных участках даже новую овощь – это молодые
сочные побеги катрана Татарского, которые, как оказывается, совершенно могут заменять в щах капусту ( я думаю даже набросать об этом заметку, которую вышлю вам). Открытие это, однако, причиняет нам массу неприятностей –
топчут участки, расшатывают столбики и т.п., не гладя на присутствие сторожа.
которого совершенно игнорируют. Но гораздо опаснее предстоящий сенокос.
Многие хорольские крестьяне говорят, что они будут косить там, где им понравится, на том основании, что теперь все должно принадлежать народу. Вероятно, придется мне обращаться в Таловский Совдеп за содействием против таких
намерений...»
Я прерву здесь плавное течение большого письма, отправляемого в Петроград с жалобой на плохую кормежку. Мальцев конечно же знал, что неделю
назад из Петрограда за подписью Ленина и наркома продовольствия Цюрупы
была передана телеграмма всем губсовдепам: «Петроград в небывало катастрофическом положении. Хлеба нет. Выдаются населению остатки картофельной
муки, сухарей, Красная столица на краю гибели от голода...»
Это был государственный приказ: взять хлеб в принудительном порядке у
буржуя, взять его и у крестьянина, «который вернулся из чертова ада войны и
впервые за жизнь свою, своих отцов и прадедов посеял и собрал свой хлеб на
своей земле».
«Единственный человек, о котором я радикально изменил свое мнение,
поближе узнав его, это Кожухов, – продолжал письмо Мальцев. – Как-то зимою
Гринцевич хотел прогнать его за то, что он требовал или просил себе добавочной платы. Оказывается, это удивительно скромный, весьма трудолюбивый,
очень практичный , наблюдательный человек, благороднейшей души. Я ходил с
23
ним собирать растения, и выяснилось, что зимою, когда он не получал в течение 2-3 месяцев ни копейки денег. у него не было рубах и сапогов; он тогда и
обратился к Гринцевичу с просьбой дать ему хотя бы какую-нибудь сверхсрочную работу, чтобы заработать себе на белье и сапоги. А Гринцевич его не понял
и толковал это как нежелание работать. Само собой разумеется, что зимой босиком нельзя ни запрягать лошадей, ни привезти воды и т.п. Одним словом,
Кожухов – это, по моему теперь глубокому убеждению, незаменимый для нас
человек и я обращаю на него ваше внимание. У меня даже является мысль: он
вполне заслуживает, чтобы быть назначенным младшим техником, хотя бы
младшего склада. По своему развитию и сообразительности он много выше
Ефимова, хотя и окончил только низшую сельскохозяйственную школу».
Я тоже хочу обратить внимание читателя на эту фамилию – Кожухов.
Долгое время я не знал ни отчества, ни имени этого человека. «Заслуживает,
чтобы быть назначенным младшим техником». Значит, исполнял какую-то рядовую должность. Однако строгий в оценках Мальцев поставил его, перед тем
скомпроментированного, много выше техника Ефимова, которого отпустил «
вследствие нужды» преподавать в Верхне-Озерскую сельскохозяйственную
школу.
Никто в Каменой степи не мог мне сказать о Кожухове ничего определенного. Одни отвечали: был такой, но кто он, кем был и что с ним стало – неизвестно. Жаль. Однако я обращаю ваше внимание на этого человека в надежде, что след его мы еще отыщем.
3
Степь, недавно пустынная и безлюдная, вдруг оживилась – по ней бродили целые толпы женщин и детей. Они приходили сюда из тех дальних хуторов
и деревень, куда захаживал Мальцев зимой и где записывал заметки об исполь-
24
зовании дикорастущих растений в домашнем быту. Сейчас они словно бы демонстрировали ему, насколько ум народный, придавленный нуждою и голодом,
изощряется, чтобы поддержать свое существование – рассредоточившись по
степи, женщины и дети, кто кого опередит, на захват, обрывали молодые побеги катрана, набивая ими мешки.
Так вот почему на старой заповедной залежи, где еще несколько лет назад
катран рос почти сплошь, – Мальцев это сам видел, – нынешней весной было
всего несколько кустов, да и те оборвали.
Он, ботаник, давно обратил внимание на это растение, характернейшее в
Каменной степи. Большие, шарообразные кусты его придавали чрезвычайно
оригинальный вид степи: во время полного цветения катрана она кажется усеянной ярко-белыми шарами, раскатившимися по зеленому фону. Это происходит в конце мая. И как только раскатятся шары – жди полного расцвета степи,
вслед за катраном зацветут почти все злаки.
Осенью высохшие его стебли обломаются у корня и, гонимые ветром, понесутся скачками по степи – так природа предначертала этому растению. типичнейшему представителю степной флоры, обсеменять большие пространства.
Однако и ограничила, записав в его биологический код, как и сурку, право селиться только на залежных и целинных землях. Так что судьба этих двух реликтов может оказаться одинаковой, и ее не трудно предвидеть.
А обещанную заметку «Несколько слов о катране» Мальцев все же написал и выслал в Петроград - для напечатания в «Трудах по прикладной ботанике». Однако свет она увидит, как и другие его статьи, только в 1923 году.
Мальцев – Регелю – 30. V. 1918 года:
«Пишу Вам накануне назревающих здесь событий. Лиски уже заняты
германо-украинскими войсками, которые, как говорят, приближаются к Боброву; поезда по балашевской ж.д. дальше Боброва уже не идут. В таловой смяте-
25
ние: отдан приказ эвакуировать экстренно в 5 дней элеватор. Бобровский уезд
объявлен на военном положении. Циркулирует воззвание, призывающее все
население от 18 до 40 лет с оружием в руках защищаться. Нет сомнения, что
через короткое время мы можем быть совершенно отрезаны от Петрограда, может быть – на продолжительное и во всяком случае на неопределенное время.
Досадно то, что наше отделение остается без всяких средств.
Я лично останусь здесь на отделении даже и в том случае, если мы будем
совершенно отрезаны от Петрограда и разыграются какие-либо сражения. Как
поступят прочие служащие – не знаю. Во всяком случае прошу вас не забывать
нас. если мы будем отрезаны.
есть опасность, что мы останемся без хлеба, а уж без кормов – обязательно. Благодаря все время стоящим холодам трава не растет и степь стоит почти
голая. Поскорее отвечайте, м.б. ваше письмо еще успеет дойти сюда».
В России разгорался пожар гражданской войны. Со всех сторон полезли
интервенты – то ли задушить народившуюся советскую власть хотели, то ли,
воспользовавшись дракой, ухватить лакомый кусок на прокорм себе.
В начале 1918 года немецкие войска захватили часть Украины и с гайдамаками вторглись в южные уезды Воронежской губернии. Однако, столкнувшись с ожесточенным сопротивлением частей Красной Армии и отрядов добровольцев, немецкое командование вынуждено было заключить перемирие –
пока хватит и этого. Военные действия прекратились по всему Воронежскому
фронту. Волна наступлений до .каменной степи не докатилась.
Мальцев – Регелю 3. 7. 1918 года:
«Немцы уже давно отступили от Лисок и хотя железнодорожное движение здесь еще не наладилось, но почта уже ходит исправно.
26
мы здесь все обнищали до крайности и сидим буквально без копейки денег. Дело дошло до того, что уже последний рабочий ушел от нас, так как платить нечем. Гринцевич, я и Татьяна Ивановна истратили решительно все, что у
нас было, на поддержку отделения.
Грабежи, нападают на отдельных людей, даже на селения. Ничего купить
нельзя – нет ничего.
3 мужика на станции, остальные женщины и дети. Таловский совдеп по
просьбе выдал 3 винтовки с пулями для защиты.
Несмотря на это я все-таки продолжаю собирать растения и изучать каменностепную флору. Пока собрал все, что здесь выросло и к осени надеюсь
исчерпать всю здешнюю растительность. Разобрался даже в ковылях и отыскал
почти все формы».
Мальцев – Регелю 24. 7. 1918 года:
«Дорогой Роберт Эдуардович!
Отделение без копейки денег и хлеб может остаться неубранным. Вы пишите, что денежные переводы ни на Таловую, ни на Воронеж не принимаются.
Ввиду безысходного положения станции я и Гринцевич решили послать к вам в
Петроград за деньгами И.В.Кожухова.
Рабочих у нас сейчас нет никого – платить нечем. что же касается лошадей, то из двух имеющихся у нас одна уже давно лежит больна и вероятно издохнет, а другая настолько стара и так истощена, что производить на ней какиелибо полевые работы совершенно невозможно...»
И Кожухов отправился в путь с заданием: добраться до Петрограда и во
что бы то ни стало вернуться обратно с деньгами.
Видимо, бывалый, рисковый и смекалистый человек, этот И.В.Кожухов,
если решился на такую отчаянную поездку в одиночку, когда кругом банды,
всюду грабят и убивают. Туда-то добираться не так страшно – он гол как сокол.
27
А обратно поедет с немалыми деньгами, на которые у ворья и жулья тонкий
нюх.
Добрался. И вернулся! В карманах и котомке доставил жалованье, причитавшееся им сразу за несколько месяцев. Правда, ни копейки не дали на хозяйственные нужды – значит, и дальше придется оплачивать все работы из своего
жалования. И Мальцев пожурил посланца: мол, нечего было робеть перед Регелем.
А вообще-то он был доволен Кожуховым: вот кого надо ставить вместо
Гринцевича, который очень уж часто стал выхваляться, что был «прикащиком»
у графа, и граф давал ему полное право распоряжаться хозяйством и людьми. И
было в этих нагловатых выхвалениях, в злых притязаниях что-то нехорошее,
раздражавшее, в том числе и самого Мальцева, который больше всего боялся
разлада в этом тесном мирке обитающих в доме на степном юру сотрудников...
А далеко на юге. пока еще где-то далеко, за доном, за линией фронта зашевелилась и сдвинулась казачья армия генерала Краснова. Она наступала сразу по трем направлениям, на одном из которых должна была оказаться и Каменная степь.
Мальцев – Регелю 3. 8 (н.ст.). 1918 года:
«Положение здесь с каждым днем становится все грознее и опаснее. Переживем ли мы его? . .»
В ПОЛОСЕ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ
1
28
Ах, как грустно было в степи. Все дни напролет с хмурого неба монотонно и ровно сеялся на землю дождик. Будто расплакалась сама природа и никак
не могла выплакаться.
Весь август сыпался и сыпался мелкий дождик, мешая управиться с полевыми работами – хлеб все еще оставался в копнах, хотя давно надо было обмолотить его. И озимые не все посеяны. Не запасли и кизяков для отопления, а
дров купить не на что.
Мальцев –Регелю 30. 8. 1918 года:
«Спешу сообщить вам, что сейчас через наш участок бегут эшелоны
Красной Армии из Бутурлиновки; вероятно, уже через несколько дней весь этот
район, включая Таловую, будет занят казаками и мы будем отрезаны от Петрограда.
Хлеб у нас еще не обмолочен, овес не свезен с поля, почва не обработана
– деньги нужны до крайности. Мы все сложились и на свое средства до сих пор
поддерживали хозяйство, но теперь и у нас привезенное Кожуховым жалованье
истощается. Думаю, через неделю снова посылать к вам за деньгами. Очень
прошу подготовить для хоз. нужд. станции хотя бы некоторую сумму денег».
По участку движутся отступающие войска, следом вот-вот нагрянут казаки. а крестьянин думает и говорит о неподготовленной земле, не свезенном с
поля и необмолоченном хлебе.
По неубранным полям двигалась война, несущая смерть и страдания. Она
сократит численность населения страны на 13 миллионов человек. Но и в этот
страшный момент над всеми явлениями человеческой жизни в уме земледельца
господствовала забота о хлебе насущном. Хлеб – вот та древнейшая связь, которая соединяет человека не только со всей окружающей природой, но и жизнью на земле. Все минется – останется земля и возделывающий человек.
29
Письмо Мальцева пробьется через хаос, через ряды войск и достигнет
Петрограда не скоро. Не скоро и ответ вернется.
Регель – Мальцеву 15. 10. 1918 года:
«Дорогой Александр Иванович!
Кредиты за истекшее полугодие закрыты с 31 июля, а за текущее полугодие только вчера получена ПЕРВАЯ ассигновка, но только на часть испрашивавшихся. За деньгами пришлите в ноябре и предупредите посылаемого, чтобы
он готовился ждать здесь 2-3 недели. Посылаю заверенную копию с постановлением Земельного Отдела воронежского Губернского Совета Рабочих и Крестьянских Депутатов от 29 августа за № 5410 о признании неприкосновенности
земельного участка Степной опытной станции.
Желаю Вам в ваших стараниях спасти хоть кое-что от разрушения на
нашей станции».
Однако Кожухов не сможет выехать ни через неделю, ни в ноябре – выберется лишь через четыре с половиной месяца.
По дорогам, напрямик по степи двигались отступавшие войска, катились
обозы. Опытная станция, занимавшая возвышенное положение в степи и находившаяся поблизости от железнодорожного узла, – в 10 верстах от Таловой, –
сделалась стоянкою сменявших друг друга войсковых частей и их штабов. В
дома, из которых только что ушли солдаты, снова набивались целыми ротами.
Вдоль лесных полос и под их защитой солдаты рыли окопы и траншеи. На
крыше лабораторного дома, откуда просматривалась вся округа на несколько
верст, устраивали наблюдательный пункт.
Сюда же, на подмогу, прибывали полки, сформированные в уездах из рабочих и крестьянских отрядов Красной гвардии. Рассредотачиваясь по степи,
они окапывались у лесных полос, по кромкам оврагов и балок.
30
С юга, от Дона, надвигалась казачья армия генерала Краснова – ее и высматривали с крыши наблюдатели.
И закачались людские волны по степи: Бежали пешие, скакали конные. И
яростные крики «ура» прокатывались то в одну сторону, то в другую. два дома
на степном юру посреди Русской равнины переходили из рук в руки. По ним,
как по единственному в степи ориентиру, пристреливались из пушек противоборствующие стороны. У этих двух домов сшибались в рукопашном бою.
На ограде у домов, на углах, на деревьях у дорог по всей Каменной степи
белели наклеенные объявления, в которых разъяснялось. что это не имение, а
опытная станция, что занимается она изучением хлебных культур и что всякий
человек призван охранять все, тут имеющееся, не нарушать работу научных
учреждений Каменной степи.
В кармане у Мальцева лежал мандат за номером 5410, признававший
неприкосновенность Степной опытной станции. Однако какая бумажка могла
уберечь, защитить дом или человека, когда войска сшибаются.
В октябре фронт переместился к Таловой, и опытная станция оказалась в
тылу у казаков. Надолго ли?
В начале января 1919 года, разбитые под Таловой, они покатились за Дон.
Снова через Каменную степь, по полям и дворам.
Мальцев - Регелю 13.1.1919 года:
"Служащие отдела, находящиеся на Степной опытной станции, в высокой
степени пострадали во время военных действий, происходивших в сентябре на
линии Таловая - Бутурлиновка, особенно при отступлении армии к ст.Таловой.
Кучки отступающих вооруженных солдат врывались в квартиры служащих и
под угрозой смерти, с бомбами в руках, производили грабеж, забирая всё, что
могли несли, в особенности одежду, обувь и т.п. имущество. Чего же не могли
уносить, били, напр. посуду, или рвали, напр. разрывали в клочки белье и т.п.
Никакие просьбы, уговоры, ограждающие документы и даже слезы женщин не
останавливали грабителей. Грабежи эти продолжались несколько дней, наводя
31
на всех ужас. За ними на станции у нас останавливались штабы железного и др.
полков с массою солдат, повозок и лошадей. Запасы фуража, продовольствия и
топлива - всё это было съедено или уничтожено ими; была выбрана даже вся
вода в колодцах; солдаты не слушались своего начальства, ломали на. костры
наши изгороди, постройки, жгли наши перевозочные средства (сани и телеги), и
если не грабили открыто, то хозяйничали в квартирах служащих, унося всякие
хозяйственные и др. принадлежности. К этому нужно еще добавить, что участок Степной станции попал под артиллерийский обстрел, снаряды рвались на
дворе участка и служащие вынуждены были скрываться в погребах. Многие не
вынесли всех этих ужасов и до сих пор еще не могут оправиться от нервных
потрясений, нуждаясь хотя бы в примитивном лечении. Им необходима скорейшая помощь, так как они свой долг выполнили до конца, - они не покинули
своего учреждения даже в моменты смертельной для себя опасности и сохранили в целости все важнейшие научные материалы (собранные гербарии, образцы
с заказных участков и т.д.). Между тем в соседних казенных учреждениях Каменной Степи, как Докучаевская опытная станция, Бобровское опытное поле и
школа даже заведующие этими учреждениями не имели сил оставаться и покинули их.
Имея в виду все вышеизложенное, я и обращаюсь к вам с покорнейшей
просьбой - возбудить ходатайство о выделении единовременного пособия, хотя
бы в размере месячного оклада как пострадавшим во время военных действий
нижеследующим служащим, работающим на Степной станции: ассистенту
В.А.Кузнецову,
лаборанту
Т.И.Громовой,
И.Кожухову и специалисту А.Мальцеву".
Гегель - Мальцеву 20.1.1919 года:
"Дорогой Александр Иванович!
техникам
Н.Г.Трауцкому
и
32
Прибыл Кожухов, не знаю, сумею ли я отпустить вам 20 тысяч, но постараюсь выбрать для вас и передать Кожухову до 15 тыс. Кроме того, постараюсь
выбрать до 25 тысяч на постройки. Хорошо, что вам удалось удержаться на
станции. Вот всё, что могу сказать. А ужасы такого рода успели уже войти в
обычай за последнее полугодие, так что этим не удивите.
Ходатайство ваше о пособии служащим станции пошлю в Ученый Комитет, но считаю бесцельным. Так, например, меня обокрали вторично во время
моей служебной поездки, т.е. обчистили мою квартиру во время моего отсутствия на 12 тысяч рублей, а ходатайство о выдаче мне 1/6 этой суммы (2 тыс.)
отклонено контролером.
Всего вам хорошего
Ваш. Роб.Регель".
33
2
А из-за Дона, куда войска Южного фронта потеснили изрядно побитые
полки казачьей армии Краснова, снова надвигалась гроза. Главной ударной силой на этот раз являлась Добровольческая армия Деникина, подпираемая интервентами.
И опять потекли с юга войска, обозы, штабы. Не умещаясь на дорогах,
они двигались напрямик через поля, подминая копытами, колесами, ногами вызревающие хлеба и травы.
Все на борьбу с Деникиным! Этот ленинский призыв прозвучал как
набат, сзывающий на защиту Отечества, оказавшегося в смертельной опасности. Наступали решающие для революции дни – со взятием белогвардейцами
Курска, и Воронежа до Москвы им будет рукой подать, 200 с небольшим километров.
Но чтобы взять Воронеж, Деникину нужно было проломить линию фронта, проходившую южнее Таловой.
И завязалась жестокая драка. Опытная станция много раз переходила из
рук в руки вместе с её персоналом. Так что довелось повидать и кавалерийские,
и рукопашные схватки, не однажды попадать под прицельный артиллерийский
обстрел.
Казалось, здесь, в степи, сошлись все силы вздыбившегося мира, а
несчастных служащих станции судьба призвала в свидетели, поместив в самое
пекло войны. Не поэтому ли их не тронули, не лишили жизни ни красные, ни
белые: пусть смотрят, запоминают - потом расскажут всем.
У них уже не осталось никакого имущества, какое могли унести, разбить
или
порвать
солдаты,
так
что
и
забот
о
нём
не
было.
34
Единственным достоянием, которым владел Мальцев, был гербарий,
насчитывавший около тысячи видов растений, собранных в степи. Он прятал и
перепрятывал его с чердака в подвал, из подвала в подпол.
Против 40 стрелковой дивизии Красной армии, державшей здесь оборону,
наступали войска Донской армии. Осенью они потеснили оборонявшихся, и 1
октября конница Мамонтова захватила Таловую. Однако ударом со стороны
Калача конники Будённого 4 октября освободили Таловую - линия фронта снова отодвинулась в Каменную степь.
Смотрите, запоминайте.
Будённый повел свой корпус на Воронеж, захваченный генералом Шкуро
в ночь на 1 октября.
Деникин бросил на прорыв конницу генерала Мамонтова, которой удалось занять Таловую.
Утром 24 октября конники Буденного, поддержанные стрелковыми частями, освободили Воронеж.
Началось планомерное изгнание деникинцев с воронежской земли и уже
к середине декабря 1919 года вся губерния была. очищена от белогвардейских
войск.
А свидетели наши словно онемели, от перенесенных ужасов и нервных
потрясений лишились дара речи и письма. Только и сообщили в Петроград:
опытная станция, почти два года отрезанная гражданской войной от центра,
двадцать три раза переходившая из рук в руки, осталась не только без всяких
средств, без тягловой силы, но и с поврежденными постройками, с изломанным
инвентарем.
Но не была покинута на. произвол судьбы.
Не удивительно ли?
Почти два года по Каменной степи двигались и двигались полки, штабы,
обозы Южного фронта. Шли пешие, скакали конные. Двигались то с севера на
юг - от Таловой к Бутурлиновке, то вспять откатывались - от Бутурлиновки на
35
Таловую. Мимо двух домов на степном юру прокатилось 23 красных потока и
23 - белых. Так что все бои за Таловую, все бои за Бутурлиновку, которые отмечены в истории гражданской войны, начинались или разворачивались тут, в
Каменной степи, оказавшейся вместе с одиночными домиками опытных станций и их малочисленным персоналом в самом центре Южного фронта.
Можно лишь диву даваться, что живы остались, что ни одного из них не
подхватили белые потоки, не выплеснули за кордон. И подхватили бы, и унесли
бы - сделай только шаг один, выкажи лишь порыв или отчаяние. Но схлынули
потоки - а они все тут, все на месте. Поднялись, как поднимается после хлестких ливневых дождей приникшая к земле трав.
Удивительно еще и потому, что в те грозные годы и в более тихих местах
ликвидировались многие опытные поля и станции "как по причине нормальных
и насильственных смертей заведующий (гражданская война, бандитизм), так и
по причинам неоднократных грабежей и разгромов". Эти слова я взял из истории сельскохозяйственного опытного дела, написанной Чаяновым, о котором я
уже упоминал. Он же привел и конкретный пример: "После революции Мичурин не был понят местным населением, и все его имущество, как и научные
приборы, были у него отобраны".
В сентябре 1920 года к Мичурину заехал Вавилов и увидел "убогую полуразвалившуюся избушку, в которой жил и работал выдающийся плодовод
нашего времени. В запущенном саду приходилось разыскивать замечательные
гибриды, не было рук, чтобы привести сад в порядок".
Нет, в Каменной степи не только выжили, никуда не кинувшись, но еще и
работали. Даже не верится, но документы подтверждают: весной 1919 года на
станции было высеяно 32 образца зерновых культур. Выходит, еще и опытами
продолжали заниматься!
Но больше ни слова об этом тяжком и страшном годе. Свидетели молчали. Ничего не рассказал и Мальцев. Потому, может быть, не рассказал, что некому было: Регель сообщил Мальцеву, что уезжает к своим бедствующим род-
36
ственникам в Вятскую губернию, а в январе 1920 пришло трагическое известие
- умер...
3
Роберт Эдуардович Регель, в последнее время сделавшийся "крайним
пессимистом, готовым к смерти в любой час", умер неожиданно для всех. Прибыв по делам службы из Петрограда в Москву, он решил съездить на несколько
дней в Вятскую губернию, - навестить семью, от голода и холода уехавшую из
столицы. По дороге заразился сыпным тифом и 20 января 1920 года умер на.
руках болезненной жены Эллы Федоровны в селе Грахово* Елабужского уезда.
Умирая, Регель завещал все свое состояние - ценнейшую библиотеку - Отделу
прикладной ботаники. Семья осталась без всяких средств, так как он "все силы
и всю энергию тратил на созданное им дело, совершенно не интересуясь материальной жизнью".
В последние годы жизни профессор Регель входил в Комиссию естественных и производительных сил России при Академии наук - науки Бюро
прикладной ботаники и селекции, - нынешние сотрудники ВИРа адрес указать
не могли.
Я стоял у дома, который, должно быть, часто снился Мальцеву. Сюда
приходили его письма с просьбой о помощи - совсем обнищали в Каменной
степи. Сюда шагал через весь город Кожухов, посланный за тысячами. Здесь,
вот у этих ворот, Регелю предстояло с двенадцати часов ночи до трех утра дежурить с винтовкой для поддержания порядка. Поэтому после работы он не
пошел домой, а сел за письма. Одно из них - Вавилову.
Был вечер 25 октября 1917 года. В городе все больше сгущалась ружейная и пулеметная перестрелка. Изредка, перекрывая её, раскатывался гул пушечных выстрелов - стреляли орудия Петропавловской крепости. К Зимнему,
последнему оплоту Временного правительства, стягивались восставшие - гото-
*
Ныне Грахово районный центр вУдмуртии
37
вились к штурму. А Регель, затворившись в кабинете, - вон там, за одним из
окон, на 4-м этаже, - пишет в Саратов письмо Вавилову:
"Представил Вас на должность помощника (заместителя) заведующего
Отделом прикладной ботаники с 1 октября сего года..."
Представляя его кандидатуру, Регель сказал: "В лице Вавилова мы привлечем в Отдел прикладной ботаники молодого талантливого ученого, которым
еще будет гордиться русская наука..."
Не знаю, кому ныне ведома эта тайна распознания таланта в молодом
ученом, еще не заявившем о себе никакими открытиями? Неужели унесли её с
собой ученые прошлого? Я задаю себе эти вопросы потому, что не слышу теперь подобных характеристик, таких уверенных предсказаний.
"Выборы в Совете заведующих отделами, - продолжал письмо Регель, состоялись в четверг 19 октября, и вы избраны, как и следовало ожидать, единогласно..."
До 12 ночи еще далеко, и Регель не торопится, делится с Вавиловым
шутливым сожалением: "Это радостное событие для нас нельзя сейчас подкрепить соответствующими пожеланиями, проглатывая при этом подходящую
жидкость за общим столом или столиком".
Регель посмотрел на часы - было половина одиннадцатого. За окном темень. И Роберт Эдуардович приписал:
"Через 1 1/2 часа отправляюсь дежурить от 12 до 3 час. ночи на улице у
ворот с винтовкой в руках (с вечера у нас электричество не горит). Дежурить
буду, но что буду делать с непривычной винтовкой - не знаю".
Он сидел за одним из этих окон на четвертом этаже и ничего еще не знал.
Не знал, не слышал, что именно в эти часы, когда писал Вавилову письмо, с
Невы прогремел выстрел "Авроры" - сигнал к штурму Зимнего.
Стрелка приближалась к 12 часам ночи. "И вдруг, - вспоминал один из
временных министров, засевших в Зимнем, - возник шум где-то и сразу стал
расти, шириться и приближаться, и в его разнообразных, но слитых в одну вол-
38
ну звуках сразу зазвучало что-то особенное, не похожее на те прежние шумы, что-то окончательное".
Нет сомнения, эти шумы слышны были и тут, в двадцати минутах пешего
хода от Невы, и они наверняка достигли слуха пишущего профессора, но сознания его не коснулись. Восставший народ уже штурмовал Зимний дворец, а
Регель всё писал письмо Вавилову.
Об этих событиях, о том, что низложено Временное правительство, что
передано в эфир ленинское воззвание "К гражданам России" и что в Смольном
открылся П Всероссийский съезд Советов, он, должно быть, узнает, когда выйдет на улицу с винтовкой и станет у ворот вот этого дома...
После смерти Регеля к этим воротам подойдет Николай Иванович Вавилов, поднимется на четвертый этаж, сядет за его стол и напишет: "Сижу в кабинете за столом Роберта Эдуардовича Регеля, и грустные мысли несутся одна за
другой. Жизнь здесь трудна, люди голодают, нужно вложить в дело душу живую, ибо жизни здесь почти нет... Надо заново строить все. Бессмертными
остались лишь книги да хорошие традиции..."
И он принялся вкладывать в дело душу живую - возрождать заглохшую
было жизнь.
"За всей этой черновой административной работой я отошел от настоящей работы, но только ради неё, - сообщал он друзьям. - Мне кажется, что я
остался верующим человеком, каким был в детстве, только вместо одного бога
служу другому. И, право, хочется создать храм науке, настоящей науке. Для
этого нужны кирпичи, балки, вот их-то и возишь теперь. Может быть, это всё
утопия. Но мы утописты, не правда ли?"
И уже мечтает: "Собираюсь во что бы то ни стало послать осенью 1921 г.
за границу за материалами. Нужно бы снарядить экспедицию в Африку, где почти не изучены культурные растения. Убежден в том, что новые работы вскроют тьму нового. Но это почти утопия по времени..."
39
Однако он и в эту утопию сумел вдохнуть жизнь. Именно в 1921 году он
сам поедет за границу, посетит Америку и многие страны Западной Европы,
соберет там огромный материал. Снарядит экспедиции не только в Африку, но
и по другим континентам.
Многие из этих утопий зародились тоже здесь, за одним из этих окон на
четвертом этаже дома № 61 по 2-й линии Васильевского острова.
Стоял я и думал: как же разумно распорядилась история, расположив рядом штабы по руководству работами в Каменной степи: на углу Большого проспекта и 1-й Линии Васильевского острова жил Докучаев, начавший преобразование Каменной степи, а чуть дальше, на углу Малого проспекта, где 1-я и 2-я
линии Васильевского острова почти сходятся, обосновалось Бюро прикладной
ботаники. Ведь именно Регель вложил немало сил в возрождение опытного дела в Каменной степи, в продолжение начатого великим Докучаевым, его учителем.
Приводить бы сюда молодых ученых - и рассказывать, чтобы знали, как и
что начиналось, чтобы новое поколение не считало, что жизнь и история начинается с них. Они продолжатели.
4
Весть о смерти Регеля ошеломила Мальцева: умер человек, на котором
держалось дело, который был душой и творцом этого дела. И всё, что так волновало и ужасало еще недавно, вдруг померкло, ушло в прошлое, в котором
жил надеждой: вот окончатся все эти страхи, грабежи, атаки и перестрелки, и
дело снова воспрянет, потому что там, в Петрограде, все на своих местах. Сейчас было страшнее - рухнула опора, на которой покоилась надежда.
- Ряды русских ученых редеют день за днем, и жутко становится за судьбу отечественной науки, ибо много званых, но мало избранных, - с горечью
проронил Вавилов, узнав о кончине Регеля.
Так ведь Вавилов почти не работал с ним, но и ему, молодому, окруженному толпой увлеченных сподвижников, жутко становилось от одной этой
40
мысли: нет Регеля. А каково было Мальцеву? Много лет проработав с ним, он
лучше кого бы то ни было знал роль Регеля в становлении дела, столь нужного
и полезного России. Не рухнет ли оно, это дело, без которого он, Мальцев, потеряет смысл своих трудов, своих жертв, своей жизни?
Из Петрограда приходили письма, в которых рисовали "картину почти
полного, словно после нашествия неприятеля", разрушения: в помещениях Бюро "трубы отопления и водопровода полопались, масса материала съедена голодными людьми, всюду пыль, грязь, и только кое-где теплится жизнь, видны
одинокие унылые фигуры технического персонала, лишившегося руководителя".
Такую картину запустения увидел новый заведующий, который несколько лет назад знал это научное учреждение совсем иным. Однако он не пришел в
уныние.
- Жизнь коротка - надо спешить, - сказал преемник Регеля.
"И в этом царстве начавшегося тления, грозившего уничтожить долголетнюю творческую работу многих предшествующих лет, вдруг всколыхнулась
жизненная волна", - засвидетельствовал очевидец.
Новым заведующим Отделом прикладной ботаники был утвержден Николай Иванович Вавилов.
Не обиделся ли Мальцев, что его, одного из старейших заместителей Регеля, забыли, обошли?
Может быть, в глубине души и шевельнулась обида, однако он, судя по
всему, не только не лелеял её, но и погасил уважением к своему практиканту,
молодому соратнику. Мальцев отдавал ему должное: Вавилов, конечно же, сделал немало даже в эти грозные годы гражданской войны. Выходит, и организатор хороший. А стать сейчас во главе Отдела прикладной ботаники, во главе
большого дела - значит, принять на себя тяжелейшее бремя, требующее от человека не просто физических сил, но подвига. Нет уж, у Мальцева есть свое дело, пусть и поменьше, но тоже требующее огромных усилий.
41
Удивительный он человек, Александр Иванович Мальцев, - за два года
непрерывных мук ни разу не попросил себе замены, ни на один день не покинул, станцию. Да и сейчас даже намеком не выказал, что до чертиков надоело
ему тут, в этом замкнутом мирке, на степном юру, где не только дуют непрестанно ветры, но и банды шастают, и при каждом стуке в дверь, при каждом
появлении в степи группы людей надо брать в руки винтовку.
Однако и так подумаешь: он-то жил в заботах и хлопотах (денег не присылали ни копейки, а опытную станцию он все же как-то поддерживал), увлеченно изучал степную растительность, составлял ботанико-географическую
карту Каменной степи, ходил на охоту. Ему некогда скучать. А каково было
жене, Нине Иннокентьевне? Ведь она была горожанкой, привыкшая к столичной жизни, к интеллигентному обществу. Даже воспоминания бередили душу:
сколько бывало в доме гостей. Да и каких! Заходил Иван Петрович, выдающийся физиолог Иван Петрович Павлов, лауреат Нобелевской премии. Мужчины
оставались мужчинами - спорили о чем попало, а она играла им на, пианино... И
вот приехала, сюда - даже не в глухую деревню, а в степь, где торчат на юру
два дома с приткнувшимися к ним сараюшками. И ничего - жила, мирилась с
неудобствами и тяготами, не тиранила мужа, довольствовалась тем, что есть, и
вроде бы даже не тяготилась.
По вечерам на неяркий огонёк керосиновой лампы сходились к Мальцевым учителя сельскохозяйственной школы, напрямик, через сороковую полосу,
проложил тропинку к ним Роман Генрихович Заленский, заведующий "Докучаевкой". Жили дружно и с какими-то теплыми, даже нежными чувствами берегли эту дружбу. Может быть потому, что их было мало, и любая обида, любое неловкое слово могли внести разлад в этот замкнутый кружок, оттолкнута
пусть даже одного - и тогда все рухнет, каждый будет обречен на злое одиночество, жизнь станет невыносимой.
Удивительными они были людьми. Почти без средств, при полном запустении хозяйства, порушенного и пограбленного во время боевых действий,
42
они еще с большей энергией взялись приводить все в порядок. В ремонте нуждались изгороди, строения и даже поля. Да, обветшало не только то, что на земле, израненной лежала и сама земля: она была ископычена конницей, изрыта.
снарядами, исполосована, колесами повозок, бричек, тачанок. Бедная земля,
даже не похоже, что еще недавно она была родящей.
И все же - не чудо ли! - истоптанная, исколесованная тьмою войск, она
оживала. Правда, первая зелень пробивалась рвано, клочками. Постепенно раны затягивались, но было видно, что травы явно поредели - после лихолетья не
возродились многие виды растений, встречавшиеся ранее в Каменной степи.
Неужели исчезли навсегда? Мальцев обошел всю округу, заглянул во все балки
и овраги - должны же сохраниться хоть где-нибудь? Нет, не нашел, будто и не
росли тут никогда. Да, война убивает не только людей, но и травы..
Исковерканной лежала и пашня. Ах ты, бедная кормилица, что сталось с
тобой и уродишь ли что? Неужто одни бурьяны?
А в хозяйстве ни исправных плутов, ни борон. И нет никаких средств,
чтобы за ремонт мужикам заплатить.
Бурчал Мальцев: Гегель бы нашел. Роберт Эдуардович не оставил бы
станцию без всякой помощи. Куда же это годится - на весь Отдел не дают ни
копейки. Неужели не понимают, что если на опытной станции ничего не посеять нынче, то и кормиться нечем будет. Нечем будет кормиться не только тут,
но и там, в Петрограде - уже который год работники Отдела жили только за
счет натурального хозяйства. Одно твердо пообещал Вавилов -прислал семена,
чтобы и опыты заложить, и под хозяйственные посевы несколько десятин занять.
5
Покинем на время Каменную степь. В Крыму, опустошенном, разоренном, лежавшем в бредовом жару сыпняка, умирал Георгий Федорович Морозов.
43
В первой части книги я уже рассказывал о нем. Это он продолжил докучаевское дело в Каменной степи - создал немало прекрасных лесных полос, которые и поныне восхищают всех. Ставшие без поддержки Докучаева, профессором Петербургского лесного института, Георгий Федорович многое сделал,
чтобы не захирели опыты в Каменной степи - вместе с Гегелем он был в числе
инициаторов возрождения опытных станций.
Морозов пришел в лесную науку в "межеумочное время". Эту характеристику времени я взял из благодарственного адреса, который написали и вручили Георгию Федоровичу его слушатели -лесничие, приехавшие в 1912 году из
российских лесов в институт на курсы то ли переподготовки, то ли повышения
квалификации. Вел их Морозов, а читал он на них свое "Учение о лесе", еще
только создававшееся. Так вот, прослушав курс лекций, лесничие были пленены человеком, "в лице которого так удачно сочетались столь редкие в жизни
качества даровитого ученого, блестящего художника и чуткой, отзывчивой души". Однако не слова похвалы восхитили и потрясли меня. Я читал и перечитывал вот эти строки:
"В развитии каждой науки бывают моменты - их можно назвать мертвыми, - когда творчество как бы приостанавливается, пытливая мысль как бы замирает или, в лучшем случае, бессильно бьется на одном месте, не будучи в состоянии схватить в объединяющей форме прихотливо-изменчивую вереницу
фактов и наблюдений. Старое изжито, новое еще не пришло на смену; непригодность старых форм ясна до очевидности, а новые формы не даются в руки; в
такие полосы вырастает поколение, чуждое истинной науке, ибо таковой оно, в
сущности, и не видело, - поколение, уходящее либо в узкий практицизм приходской колокольни, либо в ограниченный мир единоспасающих рецептов.
Большинство из нас духовно выросло и воспиталось как раз в талое межеумочное время..."
Уверен, ты тоже, мой читатель, задумаешься над этими удивительными
по глубине мыслями, верными для многих этапов нашей жизни. Перечитывая, я
44
с завистью думал: как же умели мыслить лесничие! Нет сомнения, это Морозов,
в котором был заложен огромной силы нравственный заряд, сумел так возбудить работу ума своими лекциями. Но ведь ленивый, неподготовленный ум не
способен на высокую мысль, как бы его ни возбуждали и какой бы силы заряд к
нему не подносили.
Правда, могут сказать: чему же удивляться, ведь писали на этот адрес
люди с высшим образованием. И всё же я восхищаюсь, потому что в 60-е годы
несколько лет работал в лесном хозяйстве, и в "корпусе лесничих" было немало
знакомых - никто из них ни подумать так, ни выразить так свою мысль не мог
ни в трезвом, ни тем более в пьяном состоянии. Это не каламбур, чаще всего я
их видел именно в пьяном состоянии, да и сам вместе с ними бывал частенько
пьян.
Может быть, это пагубное увлечение наше объяснялось и тем, что в институтах наших уже не было Морозовых, не было людей, так удачно сочетающих в себе те качества, которыми поразил и возвысил профессор своих слушателей.
Однако, понимаю, отвлечение это спорно, да и цель у меня иная.
Я хотел досказать здесь о Георгии Федоровиче Морозове - фигуре сильной духом и трагической.
Он заболел, и заболел неизлечимо, в самом начале петербургской жизни.
"Родители говорили об этом горе по ночам, отец плакал'; - вспоминала дочь
Ольга. Приговоренный к медленной смерти, Морозов работал без отдыха. Физические страдания нарастали, а он упорно создавал новую науку о лесе. Бескрылая профессура, как всегда при встрече с талантом, энергично ненавидела
его и зло травила - "он приходил домой без сил, смотреть на него бывало больно"...
Слава богу, что хоть ученики его не успели отупеть и заразиться ненавистью. Они видели Морозова совсем другим: большелобое лицо профессора сияло воодушевлением, голубые, очень яркие глаза, чуть косившие в разные сто-
45
роны, светились, когда он, покручивая бородку, говорил быстро, чуть картавя.
Говорил о лесе, хищнически истребляемом повсюду, и о человеке: только тот
много переживает, у кого жизнь содержательна, кто руководится идеалом, кто
чутко связывает свою жизнь с великой общественной жизнью.
Летом 1917 года Морозовы уехали из Петрограда на юг и на время поселились в одном из белых ялтинских домиков в Балаклавском тупике, "чтобы
пережить под солнцем голодные и тяжелые годы". Сюда же перевезли и полупарализованного Георгия Федоровича. Крымские горы на какое-то время заслонили от него движение утомившей жизни.
Увы, заслонили не надолго, всего на несколько месяцев. Морозовы искали тишины и покоя, а оказались в гуще невообразимой суеты: Крым наполнился толпами беженцев, напоминавшими несущееся в панике стадо. Здесь, в Ялте,
как в загонке, они перемешивались с белогвардейскими, немецкими, англофранцузскими войсками, но успокоения не находили.
Ученики и почитатели не теряли Морозова из виду даже в этом вселенском смешении языков и народов - присылали не только письма, но и посылками поддерживали своего учителя и его семью.
Не знаю, то ли и раньше эта идея витала, а теперь лишь созрела, то ли родилась она вот тут, в этом смешении. Одно знаю: группа энтузиастов, жаждущих приносить пользу всегда и везде, основала в Ялте Таврический университет. Во главе этих энтузиастов стоял директор Никитского ботанического сада
профессор-ботаник Николай Иванович Кузнецов, который хорошо знал Морозова, как знал и то, что он здесь, в Ялте.
Осенью 1919 года Георгию Федоровичу Морозову предложили кафедру
лесоводства в этом университете, переведенном в Симферополь.
Изболевшаяся душа его воспрянула: он на университетской кафедре!
"Это было подарком отцу в конце его жизни, - писала дочь. - Но то, что
всегда было недосягаемой мечтой, теперь уже не могло его радовать. Он читал
лекции и создал кабинет-музей, но он умирал..."
46
Ему дали квартиру при университете, смежную с аудиторией. Однако и
этот кратчайший путь Морозов не мог уже одолеть в одиночку: "Дуняша водила его под руку. Она усаживала его в кресло, подавала ему платок, которым он
закрывал неповиновавшийся, парализованный рот".
Здесь, в университете, Морозов встретил близкого человека, Георгия Николаевича Высоцкого, которого тоже недавно пригласили сюда заведовать кафедрой почвоведения. С какого же времени они знакомы? Кажется, первая
встреча состоялась у них зимой 1898 года - Высоцкий, командированный Докучаевым в Каменную степь, заехал по пути в Хреновской бор, где в то время работал Морозов. Оба они тогда были молоды, энергичны и жаждали деятельности.
Потом Высоцкий приезжал в Каменную степь еще несколько раз для изучения и описания лесных полос. Правда, Морозова, там уже не было, но творения его жили, набирали силу. Пути их надолго сошлись в Петербурге - в 1906
году оба были включены в Постоянную комиссию по лесному опытному делу и
вместе добивались возрождения опытного учреждения в Каменной степи. Оба
думали одинаково: "Степные лесничества являются немаловажными КУЛЬТУРНЫМИ ЦЕНТРАМИ, лишиться которых было бы ущербом для народногосударственного прогресса". И добились.
И вот оба корифея отечественной науки оказались в Симферополе: один,
уже немощный, был привезен сюда женой и детьми, другой принял приглашение, потому что хотел быть "ближе к степям" - именно поэтому он покинул Петербург еще в 1913 году и перевелся сначала в Киев, а уж потом - в Симферополь.
Было, было им что вспомнить, было чем погреть душу смертельно больному Морозову. И, может быть, только эти воспоминания и согревали его - не
зря жил.
47
Где-то в какой-то статье мне встретилось мимолетное упоминание о том,
что в 1920 году среди профессоров Таврического университета был и Владимир
Иванович Вернадский.
Прочитал и подумал: ну, это уж слишком. Сами посудите, разве решится
какой автор свести столько знаменитых героев своего произведения в одной
географической точке, да еще вдали от столиц, от академий, от старейших университетов и институтов, в которых они еще недавно работали. Даже если бы и
свел их, то читатель не поверит, как не поверил этому факту и я. Ну, ладно,
двоих судьба еще могла занести куда угодно, к тому же документы это подтверждают. Но чтобы и третий тут оказался? Чтобы тут оказался ученый, которого современники назовут "Ломоносовым XX века". с именем которого и его
идеей "ноосферы" человечество войдет и в третье тысячелетие?..
Нет, это домысел. Да и как мог академик Вернадский оказаться в Симферополе, если он в это время, с 1918 по 1921 год был президентом Украинской
Академии наук, которую сам же и создавал? К тому же факт его пребывания на
этом посту известен всякому биографу и закреплен мемориальной доской в Киеве, на которой указано, что именно в эти годы выдающийся ученый "тут
працював".
Но вот читаю хронику жизни Вернадского, им самим рассказанную. В
ноябре 1919 года, Владимир Иванович, президент академии, выехал из Киева, в
Харьков и Ростов по служебным делам. Однако вернуться в Киев не смог - разгорались боевые действия на, фронтах гражданской войны. Путь в Москву и
Петроград тоже отрезая. И Вернадский двинулся на юг, в Новороссийск. Оттуда пароходом перебирается в Ялту, на. причале которой в тот же день и час оказалась и его семья, сорвавшаяся на. поиски отца, и мужа. Счастье улыбнулось
им - встретились! На радостях просидели и проговорили весь день, отпускали
только умыться и переодеться, да "осмотреть его с точки зрения вшей". Осмотрев, "нашли их несколько на, нем в белье. Приняла все меры дезинфекции. Хо-
48
тя и встревожилась, но больше надеялась, что обойдется", - вспоминала жена
Наталья Егоровна.
И все же вскоре Вернадский тяжело заболел сыпным тифом - врач опасался, что не выживет. Однако Наталья Егоровна, выходила его.
Вспомним, в эти же дни, и тоже от тифа, на. руках у жены умирал Роберт
Эдуардович Регель.
Владимир Иванович выздоровел. Все это время они жили в Ялте, в Горной Щели.
И вот подтверждение тому, что я посчитал домыслом. В марте 1920 года,
только что выздоровевшего Вернадского избрали "сверхштатным профессором
Таврического университета", а в октябре - ректором. Лишь в феврале 1921 года
он смог покинуть Симферополь и выехать в Москву первым санитарным поездом, на что исхлопотал специальное разрешение наркома здравоохранения Семашко.
Вот так сошлись пути, пусть на короткое время, именитых учеников и
сподвижников Докучаева. И хотя сами они ничего об этой встрече не рассказали, она наверняка согревала их души, вносила хоть слабую надежду на благополучный исход гражданских борений.
В одном они были уверены: надо делать дело, которое останется при
всех переменах. Нужно напрягать все усилия, чтобы сохранить культуру, а по
возможности, и поддержать ее рост.
Может, именно эта встреча и дала силы Вернадскому отказаться от поступившего из Англии заманчивого приглашения на работу. Ведь рядом с ними, пусть и незримо, всегда был и еще один человек - учитель, который видел
смысл научной работы в её пользе своему народу и отечеству.
Двоих впереди ждали новые труды и открытия, новые взлеты мысли.
Третьему, самому молодому из них, оставалось жить совсем чуть-чуть. Именно
поэтому мне и хотелось больше узнать о нем. Узнать и рассказать о создателе
современного учения о лесе, да, именно "современного", я не оговорился, хотя
49
он создавал его в самом начале века. Это на его труды опирается современное
лесоводство, как современное почвоведение - на труды Докучаева. Однако что
мы знаем об этом выдающемся сыне России? До обидного мало. Даже специалисты слышали лишь кое-что, а мы все - и того меньше, разве что слышали его
фамилию. Не прочитаете о нем и в томике' "Жизнь замечательных людей" - нет
такого томика, ему посвященного. Жаль.
Но однажды, рассказывает дочь, Георгий Федорович принял снотворное,
заснул и больше не проснулся. Это случилось 9 мая 1920 года. Скончался на 54м году жизни выдающийся русский лесовод, ботаник и географ. Оборвалась
"одна из самых печальных историй на свете".
Георгия Федоровича Морозова похоронили не на кладбище, а в парке у
реки Салгир. "Несмотря на голод, разруху и одичание, провожать его пришло
огромное множество учеников, друзей, почитателей. Могила окружена решеткой. Между стволами деревьев за грядами холмов голубеет силуэт ЧатырДага".
В парке... Георгий Федорович Морозов очень просил, чтобы похоронили
его "под пологом русского леса". Но Крым был отрезан от России линией
фронта, и завещание это не исполнили. Что ж, пусть деревья парка склоняются
над прахом его, над могилой...
Я долго допытывался у симферопольцев, где этот парк, в котором похоронен славный сын России, даже к милиционерам обращался за помощью - нет,
никто не мог указать мне путь к этой могиле. Я уже собрался отправиться в самостоятельный поиск по паркам города, уже сел в троллейбус, чтобы добраться
до одного из них. и тут увидел старого интеллигента, который, как потом мне
говорили не без горечи, оказался на мое счастье одним из тех немногих в Симферополе, кто знает Морозова.
- Георгий Федорович и его жена Лидия Николаевна похоронены в парке
воронцовского дворца, - сказал он. - Да, на берегу Салгира...
50
В парке... Мне виделись ухоженные аллеи, в скрещении которых и находится могила, окруженная чугунной оградой. Тут же возвышается и памятник ведь имя этого человека чтут лесоводы всего мира.
Иду по тропе от дворца к реке. Впереди лишь редкие одиночные деревья,
местность напоминает заброшенный пустырь, посреди которого я и увидел могилу. Ни ограды, ни креста, ни памятника, ни аллеи, а на могиле лишь куст
жасмина да четыре кривоватых чахлых деревца высотою в 2-3 метра. Но ошибки нет - на пустыре этом посреди явно заболачивающейся низинки покоится
слава и гордость наша, выдающийся русский лесовод, ботаник и географ. Над
могилой возвышается стелла из серого мрамора, на которой с трудом прочитываю-догадываюсь: "Морозов Георгий Федорович, основоположник русского
лесоводства 1867-1920".
И пустая надгробная плита. А рядом слева такая же серая бетонная плита,
на которой: "Морозова Лидия Николаевна 1870-192I".
И все, и ничего больше.
Я стоял и думал: да это же ее рукой написано "Учение о лесе", ставшее
классическим руководством для многих поколений лесоводов не только в России, но и во многих странах мира. Георгий Федорович, как вспоминала дочь, не
писал, он, мучимый физическими страданиями, "рассказывал" свою книгу - ходил по комнате и говорил, а Лидия Николаевна с удивительной быстротой записывала этот рассказ, боясь прервать его или замедлить импровизацию теоретической основы новой науки о лесе.
Я предполагал, что 9 мая, в день смерти Морозова, конечно же никто,
кроме меня, не положит на его могилу букет цветов. Но никак не ожидал, что
рядом, в пяти минутах ходьбы от забытой могилы, находится тот самый университет, одним из основателей которого был Морозов.
Я положил на серые надгробья по ветке сирени, отступил на дорожку и
застыл под дождем.
51
Вот где упокоился великий наш лесовод, завещавший похоронить его под
пологом русского леса. На пустыре - будто на чужбине. Ну, ладно, из-за окаянной гражданской войны не смогли похоронить его под пологом русского леса
или в лесной полосе, им созданной, так за 70 лет лесоводы вполне могли взлелеять островок леса тут, пусть даже крохотный. Но чтобы над могилой его
взрастали такие же могучие дубы и березы, как в Каменной степи.
Мне стыдно и больно. Всякое видел, но не предполагал, не ожидал, что
увижу такое небрежение, непочтение великих предков своих и беспамятство.
В городе встречу выпускника этого университета.
И он, окончивший биологический факультет, признается, что мимо этой
могилы конечно же проходил много раз, но проходил как мимо четы какихнибудь местных купчишек с распространенной на Руси фамилией. Он не смог
припомнить, чтобы в университете хотя бы раз упомянул кто-нибудь из преподавателей о лесоводе Морозове, похороненном рядом. И никто никогда не звал
на обустройство могилы. И мемориальной доски нигде на университетских
зданиях не видел...
Оправдываясь перед собой и людьми, вы конечно же сошлетесь на трудное время. Однако лесоводы переживали и не такие беды, а лица своего, достоинства не теряли. И предшественников своих не забывали.
Передо мной пожелтевшая страничка отчета Крымской лесной секции,
помеченного декабрем 1927 года. Это отчет "о приходе денег по подписке в
фонд по увековечению памяти профессора Г.Ф.Морозова и расходе денег по
приведению в порядок его могилы". Поступали деньги со всех уголков страны,
по 10-20-25 рублей. А набралась вполне достаточная сумма, в тот же год израсходованная, как говорится в отчете, на устройство каменного фундамента и
столбов, на установку железной ограды вокруг могилы, на изготовление надписей (металлических дощечек) к решетке, и даже на фотографические карточки,
которые рассылались всем подписчикам.
52
Это все тоже сделано "несмотря на голод, разруху и одичание". А что же
с нами сделалось сегодня?
Так кончилась короткая и тяжелая жизнь человека, но не кончилась тяжба
с его научным наследием. Имя и учение славного сына России еще долго не будет давать покоя его противникам. Лишь в 1970 году выйдет двухтомник избранных трудов основателя современного учения о лесе. Тиражом всего ... в 1.5
тысячи экземпляров.
Так что мы если и знаем об учении Морозова, то знания эти почерпнули
главным образом из романа Леонида Леонова "Русский лес". С морозовской
теорией неистощительного лесопользования никак не могут смириться те, кто и
сегодня готов определять величину вырубок лишь грузопропускной способностью дорог и сплавных рек. Им только на руку, что нынешнее поколение лесоводов - это "поколение, чуждое истинной науке, ибо таковой оно, в сущности, и
не видело".
ПРОБУЖДЕНИЕ I
Солнце грело, нежило, но и тревожило - снега на полях подтаивали, а
подтаивая, покрывались гибельными льдами, опасными для озимых хлебов. Задохнутся, пропадут - совсем худо будет.
За теплым мартом наступил жаркий апрель, а за ним - сухой и жаркий
май. Обезвоженная земля гулко трескалась - в глубокие и широкие щели нога
проваливалась. Озимые хлеба пропали почти нацело - сначала выпрели, потом
выгорели. Яровые, высеянные в сухую землю и почти ни разу не окропленные
дождем, тоже не сулили хорошего намолота.
Оставалась одна надежда - в июне перепадут дожди и они-то хоть чутьчуть поправят хлеба. И правда, подчиняясь обычной норме здешних мест, июнь
побрызгал дождичками, поубавив зной. Хлеба и травы ожили. Будем, будем и
53
мы живы! Будет хлеб, пусть и пополам с лебедой - сорняков в поле было больше, чем пшеничных колосьев.
Над всем в природе витало запустение и одичание. Иногда Мальцеву казалось: перед ним зачарованная сном местность, ископыченная, затоптанная,
больная - температура почвы была выше температуры воздуха. Исчезли некоторые пруды, устроенные Экспедицией, а оставшиеся представляли печальную
картину заброшенности: из 40 прудов 17 приведены в негодность - водоспуски
и водосливы на них варварски разрушены, кирпичи и лотки растащены.
Многие лесные полосы почти мертвы, доведены до состояния безжизненного частокола - в них постоянно толчется скот, бродит какой-то народ: собирают недозрелые ягоды лоха, ирги, боярышника, немилосердно обламывая кустарник, собирают листья и сушняк.
Это были новоселы - в Каменной степи начали застраивать сразу несколько деревень, одну из которых назвали Докучаевкой. В надел переселенцам
были отданы земли с насаждениями, которые они тут же начали вырубать для
своих нужд. В Осиновой балке открыли каменоломни. У лесных полос и прудов появились истолченные копытами волов площадки - тырла. Как лишаи.
Насмотревшись на этот разбой, Мальцев уходил на склон Таловой балки
или к Хорильскому оврагу - только здесь и остались нетронутые разрухой
уголки природы, только здесь, подальше от жилья, и сохранились нетронутыми
Докучаеве кие пруды и насаждения.
Нет, он не против заселения Каменной степи, для того и преобразовывалась природа, чтобы человек мог жить, но зачем оживленную лесными полосами местность снова превращать в степь? Прежде надо было наложить заказ на
все насаждения и установить постоянную стражу, потому что они нужны не
только для научных исследований, они дают жизнь степи и человеку.
Здесь, по склонам Таловой балки, ботаник Мальцев находил реликты
древней лесной растительности: объеденные скотом кусты дикой яблони, груши и жостера. Присматриваясь внимательнее, отыскивал среди степной расти-
54
тельности "лесные поляны" с лесными травами. Значит, когда-то вот здесь был
байрачный лес - догадку его подтверждали и старожилы окрестных хуторов:
был. Снова и снова вспоминал Докучаева, находившего в настоящем отголоски
и указания на, далекое прошлое.
Лес исчез по вине человека: его вырубили, пни выжгли, выкорчевали,
пошел скот, вытоптал поросль. И все - начался смыв почвы, потоки промыли
овраг, по которому и хлынули наносы в балку Таловую, которую и поныне старики называли рекой.
Да, когда-то по балке протекала река, это утверждал и Докучаев. Потом
она была "задушена" наносами - лишь кое-где остались от неё озерки и старицы, да и те на глазах мелеют, сжимаются. Еще совсем недавно, судя по отчетам
Экспедиции, многие из них были глубокими и рыбными.
Надо было дойти и до Каменной яруги, что верстах в десяти отсюда.
Мальцев уже бывал там однажды, в 1914 году. И был околдован красотой затерянного в степи островка овражного леса: вековыми дубами до полутора аршин
в поперечнике, старыми кленами и липами, которые лишь примешивались к
дубам, но владычествовать им не мешали, как никому не мешали кусты береста, бересклета и жостера. На дне яруги, под прикрытием великанов, роскошествовали заросли черемухи, осины, малины и куманики. И всюду по склонам
обилие ландышей и лесных тюльпанов.
Дивный островок этот мог бы многое поведать вдумчивому исследователю о прошлом и многое подсказать степному лесоводу. Жаль, что никто из
ученых не побывал в этом байрачном лесу, затерянном в степи, никто не рассказал о нем. Что ж, первым его открывателем будет он, Мальцев, и первым
опишет его. Надо обязательно сходить...
Ах, лучше бы он не ходил туда... По склонам торчали лишь пни как столы, да и они уже погребались смытыми с полей наносами. На наносах жировали густые бурьяны, непролазно перевитые хмелем и вьюнком. И редко где
сквозь эту дурную чащобу проглядывала, корявая, объеденная скотом поросль.
55
В нижней части Каменной яруги, недалеко от разоренного хутора Дубового наткнулся Мальцев и на останки поверженного леса - могучие комлевые
бревна, непосильные для воловьих упряжек, потому их и бросили, лежали в бурьянах, как побитые богатыри-воины.
Жутко стало ему от этого бездумного разбоя. Где же был разум народа,
сочинившего поговорку: "Кто рубит леса, тот сушит поля, гонит от полей тучи,
готовит себе горя кучи"? Это же не ученые первыми приметили, что дождевые
тучи над сильно нагретой степью разделяются и уходят, но разряжаются обильными осадками в соседних местностях над поймами рек и над лесами. Эту закономерность давно приметил тот же наблюдательный народ. И все же взял в
руки топор и погубил уникальный островок леса в степи, островок, сохранявшийся с незапамятных времен.
Все, не возродиться ему, не поражать людей красотой. Пройдут годы,
сгниют, заилятся наносами пни - и дети порубщиков будут думать, что Ярута
извечно была то ли оврагом, то ли каменоломней, а потому, будут думать, и
название у неё такое -"Каменная"...
О, великая сила природы! Пройдут годы - и лес в Каменной яруте возродится. Его, как "остаток байрачной дубравы", объявят государственным памятником. Правда, никому ныне не известно, весь он возродился или малая часть
его. Мальцев, первым из ученых видевший лес задолго до сплошной вырубки,
никогда больше сюда не приходил, о возрождении леса в Яруге не знал...
Вернулся Мальцев из этого похода мрачным: всюду разруха, всюду
нашествие бурьянов, которыми, казалось, заросла вся земля. Куда ни глянь - в
хлебах, на брошенной пашне, на старых тырлах и подстожьях, - топырится,
растет лес бурьянов, будячий лес высотой в два аршина. Впервые видел такое
Мальцев, а увидев, записал: "Ныне преобладает сорная растительность". Это
нерадостное наблюдение (а он-то, специалист по сорным растениям, хорошо
знал, к чему может привести такое нашествие) побудили его сесть за итоговый
56
труд: "Результаты исследования сорно-полевой растительности в России за последнее десятилетие" .
2
Страшное это было нашествие дурнотравья. Сначала бурьяны захватили
ту треть полей, которые были заброшены земледельцем, потом буйно зазеленели и на запашках, засеянных без обработки, под борону. И таких полей тоже
было немало - не по нерадивости крестьянин засеял их, не вспахав. За два. года
гражданской войны воронежские деревни лишились более половины лошадей,
немало потеряли и волов, не хватало и орудий - осталось всего 7 плугов на. 100
гектаров посева.
Дурнотравье будто только этого и ждало: над всем добрым, над всем полезным возвысились бурьяны.
По полям России забушевал "зеленый пожар". Страшен он был тем, что
затихнет лишь осенью. Затихнет, но не погаснет -осенью сорняки рассеют свои
семена по полям, а весной снова жди вспышки, может быть, еще более страшной.
Мальцев, первым в России приступивший к планомерному научному
изучению сорных растений, лучше многих других знал, как далеко летят от таких "пожаров" и как долго тлеют "головешки":
до 10 и более лет сохраняют всхожесть упавшие в почву семена сорняков.
Даже в предвоенные годы, когда земля была в лучшем уходе, он насчитывал в
почве до 500 миллионов семян сорных растений в расчете на десятину. Другими словами, рядом с высеянным зерном ржи или пшеницы лежит не меньше 60
сорных семян. Так это в годы, когда земледелец ухаживал за своими посевами,
боролся с сорняками. А как же будет засорена почва вот при таком "пожаре",
как будет засорено семенное зерно ?
Он, Мальцев, собрал первую коллекцию семян и всходов всех важнейших
сорных растений - чтобы с ними успешно бороться, их надо знать. Он разработал метод определения сорных элементов в почве и в семенном зерне. Он убе-
57
дился: каждое культурное растение имеет своего спутника-паразита, семена его
трудно отличимы от культурных, имеют ту же форму, ту же окраску, ту же парусность, так что при самой тщательной сортировке эти приспособленцы
неразлучны с зерном. И земледелец, засевая ниву свою, сам же высевает и сорные растения.
Мальцев многое уже знал, однако знания его пока что лежали бесполезным грузом. "Ждут подходящих условий, чтобы прорасти", - с сердитой иронией отшучивался он. С иронией над собой и своими знаниями, пока что никчемными, никому не нужными. Но должны же миновать трудные для России времена, должна же наладиться жизнь, когда-нибудь должны же кончиться гражданские распри.
Мальцев стоял на пороге научного открытия, которое могло обессмертить
его имя. Еще в 1911-1912 годах Александр Иванович рассказал практикантам,
среди которых был и молодой Вавилов, что при собирании овсюгов он предвидит формы, которых нет пока в его коллекции, и никогда их не видел, но знает,
что в природе они должны быть.
Так шел к своему открытию и Дмитрий Иванович Менделеев. Работая над
учебником химии, он задумался: как лучше расположить химические элементы,
чтобы их легче было запоминать студентам? Логика подсказала - в порядке
возрастания атомных весов. И когда, именно так и сгруппировал их, то обнаружил, что свойства элементов повторяются. Однако это еще не было открытием,
но до него оставался один шаг.
Точно в такой же близости от открытия находился и Мальцев. Систематизируя сорняки, он обнаружил схожесть форм сорных и культурных растений.
Зная все разновидности овсов, можно предсказать существование схожих форм
и у овсюгов: каждое культурное растение имеет своего спутника - сорняка.
Словом, свойства повторяются. Как у элементов, так и у растений.
Обнаружив повторяемость свойств химических элементов, Менделеев
сформулировал периодический закон и составил таблицу, в которой предсказал
58
свойства еще не открытых элементов - в таблице им уже было отведено строго
определенное место.
Мальцев тоже знал, каких форм растений у него нет в коллекции, искал
эти формы и находил, чем и поражал практикантов. Однако никакого закона не
открыл. Видно, не суждено ему было воскликнуть: "Эврика"!
Закон гомологических рядов (биологической изменчивости сходных признаков) открыл Николай Иванович Вавилов.
Изучая культурные растения, он убедился в том же: если все известные
формы наиболее изученного вида растений расположить в определенном порядке, то ищи и обнаружишь такие же формы и с теми же признаками и у других видов.
Ищи, пока не заполнишь "пустые клетки в таблице".
Что и говорить, важный ориентир для ботаника, для каждого "охотника
за растениями", как называли в Америке собирателей. Однако в чем причины
такого сходства форм растений, выстраивающихся в параллельные ряды? На,
этот вопрос не было ответа. Не знал его и Мальцев, хотя и стоял перед ним.
Ответ нашел Вавилов: сходство определяется почти одинаковым набором
генов (генотипов), которые и обуславливают наследственную изменчивость.
Это уже было открытием. Великим открытием закона, который и ляжет в
основание мировой биологической науки.
В сентябре 1920 года Воронеж встречал делегатов первого Всероссийского съезда по прикладной ботанике. Начиналась мирная жизнь с мирными заботами.
Но почему ботаники первый свой съезд решили провести в Воронеже? Я
догадывался, что идея эта родилась на триумфальном съезде селекционеров в
Саратове, где от воронежских научных учреждений были двое: профессор Воронежского сельскохозяйственного института Келлер и заведующий Воронежской сельскохозяйственной опытной станцией Сократ Константинович Чаянов,
59
одновременно возглавлявший и областное управление по опытному делу. Оба
они вошли в оргкомитет по созыву съезда ботаников:
профессор был наречен председателем, а Чаянов и неведомый мне
Б.А.Иванов - членами этого комитета. Выходит, всю организацию съезда воронежцы брали на себя. Так не они ли и предложили Вавилову эту идею?
Я склонен думать, что инициатором был Сократ Константинович Чаянов.
Любопытнейшая личность.
В начале своих поисков я об этом человеке не знал ничего. И, может
быть, так ничего о нем и не узнал, если бы не наткнулся в архивах на совершенно необычные служебные бланки, на которых Чаянов писал не только распоряжения, но и письма. Это были "именные" бланки. В правом верхнем углу
по очерченному полукружью, как по восходящему солнцу, четким и красивым
шрифтом было набрано "Сократ Константинович Чаянов". Слева указывалась
строкой его должность: "Заведующий Воронежской областной опытной станцией Наркомзема РСФСР". С годами должности его менялись, а форма, бланка
всегда оставалась "именной".
Этим и обратил он мое внимание, вызвав невольную улыбку: очень уж
откровенно гордился собой человек.
А вот как он писал историю сельскохозяйственного опытного дела
Средне-Черноземной области: "Фактически к организации первого опытного
поля - Воронежского - было приступлено с 5-го июня 1911 г. (н.с.), когда первый заведующий опытным полем С.К.Чаянов вступил в исполнение своих обязанностей". Через несколько страничек, когда Чаянов перешел к подробному
рассказу об этом поле, он повторил эту же мысль, не забыв снова упомянуть
себя. Словом, Чаянов с удовольствием рассказывал о Чаянове, не скрывая этого
удовольствия. При этом, кажется, ничего не привирал, лишнего себе не приписывал. Но уж что сделал, то моё и никому другому не отдам. Может, так и надо:
не заявишь - отнимут или забудут.
60
Через два года Чаянова пригласят в Москву для организации первой Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки, открывшейся в 1923 году. Предлагали подключиться к этой работе и Вавилову,
однако Николай Иванович отказался, написав: "Всероссийскую выставку может
устроить только Сократ Константинович". Судя по всему, Чаянов справился с
кропотливым и сложным делом успешно. Вавилов ободрял его:
"Ваше Превосходительство сможет чрезвычайно много сделать в этом
направлении..." С такой иронией Вавилов мог обращаться только к человеку
близкому: с иронией и уважением.
После закрытия выставки Чаянов получает длительную командировку в
Америку - на несколько месяцев. Однако вскоре его отзывают и назначают заведующим Опытным отделом Наркомзема РСФСР. Принял он это предложение
не без колебаний, о чем свидетельствуют письма Вавилова - выходит, делился с
ним своими сомнениями. Судя опять же по письмам, энергичный агрономопытник долго не мог прижиться в Москве - чувствовал себя в Наркомземе не
на месте и его тянуло обратно в Воронеж...
Так что Чаянов, всегда искавший дела и умело пропагандировавший его,
вполне мог быть инициатором первого съезда ботаников в Воронеже. К тому
же проходил он в помещении областного управления по сельскохозяйственному опытному делу - в "конторе" Чаянова.
С основным докладом о значении прикладной ботаники в опытном деле
должен был выступать он же - Чаянов. И он выступит "со свойственным ему
талантом и живостью красок" - так оценят его доклад участники съезда. Однако
сначала, по просьбе всех двухсот делегатов, на трибуну поднимется Вавилов и
прочитает доклад о гомологических рядах, который с триумфом был принят селекционерами в Саратове.
Да., в Саратове случилось то, что сразу же вошло в историю. Зал молчал,
ни возгласов, ни аплодисментов. Все словно бы выжидали, что скажут корифеи,
которых было тут немало. И тогда над всеми возвысилась импозантная фигура -
61
поднялся известный каждому студенту профессор Заленский. Опершись руками
на стол и наклонившись вперед, маститый зоолог о гордостью и радостью в голосе сказал:
- Перед нами Менделеев в растениеводстве!
И тут же грянул гром рукоплесканий. Из зала крикнули:
- Биологи приветствуют своего Менделеева!
- Что можно добавить к этому докладу? - спросил, обращаясь к делегатам,
поднявшийся на трибуну ученый-агроном Николай Максимович Тулайков. И
торжественно отчеканил: - Могу сказать одно: не погибнет Россия, если у неё
есть такие сыны, как Николай Иванович.
В Москву из Саратова полетела телеграмма: "Совнарком. Луначарскому.
На Всероссийском селекционном съезде выслушан доклад профессора
Н.И.Вавилова исключительного научного и практического значения с изложением новых основ теории изменчивости, основанной главным образом на изучении материала по культурным растениям. Теория эта представляет крупнейшее событие в мировой биологической науке, соответствуя открытиям Менделеева в химии, открывает самые широкие перспективы для практики. Съезд
принял резолюцию о необходимости обеспечить развитие работ Вавилова в самом широком масштабе со стороны государственной власти и входит об этом
со специальным докладом".
Молодой, энергичный, обаятельный Вавилов становился знаменем отечественной сельскохозяйственной науки.
- Николай Иванович - гений, и мы не сознаем этого только потому, что он
наш современник, - сказал о своем ученике скупой на похвалу профессор
Д.Н.Прянишников.
Нет сомнения, делегаты воронежского съезда уже знали о научном открытии Вавилова, - многие слышали его доклад в Саратове. И все же всем хотелось еще раз испытать это чувство торжества человеческого разума, чувство,
которое придавало сил и уверенности: жизнь возрождается! Разруха, нищета и
62
голод не вечны, как всё в этом мире. И, кажется, они обрели эту уверенность:
беды не вечны.
С особым интересом читал я выступления Мальцева - он выходил на трибуну съезда трижды, сделал три доклада: о сорно-полевой растительности, о
медоносных градах в Каменной степи и о ботаническом составе древесных пород в степных посадках.
Объясню особое моё внимание к нему. Вряд ли кто-нибудь другой перетерпел за эти годы столько лишений, испытал столько ужасов. Он один из немногих видел не из далека, а вокруг себя заброшенные пахарем, заросшие бурьянами поля. Знал не из газет, что посевные площади сократились до минимума, что даже эти малые наделы засеяны кое-как, потому что у земледельцев нет
ни тягла, ни орудий.
Крупнейший знаток полевых сорняков лучше других знал, что "ни в одной из культурных стран сорная растительность не играет такой роли стихийного бича сельского хозяйства, как в России". Эти слова Мальцев скажет с трибуны съезда ботаников, но скажет их не для того, чтобы нарисовать мрачную
картину, а чтобы привлечь внимание ученых: "Рано или поздно с этим вопросом придется считаться". Он был уверен: как ни трудно, а надо жить и работать.
Крестьянин поднимется на ноги, обзаведется тяглом и орудиями - и снова будет
запахивать все заброшенные поля. Вот тогда ему и понадобятся дельные советы
ученых.
Мальцев первым в России занялся изучением того мира растений, на который ботаники-флористы почти не обращали внимания, мира сорных трав. И
пришел к выводу: каждое культурное растение имеет своего спутника-сорняка,
семена которого имеют ту же форму, величину, окраску и вес. Бороться с "приспособленцами" в мире растений так же нелегко, как и в человеческом обществе. Надо распознать их, изучить условия, благоприятствующие им, а потом
уже и вырабатывать методы борьбы с ними.
63
Мы не можем дальше хозяйствовать, не зная качества высеваемого материала. Издревле и по сей день земледелец сам того не зная, высевает сорные
растения: на каждую десятину он вместе с зерном ржи или пшеницы своей рукой высевает до двух миллионов семян сорняков, сопутствующих ржи и пшенице. Выход напрашивается сам - надо налаживать очистку семенного материала, это очень и очень важно. А он, Мальцев, уже разработал и метод определения засоренности зерна. И не только зерна, но и почвы.
Это посложнее, потому что в самой почве семян сорных растений в сотни
и сотни раз больше, чем высевается их с самым сорным зерном. Не все они
всходят в ту же весну, многие годами ждут своего часа, чтобы прорасти и отнять у земледельца, если не весь урожай, то почти весь.
Что с этой бедой делать? Надо научиться так обрабатывать землю, чтобы
вызвать прорастание сорняков до сева, а потом тут же их и уничтожить.
Не надо думать, что это легко. Многие агрономы и сегодня не умеют
уничтожать сорняки до сева - не научились за семьдесят минувших лет, а потому, чтобы прикрыть свою нерадивость и уничтожить сорняки на полях, вынуждены применять ядохимикаты, вредные для природы и человека.
Пожалуй, раньше и лучше многих других советом Мальцева воспользовался его знаменитый однофамилец - Терентий Семенович Мальцев, зауральский ученый-хлебопашец. Совет этот он услышал от него на одном из совещаний, посвященном борьбе с сорняками. А услышав и осознав, первым в Сибири
перешел на такие сроки сева, которые и позволили ему и его последователям
успешно бороться с сорняками. Однако и сегодня во многих и многих местах
делать этого не умеют.
Нет, имя Александра Ивановича Мальцева на воронежском съезде ботаников не прогремело. А все же вклад он внес немалый, вполне достаточный,
чтобы прославить любого ученого. Он не только наметил программу борьбы с
сорняками, но и заложил научные основы той специальной отрасли знания, ко-
64
торая занимается изучением сорно-полевой растительности. В последующие
годы его предложения будут широко воплощаться...
Стоп, автор, притормози. Читатель уже понял, что ты хотел сказать, чтобы подчеркнуть -вклад Мальцева в науку и практику. Однако в жизни все
сложнее. Да, его предложения будут и воплощаться в сельскохозяйственную
практику, и долго-долго игнорироваться, по сегодняшний день. Да, будет развиваться и наука о сорняках на принципах, высказанных Мальцевым, но развивается она как-то молча, кулуарно, так, что даже ученые бьют тревогу: нынешние агрономы не знают биологию сорных трав, а без этого не может быть
успешной агротехнической борьбы с сорняками, поэтому-то и применяют везде
и всюду ядохимикаты. В свою очередь ядохимикаты как бы отменяют необходимость таких знаний. В результате нынешний агроном оказался в этом отношении невежественнее своего предка, неграмотного крестьянина - ему вроде
бы даже нет нужды знать биологию сорняков, которых, однако, не становится
меньше, несмотря на все усилия ядохимикатчиков.
Однако вернемся к Мальцеву.
- Таким образом, - сказал он, подводя итог, - установление гомологических рядов, выдвинутое профессором Николаем Ивановичем Вавиловым по отношению к возделываемым растениям и примененное мною еще раньше при
изучении овсюгов, имеет большое практическое значение и при систематическом изучении рас у сорных растений, как метод работы, позволяющий даже
предусматривать расы у других видов. С этим не только облегчается сама работа, но и устанавливаются те пути, по которым идет эволюция организмов.
Сказав: "еще раньше", Мальцев не оспаривал приоритет открытия, а лишь
подчеркивал: и он шел этим путем, именно этот метод изучения и позволил ему
познать биологию сорных трав, возделываемых человеком без всякого умысла.
Читал я выступления на съезде в Воронеже и поражался силой духа собравшихся на него ученых. В годину страшнейшей разрухи, когда многим казалось, что жизнь в России замирает, они продолжали делать свое дело, не обна-
65
руживая не только отчаяния, но даже уныния. Нет, не так. Они продолжали делать свое дело с каким-то отчаянным напряжением, будто именно от них зависела, вся будущая жизнь на земле и они это сознавали. События не заслонили
их, не сделали маленькими.
Если бы я не знал, что съехались они сюда, в центр разоренного черноземья, в трудном 1920 году. когда истерзанная снарядами и копытами земля еще
не остыла, то решил бы: съезд проходил гораздо позже, когда жизнь наладилась.
Нет, они не были увлечены революционным порывом, но они – ученые, а
ученые в России всегда служили народу и в науку шли не за блага. На этом,
думается мне, и основывалась сила духа - на служении не себе, а народу.
Вавилов не любил громких слов и сказал проще:
- Будем заниматься своим делом, будем пытаться вести свою линию. Это
трудно, но тем больше желания, чтобы это шло так, как хочешь.
Были, конечно же были люди и иных устремлений, однако они, видимо,
не торопились "попасть в историю" и рядом с действующими лицами того времени пока, что не появлялись. Они заявят о себе позже.
Не знаю в точности, что дал науке воронежский съезд ботаников - написано о нём мало, даже редко упоминают. Но один результат его ясен: он сплотил научные силы, вдохнул уверенность. И "дал строгое научное направление",
- утверждал в одной из неопубликованных статей Чаянов.
Из этой статьи я узнал, что приглашали на съезд и еще мало кому известного Мичурина, но он из-за болезни приехать не смог. Тогда, решили командировать к нему группу делегатов съезда. Кто был в этой группе, - кроме Вавилова, - не знаю, и Чаянов не указывает. Но твердо знаю - Вавилов заезжал к Мичурину. Тогда-то и увидел он халупу, в которой ютился плодовод. И с той поры
делал всё, чтобы помочь опытнику.
Вскоре, как засвидетельствовал Чаянов в своей истории сельскохозяйственного опытного дела, "Мичурин был признан высокими сферами выдаю-
66
щимся самородком страны (русским Бурбенком*), и его скромная лаборатория
была посещена не только местными губернскими властями, но и самим председателем ВЦИКа тов.Калининым".
В полном составе делегаты съезда посетили Воронежский сельскохозяйственный институт, где состоялось торжественное заседание - ученые встретились со студентами. Все делалось для того, чтобы возбудить энергию возрождения, заразить этой энергией молодое поколение будущих агрономов, ученых.
Потом забудется эта нарождавшаяся традиция - приходить корифеям науки в
студенческую аудиторию. И жизнь студенчества сделается замкнутой, общение
будущих специалистов ограничится узким кругом своих преподавателей, которые тоже замкнутся в своем тесном кругу. Это обеднит всех и обескрылит.
Бодрым вернулся Мальцев со съезда в обветшавшее своё хозяйство на
степном юру, в котором научная деятельность едва теплилась. Может, помощь
ему пообещали, а может и пособили деньгами, сельскохозяйственными машинами и орудиями. Во всяком случае именно с этого времени начала оживать
Степная опытная станция.
Мог ли предполагать Мальцев, что, оживая, станция стремительно двинется к своему "звездному часу", который озарит светом всю сельскохозяйственную науку. И вдруг погаснет, не оставив ни малейшего отблеска на страницах истории. Лишь письма да отрывочные воспоминания каменностепцев
донесли до нас рассказы, похожие на легенды, о том научном подвиге, который
совершили вавиловцы в Каменной степи. Да,, именно о этого момента, с начала
20-х годов, каменностепцы будут гордо именовать себя вавиловцами.
Но всем еще предстояло пережить голодный 1921 год.
4
Так тогда произносили фамилию американского ученого-самоучки Лютера
Бёрбанка
*
67
Вот и сказаны все прощальные слова. Профессор Заленский пожелал
большому кораблю - большого плавания. Ученые Саратова, провожали Вавилова в Петроград - на руководство Отделом прикладной ботаники. На этот раз
провожали навсегда - жизнь налаживается, и заведующему надо быть у руля.
Был март 1921 года.
Вместе с Вавиловым снялись с места и двинулись в путь 27 человек - вся
лаборатория, им созданная. Связали свои вещички в узлы, упаковали в ящики
гербарии, коллекции хлебов в снопах, в колосьях, в семенах, все научные пособил, таблицы, личные библиотеки и - в путь, вместе со своим руководителем,
доверив ему свою судьбу.
Перед ними открывались новые горизонты, и они были полны светлых
надежд на будущее.
Ехали товарным поездом в вагоне-теплушке, который и стал на несколько
дней домом на колесах.
В вагоне была "буржуйка" - чугунная печка, топливо для которой добывали на остановках.
Прибыли в Петроград через неделю. Поселились не на Васильевском острове, где находился Отдел, а в здании бывшей канцелярии министра земледелия, рядом с Исаакиевским собором.
Когда-то здесь распоряжался Ермолов. В те времена, по делам экспедиции, заходил сюда Докучаев. Отныне и навеки в этом доме поселялись растениеводы. Отдел со временем будет преобразован в институт прикладной ботаники, а потом - во Всесоюзный институт растениеводства (ВИР). Однако располагаться эти учреждения будут всё время в доме 44 у Исаакиевского собора.
Так что, дорогой читатель, когда будешь проходить мимо, то остановись
у мемориальной доски с барельефом Николая Ивановича Вавилова.. Остановись и подумай.
Новоселье причиняло массу хлопот. "Воюем с холодом в помещении, за
мебель, за квартиры, за продовольствие. Попали действительно на Петроград-
68
ский фронт, да еще в кронштадскую историю," - писал Вавилов в Саратов. И
признавался: - трудновато заново налаживать работу Отдела и устраивать 60
человек персонала (вместе с питерскими).
Молодой, тридцатитрехлетний руководитель Отдела бодрился, но ему
было страшно. Иногда думалось, что не справится с делом и учреждение распадется или ликвидируется, а он сорвал с места столько людей, у которых в Саратове было жилье, была работа, к тому же там не так холодно, не так голодно.
За мебель, за квартиры воевать было проще - в конце-концов находилось
и то и другое. Хуже было с продовольствием - карточки не отоваривались по
много дней.
Вавилов спешно пишет в Каменную степь Мальцеву: без вашей помощи,
без вашего хлеба пропадем, присылайте, что есть.
Мальцев сердился, бурчал, как сердится и бурчит всякий крестьянин, посылающий продукты взрослым детям своим в город. Бурчит, но посылает. Посылал и Мальцев.
Однако знал ли кто из них, что самое страшное впереди? Должно быть,
догадывались - тревогу вселил предыдущий 1920 год с его жарким летом и сухой осенью: за бездождным октябрем наступил холодный и сухой ноябрь, что
предвещало гибель озимых. Об одном теперь просили крестьяне бога: хорошего марта, без прошлогодних ранних оттепелей и погибельных льдов.
Но март опять дохнул таким теплом, что не оставил никакой надежды озимь пропала. За теплым мартом наступил сухой и жаркий апрель. Всё повторялось по прошлому году...
5
Только-только обосновались на новом месте, и вдруг совершенно неожиданное известие - из Соединенных штатов пришло приглашение на Международный конгресс по сельскому хозяйству, а точнее, на конгресс по болезням
69
хлебных злаков. Приглашали двух советских ученых. Совет Труда и Обороны
принимает решение: командировать известного фитопатолога Артура Артуровича Ячевского и Николая Ивановича Вавилова с выдачей им достаточных
средств в золотой валюте для закупки семян, оборудования и научной литературы.
Если бы Вавилов знал. каких хлопот ему будет стоить эта поездка в
Америку... В одном из писем он признавался: знай раньше - воздержался бы от
этого предприятия. При этом, правда, добавил: "м.б." - может быть, воздержался бы.
Нет, не воздержался бы, как никогда не отказался бы от своего предназначенья. Понимал: поездка эта необходима, она "Нам всем даст так много, что
надо попытаться".
Двое советских ученых в Америке оказались в центре внимания, их приглашали в университеты, научные учреждения, на митинги, и всюду забрасывали вопросами.
Сообщая об этом на Родину, Вавилов писал: "Заключаем союз Америки и
России в области прикладной ботаники".
Николай Иванович оценивал свою миссию скромно. Нет, они налаживали
союз не только в области прикладной ботаники, они прокладывали путь к политическому союзу двух стране И это осознавали в Америке, я осознавая, писали в газетах: "Если все русские такие, то нам стоит дружить с Россией!"
Не Вавилов я Ячевский настояли на встрече с министром торговли США,
Гувер сам пригласил их к себе. Говорили о недороде в истерзанной войной России, о голоде и необходимости благотворительной помощи. И пошли к российским портам корабли, груженые на этот раз не оружием, а хлебом - для голодающих Поволжья. Не велика помощь для истощенной, обносившейся, обнищавшей России, а все же кого-то спасла от голодной смерти. Спасибо и за это
от имени спасенных. Спасибо американцам и Вавилову, по собственному почину исполнившему великую миссию в трудную для родного народа годину.
70
И все же главным для Вавилова-ученого был союз в области прикладной
ботаники. Для достижения этой цели он побывал в Бюро растительной индустрии, две тысячи агрономов-разведчиков которого и были теми самыми "охотниками за растениями", собиравшими по всему свету семена новых культур и
новых сортов. Пакетики с семенами, ящики с черенками и плодами ежедневно
поступали от них со всех уголков мира. Именно здесь, в вашингтонском Бюро,
Вавилов записал: "И существуют ли в мире еще порты, куда бы не заходили
американские яхты с охотниками за растениями?" Пожалуй, не существовало
уже не только портов таких, но и не было уголков, в какие бы не забирались
американцы. Побывали даже в Якутии. Спросите, а что там было делать агрономам-"охотникам"? А вспомните, там вызревало три сорта пшеницы, успешно
возделывался и ячмень.
В Америке Вавилов не только знакомился о работой родственных научных учреждений, ходил по теплицам, оранжереям, лабораториям, но и собрал
большую коллекцию семян многих сельскохозяйственных культур, среди которых были и ценные сорта для засушливых районов нашей страны. В НьюЙорке по своей инициативе и своей властью открыл специальное агентство русское Отделение прикладной ботаники и селекции "с целью установления
постоянных сношений с американскими опытными учреждениями, с целью
сбора образцов растений и семян и научной литературы для русских опытных
учреждений.
Задумайся, читатель, над этим фактом. Русское агентство в центре Америки, бойкотирующей Россию... Сколько же энергии надо было затратить! Какой же смелостью и независимостью мышления, каким вольным полетом мысли, высочайшим чувством долга перед страной и человечеством нужно было
обладать!
Тут же, ни с кем не согласовывая, назначил и руководителя - во главе
русского Отделения поставил давно живущего в Америке русского агронома и
геоботаника Дмитрия Николаевича Бородина.
71
Кто, спросит дотошный читатель, финансировал это заморское учреждение? Признаюсь, этим вопросом я тоже задавался, и он меня ставил в тупик. Ну,
в самом деле, не американские же организации взяли на себя все расходы по
содержанию этой вдруг возникшей иностранной конторы? Наконец, ответ
нашелся. Оказывается, существование Отделения обеспечил на полгода вперед
сам же Вавилов, выдав Бородину деньги из тех сумм, которые предназначались
для закупки семян и литературы.
И вот что интересно Кажется, никто даже не пожурил Вавилова за эту заранее несогласованную инициативу, за такую трату золотой валюты. Больше
того, государственная казна, располагавшая мизерным запасом валюты, не отказалась от дальнейшего финансирования русского Отделения. Оно просуществовало, судя по переписке, не меньше трех лет. Теперь каждый ученый, отправлявшийся в Америку, получал от Вавилова адрес "нашенской территории"
в Нью-Йорке, где приезжего россиянина не только привечали, но и помогали
ему в наилучшем выполнении порученного дела.
Бородин справлялся с делом блестяще. В первое же полугодие он переслал в Россию около 20 тысяч сортов различных растений, собранных не только
в Америке, но и в других странах, огромное количество литературы. Через Отделение было установлено общение не только с учеными Соединенных Штатов
Америки и Канады, но и других стран. "В полном смысле слова, - писал Вавилов, - оно сыграло роль для русских опытных и сельскохозяйственных учреждений окна в мир"» А в письме Мальцеву в Каменную степь сообщал: "Из-за
границы идет много книг и журналов. Вероятно, ни одно ботаническое учреждение в России не получает так много книг, как мы в настоящее время. Для
Вас, вероятно, будет много нового, любопытного". В другом письме ему же
пишет о новом поступлении литературы и заключает: "По книжной части мы,
вероятно, богаче сейчас чем какое-либо учреждение в РСФСР".
Вавилов пробыл за границей восемь месяцев. За это время побывал не
только в Америке, но и в Канаде, в Англии и Франции, в Германии и Голлан-
72
дии, в Швеции и Дании. Везде встречался с учеными, завязывал деловые связи.
Всюду видели в нем талантливого представителя русской науки. Он свободно
говорил на всех основных языках Западной Европы и это снимало всякие преграды в общении. Всюду, как и в Америке, могли сказать о нем: "Если все русские такие..."
Вернулся Вавилов, нагруженный тремя тысячами научных книг и брошюр. В портфеле лежали подписные квитанции на 279 периодических изданий
различных научных учреждений многих стран мира. Он был убежден: чтобы не
отстать, чтобы идти в ногу с веком, быть чуточку впереди, нужно знать каждое
новое движение мысли в данной отрасли знания...
Недавно я зашел в одну из наших крупнейших сельскохозяйственных
библиотек. Спрашиваю, выписывает ли она иностранную литературу.
- Гору, - ответили мне. - И весь этот Монблан лежит мертвым грузом, никто не опрашивает, не читает - не знают языка.
Иногда, правда, попросят перевести какую-нибудь статью, но и это бывает редко.
Мне стало стыдно. Я ведь тоже не могу ничего прочитать на языке оригинала. Поэтому и упрекать ученых - стыд не позволяет. И все же... Не только
Вавилов, но и вое без исключения сотрудники, работавшие с ним, читали иностранную литературу в подлиннике. И это для них было так же естественно, как
читать свои газеты, журналы, книги.
ВЫПАД ПЕРВЫЙ
"В московских "Известиях" меня тут на днях выругал кто-то за незнание о
Мичурине, будто бы когда меня спросил кто-то в Вашингтоне о Мичурине, то я
отозвался полным неведением о его существовании. Это, конечно, вздор. Послал Мичурину просимый им дикий рис", -• писал Вавилов Сократу Констан-
73
тиновичу Чаянову. Однако публично опровергать этот вздор не стал - пропустил мимо ушей.
6
А над российскими полями дули сухие, жаркие ветры. Дули почти не переставая. В Каменной степи, зафиксируют метеонаблюдатели, затишье наступало только 37 раз. Это за весь 1921 год! В июне посевы на открытых участках
степи выгорели так, как выгорает трава вокруг костра. Земля покрылась глубокими трещинами. Почва постепенно вбирала в себя весь жар и температура её
становилась выше температуры воздуха. Жар этот иссушал землю на большую
глубину - испарилось, как потом подсчитают специалисты, более тысячи миллиметров влаги. Испарилось в четыре раза больше, чем выпало осадков за весь
год.
Для большей наглядности подсчет сделают и в пудах, а, потом и в вагонах. Если допустить, что в вагон можно загрузить 1000 пудов воды, то с каждой десятины открытой степи испарилось, улетучилось в небо 678 вагонов воды. Уходили и растворялись в мареве эшелоны с водой. Вот она. главная причина засух и недородов. Да, количество выпадающих осадков безусловно влияет на урожай, но еще сильнее влияет на него испарение, не восполняемое даже
самыми обильными ливнями.
Итак, в открытой степи улетучилось 678 вагонов воды с десятины. А
сколько на участках, защищенных лесными полосами? На 223 вагона меньше!
Значит, докучаевские лесные полосы сохранили на каждой десятине по 223 тысячи пудов воды. Иная тут, на межполосных участках, и влажность воздуха она значительно выше, чем в открытой степи, а значит и благоприятнее для
растительного мира.
Этот анализ принадлежит Григорию Михайловичу Тумину.
Имя его сегодня забыто даже специалистами. Однако в 20-х годах Тумин
считался самым крупным после Докучаева знатоком русских черноземов. В
научных публикациях его называли "выдающимся и оригинальным почвове-
74
дом", представлявшим докучаевскую школу. Добрым словом вспоминали его
деятельность в качестве руководителя экспедиции, исследовавшей почвы Тамбовской губернии в 1911-1916 годах по методике, выработанной Докучаевым
при обследовании почв на Полтавщине. После завершения этих работ остался
работать на тамбовской сельскохозяйственной опытной станции. Однако в конце 1920 года, Заленский каким-то образом переманил его в Каменную степь заведовать почвенным отделом.
Не знаю, что побудило Тумина. уже известного профессора, принять это
предложение? Он вполне мог претендовать на институтскую кафедру, или, по
крайней мере, на заведывание пригородным полем. Нет, поехал на отдаленную
от центров и дорог опытную станцию, где еще хозяйничали банды не только по
ночам, но и белым днем. Возможно, обстоятельства вынудили его удалиться в
глушь? Но вроде бы и причин таких не было. Остается одно: ему, ученому почвоведу докучаевской школы, хотелось поработать именно в Каменной степи.
Как сам он признавался, "интереснейший для юга России опыт Докучаева заслуживает, чтобы на нем остановиться". Ему очень хотелось выяснить, "оказали ли лесные полосы за своё 20-30 летнее существование какое-либо влияние
на природу степей?" И подтвердить правоту Докучаева, Или опровергнуть. Во
всяком случае до тех пор, пока не будет такого анализа, докучаевский опыт не
может считаться завершенным, доказанным.
В первой же своей статье, написанной здесь, Тумин попытался ответить
именно на этот вопрос, к разрешению которого приступали и до него, однако
война и последующие события помешали исследованиям.
Не ожидая лучшего времени, он приступает к кропотливому изучению
почвы в открытой степи и, для сравнения, в межполосных пространствах, а
также под полосами. Результат всюду один:
среди полос почва увлажнена лучше, чем по соседству в открытой степи.
Впервые для анализа изменений природы Тумин обращается к журналам
метеорологических наблюдений, которые регулярно, по заведенному еще До-
75
кучаевым порядку, несмотря на все передряги, велись на. двух метеостанциях в открытой стели и среди лесных полос. "Подтвердят ли они выводы о повышении увлажнения от открытой степи к степи лесных полос?" Подтвердили!
Осадков среди лесных полос выпадает больше. И так ежегодно. Больше
не только в целом по году, но даже по всем периодам года.
А как обстоит дело с испарением? Те же многолетние метеорологические
наблюдения подтверждают: между полосами влаги испаряется значительно
меньше.
Тумин знал и без анализа, где урожая хлебов и трав выше. Однако как
ученый он должен был задать себе этот вопрос и ответить на него сравнительными величинами. Во все годы урожайность была выше на межполосных пространствах. При этом во влажные годы она превышала на 14-15 пудов, а, в сухие - на 42-43 пуда зерна с десятины.
Дорогой читатель, не думай, что профессор Тумин занимался никчемным
делом, доказывал очевидное. Нет, с цифрами в руках он опровергал бытовавшее среди многих ученых мнение, что лесные полосы не меняют природу степей. Расхожее это мнение живет и поныне.
Именно анализ всех данных, накопленных за много лет, позволил Тумину
сказать: "Значение лесных полос громадно!" И добавить: "Это самая дешевая
мелиорация, направленная на создание устойчивых урожаев".
Вот мысль, которая и сегодня должна бы владеть умами агрономов, мелиораторов и государственных деятелей.
Самая дешевая мелиорация, к тому же не нарушающая, а украшающая
природу, создающая прекрасный ландшафт.
Прав, на все сто процентов был прав Василий Васильевич Докучаев именно так можно преобразовать природу степей, избавить пашню от засух, а
земледельца - от недородов.
И Тумин садится и пишет статью "Опыт борьбы с засушливыми условиями степного хозяйства путем искусственного лесоразведения".
76
"Итак, - подводит он в ней итоги, - лесные полосы оказали большое влияние на степь: увеличилась урожайность ржи, овса и трав. Всё это говорит о том,
что влияние лесных полос сводится к тому, что данные площади степи как бы
передвинулись к северу, потому что урожайность ржи, овса и трав от наших
степей к северу тоже возрастает. Одним словом, благотворное влияние лесных
полос на засушливые степи имеется налицо".
Этими словами Тумин мог бы и завершить статью, поставить точку. Однако он хорошо знал существовавшую точку зрения ученых о краткости жизни
лесных полос в степи. В 25-30 лет, доказывали специалисты, их неминуемо постигнет смерть, они засохнут. И Тумин дописывает, явно опровергая эту точку
зрения:
"Такое благотворное влияние будет продолжаться до тех пор, пока существуют полосы. Если они исчезнут, то осадки, испарение и урожайность вернутся к тому, что наблюдается в соседней открытой степи. Понятна отсюда
необходимость сделать существование лесных полос длительным, сделать их,
так сказать, "вечными". Забота о "вечности" полос - очередное дело. Такая забота наложит печать на характер изучения лесных полос, на выбор древесных
пород, на способ возобновления полос и т.д. Способ возобновления полос должен быть таким, чтобы период возобновления но погашал влияния их даже
временно".
Тумин уверенно намечал программу этого "очередного дела", осуществлять которое будут другие. И они окажутся на верном пути: забота о "вечности"
лесных полос приведет их к успеху не только практическому, но и научному лесные полосы и в степи могут жить "вечно", как вечно живет лес.
Однако и на этом он не поставил точку. У него было еще одно наблюдение, важное для степных лесоводов - сгодится им на будущее:
"Состоят ли лесные полосы из березы, или клена, или дуба - это мало меняет характер влияния их на природу степей. Зато ширина полос, густота их,
77
высота, расстояние между ними, величина, района с сетью полос - имеют в
данном вопросе большое значение".
Григорий Михайлович Тумин оказался прав. Он, почвовед, на многие годы опередил степных лесоводов, которые придут к таким же выводам.
7
В Каменной степи все еще было неспокойно. Миновали одни беды, начались другие. Но можно ли было предположить, что пережитые беды не самые
страшные, что самые страшные начались потом?
Признаться, я, как автор этого исследования, был убежден, что с окончанием гражданской войны жизнь на степных опытных станциях наладилась. К
тому же и выступавший на воронежском съезде Мальцев ни словом не обмолвился о каких-то иных бедах, кроме разрухи, запустения и зарастания пашни
бурьянами. Ни малейшего отголоска нет и в статье Тумина.
И вдруг читаю рассказ Чаянова, о "Докучаевке":
"Переход её из рук белых к красным и наоборот, имевший место 23 раза,
был сравнительно не опасен. Особенно внушали опасения проходившие банды,
которые около станции овили себе стационарное гнездо".
Чаще других наезжала в Каменную степь самая жестокая и кровожадная
банда, Колесникова, сколоченная на юге губернии еще во время Антоновского
мятежа. Много раз битая регулярными частями, она, снова и снова возрождалась, становилась хитрее и изворотливее. Теперь она носилась по степным селениям и хуторам с красным знаменем впереди.
В воспоминаниях все налеты слились в один непрерывный кошмар. Почему-то каждый раз выводили на расстрел заведующего "Докучаевской" Романа Генриховича Заленского. Иногда белым днем, но чаще - по ночам. Бывало,
уже ставили к стенке, уже щелкали затворы, но каждый раз сослуживцы и рабочие станции отмаливали у бандитов своего руководителя. Именно это имел в
виду Чаянов, когда писал, что "в результате такта, энергии и связи с населением
научного персонала станции, дополняемой удивительной спайкой всех служа-
78
щих и рабочих станции, она была спасена и вышла, из годины тяжких испытаний сравнительно мало потерявшей в своем оборудовании".
Прикрытая лесными полосами, она была как бы спрятана от глаз и уже
поэтому беззащитной. Налетавшие банды не всегда решались выйти за пределы
лесных полос и нагрянуть в хозяйство Мальцева, находившееся на степном
юру, на виду. Не все дерзали заскакивать и в школу на степном просторе. И
всё-таки сколько же их было, подобных налетов, если на их фоне даже страшный период боев оказался "сравнительно не опасен"...
Да, опытная станция потеряла мало, но сколько раз бывал на волоске от
смерти заведующий. И он не выдержал - осенью 1922 года Заленский навсегда
покинул Каменную степь и Россию, уехал, по некоторым свидетельствам, к себе на родину в Польшу. Дальнейшая судьба его мне неизвестна.
ЗВЕЗДНЫИ ЧАС
1
В природе была. какая-то добрая успокоенность. Март миновал без ранних оттепелей - теперь каждый крестьянин знал: именно ранние оттепели двух
прошлых лет душили озимь гибельными льдами. Апрель тоже не грозил никакими неприятностями - сырой, без перепадов температуры.
Все словно бы говорило: кончились твои муки, человек, живи и работай,
начинается новая жизнь. И эта доброта рождала в человеке энергию, прилив
новых сил.
"Ах, как много я посеял осенью", - упрекал себя Мальцев еще недавно. И
действительно, на станции давно уже столько не высевали - 120 образцов озимой пшеницы и ячменей. И это еще не все, весной надо будет яровые хлеба сеять, а сил нет, да и денег по-прежнему нет...
79
Однако весной, сам того не заметил, мысли переменились. Он уже знал, Вавилов сообщил в письме, - что из Америки, Франции, Англии и Германии
поступает в Отдел огромное количество семян. Ясное дело, их нужно испытать,
а пригодные - размножить. Знал, что немалую долю этого материала, около полутора тысяч образцов, уже отправили из Петрограда в Каменную степь.
Полторы тысячи образцов! Странно, цифра эта не пугала Мальцева. Об
одном он теперь беспокоился: не хватит земли для опытов. Вот если бы Бобровское опытное поле залучить - оно оказалось бесхозным. Это еще 100 десятин хорошо обработанной земли рядом с полями Степной станции. Постройки
не ахти какие, но всё же два жилых дома, лаборатория, есть люди, есть тягло, да
и запас хлеба - тысяча пудов зерна - не лишним был бы в хозяйстве.
Правда, опытное поле временно подчинили "Докучаевке", но никаких
опытов на нем она, не ведет - не нужно оно ей. Заленский не только не возражал, но и сам написал Вавилову: готов передать временно подчиненное ему
учреждение. Мальцев вырабатывает целую стратегию, советует Вавилову как
лучше провернуть это дело. И как бы между прочим сообщает: быстрее добивайтесь передачи Бобровского опытного поля, потому что Заленский скоро
уходит, его заменит Георгий Николаевич Высоцкий, и тогда сделать это будет
труднее.
Когда я впервые прочитал это письмо, то не поверил: мог ли Высоцкий
приехать в Каменную степь? Да, он ученик Докучаева, да, участник "Особой
экспедиции", но что из этого? Он уже несколько лет жил в Симферополе - заведовал в Крымском университете кафедрой почвоведения, а когда в 1920 году
умер друг его и соратник Георгий Федорович Морозов, то унаследовал "в виде
добавочной нагрузки" и его кафедру лесоводства. Потом обе эти кафедры отделили от университета и на их базе создали Крымский сельскохозяйственный
институт. "Профессора жили дружной семьею со студентами, - вспоминал этот
период жизни Высоцкий, - вместе обрабатывали сады и огороды, радовались
первым овощам и получали большой урожай фруктов".
80
Ну не наивно ли было предлагать Высоцкому оставить институт дружный
коллектив и ехать в Каменную степь? Нет, думал я, не могли ему предлагать
такое. Что-то тут Мальцев напутал.
Однако жизненные пути логике не подвластны: как раз в тот год Высоцкий вполне мог оказаться в Каменной степи и принять "Докучаевку". Дело в
том, что именно в это время Крымский сельскохозяйственный институт закрывался, и Высоцкий оставался без места.
Почему же в таком случае он отказался от предложения?.. Видимо, по
единственной причине: не мог покинуть Симферополь, так как тяжело болела
жена Елена Григорьевна. Она скончалась в 1922 году. Высоцкий оставил Крым
только осенью 1923 года: его пригласили в Минск, куда он и переехал, заняв
кафедру лесоводства в институте сельского хозяйства, и лесоводства.
Заведующим "Докучаевкой" стал Григорий Михайлович Тумин.
"На мой взгляд, - сообщал Мальцев Вавилову, - он едва ли справится с
учреждением".
Однако очень скоро Александр Иванович переменил своё мнение: Тумин
успешно оправлялся с делом и у них сложились добрые отношения.
В ответных письмах Вавилов ничего не обещает. Даже кажется, не очень
склонен связываться с передачей Бобровского опытного поля Степной станции,
так как "Опытный отдел Наркомзема очень чувствителен к своим опытным
станциям и получить обратно Бобровское опытное поле можно, действуя лишь
очень осторожно". И ни слова больше.
Однако вскоре пришло постановление о передаче Бобровского опытного
поля Отделу прикладной ботаники и поручение Мальцеву - принять "со всем
имуществом, с постройками, живым и мертвым инвентарем и с урожаем".
Степное отделение сразу сказочно разбогатело - получило 100 десятин
земли и тысячу пудов зерна. Теперь можно будет существовать безбедно и без
помощи из Петрограда, "путем самоснабжения" .
81
Правда, в начале мая из Отдела пришел и перевод на 50 миллионов рублей. Но это лишь на мелкие расходы. "Лошадь среднего качества, - сообщал в
ответ Мальцев, - стоит 400 миллионов".
Прочитал Вавилов, усмехнулся: им там грех жаловаться, в северных губерниях лошади еще дороже, до 800 миллионов, и плохие.
Вавилов - Мальцеву 10.6.1922 года:
"Дорогой Александр Иванович.
Не высылаем денег, потому что их нет. Как мы сейчас существуем, описать Вам трудно. С февраля жалованья служащие не получают. На операционные расходы прислано около 600 миллионов в год, из которых мною отослано
100 в Саратов, 150 в Москву, 100 в Новгород, так как оттуда приезжали специально лица. По почте мы не решаемся пересылать, а пока поджидали Вас деньги все вышли. Займите, сколько сможете, и приезжайте, и мы постараемся Вам
уплатить. Продавайте пшеницу, всё, что только можно. Только таким образом
мы здесь и существуем... Такого трудного финансового положения, какое переживаем мы сейчас, еще Отдел не испытывал. Участь это не только наша, но и
большей части учреждений Петрограда, и Москвы..."
Положение было отчаянным. Да, служащие привыкли и готовы терпеть,
довольствоваться самым ничтожным. Но так продолжаться долго не может без жалованья, при скудных пайках, которые выдаются не только не регулярно,
но с месячным перерывом.
Вавилов шлет письма и телеграммы в Наркомзем: "Вопрос идет в сущности о жизни или смерти Отдела прикладной ботаники и селекции".
Выбил, выпросил. Перечислили несколько миллиардов рублей. Часть из
них отложил для Степной станции: если никто не приедет оттуда, то сам повезет. Он решил непременно побывать летом в Каменной степи. Не любопытство
82
его гнало, а дело: семенной материал продолжал поступать, и надо на месте
решить, как быть дальше.
Собирался в июне. Поехал в июле. В Воронеже встретился со старыми
знакомыми и уговорил Чаянова и профессора Кобранова отправиться вместе с
ним в Каменную степь. Уговорил не без умысла: один стоял у руководства
опытным делом в области, другой в сельскохозяйственном институте не последнюю роль играл.
Ну, хвались, Александр Иванович, показывай, чем богата опытная станция, двадцать три раза переходившая от красных к белым, от белых к красным.
Нечем Мальцеву хвалиться, нет ни амбара для хранения зерна, ни молотильного сарая, как нет и барака для рабочих. Два дома на юру ни разу не ремонтировались со дня постройки - вода не капает, а течет через крыши и потолки. Есть в хозяйстве три лошади, недавно приобрели, да две пары быков - вот и
вся тягловая сила на двести десятин пахотной земли. А надо бы иметь ну не
меньше семи лошадей и пяти пар быков.
- Не маловато ли?
- Да уж не до жиру, хотя бы столько. А на инвентарь, оставшийся после
гражданской войны, и глаза не глядят - не инвентарь, а один лом, которым невозможно работать.
Нет, Александр Иванович, нехватками своими ты гостей не разжалобишь,
они видели и не такую разруху, ты посевами похвались. Как ни трудно, а всё же
почти полторы тысячи сортов самых разных культур высеял. Где в другом месте, дорогие гости, вы встретите такую коллекцию хлебов? То-то же...!
Вавилову очень хотелось быстрое поставить на ноги именно Степную
станцию: в Отделе ужо накопилось дочти 25 тысяч сортов разных культур. По
многим из них собраные самые полные в мире коллекции. Но все их надо высевать, проверять, изучать. Работы – уйма, а на станции ни тягла, ни орудий и купить не на что...
83
За время поездки у них установились очень хорошие отношения - в дороге всегда узнаются многие подробности, о каких в другой обстановке недосуг
вспомнить и говорить. Вавилов и раньше знал, что Чаянов тоже окончил Московскую сельскохозяйственную академию, но именно теперь, в дороге, обнаружились и общие знакомые и общие воспоминания, что тоже сближало. Вавилов был на пять лет моложе, поэтому когда он еще только практиковался на
Полтавском опытном поле, Чаянов уже работал. Волна столыпинского переселения, сорвавшая безземельных крестьян с родимых мест и донесшая их до самых окраин России, подняла на ноги и многих почвоведов - чуть ни все ученики Докучаева отправились на почвенные исследования вновь заселяемых районов. Не остался в стороне и молодой агроном Чаянов. Порыв сострадания к
несчастным переселенцам занес его в полупустынную зону казахских степей,
где он основал первый опорный участок переселенческого управления - Темирское опытное поле.
Еще в академии Чаянов глубоко уверовал, что сельскохозяйственная
наука проявляет громадную силу своего воздействия на, практику лишь с того
момента, когда она, выходит из стен лабораторий на, безбрежные поля, когда,
делает участником своих достижений широкие массы населения. Движимый
этой верой, он и взялся доказать, что и в условиях полупустыни под Актюбинском, при осадках менее 400 миллиметров, земледелие возможно.
Нет, поражения Чаянов не потерпел. За пять лет работы там он доказал и
показал на практике: даже при осадках в 150-20 миллиметров можно при соответствующей агротехнике получать неплохой урожай.
Основав на пустом месте Темирское опытное поле, он, как и Докучаев
в Каменной степи, сажал лесные полосы, которые тоже почти все прижились, и
теперь там, должно быть, вот так же зелено, а была тоже голая степь без конца
и края.
- Так вам ли не понять, дорогой Сократ Константинович, наши нужды.
Без вашей помощи нам не поставить на ноги Степную станцию.
84
- Покорнейше просите, - подсказал, улыбаясь, Чаянов. Он любил, когда
его просили о чем-нибудь, но любил и помогать.
- Покорнейше прошу, - в тон ему продолжал Вавилов, - буде то возможно, выделить из средств вашего опытного управления хотя бы небольшую сумму, ну, миллиончиков четыреста, для поддержания Степной станции.
- Мало просите, Николай Иванович, - сказал Кобранов на ухо, как бы по
секрету.
- Так ведь это я только на мелкие расходы клянчу, - рассмеялся Вавилов. Сократ Константинович и сам видел, какая на станции нехватка тягла. - Посмотрел на Чаянова, который чувствовал себя сейчас богатым распорядителем.
- Так что туда бы еще хоть пару волов и пару крепких лошадок.
- Всё равно мало, Николай Иванович, - снова шутливо прокомментировал
Кобранов. - Вы явно недооцениваете нашего Сократа Константиновича. Он же
самый большой начальник по опытному делу в области.
- Ах, Ваше Превосходительство, я действительно недостаточно осознаю
ваши возможности. Так, может, согласитесь кредитовать Степную станцию, как
работающую не только на республику, но и на область? Было бы совсем хорошо, если бы персонал станции, помимо того жалованья, которого он фактически почти не получает из Петрограда, вы оплачивали по ведомости областного
управления. Я думаю, что это было бы и вполне справедливо, и не обременило
бы вашей сметы.
- И по части жалованья, и по части пайков, разумеется, - уточнил Кобранов.
- Разумеется, Николай Петрович.
- Вот это уже дело, - поддержал Кобранов. - Взять на содержание какихто семь-восемь человек для Сократа Константиновича и его управления не проблема.
- Надо подумать, - всё так же улыбаясь, ответил Чаянов. С Николаем Петровичем Кобрановым мы уже встречались. Да, это он, будучи лесничим Мари-
85
упольского опытного лесничества, (бывшего Велико-Анадольского участка докучаевской экспедиции), осматривал летом 1912 года все лесные полосы в Каменной степи, а потом, по поручению Лесного департамента, многие годы
участвовал в заседаниях совета, Каменно-степной опытной станции. В 1920 году принимал участие в работе съезда, ботаников, на котором выступил с докладом по экологии дуба в степных насаждениях. В момент поездки с Вавиловым
он был профессором Воронежского сельскохозяйственного института и членом
совета, при областном управлении по опытному делу, возглавлял которое Чаянов.
"Дорогой, по возвращении из Каменной степи, - писал Вавилов Мальцеву, - мы о многом договорились, и они определенно мне сказали, что известный
процент сумм, поступающих в Областное управление, будет предоставлен
Степной станции, поэтому Вы смело можете обращаться к ним за материальной
поддержкой и было бы очень хорошо не откладывать этого".
Мальцев не стал откладывать: надо действовать, пока, не передумали.
2
И снова, в качестве инкассатора, замелькал на дорогах между Каменной
степью и Воронежем, между Воронежем и Петроградом уже знакомый нам Кожухов, Иван Васильевич Кожухов - теперь я знаю имя и отчество этого человека. По пути, выполняя просьбу Вавилова, он заезжал в Козлов к Мичурину: завозил семена дикого риса, о которых Николай Иванович извещал в письме
Ивана Владимировича и просил высеять их в речной ил. Из Козлова Кожухов
должен был еще куда-то заехать, так как какой-то Иванов пообещал Вавилову
добыть лошадь, и теперь Кожухову поручалось эту лошадь во что бы то ни стало заполучить.
86
Возвращение Кожухова, в Каменную степь всякий раз было событием:
побывал в Петрограде, привез деньги, новости и письмо от Вавилова.
Мальцев брал деньги, письмо и шел к себе - он любил читать, считать,
думать в одиночестве. Вавилов сообщал, что Степной станции он передает половину всей суммы, полученной Отделом за август - 100 миллионов рублей.
Столько же обещают и в сентябре. Этого, конечно, мало, но ничего не поделаешь, надо энергичнее и немедленно тормошить Чаянова и Кобранова.
И еще извещал Вавилов: на днях прибывает большая партия семян - из
Америки 200 пудов гороха, из Аляски такое же количество фасоли, 100 пудов
американского пырея, 50 пудов суданской травы. Большая часть этих семян будет тут же отправлена в Каменную степь. "Пускать их на продовольствие, конечно, нельзя, во-первых, по договору, а во-вторых, и по существу дела. Но это
обстоятельство позволяет выделить больше продовольственных семян из Воронежа, если Вы найдете это возможным..."
Мальцев положил перед собой большие листы бумаги - он всегда писал
только на больших листах, чтобы просторнее было его размашистой руке - и
начал излагать свои мысли.
Сначала, надо отчитаться: осенью высеяли 679 образцов озимых культур.
20 десятин заняли под хозяйственный посев - для хлеба. Сколько намолотили?
Ну, об этом он промолчит. Они там ближе к власти - перебьются, а тут надо работать, надо за работу платить.
Да, расходы он перечислит: за вспашку зяби нужно платить 400 пудов
зерна, за обмолот ржи уже ушло 300 пудов, на уплату поденщикам, за сбор
опытных посевов и прочее - 250 пудов, на выплату старых долго 186 пудов, на
обсеменение двадцати хозяйственных десятин потрачено 120 пудов. Сколько
остается? Остается один пшик.
За присылку ста миллионов спасибо, конечно, однако только за ремонт
жилья - крыши все протекают - нужно отдать сейчас не менее миллиарда рублей. А хлеб по нынешнему, слава богу, урожайному году идет не дороже 800
87
тысяч за пуд. Бесценок, гроши - нет никакого смысла продавать его сейчас, к
весне хоть немного да подорожает. Мальцев давно уже привык жить и станцию
содержать своим натуральным хозяйством.
Удивительно, как же хорошо понял его Вавилов. Прочитал он этот отчет
и тут же настрочил Чаянову:
"Дорогой Сократ Константинович.
Получил извещение от А.И.Мальцева, что их финансовые дела крайне
плохи. Хлеб стоит очень дешево, продавать его в настоящее время - значит
остаться к весне без ресурсов...". А дальше снова, изложил все те покорнейшие
просьбы, которые Чаянов, по возвращении из Каменной степи, обещал исполнить.
И тут же пишет большое, какие еще никогда и никому не писал, послание
Мальцеву. И отправляет его с нарочным. Нарочному Вавилов поручает произвести в Каменной степи опытные посевы озимой пшеницы. Так они договорились с Мальцевым: чтобы не увеличивать штат Стенной станции и повысить
качество испытаний, все опытные посевы отныне должны будут выполнять
ученые специалисты Отдела, - нечего им сидеть в Петрограде на голодном пайке. Пусть каждый приезжает на лето сюда и занимается здесь своими культурами: высевает, изучает, обобщает наблюдения. В помощь этим специалистам
можно будет присылать студентов-практикантов из сельскохозяйственных вузов - им тоже полезно приобщиться к исследовательской работе, сначала под
присмотром специалиста, а потом и самостоятельно. Рождалась совершенно
новая система постановки опытов, какой еще не было нигде. Она начнет действовать с весны 1923 года, а сейчас, для пробы, посылался только один человек - посеять озимые.
Поздновато, правда, сеять, уже наступил октябрь. Сам Вавилов не был
уверен в выполнимости этого задания, а всё же посылал. На то была другая
причина.
88
"Очень хорошо было бы, - писал он Мальцеву, раскрывая и эту причину, если бы Вы могли послать некоторые количества, продовольственного материала в Петроград, это было бы огромным подспорьем и позволило бы поставить
на ноги Детскосельскую станцию. Новгородскую станцию, да и нужно для самого Отдела".
Вавилов не приказывал Мальцеву, не распоряжался его хозяйством. Он
помощи просил у него, как у своего заместителя: им в Петрограде нечего есть,
расплачиваться нечем. А уж какое количество да и вообще есть ли возможность
выделить часть хлеба - это "решите Вы сами".
Вот за этим решением, с деньгами на отправку зерна в Петроград, и ехал
нарочный.
Степная опытная станция была первенцем у Отдела прикладной ботаники. Старшей сестрой в увеличивающемся семействе опытных станций. Ну а
старшей в семье положено выхаживать младших, помогать им, тем более когда
об этом просит глава семьи, похваливший её: "Вообще Воронежская станция
выдержала экзамен на 5".
Это за опытные посевы, за ту огромную работу, выполненную не только
без кредитов, но и почти без жалованья. Отдел дал лишь крохи, да и те начали
поступать, только к концу сезона.
Этой "пятеркой" на таком экзамене она заслужила самое почетное место
на выставочных стендах Отдела. И ей отдали это место. Так в коридоре Отдела,
появились ее фотографии, образцы, снопики. А при первой же возможности
возобновить издание "Трудов", Вавилов написал Мальцеву: "Покорнейшая
просьба к Вам составить страничек на 6 описание Воронежской станции; её
главные задания, история, организация и итоги её деятельности в сжатом и ярком очерке. Словом, напишите его, когда будете в хорошем настроении".
Стенды эти с фотографиями станций и сегодня можно видеть на этажах
Всесоюзного института растениеводства, у входа в кабинет-музей Вавилова.
89
Есть на стендах фотографии всех станций, всех, кроме Степной. Старшая даже
не без вести пропала, а будто и не было её вовсе.
Постоял я у этих стендов с чувством растерянности и обиды, да и снова,
пошел в архивы - искать следы деятельности Степной опытной станции. Здесь,
в ВИРе, никто ничего поведать мне о ней не мог. Как и в Каменной степи - о
славном прошлом своем.
И сколько раз я говорил "спасибо" Вавилову за его "покорнейшую просьбу", и Мальцеву, который выполнил её, написал очерк, изложив в нем историю
Степной опытной станции с 1911 по 1921 год. Написал живо и ярко - явно был
в хорошем настроении, как и советовал ему Вавилов. Спасибо Мальцеву за этот
рассказ, без которого не было бы почти никакой возможности восстановить
прошлое.
3
Еще была зима, еще завывали метели, а на дороге между Таловой и Каменной степью все чаще попадались подводы с мешками семенного зерна. Мало кто знал, какие это драгоценные семена, и какой они уже проделали путь через моря и континенты. Собранные экспедициями во многих странах мира, эти
семена сначала, были доставлены в Петроград, а оттуда на Степную станцию для испытания и размножения.
Перед началом посевной Мальцев с помощниками своими рассортирует
поступившую коллекцию: около 12 тысяч образцов различных культур! И все
их надо высеять? Такого объема работ, подобных сравнительных испытаний не
знал еще ни один институт мира, имеющий в своем штате сотни человек.
Только-только зазвенела с городских крыш мартовская капель, как в кабинетах Отдела раздался вавиловский клич:
- По обычаю, елок сложившемуся в течение всего двадцатого столетия,
напоминаю вам, что весной люди торопятся к севу!..
Да, это был клич, но и распоряжение. Вот в такие формы он, руководитель научного учреждения, облекал свои официальные приказы. И никогда не
90
вызывали они усмешки или непонимания. Не вызывали ни у кого и нареканий.
До поры, до времени.
Через несколько дней все кабинеты опустели - специалисты уехали в Каменную степь. К ним подключились ученые из Саратова и Воронежа. Воронежцы прислали на практику студентов - в помощь.
Вавилов охотно последовал бы за ними, но не пускали дела:
готовился к давно задуманной экспедиции в Афганистан, учил персидский язык. Так было, так будет всегда - в какую бы страну он ни отправлялся,
подготовку к поездке начинал с изучения языка того народа, с которым предстояло общаться. Без общения, без познания языковой культуры не мыслил
изучения земледельческой культуры и сортового богатства возделываемых в
стране растений.
С нетерпением ждал из Каменной степи вестей. Тревожился:
как там? А оттуда, - ни строчки, вот идолы. Сам написал:
"Дорогой Александр Иванович. Посылаю Вам завтра 2 миллиарда дополнительно из мартовских кредитов как доказательство, что мы помним о Вас"...
Мальцев - Вавилову. 15.4.1923 года:
"Отношение к нам Тумина и вообще соседей - самое предупредительное.
Всем импонирует то, что ставим большие опыты, что приехало много служащих и т.д. Посетители так надоели мне, что я уже никого не принимаю... Все
просят семян, особенно огородных, бахчевых и проч. Кому даю, а кого - гоню...
На мою долю приходится около 50 разных культур. Мог бы посеять и
больше, но не оказалось семян "революционного" красного подсолнечника, нет
дикой конопли, бобов и гладкоостного ячменя.
Обнаружилось еще, что у нас на участке нет часов. Все приехали без часов, а я свои разбил дорогой".
91
В дороге он был зимой - ездил в Петроград обсудить организацию
предстоящих сравнительных посевов, каких еще не знала наука. К ним надо
было подготовиться всерьез, написать тысячи и тысячи этикеток, пронумеровать каждый высеваемый образец, для каждого заготовить свою этикетку и колышек с четким номером на нем. Все пронумерованные образцы занести в
журналы полевых наблюдений с указанием сорта, и страны, из которой он поступил.
Прочитав письмо, Вавилов велел снять со стены в кабинете часы и отправить их с оказией в Каменную степь. Через несколько дней они были на месте.
Мальцев распорядился повесить их в лаборатории. Теперь сторож не ошибался
- ровно в шесть часов утра бил в подвешенный на столбе вагонный буфер: пора
на работу.
Мальцев - Вавилову 27.4.1923 года:
"Только на севе у нас ежедневно работало 50 рабочих поденщиков.
Мордвинкина (Ваш опыт) заняла страшно большую площадь, не говоря уже об
Орлове. Барышни высчитали, что ему, чтобы только обойти свой посев, нужно
пробежать такое же расстояние, как до Таловой.
Вашего "голого" проса - Афганского - вышло на целую четверть десятины. Между прочим, 20 человек в течение 2-х дней перебирали его руками по
зернышку, так как оно было сильно засорено красным просом...
Посев получается совершенно небывалый как по количеству, так и по
разнообразию материала.
Правда, со своими хозяйственными посевами запаздываем. Черкните, что
нового. Ваши письма будут оживлять нас".
Удивительный вид обретали поля вокруг станции. Не поля, а географическая карта мира. Нет, и не карта, а самый натуральный земной шар. Только не
пограничные столбы отделяли страну от страны, а таблички. Вот государства
92
Западной Европы, вот в географической последовательности страны Востока, а
вот и Латинская Америка, с непривычными еще названиями: "Куба", "Колумбия", "Боливия", "Венесуэла"... За каждой табличкой было поле той страны, откуда поступили семена культур, возделываемых её народом. Так же, наверное,
древние племена во времена переселений уносили с собой семена тех культур и
сортов, которые они возделывали в местах своего первоначального обитания.
Не всё окажется ценным на новом месте, но посеять надо все, чтобы выявить
ценное, подходящее для условий этой местности.
Тут, в Каменной степи, Вавилов замыслил испытать культуры всех племен и народов, сравнить сортовые ресурсы мира с отечественными.
Вавилов - Мальцеву 13.5.1923 года:
"Дорогой Александр Иванович.
Завтра будут Вам пересланы 5 миллиардов из выставочных. Пока не получили даже апрельских кредитов, но куда ни шло: "не с чего, так с бубен".
Теперь очень важное дело: к выставке надо готовиться всерьез. Напоминаю Вам еще раз о статье по сорным растениям, медоносам, краткий очерк
станции. Необходимы также снимки. К 1-му июня хотелось бы уже иметь чтонибудь. К выставке подготовим 3 выпуска "Трудов"...
Орлова, попросите написать очерк по твердым пшеницам, Столетову - о
полбах...
Затем Карташева обещала, прислать небольшую статью, странички на
три, о корневой системе бахчевых. Окажите на неё воздействие. Она человек
нерешительный, писать, конечно, не умеет.
Покорнейшая просьба, ко всем, сообщать о своих работах хотя бы в месяц раз. Попросите всех сообщить, что наиболее интересного сделано и подмечено, направляя письма по моему адресу.
93
Затем новое важное дело: с 1-го июня выходят "Известия Института
опытной агрономии", которые будут выходить регулярно, ежемесячно... Им
нужно каждый месяц доставлять за 2 недели данные о работах по каждому отдельному отделу, притом нам предоставляются регулярно 8-10 страниц для
хроники и для коротких общих статей. Очень важно бы дать короткую заметку,
странички на 3, о работах на Степной станции. Эта заметка, будет иметь большое и политическое значение. Затем пускай каждый из ответственных работников составит заметку. Скажем, Орлов о работах с пшеницей на Степной станции, Мордвинкина о работе с овсом. Пускай укажет на то, что впервые исследуются в большом количестве алжирские и тунисские формы, какой они интерес представляют. Краткая заметка на 1/2 страницы с особым заголовком будет
иметь немалое значение.
Пусть Карташева составит краткую заметку о количестве посевного материала и разнообразии сортов.
Дитмир - о фасолях и горохе.
Прозорова - о нуте и просе.
Об этом очень и очень прошу всех, нам это крайне нужно, и пускай сделают это безотлагательно и регулярно каждый месяц сообщают о своей работе...
Всем привет. Нине Иннокентьевне особый.
Ваш Н.Вавилов".
Орлов - Вавилову:
"Дорогой учитель, Николай Иванович!
Парадоксы бывают не только в логике, в жизни, но и в природе. Каменная
степь - это северный полюс + Сахара. Весна холодная, поздняя. Май - необыкновенно жаркий. Кругом идут дожди, а в Каменной степи ни капли.
94
Посеяли пшеницу 23 и 24 апреля, а всходы показались только на 10-12
день.
Приношу от имени всех приехавших глубокую благодарность Ивану Васильевичу Кожухову. Один он вынес всю технологическую сторону посева, не
зная ни дня, ни ночи. Так что он заслуживает награды не только от нас, но и от
Отдела. Без него мы бы были предоставлены сами себе".
Мальцев - Вавилову 13.5.1923 года:
"Практиканты, а их 7 человек, уже целый месяц работают, им нужно выплатить жалованье (все они, конечно, сверхпролетарии), а у меня - ни гвоздя".
Мальцев - Вавилову 17.5.1923 года:
"Работы - уйма, все ходят, как тени. Чтобы поддержать эту публику, я
вынужден был купить вторую казенную корову.
Забрать бы нам и Докучаевскую опытную станцию"...
Эту идею - присоединить к Степной станции и "Докучаевку" - вынашивал
еще Регель, даже начинал хлопотать об этом, но умер, и идея осталась неосуществленной, о чем Мальцев иногда напоминал Вавилову.
Вавилов - Орлову 18.5.1923 года:
"Дорогой Александр Алексеевич.
Письмо Ваше получил. Посев у Вас грандиозный. На уборку постараемся
достать возможно больше средств. До конца, июня я буду в Петрограде и, следовательно, из июльских кредитов постараюсь максимум перевести в
Воронеж...
95
Буду около I июля в Каменной Степи. Программу Вашу одобряю. По части систематики, у Вас год решающий и дальше, пока не накопится большого
материала, стоит перейти в область генетики. К ней подготовляйте материал,
производите возможно больше скрещиваний, используя абиссинский, суданский, китайский материалы, взявши за штандарты наши обыкновенные формы.
Приготовьте возможно больше цикличных сочетаний...
План Ваш в общем одобряю. Этот год, следовательно, год окончательной
систематической обработки твердых пшениц и год отправной для практической
селекции в общерусском масштабе...
По существу заданий наших общих думаю, что нам с будущего года надо
приступать к генетике на филогенетической и систематической основе, но придется здорово окунуться в генетику. Подковывайте языки: английский, немецкий... Всем кланяюсь. Будьте героями"...
4
Практическая селекция. Еще в мезолите, пятнадцать тысяч лет назад, человек увидел в дикой степи колосок, на котором зернышки сидели в один ряд.
Сорвал, вышелушил на ладонь и - бросил в рот. Может быть, сделал это механически - как брал и берет человек травинку: - держит её во рту, покусывает, а
сам думает о чем-то. Так же, должно быть, забывшись в думе, раскусил и зернышко, а раскусив, продолжал держать его во рту. И почувствовал приятный
вкус! Тогда набрал колосьев побольше, нашелушил полную горсть зерен, съел
и - сыт. И понял древний первооткрыватель: он нашел зерна жизни!
Через годы, десятилетия (а может быть, и века прошли) наш далекий предок стал примечать такие же колоски у своего жилища -выросли из оброненных
им зерен. Собирал и их, а скорее всего они детишкам доставались, которым далеко в степь уходить было еще не по силенкам да и опасно. Так прошествовал
над землей еще не один век, когда человек догадался набрать зерен и высеять у
жилища, а поспеют - собрать.
96
Посеял - и словно бы проложил черту между прошлым и будущим. Он
привязался к месту, к полю. У поля основал поселение. Поселение первых хлебопашцев, от которых и пошла история земледельческой культуры, неотделимой от всей человеческой культуры, от великой, трагической и прекрасной истории человечества.
То было, полагают ученые, в УП тысячелетии до нашей эры. И именно
она, пшеница, стала, древнейшей культурой человечества, а хлеб - одним из величайших достижений человеческого ума.
Тогда же, на заре земледелия, человек начал отбирать для посева те колоски и зерна, что покрупнее, тем самым способствовал улучшению растений
методом отбора - селекции.
Шло время, отбор приобретал все более сознательный и массовый характер - уже не один человек, а всякий, возделывающий землю, примечал такие
растения, которые давали урожай в засуху, не гибли от морозов.
Непрестанный труд этот был опоэтизирован у многих народов. Из первого века до новой эры дошла до нас совершеннейшая поэма римского поэта.
Вергилия "Георгики", в которой автор, ведя рассказ от первого лица, повествовал:
"Видел, что давний отбор, испытанный вящим стараньем,
Перерождает всё ж, коль людская рука ежегодно
Зерен крупнейших опять не повыберет. Волею рока
Так ухудшается все и обратным несется движеньем, Точно гребец, что насилу челнок свой против теченья
Правит, но ежели вдруг его руки нежданно ослабнут,
Он уж стремительно вспять увлекаем встречным теченьем".
Правда, Вергилий жил в обществе, в котором труд земледельца признавался единственно достойным римского гражданина. На Руси во все времена
хлебопашеством занимались не граждане, а души, вместе с землей, с домочад-
97
цами и скарбом своим принадлежавшие то князьям и князькам, то помещикам.
Не вольными хлебопашцами были наши оратаи, а холопами, подневольно работающими на барина. Поэтому и труд на земле считался уделом черни, позорным для всех других сословий. А где нет свободы труда и почина, там нет ни
любви к делу, ни высокого престижа, этого дела, нот и крепкого хозяйства. Не
потому ли и самые низкие в мире урожаи были всегда, именно в России?
И все же не только нужда вела. русского пахаря в поле, но и поэзия извечного крестьянского труда. Не она ли побуждала его творить колос? Закрепощенная душа его жаждала свободы труда и почина. И он создавал шедевры те превосходные сорта пшениц, зерно которых считалось лучшим в мире.
Не на пустом месте зарождалась и эпоха научной селекции в России.
Начало ей положил Дионисий Леопольдович Рудзинский, основавший в 1903
году первую селекционную станцию при Московском сельскохозяйственном
институте. Именно там практиковался, готовясь к профессорской деятельности,
молодой выпускник института Николай Вавилов. Под руководством "дедушки
русской селекции" он делал первые шаги по пути величайших открытий.
Нет, не мечтал Вавилов сотворить колос в два раза тяжелее. Но понимал:
чтобы создать его, нужен огромный исходный материал для будущей селекционной работы. Вот он и приступил к сбору, начало которому положил Гегель,
чтобы из массы в кратчайший срок отыскать и отобрать для каждой зоны страны наиболее подходящие культуры и сорта с наивысшим урожаем.
5
Работы прибывало с каждым днем. Надо отметить в журнале длительность различных фаз развития, зафиксировать множество морфологических и
биологических признаков. А растения не .ждут, они растут и изменяются, и
каждое изменение нужно вовремя заметить.
Опытные поля станции, - около 32 десятин, - разделенные на 12 тысяч делянок, казались интереснейшей книгой, на страницах которой развертывалась
98
удивительная повесть о великом труде многих и многих поколений земледельцев, создавших такое разнообразие культур и сортов.
Однако как же трудно читать эту книгу. Усиливавшаяся жара и накапливавшаяся усталость расслабляли внимание. Живая коллекция мирового разнообразия сортов и культур начинала рассыпаться на великое множество мелких
деталей - перед глазами были лишь отдельные растения с отдельными признаками: второй лист, кущение, колошение, созревание. Адская работа, хочется захлопнуть журнал, заняться любой другой работой, только чтобы к этой никогда
больше не возвращаться.
Мальцев, как мог, поддерживал в них силы: молоко от двух коров распорядился давать только тем, кто в поле. Ему жалко было смотреть на них, однако
ничем другим поддержать не мог - только хлебом да молоком. Иногда прикупал мяса, да всю эту изголодавшуюся в городе орду разве досыта накормишь за
те скудные средства, которые выделялись на кормежку!
А все же здорово! Степная станция - единственный опорный пункт в России, где ведется культура всех важнейших возделываемых растений из всех частей мира.
Это потом будут созданы Кубанская, Харьковская и многие другие опытные станции. Отсюда, из Каменной степи, поедут специалисты ставить их на
ноги. А пока - единственная в России! Вавилов, правда, уточнил: Степная станция - "крупнейшее селекционное учреждение Средней черноземной полосы".
Пусть так...
Мальцев - Вавилову 30.5.1923 года:
"Тут разнеслась весть, что Воронежское областное управление упраздняется. На Докучаевской опытной станции в связи с этим страшное смущение.
Тумин зачем-то уехал в Тамбов. На станции совершенно нет сотрудников и в
перспективе ничего хорошего не предусматривается.
99
Я уже написал Виктору Евграфовичу Писареву, чтобы он принял меры к
передаче всей Докучаевки нам. Здесь можно было бы организовать вторую
центральную селекционную станцию по руководством Виктора Евграфовича.
Подумайте над этим".
Вавилов - Мальцеву 6.6.1923 года:
"Дорогой Александр Иванович. Я собираюсь быть у Вас в конце июня.
Относительно Докучаевской станции и Ваших соображений мерекаем,
но смелости, вероятно, не хватит...
Я предпочел бы, если бы Сократ предложил нам это. Сократ подумывает
о Москве. Его зовут в начальники.Управления сельского хозяйства, и это, повидимому, его начинает прельщать. Во всяком случае об этом думаем и имеем
в виду..."
Вавилов - Карташевой в тот же день 6 июня:
"Дорогая Софья Алексеевна.
Очень интересуюсь Вашим посевом бахчевых. Посев действительно ноденовский. Вероятно, со времени Нодена еще никто не высевал такую коллекцию, как в Воронеже. Всё, что подметите интересного, немедленно сообщайте..."
Французский ботаник прошлого века Шарль Ноден, изучавший закономерности наследования признаков бахчевых культур, был для Вавилова образцом работоспособности. Вот почему он, взяв на себя "роль беспокойного будильника", писал иногда своим сотрудникам: подытоживайте скорее свои работы! И добавлял: "Надо торопиться создавать бессмертные труды! Ноден, вероятно, работал побыстрее Вас - надо его догнать и перегнать!"
100
Карташеву похвалил - за ноденовский посев. На бахчевом участке она
высеяла в тот год коллекцию из 1300 образцов, среди которых в отчете значилось 430 арбузов, 380 дыней, 480 тыкв и несколько сортов огурцов.
Вавилов - Прозоровой в тот же день 6 июня:
"Дорогая Клавдия Григорьевна.
Меня очень интересует отличие индийских форм нуга от туркестанских и
персидских. Это основной вопрос, который Вы должны решить. Если уже коечто видно - сообщите".
Вавилов - Дитмер в тот же день 6 июня:
"Многоуважаемая Эрна Эрнестовна.
С фасолями очень важно точно установить изменчивость отдельных видов и затем решить географическую проблему о родине фасоли по её сортовому
разнообразию. Посему очень важно присматриваться к формам с географической стороны, учитывать их происхождение..."
Вавилов - Мальцеву. 20.6.1923 года:
"Дорогой Александр Иванович.
Так как дело с Афганистаном отложено, то я собираюсь не меньше как на
неделю в Воронеж...
На днях едет к Вам Говоров... Вторым буду я в Воронеже, после нас - Писарев...
Всем привет".
Мальцев - Вавилову. 28.6.1923 года:
101
"У нас после засухи начался период отчаянных дождей, которые льют
непрестанно уже почти две недели. И хорошо, и мерзко. Многое исправилось,
пошло в рост, но не дает полоть, всё сильно зарастает, да и сено пора готовить.
К нам началось паломничество. Уже целую неделю гостит профессор
Б.А.Келлер. Вчера приезжал И.В.Якушкин.
Сеяли льны - крестьяне обратили на него внимание. Надо сеять их на
больших площадях.
Будете ехать, захватите для себя небольшую подушку - у меня сгорели
подушки во время пожара зимой...
А ночи такие маленькие, что уже в З часа светло.
Приезжайте, пока степь не скосили".
6
В Каменной степи все ждали Вавилова. Однако появился он как-то
неожиданно. Даже никто не видел, на чем приехал. Глядь - стоит на пустыре у
лабораторного дома: с большим портфелем, в серой фетровой шляпе, сдвинутой на затылок, в сером костюме и в летнем пальто нараспашку.
Закричали, зашумели: Николай Иванович приехал! Все, кто где был, посрывались с места и с выкриками, как дети, бросились к нему. Соскучились,
ведь тут были почти все, кто работал с ним в Саратове.
- Идолы, - говорил он, улыбаясь, - поубегали в вольную степь, а меня-то
за какую провинность бросили-покинули?.. Его тянули в тень, отдохнуть, перекусить с дороги.
- Нет уж, не подкупите. Сначала покажите, что у вас делается, а угощаться потом будем.
Сотрудники и практиканты, толпой окружив Вавилова, двинулись к
опытным делянкам. Им было что показать, чем с гордостью похвалиться. Они
102
знали: таких сравнительных посевов, такого количества сортов и культур еще
не бывало нигде в мире.
Остановились на краю поля.
- Ну, герои, кто самый смелый, кто первым покажет успехи свои?
Все взгляды обратились к Мальцеву: он заведующий, ему и слово.
- Нет, братцы, так дело не пойдет, - возразил Вавилов, перехватив эти
взгляды. - Заведующему за всех вас не отдуться, у него и своих забот хватает. А
вот что сделал каждый из вас - это интересно. Ну, кто первый?.. Ага, Александр
Алексеевич Орлов вызывается показать свои твердые пшеницы...
В руках Вавилова появилась записная книжка.
Пошли от делянки к делянке. Внимательно осматривая образец за образцом, Николай Иванович то и дело задавал вопросы, сам обращал внимание на
качество и особенности, которых, как признаются позже специалисты, они
раньше не замечали. Надоели им эти отдельные признаки отдельных растений:
скучно, однообразно.
Однако иногда вдруг после какого-нибудь замечания лицо Вавилова озарялось белозубой улыбкой – вспоминал интересный эпизод из своей поездки по
странам Западной Европы и по Америке. Следовал интересный, живой рассказ,
переносивший слушателей на пшеничное поле той страны, откуда взят вот этот
сорт. Где только ни побывали за эти часы осмотра, чего только ни услышали: и
короткие импровизированные лекции, и планы новых исследований, экспедиций.
Вавилов давно снял пиджак, оставшись в жилете. А все были в одних
расстегнутых рубахах, однако, кажется, изнывали от жары куда больше. Николай Иванович лишь иногда вытирал со лба платком пот, выступавший из-под
сдвинутой на затылок шляпы. От этих движений галстук съехал несколько
набок, но это нисколько не портило его облик, наоборот, появилось что-то
озорное, даже возвышенное.
103
Собственные наблюдения, выводы собеседников он тут же сопоставлял с
тем, что сказано об этом в мировой литературе, отчего наблюдения и выводу
получали смысловую законченность, становились ясны дальнейшие пути исследований.
Его лицо с высоким открытым лбом мыслителя сияло вдохновением. Умные глаза лучились энергией. Он творил, на глазах у всех создавал нечто новое,
раскрывал новые перспективы научного познания растительного мира. Иногда,
улыбаясь, упрекал:
- Идолы, вам мешает инерция покоя. Мало проявляете активности и интереса к работе. А ведь в этом только и есть смысл жизни.
- Да побойтесь бога, Николай Иванович, сами же говорили, что таких
сравнительных испытаний еще но знала наука...
- Верно, не знала. Но очень уж хочется вперед вырваться, а не позади тащиться. Я вот недавно прикинул свои планы - как раз на сто лет работы. А
наша жизнь коротка и нужно спешить, нужно взваливать на себя как можно
больше, это - лучший способ как можно больше сделать.
И каждый проникался сознанием, что жизнь действительно коротка, а
нужных и интересных дел много. Они мечтали, они верили, что близится время,
когда и мы сумеем у себя достигнуть еще более высокого уровня развития
сельского хозяйства, чем в Америке. А мечтая и веря, не щадили себя. Наука
для них была не работой, а смыслом жизни.
Молодые смотрели на Вавилова зачарованными глазами, ловили каждое
его слово. Он говорил: "Нужно верить в свою звезду". И они верили в неё. Он
возбуждал в них жажду к знаниям чарующими, привлекающими и формирующими молодые души идеями, рожденными тут же, в разговоре на опытном поле.
Нет, он не сулил им легких побед и открытий. Наоборот, пугал их:
- Если ты встал на путь ученого, то помни, что обрек себя на вечные искания нового, на беспокойную жизнь до гробовой доски. У каждого ученого
104
должен быть мощный ген беспокойства. Он должен быть одержимым. - И добавлял: - На полюс, товарищи, на полюс надо идти!
Они соглашались с ним и иной жизни для себя не мыслили:
они активные участники обновления отечественной земли.
Вавилов пробыл в Каменной степи неделю. В эти дни вся опытная станция начинала жить с четырех часов утра. Это он задал такой распорядок, когда
вечером, расставаясь, сказал:
- Солнышко встает рано - начнем в четыре часа утра.
И попросил показать ему окна, в какие стучать, чтобы не всех поднимать
в такую рань, а только тех, чья очередь завтра отчитываться.
Эти дни, напряженные и радостные, запомнятся им на всю жизнь. И будут вспоминать, как Говоров взмолился однажды: "Благодетель! Отец родной!
Спасите! С четырех часов ходим, маковой росинки во рту не было!" Николай
Иванович посмотрел на часы -восемь. Засмеялся - и попросил потерпеть еще
полчасика.
Это были счастливые дни: увлеченные идеями учителя единомышленники отчитывались перед ним не только проделанной работой, но и идеями. Отчитались успешно: кого похвалил, кого и пожурил, но без обиды. Даже не пожурил, а посоветовал: вот это но так, а так надо было сделать, и результат опыта был бы другим. И убеждал, собеседник соглашался, признавал свою ошибку:
ну конечно, так было бы лучше!..
Через некоторое время проверяющие упрекнут Вавилова в слабости дисциплины - во вперенном ему научном учреждении нет ни одного приказа о
взысканиях. Он им решительно ответил: "Я считаю, что приказной режим в
науке не пригоден". Они его не поняли: строгость нужна и полезна но только
рабочим, но и ученым тем более. Он но только не согласился с ними, но и возразил: "Там, где люди отдают жизнь, отношения надо строить на иной основе".
И этим вовсе раздосадовал проверяющих: это ученые-то отдают жизнь?! Да их
105
кормить бы не надо за такую работу - целыми днями расхаживают по своим деляночкам, листочки-лепесточки разглядывают.
Когда повелось это непонимание? Когда оно кончится, да и кончится ли?
7
На станции наступило затишье. Грустное затишье. Словно выговорились,
выдохлись, опустошились, и теперь собирались с силами, с мыслями, но обрести прежнее напряжение не удавалось.
Столетова - Вавилову. 18.8.1923 года:
"Дорогой Николай Иванович!
Сообщаю Вам очень неприятную вещь. Через несколько минут после
Вашего отъезда пришли за мной сказать, что в лаборатории на полу валяются
какие-то обрывки исписанной бумаги. Обрывки оказались моей тетрадью с
наблюдениями над горохом. Сурок отвалил камень, которым придавила дверь
шкафа, и вытащил тетради, а поденные приходили в лабораторию смотреть часы и очевидно взяли тетради как ненужные бумаги.
Я сразу побежала к Мальцеву за лошадью, чтобы догнать поденщиков, но
он лошадь не дал..."
- Ах ты, мать моя, Екатерина Александровна... - Вот всё, что смог внятно
сказать разгневанный Мальцев и что поняла Столетова. Все другие слова относились к числу тех, какими ругаются мужики на улице. Заливаясь слезами от
горя и обиды, она долго бежала вслед за поденщиками, но так никого и не догнала. Вернулась ни с чем. Тетрадь с наблюдениями пропала.
Вот с такого переполоха началась будничная, после недельного подъема,
жизнь. Этот переполох внес какую-то суматошность и во все доследующие дела. Не успели с жатвой управиться, как потребовалось срочно отрывать людей
106
на сколачивание ящиков для отправки экспонатов на. первую Всероссийскую
выставку в Москву. Арбузы, тыквы, снопы надо было упаковать так, чтобы не
побились, не попортились, не вымолотились в дороге. Уложили, упаковали с
горем пополам - в вагон можно грузить. Поехал Мальцев в Таловую, да и вернулся ни с чем. Вагон-то есть, дают, только оплачивать его надо, а выставочные
деньги давно потрачены.
Вавилов - Мальцеву:
"Придется распродать часть книг, чтобы как-нибудь уплатить за вагон".
Нет уж, сами выкрутимся. Продали часть хлеба из нового урожая, по
карманам поскребли - уплатили за вагон.
Однако как быть с теми материалами, которые только в руках можно везти? Понятно, надо сотрудников командировать. Однако и с этим проблема:
присланных из Петрограда денег едва ли хватит и на одного.
- Ах ты, мать моя, - продолжал бурчать Мальцев, будто во всей этой
неразберихе виновата была всё та же Столетова.
Однако исподволь все улеглось. Вагон с экспонатами на выставку отправлен. Как сообщил Вавилов, присланным материалом он доволен - значит,
всё хорошо, гора с плеч. Но легче не стало. Теперь надо рассортировать, упаковать и отправить в Петроград урожай со всех 12 тысяч опытных делянок: для
коллекции и для рассылки семян другим опытным учреждениям - на размножение.
Вавилов настойчиво звал Мальцева на выставку - не поехал:
без присмотра за этим народом сурки все шкафы пооткрывают. Вот отправит грузы, проводит в Петроград всех городских растяп, завершит все осенние работы в поле, управится по хозяйству, тогда и самому можно будет прокатиться.
107
Мальцев завершал хозяйственные дела. Вавилов в эти же дни... Нет, не
берусь я утверждать, что именно в эти дни. Вполне может быть, что озарение
пришло к нему раньше, вот здесь, в Каменной степи, когда он, сопровождаемый
специалистами, осматривал географические посевы. Осматривал? Нет, осматривают посевы хозяйственники, определяя виды на урожай. Он, биолог, вглядываясь в представителей мира растений Америки, Азии, Европы, видел вовсе
не урожай, а что-то иное. Я не способен посмотреть на. мир растений его глазами - не дано мне это. Могу лишь предположить:
так, наверное, научающийся грамоте человек счастлив уже тем, что все
буквы в печатном слове осилил, хотя прочитать это слово еще не может. Другой и читает вроде бы не по слогам, и все слова ему понятны, но мысль не дается, ускользает мысль, потому что сам мыслить не умеет. И только с широким
кругозором читатель постигает всю сложность изображаемого мира, соглашается с автором и спорит, и в этом споре высекается собственная мысль, озаряющая его, потрясающая других.
Вот они, собранные со всего мира пшеницы, ячмени, льны, овсы. Откуда
они начали свое шествие по странам и континентам?
Над этим вопросом задумывались многие ученые и до него. Отвечали поразному. Ни один ответ Вавилова не удовлетворял.
У меня нет оснований утверждать, что ответ на этот вопрос Вавилов
отыскал именно вот тут, на опытных делянках в Каменной степи. Хотя, почему
нет? Ведь всем, кто приехал сюда на опыты в 1923 году, он говорил и писал:
"Очень важно точно установить изменчивость отдельных видов и затем, по
сортовому разнообразию, решать географическую проблему о родине". Почти в
каждом письме настаивал: "Посему очень важно присматриваться к формам с
географической стороны, учитывать их происхождение".
Приехав в июле в Каменную степь, где было высеяно 12 тысяч образцов
пятидесяти с лишним культур, он конечно же и сам пристально присматривался
108
к формам, чтобы выпытать: откуда вы до своему первородству, по своему происхождению?
Нет свидетельств, что Вавилов, осматривая посевы, воскликнул: "Эврика!" Хотя, кажется, мог бы воскликнуть именно там, на опытных делянках в
Каменной степи. Правда, мог и сдержаться, чтобы, вернувшись в Петроград,
проанализировать свою догадку. Не поэтому ли просит всех срочно прислать
ему окончательные результаты опытов.
Засесть за анализ он смог только в конце октября. "Шатался всё лето
между Москвою, Петроградом, Киевом, Воронежем. Использовал и Выставку,
собравши сорта со всей России. На 3-4 месяца начинается оседлый период", писал он по возвращении в Петроград.
И тут же, в этом же письме: "Удалось выяснить вопрос о центрах происхождения культурных растений. Для ячменя, например, оказалось два центра:
Восточная Азия и Восточная Африка, для льна - Северная Африка и ЮгоЗападная Азия. Центры культуры, центры происхождения культурных растений
оказались не по долинам великих рек, как думали раньше, а, наоборот, в горных
районах. Здесь оказались как бы племенные рассадники сортовых богатств".
Так думал раньше не он один. Так думали все ученые мира. Поэтому и
"охотники за растениями" искали удачи только по долинам великих рек. Подняться в горы - и мысли не было. И никто из них дока не знает, что подавляющее большинство растительных форм сосредоточено именно там, в горах. И не
только дикие формы. Там же когда-то образовался и культурный вид любого
возделываемого ныне растения. Там он был введен в культуру, а уже оттуда
вместе с человеком постепенно расселялся по Земле.
Итак, "пекло творения" растительных форм (а значит, и человеческих цивилизаций?) надо искать в горах - там "залежи сортовых руд". На это указывают коллекционные посевы массой схожих признаков.
Не эту ли тайну высматривал Николай Иванович все шесть дней пребывания в Каменной степи?
109
Вот так спокойное сдержанно сообщал он об открытии, суть которого изложит в труде "Центры происхождения культурных растений".
Вавилов "вычислил" их теоретически. Так когда-то, основываясь на знании растительных зон, начертал Докучаев почвенную карту мира. Дальнейшие
исследования подтвердили абсолютную точность предположений и в том и в
другом случае.
Итак, недавно Вавилов указал, что искать из недостающего в растительном мире. Теперь он же вызнал но менее важную тайну для человечества - где
искать.
Вперед, друзья, на полюс! Ключи к сортовым ресурсам мира - у нас!
Счастливы первые. Они идут по непроторенному пути. И пусть они не
успеют сделать много, их имена будет знать все человечество.
8
Отдел прикладной ботаники набирал силу, обретал всесоюзную известность. Во многих областях и республиках создавались новые опытные станции.
И создавались они не всегда по инициативе Вавилова. Да, обязательно нужен
опорный пункт на Кубани, нужен и под Харьковом - об этих точках он говорил
много раз. Не только говорил, но и сам "занимался поисками земли обетованной" для новых опытных станций.
Однако, судя по письмам, многие опорные пункты создавались по настоянию снизу, по инициативе местных властей, по просьбе опытников. Они писали Вавилову, уговаривали, даже жаловались на него. Так время, выдвинув личность, говорило ему устами народа: "Ты это можешь, тебе это по плечу - делай". И он делал, не потому, что никто другой этого сделать не мог, а потому
что время выбрало его, а не кого-то другого.
А может, время и вовсе ни при чем. Может, это сам человек, двигавший
дело, вызывал такой интерес к этому почину, к этому делу: ты взялся за гуж,
110
вот и тяни, каким бы ни был тяжелым воз. Но и так говорят только тому человеку, который тянет, хорошо тянет. Все видят его старательность, его умение,
ну и очень хотят, чтобы и у них что-нибудь прицепил к своему возу - очень уж
хорошо у него получается, и польза от его дела немалая.
Эти желания "снизу" удивительным образом совпали с государственными
интересами, и возникла мысль - на базе Отдела создать Всесоюзный институт
прикладной ботаники и новых культур. Директором института назначили конечно же Николая Ивановича Вавилова. В это время ему не было и 37 лет, однако большой опыт и незаурядные знания уже поставили его в ряд авторитетнейших научных имен. Председателем ученого совета института стал Николай
Петрович Горбунов, управляющий делами СНК СССР, успешно сочетавший
государственную деятельность с научной. Это сделали потому, наверное, что
институт подчинялся теперь не Наркомзему, а правительственному органу Совету Народных Комиссаров СССР.
Обрадовал ли Вавилова такой поворот событий? Да, конечно. Появилась
возможность не только расширить, но и углубить работы, превратить прикладную ботанику в комплексную науку. Но для этого необходимо создать много
новых отделов. А новые отделы - это новые люди, много новых людей. Не растворятся ли старые испытанные кадры в этой массе новичков? Удастся ли сохранить в коллективе ту же дружную работу и увлеченность делом, ту же спайку, "которая позволяет вести корабль к цели"? Удастся ли перенести в институт
"все хорошее от старых традиций, которыми силен Отдел"? Раздумывая над
этими вопросами, Вавилов признавался: "Выйдет из этого что или не выйдет,
толком еще не знаю". Да и в "структуре Института много еще дисгармоничного", многое "не по душе, но повернем по-своему". Он верил в успех - пока что
ему удавалось все.
"Жизнь коротка - надо спешить". По этой его излюбленной поговорке
жил весь коллектив Отдела. Работали, месяцами не получая не только зарплаты, но и пайков - у государства не хватало средств на содержание этих фанати-
111
ков-ученых. Годами работали без отпусков, потому что, как вспоминают сослуживцы, это была, пожалуй, единственная просьба, которую Вавилов не любил, - просьба об отпуске.
- Ну что вы, какой там отпуск! - откликался Вавилов. - Поезжайте лучше
на любую опытную станцию на месяц, поработайте в поле, вот вам и отпуск, и
самый лучший отдых, по себе знаю. - И добавлял: - Ваш покорный слуга никогда не был в отпуске, и не знаю, как бы я мог вдруг остаться без работы хотя бы
на день.
9
Степная станция по-прежнему оставалась основным опытным полом, где
высевалось множество мировых сортов всех хлебных культур. Тут были лучшие в мире сорта пшениц, кукурузы, масличного подсолнечника, гречихи. Выращивалась такая коллекция бахчевых, какой нигде в другом месте не было.
Здесь уже вывели 24 сорта гороха и 22 сорта фасолей. Так что занимались не
только изучением полевых культур и их размножением, но и селекцией. И селекционная работа обретала все большее значение.
Начинался новый этап - этап научной переделки растений. Генетики уже
дерзали, пусть пока только в мечтах, создавать не только новые виды, но и новые роды растений.
Новый этап в биологии требовал иной подготовки специалистов, иного
руководства опытными станциями. Даже такой поистине выдающийся знаток
растений как Мальцев мало что понимал в селекции и вовсе не разбирался в
вопросах генетики. Да и хватит держать его в Каменной степи - сейчас он, с его
знаниями и организаторским опытом, нужнее в Институте, где многое надо
налаживать заново.
Ранней весной 1925 года заведующим Степной опытной станцией становится Леонид Ипатьевич Говоров. Он из плеяды первых отечественных селек-
112
ционеров. Вавилов и Говоров встретились, как говорится, еще на заре ранней
юности. Их познакомил "дедушка русской селекции" Рудзинский в стенах первой в России селекционной станции под Москвой. Здесь они вместе работали есть фотография тех лет, на которой запечатлены Рудзинский, Вавилов, Говоров и известный селекционер по картофелю Лорх.
На саратовском съезде генетиков в 1920 году они снова встретились - Говоров был делегатом от Московской селекционной станции, где продолжал работать до 1923 года, до перехода в Отдел прикладной ботаники. В том же 1923
году он, специалист по бобовым культурам, приезжал на опыты в Каменную
степь. Продолжал их и на, следующее лето. Вавилов был очень доволен, что
переманил к себе этого "большого оригинального работника". Именно тут, в
Отделе, Говоров и нашел себя - в первую же весну высеял полторы тысячи сортов гороха, о чем Вавилов с восторгом сообщал в письмах.
При нем Степная станция будет все больше специализироваться на изучении мирового разнообразия бобовых, овса и некоторых кормовых культур.
Коллекции зерновых постепенно переместятся на вновь открывшуюся Кубанскую опытную станцию, которая быстро превратилась в крупнейший питомник
по изучению хлебных культур. Туда же перебрались и многие специалисты, в
том число и из Каменной степи. Первым уехал Александр Алексеевич Орлов,
он и возглавил Кубанскую опытную станцию.
Перед Степной у неё сразу же выявилось много преимуществ:
находилась у железной дороги, к тому же поблизости от города Армавира. Да и климатические условия намного лучше - в любой год можно наверняка
быть с урожаем. Одно название поселка, Отрада Кубанская, рядом с которым и
нашлась та "земля обетованная", которую искал Вавилов, рождало желание
сняться с моста и ехать, ехать - в Отраду. Ну не случайно же народ дал этому
поселению или месту такое доброе, ласкающее душу название.
- Пусть едут, - ворчал Мальцев, - мы и в Каменной степи поживем.
113
Он, сам о том не ведая, давно уже любил степь, любил эти домики на юру
посреди Русской равнины, любил всю эту местность с докучаевскими лесными
полосами и прудами - было в них что-то завораживающее.
Предвижу, читатель скажет: не говори высоких слов, автор. Наверняка
настрадавшийся, намучившийся в этой степи Мальцев только и мечтал, как бы
быстрее вырваться в город. А уж когда передал станцию Говорову, то укатил,
должно быть, не оглянувшись.
Примерно так и я думал. Ну, в самом деле, как в таком случае поступил
бы любой нынешний специалист? В тот же час он собрал бы весь свой скарб, да
и - скорее в Ленинград. К тому же из переписки я уже знал, что в здании института, на втором этаже, Вавилов еще зимой приготовил для Мальцева одну комнату под кабинет, а другую - под квартиру. Прощай, Каменная степь! Семь с
лишним лет провел Александр Иванович здесь. Да и каких лет! Лишь иногда,
зимой, выбирался ненадолго в Петроград - Вавилов вызывал его, своего помощника, чтобы тот организовал работу отдела рефератов, которым и поручил
ему руководить.
Однако, что такое? Мальцев передал станцию Говорову весной 1925 года,
а письма от него продолжают идти отсюда, из Каменной степи. Уже и весна
прошла, лето началось, а он всё тут, не торопится уезжать.
Наверное, думал я, остался до июля, чтобы прямо отсюда поехать на торжественное заседание в Кремле по случаю официального открытия Всесоюзного института прикладной ботаники. Оно состоялось 20 июля 1925 года. На него
приглашался весь цвет сельскохозяйственной науки, и, конечно, ведущие специалисты вновь созданного института, в числе которых был и Мальцев. В качестве делегата от Степной станции получил приглашение и Говоров. Сообщая
ему об этом, Вавилов писал: "Необходимо привезти наиболее эффективные
экспонаты, в небольшом числе, но эффектный материал. На Вас надеемся.
Надписи и всё прочее приготовьте заранее".
114
Как выполнил поручение Леонид Ипатьевич и была ли представлена Каменная степь на стендах в кремлевском зале Совнаркома РСФСР, где проходило торжественное заседание, установить мне не удалось. Думаю, что "эффектные экспонаты" он все же не успел подготовить - Вавилов написал ему о них
всего за шесть дней до заседания. Но что-то, видимо, все же привез. Участники
торжественного заседания вспоминали, что стены кремлевского зала были увешаны картами, схемами, диаграммами, стендами с образцами семян и растений.
Заседание открыл Николай Петрович Горбунов. Затевая это торжество,
он, видимо, надеялся на. большее - привлечь к участию членов правительства:
дело-то государственной важности, в основании которого лежала идея "обновления русской земли". Однако правительство перепоручило все ему, Горбунову.
Все сидели за большим длинным столом. Горбунов, сидевший в торце
этого стола, произнес короткую речь и передал слово Вавилову. Тут же, за столом, не выходя к трибуне, Николай Иванович изложил программу обновления
советской земли: собирать возделываемые народами мира культуры, испытывать их на опытных станциях, выделять ценные для введения в культуру или
для скрещивания и выведения новых сортов.
Программа заседанием была одобрена.
Через несколько дней Вавилов писал Говорову:
"Дорогой Леонид Ипатьевич.
Очень буду просить Вас о выставочном материале, самом эффектном.
Хотелось бы, чтобы Воронеж был не хуже Западной Сибири и какой бы то ни
было станции. Просмотрите номер "Правды" (Московской) за 28 июля, превосходная статья Сосновского о заседании 20 июля в Кремле под заглавием "Цезиум III и многие другие". Хотелось бы, чтобы в другой раз было не "Цезиум III",
а что-либо воронежское в заглавии".
115
Вавилов явно недоволен каменностепцами - Говоров не сумел показать
товар лицом: сибиряки перещеголяли его именно эффектным показом своей
работы.
Конечно, Таланов немало сделал на Омской сельскохозяйственной станции, и его "Цезиум" действительно прекрасный сорт пшеницы. Однако и Степной станции было чем похвалиться.
Да, надо дело делать, но надо уметь и итоги сделанному подводить.
Сколько раз Вавилов напоминал об этом своим сотрудникам, просил: сделали напишите, покажите, скажите. Но очень часто именно эти просьбы своего руководителя они не выполняли - и оставались в тени. От этого и дело страдало о нем никто не знал. Виноват в этом ты сам, надо рекламировать, и стесняться
тут нечего - ты делаешь общественное дело, и общество должно знать о нем.
Жаль, конечно, что так получилось, но - прошло, не вернешь. Однако,
чтобы восполнить явное упущение и снова не оказаться без хорошего выставочного материала, Вавилов просит Мальцева:
"Надо было бы изготовить хорошие фотографии Степной станции. Нужно
было бы побудить степняков подытожить данные посевов, чтобы представить
их хотя и в сжатом, но достаточно ярком виде. Покорнейшая просьба попомнить о необходимости материала для музея, выставки".
В этом письме Николай Иванович и за промашку укоряет степняков, в
том числе и его, Мальцева, и напоминает: это все равно надо сделать.
Читал я эти строки и снова и снова думал: где они, эти материалы, эти
фотографии Степной станции, которую Вавилов считал одной из лучших и к
которой он относился с особой заботой? Неужели так и не сделали? Или все
исчезли бесследно?..
На эти вопросы я так и не нашел ответа. В поисковых хлопотах не сразу
обратил внимание на адрес, до которому было отправлено письмо Мальцеву. А
когда глянул, то невольно улыбнулся: опять в Каменную степь. Выходит, и после торжественного заседания в Кремле Александр Иванович не в Ленинград
116
отправился, а вернулся на Степную станцию, где и оставался до поздней осени,
не проявляя ни малейшего желания скорее завершить все свои опыты и ехать в
город. Не он надоедал Вавилову, а Вавилов все настойчивее звал его в институт, а Мальцев всё откладывал и откладывал свой окончательный отъезд. Отвечал Вавилову: вот закончу опыты, тогда и приеду, а пока занят своим "дивертисментом" - так почему-то барышни прозвали его опытный участок. Даже небывалые дожди в августе и сентябре не испортили ему настроение, шутил: "Во
дворе - озера, предприимчивые жители наших "коммун" стали разводить уток".
По-другому реагировал на эти дожди Говоров. "Лужи не сходят с полей, писал он. - Овраги переполнены водой... За один август - годичные осадки 1921
года. Одним словом - катастрофа.
Что не убрано - сыпется, что убрали - проросло... Овес два раза связывали
в снопы и снова развязывали; свозили в стога, а сейчас расставляем их снова
для сушки. Пари устали боронить - снова и снова забиваются дождями...
Словом, кошки дерут на сердце".
Должно быть, на его настроение влияли и сборы Мальцева к отъезду. Все,
уезжает в конце сентября, так он сам предполагал.
Но потом решил остаться еще на месяц - надо же помочь Говорову, который в хозяйственных делах явно терялся.
Уехал Мальцев только в октябре, через полгода после сдачи дел. Уехал и Говорову сделалось так тоскливо, что хоть беги. "Помимо погоды, - жаловался он Вавилову, - удручающее настроение создает финансовое положение станции..."
На эти сетования Мальцев, который уже был в Ленинграде, мог лишь
рассмеяться. В тот год Степная станция получила такую сумму кредитов, какой
еще не получала никогда. "Вы теперь капиталисты", - писал по этому поводу
Вавилов Говорову в начале лета 1925 года. А в июле сообщал ему же: "Нужды
Степной станции нам очень близки: вчера специально ездил в Москву защищать смету, и ... действовали мы неплохо. Отстояли 2000 руб. на пруд, отстояли
117
все суммы на поденных, на. практикантов. Словом, смета урезана лишь процентов на 15-20, не больше..."
Однако, видимо, "капиталист" не соизмерил траты и к ноябрю остался без
денег. Мальцев в таких ситуациях, по несколько месяцев не получая денег, както выкручивался, перебивался и духом не падал. Говоров сник. "Только и утешаюсь надеждами на ближайшее лучшее, - продолжал он жаловаться. - А сейчас одна гнусность и проклятие. Вечерами сидим без керосина, днями целыми
без полена дров - при такой распутице ни за какие деньги не найти возчиков.
Кредиторы осаждают ежеминутно..."
Что и говорить, трудно ему было на первых порах: вдали от городов, от
больших дорог, на степном юру, да еще без света по вечерам - в лампах ни капли керосина, и печи остыли - нет ни полена, дров. Казалось, и он здесь вот так
же остынет и погаснет в нем душа живая.
Однако, судя по письмам, удручающее настроение скоро миновало. То ли
финансовое положение поправилось, то ли погода улучшилась, то ли привык.
Да, человек ко всему привыкает, к любым условиям - невзгоды страшат только
поначалу. А потом, как только чуть-чуть улучшатся эти условия, нальет в лампу керосина и зажжет её, затопит стылую печь - и уже рад, бодр. Все прочие
неудобства - мелочь.
Главное, в первые минуты не сорваться, когда кажется, что кругом "одна
гнусность и проклятие". Жил же тут Мальцев, почти восемь лет жил, и тоже часто не было ни керосина, ни дров, ни денег...
Прижился и Говоров, да так, что очень скоро Вавилов вынужден был сделать ему "выволочку". Дело в том, что зимой Говоров должен был вести занятия в Ленинградском сельскохозяйственном институте на кафедре селекции,
которую курировал Институт прикладной ботаники. Однако Говоров на занятия не приехал, чем и вынудил Вавилова написать ему строгое письмо с требованием сдержать обещание: "Мы и по существу и из долга приличия должны
поставить кафедру на должную высоту".
118
Я еще и еще раз перечитываю это письмо от 8 февраля 1926 года, в котором, после упреков, Вавилов поблагодарил Говорова за хороший отчет по
Степной станции.
И все... И словно бы оборвалась нить истории. Больше не нашел я в архивах ни одного письма в Каменную степь. И ни одного оттуда. Будто перестала
существовать Степная станция. Однако она не только продолжала действовать,
но и расширяла свои границы, увеличивала объемы работ. Каждую весну сюда
все так же съезжались ведущие специалисты на опыты. Многие ведущие ученые стремились побывать здесь. Каждое лето, почти всегда в июле, в Каменную
степь приезжал Вавилов - об этом есть немало воспоминаний. Побывал здесь и
Николаи Петрович Горбунов, управляющий делами Совнаркома СССР. Ему,
председателю Совета Всесоюзного института прикладной ботаники, давно хотелось побывать на этом старейшем опорном пункте, своими глазами увидеть
коллекцию в "живом виде".
То было время наибольшего интереса к Степной станции. Однако именно
об этом времени почему-то и нет в архивах никаких документов.
Именно в эти годы Говоров все громче заявлял о себе как о талантливом
селекционере и генетике. Его имя, настаивал сам Вавилов, никак нельзя обойти
при написании истории Отдела и Института. В 1928 году Говоров, в числе других ученых, претендовал на кафедру генетики и селекции Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева, но потом снял свою кандидатуру. Имя его часто мелькает в переписке, в протоколах совещаний и съездов. Но, странное дело, нет ни одного письма ни ему, ни другим специалистам, работавшим в эти
годы в Каменной степи. А ведь Вавилов, как вы помните, и сам писал всем специалистам, и от каждого из них требовал личных отчетов. Остается лишь надеяться: когда-нибудь и где-нибудь еще отыщутся и письма и отчеты. За многие
годы поисков я уже убедился: ничто не исчезает бесследно. Где-нибудь лежат и
эти документы. Пока же я продолжу повествование, опираясь на косвенные
119
свидетельства, на мимолетные упоминания, отдельные фразы, выуженные из
различных статей, научных трудов, публикаций тех лет.
В институте создавались новые отделы, формировались новые направления. Защищая одно из них, Вавилов писал: "На Степной станции Роберт Эдуардович (Гегель) проектировал когда-то производство посадок большого разнообразия древесных пород. Соседство с докучаевскими лесами было сильным
стимулом к этой симпатии. Отдел достаточно грамотен ботанически, чтобы понимать огромный интерес этой области".
Воплотить этот замысел Гегелю не довелось. Вавилов помнил о нем. А
может, Мальцев напомнил и подтвердил какими-нибудь документами. К тому
же докучаевские лесные полосы, которые не один раз осматривал Вавилов, не
могли не повлиять на него. Видел он и другие насаждения, как видел и страшные последствия пыльных бурь на незащищенных полях. А насмотревшись и
задумавшись, написал: "Нужен учет мирового советского опыта по части озеленения, насаждения защитных полос".
Да, кому-то надо было разобраться в результатах более чем столетней работы пионеров отечественного лесоразведения в степи. Надо кому-то создавать
древесные питомники, необходимые для широкого разведения садов и парков движение это, подхваченное многими коммунами и товариществами, исподволь ширилось и требовало всё большего количества посадочного материала.
И, наконец, надо было обследовать все сохранившиеся заповедники, парки, сады и скверы, пришедшие за минувшие годы в упадок. Обследовать и выработать меры к их сохранению.
Никто Вавилова к этому не понуждал - он сам брал на себя эти заботы.
Понимал. Работа огромная. И все же взялся за неё. Для выполнения этой работы в Институте прикладной ботаники формирует отдел натурализации древесных пород и поселкового садоводства. Во главе отдела, сначала был поставлен
Арцыбашев, но вскоре его сменил Николай Петрович Кобранов, лесоводстепняк. Да, мы с ним уже знакомы, встречались в воронежских краях.
120
Однако, события вынуждают прерваться...
ВЫПАД ВТОРОЙ
Дисгармония, как и предчувствовал Вавилов, случилась. Внесли её "чрезвычайно индивидуалистически настроенные" руководители ряда новых отделов. Они начали упрекать его, Вавилова, в недостаточном руководстве институтом, в академизме и... игнорировании новых культур.
Вавилов вынужден был оправдываться: "Экспедиции Института во все
части земного шара я считаю гордостью, а не академичеакой прихотью, как это
было заявлено на одном из заседаний, и не сомневаюсь, что в истории агрономических исследований они будут поставлены нашему учреждению на плюс, а
не на минус".
Вавилов никогда не переоценивал сделанного. Не переоценил и в этом. В
истории всей отечественной, да и мировой науки экспедиции советских ботаников останутся заметной вехой на века.
Его упрекали в слабой связи института с жизнью. Он, оправдываясь, отвечал: "По моим представлениям, настоящее чуткое научно-исследовательское
учреждение должно идти на несколько лет впереди жизни, а не тащиться в хвосте ее или пытаться непременно попасть в унисон каждой злобе дня: сегодня
мочалкам из люффы, завтра парфюмерным растениям, послезавтра - каучуконосам и т.д.".
По поводу этой перепалки Вавилов вынужден был снестись с председателем ученого совета Горбуновым, от которого получил выговор (кажется, это
был первый выговор в его жизни). И этот выговор, совершенно незаслуженный,
и ряд событий, породивших его, заставил Вавилова "сильно задуматься над целесообразностью моего пребывания на посту директора Института, прикладной
ботаники", - написал он Горбунову.
121
Судя по дальнейшим действиям. Горбунов убедился в правоте Вавилова и
дал согласие на отстранение от должности некоторых руководителей, навязанных Вавилову сверху. Эти назначенцы были только "патронами" Отделов, а не
их научными руководителями, к тому же постоянно затевали "крупные инциденты" на фактах, которые "не стоили выеденного яйца".
Вот тут-то вместо "патрона" Д.Д.Арцыбашева, занимавшего до этого ответственный пост в Бюро иностранных сношений, заведующим отделом натурализации древесных пород и поселкового садоводства и был избран Николай
Петрович Кобранов, уже знакомый читателю. После Воронежа он был профессором сначала Московского лесного института, а потом Ленинградской лесотехнической академии. А начинал он свой путь, (как вы помните) в Мариупольском опытном лесничестве, откуда и приезжал на обследование лесных полос в
Каменную степь.
С избранием Кобранова многое в институте, по оценке самого Вавилова,
стало на место: "таков закон природы в нашем неспокойном бытие".
Однако и уволенные не бездействовали. Правда, пока что их "система
действий" не отличалась новизной: "задние двери и обходное движение". Вавилов противопоставил этой системе работу: "Нам остается одно: вести прямую
работу, вести как следует. В конце концов это наиболее прямой и правильный
путь".
Как говорится, поживем - увидим.
10
И все же Отдел сформировать проще. А вот где взять хороших специалистов для закладки древесных питомников на опытных станциях?..
И вот тут-то снова объявляется участник докучаевской Экспедиции Конрад Эдуардович Собеневский. Да, это под его руководством создавались первые питомники, первые лесные полосы в Каменной степи. Давно это было, в
122
прошлом веке. После закрытия Особой экспедиции Собеневский сажал леса в
степях Оренбуржья, озеленял станции и полустанки на Ташкентской железной
дороге, работал под Кузнецком, в Саратовской губернии и еще где-то.
После долгих скитаний по степям семья Собеневского осела в Петербурге
на. Николаевской улице (ныне улица Марата) - у него к этому времени было
семь сыновей и две дочери.
Здесь, в Петрограде, и застала его революция. Судя по семейным преданиям, он никуда не шарахнулся, а активно включился в работу: организовывал
комитеты по распределению продовольствия, а потом и возглавлял один из них.
Был замечен новыми властями и даже получил приглашение на работу от самого Калинина.
Однако, судя по всему, в городе он чувствовал себя не совсем уютно,
словно бы не при деле. Душа его рвалась в степь. О ней и мысли его. Как раз в
эти годы, занимаясь прокормлением голодающего населения, он обдумывает и
пишет статью "К вопросу о борьбе с засухой" - вспоминает в ней лесные полосы Каменной степи.
Я хорошо знал, что впереди у Собеневского еще целая жизнь:
через несколько лет он станет кандидатом сельскохозяйственных наук, а
потом, через годы, - и доктором. Еще вернется в Каменную степь и сделает там
немало доброго. Зная это, я как-то не задумывался о его возрасте. Но вот взглянул на год его рождения (1867) - и поразился. Выходит, в 1927 году, когда он
объявился вновь, ему исполнилось 60 лет. Жизнь прожита. Старость в общемто обеспечена. С жильем проблемы нет - 9 комнат в его квартире. Но именно в
канун своего шестидесятилетия он снимается с обжитого места и вместе с женой снова едет в Каменную степь. Едет не навестить места, своей юности, не
полюбоваться творением рук своих. Едет работать, руководить вновь создаваемым на Степной станции дендросектором.
Я не перестаю удивляться женам степняков - великим сподвижницам пионеров степного лесоразведения. Зинаида Николаевна Собеневская коренная
123
горожанка (пожалуй, и просторная квартира досталась в наследство ей), хорошо образованная, знавшая в совершенстве французский, немецкий и итальянский языки, достаточно уже навидавшаяся всякого лиха, не только отпускает
мужа в Каменную степь, но и сама едет с ним. Взрослые дети остаются в Ленинграде, несовершеннолетних берут с собой.
Здравствуй, Каменная степь! В начале 1899 года он покинул её, передав
дело рук своих Морозову. С той поры минуло, пролетело 28 лет. Как же изменилось всё, как выросло всё, что он сажал. И понял: теперь он дома...
Поселился Собеневский в бараке, называемом "коммуной". В той самой
"коммуне", предприимчивые жильцы которой стали разводить уток, когда во
дворе появились озера-лужи. Деревянный этот барак построили в начале 20-х
годов - для приезжающих специалистов. Он цел и сейчас, и старожилы попрежнему зовут его "коммуной", хотя дом давно уже разгорожен на квартиры с
отдельными входами. А в те годы все комнаты объединял общий коридор с
земляным полом, который на лето застилали соломой. Отсюда, из коридора,
топили печи - топили соломой и сухим коровьим кизяком, который собирали в
степи.. В комнатах были топчаны. Вместо матрацев на них лежали большие
мешки, набитые соломой, -приезжающие на лето барышни-специалистки первым делом валтузили эти мешки, чтобы сделать их плоскими и ровными - и тогда барак оживлялся смехом и визгом.
Отныне "коммуна" стала большим семейством Собеневского. Веселый,
общительный, щедрый на шутки, Конрад Эдуардович был для залетевшей сюда
молодежи вместо отца. По вечерам все сходились в общую столовую комнату.
Собеневский садился во главе стола и приступал к обязанностям, за которые
девчата присвоили ему звание "супочерпия". Все шло в этом доме, за этим столом как в большой крестьянской семье, хорошо и дружно поработавшей. За
этим же столом, убрав посуду, просиживали допоздна:
выклеивали гербарии, писали отчеты и статьи, читали вслух приходившие от Вавилова письма и устраивали вечера, воспоминаний. Не была в сто-
124
роне и Зинаида Николаевна. На вечера воспоминаний она приносила альбом с
фотографиями участников "Особой экспедиции", приехавших сюда, в голую
степь, летом 1892 года. На одной из них были запечатлены Докучаев, Собеневский и Трещалин, арендатор клочка земли, именем которого и сегодня называют пруд, на берегу которого стояла его халупа.
Бывая в Каменной степи, я всегда думал: есть какая-то несправедливость
в том, что имя арендатора увековечено в названии пруда, а вот истинных творцов забыли. Об этом и каменностепцы много раз заводили разговор - и всегда
Трещалина называли мужиком-арендатором. Но вот недавно, уже после написания первой части книги, я разыскал последнюю статью Собеневского "Из истории полезащитного лесоразведения".
Читаю: все гидротехнические работы по созданию оросительных сооружений в Каменной степи выполнялись под руководством десятника Симона
Трещалина, в честь которого и был впоследствии переименован Большеозерский пруд.
Выходит, это и есть его пруд, он его создал, а от него проложил двухкилометровый оросительный канал. За это народ и назвал один из красивейших
водоемов его именем. Что ж, это справедливо.
Теперь возникает вопрос: почему же тогда все называют его арендатором? Вполне возможно, что раньше он таковым и был, жил здесь до прихода
докучаевской экспедиции.
Где сейчас эта фотография-реликвия? О ней мне живо рассказывала и
Тамара Конрадовна Хлебникова, дочь Собеневского, которую я разыскал в
Москве, в Теплом стане. Она разложила передо мной альбом. Неужели тот же,
что ходил по кругу за столом в "коммуне"?! Я вглядывался в лица на фотографиях. Вот высокий, сухощавый Конрад Эдуардович в окружении практикантов.
Вот статная красавица Зинаида Николаевна... Однако фотографии-реликвии в
альбоме не было.
125
- Так я же отдала её вместе с другими снимками в Каменную степь, - ответила. Тамара Конрадовна, лишив меня последней надежды разыскать её. Нет
её в Каменной степи. И того человека, которому она отдала, давно уже нет на
этом свете, а все бумаги, оставшиеся после него, молодая вдова, рассказывали
мне, пустила по ветру.
Память... Человек силен и тем, что уверен: его не забудут.
Не могут забыть! Это же он создавал вот эти пруды, сажал вот эти деревья, шумящие на ветру - и будут шуметь не одному поколению. Так неужели же
не вспомнят создателей, забудут их? Нет, не может такого быть.
Ну, в самом деле, не ради же личной корысти приезжает в степь вот эта
молодая публика, фанатично преданная науке! Собеневский поражался: ни одна барышня в те годы не вышла замуж - им, бедным, некогда было даже думать
об этом. Многие так и остались одинокими. "А разве наука для меня не личная
жизнь?" - повторяли они ответ Вавилова на заданный ему вопрос о личной
жизни, на которую у него не оставалось ни минуты. Да, Собеневский завидовал
им и жалел - а все же он был счастливее, на лето к нему приезжали дети, одни в отпуск, другие - на каникулы.
- Приезжали мы, - вспоминала Тамара Конрадовна, - отец сразу звал нас в
степь: "Пойдемте, покажу вам свое детище". И вёл нас к Трещалинским и Хорольским прудам, в лесополосы...
Он гордился долом рук своих, делом участников "Особой экспедиции". В
память о сотоварищах Собеневский написал статью "Великий почин Докучаева". В архивных материалах есть упоминание о том, что Вавилов, прочитав её,
дал высокую оценку проделанной автором работе, а напечатание её считал "исключительно необходимым".
Разыскать эту статью мне не удалось. И ни в одном каталоге среди опубликованных работ она не упоминается.
Я надеялся, что какие-нибудь бумаги сохранила Тамара Конрадовна. Нет,
ничего не осталось. Когда же я упомянул о Вавилове, она сказала:
126
- Когда Николай Иванович приезжал в Каменную степь, а он почти каждое лето туда наведывался, то уж тут у отца с ним настоящее соревнование разгоралось, кто утром пораньше встанет...
Тамара Конрадовна. подтвердила одно воспоминание, в котором говорилось: "Обычно, чуть рассветало, Вавилов осторожно, чтобы не разбудить спящих, стучался в окно спальни Собеневского, и они уходили до полудня, без
завтрака".
Наверное, уходили в лесные полосы. Не для прогулок, конечно. Восхищались творением рук человеческих, так благотворно преобразивших природу
степи: есть ли еще где на земле такое благотворное преобразование! Наверняка
говорили о великом почине Докучаева, дело которого надо продолжать. Собеневский, конечно же, показывал Вавилову вновь созданный питомник, -опять
надо было начинать с питомника, - а рядом с ним только что залаженный дендропарк, в котором он высадил 120 экзотических пород, завезенных из Полтавского, Тульского, Камышинского и других питомников. Осматривали новые
посадки. Вписываясь в план создания лесных полос, намеченный и утвержденный еще Докучаевым, Собеневский как бы "огородил" усадьбу опытной станции со всех сторон - сколько же ей стоять на степном юру, на ветрахсквозняках, дующих почти непрерывно.
Однако особой гордостью Собеновского был так называемый арборетум дендрарий, заложенный на 12 гектарах невдалеке от домов. Поделив всю эту
территорию радиальными и периферийными дорогами на секторы, он высадил
здесь 16 тысяч сеянцев 370 видов древесных и кустарниковых пород американской, азиатской и европейской флоры. Вот она, крупнейшая коллекция лиственных и хвойных пород из трех частей мира! Какие из них акклиматизируются
в степи и окажутся пригодными для защитных полос, для декоративных посадок? Время покажет.
Было, было что посмотреть в Каменной степи, и не только на опытных
посевах, где верховодил Говоров, но и на участках древесных посадок, где
127
увлеченно работал старейший степной лесовод, участник Особой экспедиции
Конрад Эдуардович Собеневский.
ВЫПАД ТРЕТИЙ
28 августа 1928 года в "Ленинградской правде" была опубликована
хлесткая статья "Штаны научного значения". В одном из 17 ящиков, отправленных в Институт возвращавшимся из экспедиции по Мексике, Колумбии,
Перу, Чили и Боливии ботаником Сергеем Васильевичем Юзепчуком, бойкий
газетчик, подписавшийся "Неучем", высмотрел два чемодана с изношенной
одеждой путешественника. Это и было поводом для злой насмешки над наукой,
институтом и его деятельностью.
На этот раз Вавилов но промолчал, ответил газете:
"При отправке экспедиций научными учреждениями личный багаж, необходимый для путешественника, всегда, как правило, до всем существующим
нормам рассматривается как багаж экспедиции, ибо для того, чтобы производить обследование, да еще в течение 3-х лет, проходить тысячи километров караваном, нужны "некоторые принадлежности". Такой порядок существует при
организации всех экспедиций, и поэтому если среди материалов, доставленных
в Институт, в чемодане самого Юзепчука оказались штаны, столь поразившие
т."Неуча", то в сущности здесь удивляться нечему. Путешествовать по некоторым тропическим странам возможно, быть может, и без штанов, но в трехлетнем путешествии, да еще на высотах Боливии и Перу без этого аксессуара
обойтись трудно".
К сведению редакции сообщал, что экспедиция Юзепчука проходила в
скромнейших условиях, что Институт не смог сполна оплатить своему сотруднику даже суточные расходы и издержки на организацию каравана. Втолковывал "Неучу", что доставленные экспедицией материалы во много крат ценнее
тех минимальных средств, которые были затрачены, что, к тому же, значитель-
128
ная часть материалов имеет не только научный, но огромный практический интерес для выведения новых сортов. Поэтому было бы более справедливо упрекнуть институт в недоплате своему научному работнику всех причитающихся
расходов по экспедиции, а не наоборот.
Кажется, Вавилов не мог сдержать себя от обиды на такую несправедливость и неблагодарность, выраженную публично. Никогда раньше не говорил и
не писал о трудностях, а тут словно прорвало. Знают ли "Неуч" и редакция о
трудностях, которые испытывают советские ученые, выходящие за пределы
своей страны, да еще ведущие исследования там, где нет советских представителей? Видимо, нет. А Юзепчук пробыл в условиях всевозможных лишений целых три года. Так что "прежде чем легкомысленно изыскивать анекдотические
сюжеты, нужно подумать серьезно над существом дела".
Вавилов мог бы поведать, для сравнения, как в одном из своих путешествий по Азии он встретился с американским "охотником за растениями", который спокойно, не торопясь, путешествовал со своей семьей - женой и дочерью,
объезжал один город за другим, останавливаясь в лучших отелях. Необходимыми для этого средствами его обеспечивало вашингтонское Бюро растительной индустрии. Однако не поведал, и не потому, что забыл. Нет, помнил, но не
стал дразнить гусей - хватит и этой отповеди.
Возможно, написал бы и резче, но подлинная ценность собранных экспедицией Юзепчука материалов еще не была. известна даже Вавилову. Несколько
тысяч образцов, заключенных в 17 ящиках, предстояло еще изучить. Но пройдет немного времени - и научный мир узнает, что русские "сделали одно из
крупнейших открытий в области мирового растениеводства". В горных районах
Центральной и Южной Америки, в Кордильерах, они обнаружили мировой очаг
важнейших культур: хлопчатника, картофеля и кукурузы. Именно там, как оказалось, произрастают исключительные сортовые богатства, до сих пор не только мало изученные, но и мало использованные человеком.
129
Русские ученые Букасов и Юзепчук поистине открыли Америке и миру
Америку, обнаружив поразительное разнообразие сортов культурного и дикого
картофеля, о которых не подозревал до тех пор ни один селекционер мира.
Среди этих видов картофеля есть устойчивые к заболеваниям, обладающие исключительной морозостойкостью и засухоустойчивостью. Найденные в Перу и
Боливии на высоте 3-4 метров над уровнем моря, эти сорта тропического картофеля можно было высевать на широте Мурманска.
Мир был потрясен этим открытием, сделанным под самым носом у американских "охотников за растениями", для которых поездка в Перу и Боливию
так же легка, как для русских - в Крым. Открытие несло избавление все более
хиреющему картофелеводству: до той поры на полях Европы и Америки возделывались сорта картофеля, родоначальниками которых были те два-три образца, которые завез еще Колумб. С той поры ни одного посту-пления исходного
материала не было, а поэтому картофель все сильнее страдал от грибковых и
вирусных заболеваний и все более вырождался. Теперь задача, о решении которой не мог мечтать ни один селекционер мира, задача выведения холодостойких, фитофтороустойчивых и крахмалистых сортов картофеля стала разрешима
не только в СССР, но и во всех других странах.
После сообщения о находке советскими учеными сразу тринадцати совершенно новых видов картофеля и сотен его разновидностей, министерство
земледелия США отправило по их следам две своих экспедиции - искать материал, необходимый для практической селекции картофеля. За ними отправились в путь ботаники Швеции и Германии.
Итак, дорогой читатель, ты теперь знаешь, что успехам нынешнего картофелеводства мир обязан нашим ученым Сергею Михайловичу Букасову и
Сергею Васильевичу Юзепчуку, которому отечественный "Неуч" вменил в вину изношенные в экспедиции штаны, отправленные вместе с собранной коллекцией.
130
Это была одна из последних экспедиций, после которой в марте 1926 года
Вавилов с гордостью сказал:
- Словом, земной шар приведен в порядок!
Мечта его сбылась! Он указал, что надо искать, чтобы заполнить пустующие места в открытых им рядах. Он безошибочно определил, где надо искать
эти недостающие сорта и виды растений, установив предварительно семь основных географических центров их происхождения. Все подтвердилось, многое
найдено - три четверти разновидностей важнейших культур вскрыты нами! И
мир преклонился перед его научным подвигом. Мир, но не соотечественники, в
толпе которых самоуверенно ухмылялся "Неуч".
Так, нисколько этого не стесняясь, даже гордясь (мы академиев не кончали!), называл себя представитель того поколения, которое входило в жизнь, еще
ничего как следует не зная и не умея... Поколение это было уверено в своей великой правоте, а потому не знало пощады ни прошлому, ни настоящему. Оно
уверовало: чтобы построить новый мир, нужно разрушить уклад, традиции,
дворцы. Представители этого поколения "простых людей" но хотели знать, что
было до них, не считались с тем, что сделали предшественники. Начинался новый отсчет истории страны, науки, культуры. Старую интеллигенцию они
называли попутчиками, к которым "неучи" относились с подозрительной
настороженностью, как к своим потенциальным врагам, лишь по случайности
не сметенным революцией.
Им, "неучам", дела не было до того, что мир преклонился перед этими
интеллигентами. Так ведь какой мир? Буржуазный. Да и за что? Эка невидаль,
нашли какие-то новые картошины. Сами-то, должно быть, не картошку, а хлеб
с маслом едят, да по заграницам разъезжают, на народные денежки там шикуют.
Неуч... У меня не было никакого желания доискиваться, кто же скрывался
за таким нелестным псевдонимом. Скорее всего, человек этот так и остался без
имени, без отчества, без фамилии.
131
Однажды, читая статью о репрессиях, я подумал: а ведь этого человека,
обнаружившего доношенные штаны в поступившем из-за рубежа багаже,
вполне могли заметить и взять на работу в органы. В таком случае автором,
обозвавшим самого себя "Неучем", можно считать не Иванова, а Бориса Вениаминовича Родоса. Это он, Родос, будет истязать на допросах комсомольского
вожака Александра Косарева, писателя Бабеля, журналиста Михаила Кольцова,
режиссера Мейерхольда и, наверное, многих других деятелей и творцов.
Высокое начальство его очень уважало, поэтому и доверяло "разговаривать" со знаменитостями именно ему.
О, Родос умел и "разговаривать" с безвинными своими жертвами, умел и
составлять протоколы допроса. Именно его протоколы начальство считало "истинными произведениями искусства" - все они завершались расстрелом.
На каком, спросите, основании я называю Родоса? Не к нему же в лапы
попадет Вавилов в 1940 году? Да, не к нему. Но именно Родос, когда его постигнет праведная кара, в ходатайство о помиловании сам напишет о себе: "Я неуч". Мол, что с меня взять, если за плечами у меня всего четыре класса образования. Ну, а то, что читал лекции в Высшей школе МВД и был автором учебных пособий для начинающих следователей, так это всегда так было и будет:
конкретному делу учит не тот, кто умствует, а кто по должности за это
дело отвечает...
Да, кстати, в его рассуждениях есть вот какой резон. Вера в правоту действий всякого должностного лица переживет, наверно, и нас с вами, читатель.
Во всяком случае так и поныне: в любом принципиальном споре решающее
слово чиновник оставляет за. должностным лицом, именуемым "специалистом". Всякий, кто в момент спора не при должности, правым быть не может,
даже если он и образование имеет соответствующее предмету спора, и сам много лет работал в данной отрасли. Не при должности - и всё тут. Человек не при
должности не может быть правым, все его доводы всего лишь эмоции.
132
"Я - неуч"... Не всякий так откровенно в этом признавался. Многие хитрили, в анкетной графе "образование" писали: "высшее, по опыту работы". Таких, уверенных в своих способностях, я встречал на солидных должностях в
министерствах и ведомствах.
Что и говорить, разнолик неуч, самоуверен. Взяв на себя все заботы по
защите интересов государства и его тайн, "линий", "установок", "указаний", он
с подозрением смотрел на всех, кто думал, рассуждал, излагал свою точку зрения - такие растащат, распродадут оптом и в розницу всё государство. Напряженно вслушиваясь в их речи, он вынашивал в своем мозгу одну, но стройную
мысль: "Ах ты, вражина..." И "безошибочно" определял, кто есть кто...
- Чем занимался ваш подследственный Бабель? - спросил Родоса судья.
- Мне сказали, это писатель.
- Вы прочитали хоть одну его строчку?
- Зачем? - с искренним недоумением спросил Родос.
Однако, я слишком далеко вперед забежал. Этот строгий, без лести и заискивания, разговор с неучем состоится не скоро, в феврале 1956 года. До той
поры много воды утечет, много судеб искалечится, много полезных деяний
пресечется...
ВЫПАД ЧЕТВЕРТЫЙ
В феврале 1930 года "Правда" публикует статью В.Балашова "Институт
благородных... ботаников". На этот раз обвинения были посерьезнее: тут и отрыв от задач реконструкции сельского хозяйства, и чуждое социальное происхождение сотрудников, и насаждение семейственности, и снабжение сортовыми семенами кулаков. По всему чувствовалось: "неуч" наш поднаторел, овладел
звонкой политической фразой.
Ответ Вавилова в редакцию был на этот раз выдержан в спокойном ироничном тоне.
133
Да, из 350 научных работников института в родстве состоят 30 человек,
причем значительная их часть стала родственниками уже после поступления на
службу. "К сожалению, - подводит Вавилов итог этому пункту, - запретить
вступать в брак не может ни директор, ни местком".
Да, семена и литературу институт посылает агрономам, семенным товариществам, школам крестьянской молодежи, колхозам. И только один процент
от этого количества семян и книг - в частные хозяйства, тем крестьянам, у кого
есть рекомендации и удостоверения о принадлежности к беднякам и середнякам...
Сегодня мы не знаем о судьбе тех посылок, которые составляли 99 процентов от общего количества. Однако адрес одной посылки частному хозяину
нам хорошо известен. Напомню.
В июне 1927 года в избу зауральского единоличника Терентия Мальцева
почтальон принес пухлый пакет, в котором оказалась пригоршня блестящего
темно-бурого зерна какой-то невиданной раньше пшеницы. В приложенной записке говорилось: "Институт прикладной ботаники... высылает вам 200 г. пшеницы сорта "Цезиум -III". Просим посеять, о полученных результатах сообщить
в институт..." Дальнейшее читатель может узнать из книги о Мальцеве "Хлебопашец". Здесь же скажу лишь, что при вступлении в колхоз Терентий Семенович внес на общую пользу 16 пудов сортовой пшенички, размноженной им из
тех 200 граммов, присланных ему из Ленинграда. А вскоре колхоз "Заветы Ленина" войдет в число первых в стране семеноводческих хозяйств - будет поставлять первоклассные семена пшеницы. Этот сорт на многие годы станет самым урожайным в Зауралье, сорт, которым в войну засевалась почти вся зауральская нива - и с каждого её гектара страна получала не один лишний центнер хлеба.
Вот как окупился даже не процент, а одна тысячная доля тех посылок, за
которые газета упрекнула Вавилова, обвинила институт в снабжении сортовыми семенами кулаков.
134
Упрек в чуждом социальном составе сотрудников парировать было сложнее. Да, ведущие специалисты были выходцами из дворянского сословия. Но
отстранение их от должности - "равносильно временному закрытию лабораторий". Нет, мягко сказал Вавилов, не лабораторий, а всего института. Ведь и сам
Вавилов числился в этом "чуждом социальном составе" - его отец, Иван Ильич,
до революции был директоров товарищества "Удалов и Вавилов" при Прохоровской Трехгорной мануфактуре. В 1918 году эмигрировал за границу, откуда
вернулся на родину в августе 1928 года, а через две недели умер от миокардита.
Все это конечно же знали. Знал и автор статьи, потому и жалил так. Что ж, если
мы вам не нужны, мы уступим начатое нами дело другим, и замена такая уже
готовится: "Академия имени Ленина делает вся для того, чтобы подготовить
кадры из рабоче-крестьянской молодежи".
Ну а вообще-то "надо быть слепым, - писал в ответе Вавилов, - чтобы отрицать ту огромную работу, которую в кратчайшее время в трудных условиях
произвел коллектив Института, и приходится удивляться тому легкомыслию, с
которым относится к этой работе корреспондент"...
Слепы и легкомысленны были многие. И, кажется, прозревать не собирались. Но становились все яростнее, все непримиримое. Им еще не сказали:
смотрите, внимательнее смотрите вокруг, не может такого быть, чтобы рядом
не было врагов народа.
Дух подозрительности всё сгущался. Он проникал в самые глухие углы,
побуждал к действию. И вот уже не только чекисты, но и дети ищут "врагов
народа". Вот уже бесштанный парнишечка, лежа на. печи в деревенском доме,
настороженно прислушивается к разговору отца-сельсоветчика с односельчанами. Прислушивается с тайной мыслью "изобличить подкулачника". Вот городские ребята, дети слесаря-ударника, валят под трамвай своего школьного
товарища, только за то, что он сын интеллигента-врача, а значит - классовый
враг.
135
Последний этот пример привел в письме к Максиму Горькому историкписатель Анатолий Виноградов. И прокомментировал:
"Это значит, что в этой семье разбушевались далеко не человеческие стихии".
Оказывается, находились люди, которые не задним числом, а тогда же, в
самом начале тридцатых годов, понимали: не в одной семье разбушевались эти
пагубные стихии, они бушуют, набирая силу, по всей стране, во всех слоях общества. И люди эти не молчали, не таились в страхе, а пытались хотя бы в
письме к авторитетному человеку высказать свою тревогу: грядет страшное
бедствие, огромная масса, людей действует по капризу напуганного воображения. Человека, лишают всего, втаптывают в грязь, "ставят на правеж" и обижаются (даже возмущаются!), если он не кончает самоубийством. "Позволительно
ли заражать воздух таким огромным количеством ненужных несчастий?" Этот
вопрос тоже из того времени. Вопрос, оставшийся тогда, без ответа.
СМУТНОЕ ВРЕМЯ
Однако вернемся в Каменную степь, где тоже назревали важные события.
На этот раз посетим не Степную станцию, а "Докучаевку", заведовал которой
Григорий Михайлович Тумин. Ему явно не везло: с уходом в Москву Чаянова
опытная работа в губернии пошла на убыль, что отразилось и на "Докучаевко".
Воронежское губземуправление, которому она подчинялась, с каждым годом
сокращало бюджет и штат станции. Да и тех специалистов, которые еще оставались, приходилось оплачивать как временно наемных.
Как же Тумин завидовал Говорову и Собеневскому! Они делают дело, работают, а ему со своими "временно наемными" остается лишь мечтать о работе.
Завидуя, просил: объедините нас со Степной станцией. Писал Вавилову: "Только такой выведет "Докучаевку" из нелепого круга, в котором она оказалась".
136
Однако на все ходатайства Наркомзем отвечал: объединение "Докучаевки" со Степной опытной станцией "не вызывается необходимостью".
И всё же Тумин не только мечтал о работе, но и работал. Он проанализировал все накопленные за эти годы данные и пришел к окончательному выводу:
эффективное действие лесных полос в степи огромно, они страхуют посевы от
климатических невзгод и значительно изменяют микроклимат прилегающих
пространств. И этот эффект, подтверждаемый цифрами, достижим даже в небольшом оазисе - в Каменной степи под защитой лесных полос находится малая площадь, около 900 гектаров.
Тумин предлагал:
"Опыт с лесными полосами надо развертывать не на сотнях, а на тысячах
гектаров, даже лучше на десятках тысяч гектаров. И при этом оазис от 500 до
1000 га надо считать малым, оазис в несколько десятков тысяч гектаров - большим оазисом".
Он но любил топтаться на месте: одна задача решена, надо приступать к
другой. Какой процент земли необходимо отдавать под лесные полосы? Над
этим вопросом ученые бьются и сегодня, однако определить правильную норму
так пока и не смогли -мнения расходятся, что вносит путаницу и в практику.
Мне кажется, эти споры мог бы примирить Тумин. Приступая к исследованию этого труднейшего для науки вопроса, он четко определил цели, чего не
делали его предшественники, упускают из виду и его последователи.
"Мы думаем, - писал Тумин, - что от процента площади под лесными полосами, при прочих равных условиях, зависит характер влияния лесных полос:
либо они несут только охранную работу, либо также и активную".
Отсюда и обратная связь: от выбора желаемого нами характера влияния
лесных полос зависит и процент занимаемой ими площади.
Мне хочется подробнее вникнуть в суть теоретических суждений Тумина,
потому что именно тут я вижу причину многих разногласий, существующих и
поныне.
137
При охранной работе, считал Тумин, полосы защищают межполосные
пространства от сдувания снега, от выдувания почвы и посевов, от повышенного испарения влаги за счет погашения силы ветра.
К защитным функциям лесных полос прибавляется работа по увеличению влажности воздуха и по изменению почв на межполосных пространствах.
В этом случае лесные полосы выполняют мелиоративное назначение - улучшают всю среду обитания и являются более совершенной системой в борьбе с суховеями и с вымерзанием озимых.
Исходя из этого, Тумин поделил полосы на защитные и мелиоративные.
По первой прикидке, пока еще чисто теоретической ("предположительно", как
выразился Тумин), защитную работу можно получить, заняв полосами небольшую площадь, не выше 3-4 процентов. Мелиоративную же работу можно ожидать, заняв в малых оазисах около 10-12, в средних 8-10, и в больших около 6-8
процентов площади.
Эти величины фигурируют в научных спорах и сегодня. Одни отстаивают
3-4 процента и считают эту площадь полос вполне достаточной. Другие, опровергая доводы первых, требуют отдавать под полосы от 6-8 до 10 процентов
пашни. При этом ни те, ни другие даже не упоминают, какую роль должны будут выполнять планируемые лесные полосы (защитную или мелиоративную) и
какой по величине оазис намечается создать. Спор получается отвлеченным.
Хозяйственники, конечно, полностью на стороне минималистов даже в
тех случаях, когда поля нуждаются не в защите, а именно в мелиоративной работе полос. Когда же ожидаемых результатов не получают, то сильно разочаровываются.
К сожалению, Тумин не успел научно обосновать свои "предположительные" выводы.
2
138
Осенью 19ЗО года страну охватил ужас и гнев. Органы НКВД раскрыли
сразу три крупные вредительские организации: Промпартию. Трудовую крестьянскую партию и Союзное бюро меньшевиков.
Москва еще не видела на своих улицах таких шествий: двигались и двигались мимо Дома союзов не праздничные колонны, не было в них и улыбающихся лиц.
- Расстрелять контрреволюционную сволочь! - горланили рты, повторяя
начертанные на плакатах слова. Над головами, над гневным людским потоком
плыли эти плакаты: "Расстрелять"...
Да, такое было впервые - массы вышли на улицы, чтобы потребовать мести, массы вынесли приговор.
Не знаю, многие ли из тех, кто шел в этой массе, дожили до 1987 года. Не
знаю, что пережили они, когда узнали, что ни одной из этих вредительских организаций в действительности не существовало, их выдумали.
Мне, родившемуся позже этих шествий и процессов, явившихся лишь
прелюдией к еще более массовым репрессиям, было страшно смотреть кинокадры, запечатлевшие ту миллионную массу, читать газеты тех лет. Все и всюду видели врагов народа. Хотя им еще не сказали: смотрите, смотрите внимательнее вокруг...
"Главарями" кулацко-эсеровской организации, как называли Трудовую
крестьянскую партию, были наречены профессора Тимирязевской сельскохозяйственной академии Н.Д.Кондратьев и А.В.Чаянов. В качестве членов "банды" арестовали более тысячи человек. В их число попали и наши знакомые:
Сократ Константинович Чаянов, двоюродный брат "главаря", и Григорий Михайлович Тумин, ни с кем в родственных отношениях не состоявший.
Арестовали Тумина в декабре 1930 года. Ничего серьезного предъявить
ему не смогли, но все же для профилактики выслали в Вятку. Полагали, должно
быть, что обошлись с ним мягко: в Вятке ему даже предоставили кафедру почвоведения в сельскохозяйственном институте.
139
Однако для него, лучшего знатока черноземов, это отлучение от родимой
почвы было полным крахом: его лишили имени ученого почвоведа, всех его
трудов и заслуг. И тем самым ограбили науку и отечество.
Я смотрю на его фотопортрет, чудом сохранившийся, недавно разысканный в архивах Воронежского сельскохозяйственного института. Когда-то, в
двадцатые годы, Тумин наезжал из Каменной степи читать лекции в этом институте. С той поры и осталась эта фотография, теперь она есть и в Каменной
степи...
Тумин Григорий Михайлович... Бритоголовый, лобастый, широкоплечий,
свисающие вниз усы. Все черты лица крупные, даже грубоватые. Этакий Тарас
Бульба, занявшийся наукой, и в ней многого достигший - он был одним из
лучших знатоков черноземов.
Да, безвинного человека лишили имени, а отечество и науку ограбили. И
это ограбление обнаружилось на следующее же лето, когда грянула засуха и
когда кому-то наверху потребовались данные о влиянии лесных полос в Каменной степи - о них вспоминали и будут вспоминать всякий раз, когда разразится
недород.
Такие данные могли быть и должны были быть у сотрудников "Докучаевки". Ведь потому Наркомзем и не отдал её ботаникам, что считалась она "станцией особого назначения" - на ней и только на ней изучались условия получения устойчивых урожаев в степях.
Однако на станции никого из сотрудников не оказалось: после ареста руководителя они, как временно наемные, подались кто куда.
Собеневский, которому было поручено срочно разыскать эти данные, перевернул все бумаги в опустевших кабинетах - нет, ничего не нашел. Неужели
при аресте Тумина были изъяты и научные отчеты? Ведь были же такие данные, Тумин даже публиковал их. Последний его труд о влиянии лесных полос
был выпущен отдельной брошюрой как раз накануне ареста.
140
Собеневский кинулся в Воронеж искать разбежавшихся сотрудников
"Докучаевки". Одного из них, бывшего заведующего отделом растениеводства,
разыскал в сельскохозяйственном институте. У него и взял все данные по урожайности в Каменной степи с 1892 по 1930 годы.
"Такая постановка вопроса, - вспоминал Собеневский, - привела Каменно-степную сельскохозяйственную опытную станцию к краху".
Кто-то, разгневавшись, повелел немедля расформировать "Докучаевку" и
передать её Степной станции. Так, под знаком беды, родилось в Каменной степи единое опытное учреждение. Собеневский в нем возглавил лесной отдел,
стал хозяином над всеми лесными полосами. Он начинал их сажать,теперь ему
выпало провести и первую полную инвентаризацию.
Это огромная работа - обследовать 82 лесные полосы, определить величину древесной массы (более 22 тысяч кубометров наросло в них за эти годы),
выявить всё, что прижилось, что выпало, погибло. Оказалось, из 130 видов высаженных древесных и кустарниковых пород - все они были в Каменной степи
экзотами -прижилось 105 видов.
Обследование и инвентаризация показали: "критический" возраст жизни
миновал, но никаких признаков умирания или старения деревьев нет. Так что
массовое усыхание лесных насаждений в степи, так встревожившее лесоводов в
начале века, объясняется вовсе не сухостью степи, а неудачным типом посадок,
применением неустойчивых в степных насаждениях древесных пород - ильмовых, ясеня, белой акации.
В это время Собеневский получает заказ на разработку ряда научных тем.
Заказ пришел из Всесоюзного научно-исследовательского института лесного
хозяйства и агролесомелиорации, недавно созданного в Харькове по инициативе Георгия Николаевича Высоцкого.
3
141
Читатель, конечно же, помнит этого славного лесовода докучаевской
школы. Мы расстались с ним, когда он осенью 1923 года уехал из Симферополя
в Белоруссию. Жизнь в Минске, по собственным его воспоминаниям, сразу изменилась к лучшему. Кафедра лесоводства, которую он занял, имела пусть и
небольшую, но собственную аудиторию. И Высоцкий принялся обставлять её:
по стенам были развешаны растительные "композиции" различных лесных типов, под ними - почвенные монолиты. Чертежи и карты умудрились разместить
на потолке. Только площадь пола, как шутил Высоцкий, оставалась не использованной для научных демонстраций - её занимали студенты.
Ему нравилось работать в этой аудитории. Но, к его большому сожалению, в 1926 году Минский институт был переведен под Могилев в Горки, где
открывалась Белорусская сельскохозяйственная академия. Однако ехать туда
Высоцкий не решился из-за начавшихся недугов - хроническая болезнь печени
уже несколько раз укладывала его в больницу.
Осенью того же года он вернулся на Украину, в пределах которой проработал большую часть своей жизни и считал её родной. Ему предложили кафедру лесоводства и лесоведения в Харьковском институте сельского и лесного хозяйства - в бывшем Новоалександрийском, который реорганизовывал и ставил
на ноги Василий Васильевич Докучаев. В Харьков институт был эвакуирован
из-под Варшавы в первую империалистическую войну, да так тут и остался. И
всё же, пусть и совсем в ином месте, он оставался докучаевским, с бережно
оберегаемыми традициями, с высокими требованиями к студентам и их наставникам. Высоцкий, прошедший докучаевскую школу в "Особой экспедиции",
пришелся ко двору.
В 1930 году лесной факультет перевели в Киев. Ехать вслед за ним Высоцкий отказался. Он остался в Харькове.
"Почему я предпочел остаться в Харькове даже ценою потери широкой
учебной кафедры?" - над этим вопросом, который, видимо, ему задавали многие сослуживцы, Высоцкий задумывался и при написании автобиографии. От-
142
ветил на него так: "Потому что я вообще больше следопыт, чем лектор, более
исследователь, чем пропагандист. Потому что в то время открывались весьма
заманчивые перспективы устройства, научно-исследовательского института за
городом на Павловом поле рядом с природным лесом. Здесь имелось в виду создание особой научной части города. Говорили, что за нашим институтом сюда
будут перенесены из города и другие научно-исследовательские институты,
имеющие дело с природой: сельскохозяйственный, ботанический. Будет проведен трамвай, устроены громадный пруд, парки и т.п. Сразу начали крупные
строительные работы для нашего института, намечено и освоено место для питомника и пр. Разъезжать мне становилось трудно, и тут я мог лично вести работы в лесу, в питомнике, в саду, на поле, оставаясь у себя дома. Наконец, а это
для меня лично очень важно, я не разлучался с семьей моей единственной дочери, которая работала в нашем институте...Отделяться старику от своей семьи
тяжело".
В 1931 году институт, созданный Высоцким, преобразовали из Украинского во Всесоюзный. Возвысили не за заслуги - их пока что не было. Но не
было в стране и другого подобного института по лесокультурному и агролесомелиоративному делу. К тому же лишь на Украине даже в самые лихие годы не
забывали сажать лесные полосы, с хозяйской настойчивостью Ломиковского
продолжали работы по защите полей от суховеев и пыльных бурь. Вот тому
подтверждение: с 1918 по 1929 год в Центральных черноземных областях России не было посажено ни одной полосы, а на Украине в этот же период прибавилось около четырех тысяч гектаров лесных полос.
Не затухала здесь и пропаганда. В феврале 1929 года в Харькове, при активном участии Высоцкого, состоялся съезд украинских деятелей по полосному
лесоразведению, который подвел итоги сделанному и наметил план на будущее: в течение 20 лет создать еще 600 тысяч гектаров защитных полос.
В тот год после суровой и почти бесснежной зимы (в степных районах
снега, не было до марта) на юге России и на Украине почти полностью вы-
143
мерзли даже самые зимостойкие сорта озимых хлебов. Такой катастрофы с
озимыми не случалось давно - юг страны почти полностью потерял озимые
хлеба, сеять на следующий год было нечем.
В отчете из Каменной степи Собеневский докладывал Вавилову: в открытой степи озимые вымерзли, но среди лесных полос сохранились почти полностью, урожай в 2-3 раза выше, чем на открытых пространствах. И делал вывод:
"Таким образом, лесные полосы СПОСОБСТВУЮТ не только сохранению
урожаев в годы засухи и суховеев, но также и в годы суровых малоснежных
зим, а следовательно, несомненно способствуют БОЛЬШЕЙ СТАБИЛЬНОСТИ
урожая".
Такие беды, такие "тощие годы" учат многому. И не только агрономов.
Именно в этот период выходит ряд правительственных декретов и постановлений о лесомелиоративных работах и упорядочении лесного хозяйства.
Кажется, постановления эти должны были обнадеживать. Однако вот известный наш ученый лесовод М.Е. Ткаченко сомневался, что "тощие годы"
научат нас чему-нибудь. Проследив возникновение и распространение лесохозяйственных идей в России, он подытожил прожитый путь почти пророческой
фразой: "На основании пережитого прошлого можно предвидеть, что влияние
лесных посадок на. урожаи сельскохозяйственных растений будет предметом
обсуждения агрономов в конце 50-х годов нашего столетия, хотя, несомненно,
приемы земледелия к тому времени будут значительно изменены и усовершенствованы".
Через два года после высказанного "пророчества" вышло новое постановление, которым предусматривалось создать за пятилетие только "в пределах
совхозного и колхозного секторов" 350 тысяч гектаров защитных полосных
насаждений. Всего же намечалось посадить по оврагам и балкам, на горных
склонах и на неудобных землях З миллиона гектаров леса.
144
Полезащитное лесоразведение впервые приобретало такой широкий размах и это давало повод сказать: действительность опередила мечту. Так и говорили... Однако...
4
В конце октября 1931 года Наркомзем созвал в Москвуна Всесоюзную
конференцию по борьбе с засухой многих именитых представителей науки, агрономов-опытников, хозяйственников с мест.
Знаменательная конференция.
Нет, о последствиях недорода на ней говорить не будут. Это сейчас мы
знаем (напомню еще раз), что в 1931 году страна наша собрала на 876 миллионов пудов зерна меньше, чем в предыдущую страду. Огромный недобор. Да к
нему надо прибавить без малого 314 миллионов пудов, отнятых у своего народа, вывезенных за границу и проданных на внешнем рынке себе в убыток, лишь
бы валюты заполучить. Словно для того и создавали колхозы, чтобы легче было выгребать, легче и подчистую, даже семена.
Участники конференции тоже кое-что знали, о многом догадывались, но
темы этой не касались: о засухе говорить можно, о недороде помалкивали,
словно все были согласны "с мерами и предначертаниями" вождя. Догадывались, какими бедами для замордованного крестьянства обернутся эти меры и
предначертания, которые не допустят ни благотворительной помощи голодающим, ни иных публичных хлопот. Молчи, даже наедине с собой не произноси
этого страшного слова "голод", закрой глаза, если увидишь умирающего от голода, постарайся не думать об этом, не помнить этого, иначе тебе же хуже.
И не диво ли? Умерло от голода три или даже четыре миллиона человек, а
мы впервые услышим об этой трагедии лишь через пятьдесят с лишним лот.
Три или даже четыре миллиона человек умирало не в недоступной, отрезанной
от мира пустыне, а на миру, в центре России, на Украине, в Сибири, на Южном
Урале - и словно никто не видел...
145
Однако я опять забежал вперед - смерть зашагает по селениям зимой 1932
года. Правда, она уже точила косу, готовила муки, а пока наблюдала, как выгребают из колхозных амбаров и сусеков даже семенное зерно.
- ' 167 б Так о чем же тогда говорили на конференции и чем она знаменательна?
Именно на ней академик Вильяме выступил с обоснованием травопольной системы земледелия, а агроном Лысенко, еще не имевший ученой степени,
- с яровизацией не только озимых хлебов, о чем он заговорил в 1929 году, но и
яровых с целью сокращения сроков их созревания.
С трибуны этой конференции впервые прозвучала идея поворота сибирских рек и "захвата" Волги.
Передо мной стенограмма совещания. Жаль, что к ней не обращались ни
сторонники, ни противники переброски рек в той полемике, которая разразилась в середине 80-х годов и продолжается в наши дни. Прочитаем же её.
Выступает автор каптажа-захвата Волги инженер В. Н. Авдеев. Даже затрудняюсь, что из его доклада выбрать, так всё впечатляет... Ну вот, например:
"Ни кубометра живой воды, ни градуса, её тепла, ни тонны гумуса и ни
метра высоты, в данном случае Волги, не должны пропадать в низинах соляной
пучины Каспийского моря. А все - в оживление окружных пространств во всех
сферах и видах их жизненных требований: на обводнение и орошение земель,
на их мелиорацию - удобрение, на пути сообщения круглый год: по воде - летом и зимой - по льду, на гидроэлектроэнергию, на электрификацию, на обзаведение новых хозяйств, огромных "хлебных фабрик" на полях, там же - животноводства, в аквариумах, - колоссальных рыбных производств и т.д. Поднятие
жизнедеятельности "засушливых" и вовсе сухих, а значит и нежилых огромных
пространств Поволжья и юго-востока - на войну против засухи"...
Докладчик в явном ударе, в экстазе. Забыв, должно быть, что перед ним
серьезные ученые, он в упоении продолжал витийствовать:
146
"У нас уже в порядке вещей - каждодневно на много миллионов центнеров "недоборы" в урожаях пустомолотых колосьев обычно от "запала", захвата
их засухой, в суховеях или в заморозках от холода. "Недородные" годы от засухи с 1915 года беспрерывны. А катастрофические разряды засухи, как это было
в 90-х, 20-х годах, в их повторных проявлениях в текущее 30-летие грозят непоправимыми последствиями..."
До смерти запугав слушателей засухами, массовыми голодами, хмарами,
мглой и суховеями, от пустынь достигающими Киева, Казани и Рязани, Кустаная и Алтая, по пути "обмолачивающими пажити" и застилающими эти города
и их земли "непроницаемой для глаза завесой пыльных бурь", оратор приступил к каптажу (захвату) Волги - возведению у Камышина могучей плотины, которая поднимет уровень реки на 23 метра. И вот уже "с этого горизонта Волга
самотеком сливается в необозримые пространства заволжских степей и пустынь". Не по каналам (они не нужны!), а по "естественным логовам" переливающаяся через края река тремя неоглядными потоками, "шириной в 30 километров", устремится аж до Уральска и Лбищенска, а далее, разливаясь по низинам и соединяясь с местными истоками, доплеснется до Эмбы и до ней "впадет
в Арал, обводнив по пути 40 миллионов гектаров?
Что будет с городами и селениями? А ничего. Правобережные, такие как
Камышин и Саратов, "только несколько подбираются в своих низинах". Ну а
левобережные, "теперь и без того крайне низко расположенные по долинам", и
по этой причине "значительно заливаются, а то и вовсе покрываются водой" -их
можно будет переселить на новые места, "на новые побережья Волги".
И что за красота откроется во всех без исключения городах, больших и
малых селениях!
"Все станут вплотную к воде и у воды, в необычайно совершенных условиях к обзаведению в них высокосовершенных портов глубокого стана морского плавания по внутреннему проточному реке-морю..."
147
В Каспий оратор соглашался пропускать лишь седьмую часть волжской
воды - этого вполне хватит "на непрерывное с ним, а значит и с Баку водное сообщение". 300 кубических километров воды, "вместо теперешней их пропажи в
соляной морской пучине", пойдут в степи, "на потушение там земного пожара",
и на мелиорацию... донных пространств отступившего Каспия.
Да, Каспийское море после отвода от него Волги понизит уровень своих
"соленых пучин" на 24 метра и освободит 220 тысяч квадратных километров
донных пространств до Мангышлака и Махачкалы, в устьях Куры, в КараБугазе и у персидских берегов. Но главное не в этих обсохнувших территориях.
Освободятся "нефтяные земли" у Баку, и тоже на многие тысячи квадратных
километров. Бери, черпай нефть - "потечет бархатный поток золота".
"Не изменится ли фауна, не нарушатся ли рыбные промыслы? -задал вопрос оратор. И тут же ответил: - Ничего не нарушится, и все изменится так, как
алмаз при шлифовке в бриллиант".
Ах, какой заманчивый проект. И денег автор просит не так уж много "всего лишь до 300 миллионов рублей". И срок исполнения невелик - "З года на
подготовку и 4 года на самое исполнение дела". Через 7 лет весь этот край,
этот, как выразился докладчик, "отрез в миллионы квадратных километров станет беспримерным по своим достижениям во всех видах и сферах нового жизнестроительства.". Волго-Каспийские аквариумы и вивариумы станут беспримерными в мире рыбными производствами: "в трюмы кораблей каспийская фауна - стерлядь, осетр, севрюга и т.д. - будет набиваться в свежемороженном и в
живом виде, в качествах, теперь совсем и вовсе не представляемых".
Не бред ли? Поначалу я так и подумал: к трибуне прорвался больной человек, а стаскивать его оттуда было неловко - не решился на это нарком земледелия Яковлев. Однако из дальнейших выступлений выяснилось, что проект
инженера Авдеева, наряду другими предложениями, уже положен Госпланом в
основу дальнейших работ по этому вопросу. Да и ирригационная группа Всесоюзной конференции посчитала нужным рекомендовать этот проект для
148
"дальнейшей технико-экономической проработки и детального изучения в плановых и земельных органах..."
Итак, не будет больше ни степей, ни пустынь, а будут цветущие "отрезы в
миллионы квадратных километров". И не только в Поволжье и Казахстане, но и
в Крыму, на Украине, в Сибири - там тоже есть реки, которые можно "захватить", перегородить плотинами и разлить по равнинам.
Вы ждете разговора о лесных полосах? Я тоже с нетерпением листал стенограмму конференции. Листал, а сам думал: какие же нужно было найти слова, чтобы отстоять им место на земле, в этих "сферах нового жизнестроительства", где сдвигаются с места не только села, но и города, где на необозримых
пространствах плещутся реки-моря.
Постойте, а не о нем ли вот эта запись? Ее сделал в своем дневнике Корней Чуковский 19 марта 1932 года:
"Безграмотный, сумасшедший, нравственно грязный инженер Авдеев предложил начальству эффектный план: провести в Москву от Сызрани - Волгу
и таким обр. "по-большевицки изменить лицо земли". Коммунистам это понравилось, и они создали строительство "Москанал"...
Это он, наверняка тот же самый Авдеев, неугомонный проектировщик,
которому Волга не давала покоя: куда бы еще отвести её воды?..
И вот на трибуне Высоцкий. Корифей степного лесоводства пытается
убедить слушателей...
Нет, даже мне, пересказывающему эти перипетии борьбы идей, после такого проекта как-то неловко говорить о чем-то другом, менее грандиозном. Понимаю, никакого эффекта не могло вызвать утверждение Высоцкого, что на сегодняшний день полосное лесоразведение является "единственным надежным
способом, могущим изменить микроклиматические условия степи и лесостепи".
Даже не воспринимается, о чем это он? О каких лесополосах? А не лучше
ли, даже если отбросить тот проект, заняться регулированием атмосферных
осадков? В революционный наш век, утверждали ораторы, человек получил
149
возможность хозяйствовать не только на земле, но и в атмосфере: может вызывать дождь, когда он нужен, прекращать его, когда не нужен, "например, во
время копки свеклы, уборки урожая и т.д." И предлагали сразу несколько проектов "регулирования влагооборота в стране".
Не воспринимается и сегодня, и не только мною. Вслушайтесь...
"Так идемте же вперед, преодолевая инерцию природы и мышления. Впереди у нас Катунь, Туруханск, Лена, каскады на притоках Сулака, на Ингури,
Пяндже, Витиме, Колыме и много других ГЭС, которые придадут еще большую
красоту нашей земле и почти удвоят современную выработку энергии СССР"...
Призыв этот публично высказали уже в конце 80-х годов сотрудники известного нашего института Гидропроект Л.Бернштейн и Н.Соничов.
Боюсь, и сегодня одержать победу вполне могут не "защитники", а "захватчики", потому их призыв звучит заманчивее: "Так идемте же вперед..."
После таких широкомасштабных мер борьбы с засухой лесные полосы
показались всем мелочью, анахронизмом. Может быть, именно это и повлияло
на Высоцкого, а может, "меры и предначертания" вождя лишили его энергии:
говорил неубедительно, скучно, а потом и вовсе обился на технологию создания полос. Не речь говорил, а читал диссертацию "О лесоводстве в борьбе с засухой".
Позже, дома, в спокойной обстановке, Высоцкий напишет:
"Борьба с избытком и недостатком влаги в большей мере в нашей власти.
Лишь бы была влага, а перераспределить её нам поможет лес". И напомнит, что
лес - это "океан суши", который служит мощным увлажнителем воздуха. Так
что перемещение влаги по территории страны происходит не только путем речного стока, но и путем переноса её ветрами-влагоносцами и воздушными течениями в виде паров и туманов, "выдыхаемых" лесом.
Да, он знает, в чем проигрывает и долго еще будет проигрывать в общественном мнении его наука - лесоводству невозможно состязаться в быстроте
достижений успехов. "Лесоводство несет в своей поступи тяжелые вериги вре-
150
мени. Результаты опытов достаточно выясняются лишь через десятки лет... Но
мы должны думать не только о сегодняшнем дне, а загадывать и наперед. Для
этого надо "запастись большим устремлением, большим терпением и большим
доверием к надежным и преданным своему делу работникам, следить за которыми следует неусыпно".
Однако эти мысли Высоцкий выскажет позже. Изложит их в статье "Гидромелиорация нашей равнины главным образом с помощью леса". И посвятит
ее памяти своего незабвенного учителя Василия Васильевича Докучаева. Важная статья, и мысли крупные. Жаль, не сумел выразить их на конференции. Это
явно мучило его, и он как бы извинялся перед учителем за эту неудачу. Что ж,
он действительно "больше следопыт, чем лектор, более исследователь, чем
пропагандист".
Не отличились ораторским мастерством и другие лесоводы. Не с ирригаторами они ринулись в полемику, а друг у друга выискивали ошибки. У слушателей создавалось впечатление, что в деле степного лесонасаждения еще нет ни
опыта, ни знаний, ни даже уверенности в пользе создаваемых полос.
Из Каменной степи на совещание никого не пригласили. Не позвали и
Тумина из Вятки.
Агрономы о влиянии лесных полос на урожай не говорили. Сказал о них
один лишь Вильяме. Академик ни с кем не полемизировал, он отстаивал выдвинутую им травопольную систему земледелия, объединив в единое целое не
только полеводство и луговодство, но и полевое лесоводство, позволяющее человеку "овладеть водным и ветровым режимом страны".
Обосновывая это громко прозвучавшее заявление, Вильяме сказал то, что
должны были сказать лесоводы:
"Цель вполне ясна - устранить бесполезное отекание 70 процентов годовой суммы осадков по поверхности почвы - эту главную причину засухи..." И
ослабить силу ветра, тем самым уменьшить испарение воды растениями и почвой.
151
"Обе эти цели, - продолжал Вильяме, -достигаются одной системой мероприятий - ОБЛЕСЕНИЕМ ВОДОРАЗДЕЛОВ... в общесоюзном масштабе. Тогда
древесные насаждения на водоразделах получают значение не только регуляторов влажности полей, но и водоохранное значение в смысле регуляторов водного хозяйства страны. Это единственный способ покончить с катастрофическими
весенними разливами и с не менее катастрофическим летним мелководьем
наших водных артерий".
После Докучаева подобной картины не рисовал никто.
Нет, это только казалось, что Вильяме ни с кем не полемизировал. Стоило
подняться на трибуну Тулайкову, как тут же вспыхнула между ними перепалка:
травопольная система подверглась резкой критике.
Почему? Я долго не мог найти ответа на этот вопрос, вызывавший во мне
недоумение.
Ну, в самом деле, полевое травосеяние в России никак нельзя было
назвать делом новым и непривычным - оно уже имело более чем вековую историю. К тому же вводили его в науку и практику славнейшие сыны Отечества.
Как не вспомнить Александра Васильевича Советова, к имени которого
даже современники прибавляли - "первый в России". Это он. Советов, подхватил и продолжил то, что оставил любезным согражданам своим Болотов. И
труд его "О разведении кормовых трав на полях" стал первым учебником отечественного научного земледелия.
Его читали и перечитывали - в брошюре, вышедшей под этим деловым
названием в 1859 году, в пору, когда "все стали думать и думать в одном
направлении, в направлении свободы, в направлении разработки лучших условий жизни для всех и для каждого", 'современники находили смелые размышления молодого ученого не только о травах, о хлебной ниве, но о судьбах русского народа, о будущем России.
Советов выступил в ней против так называемой "трехполки", трехпольной системы земледелия, которая господствовала в странах Западной Европы
152
со средневековья и которая, будучи раскритикована еще Болотовым, дотащится
до двадцатого века.
Но тут надо сказать еще об одном смелом новаторе отечественного земледелия, агрономе Дмитрии Макаровиче Полторацком, которого сам Советов
считал основателем полевого травосеяния в России. Почему, спросите, Полторацкого, а не Болотова, написавшего трактат "О разделении полей"? Болотов не
смог применить свою идею на практике - условия не позволили, и он высказал
надежду: "Может быть, найдутся такие, которые будут способны принести обществу существенную пользу". Нашлись! И первым среди них был Полторацкий. В Авчурине под Калугой он ввел предложенный Болотовым многопольный севооборот с посевом трав, чем нанес первый практический удар по рутинному трехполью.
"На такой подвиг, - писал Советов, - Полторацкий решился, когда но
только в России, но и на Западе еще очень шаткие понятия о травосеянии и
плодосменности".
Вспомним здесь еще раз немецкого агрохимика Юстуса Либиха, который
утверждал, что всякое травосеяние истощает почву и тем самым грозит снижением урожаев в будущем.
Советов видел другое: Полторацкому удалось малоплодородную землю в
Авчурине, именно благодаря травосеянию, превратить в плодородную и буквально "пересоздать почву" - урожаи почти всех хлебов утроились, значительно
увеличились и доходы хозяйства. Результаты эти были лучшим ответом и Либиху и отечественным скептикам.
Популярность книги Советова "О разведении кормовых трав на полях"
была доселе неслыханной - за 20 лет она переиздавалась 4 раза. Читали её с
пользой - повсеместно в России начался поиск все новых и новых видов кормовых трав. Так, "обращение костра безостого из дикорастущего растения в культурное, - указывал Советов в предисловии к одному из переизданий своей книги, - представляет собой хороший пример самодеятельного участия русского
153
крестьянства в распространении на полях кормовых трав". Книга принесла Советову широкую известность, которая и позволила ему "сделаться членом ученого сословия С.-Петербургского университета" - занять в университете кафедру сельского хозяйства.
Вскоре его приняли в члены Вольного экономического общества, затем
избрали председателем сельскохозяйственного отделения этого общества. Выступая с первой публичной лекцией 21 января 1861 года, накануне отмены крепостного права в России, Советов сказал: "Вольное экономическое общество
сделало мне честь, предложив в своем зале чтение публичных лекций сельского
хозяйства.
Проникнутый глубоким убеждением важности предмета, для России,
особенно в настоящую пору ввиду таких великих преобразований в быту земледельца, я не без страха являюсь на кафедру. Только сознание настоятельной
необходимости в распространении правильных понятий о сельском хозяйстве и
надежда, что, может быть, и мне удастся иметь хотя самую малую долю участия в этой священной (я иначе но могу выразиться) обязанностей каждого
члена общества, вызвали мое согласие на его предложение. Может быть, я поторопился моим усердием, но имея в виду дело, во имя его, во имя науки, я забываю мою личность".
Этими словами он выразил не только ситуацию данного исторического
момента, но и кредо жизни русского патриота, посвятившего себя служению
науке и народу. В этом служении Советов никогда не забывал, что "англичане
на своей тощей глине не меньше собирают, чем мы на нашем жирном черноземе".
Так в чем же дело? Почему теперь, когда Вильяме, обобщив вековой
опыт, соединил в стройную систему земледелия все лучшее, что существовало
в отечественной науке порознь, вдруг ученые восстали. Да и кто среди восставших! Корифеи, Прянишников и Тулайков, всегда поддерживавшие новое,
прогрессивное. Да еще как поддерживали! Помните, как на съезде в Саратове
154
приветствовали они Вавилова? Один назвал его гением, другой воскликнул:
"Не погибнет Россия, если у неё есть такие сыны!"
Не знаю, я и сейчас не могу со всей определенностью ответить на вопрос,
почему травопольная система, предложенная Вильямсом, вызвала такое сопротивление в тридцатых годах. Почему её, активно насаждаемую в конце сороковых и начале пятидесятых годов (она присутствовала даже в школьных учебниках), яростно обругали и изгнали с наших полей в начале шестидесятых, а изгнав, забыли. Лишь изредка, в разговоре, услышишь теперь робкие "воспоминания о травах". Но только о травах, не о системе земледелия, основанной на
травополье и древополье. А ведь в системе этой много разумного, выверенного
вековым опытом освященного корифеями отечественной науки.
Думается, причин отторжения тут много. И большинство из них породил
сам Вильямс. С самого начала он придал своей чисто агрономической идее
хвастливый политический уклон, который и вызвал сопротивление несогласных с этим уклоном. Да и в аврономическом плане автор идеи не оставлял исполнителям никакого права, на творческое осмысление системы, на. корректировку её применительно к местным условиям - навязывал не только технологические приемы выполнения, но и набор строго определенных трав. Диктат этот
продолжался и после смерти Вильямса, когда травопольную систему объявили
составной частью государственного плана преобразования природы.
История учит: подобное силовое давление на разум человеческий лишь
порочит идею, даже хорошую. Исполняемая из-под папки, она обязательно
окажется скомпрометированной. Что и случилось с травопольной системой
земледелия. Её приверженцев будут презрительно обзывать "травопольщиками", а самого Вильямса забудут, хотя учение его могло бы успешно и с пользой
развиваться и в науке и в практике.
Так я думаю, рискуя быть обруганным за эту веру в разумное зерно
стройной вильямсовой системы земледелия, которой и до сей день наука не
противопоставила столь же объективной теории.
155
Нет, не понять нам разногласий, если не проследим весь путь борьбы Вильямса за свою идею.
Впервые он изложил её в докладе Госплану в голодном 1921 году. Непонятно, почему ученый избрал этот путь, почему сразу обратился в государственный орган, тогда как в традициях отечественной науки все еще были обращения непосредственно к крестьянству, да и то лишь после многолетних
проверок идеи на опытных полях, опытных станциях.
Доклад этот никакого шуму не наделал, не вызвал и споров среди ученых.
Споры могли разразиться в 1927 году после выхода книги Вильямса "Общее
земледелие с основами почвоведения", в которой он впервые дал научное обоснование травопольное системы земледелия. Однако ученые молчали: многие
считали профессора Вильямса своим учителем и вступать с ним в спор без
крайней на то необходимости но хотели.
Необходимость такая возникла летом 1928 года, когда ученых пригласили в Наркомзем на дискуссию о травопольной системе земледелия. На ней Вильяме остался почти в полном одиночестве. Но диспут не вылился в яростный
спор: ученики все еще щадили своего учителя, ограничились несогласием с
ним, не вступая в полемику.
Пожалуй, самыми энергичными противниками на этом диспуте оказались
сослуживцы - профессора Тимирязевской академии Чаянов, Кондратьев и Дояренко, пользовавшиеся огромным влиянием в агрономическом среде. Они
называли травопольную систему Вильямса фантастичной, нереальной, неприемлемой.
И тогда Вильяме повел спор именно с этой группой ученых. Вы говорите,
что травопольная система земледелия фантастична? А к какой организационной
структуре вы примериваете её? То-то же и оно, что к мелким единоличным хозяйствам, объединившимся в мелкие кооперативы. Вот в этом и есть ваша политическая ошибка.
156
И Вильяме пишет статьи, в которых возрождение и расцвет сельского хозяйства связывает с победой травополья, а возможность такой победы обеспечивает "только при полном обобществлении хозяйства в виде колхозов".
Теперь эта мысль будет присутствовать во всех статьях: эффективность
травопольной системы земледелия достижима только в колхозе или совхозе. Но
в паре с ней пойдет и другая: "организация мелкого единоличного рационального хозяйства представляет агрономическую нелепость, вредную утопию".
Это уже был явный выпад против Чаянова и его экономической школы. Отныне
"реликт единоличного землевладения" Вильямс объявлял главным препятствием на пути травополья".
А политики в это время еще стояли на перепутье, еще высматривали дороги, по которым пойдет деревня. Да, курс на коллективизацию сельского хозяйства уже был провозглашен, по политики и экономисты еще не считали этот
курс единственно верным. Однако Вильямс продолжал бить в одну точку: возрождение и расцвет возможны только при коллективном хозяйстве.
Ну что, ученые, будете продолжать молчание?
Кажется, председатель Госплана Кржижановский допускал такое, когда в
конце 1929 года собрал ученых и агрономов для обсуждения травопольной системы и сказал:
- Умолчание равносильно поражению. Не годится так подходить к решению серьезных проблем...
И тут же обозначил расстановку сил:
- Сейчас мы имеем два кружка. Один, очень небольшой, куда входит известный профессор, старик, коммунист Вильямс. И другой, состоящий из
большинства наших агрономов. Так вот, если прав профессор Вильямс...
- Нет, не прав профессор, - ответили на этот раз ученые почти хором.
Поздно. Завершался год "великого перелома". Происходил решительный
поворот от индивидуального крестьянского хозяйства к колхозному.
157
В последние дни года в Москве была созвана конференция аграрниковмарксистов, на которой Сталин объявил о необходимости "НАСАЖДАТЬ в деревне крупные социалистические хозяйства в виде совхозов и колхозов", возвестил о переходе страны к политике ликвидации кулачества как класса. Кулакам
объявлялась война не на жизнь, а на смерть - над сотнями тысяч крестьян
нависла угроза полного разорения и погибели. Однако главный огонь критики
на этой научной конференции был направлен против Чаянова и его последователей, обвиненных в пропаганде "сильных хозяйственных единиц", "крепких
крестьянских дворов", которые, по мысли критиков, обязательно превратятся в
кулацкие дворы и хозяйства.
Выступавшие на конференции были единодушны в оценке "чаяновщины"
как "правого уклона". Судьба Александра Васильевича Чаянова и его сторонников была предрешена. Пройдет немного времени, и их "припишут" к Трудовой крестьянской партии, о чем уже говорилось.
Всё, главные противники травополья далече. Отныне никто не услышит
их голоса. Теперь можно менять и тактику борьбы. И Вильямс меняет её - переходит к впечатляющим картинам с цифрами.
- Совершив переход к травополью, наше сельское хозяйство сможет достигнуть повышения урожайности на тысячу процентов, - заявил Василий Робертович летом 1930 года с трибуны Международного конгресса почвоведов.
Оставшиеся на свободе ученые были шокированы. Подобными посулами
лишь студентов можно увлечь: урожайность повысится на 1000 процентов! А
производительность труда досягнет и вовсе сказочной высоты - порядка 10000
процентов!..
Ну откуда такие цифры? И почему не на 10, не на 100, а на 1000, на 10000
процентов?!
Нет, ничему не научила дотошного Тулайкова судьба упрямых коллег.
Продолжал спорить с Вильямсом так, будто истина для него дороже собственной жизни. И ради чего?
158
Вильямс требует пахать не мельче 20 сантиметров? Ну и пусть пашут, ты
же слышал уже, что инициатива масс опрокидывает любое сопротивление врагов народа. Нет, Тулайков и по мелочам не согласен: нельзя везде и всюду рекомендовать такую гибельную вспашку, это шаблон. К нему тут же и прицепились: мол, доводы его "идут вразрез с интересами социалистического строительства". И пошли бить репликами - пощечинами.
Отступись, Николай Максимович. Теперь они все равно будут пахать
именно так везде и всюду.
Нет, не отступал Тулайков. Ну и чего добился? В целях проверки теории
Вильямса конференция по засухе решила перевести 20 совхозов и 20 МТС на
травопольную систему земледелия. Для руководства "травопольным наступлением" при Тимирязевской академии создавался специальный научный штаб Почвенно-агрономическая станция во главе с Вильямсом.
Вот и хорошо, практический опыт все поставит на свои места.
И все же главная борьба разгорится не на этом направлении.
6
Всесоюзный институт прикладной ботаники и новых культур поменял
вывеску - отныне он будет называть Всесоюзным институтом растениеводства
(ВИР).
Поменяли лишь название. Может, так и лучше, так точнее. Однако исчезло что-то привычное, устоявшееся. Будто ушло в прошлое твое время, а пришло какое-то другое, не твое.
Вместе с вывеской Вавилов не шутя предлагал поменять и директора сам подыскивал человека на свое место. Ему хотелось "сесть на землю" - уехать
на все лето на какую-нибудь опытную станцию, чтобы заняться основательно и
без помех генетикой, систематикой, философией, ни о чем другом не думая. Он
мечтал об этом - однако его не отпускали.
159
В институте было неспокойно и суматошно - появилось много чужого
народа, будто с улицы нахлынула толпа. В 1930 году при Академии сельскохозяйственных наук был создан институт аспирантуры для подготовки кадров из
рабоче-крестьянской молодежи. Однако вскоре всю эту ораву передали ВИРу там лучшие кадры, знающие специалисты, которым сам бог велит руководить
подготовкой молодежи к научной работе. Там собрана мировая коллекция растений, какой нет ни в одном зарубежном институте. Только этот колоссальный
сортовой материал дает возможность любому аспиранту выполнить оригинальную и крупную работу. К тому же там первоклассная библиотека, имеющая регулярные поступления зарубежных периодических изданий - бери, читай, приобщайся к общечеловеческим знаниям.
Вавилов видел, как мало подготовлены эти молодые люди к научной работе. Выхваченные из гущи народной, они, все еще возбужденные азартом раскулачивания, никак не могли успокоиться, оглядеться, настроиться на иной лад.
Им, молодым ударникам, входившим в науку, в литературу, в искусство,
со страниц газет советовали отринуть, как ошибочные и ненужные, все гуманистические идеи великих предшественников. А чтобы они не сомневались, им
внушали: "Мы стали гораздо умнее богов, гораздо больше знаем". Как же охотно подхватывали они, прошедшие ускоренные курсы обучения, эту гордую
мысль: мы умнее богов и больше знаем! И основательно вооружены - им в руки
уже был вложен "кремневый топор классовой борьбы", который благословили
поэты еще в начале двадцатых. Культ бога они заменили культом классовой
борьбы и репрессий, на котором и воздвигнут культ сильной личности. Воздвигнут сами, своими руками - и понесут ому в жертву миллионы сограждан.
Сбиваясь в многотысячные толпы, понесут с жутким кличем: "Смерть врагам
народа!" И содрогнется от ужаса, все живое, и затаится от страха, даже мысль
побоится шевельнуться.
Словом, они жаждали действий, они хотели шагать в общем ревущем потоке, а им, вопреки общему настрою, говорили:
160
- Наши аспиранты должны быть подготовлены на уровне мировой науки,
владеть иностранными языками и легко ориентироваться на глобусе.
Нет, они явно попали не туда. Им, лучшим представителям победившего
пролетариата, овладевшим языком мировой революции, предлагают, как какимто интеллигентикам, засесть за пыльные книги?!.. Не ослышались ли?..
- Невозможно начинать любую научную разработку любой темы, не
ознакомившись с результатами исследований в этой области во всех странах
мир. А для этого вам надо в совершенстве знать хотя бы основные языки.
- Нам? - вырвалось у кого-то из толпы возбужденных молодых людей, обзываемых аспирантами.
- Да, вам, - подтвердил лобастый интеллигент с усиками, и улыбнулся: Когда же и изучать языки, как не во время подготовки к кандидатской работе? И дал совет: - Ежеутренне натощак нужно вызубривать слов двадцать, вот и
все.
- Если вы пришли в науку, то вы обречены работать над собой до гробовой доски, - продолжал рисовать нерадостную для них картину Вавилов. Только тогда мы являемся научными работниками, если мы движемся. Мир
весь движется, каждый месяц приносит новые ценности, поэтому надо научиться регулярно следить за пульсом, который имеется у глобуса, следить за всеми
книгами, которые выходят по вашему разделу научной работы, знать даже, какие книги должны появиться, какие работники по вашему разделу работают,
даже уметь сноситься с ними, ставить перед ними вопросы... Завязывайте связи
с молодости. Овладевайте иностранными языками - это орудие, это основной
метод...
Представьте теперь, что кто-то предъявит такое же высокое требование
сегодняшним нашим аспирантам и ученым: за зиму овладеть английским,
французским и немецким языками. Не думаю, что они будут в восторге.
Представьте, кто-то из нынешних наших ученых, узнав, что в Тимирязевской академии бесполезным грузом лежат горы иностранной литературы по
161
всем специальностям и темам, устыдится и скажет: "До чего же узок наш кругозор, если мы не знаем, что делается в мире по нашей отрасли знаний. Мы, как
нерадивые студенты-провинциалы, вполне обходимся учебником, выжимками
знаний из старых догм". А устыдившись, засядет за изучение иностранных языков. Да еще примется побуждать к этому и аспирантов своих: "Ежеутренне
натощак нужно вызубрить двадцать слов, чтобы к концу первого же учебного
года овладеть английским, французским и немецким языками". Не берусь
утверждать, что бы вышло из этой затеи. Потому не берусь, что знаю: далеко не
все ученые агрономы и их наставники удосуживаются прочитать даже написанные прекрасным родным языком труды Василия Васильевича Докучаева - и
они лежат мертвым грузом, никем не затребованные. Об этом я еще расскажу,
но в другом месте. А здесь вернусь в ВИР.
В Вавиловском институте и ныне существует традиция -в день посвящения в ученые аспирантам и молодым специалистам вручают значок с изображением земного шара и памятку, в которой воспроизводится первая фраза из
вавиловского наставления:
"Мы ждем, чтобы, закончив аспирантуру в определенной группе, вы по
своему разделу стояли на глобусе". И все. Никаких требований к молодым ученым конца XX века. Требования, которые выдвигал Вавилов в начале века, оказались отсеченными, "лишними". Может быть потому, что и нынешние наставники не владеют той суммой знаний, которыми владели ученые вавиловской
школы. Ни того кругозора, ни той увлеченности делом.
И все же кто-то из тех аспирантов так и поступил: усадил себя за учебники и журналы и принялся штудировать языки и науку.
Но многие ушли в классовую борьбу: с упоением читали разоблачительные статьи "неучей", яростно обсуждали социальное происхождение своих
наставников, "благородных ботаников", которых они называли теперь "благородиями". Ну, в самом деле, не враги ли они трудового народа - требуют рас-
162
трачивать понапрасну силы на изучение языков окружающих капиталистических стран?
Представляю, с каким пакостным чувством писал Вавилов вот это обращение в президиум Академии сельскохозяйственных наук, первым президентом которой был сам, а заместителями - Горбунов и Тулайков.
"В последнее время благодаря легкомыслию ряда партийных товарищей,
мало подготовленных и в то же время зараженных запалом критики и реформаторства, поставлено под угрозу нормальное проведение всей основной работы
Института".
Видно, допекли бунтари, требовавшие "реформ" в подготовке нового поколения научных кадров. Охотно, будто выполняли свой классовый долг, они
увешивали институтскую доску объявлений вырезками из газет, среди которых
главенствовали статьи Коля. Этот человек был из числа "чрезвычайно индивидуалистически настроенных" работников, влившихся в дружный коллектив ботаников в середине двадцатых годов и внесших в него дисгармонию, которой
так опасался Вавилов. Суетливое безделье Коля раздражало старых работников,
а лесть его никого не подкупала. Не принесла ему успеха и хвалебная статья о
Вавилове. И Коль вынужден был уйти из института. Вскоре о нем забыли. Он
тоже ничем не напоминал о себе. Но как же встрепенулся, когда узнал о недовольстве аспирантов! Понял: его время пришло. И Коль садится и пишет:
"Революционное задание В.И.Ленина обновить соцземлю новыми растениями оказалось сейчас подмененным реакционными работами по прикладной
ботанике над центрами происхождения растений. Под прикрытием имени Ленина окрепло и завоевывает гегемонию в нашей сельскохозяйственной науке
учреждение, насквозь реакционное, не только не имеющее никакого отношения
к намерениям Ленина, но им классово чуждое и враждебное. Речь идет об институте растениеводства сельскохозяйственной академии им.Ленина".
Этот абсурд, эту абракадабру Коль отправляет не аспирантам, а в газету.
163
Пройдет несколько лет, и Коль будет с похвальбой отстаивать свой приоритет в "разоблачении" Вавилова. Однако аспиранты не хотели отдавать ему
первенства - не та фигура. Им нужен был другой лидер, иной вожак, близкий по
духу и происхождению. Но такого пока еще не было.
7
Я снова и снова вчитываюсь в документы того времени, в письма и воспоминания. Все, кто знал Вавилова, в один голос свидетельствовали: Николай
Иванович никогда не демонстрировал своих титулов, званий и мирового признания. Чарующая простота обращения заставляла собеседника совершенно забывать, что говорит со знаменитым ученым, которого знает весь мир. Своими
советами или участием он многих поднимал на высокую ступень в науке. Его
бодрость и радостное восприятие жизни, его жизнестойкость и презрение ко
всяким невзгодам были поразительны и чрезвычайно благотворно влияли на
всех, кто с ним общался. Своим обаянием он покорял с первого взгляда, с первого слова, с первого рукопожатия. Оно источалось из его умных, ласковых,
всегда блестящих глаз, из его слегка шепелявящего выговора, из простоты и
душевности его обращения с людьми, равно как с именитыми, так и с начинающими учеными. Это обаяние ученого мыслителя отражало внутреннюю душевную красоту и мощь этого человека. Каждая встреча с ним была праздником.
И еще одна черточка, где-то отмечаемая в воспоминаниях:
когда Николай Иванович выходил на трибуну или кафедру, то буквально
очаровывал слушателей своим ораторским, мастерством.
Казалось бы, ну что ему стоило зажечь, повести за собой и толпу аспирантов. К тому же этих молодых людей привела сюда не корысть, а жажда знаний, охватившая пробудившийся народ. И Вавилов пытался это сделать, много
раз выходил на прямой разговор с ними. А они освистывали его. Классовая
164
ненависть была сильнее жажды. Они не поддавались его обаянию, его ораторскому мастерству. Тон задавали вертлявые, "поразительно невежественные человечки". Так характеризовали бунтарей многие, и, кажется, нисколько не клеветали на них - ни один из них не оставил ни следа, ни имени в науке. Победили, разделались с учеными - и ушли в небытие.
Но победили все же... И разделались...
Выходит, ум и обаяние гения, его душевная красота благотворно влияют
далеко не на всех сограждан. Всегда найдутся рядом и такие, кто готов освистать и ум, и обаяние, и красоту. При этом освистывают с чувством своей
правоты. Нет сомнения, испытывали его и вертлявые аспиранты, чем явно
смущали многих. Смущали даже Вавилова.
"Можно спорить о принципах и можно их подвергать дискуссии, - писал
он наркому земледелия Якову Аркадьевичу Яковлеву, - но, к сожалению, дело
пошло дальше и фактически ежедневно в той или иной форме ведутся уже действия и открыто и закрыто по свертыванию частей работы..."
А аспиранты набирали силу. Только что прошли процессы над вредителями из Промпартии. Немало врагов народа, около тысячи человек, было выявлено и среди профессорско-преподавательского состава многих сельскохозяйственных институтов - а это совсем близко, "благородные ботаники" находились с ними в дружбе. Да и только ли в дружбе?..
Аспиранты, "коли", "неучи" все больше распалялись. На их сторону вдруг
метнулись и некоторые специалисты института, лишившиеся "гена порядочности", - так охарактеризовал перебежчиков Вавилов. Нет, не устыдились, но
ополчились еще яростнее.
Им бы вожака сейчас... Но вожака всё не было. Он должен был вот-вот
объявиться: время и события требовали его появления. Человек, предназначенный на эту роль, уже не один раз бывал на приеме у наркома земледелия, но что
ждут именно его - еще не догадывался.
165
Первым, кто "угадал" в нем вожака, был некий Презент, который среди
вдовушек одесской окраины надолго останется в памяти под именем Исайка.
Но пока он„ юрист по образованию, подвизался в ленинградских аудиториях в
качестве философа. Ему очень хотелось стать ведущим идеологом отечественной науки. Вот только какой отрасли отдать предпочтение? Ну конечно, генетике, выходившей на передовые рубежи, с которых открывались потрясающие
перспективы. И Презент предложил свои услуги Вавилову, о чем позже засвидетельствует в своей книге "Вечное движение" Н. П. Дубинин. Предложил себя
в качестве философского обоснователя новейшей теории. Вавилов отверг его
предложение. И тогда он написавший о генетике несколько восторженных статей, увидел, вычислил того человека, который вскоре и возглавит бунтующих
"неучей", и наголову разгромит отечественную генетику - под его, разумеется,
Исайки Презента, идейным руководством. Для этого он покидает Ленинград и
направляет стопы свои в Одессу. Здесь, на окраине города, в это время и работал тот, о ком журналист В.Федорович незадолго до того написал в "Правде":
"От этого Лысенко остается ощущение зубной боли, - дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой и лицом незначительный, только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто по крайней мере собрался он кого-нибудь укокать".
Пророческим оказалось первое ощущение журналиста: "босоногий профессор" был малообразованным и крайне самолюбивым человеком, убежденным в революционном характере своих опытов по яровизации семян - воздействию на них низкими температурами с целью сокращения сроков вегетации.
Свидетельств встречи Презента и Лысенко нет, но можно предположить,
что ленинградский философ сказал одесскому аграрию:
"Ты выдаешь свои идеи, я их буду подкреплять философией, а в результате идеи твои обретут вес и смысл". Долго или коротко они так беседовали, тоже
не известно, но ясно - сговорились, ударили по рукам. А может, ударили по рукам только после того как сообща позлословили о "меньшевиствующих генети-
166
ках", против которых молодые подняли бузу и наверняка переломают им кости.
Да, наверняка они поговорили и об этом, а Лысенко, поусмехавшись, - "угрюмый глаз его ползал по земле", - загорелся предчувствием борьбы и побед. Он
уже знал, что его яровизацию поддерживает нарком земледелия, а поэтому все
громче настаивал на широком внедрении его находки в практику: после простейшей, посильной каждому крестьянину обработки семян озимых их можно
высевать не осенью, а весной, и тем самым уходить от многих бед, приводящих
к гибели озимых хлебов. Сокращение сроков вегетации яровых, достигаемое
тем же способом, тоже сулило немало выгод.
Некоторым казалось, найдено универсальное средство, избавляющее от
многих бед: хлебному полю не страшны теперь суровые зимы, а яровым не так
страшны будут и засухи.
Правда, некоторые ученые насторожились. Тот же неугомонный академик Н.М.Тулайков и тут усомнился: озимые лучше яровых противостоят засухе, при высеве же озимых весной мы потеряем это немаловажное преимущество перед яровыми. Предупреждал и Вавилов. Возможность изменения вегетационного периода он назвал "замечательным фактом" науки, но идти с яровизацией в широкий производственный опыт не рекомендовал: "Пока мы еще не
знаем, с какими сортами практически надо оперировать в каких районах. Еще
не разработана самая методика предпосевной обработки посадочного материала".
Но как же увлекательна панацея от всех бед! В неё хочется верить, она
сулит скорое решение всех проблем: не будет больше недородов, не будут голодать и вымирать целые районы.
И на одном из совещаний Яковлев не преминул подчеркнуть "огромное
значение и широчайшие перспективы" яровизации. А увлекшись этой перспективой, сказал, что "сам тов.Лысенко до сих пор недооценивает масштаба того
переворота, который должны создать его опыты в сельскохозяйственном производстве".
167
Газеты подхватили это мнение и запестрели лозунгами: "Опыты тов. Лысенко создадут переворот в зерновом хозяйстве нашей страны". Яровизация
объявлялась универсальным приемом повышения урожайности во всех зонах
страны. Универсальным, элементарно простым и понятным каждому: не ленись
- и будешь с хлебом в любой год.
Так часто бывает - ищешь одно, а находишь как раз то, что и не думал
уже найти: стерлось, исчезло, не сохранилось ни в свидетельствах, ни в архивах. Ну, в самом деле, кем, в каком документе могла зафиксироваться первая
встреча никому еще не известных Презента и Лысенко? Оставалось одно: предположить, что встреча эта произошла в Одессе, где работал Лысенко, к которому в 1932 году и приехал из Ленинграда этот "волонтер" и "оруженосец". Судя
по документам, до этого ни на каких сельскохозяйственных совещаниях они
вместе не бывали, а значит и пути их ни в Москве, ни в Ленинграде не пересекались.
Но начал я просматривать материалы, которые могли пролить свет на
дальнейшую судьбу морозовской науки о лесе, - и тут-то натолкнулся вот на
какие факты.
На заседании "Русского ботанического общества", которое состоялось 20
февраля 1-931 года, с докладом выступил ученик Морозова профессор Владимир Николаевич Сукачев - имя его широко известно не только специалистам.
Он многие годы и до конца дней своих (умер в феврале 1967 года) был президентом Московского общества испытателей природы. Это он, известный ботаник, лесовод и географ, основоположник многих учений, создал академический
Институт леса, который находится ныне в Красноярске и носит славное имя
своего создателя. Однако и тогда, в 1931 году, Сукачев выходил на трибуну
"Общества" не начинающим ученым, он уже был членом-корреспондентом
Академии наук, заведовал в ленинградском Лесном институте кафедрой.
Выступал он с докладом "Растительное сообщество и его развитие как
диалектический процесс". Работа эта специалистам известна и не потеряла сво-
168
его значения и сейчас. Как и всегда, после доклада начались обсуждения. Попросил слова и представитель Коммунистической академии ... И.И.Презент, который обвинил Сукачева в "механистических и идеалистических воззрениях".
Насколько это обвинение оказалось серьезным, показали дальнейшие события.
Презент выступил инициатором создания группы по борьбе "против реакционных теорий на лесном фронте"...
Итак, до "биологического фронта" был у Презента "лесной". На этом
"фронте" инициативная группа под командованием Презента наголову разбила
и учеников Морозова, и самого Морозова, которого не стало еще в 1920 году,
но который, оказывается, своим учением о лесе "притуплял классовые противоречия в обществе". Учение Морозова о постоянстве и непрерывности лесопользования обвинили в резком противоречии с новыми установками.
Скажете, а при чем тут Лысенко?
А вот при чем. Незадолго до создания "лесного фронта" в Коммунистической академии состоялось собрание, на котором выступил Лысенко. Вот тут-то,
кажется, и встретились впервые Презент и Лысенко. Лысенко рассказывал о
перспективах, которые сулит человечеству и науке яровизация: за счет направленного управления развитием растений и сокращения сроков вегетации, обольщал слушателей одесский агроном, колхозники нашей страны уже к концу
второй пятилетки будут снимать по два урожая в год! При этом южные культуры будут вызревать даже на Крайнем Севере.
И организатор "фронтов" издал радостный возглас: вот оно, научное
обоснование "новым установкам", которым так противоречило учение Морозова!
В чем же они заключались, эти "новые установки"? А вот в чем. В непрерывном лесопользовании, оказывается, заинтересованы были лишь помещики владельцы лесов. Они только для того их и берегли, чтобы всю жизнь получать
доходы. Мы же объемы лесозаготовок должны определять только грузопропускной способностью дорог. Так что - долой непрерывность лесопользования,
169
надо рубить, рубить и рубить всё подряд. И нечего жалеть, природный лес - это
всего лишь "бурьян". На вырубках новая наука создаст могучие, доселе невиданные леса. Новая наука продвинет южные породы на север, а северные - на
юг.
В огне яростной критики, развернувшейся в отраслевой печати, учение
Морозова и его последователей было испепелено. В конце 1932 года безоговорочно капитулировал и нарком леса: руби - новая наука создаст...
Итак, Мавр сделал свое дело. Мавр жаждал нового. И в том же 1932 году
Презент покидает берега Невы и устремляется к Черному морю, откуда и развернет наступление на "биологическом фронте"...
Обычно, прослеживая этапы борьбы лысенковцев с генетиками, в качестве основных вех называют декабрьскую сессию ВАСХНИЛ 1936 года и августовскую - 1948 года. Гораздо реже упоминают П съезд колхозниковударников, который проходил в феврале 1932 года. Мне же кажется, что именно на этом съезде Лысенко предпринял не безуспешную попытку заручиться
поддержкой народа. И сделал это по-своему мастерски. Вчитайтесь, вдумайтесь
в каждую его фразу, и вы согласитесь со мной. Вот что говорил Лысенко с трибуны съезда:
"В нашей советской сельскохозяйственной науке день за днем развивается коллективность в работе. Растет связь теории с практикой. В самом деле, кто
разработал научные основы яровизации? Я в этом деле участвовал и знаю, кто
еще в нем принимал участие. Может быть, их разработал Яков Аркадьевич
Яковлев? Потому что, если бы он в 1930 году не подхватил этого вопроса в зародыше, не было бы в таком виде и в такой форме яровизации на сегодняшний
день, как мы её имеем. Может быть, автор этого дела Родионов А.Д., который
работает сейчас в лаборатории, - молодой парень, 30 лет, рабочий, лучший знаток и настоящий специалист этого дела? Он как раз ведает всеми колхозными
опытами в этой части..."
170
Позволю себе на минуту прервать речь словоохотливого оратора с одной
лишь целью - коротко представить читателю А.Д.Родионова. Это действительно рабочий с "незаконченным средним самообразованием", как он сам писал в
анкете. Вот его-то и назначил Лысенко "главным ответственным за работу по
яровизации", а позже сделал заместителем директора института (своим замом)
по административно-хозяйственной работе.
При таком продвижении по службе он вполне мог и уровень своего самообразования очень быстро поднять до "высшего - по опыту работы" - встречал я
министерского чиновника и с такой горделивой записью в анкете, при этом ни
кадровики, ни вышестоящие начальники не высказывали ни малейшего сомнения в его столь высокой образованности - потешались над ним лишь секретарши да машинистки, прилепившие ему нелепую кличку "Бегит-Ехает", а он, старейший работник министерства, и по сей день недоумевает, почему они постоянно смеются над ним и говорят, что таких слов в русском языке нет.
А теперь продолжайте слушать оратора:
"Может быть, это Лысенко, тот Лысенко, который перед вами, ученый
Лысенко? Может быть, это колхозники создали её, потому что и в этом году 25
тысяч колхозников участвовали в этом деле? Будет правильно на все эти вопросы ответить так: не имели бы мы яровизации без Якова Аркадьевича Яковлева,
без А.Д.Родионова, без Лысенко. А все это вместе - наша советская действительность, наша колхозная действительность".
Так он, безгранично любящий саморекламу, с хорошо рассчитанной
скромностью "поделился" своей идеей и с народом, и с Наркомом Яковлевым,
ставшим к тому времени заведующим Сельскохозяйственным отделом ЦК
ВКП(б). Отдавая, он получал не просто сторонников, он получал ПРИЗНАНИЕ:
этот ученый с нами, он наш.
Так что получал он много. Однако пока еще не все. И Лысенко продолжал:
171
"Товарищи, ведь вредители-кулаки встречаются не только в вашей колхозной жизни. Вы их по колхозам хорошо знаете. Но не менее они опасны, не
менее они закляты и для науки. Немало пришлось кровушки попортить в защите, во всяческих спорах с некоторыми так называемыми "учеными" по поводу
яровизации, в борьбе за её создание, немало ударов пришлось выдержать в
практике..."
Всё - ложь. Ни кровушки не пришлось ему попортить, ни серьезных ударов на себе испытать, потому что яровизацию уже "в зародыше" подхватил
нарком земледелия, о чем Лысенко только что признался. Да, ученые предостерегали, но слова их попадали в пустоту, не воспринимались. Наносила удары и
практика - не всюду, о чем предупреждали и ученые, яровизация семян принесла ожидаемые результаты (в некоторых местах едва собирали по З центнера
зерна с гектара вместо обещанных 25). Однако и этот факт Лысенко истолковал
себе на пользу.
"Товарищи, - продолжал он свою речь на съезде, - разве не было и нет
классовой борьбы на фронте яровизации. В колхозах были кулаки и подкулачники, которые не раз нашептывали крестьянам, да и не только они, а всяческий
классовый враг шептал крестьянам: "Не мочи зерно. Ведь так семена погибнут". Было такое дело, были такие нашептывания, такие кулацкие, вредительские россказни, когда вместо того, чтобы помогать колхозникам, делали вредительское дело. И в ученом мире и не в ученом мире, а классовый враг - всегда
враг, ученый он или нет".
"Браво, товарищ Лысенко, браво!" - поддержал его Сталин.
И зал разразился аплодисментами.
Так, используя уже апробированные аспирантами приемы, Лысенко
отождествил себя с истинно советской наукой, а своих противников причислил
к стану врагов народа.
Но вот что интересно. При первом изложении его речи в газетах не оказалось ни олова ни о кулаках, ни о врагах в науке. Не было и сталинской реплики.
172
Кто-то при подготовке к публикации все это "сократил", понимал, к чему могут
привести такие обвинения при такой поддержке. Однако через пять дней, 21
февраля, та же газета "Социалистическое земледелие", сославшись на сокращение первой публикации, поместила более полный вариант речи Лысенко. И вот
тут есть уже всё: и кулаки, и враги, и "Браво, товарищ Лысенко, браво!"
Летом того же 1935 года Вавилов, первый президент ВАСХНИЛ, сложил
свои полномочия, передав руководство академией заместителю наркома земледелия А.И.Муралову.
В конце декабря того же 1935 года на встрече передовиков урожайности с
руководителями партии и правительства Лысенко снова заговорил о врагах в
науке. Сталин, сидевший в президиуме, поднялся (этот момент запечатлен на
фотографии в газете).
Однако Яковлев упредил вождя громко спросил:
- А кто именно, почему без фамилий?..
Не думал, не предполагал Яковлев, что очень скоро и его фамилия окажется в списке врагов народа и его расстреляют. Пока же он был у власти, сидел в президиуме рядом со Сталиным и побуждал оратора на страшное дело.
Однако Лысенко не испугался. Если нужны фамилии, то вот они...
Трудно представить, что испытал Вавилов, когда услышал в этом списке
и свою фамилию. А ведь он только что, на этом же совещании говорил добрые
слова о молодом ученом. И вдруг - такой удар в ответ...
На следующий день печать сообщила о награждении Лысенко орденом
Ленина. Отец и мать Трофима написали Сталину благодарственное письмо, в
котором благодарили вождя за то, что в колхозах теперь "жить стало лучше и
веселее". Сталину понравились эти слова и он превратил их в лозунг.
Лысенко всё увереннее заявлял о себе в полемике с генетиками, которые
еще и сами толком не знали, как действует ген, какова структура его и природа,
но уже понимали, что где-то в нем зашифрована генетическая информация живого организма, которую предстоит расшифровать во славу человечества.
173
Пока это были всего лишь научные гипотезы. Но, как казалось аспирантам, и гипотезы-то какие-то странные: ни одному великому химику не удалось
обнаружить эти таинственные гены. Значит, никакого "вещества наследственности" нет, оно - выдумка буржуазного ума. И, высмеивая эту выдумку, заявляли публично, что исследования того, "как устроено и как ведет себя некое специфическое "вещество наследственности", немногим более плодотворны,
нежели, скажем, сложнейшие рассуждения на тему о том, как был устроен
Адам, был ли у него пуп, если его не родила женщина..."
Однако так изысканно потешался над генетиками один лишь Презент: он
любил и умел щегольнуть перед публикой эффектной фразой. Сам Лысенко
выражался проще. "Я без единого эксперимента объявил, что этого не было, нет
и не будет", - заявлял он публично под бурные аплодисменты и под громкие
возгласы: "Ура, народному академику!"
Вавилов, конечно, видел, куда дело клонится, однако продолжал успокаивать своих сотрудников: мол, в начале века были гонения на генетику и в Англии, однако же ничего, выдержали. Да, соглашались с ним, и в Англии ополчались на генетику, но там спор решался экспериментально, на основе опытов,
а тут ни факты, ни опыты роли не играют, в ходу только политические обвинения.
- Да, не всем это понятно, но работой и результатами себя оправдаем, и
Отечеству, и миру смотреть в глаза будет не совестно, - отвечал Вавилов коллегам. И добавлял: - Мы представляем собой сильный коллектив, много над собой
работающий, который всецело проникнут горячим желанием работать для советской страны, который считает для себя честью, долгом, сутью, смыслом, отдать себя нашей стране.
Однако высокие эти слова вызывали лишь досадную усмешку: да где тот
сильный коллектив, если из института, с научной работы некоторые уходят на
работу в органы НКВД и становятся специалистами особого рода, доносчиками, осведомителями. Где тот дружный коллектив, если заведующим одного из
174
отделов в институте стал недавний бузотер - аспирант Гришка Шлыков. Он все
унаследовал у Коля, даже манеру публичных обвинений.
Не знали они, что этот самый Гришка Шлыков, заведующий отделом новых культур, сообщал в ЦК: в окружении Вавилова сплошь карьеристы и враги
народа, да и сам Вавилов - "путаник в теории", "неискренне работающий на
наш строй"! И предлагал освободить Вавилова, от руководства институтом,
назначить на его место одного из бывших аспирантов. "Я не желаю быть пророком, - заключал свое письмо Шлыков, - но знаю, к этому придется прийти
рано или поздно". Он был уверен в этом...
В институте все чаще вспоминали, как в январе 1911 года ехали в Харьков на первый Всероссийский селекционный съезд. Москвичам выделили отдельный вагон, который они превратили в импровизированный клуб: дурачились, выступали, смешили друг друга. Все были молоды и всем было весело.
Однако вспоминали теперь не эти веселые импровизации. Вспоминали
дискуссию, разыгранную в форме суда над селекционной идеей. Мысль эта
пришла молодому и озорному Николаю Вавилову, её тут же подхватили, тут же
объявили о начале судебного процесса, над "обвиняемой идеей". Вот её носитель - на импровизированную сцену поднялся улыбающийся Вавилов. Игру
приняли, тут же объявился прокурор, кто-то взял на себя роль защитника, появились свидетели, присяжные и следователь. Понадобился даже судебный
пристав - главным образом для наведения порядка в зале суда. Дискуссия, облеченная в веселую форму, увлекла и захватила, всех, и чем яростнее защищалась идея, тем яростнее на неё ополчались, - на манер, конечно, английской
дискуссии, в ходе которой один из опровергателей, заподозренный в нечистоплотности при проведении эксперимента, покончил жизнь самоубийством...
Вспоминали эту веселую импровизацию суда с горькой усмешкой:
теперь-то они хорошо знали, что противники у них совсем другие - отвергали без единого эксперимента и гордились этим.
175
Нет, они верили, что и у нас истина победит в споре. Поэтому обижались,
что их обряжают в дурацкий колпак и в нем выставляют перед народом. Они
гневно отшвыривали этот колпак его изготовителям и кричали: да, наука пока
еще не знает природу и структуру материального вещества, хранящего, передающего и реализующего наследственные качества живого организма, но
пройдут годы, а может и десятилетия, и мы, генетики, узнаем это, докажем, что
это вовсе не дух, а сущность живой материи.
"Десятилетия!" - ужасались противники. И напоминали: новые сорта, новые породы нужны сегодня, колхозное крестьянство ждет помощи от науки сегодня, а вы собираетесь это делать только через десять-двадцать лет?.. А если
обманете, если и через десять-двадцать лет ничего создавать не научитесь?
Вопросы эти, сквозь смех звучавшие в статьях, рождали у читателей
убеждение, что такая наука, которая никаких практических достижений предъявить сегодня не может, а только обещает, нам и вправду не нужна.
В смехе всё как-то смешалось, перезабылось: кто что сделал, а кто и не
приступал еще ни к какому делу. Но так как громче всех смелись именно те,
кто к делу еще не приступал, то они и были правы. Те же, кто делал сегодня и
еще больше обещал сделать через десять лот, оказывались осменными и уже
потому виноватыми: надо-то действительно сейчас, и всегда, всем надо сейчас,
и надо как можно больше.
Вот уж поистине, нападение - лучший способ защиты. И лучший способ
выглядеть хорошо.
Но было же, было что положить на весы вавиловцам! Было что предъявить народу!
Скромные экспедиции советских "охотников за растениями", отказывавших себе в самом необходимом, незаметно прошли огромные территории важнейших земледельческих районов мира, побывали в 60 странах и при самых
ничтожных затратах своего народа вскрыли огромные, никем до этого не подозреваемые видовые и сортовые богатства. При полном подавлении личных ин-
176
тересов наши исследователи впервые собрали и выложили перед селекционерами сортовой и видовой состав культурных растений всего земного шара. Все
дальнейшие успехи селекции во многом будут теперь определяться именно
этим сортовым богатством, в котором около 250 тысяч образцов различных
культур. Эта коллекция уже служит и долго, вечно будет служить неисчерпаемым источником исходного материала для создания высокоурожайных и
устойчивых сортов, которые явятся самым ценным достоянием народа и Отечества.
Пройдут годы и десятилетия, наступит момент, когда человечество встревожится процессом эрозии ценнейшей зародышевой плазмы в центрах происхождения культурных растений, открытых Вавиловым. Наступит момент, когда
по вине человека в результате его хозяйственной деятельности, эти естественные резервации ценнейших генов будут поставлены на край гибели. И вот тогда, через десятилетия после их открытия. Организация Объединенных Наций
обратит особое внимание на невосполнимую утрату человечеством вавиловских очагов исходного материала для селекции и примет срочные меры по созданию коллекций и их сохранению в различных учреждениях мира. Потому
что всюду, даже в США, собранные семена растений после непродолжительных испытаний почти полностью омертвили. Омертвили почти все, что не
находило применения в данный момент. И только вавиловцы догадались и сумели сохранить собранную коллекцию в "живом" виде. Подобного богатства
нет и наверное уже никогда не будет ни в какой другой стране мира.
Вавилов уже тогда знал подлинную цену этому богатству, к коллекциям
он относился как к золотому фонду отечественной и мировой селекции. Так что
мог положить на весы и её... Мог. И выкладывал. Но ему, в лицо смеясь, говорили: "А зачем вся эта уйма? Да и зачем ездите по миру, зачем собираете, зачем
выписываете? Зачем деньги народные тратите на пустую затею? Мы из любого
сорта воспитаем такой, какой буржуазным учеными не снился!"
177
Вавиловцы могли с гордостью сказать: мы впервые в истории проэкзаменовали всю мировую коллекцию растений - подобного масштаба изучения сортов и культур не знала мировая наука.
К тому же мобилизация мировых сортовых ресурсов, проведенная в кратчайшие сроки при минимальнейших затратах, дала результаты совершенно исключительного научного и практического значения.
И они говорили об этом. А им в ответ: "Вы что же, реакционную теорию
центров происхождения растений навязываете нам как достижение советской
науки?.."
Могли напомнить своим критикам: нет ничего практичнее хорошей теории. И напоминали. Да где там.
Опровергали все. Укоряли даже тем, что в 1936 году около 20 миллионов
гектаров хлебного поля страны было уже занято сортами, привезенными экспедициями: мало, это же только шестая часть посевного клина.
Опять же приходилось объяснять, что и все другие площади засеваются
теперь не какими попало семенами, а районированными сортами, отбору которых как раз и способствовали географические посевы на опытных станциях.
Однако когда на тебя нападают, то самые разумные твои объяснения воспринимаются, как оправдания, а нападающая сторона, заручившись поддержкой
зрителей, получает право осмеивать любые доводы.
Народ не одобряет оправдывающихся.
"Браво, товарищ Лысенко, браво!.."
9
Я искал материалы о Каменной степи, а события уводили меня все дальше и дальше от неё. Я сопротивлялся, но ни на один вопрос не находил ответа.
178
Так, наверно, исчезали древние цивилизации. 'Науке известно, что они
существовали - раскопки подтверждают их пребывание на земле. Были в расцвете, и вдруг - ни видимых причин гибели, ни свидетельств, ни летописей.
Не находил и я никаких следов ни в архивах, ни в документах. До недавнего времени новое поколение каменностепцев, лишь в общих чертах знавшее
"докучаевский период" своей истории, совершенно не знало "вавиловского",
будто его и не было. Не знало, не слышало, так что и рассказать о том времени
никто не мог.
Однако должны же быть какие-то следы этого разгрома? Не могло это событие не отразиться в каких-нибудь документах. Но поиски мои оказывались
безрезультатны.
Тогда я взялся просматривать статьи, очерки и книги прежних лет, в которых рассказывалось или упоминалось о Каменной степи. Перечитал "Русский
лес" Леонида Леонова, нет ответа. Ничего не нашел ни в газетных вырезках, ни
в журналах.
Но вот однажды... Да, именно так все и началось. Идем однажды. с каменностепским старожилом по безымянному поселку (я уже говорил, что поселки в Каменной степи давно лишились прежних своих названий и именуются
теперь "участками"), - так вот, идем по поселку второго участка, посматриваем
по сторонам. Алексей Егорович Астахов, занимающийся собиранием материалов для недавно организованного музея, указал на один из домов и сказал:
- На нем была мемориальная доска писателю... Правда, самодельная,
надпись вылиняла и смылась, поэтому сняли, а новую никак не сделаем.
Он назвал фамилию писателя, книги которого я читал в юности, но до
этой минуты не знал, что он бывал в Каменной степи, а значит и писал о ней.
Астахов подтвердил:
- У него был очерк, который так и назывался: "Каменная степь". Если не
читали, я вам принесу...
179
Вечером я читал и перечитывал очерк, в котором автор зафиксировал как
раз то, чего ни в каких документах найти мне не удавалось.
"При прямом покровительстве врагов народа в 1924 году вировцы стали...
"наследниками и продолжателями" докучаевского опыта. Чувствовали они себя
в Каменной степи по-домашнему уютно - приезжали в апреле, как на курорт,
гуляли по лесным аллеям, купались в прудах, охотились, а в конце августа отправлялись восвояси, чтобы получить отпуск после "напряженной опытной работы"...
Перечитайте эти строки... И вспомните... Помните, как дружно работали
тут, месяцами не получая зарплаты, как теорию проверяли практикой, как
стремились сюда именитые ученые? Да могли ли предположить великие наши
энтузиасты, что итоги этой титанической работы подводить будут не они сами,
а. их противники. И дадут вот такую оценку.
Нет, не могу я читать дальше, на напомнив.
Степная станция, старейшая опытная станция ботаников, многие годы
была центром изучения культурных растений в России -в год высевалось до 12
тысяч образцов различных культур.
Здесь, на Степной станции, высевались и размножались семена собираемых по всему миру растений - для хранения их в "живом виде" и снабжения семенами других опытных учреждений.
Здесь, в Каменной степи, была основная база изучения мировой коллекции овса, которая насчитывала около трех тысяч образцов.
Каменная степь была единственным пунктом, где высевались и размножались мировые коллекции гороха, чечевицы, фасоли, бобов, вики, чины, сои поистине тут был "интернационал бобовых", как шутили вировцы.
В Каменной степи были восстановлены исчезнувшие за годы войны многие эфиро-масличные культуры: анис, кориандр и тмин.
180
Отсюда, из Каменной степи, ушли на поля страны новые, ранее не возделывавшиеся у нас растения. Среди них всем известный земляной орех - арахис,
суданская трава и другие культуры.
Добытые на Степной станции материалы легли в основу всей научной деятельности биологов того времени. На основе этих материалов ученым удалось
разобраться в разновидностях пшениц, ячменей, проса и других культур, что
позволило составить определители, каких не было ни у кого в мире.
И вот наступил год "окончательной систематической обработки твердых
пшениц и год отправной для практической селекции в общерусском масштабе".
Так писал Вавилов сюда, в Каменную степь. Пора было приступать к практической генетике на систематической основе, закладывавшейся все предыдущие
годы.
Однако противники и за это осмеяли их: "В лабораториях маститые профессора с сосредоточенностью средневековых алхимиков отыскивали под микроскопом гены пшеницы и ржи".
Слышите! Уже знакомые нам упреки.
Энтузиасты приводили земной шар в порядок, а противники лгали:
"Осенью им не требовался транспорт, - весь урожай с делянки умещался в
картузе: чахлые колоски со сморщенными зернышками. Каждое из них они нумеровали, фотографировали, зарисовывали, разглядывали в лупы, микроскопы,
о каждом из них готовы были писать статьи, трактаты, научные диссертации".
И всё же, как могло случиться такое? Почему "золотая страница" в истории отечественной науки оказалась так скомканной современниками, соотечественниками? Почему опытная станция, на которой были собраны лучшие
научные силы, вдруг захирела и начисто выпала из истории? Опытная станция,
которая почти два года была на линии фронта, 23 раза переходила из рук в руки
и всё же сохранила себя как научное учреждение, вдруг, в зените творческого
порыва, растворилась как в тумане.
181
Итак, читаю очерк дальше. Шел январь 1934 года. В Москве собрался
ХУЛ съезд партии, который вошел в историю как съезд победителей, успешно
справившихся с индустриализацией страны, раскулачиванием и коллективизацией в деревне. В эти самые дни, в дни съезда, рассказывает автор очерка, "в
Каменную степь приехал молодой ученый-селекционер Аркадий Петрович
Водков -страстный последователь Мичурина, ученик Лысенко".
Ах, как же они испохабили имя Мичурина, не имевшего никакого отношения к этой борьбе лысенковцев с генетиками. Народ любил Мичурина и лысенковцы своевольно начертали его имя на своем знамени: мол, мы его продолжатели, мы - мичуринцы. Понимали, под таким знаменем им будет легче завоевать народ на свою сторону и ополчить его против своих недругов.
Водков ходил по полям, по лесным полосам, заглядывал в те самые лаборатории, где маститые профессора "отыскивали под микроскопом гены" и, как
истинный лысенковец, все отчетливее понимал: "битву с засухой здесь невозможно выиграть, не разгромив прежде наголову её вольных или невольных союзников - вот этих носителей чумных генов..."
Итак, цель новичка ясна: приехал громить "жрецов чистой науки", которых считал "прохвостами и очковтирателями". Судя по всему, лютая ненависть
к ним была в нем самым сильным чувствам, возбужденным задолго до назначения. Чувство это соединилось с убеждением: классовая борьба обостряется и к
врагам народа надо быть беспощадным. Понимал, конечно, что справиться с
этой "дружной бандой" будет трудно: он один против тридцати человек, давно
и дружно работающих. Но и это не пугало, а лишь ожесточало: гражданская
война кончилась - борьба за правое дело продолжается.
Но как, каким путем молодой, еще неопытный ученый справится с поставленной задачей? Нет, не догадаться нам, да и никакой фантазии не хватит.
Поэтому доверимся очеркисту.
"В прошлом тульский рабочий, он привык всегда и во всем советоваться с
коллективом и прежде всего с партией. Но коллектив здесь надлежало еще со-
182
здать, а членов партии насчитывалось всего-навсего семь человек, и среди них
не было ни одного научного работника! Волков начал с укрепления парторганизации.
Директор опытной станции Козлов - тоже в то время новый человек в
Каменной степи и тоже в прошлом тульский рабочий - полностью поддерживал
своего земляка и друга. Вскоре вокруг них сгруппировалось крепкое ядро таких
же, как они, "фанатиков мичуринского направления". И Аркадий Петрович сказал распоясавшимся вейсманистам немногословно, но веско:
- Хватит! Теперь мы будем работать..."
Я перечитываю письма Вавилова, надеясь найти хоть строку, хоть слово о
Степной станции. Ничего не нахожу. Но, кажется, такая же обстановка складывалась и на других опытных станциях. Все чаще мелькают жалобы на "большое
недоброжелательство со стороны части персонала, особенно мало подготовленного и "все знающего", на "беспричинное увольнение ряда квалифицированных
работников по селекции, указывающее на нездоровую атмосферу".
Думаю, то же самое происходило и на Степной станции .
Водков работал так, что "и про еду и про сон забывал". Этот суровый на
вид человек, в шинели, в сапогах, ходил пешком по всем полям, внедрял травопольную систему земледелия и разоблачал "лжеученых". И быстро обрастал
сторонниками. Уже через год на его стороне оказался чуть ни весь коллектив
селекционного центра: он с гордостью рассказывал, что в 1935 году газета "Социалистическое земледелие" опубликовала коллективную статью, в которой
каменностепцы громили "формальных генетиков".
Этот факт поразил меня: как могло случиться, что коллектив опытной
станции, до самозабвения любивший Вавилова и с упоением работавший под
его научным руководством, оказался в первых рядах опровергателей?
Неужели всю бузу заварил один Водков? Но ведь он не располагал ни административной, ни партийной властью. Поначалу я думал, что его сразу же
избрали секретарем парторганизации - не случайно же он начал свою деятель-
183
ность именно с её укрепления. Но, оказывается, секретарем парторганизации
как в то время, так и в последующие годы был другой человек, Диденко. Секретарем-то был другой, "но, говоря откровенно, душой парторганизации Каменной степи был все он же - Аркадий Петрович", - признавался Диденко автору
очерка. Таким его считал и местный учитель Юрин, "заочно переквалифицировавшийся на мичуринца-овощевода".
И вот тут я прервал чтение очерка. Вернее, совместил рассказ очеркиста с
тем, что знал из других источников. Я знал, что именно в это время, в конце лета 1934 года, в Каменную степь приезжал Николай Иванович Вавилов. Он еще
был президентом ВАСХНИЛ, членом ЦИК СССР, директором ВИРа и института генетики, почетным членом многих зарубежных академий и университетов.
Приехал в полдень - сотрудники обедали в столовой. Николай Иванович сначала зашел на кухню, и все, находившиеся в столовой, услышали его голос:
"Чем кормите моих орлов?"
Услышали, узнали, подхватились, усадили обедать.
Из столовой всей гурьбой потянулись за. Николаем Ивановичем в лабораторию, на опытные участии, да так, в разговорах и спорах, и проходили до вечера. После ужина здесь же в столовой Вавилов выступил с докладом об итогах
экспедиций по странам Латинской Америки, вспомнил Международный генетический конгресс в Итаке, на котором он был избран вице-президентом.
Судя по воспоминаниям, эта встреча с Вавиловым ничем не отличалась
от предыдущих. Его все так же любили. Все сотрудники Степной станции, кажется, были еще на своим местах и все так же маститые профессора "отыскивали под микроскопом гены". Их вроде бы даже нисколько не тревожило то, что
происходило в селекционном центре, где истинный лысенковец уже вел против
них яростную войну. К тому же, как вспоминали участники этой встречи, и работники селекцентра были тут же, в этой гурьбе, среди восторженных слушателей.
184
Не знаю, все ли, и был ли среди них Водков и фанатики лысенковского
направления. В воспоминаниях нет о них ни слова, ни намека. Фигуры, маячившие где-то рядом, словно бы выпали из памяти. Однако разговор о них
был. Прозвучала даже такая фраза: "Идет наступление невежества на. науку".
Сказал её будто бы сам Говоров. Тогда же, по свидетельству очеркиста, на Водкова была составлена отдельная характеристика, в которой раскрывалась сущность его "вредительства против науки и советского государства." Автором характеристики, указывает очеркист, был Говоров, который "превратил опытную
станцию в гнездо вейсманистов".
Значит, тревожились, не молчали. Вавилов, собиравшийся пробыть в Каменной степи несколько дней, - сам вечером говорил об этом, - неожиданно
уехал рано утром следующего дня: будто бы по срочному вызову наркома земледелия. Этот довод приводят все, кто видел Вавилова в тот приезд и оставил
свои воспоминания.
Мне же думается, что спешный отъезд его был вызван иной причиной.
То, что он услышал от Говорова и других своих сотрудников, потребовало от
него немедленного действия - ему надо было побывать в районных и областных
организациях. Так я думаю потому, что вскоре над Волковым начали сгущаться
тучи. Наш очеркист зафиксировал этот момент так: "Пробравшиеся в руководство районной партийной организации и в облземотдел враги народа в категорической форме потребовали от каменностепцев прекратить "опасные эксперименты".
Водков был в явном замешательстве. Это потом очеркист напишет: "Он
знал, что является проводником самой передовой в мире науки, работает на
коммунизм", поэтому яростно восстал против своих обвинителей. Ничего не
добившись на месте, он решил охать в Москву.
- Понимаете меня, товарищи, вот всем своим существом чувствую - враги! Заклятые враги нашего государства, нашей партии! -глаза его гневно
вспыхнули. - Я разворошу это осиное гнездо.
185
Так говорил Водков своим верным друзьям. Говорил почти шепотом, так
как с минуты на минуту ожидал ареста. В Москву, только бы вырваться в
Москву. И он уехал. В Москве Водков встретился с Вильямсом и Лысенко.
Правда, о встрече Водкова с Лысенко говорит лишь автор очерка. Сам Водков
рассказывал потом только о разговоре с Вильямсом, который, выслушав его,
написал записку наркому земледелия, в которой врагами народа объявлял тех,
кто чернит Водкова, и просил наркома принять личное участие в судьбе молодого ученого, устроить ему встречу с работниками ЦК партии - очень уж серьезное дело заварилось в Каменной стопи.
Нарком сделал всё, о чем просил Вильяме.
Вскоре в Каменную степь прибыла правительственная комиссия. Вслед за
ной вернулся и Волков. Вместе с ним приехал "коренастый мужчина лет тридцати семи с большим облыселым лбом, под которым из-под светлых бровей
улыбались по-мужицки хитроватые глаза". Так обрисовал очеркист прибывшего Василия Парамоновича Байко, направленного на работу в Каменную степь
самим Вильямсом -Тимирязевская академия откомандировала его в подкрепление Водкову.
Притихшие было друзья радостно обнимали победителя - они уже знали:
"крапленые карты лжеученых биты".
- Аркадий Петрович, а как с этими самыми вейсманистами чертовыми? допытывался запыхавшийся от бега Юрин, "сияющий, багровый от обуревающих его чувств", - тот самый учитель, который "заочно переквалифицировался
на мичуринца-овощевода".
- Вейсманистами займутся, - коротко ответил Водков.
И вслед за этим очеркист пишет:
"Жрецы чистой науки!" Многие из них оказались агентами иностранных
разведок - и немецкой, и американской, и японской, и английской. Теперь это
уже история, но такая история, которая забвению не подлежит, потому что в
ней выкристаллизована истина: в науке возможны ошибки исканий и творче-
186
ские неудачи, могут быть ошибочными отдельные гипотезы, но если налицо
стремление подменить материалистический метод познания идеализмом и мистикой, то такое отступление от истинного пути отнюдь не научное заблуждение - это сознательный акт диверсии, за которым стоят заклятые враги прогресса, стремящиеся во что бы то ни стало создавать повсюду плацдармы для
наступления сил мировой реакции. В Каменной степи у них это не вышло".
Да, история эта забвению действительно не подлежит, и насчет истины
согласен. Тут есть над чем подумать. Что ж, возьмите книгу Николая Бирюкова
"На мирной земле" - в ней и опубликован его очерк "Каменная степь", который
я цитировал. Прочитайте и задумайтесь. А то мы как-то привыкли все прошлые
грехи наши сваливать на какую-нибудь одну одиозную личность и охотно забываем, что и сами вносили немалую лепту в страшное шествие этой личности,
помогали творить... нет, не "сознательный акт диверсии", а великое зло, замешанное на, невежестве, которое всегда приносило лишь беды.
Водков и его наставники не были ни агентами чужеземных разведок, ни
диверсантами. Они были нашими, но не обладали и сотой долей тех знаний, которых требовала наука. Поэтому, читая книгу или статью генетика, они восклицали: "Ну и написал, ничего не поймешь!" И этой фразой не себя укоряли, а
"шибко грамотных" ученых. И народ соглашался с ними. В этом и была трагедия.
Окрыленный победой, Водков тут же начал ходатайствовать о неформальном объединении всех опытных учреждений Каменной стопи в одно целое.
И добился своего. Эта. реорганизация позволит
не отдельных лиц выставить из Каменной степи, а все "осиное гнездо"
ликвидировать.
Так погибла "вавиловская" цивилизация в Каменной степи. Исчезла бесследно. Люди, здесь работавшие, рассеялись по стране, по опытным станциям,
по лагерям. Мало кому из них удалось вновь заявить о себе, воплотить свои
идеи в жизнь и обрести себя.
187
10
А мне жаль с ними расставаться. Не могу смириться с мыслью, что мы
забудем их имена. Уже забыли. Хоть и трудно это было сделать, но я попытался
восстановить судьбы некоторых из них.
Собеневский... Для меня он человек-легенда. Памятник ему должен стоять в Каменной степи. Мы же о нем не знали ничего, и сейчас почти ничего не
знаем.
Вернувшись в Каменную степь, Собеневский развернул бурную деятельность по пропаганде степных лесонасаждений. Для этого организовывал выставки в разных городах и крупных селах черноземных областей. Дважды получал премии за них.
Не знаю, что это были за выставки: то ли фотографические, то ли макетные. Не знаю, что он показывал и что рассказывал. Известно из отчетов лишь
одно: посещали эти выставки охотно даже горожане.
Из этих же отчетов я впервые узнал, что сотни тысяч сеянцев и саженцев
экзотических пород были отправлены отсюда, из Каменной степи, новостройкам первых пятилеток, ботаническим садам, опытным станциям и институтам в
Саратов, Ташкент, Ашхабад, Ростов, Астрахань и многие другие города страны.
Растут, и сегодня где-нибудь растут те деревья, родившиеся в Каменной степи.
Эти отправки посылок зародили у Собеновского жгучее желание проехать по местам, где когда-то работал, сажал лесные полосы, озеленял.
Не знаю, довелось ли ему проехать по Ташкентской железной дороге, где
озеленял станции и полустанки. Но достоверно знаю, что в 1935 году он побывал в Оренбургском крае, куда в конце прошлого века забросила его судьба после закрытия докучаевской Экспедиции. Здесь, на высоком водоразделе, он руководил посадкой трех широкозаслонных лесных полос протяженностью около
20 верст каждая. Здесь он снова встретился с Георгием Николаевичем Высоц-
188
ким, приехавшим туда с комиссией Лесного департамента в 1908 году. Это была одна из комиссий, разъехавшихся по степным лесничествам накануне съезда
по лесному опытному делу, состоявшегося, как читатель уже знает, в Великом
Анадоле и вынесшего суровый приговор многим степным лесничествам - их
закрыли.
Собеневский и Высоцкий были знакомы еще по работе в докучаевской
Экспедиции - Георгий Николаевич несколько раз приезжал в Каменную степь
на обследование почв. Тогда, же между ними начались и первые стычки: Собеневский увлекался выращиванием в питомнике березы и посадкой её в полосах.
Высоцкого, навидавшегося усыхающих насаждений в Анадоле, такое увлечение настораживало: береза с мелкой корневой системой будет в сухой степи
недолговечной. Не оправдались его опасения и доводы: береза, чего не предполагал и Собеневский, оказалась в Каменной степи рекордной по росту и развитию породой.
"Доспорить" с Высоцким Собеневскому хотелось в Платовских полосах так они назывались в прежние годы, а почему так назывались, да и существуют
ли они ныне, этого мне не смогли сказать даже специалисты.
Собеневский обошел, объехал, осмотрел их и остался доволен - полосы
были в целости и сохранности, в хорошем состоянии, имели хороший прирост.
"Вот так, Георгий Николаевич, - думал с гордостью Собеневский. - А тогда, в 1908 году, ты, ревизор Лесного департамента, вынес им суровый приговор. На сухом водоразделе, утверждал ты, насаждениям не хватит влаги, они
неминуемо погибнут. Как видишь, ошибался не я, а ты. Дорого обошлась твоя
теоретическая ошибка".
Вполне возможно, что Конрад Эдуардович сразу же после этой поездки
побывал в Харькове (мог возвращаться через Харьков), встречался с Высоцким
и высказал ему все свои доводы. Они спорили, но никогда не враждовали. Возможно, это случайное совпадение, но именно тогда же, в 1935 году, Высоцкий
и написал статью "Моя ошибка" - ученый признался в своей неправоте.
189
В том же 1935 году Собеневскому была присвоена ученая степень кандидата сельскохозяйственных наук. Присвоена без защиты диссертации - по совокупности печатных трудов. В ленинградском архиве сохранился рекомендательный отзыв ученого лесовода Эдуарда Эдуардовича Керна, в котором профессор, признав Собеневского "заслуживающим ученой степени кандидата",
процитировал и высказанное академиком Вавиловым лестное суждение о нем и
его работах "большого производственного и научно-исследовательского значения". В степях заложено 1500 гектаров лесных полос, вдоль линии Ташкентской железной дороги произведена обсадка свыше 14000 километров. "Им
освещены многие важнейшие вопросы степного лесоразведения, поселкового
древоводства и разведения технических древесных, главным образом, пробконосов".
Видимо, это суждение Николай Иванович изложил и письменно, потому
что Керн, цитируя, называет точную дату: 26 ноября 19ЗЗ года. Судя по всему,
Вавилов так характеризовал Собеневского при назначении его ученым специалистом ВИРа - до этого он был практическим работником Степной станции, но
не ученым специалистом института.
Итак, из поездки по Оренбуржью Собеневский вернулся в Каменную
степь кандидатом сельскохозяйственных наук. Однако, кажется, с поздравлениями к нему не спешили - после победы Водкова с новой силой вспыхнула борьба против "формальных генетиков". На вировцев смотрели косо. И ряды их
быстро таяли: Говорова Вавилов спешно отозвал в институт и тем спас его от
ареста, другие уезжали на опытные станции, третьи громко объявляли себя лысенковцами. Так что очень скоро Собеневский остался единственным представителям ВИРа.
Конечно, затеянная борьба лично ему ничем не угрожала, однако на
настроение влияла: при нем говорили плохо о людях, которых он любил. Хула
эта угнетала и унижала, его - в ответ говорил грубости. Водков тоже не скрывал
своего к нему отношения: дворянину давно пора в отставку. Может, Собенев-
190
ский и стерпел бы эти насмешки и оскорбления, но очень изменился климат в
отношениях между людьми: словно всех научных сотрудников вдруг заменили
вчерашними учениками сельскохозяйственной школы, напористыми, но мало
что знающими, а то и вовсе полуграмотными. Дела, мысли, разговоры, шутки всё измельчало до примитива.
И Собоневский понял: тут он уже никому не нужен.
Николай Иванович Вавилов, рассказывала дочь, выхлопотал ему, ученому специалисту института, соратнику Докучаева, высокую академическую пенсию.
Он мог остаться здесь, доживать дни свои среди созданных им лесных
полос. Однако, когда кругом тебя чужие, когда ты без дела, что за радость доживания. И Собеневский, тихо и скромно отметив свое семидесятилетие, в декабре 1937 года снова отправляется в путь. Нет, не обратно в Ленинград. Харьковский институт агролесомелиорации предложил ему должность заместителя
директора Владимировской опытной станции на Николаевщине, в самом глухом и бездорожном её углу.
Там, в селе Лесном, он допишет докторскую диссертацию по истории полосного лесоразведения, и в 1940 году, на семьдесят третьем году жизни, защитит её в родном институте, ставшем Лесотехнической академией.
А потом грянула война. По дорогам потянулись беженцы, подхватившие
постаревшего, слепнущего Собеневского и его жену Зинаиду Николаевну. Они
пешком брели сначала на восток, потом на юг и где-то под Нальчиком попали
под оккупацию. Как старики перебивались в чужом краю, без своего угла можно лишь догадываться.
На опытную станцию они вернулись уже после войны. Вернулись из
Куйбышева, где их приютила одна из дочерей. Могли у неё и остаться, но старику не сиделось в городе.
И опять двинулись в путь Собеневские. Двинулись навстречу беде - в тот
же год умерла верная его подруга Зинаида Николаевна.
191
Тамара Конрадовна, дочь Собеневского, отдала мне некоторые его фотографии последних лет. На них сухой старичок в окружении практикантов. Чтото рассказывает им, молодым. Не про Каменную ли степь рассказывает?
Снимок сделан в 50-м году. После того, как он написал письмо в Каменную степь: ему очень хотелось перед смертью взглянуть на творение рук своих.
Об одном просил - встретить у поезда:
пешком двенадцать верст ему уже не одолеть, а попутного транспорта
может не быть. На просьбу эту не откликнулись.
Конрад Эдуардович Собеневский, ставший уже доктором и профессором,
рассказывает о чем-то будущим лесомелиораторам. Ему трудно стоять, он опирается на палку, ссутулился. Высокий, худой.
- Он очень тяжело переживал свою старческую немощь, - сказала Тамара
Конрадовна, передавая мне эту фотографию.
А я смотрю на снимок и думаю: ну конечно же, он рассказывает студентам о Каменной степи и тяжело переживает, что никогда больше ее не увидит.
И ссутулился не от немощи - от обиды.
Рядом с ним шумят на ветру молодые тополя - видно, как клонит их ветер. Вот так же и в воронежской степи шумят деревья, его руками посаженные.
А вот другой снимок. Конрад Эдуардович в своем кабинете что-то пишет.
Сосредоточен на какой-то мысли и не замечает, что его фотографируют. Худой,
галстук сбился на бок, весь какой-то взъерошенный... Не после ли его стычки с
Лысенко, когда тот, окруженный свитой, учил его, старейшего степного лесовода, сажать дубки квадратно-гнездовым способом. Была такая стычка. И тут
вспомнил Собеневский все, что случилось с Вавиловым, с "формальными генетиками", с сотрудниками Степной опытной станции, а вспомнив, в гневе скрутил фигуру из трех пальцев и принародно показал этому самоуверенному пророку - от имени всех погубленных, всех заплеванных.
Не являлась ли Лысенко эта грубая фига во сне и наяву? Не от неё ли он
отпрянул на одном из банкетов в "Тимирязевке", когда, опьянев от выпитого
192
вина, вдруг вскрикнул: "Не убивал я Вавилова, не убивал". И поверг всех в
недоумение: никто на банкете этого имени вслух не произносил.
А может Собеневский пишет последнюю свою статью "Из истории полезащитного лесоразведения", которую опубликовал журнал "Лес и степь" в 1949
году. Это его отклик на обнародование Государственного плана комплексного
преобразования природы. Он был горд - отныне докучаевская программа улучшения природных условий распространяется на огромную территорию страны.
Значит, не пропали даром труды Особой экспедиции, участником которой был
и он, Собеневский. Нет, не зря прожита жизнь...
Конрад Эдуардович Собеневский умер 9 февраля 1952 года, так и не повидав Каменную степь. Умер на 85-м году жизни. Сослуживцы похоронили его
в дендропарке Владимировской опытной станции, рядом с женой, в тени посаженных им деревьев.
Тамара Конрадовна сообщила о смерти Собеневского в Каменную степь:
просила не на похороны приехать, а посмотреть архив отца. Понимала - в бумагах может быть много интересного, нужного для истории. Не приехали. Она
сама отправилась в Каменную степь: передать поклон от отца, вручить часть
его бумаг и фотографий.
В Каменной степи помнят и по сей день: приезжала дочь Собеневского,
бумаги передала в библиотеку. Однако никто не знает - куда потом подевались
они. Не в том ли костре сгорели, в котором научные сотрудники лысенковской
школы сжигали материалы докучаевской Экспедиции?..
Этим вопросом я мог бы и закончить грустное мое повествование об этом
славном сподвижнике двух великих ученых, о человеке, сделавшем так много
доброго на земле, оставившем нам в наследство зеленые оазисы посреди сухой
степи. Но проститься с ним, не побывав на его могиле, не поклонившись ему?
Да по-людски ли это будет?
И я при первой же оказии отправился в путь. Полторы сотни километров
от Николаева шофер предполагал одолеть максимум за три часа. "Тут благо-
193
датный юг, а не ваше топкое Нечерноземье, тут асфальтированные дороги всюду", - сказал мой брат не без похвальбы, тот самый брат, который стал летчиком
и теперь живет в Николаеве. Я предупредил, что село Лесное где-то в углу на
стыке трех областей, а такие места, знаю по опыту, обычно забыты-заброшены
и богом, и начальством, и дорожниками. В том краю шофер ни разу не бывал,
но сомнение мое отверг без колебаний: мол, язык нас доведет до цели без приключений. А брат выложил, как веский козырь, карту, на ной прочерчена тонкая жилка дороги не только до Владимировки, но и до Лесного. Ну и хорошо,
поехали, поспешая, чтобы сегодня же и вернуться, если не засветло, то к ночи.
О, наивная вера в тонкие жилки дорог на наших картах! Где-то за Владимировкой дорога вдруг перестала быть дорогой, и наш "москвич", облепленный
густой черной грязью, обессилел, выдохся и беспомощно заерзал по слизлому
проселку из стороны в сторону. А впереди затяжной подъем, исполосованный
колесами вездеходов и тракторов. Нет нам пути вперед. Правда, шофер еще
храбрился, пытался вырвать машину из грязи и - вперед. А мы с братом поглядывали уже назад - нечего зря терять время, надо идти в райцентр за трактором.
И хорошо сделали, что не послушались шофера, пошли. И вскоре набрели на
машинный двор. Рассказал механизаторам, кто я и куда еду, на какой машине в
какой лощине она застряла. Мой рассказ явно развеселил слушателей, они заулыбались и высказали единодушное мнение: именно эта дорога прямиком ведет
в Лесное, так что мы с пути не обились, но чтобы проехать по ней на "москвиче" - надо ждать крепких морозов. Однако тут же и обнадежили: пробраться туда можно и сейчас, но для этого надо выскочить сначала в соседнюю Херсонскую область, а там есть асфальт прямо до Лесного. Начертили в моем блокноте этот маршрут. Съездили на тракторе к нашей машине. Вернулись с ней. Указали нам начало нового маршрута и, последние напутствия давая, вселили уверенность:
"Пробьетесь".
194
Через час мы действительно пробились, вырвались из николаевской грязи
на херсонский асфальт, а по нему (наверное, такие дороги в раю!) докатились и
до Лесного.
Так вот почему за все время разысканий я не встретил ни одного ученого
или журналиста, который бы побывал на Владимировской агролесомелиоративной опытной станции или хотя бы слышал о ней. Мне даже начинало казаться, что таковой или не существовало вовсе, или в действительности называлась она как-то иначе.
Лесное... Не село даже, а сельцо, зарождавшееся здесь вместе с первыми
посадками в степи. Дома, едва просматривающиеся сквозь зелень. Слева дендропарк, многие деревья в котором взлелеяны руками Собеневского. Где-то
здесь, неподалеку от конторы, он и похоронен.
Контора была на замке - рабочий день кончился. К могиле меня повела
проходившая мимо женщина. С Собеневским она не встречалась, - приехала
сюда позже, - но знает, что его здесь уважали, поэтому и поныне люди помнят
добро и добром платят - ухаживают за могилой, цветами обсаживают каждый
год...
Позже меня несколько раз спрашивали: "Могила, конечно, заросла бурьяном да крапивой, затоптана козами?" Признаться, я тоже так думал. Да что там
думал, был уверен в этом, даже представлял, как разыщу в траве едва приметный могильный холмик, окаймленный сгнившей оградкой.
Ошибся! Могила была на виду, обсажена цветами, дорожка к ной ухожена. Надгробие скромное, соразмерное с окружающей природой, каких на сельских погостах множество.
Нет, я не к тому клоню, что можно бы и посолиднее что-нибудь воздвигнуть. Лично я у таких скромных могил испытываю куда больше чувств, чем на
Новодевичьем кладбище, где самих могил нет, их придавили мраморные монументы, по величине пригодные для городских площадей: помпезность, вычурность, тщеславие. Мне даже так и показалось, что побывал я вовсе не на клад-
195
бище, а на большой площади, сплошь уставленной памятниками и бюстами
огромной величины. Как же тяжело праху под такими глыбами мрамора.
Так вот где закончил свой трудный путь творец многих лесов и лесных
полос Конрад Эдуардович Собеневский. Над могильным изголовьем шелестят
листвой деревья - вспоминают и рассказывают что-то. Они еще молоды, помнят
его, это он их посадил, дал им жизнь. Кроной своей они притеняют могилу,
чтобы не потрескалась от летнего зноя земля, чтобы цветы не завяли, не посохли, чтобы не выцвела надпись на скромном надгробии и не исчезла фамилия
творца из памяти народной.
Я стоял у могилы и думал: а ведь он еще жил и работал, когда я учился в
агролесомелиоративном техникуме, а значит, мог попасть к нему на практику.
На практику к истинному докучаевцу...
Да, Собеневский пережил, кажется, всех участников докучаевской экспедиции, дожил до наших дней, и я мог бы с ним встретиться, поговорить, послушать, сфотографироваться на память, как те практиканты, которые на фотографии, подаренной мне Тамарой Конрадовной, дочерью Собеневского...
Низкий, пусть и запоздалый, поклон тебе, энтузиаст-подвижник...
О приезжих быстро узнали в деревне. Подошел главный лесничий - вот
кто нам всё расскажет! Рассказ его был грустным, даже каким-то безысходным.
От него я узнал, что за годы существования Владимировской опытной станции
здесь выращено 1300 гектаров леса, руками посаженного в сухой степи. Лес богатейший, много посадок грецкого ореха разных сортов, но никакой документации на эти посадки, на эти сорта у главного лесничего нет. Нет в штате и ни
одного научного сотрудника, как нет и самого научного учреждения - одного из
старейших на Украине. В 1986 году опытная станция была ликвидирована, а
лес и постройки переданы вновь созданному лесхоззагу.
Вот какая трагедия тут разыгралась. Это я узнал и со слов главного лесничего, и из статей в газете, присланных мне одним из читателей...
196
После смерти Собеневского научная деятельность на опытной станции
начала мельчать, пошли ссоры и свары. Это всегда так:
чем меньше высоких стремлений, тем больше драк и дрязг. Научные сотрудники Харьковского агролесомелиоративного института если и приезжали
на свою опытную станцию, то приезжали не на опыты, а чтобы собрать материал для диссертации. Словом, прилетали пчелки собрать взятку с цветка. К тому
же поле для такого сбора было огромно. Становились ли эти пчелки истинными
учеными, я не знаю. Но что они вносили смуту в души тех, кто тут работал, это
точно: подвижник умер, а вместе с ним кануло в прошлое и подвижничество.
Даже не проповедуя того, они учили их рвачеству:
растаскивай накопленное и, нагрузившись, беги из этого глухого, богом
забытого угла.
А что угол был глухим - это так: ни дороги, ни школы, ни детского сада.
Еще и сейчас, жаловались жители, почта доставляет газеты в Лесное лишь 2-3
раза в неделю. Хоть и красивый край ("Стоять бы тут домам отдыха да лечебницам!" - с тихой печалью проговорил брат), да не до красоты, когда в непролазной грязи она утопает.
И пчелки нашли выход. В середине 70-х годов они добились перевода
опытной станции в Новый Буг - на 60 километров ближе к путям сообщения и к
цивилизации. Построили там новую контору, жилье поставили. Но вот беда вся опытная база, земля и леса остались в том же глухом углу, за 60 километров
бездорожья. Так и зажили они врозь: штаб под вывеской Владимировской
опытной станции - в одном краю, а сама опытная станция - в другом, без пригляда и заботы. Так, "в разводе", они и просуществовали около десяти лет. Вернее, около десяти лет сотрудники конторы неизвестно за что получали деньги,
неизвестно зачем ходили на службу, во имя каких целей грызлись между собой.
И никто не догадался нагнать их обратно, никто не позаботился проложить
сносную дорогу до Лесного, построить в нем всё, что надо.
197
А грызня в штабе становилась все яростнее - угнетало безделье. Министерству лесного хозяйства Украины до чертиков надоело мирить грызущихся
и в 1986 году приказом своим оно ликвидировало Владимировскую опытную
станцию совсем: разбегайтесь, куда хотите. Конечно, ликвидировало - "высунуло цю пропозицию" - как писала газета, совсем под другим предлогом. Мол,
станция создавалась для изучения проблем защитного лесоразведения в зоне
южных черноземов. За годы своего существования все вопросы, стоящие перед
ней, она вырешила и в какой-то мере сама себя изжила.
С этим предлогом-препозицией легко согласился Украинский НИИ лесного хозяйства и агролесомелиорации имени Г.Н.Высоцкого, которому напрямую подчинялась опытная станция. Не заступились за неё и в южных областях,
хотя заступиться должны были.
Та же Николаевщина и по сей день относится к числу областей с самым
низким процентом защитных лесонасаждений. При этом значительная часть лесополос изрежена, не выполняет своих защитных функций, и требует полной
реконструкции. Кто подскажет, как это делать?
Ликвидаторы соглашаются: проблемы в степном лесоразведении есть, но
все они относятся к числу организационно-хозяйственных, а не научных. Если
бы!
Однажды во время поездки участников научной конференции по Одесской области мелиораторы бросили нам в лицо: "Вон, смотрите, всюду понасажены лесные полосы, а много ли от них проку?" Я принял вызов, взял в руки
микрофон и сказал: то, что мы видим в полях, мимо которых проезжаем, это
вовсе не лесополосы, а однорядные строчки деревьев вдоль полевых дорог. Они
безусловно чуть-чуть украшают безлесную местность, дают приют птице, лишившейся в распаханной степи мест традиционного гнездования, в жару в их
тени можно укрыться путнику, пообедать механизатору. Но такие однорядные
строчки действительно не способны защитить поле и ниву ни от эрозии, ни от
суховеев, поэтому и называть их защитными лесополосами можно лишь услов-
198
но. Однако их называют именно так вполне серьезно, потому что у нас нет сегодня специалистов-агролесомелиораторов: ни техникумы их не готовят, ни
институты. И агролесомелиоративные опытные станции ликвидируем - как бы
за ненадобностью. Так что в данном случае мелиораторы были правы:
толку от таких изреженных строчек, действительно, мало, это не "бастионы", а лишь пунктирно означенные линии, где им надлежало подняться. И проблем тут полно именно научных, а не только организационно-хозяйственных,
на которые напирают ликвидаторы.
Да, если бы мы достигли полного познания, то давно бы осознали правоту
Г.Н.Высоцкого, утверждавшего, что именно лесные полосы являются "единственным надежным способом, могущим изменить микроклиматические условия степи и лесостепи", а осознав это, давно бы не обращались так неграмотно с
землей, с лесом, с водой и, наконец, с бесценным наследием, полученным нами
от предшественников, которые, обустраивая землю, стремились к общему
нашему благу. Однако созданные ими земные оазисы так и остаются обособленными островками-оазисами в распаханной во всю ширь степи.
Словом, как выразился один из моих собеседников в Лесном, о науке в
этой печальной обители будет теперь напоминать только могила Собеневского.
О науке и энтузиастах-подвижниках. О том, что мы многое растеряли, не подхватили эстафету. Страшно, если не возродимся, не воспрянем духом и помыслами.
Одно обнадеживает: такие могилы действительно напоминают нам о многом. И пока они существуют, до тех пор над ними будет витать докучаевская
идея экологического обустройства земли, идея выработки правильного соотношения между пашней, лесом, лугом и водою.
II
199
Нет, не могу я перейти к дальнейшему повествованию, не дорассказав
еще об одном забытом человеке. Человек этот - Иван Васильевич Кожухов...
Имя его вписано в "золотую книгу" ВИРа. Чести этой удостаивались только те
ученые, которые внесли заметный вклад в науку, сказали в ней новое слово. Запись, правда, краткая: "И.В.Кожухов (1899-1952 гг.), кандидат сельскохозяйственных наук, автор метода получения межлинейных гибридов, соавтор ряда
наиболее распространенных гибридов кукурузы".
Даже не знаю, что побудило меня переписать себе в блокнот эти строки.
Ведь я и мысли не допускал, что вот этот И.В.Кожухов и есть тот паренек, который в лихую годину гражданской войны ездил за деньгами в Петроград. Не
допускал, потому что, как помнит и читатель, тот Кожухов, назначенный по
просьбе Мальцева техником, хоть и был человеком толковым и понятливым, и
без него приехавшие из Петрограда специалисты не смогли бы управиться с
опытными посевами в Каменной степи, но он окончил всего лишь местную
сельскохозяйственную школу. Мог ли он стать членом Ученого Совета ВИРа,
каковым и был до осени 1939 года, когда Лысенко, как президент ВАСХНИЛ,
издал приказ о полной смене Совета и вывел из него самых крупных ученых, в
том числе и Кожухова?
Мог ли тот Кожухов стать вровень с прославленными генетиками того
времени?
- Ну что вы, - отвечали мне многие и многие вировцы, - это конечно же
однофамильцы.
Но вот, перечитывая воспоминания, я натолкнулся на мимоходное упоминание о том, что этот самый Иван Кожухов, босоногий курьер Мальцева, в
1922 году поступил в Ленинградский сельскохозяйственный институт, окончил
его, а по окончании уехал на Кубань. Однако проследить дальнейшую его судьбу мне долго не удавалось: никто ничего не знал о Кожухове, который работал
в Каменной степи, как и о том, который вписан в "Золотую книгу".
И вдруг читаю письмо Вавилова, адресованное Кожухову:
200
"Дорогой Иван Васильевич,
забудьте жену и детей, и все на свете, напишите немедленно статью по
кукурузе для культурной Флоры. От Вас требуется классическая монография..."
Да, классических монографий Николай Иванович требовал далеко не от
каждого специалиста, лишь ведущие удостаивались такой чести. Особенно
строг он был и при подготовке многотомного коллективного труда "Культурная
флора СССР", для которого и побуждал Кожухова написать статью таким вот
решительным образом. Труд этот подытоживал многолетние и многотрудные
исследования по мировой географии культурных растений.
Прочитал я и задумался: да, это, конечно же, тот Кожухов, имя которого в
"Золотой книге".
Ну, а из-за какого Кожухова разгорелась перепалка между руководителями Харьковской и Сухумской опытных станциях? Сухумцы очень хотели заполучить его, "как желательного кандидата", а харьковчане энергично воспротивились. И те и другие обращались по этому поводу к Вавилову: одни жаловались, что им не отдают нужного специалиста, другие - что отбирают у них человека., который самим нужен. Вавилов, аттестовавший Кожухова как человека
"преданного, аккуратного, хотя и не очень расторопного", согласился "оставить
как было до сих пор", то есть оставить Кожухова на Харьковской опытной
станции.
Выходит, Кожухов, если это тот самый человек, уехал из Каменной степи
не на Кубань, а под Харьков? Однако в письмах, правда, более поздних, Кожухов упоминается и как сотрудник Кубанской опытной станции. И тоже Иван
Васильевич. Тезки?..
И вот однажды в каталогах богатейшей библиотеки Тимирязевской сельскохозяйственной академии мне попала на глаза статья "Питомцы Каменной
степи", написанная в 1984 году. Тут же иду в читальный зал, заказываю кубанский журнал "Сельские зори", в одном из номеров которого была опубликована
эта статья, название которой меня привело в волнение: не знаю, о ком в ней
201
рассказывается, но рассказывается о питомцах Каменной степи. В кубанском
журнале! Значит, именно сюда, на Кубань, уехали многие каменностепцы после
разгрома Степной станции яростными лысенковцами... Так думал я.
Автор статьи агроном К.Гусев учился когда-то в Верхнеозерском сельскохозяйственном техникуме (бывшей школе). Слушая лекции специалистов
Степной станции. Да, это так, лекции в школе, а потом и в техникуме, читали
многие специалисты: и Мальцев, и Говоров, и Собеневский. Однако же автор
статьи прямо признается: "Наш любимый учитель из Каменной степи - Иван
Васильевич Кожухов..."
И дальше повествует о ном вот что. Это он. Кожухов, впервые в нашей
стране применил межлинейное скрещивание для получения высокоурожайных
гибридов кукурузы, он одним из первых выступил с обоснованием направленного использования гетерозина. Это он вывел первые гибриды кукурузы, значительно превышавшие по урожайности ранее возделываемые сорта. Каждый
его гибрид занимал от трех до пяти миллионов гектаров...
Я быстренько достаю свой блокнот с выпиской из "золотой книги". Читаю... Полное совпадение!
Значит, это тот самый Иван Васильевич Кожухов, с которым мы познакомились сразу после революции и долго не знали им его имени, ни отчества.
Однако, перечитав статью, я задумался.
Нет, агроном Гусев ничего не прибавлял, не приукрашивал, лишь несколько сместил события. Да, выведенные Кожуховым гибриды действительно
занимали миллионы гектаров от Крыма до Урала, Сибири и Дальнего Востока,
но... не при жизни талантливого генетика-селекционера, каким заявил себя
Иван Васильевич Кожухов - бездарей в "золотую книгу" ВИРа не вписывали.
Однако тут мы прикасаемся к трагедии, постигшей не одного Кожухова.
Чтобы понять её, нам никак не обойтись без проникновения в суть одной научной проблемы.
202
Кукуруза - культура перекрестного опыления. Подавляющее большинство женских цветков на початке оплодотворяется пыльцой соседних растений.
Происходит "великое смешение" неоднородных форм и признаков. И так из года в год. В результате на. одном поле, засеянном одним сортом, можно видеть
смесь растений, резко различающихся по урожайности, времени цветения и созревания, быстроте роста, размеру початков и по многим другим признакам.
Усилия селекционеров по выведению более продуктивных и чистых сортов кукурузы нигде в мире не приводили к заметным успехам. Выход предложили генетики: надо прибегнуть к принудительному самоопылению (инцухту),
за счет этого выявить наиболее ценные, без примесей, линии, а уже потом
скрещивать эти линии между собой.
Американские ученые испытали эту теорию на практике и получили резкое увеличение урожайности: на 20-30 процентов выше исходных сортов. При
этом такие гибриды оказались более устойчивыми к засухе, ветрам и болезням,
однороднее до высоте и времени созревания, початки располагаются более или
менее на одном уровне и в одинаковом положении, что облегчает их уборку.
По этому же пути принудительного самоопыления кукурузы и получения
межлинейных гибридов шли и наши генетики. Первый гибрид ВИР-42 был получен в 1934 году. Вывел его путем межлинейного скрещивания Иван Васильевич Кожухов.
Теперь понятно почему именно от него ждал Вавилов классической монографии по кукурузе. И торопил, написав ему не одно письмо. Понимал: отныне выведение урожайных гибридов кукурузы не представляет технических
трудностей, а это значит, что страна уже в ближайшие годы может получить
ощутимую прибавку зерна.
Однако на этом пути тут же встал Лысенко. Он утверждал, что самоопыление вредно и ведет к вырождению сортов и растений. Он требовал, чтобы
этот метод, как вредный и бесплодный, был исключен из практики всех селекционных станций.
203
Лысенковцы осуждали теорию самоопыления на понятном любому и
каждому языке:
- Инцухт - опасен, ведь родственные браки запрещены у людей, и у растений это ведет к вырождению.
-
Самоопыление - это вынужденный-брак, брак не по любви, - витий-
ствовал философ Исайка Презент. И это тоже всем импонировало: браки не по
любви осуждались как насилие над личностью и были социально чужды народу.
Да, все великое - просто и понятно, но не все простое и понятное велико.
Уже в 1935 году мы могли бы засеять какую-то часть полей гибридной
кукурузой. Но не засеяли ни одного гектара.
Американцы в том же З5-м впервые заняли под гибриды 200 тысяч гектаров.
Вавилов знал все, что происходило в мировой биологической науке - он
всегда "стоял на глобусе". Знал и о первых посевах гибридной кукурузы в Америке. Переживал и недоумевал: как можно препятствовать тому, что научно
обосновано и что сулит значительную прибавку зерна?
Летом 1935 года на выездной сессии ВАСХНИЛ, состоявшейся в Одессе,
Вавилов умышленно, чтобы избежать полемики с Лысенко, не стал говорить о
достижениях отечественных ученых в межлинейной гибридизации, но сослался
на опыт американцев: у них уже пять процентов кукурузных посевов занято гибридами, а американцы - народ практичный, зря деньги на ветер не бросают.
Думал, эти доводы лучше всего убедят ученых, или заставят задуматься.
Ах, какой же был полемист Лысенко. Послушайте его блестящий ответ:
- Мне непонятно, в чем именно в данном примере практичность американцев - в том ли, что они "хорошее дело", а именно теорию инцухта, использовали в практических посевах кукурузы только на площади в пять процентов,
или же в том, что американцы девяносто пять процентов кукурузной площади
204
засевают сортами кукурузы, выведенными... обычным массовым отбором, то
есть методом, совершенно противоположным инцухт-методу.
И вызвал в зале смех, аплодисменты. Иронию его приняли и поддержали.
Лысенко продолжал:
- Более того, в литературе - может быть, я не всю её знаю - я не нашел
подтверждения цифры пять процентов кукурузной площади в Америке, засеваемой гибридными сортами, полученными от скрещивания инцухт-линий. - И,
чтобы вызвать новый взрыв смеха, проронил не без лукавства: - А ведь при
всем этом академик Вавилов безусловно прав, говоря, что "янки народ практичный"...
Названная Вавиловым цифра была верна. Позже она войдет во многие
справочники. Однако Лысенко меньше всего думал о точности цифр, он не
принимал самую идею "брака не по любви" - не наша идея.
Не знаю, был ли Кожухов на этой сессии. Но вскоре после неё он почемуто снова оказался в Каменной степи. По какой причине он туда. вернулся и
надолго ли?
"Дорогой Иван Васильевич, - пишет ему в Каменную степь Вавилов. Кукурузные дела Ваши продолжайте всемерно, у Вас уже большая работа, подходит к концу, её нужно оформлять во что бы то ни стало и нужно не медлить
по свежей памяти. Вижу, что ругал Вас очень мало, надо бы значительно больше, тогда бы все было, в смысле работы, лучше, была бы хоть часть оформлена..."
Почему "до памяти"? Почему такое сожаление, что не была оформлена
хотя бы часть работы? Неужели отобрали у Кожухова весь исходный материал
и выдворили с Харьковской опытной станции?
"Я, вероятно, буду на Таловой и напишу еще т.Козлову, чтобы он помог
Вам устроиться, - продолжал Вавилов. - Во всяком случае, работайте вовсю, это
самое главное и самое существенное".
205
Выходит, Кожухов только что приехал в Каменную степь. Какая же беда
могла, сорвать селекционера с места среди лета? Судя по всему, сорвался он
неожиданно, в Каменную степь прибыл без предварительной договоренности,
поэтому Вавилов приложил к письму свой отзыв о Кожухове - для передачи
Козлову (вы помните, что к тому времени Степная станция ужо была в руках
Козлова, Водкова и Байко).
Некоторые старожилы утверждают, что Иван Васильевич Кожухов проработал в Каменной степи почти до самой войны, был старшим на участке
орошенцев, где и жил по-соседству с "докучаевской избушкой". Именно в те
годы он и стал любимым учителем для многих учащихся техникума, добрым
дядей Ваней для всех каменностепских мальчишек.
И вот последнее из обнаруженных писем Вавилова Кожухову. На нем дата: 28 июля 1939 года. Оно короткое, как коротким бывает крик отчаяния.
"Дорогой Иван Васильевич.
События в Америке чрезвычайные: по кукурузе площадь дошла до 10 000
000 гектаров; урожай прошлого года дал более 150 000 000 центнеров прибавки.
Посылаю Вам экземпляр полученного мной письма. Изучайте его
наизусть. Вся литература в нем приведена. Теперь Вы должны следить за каждым движением и все перечитать.
Когда получу литературу - перешлю её Вам. Делайте оргвыводы. Наркому пишу особо в связи с еще рядом событий в Канаде.
Привет.
Ваш Н.Вавилов".
- Трудно представить, с каким чувством выводил эти миллионы Николай
Иванович, с каким читал их Кожухов. У нас все еще не высевалось ни одного
гектара гибридной кукурузы, не получали ни единого центнера прибавки. А
могли бы! Ведь гибриды мы создали почти одновременно с американцами.
206
Но что же это было за письмо, которое Вавилов советовал изучить
наизусть? Историки отвечают: "Упомянутое письмо в деле отсутствует".
Однако не о нем ли говорил Вавилов в октябре того же года, выступая на
последнем в его жизни совещании по генетике и селекции?
- Учитывая исключительный интерес новых американских ра-лот по кукурузе, - говорил он на этом совещании, - я запросил крупнейших работников
США о методах и взглядах на селекцию кукурузы и получил недавно интересное письмо с обычной для американцев деловитостью, с указанием всей литературы по вопросу применения инцухта в растениеводстве.
И зачитал отрывок из этого письма:
"Мы знаем о вашей дискуссии, но наша практика в области селекции кукурузы, в которой мы топтались на место, по существу, целое столетие, используя наследство, полученное от индейцев, начала идти вперед необычайными
темпами только в последние годы. Прибавка к урожаю от применения гибридов
инцухтированных линий в среднем для США определяется в 20%, т.е. дает
огромную цифру, примерно соответствующую среднему действию минеральных удобрений".
Это письмо, судя по неоднократным упоминаниям о нем в переписке Вавилова, и в его статьях того времени, прислал министр земледелия США Генри
Эгард Уоллес, селекционер-семеновод по специальности, будущий (в годы
войны) вице-президент Соединенных Штатов Америки. Именно это письмо, от
которого веяло дружеской поддержкой, Николай Иванович и переслал Кожухову "изучать наизусть". Его же он зачитал и на совещании. А зачитав, сказал:
- Кончается это письмо заявлением о том, что на основании большого
производственного опыта американцы считают, что более радикального способа улучшения кукурузы до сих пор не было, и рекомендуют его нам...
Да, американцы протягивали Вавилову и его соратникам руку помощи: ну
должны же русские в своей более чем странной дискуссии считаться с практи-
207
ческими результатами. И Вавилов как раз и допытался опереться на эти результаты.
- Укажу два самых крупных факта, - продолжал он. - В США в последние
годы на основе генетических исследований, проведенных теоретиками, не
практиками, не селекционерами, разработана теория инцухта на примере кукурузы, которая в настоящее время широко используется практически...
Вавилов назвал цифры, те самые миллионы, которые мы уже знаем из его
письма. Кожухову. И прокомментировал их:
- Это очень почтенные величины. Мы имеем в нашей стране под кукурузой около двух миллионов гектаров.
Голос с места. Только не под гибридами.
Уточнение существенное. Под гибридами по-прежнему не было у нас ни
одного гектара.
Лысенко. А два ли миллиона?..
Не хочется мне прерывать этого спора, но вынужден это сделать, чтобы
сказать: Лысенко был не только хорошим полемистом, но и мастерски владел
приемами "увода" противника от существа спора, умел переключать спор на
перепалку по пустякам.
Вавилов. Два миллиона триста-четыреста тысяч.
Лысенко. Что-то я сомневаюсь.
Вавилов. Я растениевод по профессии и цифры знаю.
Лысенко. И я растениевод.
Вавилов. Я растениевод и географ.
Лысенко. Я но географ.
Вавилов. Цифры я хорошо знаю. Думаю, что даже с вами могу в этом отношении поспорить. Если вы пожелаете, смогу сегодня же дать вам точнейшие
цифры по прошлому году. Они колеблются за последние годы в нашей стране
от двух миллионов до двух миллионов четырехсот тысяч гектаров...
208
Все, Лысенко мог весело переглядываться с Презентом: противник пошел
за ним по ложному следу, главная тема осталась в стороне, основные доводы
всеми забыты - их заглушила перебранка по пустяку. На его обычно угрюмом,
аскетичном лице играла улыбка. Экая важность, сколько гектаров занято у нас
под кукурузой - эту цифру, с точностью до единицы, Лысенко мог узнать в любую минуту, не выходя с совещания. Да, думается мне, он знал ее.
Это было последнее совещание, на котором Вавилов попытался дать открытый бой Лысенко. Хватит уступать, умалчивать.
"Надо от пассивности перейти к активности. Другого выхода нет, - убеждал себя и соратников своих Вавилов. - Брани в настоящих условиях можно
лишь противопоставить убедительнейшие факты, которых уже много".
Он верил в разум человеческий и надеялся убедить противную сторону.
"Нужно, чтобы Фома неверующий (которых сейчас развелось много) уверовал в генетические чудеса", - писал Вавилов своим единомышленникам. ' С
таким настроем и шел он на это совещание, дав клятву:
"Пойдем на костер, будем гореть, но от убеждений своих не откажемся".
Совещание проходило в Москве с 7 по 14 октября 1939 года. Вавилов
сказал на нем все, что думал. Сказал, что "под названием передовой науки нам
предлагают вернуться, по существу, к воззрениям, которые пережиты наукой,
изжиты, то есть воззрениям первой половины или середины девятнадцатого века".
И бой разгорелся. Сторонники Вавилова обнажали всю абсурдность лысенковских теорий и умопостроений. Лысенковцы объявили генетику лженаукой.
А в зале гремело:
- С Лысенко весь советский народ, тысячи специалистов и колхозников,
которые под его руководством творят замечательные дела...
209
- Именно нет группы Лысенко, а есть оторвавшаяся от практической жизни небольшая отживающая группа генетиков, которая совершенно себя дискредитировала в практике сельского хозяйства..
По-разному оценивают итоги этого совещания. Считают, что была ничья,
что урон понесла и та и другая сторона, но обе устояли на своих позициях.
Вроде бы так, генетику пока еще не объявили лженаукой, как того требовал
Лысенко, генетики высказали лысенковцам все, что о них думали, выговорили
все до точки - ни до этого совещания, ни после подобной критики лысенковцы
не слышали. Однако все это говорилось хоть и в глаза, но в "узком кругу". Широкое общественное мнение было вовсе не на стороне "отживающей группы
генетиков" буржуазного происхождения. Отголоски этого мнения отчетливо
слышались в последовавших редакционных комментариях: Вавилова обвиняли
в "пиэтете перед зарубежной наукой и нескрываемом высокомерии по адресу
отечественных новаторов науки". Лысенко аттестовался как "ученый-новатор,
произведший значительные сдвиги в сельскохозяйственной науке и практики".
Ну и, конечно, газеты и журналы охотно сообщали о том, что страстная речь
его неоднократно прерывалась аплодисментами. Словом, с ним весь советский
народ.
Вавилов и его соратники выжили, но не добились никакого сдвига ни в
признании теоретических своих разработок, ни в применении практических достижений: есть готовые гибриды кукурузы, видны результаты - бери, высевай,
и получишь солидную прибавку зерна, которого катастрофически не хватало.
Нот, не взяли, не воспользовались. Не помогли никакие доводы, не сработало и
письмо, которое Н.И.Вавилов, И.В.Кожухов и М.И.Хаджинов направили в ЦК,
а копию отослали наркому земледелия И.А.Бенедиктову. Утверждают, что
письмо это готовили Кожухов и Хаджинов. В нем они доказывали: запрет на
возделывание в СССР гибридной кукурузы, выведенной на основе инцухтлиний, это огромная ошибка Лысенко. И не понимали, "кому и для чего нужно
такого рода одурачивание"...
210
Не знаю, какие слова писал Вавилов Кожухову, когда стало ясно, что исключительной важности дело окончательно отвергнуто. Наверно, настаивал на
продолжении работ - истина все равно восторжествует, и надо, чтобы при её
торжестве было что предъявить народу. Веруя в это торжество, именно в эти
дни так и говорил своим отчаивающимся коллегам: "Нет, нет, все будет хорошо. Вы увидите, как мы заработаем и сколько сделаем. Лишь бы было желание"...
Кожухов работал и жил в отдалении от поселка, от селекционной станции. На полянке, окруженной посадками, стояло три или четыре избушкимазанки, поставленных в конце прошлого века. Рядом пруд, притененный деревьями. Недалеко от мазанок орошаемый участок, запроектированный и устроенный еще докучаевской экспедицией. На нем и работали овощеводы и огородники. Где-то, в стороне от глаз, в дальнем уголке поля, был и его опытный участок, который он так называл только про себя. А для всех это была, как в любом крестьянском огороде, маленькая кукурузная плантация для собственного
прокорма. Ни в каких отчетах она не значилась. Да и не многие догадывались,
что тут растет гибридная кукуруза, что тут заключается "брак не по любви".
Может, это была единственная плантация гибридной кукурузы в нашей стране размером в несколько квадратных метров.
Вряд ли когда предполагал Кожухов, что будет вот так пусто на земле.
Хотя кругом люди, и все шумят. Но нет тех, под крылом которых рос, перед
кем отчитывался, кто направлял мысли его и вдохновлял: "Забудьте жену, и детей, и все на свете, напишите немедленно статью по кукурузе..."
Нет академика Вавилова, профессора Говорова нет, академика Мальцева
куда-то сослали. Будто безродным остался он, Кожухов...
Не знаю, где он был в войну и когда снова покинул Каменную степь. Известно только, что в 1946 году Иван Васильевич Кожухов издал в Краснодаре
первую свою книгу "Новое в культуре кукурузы на Кубани". Я держал в руках,
211
читал эту небольшую по объему, на серой бумаге изданную книжечку. Одну из
первых, если не самую первую книгу о гибридной кукурузе!
Выполнил заказ Вавилова. Написал, привел в ней все цифры по Америке там в конце войны больше половины кукурузного поля засевалось гибридами.
А у нас впервые высеяли их только в 1946 году. Решились на это кубанцы. Видимо, решились не без отчаянных усилий Кожухова - он в это время заведовал
отделом кукурузы на Кубанской опытной станции.
А лысенковцы по-прежнему отвергали "брак не по любви" и собирали силы для последнего боя с генетиками. Бой этот грянул в августе 1948 года. Однако в недрах, в самой практике уже готовились и веские опровержения. Официальная теория выступала резко против, а хозяйственники все шире и шире
сеяли гибридную кукурузу - детище генетиков, их гордость, одно из "генетических чудес".
Нет, не дожил Иван Васильевич Кожухов до официального признания дела, которому он посвятил себя как ученый. Он умер на 5З-м году жизни, через
семь лет после войны. Похоронили его в Отраде Кубанской, где он работал последние годы на опытной станции.
Уже после его смерти будет принято официальное постановление о переходе на посевы кукурузы гибридными семенами. И вот только тогда гибриды
Кожухова (ВИР-42 и ВИР-25) займут около 10 миллионов гектаров.
Пройдут годы, и продолжателям его дела академику ВАСХНИЛ Хаджинову Михаилу Ивановичу присвоят звание Героя Социалистического труда, а
заместителю директора Кубанской опытной станции Галееву Гайфутдину Салахутдиновичу будет присуждена Государственная премия СССР за разработку
методов селекции и создание раннеспелых гибридов кукурузы.
Жаль, однако, что забыто имя первого гибридизатора. Так забыто, что
пришлось восстанавливать его судьбу по крохам. Знаю, восстановить полностью мне не удалось. Надеюсь когда-нибудь дополнить, как и судьбы других
212
людей. Ведь есть же, ходят по земле соратники и ученики, близко знавшие их.
Прочитают - откликнутся, расскажут.
НА ПЕРЕЛОМЕ
1
Так трагически кончился еще один период деятельности человека в Каменной степи. Мне жаль расставаться с этим прошлым, с людьми, увлеченными
делом, движимыми мыслью о благе. Может, поэтому и захотелось мне досказать о некоторых из них. Чтобы побыть с ними еще хоть чуть-чуть, в том времени. Ну, конечно, поэтому. Я же знаю, что шагну вперед - и сразу же окажусь
в кругу чужих мне людей, не будет рядом ни одного знакомого лица.
Если бы я писал вымысел, то, следуя законам жанра, тут бы и точку надо
было ставить. Все, герои повествования сделали свое дело и сошли со сцены.
Пусть сошли и но по своей воле, не по завершении этого дела, но их нет. На их
место пришли другие.
Однако я пишу не вымысел, я веду документальное повествование. Повествование о деятельности человека в Каменной степи.
Менялись взгляды, люди и даже эпохи, а наследие Докучаева, на котором
и вершилась человеческая деятельность, не только не убывало, не истощалось,
но нарастало, хотя часто оставалось без внимания и присмотра, в небрежении.
Казалось, могучий дух Докучаева витал над степью, над лесными полосами и
прудами и берег это творение для будущих времени - должны же когда-нибудь
люди осознать истинную цену созданного в степи, поумнеть и продолжить
начатое? Должны. Не бывало еще такого, чтобы творение не обретало у потомков истинную свою цену...
Если бы я писал вымысел, то, следуя законам жанра, образ
213
Водкова должен был довести до мрачного конца: сотворивший зло, неминуемо сам гибнет, но сотворив добра. Но жизнь, вопреки жанру и нашему желанию, так перемешивает в человеке хорошее и дурное, что он порой и сам не
ведает, что творит - ему кажется, он добро делает. Был уверен в этом и Водков.
Нет, я не побуждаю читателя к прощению. Да и сам не питаю добрых
чувств к этому человеку, хотя знаю: многие каменностепцы не разделяют этих
чувств.
Да, опираясь на факты, должен сказать: в жестокой борьбе своей Водков
проследовал и благородную цель. Ему, после долгих хождений по инстанциям,
удалось объединить разрозненные силы научных учреждений в Каменной степи ради решения главных задач.
Чего же добивался старший научный сотрудник Водков? Восстановить и
продолжить все работы, начатые Докучаевым. Возобновить лесоразведение,
чтобы создать крупный оазис в степи. Продолжить строительство прудов и водоемов, чтобы на большой территории задержать талые и дождевые воды и использовать их для полива.
В комплексе этими проблемами не занималось ни одно научное учреждение со времен Экспедиции: каждое решало важные, но свои проблемы. Докучаевское наследие чаще было фоном, а не объектом изучения.
И еще. Докучаеву не довелось решить агротехнические вопросы - Лесной
департамент так и но дал денег на сельскохозяйственные опыты. Сейчас есть
возможность испытать здесь травопольную систему земледелия и тем самым
создать так называемый комплекс Докучаева-Вильямса. Не будут забыты и вопросы селекции, на основе, конечно, лысенковских теорий - травополье создаст
хорошие условия для выращивания элитных семян и "воспитания" новых сортов.
Добиваясь объединения научных учреждений, Водков объявил Каменную
степь Магнитостроем в сельском хозяйстве, для научного руководства которым
потребовал прикрепить академика Вильямса.
214
Судя по воспоминаниям, в областных органах удивились:
- Да стар же он, ему уже за семьдесят, и часто болеет. Не сможет главный
агроном Советского Союза приезжать к вам.
- Мы сами будем ездить к нему, - ответил Водков, намекнув таинственной
улыбкой, что такая договоренность с академиком уже есть.
Он не лгал, договоренность у них действительно была. И трудно сказать,
кто выступил тут инициатором, Водков или сам Вильямс.
Вспомним: в 1931 году решением конференции по засухе два десятка
совхозов и МТС были переведены на травопольную систему земледелия, а для
руководства "травопольным наступлением" создан специальный научный штаб
- Почвенно-агрономическая станция. Штаб, возглавляемый Вильямсом, действовал. Однако "наступление" явно срывалось. И хотя "инициатива масс опрокидывала, сопротивление врагов народа", но лишь на словах. В действительности же дела в совхозах, переведенных на. травопольную систему земледелия,
явно не клеились. Не клеились, конечно, по вине "врагов колхозного строя", которых выявляли выезжавшие на моста ученики Вильямса.
Но аресты агрономов и директоров совхозов, назначение новых руководителей ничего не меняло - неудачи продолжали проследовать травопольщиков.
В рапорте ХУII съезду партии, проходившему в январе 1934 года, Вильямс писал:
"Эту свою теорию я повседневно и широко распространяю и в своих докладах, и в лекциях, и в печати, поскольку мне приходилось вести борьбу с оппортунистами и вредителями в этой области".
Сталин никак не прореагировал на этот рапорт - теория Вильямса не
нашла поддержки в материалах съезда победителей, хотя на нем и шел разговор
о необходимости введения правильных севооборотов. При этом говорилось о
расширении чистых паров. А их в своей теории Вильямс отвергал как "чуму
215
социалистического земледелия". Поэтому всем было понятно: под "правильными севооборотами" подразумевались вовсе не травопольные.
И тогда Вильямс обратил внимание на Каменную степь. Нет, это не моя
догадка. Подтверждение этому я нашел у биографов Вильямса - почвоведов И.
и Л.Крупенниковых. Они засвидетельствовали: Вильямсу нужен был крупный
научный центр, который в кратчайший срок мог бы испытать травопольную систему земледелия. А так как важнейшим её элементом были лесонасаждения,
то как раз Каменная степь и могла стать таким центром. Тут накоплен
ценнейший опыт, опираясь на который, развивая который, можно быстро добиться успеха. Тут есть лесные полосы, защищающие поля от суховеев, есть
пруды и водоемы, регулирующие сток талых и дождевых вод. Нет лишь травопольного севооборота и соответствующей агротехники.
Весной того же 1934 года, как мы уже знаем, в Каменную степь приехал
на работу Водков. По утверждению Крупенниковых, он был учеником Вильямса, и это наверняка так, а очеркист, на которого я ссылался раньше, назвал его
учеником Лысенко конечно же неправильно - у Лысенко в это время еще не
было учеников. Здесь, в Каменной степи, продолжают рассказ Крупенниковы,
уже работал Козлов, тоже ученик Вильямса. Встретились фанатики травопольной системы земледелия. Вскоре к ним подключился Байко, которого тоже
прислал Вильямс. "Эта встреча, - засвидетельствовали биографы, - повела к
важным переменам в жизни Каменно-Степной опытной станции".
Да, ученики старались. Они знали: Вильямс поддержит их в трудную минуту. И Вильямс поддерживал, защищал, ободрял своих учеников:
- У вас, пожалуй, раньше, чем где-либо, наступит торжество травопольной системы земледелия, - говорил он им.
После объединения научных учреждений и перехода всей власти к фанатикам травополья, академик Вильямс становится официальным научным руководителем всех работ в Каменной степи. С ним советовались, к нему ездили согласовывать планы.
216
И тут согласие между учителем и его верными учениками было нарушено. В плане работ они запроектировали множество опытов на небольших делянках. При этом, для сравнения, оставили и участки с паровой системой. Этот
план Волков повез в Москву - показать Вильямсу.
Академик прочитал и сердито сказал:
- Вам нужны научно-производственные севообороты с полями по двадцать пять гектаров, а не мелкие делянки. И план перечеркнул.
- Что ж это за наука, без опытных делянок, - совхоз и совхоз, - растерянно
проговорил Водков.
- Вот вам два семипольных севооборота - один в открытой степи, другой
между лесополосами. Сравнивать будете их между собой, а не с паровой системой. - И паровую тоже вычеркнул из плана.
Тут уж и Водков не согласился со своим заступником и наставником.
- Почему бы и не сравнить? - спросил он.
-
А потому что Ленин тоже не оставил для сравнения пана Скоропад-
ского на Украине, - ответил академик. И этим сравнением сразил Волкова.
Очень понравилось оно ему и убедило.
Вернувшись в Каменную степь, он много раз повторял ответ Вильямса в
спорах, на собраниях, стоял на том, что сравнивать, изучать нечего - надо
внедрять, чтобы быстрее решить поставленную задачу.
А задача была заманчивая: уже в 1936 году получить на полях КаменноСтепной станции по 60 центнеров зерна с гектара, а на следующий год, внедрив
все агроприемы травопольной системы, - по 100 центнеров.
Верили, задача достижима. Ведь сам академик Вильяме утверждает, что
травопольная система земледелия позволит в первые же годы её применения
удвоить и даже утроить урожаи.
Поставив такую задачу перед каменностепцами, академик сказал:
- Если не добьетесь, то железной метлой вас всех надо гнать со станции.
217
Эти слова Волков тоже передал сослуживцам. Был уверен: такие наставления помогут в достижении сказочных урожаев.
Однако Вильяме, видимо, не очень полагался на силу устных наставлений, поэтому следом прислал особую инструкцию "По агротехнике и применению удобрений в севооборотах, рекомендованных Каменно-Степной селекционной опытной станции, Верхне-Озерскому сельскохозяйственному техникуму
и колхозу имени Докучаева в Таловском районе Воронежской области".
Тут уж даже единомышленники Волкова взбунтовались: по инструкции
работать можно в колхозе, а не в научном учреждении. Разговоры эти дошли до
Вильямса, в ответ последовало еще более строгое наставление, явно охладившее бунтарей. К сожалению, оно не сохранилось в документах.
Сохранилось другое. Вместо 60 центнеров зерна, с гектара, ожидаемых в
1936 году, собрали самый низкий урожай, какого давно уже не бывало - очередная засуха спутала все карты. Не лучшим выдался и 1937 год. Невзгоды
начались с сильной весенней засухи, сопровождавшейся ветрами, которые с
каждым днем набирали силу. Давно не было такого - 17 апреля поднялась
пыльная буря, свирепствовавшая целую неделю, сняла вокруг докучаевского
оазиса верхний слой почвы и вместе с высеянным зерном унесла куда-то. Пришлось пересевать.
Об этом бедствии Собеневский даже рассказал в своей докторской диссертации, посвященной истории полосного лесоразведения. Рассказал для того,
чтобы подчеркнуть: лесные полосы уже спасали посевы от засух, от вымерзания в бесснежные зимы, и вот теперь выдержали натиск пыльной бури. Правда,
без урона не обошлось и тут: слишком мал защищенный лесополосами островок в степи, слишком широка вокруг и просторна степь, открытая всем ветрам.
Научит ли чему-нибудь эта буря агрономов?.. Ответа не было.
А в кругу водковских единомышленников тихий бунт против Вильямса,
против его диктата не утихал. Бунтари всё чаще повторяли Тимирязева, который предупреждал: "Нигде увлечение односторонней точкой зрения не может
218
привести к такой крупной неудаче, как в земледелии". Читали даже недавние
выступления врагов учителя своего, Тулайкова и Прянишникова, возражавших
Вильямсу:
нет и быть не может единой для всех времен и народов системы земледелия. Ученики соглашались с ними и требовали для себя "воли" в постановке
опытов - для сравнения. Больше того, начали открыто утверждать, что те многолетние травы, которые были рекомендованы Вильямсом, погибают не только
в совхозах, внедрявших травополье, но и тут, в Каменной степи. И даже написали об этом Вильямсу: погибают травы.
В начале октября 1938 года академик вызвал каменностепцев к себе на
специальное совещание и - обвинил их в недопустимой беспечности, в игнорировании его указаний, сурово опроверг все сомнения.
Однако и после этого споры в Каменной степи не утихли.
И тогда Вильямс обращается с письмом к коллективу Каменно-Степной
опытной станции, в котором обвинил бунтарей в пустословии, за которым они
"пытаются
скрыть
свое
нежелание
перестроиться
и
работать
по-
большевистски".
Вильямс долго держался в стороне от той борьбы, которая все нарастала
между Лысенко и Вавиловым. Однако дух этой борьбы захлестнул и его агрессивная нетерпимость к возражениям, желание подавить оппонента окриком, ударить политической фразой становились нормой поведения не только
чиновников, но и ученых.
Правда, трудно сказать, кто у кого учился. Помнится, Вильямс применял
эти приемы в споре с противниками еще в конце 20-х годов.
Но за это время и подучился многому. На исходе дней своих он сам признался: "Судьба Т.Д.Лысенко напоминает мою судьбу. Ведь известно, что со
мною и моим учением и сегодня еще борются, к тому же часто негодным оружием клеветы и злословия. Но враги моего учения один за другим проваливались и разбивались в боях, а учение мое растет и крепнет".
219
Он был уверен, и об этом, в гроб сходя, заявлял во всеуслышание, что
учение Лысенко тоже победит. Тем самым благословил дерзкого новатора на
борьбу и пожелал ему победы над "формальными генетиками", так как, писал
Вильямс незадолго до смерти, "трудно охарактеризовать тот огромный вред,
который нанесен морганистами сельскому хозяйству нашей страны". И высказал догадку: "Невольно возникает вопрос, кого обслуживает советская селекция".
Он детей своих отдавал на растерзание. Ведь многие из них начинали
свой путь в генетику на первой в России селекционной станции, созданной при
кафедре общего земледелия, руководимой Вильямсом.
С каменностепцами был и вовсе суров. А ну, кто там не согласен, подай
голос...
Собрание, на котором зачитывали письмо Вильямса, молчало. Слушатели
тихо осознавали свои ошибки. Любое возражение пахло оппортунизмом. Научный спор оборачивался политическими обвинениями.
Водков дочитывал письмо Вильямса в звенящей тишине, дочитывал как
приговор, не подлежащий обжалованию:
"Надо понять одно, что все производственные возможности нашей станции будут законсервированы до тех пор, пока по-настоящему не будет развернута большевистская борьба за травопольную систему земледелия, за полноценное использование полезащитных лесных полос как важнейшего рычага в
борьбе за получение высоких и устойчивых урожаев...
Желаю успеха в вашей дальнейшей работе".
И бунтари сдались. Только вчера они сами громили "формальных генетиков", выкрикивая им в лицо: "Хватит! Теперь мы будем работать..." И вот прикрикнули и на них. И они сделались тихими, послушными, маленькими исполнителями.
Дела, мысли, разговоры, шутки - всё измельчало до примитива.
220
2
Мне бы очень хотелось рассказать о последней экспедиции Николая Ивановича Вавилова на Карпаты, о последних днях его жизни. Однако об этом уже
рассказали другие в юбилейные дни 1987 года. Поэтому я расстанусь с ним на
хорошо знакомом мне месте - на площади у входа в метро "Красные ворота".
Мне кажется, именно там Николай Иванович прощался с миром, со всеми нами,
со своей неутоленной мечтой.
Было это в марте 1940 года. Он вышел из Наркомата сельского хозяйства,
что на углу Орликова переулка и Садового кольца. Здесь, на входных ступеньках, и увидел его Игорь Константинович Фортунатов, молодой агроном и лесовод - несколько лет назад он окончил "Тимирязевку" и в ней же работал.
Встретились около 6 часов вечера. Николай Иванович попросил проводить его до академии в Большом Харитоньевском переулке.
Они не были в дружбе. Но, видно, Вавилова давила какая-то тоска и он
страшился одиночества.
Шли медленно: устал от заседательской говорильни и духоты в помещении.
На площади перед входом в метро остановились. Потом долго ходили
взад и вперед.
И вдруг Николай Иванович сказал, что устал жить, что кое-что сделал в
науке и практике, но, вероятно, скоро пора кончать.
Как же тяжко ему было, если сказал эти страшные слова почти случайному собеседнику. Сослуживцам он такого никогда и никому но говорил. Сослуживцы видели, что Вавилов был уже не тем жизнерадостным, добродушным
человеком, каким был еще недавно. Горькие нотки слышались в его словах. Не
раз перехватывали утомленный, серьезный, даже тоскливый взгляд. Чувствовали: тяжело у него на душе. Однако как только заходил разговор об этом, Николай Иванович встряхивался и говорил торопливо:
221
- Нет, нет, всё будет хорошо. Вы увидите, как мы еще заработаем и
сколько сделаем.
А на тревожные письма сотрудников опытных станций отвечал:
"Работайте спокойно. Как всегда в жизни, здесь действуют два начала созидательное и разрушающее, и всегда они будут действовать, пока будет мир
существовать!"
Удивительный он человек. Ни при встречах со специалистамиединомышленниками, ни в письмах Вавилов ни разу не завел разговора о своих
спорах с Лысенко - не хотел втягивать других в эти дрязги, не хотел завоевывать себе сторонников, воздействуя на них, вербуя их. И наоборот, когда узнавал, что человек пишет полемическую статью, то отговаривал, предостерегал:
"Не выступайте в ней с полемикой - "Презентов" не переговоришь, их много, и
чем меньше у них багажа, тем более они крикливы".
Прочитав статью другого автора, Вавилов написал ему: "По-моему, её печатать не стоит. Для щелкоперов типа Презента она может дать материал для
обратного рикошета, а так как словесность его крепче Вашей, то я боюсь, что
Вы в конечном итоге останетесь в проигрыше".
И вот этот человек признался: пора кончать...
При этих страшных словах, вспоминал Фортунатов, Николай Иванович
проделал странные движения: немного присел, развел руками, снял шапку и,
выпрямившись, порывисто нахлобучил её на голову.
Растерявшийся молодой собеседник что-то говорил ему о долгой жизни, о
делах, которых много впереди. Вавилов молчал, но и не уходил.
На площади у "Красных ворот" становилось холодно, ветрено и неуютно.
Разговор явно не клеился - не то настроение у обоих:
один, молодой, начинающий учений, многого не понимал еще; другой,
загнанный в угол гигант, имя которого гремело во всем мире, потерял надежду.
Молодой знал лишь одно: оргкомитет VII Международного генетического конгресса, который недавно состоялся в Англии, избрал Вавилова президен-
222
том этого конгресса, однако родное правительство не выпустило своего именитого ученого за границу. Вот он, стоит рядом, уставший жить. А как хорошо и
печально сказал о нем генеральный секретарь конгресса профессор Крю, которому пришлось принять на себя обязанности президента:
- Вы пригласили меня играть роль, которую так украсил бы Вавилов. Вы
надеваете его мантию на мои не желающие этого плечи. И если я буду выглядеть неуклюже, то вы не должны забывать:
эта мантия сшита, для более крупного человека...
Черт возьми, что же Лысенко не пришли в голову такие мысли, когда на
него, отвергающего генетику, напяливали мантию президента ВАСХНИЛ? Почему не подумал он, что она ему не по росту, что он в ней смешон для всего
мира? Не странно ли, что в глазах "неучей" и бывших аспирантов он был мессией и вполне серьезно величали его "Президентом" с большой буквы?..
Вавилов стоял, глядя на восток, поверх крыш Ярославского вокзала: сказал, что смотрит в сторону бескрайней Сибири.
Было уже около 10 часов вечера. Фортунатов посоветовал ему идти в академию, но Николай Иванович отказался - хотел еще немного постоять на освежающем ветру. И снова пожаловался на подорванное здоровье: болят суставы,
сдает сердце. Этого он тоже никогда, никому не говорил.
Около II часов ночи Николай Иванович встряхнулся:
- Вот теперь хорошо погулял, отвел душу, можно и в академию идти.
И они распрощались... Через четыре месяца, судьба улыбнется Вавилову,
он снова потянется к жизни. Однако улыбка эта окажется притворной, как бы
выманивающей его только для того, чтобы на сельском проселке сдать в руки
посланцев смерти.
Николай Иванович ехал в Карпаты. Улыбка судьбы манила его вперед и
вперед, и ему уже казалось: всё, худое позади, он вырвался из угла, в который
был загнан.
223
Он не знал, не догадывался, что в НКВД уже лежит роковое письмо,
написанное бывшим аспирантом Гришкой Шлыковым, ставшим профессором,
написанное, может быть, как раз в тот вечер, когда стоял Вавилов на площади у
"Красных ворот" и думал: "Пора кончать..." Этим письмом Шлыков объявил
Вавилова врагом народа и приговорил его к высшей мере наказания.
Но пока еще Вавилов был на свободе и энергично заверял своих коллег:
- Мы будем биться до последней капли крови, потому что шельмование
генетики - это грубейшая ошибка, это крупнейшая ошибка, которая исторически будет отодвинута...
В победе генетики Вавилов не сомневался, как и в том, что лысенковские
методы "славы советской науке не создадут".
С дороги Николай Иванович отправил письмо в Ленинград. В нем передавал привет единомышленникам. Назвав их поименно, добавил: "И всем борцам за генетику".
Это была его прощальная фраза.
Через несколько дней, 6 августа 1940 года в 23 часа 15 минут где-то под
городом Черновцы его остановят и он напишет своему сотруднику Лехновичу,
оставшемуся в гостинице:
"Дорогой Вадим Степанович.
Ввиду моего срочного вызова в Москву, выдайте все мои вещи подателю
сего.
Все, кончена жизнь.
Н.Вавилов".
Вавилов давно уже сидел во внутренней тюрьме НКВД, а противники
продолжали метать ему вдогонку ядовитые стрелы. Летели они и из Каменной
степи. Особенно усердствовали бывшие аспиранты, воодушевляемые Водковым.
224
Ошибочной и вредной объявлялась вся титаническая работа, по географическим посевам и скрещиванию отдаленных образцов культур, взятых из
всех географических точек мира, из их "центров происхождения".
Вопреки фактам, они утверждали, что вся эта большая работа оказалась
бесплодной - формальным генетикам не удалось вывести ни одного сорта. Неправда, были выведены и районированы высококачественные сорта, зерновых и
бобовых культур, получивших диплом Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Не отказывались от этих сортов и водковцы, но теперь они выдавали их
за достижение лысенковской школы. Вместе с Лысенко они самоуверенно заявляли о безнадежности теоретических принципов формальной генетики и академика Вавилова, доказывали, что именно из-за этих принципов биологическая
наука в буржуазном мире "наиболее отсталый раздел среди всех других разделов науки". Внушали, что лысенковскую теорию развития не признают на Западе только потому, что это "невыгодно, несовместимо с интересами загнивающего капиталистического строя". И убеждали. Не буржуазных ученых убеждали, а свой народ.
И "узаконили" действия следователей, которые, теша себя "пролетарской
справедливостью", надумали провести якобы "нейтральную" экспертизу научной деятельности арестованного Вавилова. Для этого создали "экспертную комиссию". Неизвестно, кто предложил персональный состав ее, но известно, что
утвердил Лысенко. И написал: "Согласен". В составе этой комиссии был и Водков, который охотно подписал готовый текст заключения. "Водков просто
ненавидел Вавилова", - скажет потом другой член комиссии академик
ВАСХНИЛ И.В.Якушкин, секретный сотрудник НКВД. Так что было кому и
список членов комиссии составить, и готовый текст заключения им подсунуть знали, что эти люди охотно подмахнут любой абсурд, им только бы погубить
Вавилова, интеллектуального антипода своего.
Однако даже среди массы злобствующих, обманутых, одураченных и запуганных находились люди, сохранявшие разум и совесть. Узнав о трагедии,
225
постигшей выдающегося генетика, Владимир Иванович Вернадский записал в
дневнике: "Я никак не могу примириться с арестом Н.И.Вавилова. Напоминает
все это Одиссея и его спутников в пещере Полифема". Миф о Полифеме, "в
пещере которого находятся русские ученые", стал для гениального ученого,
мыслителя и гуманиста самым зловещим символом времени.
И УКРАСИТСЯ ЗЕМЛЯ
1
Весна 1946 года была особая. Первая послевоенная весна. Мирная, ласковая, теплая.
Еще не все: солдаты, оставшиеся в живых, вернулись с войны, не всех
павших оплакали матери и жены - еще ждали, надеялись на чудо.
А мы, мальчишки, ждали пробуждения земли. И с надеждой, как умудренные опытом мужички, думали: раз уж до весны дожили, то летом не помрем, а там - вся жизнь впереди.
Помню, с какой жадностью мы, деревенские мальчишки, изголодавшиеся
за войну и ослабевшие, - не хватало сил унять постоянную дрожь в теле, смотрели на первые проталины по косогорам, как стремились к ним, чтобы
вдохнуть запах оттаивающей земли, увидеть первые шильца диких трав - скоро,
скоро среди этих трав мы найдем немало съедобных, будем "пастись" по полянам вместе с отощавшими скотами.
Не знал я тогда (а может, пропустил мимо ушей, не до этого было), что
именно в ту весну 1946 года широко отмечался юбилей, каких давно не отмечали. Не генералиссимуса чествовали, не одного из деятелей, знакомых нам по
портретам, вывешиваемым в дни торжеств. Отмечали 100-летие со дня рождения ученого-почвоведа Докучаева.
226
Это теперь я знаю, что не было газеты, которая не поместила бы в те мартовские дни 1946 года статьи о жизни и трудах Василия Васильевича Докучаева, о значении его работ по борьбе с засухой. Основателю научного почвоведения посвящались юбилейные сессии и заседания ученых во многих городах
страны. Газеты "Правда" и "Известия" 9 марта, опубликовали постановление
Совета Народных Комиссаров Союза ССР об увековечении памяти крупнейшего русского ученого В.В.Докучаева: соорудить в Ленинграде памятник, на здании Ленинградского Государственного университета установить мемориальную доску. За выдающиеся научные труды в области почвоведения учреждалась золотая медаль и премия имени В.В.Докучаева. Его имя присваивалось
Харьковскому (бывшему Ново-Александрийскому) сельскохозяйственному институту.
Пожалуй, такого внимания не удостаивался еще ни один ученый - весь
год не сходило его имя со страниц газет и журналов. С его помощью пытались
то ли осознать, то ли оправдать причины страшной засухи, зноем опалившей и
без того истерзанную и оголодавшую страну.
Мы дождались лета, но ходили как тени. С ужасом видели, как ктонибудь из наших мальчишек в несколько дней делался полным и мордастым опухал от голода. И для него теперь но было ничего страшнее еды досыта, потому что сытости он не почувствует - будет есть, пока не умрет.
То был год, чернее которого не случалось даже в войну. Жаль, летописцы
наши не решились честно зафиксировать беду народную во всей её тягости,
рассказать о муках пухнущих от голода людей. Мелькают лишь фразы о том,
что такой засухи еще не бывало. Одни насчитали семьдесят дней без единой
капли дождя, другие еще больше. В 1891 и 1921 годах сушь была послабее. Но,
мол, ничего страшного не случилось, колхозы и совхозы засушливых районов
выдержали и это испытание. Выдержали, слов нет, как выжили и мы, правда,
выжили не все - погосты в тот год запестрели множеством свежих могил.
227
Осенью мы с надеждой, рождавшей комок в горле, поглядывали на опустевшие колхозные поля: по жнивью, в стерне наверняка остались потерянные
колоски ржи или пшеницы. Находились смельчаки, которые решались перекинуть через плечо торбу для колосков и белым днем шагнуть в поле. Ни я, ни
друзья мои на такую дерзость не осмеливались. Мы делали набеги украдкой,
высмотрев, когда прогарцует по полю и скроется за дальним бугром конный
стражник, регулярно объезжавший колхозные владения.
Не знаю, то ли мы глохли и слепли от радости, когда оказывались на
жнивье - да и как не ошалеть, если за пазухой, только что пустой и холодной,
зашевелятся тугие колоски, - то ли стражник был так ловок и верен долгу, но
сколько раз именно он оказывался проворнее нас, готовых в любое мгновение
пулей сорваться с места. Он словно бы вырастал из земли как монумент, с занесенной над нами плеткой.
То был миг, страшнее и трагичнее которого я не испытывал больше никогда и ни в каких ситуациях. Как в жутком сне, ноги вдруг делались непослушными, а жизнь наша обрывалась. Нет, не от предчувствия боли. Вот сейчас он
нас всех повяжет, приторочит веревку к седлу, и отведет в тюрьму. Мы были
уверены и ни на миг не сомневались, что за колоски сажают и детей, так как это
дело политическое - хищение колхозного хлеба.
Но стражник не хватал нас, а. лишь размеренно полосовал наши спины
плеткой. И тут мы срывались, врассыпную бежали к кустам - пусть порет, лишь
бы не сцапал за шиворот, лишь бы до кустов добежать, а там - воля.
О, как грозно он рыкал, рыская по кустам и выискивая нас, чтобы перетянуть плеткой еще раз. "Кукиш тебе", - думали мы, торжествуя свободу. Нет, мы
не посылали ему вслед ни проклятий, ни угроз - у нас и в мыслях не было хоть
чем-то досадить ему. Больше того, в оживающей душе начинали теплиться
добрые чувства к этому объездчику, который не хватает, а только плеткой опоясывает - он долг исполняет перед партией и товарищем Сталиным, однако и
нам попустительствует. Себя мы чувствовали преступниками:
228
пусть от голода, пусть покусились мы только на колоски, которые все
равно пропадут без всякой пользы, но мы закон переступили, за что осуждены
были многие наши односельчане, даже только что вернувшиеся с войны герои.
"Закон о пяти колосках" - называли его в народе. Лишь недавно я узнал,
что так называли Закон об охране социалистической собственности, написанный собственноручно Сталиным и принятый 7 августа 1932 года. против умиравшего от голода, крестьянства. Он вводил "в качестве меры судебной репрессии за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества высшую
меру социальной защиты - расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10
лет с конфискацией всего имущества".
Не знаю, может в 46-м году уже действовал другой закон, но людей действительно отдавали под суд за пять колосков, подобранных на убранном поле.
Как же горько и безысходно плакали люди, когда прощались с такими бедолагами, но мое детское сердчишко, гордое недавней победой над фашизмом,
сильнее всего надрывалось от горя, когда за пять колосков, за горсть зерна
осуждали израненного фронтовика - да на руках бы его нам носить и досыта
кормить всем самым вкусным. А сколько их, только что вернувшихся домой
победителей, к голодной семье, к пустому столу, тут же перекидывало через
плечо торбу и, на все плевать, решительно шагало в поле за колосками как за
долей своей. И сколько их, понурых и униженных, прямо с поля увели под конвоем в кутузки...
Вот таким мне запомнился 1946 год.
Природа, слепа и безучастна, к беде человеческой. Однако человек, себе в
науку, волен был усмотреть в той засухе не только свою беду, но и "экзамен
идеям ученого". Вряд ли кто из нас, голодных несмышленышей, думал тогда об
этом. Нас не волновала идея правильного соотношения между пашней, лесом,
водой и лугом, осуществленная в Каменной степи. Однако газеты, оказывается,
писали и об этом. Писали, что идея эта выдержала экзамен с честью:
229
в тот год здесь собрали стопудовый урожай.
Удивительно, о таком урожае, как о мечте, в наших благодатных краях
пелось в песнях, а собирали значительно меньше даже в хорошие годы.
Итак, засуха 1946 года подвела итог полувековым спорам и сомнениям,
подытожила противоречивые выводы и заключения множества комиссий. Имя
ученого вновь обрело популярность, в трудах его, к тому времени полузабытых, обнаруживали свежесть мысли и злободневность идей. Повторяли как
наказ его слова: "Степь должна иметь леса, и в этом её спасение от дальнейшего иссушения, разрушения путем эрозии, расширения её границ к северу".
Засуха подвергла испытанию сам объект спора - и объект этот выдержал
испытание с честью. О Каменной степи снова заговорили. В Каменную степь
потянулись за опытом. Ехали в одиночку и группами. Кажется, и агрономы
начинали осознавать важность лесных полос.
Однажды в знойном мареве появился над степью самолет. Покружившись, он сел в поле неподалеку от станции. Должно быть, прилетел кто-нибудь
из авиаполка, квартировавшего здесь в годы войны:
до Каменной степи фронт не докатился, но иногда налетали вражеские
самолеты и бомбили. Отсюда, навстречу им, поднимались наши истребители,
таившиеся под укрытием лесных полос.
Из приземлившегося самолета вышел штатский. Это был секретарь ЦК
партии Андреев - прилетел посмотреть Каменную степь, о которой много слышал еще в довоенные годы, когда работал в Наркомземе начальником управления сельского хозяйства, и о которой снова заговорили в печати в связи с засухой.
Однако не любопытство побудило его отправиться в это путешествие нужда выгнала из кабинета, не собственная нужда, а народная. Куда ж деваться.
Недороб побуждал если не к действию, то к движению - так было всегда, во все
голодные годы начинали шевелиться, искать выхода, намечать меры борьбы с
засухой.
230
Рассказывают, что Андреев прилетел в Каменную степь в период колошения хлебов - и поразился их видом: словно и не было тут никакой засухи.
- Я попал в сказку! - сказал Андреев.
- Таким сказочным краем давно могли бы стать все степи Русской равнины, - откликнулся какой-то смельчак. Кажется, это был преемник Собеневского, заведующий лесным отделом Ключников.
- Если бы... - строгим тоном подхватил Андреев, то ли предлагая продолжить мысль, то ли предостерегая от обобщений.
- Если бы мы по-настоящему занимались насаждением лесных полос.
- А мы занимались ими, и не прекращали даже в годы войны. Только за
последние пятнадцать лет мы создали около четырехсот тысяч гектаров лесополос. - Андреев был подготовлен к такому разговору.
- Это по отчетам...
Дерзкая реплика вызвала шоковое состояние. Ждали, что Андреев вспылит, отчитает за такую крамолу, а то и кивнет кому-нибудь из свиты, комунибудь в штатском или военном. Однако Андреев, глядя куда-то вдаль поверх
голов, сердито спросил:
- 249 - А на полях, считаете, этих полос нет?
- Нет доброй половины - одни погибли без ухода, другие скотом вытоптали, вырубили на хозяйственные нужды. Да и сохранившиеся находятся не в
лучшем состоянии.
- У вас есть данные обследований?
- Есть данные обследований отдельных районов. А сколько сохранилось
по стране - этого, пожалуй, не знает никто, потому что нет учета...
Что ж, спасибо вам за правду, каменностепцы. Вы могли и промолчать,
чтобы не вызвать у высокого гостя досады. Могли лишь поддакивать да хвалиться, ведь он начал разговор с восторга от увиденного у вас, так что не трудно было поддерживать в нем это восторженное состояние. По себе знаю: очень
231
не любят такие гости, когда их выводят из этого состояния. Должны же они,
бедой выгнанные в дорогу, испытавшие из-за этой беды невесть какие неприятности, отдохнуть где-то душой, а потом доложить, сказать: не всюду так плохо,
так голодно, не всюду от засухи такой недород - и тем самым как бы снять вину
с руководства и переложить её на нерадивые низы. Однако вы сказали гостю:
"Если бы МЫ..." - то есть, если бы государство и его деятели занимались этим
всерьез. И гость это понял, поэтому и ответил: "А мы занимались..." Но вы и
тут не поняли его, не замолчали. И тем самым правду обнажили, вынудили действовать. Вот за это и спасибо вам.
В тот же год по поручению правительства была сделана инвентаризация
всех полезащитных лесонасаждений. Картина выявилась удручающая - во многих областях не сохранилось и половины созданных в прежние годы лесополос.
За оставшимися никто никогда не ухаживал, никто не оберегал.
Рассказываю об этом, а сам вспоминаю такой же самолет, появившийся
над нашим поселком почти в то же время. Нет, к теме разговора он вроде бы но
имеет никакого отношении, хотя...
Самолет летел низко, и мы догадались: он обязательно сядет где-нибудь
за поселком. И вслед за ним ринулись не только мальчишки, но и мужики, бабы. Бежали стадом, обгоняя друг друга - подобного события у нас еще не случалось, самолеты мы видели лишь высоко в небе. Крылатое чудо опустилось на
дальнем выпасе в трех километрах от поселка. Быстрее, быстрее туда...
Мне кажется, даже колотившееся от бега сердце вдруг затаилось от
неожиданного зрелища, и восхищения - на крыле самолета сидели летчики и
ели (мы сглотнули слюну)... белый хлеб с маслом, посыпанным сахаром.
Белый хлеб... О нем я лишь читал в книжках, догадывался, какая это
вкуснота, но не мог понять, зачем же к такой вкусноте добавлять масла, да еще
и сахара...
Летчики разрешили нам потрогать крылья и даже заглянуть в кабину. Потом мы гурьбой заносили хвост, а когда взревел мотор, то изо всех сил приня-
232
лись толкать самолет, помогая ему взлететь. Однако все это я делал как во сне,
а наяву, перед глазами, был белый хлеб с маслом и сахаром. Мне казалось, то
же самое запомнили и другие - невозможно не запомнить такой сытой роскоши! Но вот недавно спрашиваю старшего брата, ставшего летчиком: "А помнишь, Гриша?" "Ну как же, - отвечает, - одному мне выпало тогда такое счастье
- в кабине сидел!" - И повел свой рассказ, расходившийся с моими впечатлениями - будто вспоминал совсем другой случай. Но я-то знаю, что другого подобного случая в нашем детстве не было. Спрашиваю брата: "А белый хлеб помнишь, с маслом да еще и с сахаром?" - Даже через годы, за всю мою жизнь не
ослабло это восхищение, словно нынешний хлеб с маслом и сахаром не шел ни
в какое сравнение с тем. "Нет, - отвечает брат, - я как залез в кабину, так и все,
не видел и не слышал больше ничего. А ты помнишь?.." Нет, ничего этого я не
помнил. А вот белый хлеб с маслом и сахаром вижу и сейчас. Даже позу летчиков помню, как они кусали и жевали, не сознавая, какую вкусноту едят.
Вот как по-разному повлияло на. нас одно и то же событие - самолет,
впервые севший за нашим поселком в голодном 1946 году. Тоже прилетало какое-то начальство, но зачем - не знаю...
Появились данные и другого порядка - их представил Почвенный институт имени Докучаева: в степной и лесостепной зонах европейской части страны
около 50 миллионов гектаров, а это 60 процентов всей пашни, подвержены ветровой и водной эрозии.
Только в Орловской области ученые насчитали 800 тысяч гектаров смытых земель, десятки тысяч из них совершенно лишились почвенного покрова.
Промоины на полях быстро углублялись и разрастались, превращаясь в крупные овражно-балочные системы, по которым в паводки и ливни устремлялись
мутные потоки. Грязевые эти потоки вливались в реки, в пруды и в водохранилища, заполняя их не водой, а твердыми осадками, .заиливая истоки и родники,
намертво заглушая их.
233
Не лучше было и во многих других местах. В Воронежской области овраги разрушали до 4 тысяч гектаров пашни. Ежегодно!
Над ставропольскими и башкирскими полями загуляли черные бури, уносившие плодородную почву с сотен тысяч гектаров. На юге Украины они стали
повторяться все чаще.
Анализ этих данных приводил к тому же выводу, к какому пришел когдато и Докучаев: чтобы избавить наши степи от истощения, а человека от частых
недородов, нужно восстановить правильное соотношение между пашней, лесом, водой и лугами.
Вспомнили Высоцкого, мечтавшего о создании не изолированно стоящих
лесополос, а стройной системы лесонасаждений, устраняющих вредное влияние
стихийных сил природы и смягчающих климат.
Вильямса вспомнили, который говорил: "Лес, как могучий регулятор
влажности почвы, должен быть непременным компонентом сельскохозяйственных угодий каждого района, каждой области, независимо от климатических и
почвенных условий".
Вспомнили всех корифеев степного лесоводства. Спешно читали их, советовались с ними. Жаль, не часто мы это делаем, не часто советуемся с предшественниками.
В тот же год Каменно-Степная селекционная станция была преобразована
в Научно-исследовательский институт земледелия центрально-черноземной полосы имени В.В.Докучаева. - для распространения опыта борьбы с засухой на
все соседние области.
В апреле 1947 года создается Министерство лесного хозяйства СССР для проведения в государственном масштабе работ по лесовосстановлению в
лесной зоне и лесоразведению в степной и засушливой зонах страны.
Новый штаб отрасли приступил к составлению развернутого государственного плана защитных насаждений. Специалисты исходили из расчета, что
3-4 гектара лесных полос на каждые 100 гектаров пашни - это та норма облесе-
234
ния, при которой можно рассчитывать на получение высоких и устойчивых
урожаев.
Так ли? Помнится, Тумин полагал, что такая норма лесистости достаточна для защиты пашни от ветров, но недостаточна для улучшения климатических условий в степи.
Чтобы обсудить эту программу решено было созвать Всесоюзное совещание по степному лесоразведению. Оно состоялось в июне-июле 1948 года.
Около двухсот лесоводов съехались на совет в Велико-Анадольское лесничество.
Снова, в который уже раз, лесоводы собираются на совет в Великом Анадоле. Здесь, в 1843 году Графф посадил первое деревце. Деревце среди сухой
степи. С той поры минуло больше ста лет. С пятилетним запозданием лесоводы
приехали сюда, чтобы отметить вековой юбилей человеческого подвига, совершенного в степи.
"Надо быть там на месте, надо видеть собственными глазами ВеликоАнадольский лес, чтобы понять все величие дела степного лесоразведения. Никакими словами нельзя описать того удовлетворяющего чувства, какое вызывает этот лесной оазис среди необъятной степи на посетителя. Это действительно
наша гордость, потому, что в Западной Европе ничего подобного вы не встретите", - говорил Митрофан Кузьмич Турский воспитанникам Петровской академии. И один из них, Высоцкий, попросился в эти края на практику. Потом
вернулся сюда в составе Особой экспедиции.
За столетие неутомимой и страстной до самопожертвования деятельности
нескольких поколений русских лесоводов здесь накопился опыт, богатый успехами и ошибками.
Здесь сорок лет назад, летом 1908 года, состоялся съезд степных лесоводов. "Общий фон тогдашнего лесоразведения был мрачный", писал Собеневский, "массивные посадки в подавляющей своей части усыхали", поэтому на
съезде и возобладал ошибочный взгляд о недолговечности лесных насаждений
235
в сухой степи, что и решило судьбу многих лесничеств, судьбу степного лесоразведения. А все дело оказалось в неудачном типе посадок и плохом уходе за
ними.
И вот прошли десятилетия. К зеленому памятнику пришли лесоводы нового поколения, пришли поклониться и вспомнить поименно всех, кто творил
это чудо в степи. Отдельный доклад посвятили научному наследию Георгия
Николаевича Высоцкого, скончавшегося 6 апреля 1940 года в Харькове от мучительной болезни почек. Мир праху его.
Из поколения лесоводов докучаевской школы на совещании не было никого. Да, пожалуй, никого из них уже и на земле не было. Один только Собеневский мог приехать на этот разговор, однако новое поколение его уже не знало, а если кто и вспоминал, то считал давно умершим или доживающим скорбные дни свои на пенсии.
Жаль, ему было что сказать молодым продолжателям дела, которое он
начинал под руководством Докучаева. Я сопоставил рассмотренные на совещании планы создания полезащитных полос с расчетами Собеневского, которые
разыскал в его докторской диссертации, написанной в 1940 году. Они совпадали даже по зонам.
Сколько же сил потратили предшественники зря. Какую огромную работу приходилось проделывать последователям заново, начиная чуть ни с нуля.
Совещание утвердило план работ, призванных продолжить дело, начатое
докучаевской экспедицией.
2
И снова, в который уже раз, я вынужден прервать повествование. Никуда
не денешься, надо хотя бы кратко напомнить о событии, которое к плану полезащитного лесонасаждения вроде бы и не имело отношения, но со временем
236
скажется и на нем. К тому же без рассказа об этом событии не будет завершено
многое из того, о чем уже говорилось раньше.
Итак, произошло оно в августе 1948 года. Поначалу, правда, никто не
усматривал в нем события. Ну, в самом деле, сколько уже было сессий
ВАСХНИЛ, однако помнит их разве что узкий круг ученых. Эту будут знать и
помнить все, и не в одном поколении. Потому что решения её войдут мрачной
страницей в историю и самой академии и отечественной биологической науки.
На ней президент академии Т.Д.Лысенко выступил с докладом "О положении в
биологической науке" - и начался яростный бой, последний бой "биологовматериалистов с генетиками-идеалистами".
Только подумайте, обращались с трибуны противники учения о "веществе наследственности", до какого абсурда договорились так называемые "чистые генетики". Они утверждали, будто все бесконечное разнообразие животного и растительного мира сложено из наследственных генов, подобно тому как
из тридцати букв с небольшим сложено все бесконечное разнообразие книг
(образное это сравнение принадлежало академику А.С.Серебровскому). И так
рассуждает академик о живых (о живых!) существах! Говорит о каком-то генофонде, о совокупности генов. Пытается совсем по-другому подобрать их, эти
гены, друг к другу. А вывел всего лишь бескрылую бабочку! Они смеялись над
ним и говорили, что он больше бы доказал, если бы смог снабдить крыльями
хоть одно живое существо, никогда до того не поднимавшееся в воздух.
Вряд ли доказал бы он им и в этом случае. Они бы обругали его и за подобное бесполезное создание. И в "Огоньке" все равно бы появился памфлет
"Мухолюбы - человеконенавистники", а на карикатуре "мухолюб" все так же
шагал бы рядом с тем же куклус-клановцем. Нет, не журналист настрочил этот
памфлет, написал его ученый Студитский.
У представителей лысенковской школы был главный козырь:
237
генетики, помнится, обещали в ближайшие десять лет поразить мир чудесами, создать качественно новые породы животных и сверхурожайные культуры, а вывели бескрылую бабочку.
—Мы четыре года были на фронтах, защищали Отчизну от нашествия
коричневой чумы, - отвечали на это генетики, оправдываясь.
Не сказали они, умолчали, что многих и многих ученых нет в их рядах.
Жизнь их оборвалась не в борьбе с врагом, а в лагерях и тюрьмах.
"Где Вавилов, один из величайших русских ученых, один из величайших
генетиков мира?" Вопрос этот задали нам после войны американские биологи.
Ответа не было. Еще и соотечественники не знали, что Николай Иванович Вавилов в январе 1943 года умер в саратовской тюрьме. Умер, приговоренный к
смерти как "вредитель и враг народа". Сгорел на костре.
- И мы на печи не сидели, - с вызовом откликались из президиума.
Обвинения звучали все громче, генетиков все настойчивее причисляли к
"реакционным проповедникамм духа". Их упрекали за все, даже за то, что они
давали отрицательные отзывы на бездарные диссертации, что отлучали от
научной работы случайных в науке людей - эти отлученные сидели здесь же и
кричали громче всех.
На восьмой день работы сессии, окончательно размежевавшись, им
предъявили ультиматум: или отрекайтесь от своих взглядов и порывайте с мракобесием, каким являются бесплодные поиски "вещества наследственности",
или мы вышвырнем вас на другую сторону баррикады.
Ультиматум предъявляли уверенно. Они уже знали, но от противников
пока держали это в строжайшей тайне: доклад, с которым выступил Лысенко,
прочитал сам Сталин и одобрил его. Храня эту тайну, они наслаждались:
спорьте, яростнее спорьте, наступит час - и вы все узнаете, поймете свою роковую оплошность.
Но не только тайна воодушевляла их. Современные авторы, освещающие
перипетии этой борьбы, почему-то упускают один немаловажный факт. Поче-
238
му-то забывают сказать, что общественное мнение было на стороне лысенковцев. Должно быть, умалчивают по одной причине: чтобы не обидеть народ, который, как мы привыкли думать, всегда прав. Не говорят о том, что в академию,
в Министерство сельского хозяйства, в редакции центральных газет и лично
академику Лысенко хлынул нескончаемый поток телеграмм и писем. Шли отклики на доклад и на выступления от ученых и специалистов, от колхозников и
рабочих, военнослужащих и студентов, домохозяек и пенсионеров, от трудовых
и научных коллективов.
Как свидетельствовала "Литературная газета", "за какую-нибудь декаду
были получены тысячи писем... Самые разнообразные слои народа с живейшим
интересом откликаются на такие, казалось бы, специальные вопросы, как биологическая теория. Для морганистов, оторванных от жизни, это внимание народа - обвинение и приговор той "науке", которой они так долго и так бесплодно
занимались".
И это не выдумки газетчиков. "Внимание народа" к полемике в биологической науке было действительно огромно. О ней говорили всюду: в городах и
селах, на заводах и в колхозах, в учреждениях и в школах. Говорили на повышенных тонах, с гневом. Не спорили, нет - осуждали генетиков. Все требовали
изгнания "прихлебателей буржуазной науки, рабов иностранщины", в письмах
желали Лысенко "блестящей победы над реакционным течением в биологии".
Это был не первый и далеко не последний случай, когда массы принимали участие в осуждении той или иной линии, мысли, в одобрении и восхвалении того или иного направления, поступка человека. Но это был первый случай, когда массы вмешались в научную дискуссию и заранее вынесли "обвинение и приговор". Слово "генетик" становилось бранным словом.
Конечно, огромную роль в этом всплеске эмоций сыграла пресса. Я сослался на "Литературку", но не хочу умалять заслуг и других газет: может быть,
они-то и указали массам, в каком направлении надо думать, на чьей надо быть
стороне, хотя до поры до времени и газеты умалчивали о том, что доклад одоб-
239
рил Сталин. И массы поняли, кого осуждать, за кого заступаться - ринулись в
бой.
Нет ничего страшнее народного осуждения. И все же генетики держались
даже под таким грозным натиском. Как гимн науки, как клятву верности Вавилову, они повторяли его слова-заповедь: "Пойдем на костер, будем гореть, но от
убеждений своих не откажемся".
Но вот на восьмой день спора Лысенко, будто бы отвечая на вопрос из зала, раскрыл тайну:
- Да, товарищ Сталин доклад мой читал...
И наступила тишина, зловещая тишина, наполняемая страхом. И слышно
было, как разгорался костер, и языки пламени метались по залу...
Трудно сказать, чего было больше в восьмой этот день-фарса, или трагедии человеческих судеб и науки.
Всё тут было: и фарс, и трагедия. Страх, гадкий страх за свою жизнь, за
свое будущее, проник в каждую клетку и сделал свое черное дело - ослабил силы, лишил уверенности, всех тех качеств, которыми жил гордый, порядочный
человек, на которых держалась наука.
И началось публичное отречение от своих научных убеждений как от заблуждений. Давались заверения народу и лысенковцам впредь всеми силами
поддерживать авторитет Президента. Но был в восьмой тот день и героизм. Под
свист и улюлюкание "победителей" при гробовом молчании отрекшихся говорил с трибуны, пережидая взрывы шума, академик Немчинов Василий Сергеевич, директор "Тимирязевки". Он, ученый-статистик и экономист, не имел
непосредственного отношения к генетике, а значит, и промолчать мог. К тому
же многие генетики уже отреклись, сдались на милость победителей, и исход
борьбы был ясен: генетика разгромлена, последствия этого разгрома страшны.
И все же Немчинов решился сказать о правоте тех, кого только что так сурово
осудили, сказать о том, что теория, разрабатываемая этими талантливыми учеными, еще войдет в золотой фонд отечественной и мировой науки. И, как вызов
240
бросив, заверил победителей, что он, зная все последствия, всячески будет поддерживать генетиков, работающих в "Тимирязевке". Потом уточнил: до тех пор
будет поддерживать, пока он директор этой прославленной академии. Понимал:
теперь недолго ему занимать эту должность. Понимал все. И всем жертвовал
ради истины.
Как же гневались, как шумели на него и злословили, на всякое возражение отвечали бранью и угрозами.
И все же Немчинов не дрогнул. Он бросал в зал и противникампобедителям, и только что отрекшимся и примкнувшим к "школе Президента":
- Вы порочите и шельмуете теорию хромосомной наследственности, которая уже вошла в золотой фонд науки. Вы когда-нибудь убедитесь, что ген не
дух, и вам станет стыдно перед миром за тот вред, который наносите сегодня
науке...
Нет, он не устыдил победителей, они были уверены: именно они очищают науку от скверны, от бесплодного учения о "веществе наследственности: хватит, пора кончать затянувшуюся дискуссию, которая началась еще в тридцатые годы. И добились своего:
уже через несколько дней после сессии были изменены программы по
биологии во всех учебных заведениях страны. Долго, много лет они этого добивались.
Миллионы сограждан, с интересом и волнением следивших за работой
сессии по газетам, от всей души и сердца радовались "победе над силами реакции, так долго опутывавшими умы псевдонаучными словоизлияниями". Сограждане поздравляли Лысенко с победой, писали народному академику восторженные письма: "Вы буквально раскрепостили науку, дав ей неограниченные возможности движения вперед". Сограждане искренне верили этому и радовались: вот теперь-то все, что обещает Лысенко, о чем мечтал Вильямс, будет
воплощено в жизнь, в практику. Не случайно же в постановлении августовской
сессии победители записали и о том, что агробиологическая наука и впредь бу-
241
дет опираться на учение Вильямса. о "почвообразовании и приемах обеспечения условий высокого плодородия почвы".
Всем хотелось верить, что "недалек тот час, когда 100 центнеров с гектара будет средним урожаем моей Родины".
Не сто пудов, а сто центнеров! Тогда-то уж заживем...
3
Вот из-за этой трагедии, принятой за победу разума, я и прервал повествование. Случилась она в августе 1948 года. А дальше произошло то, что и
должно было произойти, лесоводами задуманное. Через два с лишним месяца, в
октябре, был обнародован Государственный план комплексного преобразования природы. Он включал в себя полезащитное лесонасаждение, внедрение
травопольных севооборотов, строительство прудов и водоемов для обеспечения
высоких и устойчивых урожаев в степных и лесостепных районах европейской
части страны. Основывался план на учении виднейших русских агрономов - и
первым в их ряду по праву был назван Докучаев. Первым объектом, где наиболее полно воплощены его идеи, указана Каменная степь.
Вы помните, Докучаев приехал в Каменную степь, чтобы посадкой лесных полос, устройством прудовых водовместилищ в оврагах и балках задержать, сберечь и зарегулировать снеговые и дождевые воды, а тем самым смягчить климат сухой степи, поднять уровень грунтовых вод, защитить пашню от
суховеев и выдувания, избавить посевы от засух.
Те же меры и те же цели предусматривались и в плане. Но осуществление
их намечалось не на малой территории, а чуть ни на всей европейской части
страны. В её степных и лесостепных районах предполагалось создать 5709 тысяч гектаров защитных лесонасаждений.
Это был, пожалуй, один из самых популярных планов и не только потому, что его азартно пропагандировали, говорили о нем везде и всюду. Такая
242
назойливость обычно начинает надоедать и раздражать, как надоедают сладости, когда их многое, как надоедает даже хорошая музыка, если звучит она бесконечно. Помню, раздражала и шумная трескотня о плане преобразования природы, который тут же начали величать "сталинским". Однако сам план получил
всенародное одобрение и поддержку.
Специалисты видели в нем поистине государственную программу коренного улучшения сельского хозяйства. Народ - осуществление извечной мечты
человеческой. Да, в народе всегда бытовала светлая мечта, которую он выражал
в сказках и песнях - увидеть иссохшую, истерзанную землю свою в зеленом
наряде, в цветущих садах.
Народ устал, истощился телом и духом - измучили недороды:
то засуха, то пыльные бури, которые не когда-то давно, а в том же 1948
году прошлись по югу России, по хлебным полям Кубани и Ставрополья. Опять
урон на миллионах гектаров. Не успели оправиться от одной беды, от засухи
46-го года, и - на тебе, новая напасть. Да сколько же этому продолжаться?
Своими словами отвечать не решились - отвечали словами Докучаева:
"Так дело продолжаться не может и не должно,.. безусловно должны быть приняты самые решительные и энергичные меры, которые бы оздоровили наш земледельческий организм".
Хорошо, что так вот все совпало, что в середине 30-х годов Вильямс
настоял на переиздании трудов Докучаева, Костычева, Измаильского, что юбилей возродил интерес к великим предшественникам и к их трудам.
Итак, эти меры, как о том говорил Докучаев, должны быть цельны, строго
систематичны и последовательны, как сама природа. Эти меры должны быть
направлены на устранение или во всяком случае ославление именно тех причин, которые подрывают наше земледелие, иссушают наши почвы и приводят в
негодное состояние наши реки. Этими мерами мы должны стремиться к совершенному уничтожению того зла, которое уже сделано, частью стихийными силами, частью самим человеком.
243
Началось паломничество в Каменную степь. Здесь еще никогда не было
так людно: проходили всесоюзные совещания и семинары, на которые сзывали
агрономов из степных хозяйств и МТС - посмотреть, послушать. Тут же открыли курсы для специалистов и мастеров сельского хозяйства. Ехали без всякого
вызова и приглашения, по велению души. Только за весну и лето 1949 года
здесь побывало пять с половиной тысяч экскурсантов.
В тот год на полях между полосами хлеба уродились - каких приезжие
никогда не видели: по 40 центнеров пшеницы и по 50 центнеров ячменя!.. Почти все уезжали потрясенными, о чем писали в книге отзывов. Каменная степь
им виделась "образцом не далекого будущего всех степных просторов".
Хватит, пора нам, пионерам степного лесоразведения, имеющим такое
славное наследие, браться за дело и приводить землю свою в порядок.
За дело!
Для отвода земель под лесные полосы ученые снарядили несколько отрядов, в которые вошли представители Московского и Саратовского университетов. Воронежского лесохозяйственного института и ряда других высших учебных заведений страны. Вскоре эти отряды влились в состав Комплексной экспедиции по полезащитному лесоразведению. Она была организована Академией наук СССР в середине лета. 1949 года. Её научным руководителем назначили уже знакомого нам академика Владимира Николаевича Сукачева.
Да, это его, ученика Морозова, в 1930 году громил Презент на "лесном
фронте". Его и Морозова, за "вредную для советского народа" теорию неистощительного лесопользования. Удивительно, что Академия наук проигнорировала тот факт, не поостереглась:
Презент-то теперь по правую руку с Лысенко, один из организаторов победы на "биологическом фронте". Не вызов ли? Или лысенковцы поначалу не
обратили внимания на всю эту затею лесоводов?
244
В это время Сукачев, создатель учения о биогеоценозах, возглавлял Институт леса, который он же и создавал. Здесь, в Институте леса, теперь базировалась и Комплексная экспедиция.
Не всё заладилось сразу. Вспоминает побитый и отовсюду изгнанный лысенковцами, оказавшийся волей судьбы в составе этой экспедиции, известный
генетик, академик Николай Петрович Дубинин:
"Первые месяцы работы в Комплексной полезащитной экспедиции были
тяжелыми. Я привык к организованному и систематическому труду. Здесь же
вначале всё было неорганизовано. Люди слонялись из угла в угол и ничего не
делали. Ждали начала экспедиционного сезона, чтобы выехать на места и
начать работать. Однако дело с организацией выездов обстояло плохо. Начальник Комплексной полезащитной экспедиции Л.Ф.Правдин, хороший ученый в
области генетики и селекции леса, был, однако, лишен каких-либо организаторских способностей. Приходил он к нам в комнаты экспедиции, в Институт леса,
в переулке Садовских, 2, редко, и, по-моему, когда приходил, то в суматохе ничего не решал, а только запутывал дело. Когда, я подходил к Правдину и просил его ускорить мой выезд на место работы, его глаза делались испуганными,
он начинал махать руками и говорил: "Нет, нет, некогда, потом, потом..."
Прошло некоторое время, и сам В.Н.Сукачев убедился в неспособности
Л.Ф.Правдина управлять делами экспедиции. Вскоре Правдина сняли и вместо
него назначили С.В.Зонна, который оказался замечательным руководителем
нашей экспедиции. Почвовед по специальности, проницательный, выдержанный, обладающий недюжинными организаторскими способностями, Сергей
Владимирович Зонн сразу двинул дело...
В степи выехало II отрядов, в составе которых были лесоводы, геоботаники, почвоведы, геологи, геоморфологи, климатологи, микробиологи, зоологи,
гидрогеологи, агрономы и экономисты.
245
Президиум Академии наук откомандировал в экспедиции ряд крупных
ученых: двух академиков, четверых членов-корреспондентов, 32 доктора наук,
43 старших научных сотрудника и 87 - младших.
Свои отряды снарядили Ленинградская лесотехническая академия, "Тимирязевка", Украинский научно-исследовательский институт лесного хозяйства
и другие научные и учебные заведения.
Подобного похода науки в степи и полупустыни отечественная история
еще не знала. В этом походе изучали природные условия в районах отвода земель под лесонасаждения, собирали данные, необходимые для составления
технических проектов, разрабатывали способы выращивания лесных полос.
Материалы исследований публиковались в "Трудах комплексной научной экспедиции по вопросам полезащитного лесоразведения" (вспомните, Докучаев
издавал "Труды Особой экспедиции").
Для освещения практических вопросов был создан журнал "Лес и степь",
который издавало Главное управление полезащитного лесоразведения. В одном
из номеров этого журнала выступил Собеневский с последней своей статьей
"Из истории полезащитного лесоразведения".
Как же, должно быть, встрепенулась его душа, когда услышал о двинувшихся в степь отрядах экспедиции. По следам докучаевцев, более полувека
назад проложивших им путь! Тогда, в одном из отрядов, был и он, молодой,
начинавший жить Собеневский...
Заходили, наверняка заходили посоветоваться и с ним, ведь он попрежнему работал на лесомелиоративной опытной станции во Владимировке, а
на такие опорные пункты участники экспедиции заезжали в первую очередь.
Дело ширилось, набирало силы, втягивало все большее и большее число
людей. Для подготовки специалистов по полезащитному лесоразведению открывались новые институты и техникумы, в один из которых поступил и я. Как
же нам хотелось скорее закончить учебу и - в степь!
246
Разумен ли был план? Этот вопрос обсуждается и сегодня теми, кто жил в
те годы и кто сам участвовал в его претворении. Авантюра, говорят одни. Однако я на стороне тех, кто убежден: да, разумен, потому что основывался на
опыте не одного поколения степных лесоводов. В его разработке участвовали
ведущие институты Академии наук: Институт леса, Почвенный институт
им.В.В.Докучаева,
Институт
географии,
Ботанический
институт
им.
В.Л.Комарова и многие отраслевые научно-исследовательские учреждения, в
том числе и коллектив каменностепцев. Общее руководство разработкой плана
было возложено на, президента Академии наук Сергея Ивановича Вавилова.
Иногда спрашивают: можно ли было завершить этот грандиозный план в
намеченный постановлением срок, к 1965 году? Многие специалисты отвечают:
нет. И в доказательство приводят расчеты: для выполнения плана в срок колхозы Воронежской, Тамбовской, Курской и Орловской областей, например,
должны были ежегодно выделять на посадку и уход за лесополосами по 25-30
тысяч человек ежегодно. Для многих хозяйств и районов это было непосильно.
Пожалуй, это так, намечался нереальный срок выполнения. Но разве достоинство того или иного дела определяется сроком его выполнения? Добрый
почин, выполненный позже загаданного срока, ничего от этого не теряет, разве
только не так торжественно отмечают окончание дела.
Почему же тогда почин так и не был доведен до завершения?
4
Вспомним еще раз, в августе 1948 года лысенковцы разгромили генетиков и стали единовластными законодателями в науке, и не только в сельскохозяйственной. Их влияние все больше распространялось и на другие отрасли
знаний, на всю науку.
План преобразования природы был разработан без них - в это время они
готовились к последнему, решающему бою с генетиками. Но теперь, когда по-
247
беда одержана, ничто не мешало и им подключиться к этой работе, ставшей популярной в народе. Не могли не подключиться, а при случае и взять это дело в
свои руки.
И Лысенко начинает действовать. У него есть идея, опровергающая основополагающие в биологии теории. Ошибался Дарвин, заблуждается вся современная наука: внутривидовой конкуренции в растительном мире не существует.
А что же есть? Растениям присуща не борьба, а взаимопомощь, доходящая до
самопожертвования. Вот идея Президента, поддержанная Презентом, его недавнее открытие, которое должно перевернуть всю биологическую науку.
Скажете, но ведь в лесоводстве Лысенко ничего не понимал? Так-то оно
так, но лес - это тоже растительный мир, а значит и в нем нет борьбы, но есть
взаимопомощь, доходящая до...
Это потом вспомнят указание Ленина всем Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов о том, что "лесных специалистов нельзя заменить
другими без ущерба для леса и тем самым для всего народа, лесное хозяйство
требует специальных технических знаний". Вспомнят, когда беды наделают. А
пока. что лесоводов отодвинули в сторону, чтобы не мешали и не шумели, когда Президент творит.
Словом, Лысенко садится и пишет инструкцию по созданию лесных полос гнездовым способом. Тут всё просто: не нужны питомники для выращивания посадочного материала, народу не надо будет мучиться с высадкой всех
этих сеянцев и саженцев, не надо голову ломать над чередованием пород. И
даже не надо никакой особой подготовки почвы. Побоку весь вековой опыт
степного лесоразведения. И нечего преклоняться перед именами лесоводов
прошлого.
Ничего не надо, высевай семена "гнездами", всходы в них будут помогать
друг другу выжить даже в суровых условиях сухой степи и полупустыни. Будут, конечно, появляться в "гнездах" слабеющие дубки, но это не страшно.
Предчувствуя свою гибель, они будут срастаться корнями с другими деревца-
248
ми, и тем самым как бы передавать им свои силы и корни. К тому же посев не
посадка - все можно делать быстро и дешево, без особых затрат. И даже без
прекращения высева сельскохозяйственных культур на отводимых полосах зерновые можно высевать прямо по "гнездам", так как хлеба никак не помешают росту дубков - между зерновыми и древесными культурами тоже нет борьбы. Так что и ухода за деревцами но надо никакого.
Лысенко предлагал способ, никому ранее не известный и не проверенный
практикой. Не проверял его - и проверять не думал - и он сам. Зачем проверять,
если способ выверен теорией?
В октябре 1949 года лысенковская инструкция, утвержденная Главным
управлением полезащитного лесоразведения, была издана массовым тиражом.
Тем самым отменялась ранее выпущенная, но не утвержденная инструкция, составленная лесоводами.
И снова вспыхнула, борьба: теперь лысенковцы схлестнулись с лесоводами. Руководителей комплексной экспедиции Владимира Николаевича Сукачева
и Сергея Владимировича Зонна, решительно восставших против идей Президента, обвинили в тех же грехах, в каких недавно обвиняли генетиков. Публично, в газетах и на совещаниях их называли идеалистами и метафизиками, проповедующими мальтузианские взгляды.
Начался разлад и внутри Экспедиции. На одном из заседаний Сукачев
написал Зонну записку: "Смотря на одного из членов совета, я вспоминаю один
рассказ Чехова... где жена меняла свои взгляды в соответствии со сменой мужей".
Ну, нет, такие члены совета были вовсе не "душечками". Чеховская героиня жила мыслями и заботами своих мужей без всякой хитрости, а уж тем более без подлости. Эти же жили под началом одного, а. повторяли слова совсем
другого.
А Лысенко продолжал энергично наступать на новых своих противников.
Шумно и увлеченно требовал повсеместного посева леса гнездовым способом.
249
И добился своего. И опять при поддержке и снизу: лысенковский способ сулил
всем быстрое выполнение плана.
В печати замелькали обязательства: план пятнадцати лет выполним за три
года!
Хорошее дело всегда легче загубить, чем сделать его.
Да, сколько добрых дел на Руси было погублено из-за, спешки, из-за желания отличиться, быстрее отрапортовать о завершении.
Почины и призывы завершить преобразование природы досрочно находили отклик. План первого же года перевыполнили. При этом большая часть
лесных полос была залажена гнездовым посевом желудей. "Здоровая инициатива" всячески поддерживалась, восхвалялась - тем самым побуждали массы на
новые подвиги. И массы старались - быстрее, быстрее, быстрее.
Сказывалось, конечно, и свойственное человеку нетерпение:
только через пятнадцать лет, к 1965 году! Это же так долго, что и не дожить. А потом, дожив и пережив, оглянется и скажет:
как давно это было, уже и не все о том времени помнят. И пожалеет: эх,
если бы тогда мы не торопились, а доделали всё, что намечали. И ведь могли
сделать. Как же здорово было бы теперь...
Однако человеку и в голову не приходит, что и теперь можно сделать немало. Не сразу, конечно, но за десять-пятнадцать лет сделать можно. Ну, это же
так долго, что и не дожить...
По всей стране, всюду, где росли дубы, школьники собирали желуди. Я
тоже собирал. Собирал не первый раз, так что опыт уже был: в голодном 1946
году желудями мы кормились - жарили, варили, сушили. В 49-м и 50-м сдавали
местному лесничеству. Сколько я собрал и сдал - не помню. Однако позже
найду такую цифру: за три года по стране было заготовлено 105 тысяч тонн желудей. Сбор неслыханной величины!
Для скорейшей перевозки этого груза, не переносящего долгого лежания
в пунктах отправления и получения, каждую осень выделялось до трех тысяч
250
железнодорожных вагонов - везли за тысячу и более километров, в другие климатические зоны.
И сеяли, сеяли, сеяли. Очень хотелось всем выполнить план досрочно,
быстро и дешево. Высевали желуди в неподготовленную почву. Сеяли там, где
лесоводы планировали высаживать совсем другие породы. И тут же по "гнездам" высевали пшеницу и другие культуры, потому что они, как окончательно
сформулировал Президент, "не являются врагами лесных видов, не имеют специальных органов для борьбы с корнями древесных пород".
Ему возражали: у сорняков тоже нет никаких "специальных органов", однако вред древесным всходам они наносят огромный - высасывают влагу из
почвы, заглушают всходы. То же делают и культурные растения.
Нет, дубкам в гнезде никакое иссушение почвы не страшно, отвечал Лысенко. И учил: это постигнут умом лишь те, кто познает "закон жизни вида", он заключается не в борьбе за существование, как о том думают дарвинисты, а
как раз в обратном – в постоянной взаимопомощи. Кто эту истину постигнет,
теоретизировал Лысенко, тому откроются "не только причины сращивания
корней, иными словами не только передача корней внутренне готового к отмиранию деревца тем, которые еще не готовы к отмиранию, но и то, почему сращивание идет не во время усыхания и отмирания деревца, а заблаговременно, в
некоторых случаях за много лет до этого".
Так учил уму-разуму лесоводов Лысенко. В это время миллионы молодых
дубков на сотнях тысяч гектаров готовились продемонстрировать "внутреннюю
готовность к отмиранию". И, не дожидаясь команды, отмирали всем "гнездом".
Младшие научные сотрудники и лаборанты кинулись раскапывать "гнезда" с погибшими дубками, но... никакого сращивания корней не находили: дубки погибали в одиночку, так и не почувствовав "внутренней готовности" передать корни свои еще живому, но уже чахнущему собрату.
К концу 1953 года погибло больше половины гнездовых лесопосадок. Засохнут и оставшиеся, но позже.
251
Лысенко, конечно же, читал отчеты с мест (писали в министерство, сообщали в академию), видел полный крах своих теорий, видел уже и фигу, которую прилюдно показал ему разгневанный Собе-невский, патриарх степного лесоводства, однако продолжал упрямо твердить свое. И, удивительно, никакие
факты не могли опровергнуть его.
Летом 1954 года большая группа ответственных работников министерства сельского хозяйства, СССР и Главлесхоза выехала в южные области страны для ознакомления с состоянием полезащитных лесных полос. Не хотелось,
должно быть, но вынужден был поехать с ними и Лысенко.
Всюду члены комиссии видели удручающую картину. Причин, ясное дело, Лысенко находил много: там сеяли не вовремя, там - плохими семенами,
там - с нарушением схемы "гнезда".
Хорошо, поехали в Одесский селекционно-генетический институт, уже
носивший имя Т.Д.Лысенко.
Ах, как же им хотелось увековечить себя в истории. Но дожидаясь, когда
время всех расставит по своим местам, они вписывали имена своих кумиров
сами: на географических картах, на вывесках и бланках учреждений. При этом
своевольно отбирали у городов, у поселков и улиц от рождения данные им
имена и наделяли своими. Им казалось - это на века, что написано пером, то не
вырубить и топором...
Члены комиссии надеялись, что на полях института его имени, в его собственном "гнезде", где он многие годы работал, где работают самые верные его
последователи, уж там-то закладка лесных полос выполнена идеально, с соблюдением всех рекомендаций Президента.
Однако посевы дуба. не порадовали членов комиссии и тут.
Тогда проверили расходы института на создание лесных полос гнездовым
способом. И ужаснулись! Каждый гектар даже при неполных данных обошелся
значительно дороже обычных рядовых посадок: много сил и денег ушло на до-
252
полнение гибнущих дубков и уход за ними. А ведь Лысенко везде и всюду
утверждал другое, обольщал дешевизной.
И комиссия решила: впредь рекомендовать только проверенные лесоводами способы создания лесных полос.
Лысенко с рекомендациями группы не согласился. А он чадо-век настойчивый и свое мнение постарается отстоять.
Нет, братец, шалишь, на дворе не август 1948 года... Однако додумать эту
мысль до конца все же не решались. Что из того, что больше года назад умер
Сталин. Президента, поддерживали другие, и он был так же силен и властен.
Сумел же не до, а после того, в мае 1953 года, добиться роспуска Комплексной
научной экспедиции. Объявили, что она выполнила возложенные на неё задачи
и поэтому больше не нужна. Однако все понимали, что таким путем Лысенко
избавился от Сукачева, с помощью, конечно, какой-то власть имущей руки.
Воспользовался, что властям надоели настойчивые докладные записки Сукачева в высшие инстанции.
Одну из них я читал. Очень сильно и категорично критиковал он в ней
академика Лысенко и его инструкцию по гнездовому способу посева полезащитных лесных полос. Не любят в верхах такую критику должностных лиц. К
тому же в верхах по-прежнему чтили академика. Лысенко, и еще долго будут
чтитъ. Пройдет несколько лет, в Новосибирске начнет создаваться новый научный центр, известный ныне Академгородок. Академик Лаврентьев пригласит
туда и биолога Николая Петровича Дубинина - назначит его директором института цитологии и генетики. Об этом назначении узнает Хрущев. И возмутится.
А возмущение свое выразит так:
"Если Дубинин чем-либо известен, так это своими статьями и выступлениями против теоретических положений и практических рекомендаций академика Лысенко".
253
Потом, восхвалив "школу Лысенко", снова, вернулся к Дубинину, назвал
его "одним из главных организаторов борьбы против мичуринских взглядов
Лысенко".
Говорилось это в 1959 году на июньском Пленуме ЦК партии.
Вскоре Лаврентьева вынудили отстранить Дубинина, от руководства институтом.
Так что наладки на. академика Лысенко запоминались и никому не прощались. Конечно, в своих докладных записках Сукачев не теоретизировал, не
восставал "против мичуринских взглядов Лысенко", а излагал только факты.
Однако, как говорится, если практика противоречит официальной теории, то
тем хуже для практики.
И все же...
Лопнуло у специалистов терпение. Сколько же глумиться будут над ними, над делом.
В ноябре 1954 года съехались в Москву на совещание лесоводы, агрономы, руководители хозяйств, ученые, представители областных организаций.
Обговорили все беды, порожденные бесплодной идеей, игнорирующей исторический опыт. А обговорив, записали в резолюции:
"На основании отчетов... по гнездовому методу и учитывая, что применение метода не оправдано ни с экономической, ни с лесоводственной сторон...
совещание не может в дальнейшем рекомендовать гнездовой метод академика
Лысенко основным методом в полезащитном лесонасаждении".
Многие лесоводы поплатятся за свои выступления на этом совещании и
за такую резолюцию. Не жизнью поплатятся, но судьбой - одни лишатся должностей, другие многие годы будут мыкаться со своими диссертациями, но так
никогда и не защитят их, -третьи, избитые и измордованные, опустошатся и
опустятся. Выдюжат лишь немногие, кого возьмет под свое крыло в Институт
леса его директор Владимир Николаевич Сукачев.
254
Пострадало и дело. Да, хорошее дело всегда легче загубить, чем сделать
его. Началось повсеместное свертывание работ по полезащитному лесоразведению.
Как раз в 1954 году я окончил агролесомелиоративный техникум. Сданы
госэкзамены, ждем направления на работу. Многие из нас должны были ехать
туда, где проходили практику и откуда уже поступили на нас заявки. Мы это
знали и поэтому в затяжке с выдачей направлений обвиняли техникумовскую
администрацию. Но однажды нам сказали: все заявки на вас аннулированы, поэтому жди те решения министерства.
Мы бесцельно слонялись по городу, целыми днями просиживали на веранде родного техникума, самых решительных откомандировали дежурить в
министерстве - каждый день напоминать о себе.
Шли недели, месяц миновал, заработанные на практике деньги иссякали с
катастрофической быстротой - мы же поначалу, почувствовав себя дипломированными специалистами, не очень скупились на. траты, лишь бы на дорогу хватило, а там...
Наконец нас пригласили в канцелярию.
- Заявок на вас нет, - сказал директор, - и, судя по всему, не будет, так как
работы по лесозащитным полосам как будто прекращаются.
Весть эта поразила, нас и как-то враз принизила: мы не нужны. Не нужны
в том деле, к какому готовились, в котором уже участвовали - каждый из нас
посадил во время практики не один гектар полос. Слышали, правда, что те полосы сразу же после нашего отъезда запахали, но мы этим слухам не верили:
сажали мы их строго по проекту и не "гнездами", а нормально.
Директор с жалостью посмотрел на нас, на примолкших пацанов, и тихим
голосом объявил:
- Так что диплом у вас в кармане, можете ехать кто куда хочет.
И разбрелись мы по свету. Мало кто устроился по специальности.
255
Только теперь, изучая архивные документы, я нашел и вот такие цифры.
В колхозах Украины, где на лесопосадках работало более тысячи моих коллег
агролесомелиораторов, их число быстро сократилось... до 20 человек. То же самое происходило и в России. Так что не только мы, молодые выпускники техникума, остались не у дел.
Судя по документам, тогда, же начался и развал единой системы управления защитным лесоразведением: функции эти отобрали у лесоводов и передали министерству сельского хозяйства.
Агрономам явно не хотелось принимать дело, вокруг которого разгорелось столько полемики и скандалов. Опороченное дело. К тому же многие были
в обиде на лесоводов за. их нападки на Лысенко - в штабе отрасли работало немало его истинных учеников и сподвижников. Они все чаще цитировали Костычева, который в полемике с Докучаевым говорил, оказывается, и такое: "Все
факты, приводимые в доказательство благодарного действия леса (имеется в
виду климат), или совершенно неверны, или ничем не доказаны, или совсем не
относятся к вопросу". Спор между ними продолжался.
На местах быстро поняли настроение в штабе отрасли и заниматься посадками перестали. Если и сажали, то кое-как, не для пользы, а для отчета. Эти
посадки вскоре исчезали с лица земли. Исчезали сотнями и тысячами гектаров.
Тогда лесоводы затеяли и провели акцию, небывалую по масштабу, - обследовали 580 колхозов в; 16областях страны, пострадавших от засухи 1954 года. В этом обследовании приняло участие более тысячи человек. Цель - выявить
влияние лесных полос на урожай в засушливый год.
К каким выводам пришла эта комиссия? Анализ множества данных подтвердил (в который уже раз!): "благодарное действие" полезащитных лесных
полос на окружающую местность начинается с пятилетнего, а иногда и трехлетнего возраста. Так что польза от лесополос, вопреки мнению многих противников, будет не в далеком будущем, а в ближайшие годы. Всюду, во всех
обследованных хозяйствах выявилась прибавка урожая под влиянием лесных
256
полос от одного до четырех центнеров с гектара. Во многих колхозах и совхозах, поля которых сильно пострадали от засухи, пригодное для посева зерно собрали только на защищенных лесными полосами участках. На незащищенных
зерно было щуплым, совершенно непригодным для посева.
Подтверждалась верность мысли, высказанной Высоцким на совещании
по засухе в 1931 году. Он словно бы предвидел новые ошибки в деле степного
лесоразведения, поэтому предупреждал:
"Для получения наибольшей пользы (и вообще пользы, но не вреда) дело
насаждения полезащитных лесных полос должно быть ПРАВИЛЬНО организовано и ТЩАТЕЛЬНО выполнено".
Однако данные комиссии лишь подтвердили верность теоретических положений и экономических расчетов, послуживших обоснованием Государственного плана преобразования природы. Возродить интерес к лесным полосам они не могли.
К этому времени вниманием общества уже овладело новое грандиозное
дело - разворачивались работы по орошению и обводнению районов Заволжья и
Южной Украины, степных земель Крыма и Прикаспия, пустынных и полупустынных территорий Средней Азии. По постановлению правительства, принятому в 1950 году, строились Куйбышевская и Сталинградская гидроэлектростанции на Волге, Каховская на Днепре, прокладывались Главный Туркменский, Южно-Украинский и Северо-Крымский каналы.
Вот оно, настоящее преобразование природы на огромнейших пространствах нашей Родины! Не чета лесным полосам и крохотным прудам по оврагам
и балкам. Орошение и обводнение миллионов гектаров засушливых степей, пустынь и полупустынь даст возможность получать высокие и устойчивые урожаи всех сельскохозяйственных культур на этих огромнейших пространствах.
Орошение принесет стране миллионы дополнительных пудов пшеницы, риса,
хлопка и других культур. Большое развитие на этих землях получит животноводство.
257
Так думали, в это верили. Если делать, то делать большое дело, которое
принесет ощутимую прибавку во всем, а уж от засух избавит точно.
Однако увлеклись этим грандиозным делом не все. Разумные хозяева
продолжали сажать новые полосы, заботливо ухаживать за посадками. К тому
же посадочного материала теперь было достаточно - многие питомники продолжали действовать, а спрос на саженцы упал. Специально созданные лесхозы
предлагали свою помощь колхозам: мы вам и посадим, и ухаживать будем за
посадками, а вы только землю под лесополосы вовремя высвобождайте. Смекалистые не стали упрямиться: вот вам земля, сажайте.
Так посадили лесоводы за год в одной только Сталинградской области
700 гектаров лесных полос. Не сидели без дела саратовские и куйбышевские
лесоводы. Эти люди одухотворялись высказанной Менделеевым мыслью: "Я
думаю, что работа в этом направлении настолько важна для будущего России,
что считаю её однозначащей с защитою государства".
Двигалось дело, а в некоторых местах даже нарастало и ширилось, но теперь уже без шума, без медных труб. Правда, движение это было в прямой зависимости от тех людей, которые стояли у руководства колхозом, лесхозом,
районом, а часто и областью. К счастью, не скудела земля на умных и деятельных хозяев. Их трудами и заботами и двигалась эта работа, оставленная на произвол судьбы государственными деятелями, увлекшимися новыми идеями - на
этот раз подъемом целинных и залежных земель, которые и должны были дать
необходимую прибавку хлеба.
И все же не одни ошибки, но и успехи венчали работу, важную для будущего России. Да и какие успехи - исторического масштаба! Именно в середине
50-х годов впервые за последние 250 лет был приостановлен процесс уменьшения лесистости. И приостановлен почти во всех степных и лесостепных районах Европейской части страны - общая площадь лесонасаждений здесь увеличилась к 1965 году на два с половиной миллиона гектаров. Менялся лик земли
многих областей - в полях заметно прибавилось зелени.
258
Уже не так пыльно и пустынно было и вокруг оазиса в Каменной степи далеко вокруг поднимались, окаймляя поля, лесные полосы, эти "магазины влаги" в степи и её украшение.
И все же план не был выполнен. Остались незащищенными более трех
миллионов гектаров. Нигде, ни в одной области, ни в одном районе не создали
законченной системы полезащитных лесных полос.
Так и до сегодняшнего дня. Есть хозяйства с законченной системой лесных полос, но нет районов, а тем более областей.
С этим мы и подходим к юбилею - в 1992 году исполнится сто лет опыту,
заложенному докучаевской "Особой экспедицией" в Каменной степи.
Удивительный опыт! За столетие специалисты не обнаружили в нем ни
одной ошибки. Ни единой прорехи не проточили в "докучаевских бастионах"
даже самые яростные стихийные силы природы:
ни засухи, ни ветры и бури, ни морозные и бесснежные зимы. Все выдержали, перед всеми напастями устояли зеленые бастионы в Каменной степи.
Ныне они выдвинулись далеко за пределы докучаевского оазиса и защищают более 15 тысяч гектаров пашни. На каждом из них давно уже получают
устойчивые урожаи в 30-40-50 центнеров зерна. Без орошения! Уже многие десятилетия защищенная полосами пашня не страдает от суховеев, не мучит её ни
ветровая, ни водная эрозия.
Сто лет назад Докучаев с молодыми своими сотоварищами заложили
здесь, в сухой, спекавшейся до каменного состояния степи опыт, который ученые уже в наши дни признают экологической моделью земледелия степных
районов страны, моделью будущего сельского хозяйства.
Будущего! Как скоро наступит оно?.. Никто не знает, не предвидит.
Вы помните, в конце 20-х годов известный наш лесовод Ткаченко высказал предположение, что о влиянии лесных посадок на урожаи агрономы заговорят всерьез только в конце 50-х годов нашего столетия. Специалисты считают:
немного ошибся корифей - заговорили на десять лет раньше. Да, ошибся, но не
259
на десять лет. Ведь Ткаченко имел в виду не то или иное мероприятие, даже
трудное, а человека, агронома. Пока технолог полей не осознает истинную роль
лесной защиты, дело не сдвинется, оно будет загублено. В 1948 году до такого
осознания было далеко - застрельщиками выступали лесоводы. Не слышно чтото обсуждений этого вопроса в агрономических кругах и ныне, хотя наше столетие движется к концу.
И сегодня, чтобы создать защитную полосу на полях колхоза или совхоза,
лосовод вынужден идти на поклон к агроному: не занимай землю, пожалуйста.
И сегодня агрономы охотно увлекаются то мелиорацией, то химизацией,
то новыми технологиями, которым нет числа, не всякий даже и вспомнит, какие
из них навязывались в политических докладах в те или иные годы и чем отличалась индустриальная технология от ипатовской, а эта - от интенсивной и какой там еще...
Так когда же агрономы осознают роль лесной защиты своих полей? Когда
поймут, что работа в этом направлении однозначаща с защитою государства так считал Менделеев в конце прошлого столетия. Когда, в каком далеком будущем агрономы раскроют мудрую книгу природы под названием "Каменная
степь"? Раскроют, прочитают и поймут. Она, многому научит, от многих ошибок предостережет, и не только агрономов, но и почвоведов, лесоводов, мелиораторов.
МОДЕЛЬ БУДУЩЕГО
1
Нетерпеливый читатель, ждущий от автора последовательного изложения, может сказать ему: подожди переноситься в будущее, ты еще ни словом не
обмолвился о том, что происходило в 60-х и 70-х годах.
260
Да, читатель прав, и каменностепцы немало рассказали об этих годах.
Правда, рассказывали как-то скучно, как о буднях, однообразных, сереньких.
Были, конечно, сшибки идей и в эти десятилетия. Хотя, какие это сшибки,
если ту же травопольную систему, к тому времени отлаженную, отменяли не в
научных спорах, а директивным путем. Если тем же методом внедряли и отменяли не только системы земледелия, но и регулировали отношения человека с
землей.
Скучно стало работать. От тебя лично, - пахарь ты, агроном или научный
работник, - ничего не зависело, никаких возражений не принималось. Обосновывай или исполняй то, что тебе сказали. Сказали тебе с какой-нибудь высокой
трибуны, что это прогрессивная технология, сулящая везде и всюду высокие
урожаи - ты внедряй её, хотя бы на бумаге, и повторяй те же слова про высокие
урожаи, подсчитывай прибавку. Через несколько лет осудили эту технологию с
той же высокой трибуны и предложили иную - ты делай то же самое, осуждай и
предлагай, и опять подсчитывай прибавку, какой в действительности опять не
окажется.
Ты что-то сказал о правильном соотношении между пашней, лесом, лугом и водой, про свою прекрасную экологическую модель? Так ты же сам говорил, что модель эта является образцом будущего сельского хозяйства. Будущего, но настоящего! А нам нужен хлеб сегодня, нужен позарез, вот и придумай,
чем и как опылить, опрыскать, оросить поля, чтобы сегодня как-нибудь выкрутиться.
Так что экологическую модель если и пропагандировали в эти годы, то
только после засух, когда оказывалось, что никакие технологии не спасли от
ощутимого недорода и бескормицы;
Или после пыльных бурь, в считанные дни уносивших плодородную почву с миллионов гектаров. Беда образумливала человека, он со стыдом начинал
осознавать, что в своем отношении к земле-кормилице еще очень недалеко
ушел от предка своего, жившего в каменном веке. Однако это осознание похо-
261
дило на вспышку молнии: на миг высветились все предметы, и тут же снова погрузились во тьму, еще более густую, непроглядную.
Случался после этого благоприятный год, награждавший сносным урожаем, за этим годом следовали другие без ярко выраженных катастроф - и беда
забывалась, темпы работ по созданию лесозащитных насаждений снова резко
падали. Зачем тратиться, занимать пашню под лесополосы, когда и без них неплохие урожаи получаем, от 16 до 20 центнеров зерна с гектара намолачиваем.
Неплохие - в сравнении, конечно, со средними урожаями своего района, своей
области. Что же касается соседних областей, а тем более сопредельных стран,
где на крут давно уже и постоянно намолачивают не меньше 40 центнеров зерна с гектара, то что ж нам на них равняться - там другие климатические условия. Не правда ли, спасительная и гордая мысль! Она не одно десятилетие
успокаивает нас: не виноваты, обделила природа.
Словом, я перечитывал материалы без интереса: все это уже было, все повторяется, а мысль и жизнь как бы забуксовали:
те же споры о лесных полосах, опять подъемы и спады интереса к ним,
опять правительственные постановления, которые тоже не будут выполнены.
Пожалуй, только действующие лица иные. Однако, если им самим скучно и однообразно, то читателю будет еще скучнее.
Вот я и подумал: "а не лучше ли, не полезнее ли, не в обиду нынешним
каменностепцам, подвести итог? К тому же опыт давно дал ответ на все, даже
самые каверзные, вопросы, подтвердил самые гордые восклицания.
Задумаемся для начала вот каким вопросом. Так ли уж обделила нас природа? Ученые сегодня пишут: из 225 миллионов гектаров пашни черноземных
почв в нашей стране чуть больше 110 миллионов. Чуть больше! Почти половина пашни - черноземы! Ни одна другая страна мира не имеет подобного богатства.
Перечитаем Докучаева:
262
- Сегодня я буду беседовать с вами... Затрудняюсь назвать предмет нашей
беседы - так он хорош...
Слышите его восторг? Даже не решился профессор сразу назвать предмет
разговора. Сдержал себя, но сдержал лишь на мгновение, чтобы перевести дыхание.
- Я буду беседовать с вами о царе почв, о главном основном богатстве
России, стоящем неизмеримо выше богатств Урала, Кавказа, богатств Сибири, всё это ничто в сравнении с ним;
нет тех цифр, какими можно было бы оценить силу и мощь царя почв,
нашего РУССКОГО ЧЕРНОЗЕМА. Он был, есть и будет кормильцем России.
Величайший почвовед, основатель генетического почвоведения, хорошо
знал, что чернозем есть и в других странах, "но там он не тот", там чернозем
солонцеватый и "значительно беднее органическими и другими питательными
веществами, чем в России".
Есть от чего прийти в восторг: мы унаследовали величайшее богатство,
какое природа подарила только нам, и никому больше.
Правда, сегодня мы что-то не слышим подобных восторгов от наших
почвоведов и агрономов, поэтому не знаем, забыли давно, каким богатством
владеем.
А может, истощилась за минувшее столетие сила и мощь царя почв нашего русского чернозема?
Да, истощилась, но не на столько, чтобы так обесцениться.
Говорят, черноземные наши земли хоть и плодородны, но их мучат засухи, а без влаги не вырастить хорошего урожая и на тучной ниве.
Докучаев знал и это, однако, усмехаясь, говорил:
- В природе все красота, все эти враги нашего сельского хозяйства: ветры,
бури, засухи и суховеи, страшны нам лишь только потому, что мы не умеем
владеть ими. Они не зло, их только надо изучить и научиться управлять ими, и
тогда они же будут работать нам на пользу.
263
Василий Васильевич догадывался, как воспримут эти слова практикиземледельцы, поэтому приготовил и доказательства.
Как вы думаете, просвещенные читатели конца двадцатого века, где выпадает осадков больше, в полях под Воронежем или под Ленинградом? Нелепый вопрос, не правда ли? Каждый знает, Воронеж находится в засушливой
зоне, а Ленинград - в зоне избыточного увлажнения. Так ведь? Однако не торопитесь соглашаться. В первую очередь я предостерегаю от поспешного ответа
агрономов, готовых ответить, не задумываясь.
Еще в прошлом веке соперник Докучаева почвовед Павел Андреевич Костычев собрал данные метеорологический наблюдений в этих двух пунктах, в
Воронеже и Петербурге. Данные за тридцатилетний период - с 1862 года. И вот
что обнаружил: годовое количество осадков в Петербурге колебалось от 325 до
726, а в Воронеже - от 362 до 767 миллиметров. Как видите, и по минимальному и по максимальному количеству осадков степной Воронеж оказался более
"мокрым".
Знаю, попавший впросак агроном тут же начнет выкручиваться и говорить о том, что сравнивать по годовому количеству осадков нельзя: растениям
нужны весенние и летние дожди, а не зимние снега.
Конечно же, Костычев, как почвовед образованный знал потребности
растений в воде не хуже нынешних агрономов, поэтому он сравнил количество
осадков и по отдельным периодам года. И по периодам в Воронеже дождей выпадает больше!
Почему же засухи и недороды случаются чаще именно на воронежских
полях, там, где осадков выпадает больше, чем под Ленинградом?
Скажут знатоки: пусть и больше, но достаточно ли?
Ученые утверждают: достаточно. Для образования тонны сухого вещества (10 центнеров зерна) требуется от 30 до 100 миллиметров осадков. Так что
влаги тут вполне хватает (в любой год!) для получения 30-40 центнеров зерна с
264
гектара. При условии, конечно, что ни одна дождевая капля, упавшая на землю,
не будет потеряна зря, все осадки до капельки "выпьют" растения.
А вот тут-то и кроются многие причины наших бед - в напрасных потерях
влаги.
А как избежать этих потерь? Именно избежать, а не восполнить? Над разрешением этого вопроса ломал голову Костычев, думал Докучаев и друга своего Измаильского побуждал на размышления о том же.
Костычев решил так: надо улучшать условия проникновения влаги в почву и её сохранения за счет культуры земледелия. Измаильский написал книгу
"Как высохла наша степь", в которой отстаивал несколько иную точку зрения:
увеличение запасов влаги в почве зависит главным образом от условий, затрудняющих сток атмосферных вод с поверхности поля, от условий, способствующих проникновению влаги в почву и от условий, затрудняющих сток атмосферных вод с поверхности поля, от условий, способствующих проникновению
влаги в почву и от условий, защищающих поверхность почвы от высыхания.
"Все заботы хозяина, - писал он, - должны быть сведены к единственной
цели - по возможности увеличить ту часть атмосферной влаги, которая впитывается почвой, соответственно уменьшая количество атмосферной влаги, бесполезно стекающей с поверхности почвы".
Измаильский был убежден, что достичь этой цели можно глубокой и
только глубокой вспашкой, с помощью которой надеялся "заболотить", как он
выражался, любое поле.
Докучаев тоже был сторонником глубокой вспашки. Однако не согласился ни с Костычевым, ни с другом: одной лишь обработкой, даже самой хорошей, атмосферную влагу не сберечь. Охватив умом все явления природы, он
понял: нужен комплекс мер, воздействующих на все эти явления, только тогда
можно будет изменить климат степи и укротить врагов наших: ветры, бури, засухи и суховеи. Они враги наши до тех пор, пока мы не научимся управлять
ими, воздействуя "на всю цельную и нераздельную природу" - от русел рок до
265
водоразделов. Сеть лесных полос, прудов и водоемов, созданных в степях Русской равнины, изменит водный режим, устранит причины, способствующие её
иссушению и эрозии, а в конечном итоге - смягчит климат степей, будет способствовать росту урожаев.
Даже Измаильский, лучший друг Докучаева, не верил в реальность замысла, в возможность воплотить докучаевский проект на практике.
Воплотил! И мы это уже знаем. Но воплотил не на всей Русской равнине,
а только в малой её точке. Знаем и то, что в этой самой засушливой точке, где
земля высыхала до каменного состояния, выпадающих осадков оказалось
вполне достаточно для выращивания высоких урожаев, каких нигде в округе не
выращивают. А это стало возможным благодаря тому, что выпадающая влага
никуда отсюда и не улетучивается, не скатывается, что все талые и ливневые
воды накапливаются тут же в прудах, построенных в балках, а из них туманами
и росами снова возвращаются на поля. Лесные полосы оберегают землю от испарения влаги, тогда как в открытом поло за лето улетучивается в небо не только та влага, что пролилась на землю с неба, но и та, что была накоплена в почве.
Нынешние каменностепцы на основе многолетних опытов установили:
задержанные на поле 10 миллиметров осадков обеспечивают прибавку урожая
до двух центнеров зерна с гектара.
Помните, Высоцкий писал о гидромелиорации с помощью леса? Так вот,
известные наши академики В.Панников и С.Соболев подсчитали: если бы нам
удалось задержать на полях степных и лесостепных районов страны только половину выпадающих осадков, стекающих сегодня в овраги, то мы могли бы
значительно повысить урожайность и увеличить производство зерна на 25-30
миллионов тонн. Прибавка, равная той, какую обещают мелиораторы при орошении многих сотен тысяч гектаров засушливых земель. При орошении из искусственно созданной сети водных артерий, нарушающих естественное течение
малых, больших и великих наших рек.
266
Если бы удалось задержать... Только в стопных и лесостепных районах
страны, именуемых зоной недостаточного увлажнения, ежегодно по весне стекает с полей до 70 миллиардов кубометров талых вод. Столько воды проносят
за год две такие реки как Днепр и Кубань. Однако если с каждого гектара пашни стекает от 100 до 200 кубометров воды, то испаряется во много раз больше:
от 750 до 1000 кубометров. Тут уж к Днепру и Кубани надо прибавить все воды
Волги и Дона.
Если бы удалось задержать... Все еще мечтаем. Нет, даже не мечтаем, а
как бы тренируем ум свой подсчетами. Хотя хорошо знаем, что в Каменной
степи давно уже талые и дождевые воды остаются тут же - впитываются почвой, накапливаются в прудах. Знаем, что именно поэтому здешнюю пашню
давно уже не терзает водная эрозия, не кромсают её и овраги.
Так в Каменной степи. А вокруг, только в центрально-черноземных областях, в центре русского чернозема, насчитывается более трех, - нет, не тысяч
даже, - более трех миллионов гектаров эродированных земель. И с каждого из
них текущие воды, ничем не задерживаемые, уносят в реки и пруды по 7 тонн
поч-вы. Так из года в год - каждый гектар огромного черноземного поля, по силе и мощи которому нет равных, теряет 7 тонн почвы. Не пыль с тротуара смывается - смывается, истощаясь, тот тонкий слой земли, который кормит всё живое на планете, слой, создававшийся природой тысячелетиями. Это и есть эрозия - разрушение земли и жизни на ней. Урожайность на этом черноземном поле величиной в три миллиона гектаров катастрофически падает - растения здесь
не находят для себя питания, потому что вместе с почвой стекающие воды
смывают вдвое больше питательных веществ, чем вносит их человек на это поле, которое Докучаев считал основным богатством России.
Но не думайте, что беды этой нет за пределами центрального черноземья.
Всюду то же самое. Около 40 миллионов гектаров пашни нашей страны подвержено водной эрозии, то есть смыву почвы в овраги и реки.
267
Беда всегда беду рождает. Смытые почвы заиливают родники и ручейки,
дающие жизнь, начало трем миллионам малых рек. Заиливают и эти малые реки. Немало оседает в больших - одна Волга за год проносит 35 миллионов тонн
твердых частиц.
Очень, очень мало что делаем мы, чтобы задержать на полях стекающие
воды, не дать им собраться в разрушительные потоки.
"И горе путнику, застигнутому такою водяною лавиною, несущеюся по
оврагам", - записал один из участников докучаевской Экспедиции, оказавшись
в степи во время ливня. Ту же картину можно увидеть и сегодня. Горе путнику.
Беда земле - водяные лавины беспрерывно роют, терзают её тело.
Удивительно, имея столетний опыт в Каменной степи, мы и сегодня, в
конце второго тысячелетия, не защитили землю от размыва, не остановили рост
оврагов. Только в Воронежской области их более 10 тысяч. Всё более расширяясь и углубляясь, протягивая лапы свои все выше к водоразделам, они продолжают "съедать" ежегодно сотни и сотни гектаров плодороднейших земель, которые ценнее всех богатств Урала.
Или прав был Измаильский, считавший, что практическое осуществление
докучаевских идей является делом "почти невыполнимым, если принять во
внимание культурное и материальное положение страны"? Так ведь с той поры
век минул! Неужели же и ныне "культурное и материальное положение" наше
все еще не позволяет приступить к практическим работам "в размерах, могущих иметь значение"? Не думаю, что виной тому материальные трудности выделяем же мы миллиарды на водные мелиорации, на повороты, переброски,
"захваты" больших и малых рек.
Гордись, воронежский агроном. Да, ты не сумел задержать влагу на своих
полях, не укротил разрушительную силу ливневых потоков, но ты все же можешь гордиться: длина овражно-балочной сети в твоей области в полтора раза
превышает окружность Земли по экватору. Овраги и эродированные балки уже
разрушили 458 тысяч гектаров твоих угодий. Скажешь, уже больше? Не сомне-
268
ваюсь, но не могу же каждый день, каждый год уточнять эти цифры. А-а, ты не
об этом, ты спрашиваешь, не опередил ли тебя белгородский или курский агроном? Ну, это ты у них и спроси. Я же знаю одно: и тот и другой тоже может
гордиться.
И вот что удивительно, сколько раз я слышал от нынешних агрономов,
что лесные полосы прямо-таки стоят на пути прогресса - мешают развернуться
современной многосильной технике. Встречал руководителей районного и областного ранга, которые готовы раскорчевать все существующие лесополосы. И
тоже с той же целью: чтобы не мешали двигаться этой мощной технике от горизонта до горизонта. Но никогда, ни от агронома, ни от администратора, не
слышал жалоб на овраги, в которые часто опрокидывается эта мощная техника,
обрушивается в их бездонную глубь земля-кормилица.
Обрушивается ломтями, величиною в 140-150 гектаров пашни. Столько
земли съедают овраги каждый день. Так что каждый год овраги отхватывают у
пашни от 50 до 60 тысяч гектаров. У нас отхватывают, лишают нас надела,
приходящегося на нашу душу.
- Наиболее же отрицательной стороной развития оврагов является то, что
они значительно понижают уровень грунтовых вод, -говорил Докучаев в одной
из своих лекций о царе почв, читанных на Полтавщине. И, приведя примеры,
подытожил: - Вот в этом-то их зло для человека, и это зло, вместе с вырубкой
лесов... зачастую ставит наши хозяйства в тягостное положение.
И продолжает ставить. Окиньте мысленным взором нашу землю, нашу
"овражную Русь", как выразился лесовод Морозов. Она поистине овражная.
Лик её изборожден оврагами, разрушившими более шести миллионов гектаров
земли, в том числе около двух миллионов гектаров - на сельскохозяйственных
угодьях. Это гигантская система глубоких осушительных каналов, промытых в
полях. Выпадающие над овражной территорией осадки быстро стекают по ним
или уходят в недоступную для корней глубину.
269
Я уже говорил: только по полям Воронежской области пролегло более 10
тысяч оврагов, многие из которых продолжают расти. Продолжает совершенствоваться осушительная система в сухой степи.
Да пролейся тут хоть вдвое больше осадков, они все равно скатятся по
этим оврагам-каналам вон с долей.
2
Человек стоит посреди ровного поля. Он охватывает взором только это
поле, видит на пашне чахлые всходы, страдающие от недостатка влаги. Накапливать её в почве, думает человек, можно с помощью правильной обработки, с
помощью глубокой вспашки.
Докучаев смотрел на землю с иной точки. И с этой высокой точки он видел дальше своих коллег, стоявших на поле. Видел всю местность далеко
окрест. Видел всю степную зону, изрезанную этой гигантской системой оврагов, иссушающих богатейшие черноземы.
Нет, сказал Докучаев, одной лишь обработкой почвы, даже самой культурной, засуху не победить. Надо оставить рост оврагов, обсадить их деревьями
и кустарниками, окаймить приовражными полосами. Верховья оврагов и балок
надо перехватить плотинами, чтобы задержать талые и дождевые воды. Задержать именно в верховьях, где ручейки еще не успевают собраться в разрушительные потоки. Именно оттуда, из верховых водоемов, и будут подпитываться
поля грунтовыми водами, туманами и росами.
Если мы всего этого не сделаем, если мы будем это осуществлять так,
"как это, к сожалению, обыкновенно делается на Руси", то "геологическая история может опередить человеческую", потому что "геологические условия страны, работающие в противоположном направлении, не дадут достигнуть желаемого".
270
Наверное так всегда, великие видят дальше, видят то, что ни умом, ни
взором не охватывают другие. И дело не в высоте стояния. Вряд ли найдешь
среди нынешних ученых и агрономов человека, не летавшего на самолете или
вертолете над родным краем. А сверху вся эта система оврагов - как на ладони.
Однако не видят. Так что не в технической вооруженности дело. Не о том ли
говорил и Докучаев:
- Если действительно хотят поднять русское земледелие, еще мало одной
науки и техники, еще мало одних жертв государства: для этого необходимы
добрая воля, просвещенный взгляд на дело и любовь к земле самих землепашцев.
Подождите, а может нам как раз и не хватает доброй воли, просвещенного взгляда на дело и любви к земле самих землепашцев?
"Оглянись на Каменную степь, агроном!" - взывают наследники Докучаева.
Нет отклика. Не поворачивая головы, агроном продолжает угрюмо бубнить о трудных погодных условиях, о ветрах, бурях, засухах и суховеях. Бесконечен его бубнеж, начатый в прошлом веке, он длится и поныне. Ладно, пусть
себе бубнит, а мы Докучаева дослушаем.
В июне 1900 года он приехал на Полтавщину, чтобы прочитать курс лекций по почвоведению. Любознательные полтавчане гурьбой ходили за профессором по полям. Слушали, спрашивали. Спрашивали и про овраги. И мы уже
знаем, что он ответил. Однако об отрицательной роли оврагов в понижении
уровня грунтовых вод Василий Васильевич сказал лишь после того, как мягко
укорил:
- Ведь зла в природе, в стихиях, в сущности нет, как нет и добра; никто не
виноват, а если и есть вина, то лишь в неумении человека справляться со стихиями.
Слушатели начали говорить ему об орошении, о том, что в бедных водой
степях единственной надеждой на получение удовлетворительного урожая мо-
271
жет быть артезианская вода. Как видим, уже тогда водная мелиорация владела
умами многих специалистов. Однако Докучаев энергично отверг эту заманчивую идею:
- В артезианской воде слишком много солей, почему она и не годна для
орошения. Поливая ею ваши поля, вы рискуете обратить их в солонцы.
Где же выход? Вот он:
- Гораздо разумнее сберечь ту воду, которую дают нам атмосферные
осадки, а для этого нужно реставрировать, возобновить природу почв, коль
скоро она испорчена неумелыми руками и теперь хлеба страдают от засух.
Слушатели уже знали, о чем речь и что имеет в виду профессор под возобновлением природы почв. Несколькими днями раньше он говорил об этом
подробно и впечатляюще:
- Некоторые наши исследователи, к числу их отношу я и себя, считают,
что возвратить чернозему прежнее плодородие - это значит возвратить ему
структуру девственных степей... Я не могу придумать лучшего сравнения для
современного состояния чернозема, как то, к которому я уже прибегал в своих
статьях. Он напоминает нам арабскую чистокровную лошадь, загнанную, забитую. Дайте ей отдохнуть, восстановите её силы, и она опять будет никем необогнанным скакуном. То же и с черноземом: восстановите его зернистую структуру и он опять будет давать несравнимые урожаи...
Не думал, не предполагал Василий Васильевич Докучаев, что эту чистокровную лошадь, которая ценнее всех богатств Урала, Кавказа и Сибири, агрономы будут и все следующее столетие без роздыха гнать и гнать вперед, заставляя её тащиться из последних сил.
Присмотрись, агроном, к последствиям твоих распоряжений. И задумайся, как задумался однажды Владимир Иванович Вернадский, виднейший ученик и последователь Докучаева. Чтобы защитить от скота, молодой дубняк в
своем имении, он велел окопать его канавой. И этим самым, как потом увидел,
нарушил "вековой строй" - уже через два года от канавы начал образовываться
272
огромный овраг. И Вернадский, будущий основатель науки о биосфере и ноосфере, пришел к выводу, которым нужно бы руководствоваться каждому агроному: "Совершенно то же самое устанавливается и в почве. Всякая неверная
обработка, всякая дурная обработка отражается не в этом году, а на все последующие годы"...
Эта тревожная мысль побудила Вернадского написать слова, предостерегающие тебя, агроном, и тебя, ученый муж: "И горе той стране, где знание мало
развито, где оно мало проникло в рабочие массы. Каждый шаг, каждый год
накладывают свою руку на почву и передают её обезображенной, с фальшивыми свойствами, следующим поколениям. И задался вопросом, над которым
надо бы задуматься правителям: - Кто исчислит тот великий вред и то ужасное
наследство, которое мы оставляем будущему благодаря задержке и слабому
распространению образования, благодаря неверной трате средств, благодаря
стеснению свободной благородной человеческой личности?"
Задумаемся... Этот вопрос великий ученый задавал в конце прошлого века. С той поры наследство оказалось изрядно пограбленным, однако исчислить
этот великий вред так никто и не решается.
Если тогда, на рубеже веков, чернозем терял зернистую структуру, одно
из своих главных свойств, то к концу двадцатого века он потеряет и значительную часть гумуса. - органического вещества, обогащающего почву азотом,
фосфором, калием, кальцием.
Гумус - источник питания растений, аккумулятор солнечной энергии, основа плодородия почвы, самая лучшая губка, пропускающая через себя воздух
и воду. Без гумуса почва мертва, без него она перестает быть животворной почвой, а превращается в бесплодный монолит, в породу. От содержания гумуса в
почве зависит её структурное состояние, водные и физические свойства. Без
гумуса почва, но способна удерживать влагу, а потому чаще подвергается засухам и недородам. Гумус - источник азотного питания растений и жизни почвенных микроорганизмов, которые ассимилируют углерод и азот из атмосферы,
273
участвуют тем самым в глобальном геохимическом процессе, обеспечивающем
жизнь на планете.
Самым большим содержанием гумуса всегда отличался именно русский
чернозем, за что и почитался "благодатной почвой, которая составляет коренное, ни с чем не сравнимое богатство России". Обследуя эту "главную житницу
человечества", Докучаев всюду обнаруживал от 8 до 10 процентов гумуса, от 80
до 100 килограммов органики на тонну почвы. Было много мест, где доля гумуса возрастала до 13 процентов. И лишь в узкой полосе западных и южных окраин черноземья содержание органики падало до 4-7 процентов.
Составляя карту черноземных почв России, Докучаев раскрашивал её
разным цветом - в зависимости от содержания гумуса. Сегодня она безнадежно
устарела - цвета не совпадают. Нет, не Докучаев допустил неточности - черноземы почти повсеместно обеднели: в одних областях содержание гумуса
уменьшилось на треть, в других - наполовину. Как констатируют ученые, сегодня былой минимум стал правилом, а максимум, зафиксированный Докучаевым сто лет назад, совсем не встречается. Зато встречаются немалые пространства, где чернозем смыло и выдуло до материнской породы. А деградированный чернозем, как известно, никогда черноземом но станет - человеку не дано
возродить его.
Да что там поля и территории. Вся Орловская область, которую Докучаев
относил к черноземной, каковой она и обозначена на его карте, в наше время
вдруг "перекочевала" совсем в иную зону, в зону нечерноземную, однако и в
ней не отличается высокими урожаями.
Как показывают данные аэрофотосъемок, заметно "линяют" и земли всех
других черноземных областей. Темный цвет на этих снимках всё заметнее переходит в желтый и белый. Это говорит о том, что катастрофически исчезает
гумус и грядет грозная опасность полного истощения житницы человечества. И
так не только у нас, так происходит всюду в мире. Опустынивание "шагает" по
274
планете со скоростью до 50-70 тысяч квадратных километров. Столько плодородных земель выпадает ежегодно в мире.
И уже не просьба, а крик вырывается из груди: "Агроном, оглянись на
Каменную степь!"
Нет отклика. Агроном охотное слушает тех администраторов и ученых
мужей, которые и в 70-х и в начале 80-х годов предавали анафеме лесные полосы, как напрасно занимающие землю и мешающие развернуться современной
технике во всю могучую силу. Они осмеивали самую идею защитного лесонасаждения. Рутинерами обзывали они степных лесоводов, будто бы навязывающих агрономам эту идею.
Не только в прошлом веке так бранили, так бранят и ныне.
Да, расползающиеся по лику земли овраги им не мешают, а мешают почему-то только лесополосы. А что в каждой области овраги уже отняли десятки
тысяч гектаров плодородных земель, так это же стихия. Они забыли, что только
в 1969 году черные бури вынесли из районов Нижнего Поволжья и Северного
Кавказа 25 миллиардов тонн пыли. Нет, не пыли, а почвы и гумуса, превращенных в пыль. Ущерб от этого выноса, от снижения плодородия, равен полному
разрушению пахотного слоя на миллионе гектаров.
Ужаснись, человек, и подумай. Прогрессирующее иссушение почвы, которое так тревожило Докучаева, продолжается по тем же причинам: тут и интенсивная распашка, и усиливающаяся эрозия, и рост оврагов, и катастрофическое снижение содержания гумуса (в некоторых областях уже снижается на
один процент в год), и падение уровня грунтовых вод. "Главным виновником
данного печального положения в стране служим мы сами", - говорил Докучаев.
Выходит, не агронома надо призывать оглянуться на Каменную степь, а
мужа ученого, который обещал защитить степи с помощью одной лишь агротехники, одной лишь плоскорезной обработки почвы. Ошибки и заблуждения
повторяются. Жаль, что чаще повторяются ошибки. Победы разума почему-то
умалчиваются и игнорируются.
275
Нет, я не против безотвальной обработки почвы, родоначальником которой считаю Терентия Семеновича Мальцева. Я убежденный её сторонник и
пропагандист. Знаю, она и почвозащитная, и влагонакопительная, и водоохранная, обеспечивающая высокий коэффициент полезного действия осадков. Но
главное, она способствует восстановлению и дальнейшему повышению плодородия почвы за счет накопления гумуса. Так что я за то, чтобы она как можно
скорее вытеснила варварскую обработку почвы отвальным плугом. Но без воздействия "на всю цельную и нераздельную природу" даже идеально приспособленная к природным условиям агротехника, не способна избавить от засух и
недородов, от эрозии истощения.
Так что призываю тебя, мужа, ученого: оглянись на Каменную степь, на
этот поистине сказочный зеленый остров среди открытых всем ветрам и суховеям просторов, вдоль и поперек изрезанных оврагами, с истощенными черноземами. Мираж в сухой степи!
3
Да, до сих пор докучаевский оазис в Каменной степи видится издали сказочным островом, радующим взгляд зелеными кущами лесных полос и водной
гладью прудов. Здесь давно уже укрощены все овраги - они зелены, от них веет
прохладой и влагой. Здесь не увидишь на полях разрушительных потоков талых
и ливневых вод, уносящих плодородный слой почвы. В оазисе появились родники. Ожила, речка Сухая Чигла - струится вода по ней даже среди лета.
Ученые лесоводы, собрав все данные наблюдений за 90 лет, - миллионы
цифр, - предложили "обдумать" их компьютерам. Ответ получили поразительный. Поразительный даже для них, хорошо знающих Каменную степь.
Об этом анализе мне рассказывал Николай Григорьевич Петров, много
лет проработавший в Каменной степи. Потом что-то сорвало его оттуда, он оказался в одном из кабинетов Госагропрома, однако Каменная степь не только
276
сделалась дальше от него, но стала еще дороже. В отпуск ехал не к морю, а в
Каменную степь, в тень лесных полос. Но собирал в них не грибы, а те самые
миллионы цифр, которые и заложил потом в компьютеры. Можно сказать, это
было его "хобби", на которое смотрели с иронией даже каменностепцы - во всяком случае подключиться к этому сбору и обобщению данных не захотели.
И вот результат. О нем Николай Григорьевич, ныне доктор сельскохозяйственных наук, рассказывает с какой-то детской увлеченностью. Не знаю, может это потому, что редко рассказывает - не находит слушателей среди коллег в
Госагропроме, а может, потому что это самая интересная своей конкретностью
тема в его нынешней кабинетной жизни. Не знаю. Правда, какой сын Отечества
не проникнется гордостью, узнав, что компьютеры подтвердили правоту Докучаева.
Вы, конечно, помните, что создавая систему лесных полос в сочетании с
системой прудов и водоемов Василий Васильевич надеялся заметно изменить
экологические условия в Каменной степи. Так вот, надежды его полностью
сбылись: зимы в оазисе стали мягче, снижается летняя жара, увеличивается
влажность воздуха, больше выпадает осадков, утишились ветры, увеличились
запасы влаги в почве и повысился уровень грунтовых вод. Вот теперь понятно,
почему пробились родники и возродилась речка.
Под защитой и влиянием лесных полос увеличился вегетационный период, улучшился водный режим всей территории и повысилась продуктивность
угодий. Активизировались биологические процессы в почве. Наблюдается постепенное повышение плодородия всех земель, защищенных лесными полосами.
Повышение плодородия!.. Слышите, агрономы!
Как тут не увлечься, если всюду за пределами Каменной степи происходит катастрофическое понижение плодородия почвы, а тут оно повышается.
Повышается лишь на этом островке, затерянном среди скудеющих земных просторов.
277
Оглянись, агроном! И задумайся. Ты можешь, еще не поздно, спасти почву от дальнейшего разрушения, остановить пока что нарастающие процессы
распада органических веществ, разрушения структуры, уменьшения водопроницаемости и влагоемкости, увеличения засоления черноземов. Ты можешь
остановить эрозию земель, которая пока что с каждым годом увеличивается.
Ученые считают, что через 25-30 лет черноземы могут быть разрушены полностью, если, конечно, ты, агроном, так и не оглянешься на Каменную степь.
Оглянись же!..
Докучаев мечтал "реставрировать степь", а добился большего. Он создал
рукотворный ландшафт, который ученые называют антропогенным, лесоаграрным, с правильным соотношением между пашней, лесом, лугом и водами.
Ландшафт этот оказался и биологически благоустроенным с прекрасно действующим механизмом саморегуляции - на здешних полях нет нужды применять химические средства защиты растений.
Да, Докучаев этой цели перед собой не ставил - в конце минувшего века
не было проблемы загрязнения природы ядохимикатами. Она. назрела, в наши
дни, её породили мы, а породив, долго утверждали: ядохимикаты - неотъемлемая часть прогресса. Утверждали так до тех пор, пока один из земледельцев не
сказал на всю страну:
- Люди лодыря гоняют, а потом руками размахивают, шумят:
мол, нельзя без химии, без прогресса. И все слушают, поддакивают, поддерживают, а умного человека, не найдется, который выстегал бы их как следует за. этот прогресс да и сказал: на каком же, значит, низком уровне земледелие
в твоем хозяйстве, в твоем районе, в твоей области, если ты яды вынужден
применять...
После этого ученые мужи о прогрессе твердить перестали, однако запели
устрашающую песню: мол, без ядохимикатов поля наши зарастут сорняками,
вредители поедят все хлеба наши.
278
Неужели же ошибался Вернадский? Именно он, раньше других осознавший глобальную роль человечества в биосфере, твердо верил, что дальнейшее
развитие рода. людского обязательно приведет к разумному управлению всеми
природными процессами во имя удовлетворения материальных, духовных и эстетических потребностей возрастающего численно человечества. К разумному
управлению, но не подавлению грубой силой.
Оглянись, ядохимикатчик, на Каменную степь. Поля её сорняками не зарастают, вредители не поедают посевы, не поражают их и болезни. Там отлажен природный механизм саморегуляции. Там создан оазис ноосферы - сферы,
сотворенной разумом человеческим.
Нет, и ядохимикатчику недосуг оглянуться, бубнит что-то о своем, на.
своем ядохимичном языке, продолжает опылять и опрыскивать поля ядохимикатами, нанося вред почве, природе и человеку.
Правда, однажды мне объяснили, о чем он бубнит. Оказывается, мы вынуждены применять ядохимикаты, потому что ни он, ни нынешний агроном не
знают биологии сорняков, забыли ту науку, которую ставил на ноги Александр
Иванович Мальцев еще в начале века. Жаль, что случилось с нами такое. Я думаю, что это ядохимикаты "отменили" необходимость таких знаний. В результате нынешний агроном оказался в этом отношении невежественнее своего
предка крестьянина - теперь ему вроде бы даже нет нужды знать биологию сорняков, которых однако не становится меньше, несмотря на все усилия химиков.
И все же есть, есть ученые и агрономы, есть хозяйственные руководители, которые пытаются осознать этот уникальнейший опыт преобразования
ландшафта в оптимальную экологическую систему с оптимальными размерами
и формами полей. А осознав, создают такие же экологические островки-оазисы
среди загаженных ядохимикатами пространств с истощающимся плодородием
почв. Однако островки эти почти так же редки, как редки они были и сто лет
назад. Да, почти так же. На все обширное Черноземье законченная система лесных полос создана лишь в нескольких десятках хозяйств. Примкнуть к ним со-
279
седи не торопятся - повсеместно темпы полезащитного лесоразведения не растут, а снижаются.
Но больше всего меня тревожит вот что. Тема эта. перестала волновать
общество. Труды ученых по защитному лесоразведению хоть и издаются., но
они никого не интересуют. Не в почете и эти ученые - будто они занимаются
вовсе никчемным, давно никому не нужным делом.
Так, во всяком случае, мне казалось, к такому убеждению я пришел, изучая нынешнее состояние степного лесоразведения.
Однажды поделился своими впечатлениями с собеседником. И он, много
сделавший в теории и практике, сказал вдруг:
- А я уже редко кому и признаюсь, что профессия моя - агролесомелиоратор. Смотрят с сочувствием, как на неудачника, в лучшем случае - как на человека давно отжившей профессии.
- Даже агрономы так думают?
- В том-то и дело.
Это на родине степного лесоразведения. На. родине "одного из первых
планов в мире по созданию экологического равновесия в природе" - так оценил
замысел Докучаева, осуществленный в Каменной степи, французский профессор Булэн на торжественном заседании почвоведов, посвященном столетию со
дня опубликования "Русского чернозема". Событие это широко отмечалось в
1983 году во многих странах.
И все же даже мировое признание нашего первенства не изменило отношения к степным лесоводам и лесонасаждению. В почете, на виду по-прежнему
оказываются те, кто обещает немедленный эффект сейчас, сегодня же, или кто
прельщает грандиозными проектами.
В почете долгие годы был мелиоратор. И пребывать бы тебе, улучшающему землю, в вечном почете, если бы не ударился ты лишь в орошение и осушение земель, если бы не перенял идею "захвата" Волги и всех других рек
страны, больших и малых.
280
Ты уже оросил многие массивы черноземных земель, затратив немало сил
и средств, но по урожайности эти поля мало чем отличаются от обычных. Однако главная беда в другом - орошаемые черноземы деградируют еще быстрее
суходольных, превращаются в монолиты, заселяются. А ведь Докучаев предвидел эти беды, и поэтому призывал к глубокому изучению проблем орошения
черноземов.
Так что не мешало бы и тебе, мелиоратор, оглянуться на Каменную степь.
Опыт, заложенный Докучаевым, вполне мог бы убедить тебя, что главная мелиоративная задача в Черноземье -вовсе не "захват" рек и не орошение, а задержание местного стока на солях, регулирование водного режима с помощью
леса, лечение пошатнувшегося здоровья черноземов, основной нашей хлебородной нивы.
Не это ли твоя благороднейшая задача, мелиоратор? Приложи свои могучие силы к ее решению - и человечество тебе низко поклонится, как кланяется
творцам, но не захватчикам. Ты поистине преобразишь землю, сделаешь её
краше и богаче. Сделаешь, если проникнешься гордой мыслью: Докучаев сотворил оазис в Каменной степи, а я все степи превращу в оазис. Или у тебя не
осталось профессиональной гордости? Не верю.
И помни: по твоему отношению к родной земле, к природе потомки будут
судить об уровне культуры нашего поколения, нашей нравственности. Нет, не
оправдаться нам тем, что мы не имели еще выработанных норм экологической
морали. Пусть так, скажут они, но вы же знали, а если не знали, то догадывались, что от того, какой будет земля, как и что сделаете, чтобы силы ее не скудели, а возрастали, будет зависеть будущая жизнь? Неужели же будем клясться,
что и этого не знали? Не поверят. Потому не поверят, что это знали еще язычники. Когда они выходили в поле орать сохой землю, то просили у неё прощения: "Прости, земля родная, что твою грудушку тревожу, раню". На этом чувстве тревоги за. последствия, на уважении к земле и основывалось
281
в отечестве земледелие. А может, не только оно. Может, потому и зародилось степное лесоразведение именно на Руси, что еще язычники верили в могущество деревьев, в их защитную и целительную силу. Так и действовали,
нарекая многие рощи священными, которые постоянно поддерживали и возобновляли. Одна из них дожила до наших дней - это роща Перынь под Новгородом.
Оглянись же, мелиоратор, и подумай, к чему приложить ум свой и руки.
Я советую тебе продолжить дело, начатое Докучаевым. На этом пути ты прославишь себя и завоюешь признание народа. На этом пути не будет непредсказуемых последствий, какими чреваты любые твои нынешние грандиозные проекты. Не будет вреда, а будет только польза...
Ну а ты, почвовед... Не знаю, что и сказать тебе. Слышал, ты в своих заботах и мыслях давно отступил от генетического почвоведения. Докучаев открыл в почве, как в живом теле, выражение вековечной связи всех сторон целостной природы. Значит, пришел он к выводу, и в практической деятельности
человека, на земле должен лежать этот же принцип - улучшай, воздействуя, все
стороны "цельной и нераздельной природы".
Этот принцип. Докучаев и воплотил в Каменной степи.
Ты же почему-то забыл его принцип, и, называя себя докучаевцем, пошел
следом совсем за другими - ищешь успеха воздействуя лишь на почву: плугом,
удобрениями, ядохимикатами, орошением. Сузив поле своей деятельности, ты
перестал изучать и почву как живое целостное тело, а поделил её не только
между разными специалистами, но и разными институтами: в одном изучают
химический состав почвы, в другом - физический, в третьем - биологию, что-то
еще в четвертом, в пятом...
Я уже упоминал о том, что во всем мире широко и торжественно отмечалось столетие со дня опубликования "Русского чернозема", труда, которым Василий Васильевич Докучаев доложил начало научному познанию почв. Во многих странах состоялись научные сессии и конференции, на которых ученые
282
вспоминали, как поначалу было встречено на Западе русское почвоведение, как
через годы и десятилетия русские названия почв, введенные в науку Докучаевым, внедрялись в язык многих народов мира.
Упоминавшийся уже профессор Булэн, выступая на заседании общества
почвоведов Франции, тоже задался этим вопросом: почему же : глобальная теория генетического почвоведения так медленно воспринималась в мире? И сам
же ответил: вероятно, тут играли роль и языковые барьеры, и упущения или
умолчания со стороны физиков, химиков, агрономов, которые не хотели пересматривать свои работы под новым углом зрения. Им проще было относиться к
почве не как к самостоятельному природному телу, жизнь которого обусловлена многими естественно-историческими условиями, а как к разрыхленной горной породе, с которой человек волен поступать по своему разумению: рыхлить,
поливать, насыщать химическими веществами. Она в его власти. И все же в
конце-концов поняли: великий русский натуралист Докучаев прав - почва есть
главное условие жизни на планете, а земледелие - один из факторов изменения
экологического равновесия на ней.
Я читал материалы юбилейных чествований "одного из первых русских
экологов" и думал: ну а мы-то сами поняли это? Практика убеждает меня: нет,
не поняли. И по сей день не понимаем. Где, какому агроному сказали: а ну, отчитайся перед народом, как ты хозяйствуешь на земле? Нет, не урожаем отчитайся, а скажи, что с почвами в твоем хозяйстве происходит, увеличивается в
них содержание гумуса, или уменьшается? Молодец, если плодородие растет, ты передашь потомкам своим наследство, какому нет цены. Но кто ты, истощающий почву, и тем самым обкрадывающий всех нас и детей наших? Кто ты,
растрачивающий накопленное? Накопленное не человечеством, а природой?
И горько становится, когда додумаешь, что в ряды молодцов смогут
встать лишь единицы. Но миллионы - растрачивают, истощают наше достояние. Растрачивают, потому что воздействия на почву направлены вовсе не на
улучшение жизнедеятельности почвы в целом. Не только агроном, но и почво-
283
вед не думает, к примеру, что разрешая вносить в почву безводный аммиак в
качестве допинга для растений, он позволяет намертво, наповал убивать все
почвенные микроорганизмы, которые теперь "по другому ведомству". И примеров таких можно приводить множество.
Вот я и подумал: а не ты ли виноват, почвовед, что мы за столетие так и
не усвоили главной истины учителя твоего?
Да, кстати, я еще не выполнил своего обещания рассказать о том, как читают в наших сельскохозяйственных институтах труды Докучаева. Вернее было
бы сказать, не читают, обходятся теми "выжимками", какие находят в учебниках.
К этим мыслям меня привели книги, которые я брал в институтской библиотеке. Многие из них, судя по записям, ни разу не раскрывались за последние
3-5 и даже 10 лет. Значит, ни студентам не понадобились, ни профессорам.
Библиотечные работники заступились за своих читателей, сказали, что
докучаевских трудов в хранилище много, поэтому данные книги вполне могли
годами лежать на. полке не востребованными. С сомнением я принял это объяснение, но все же принял. А вскоре уговорили меня встретиться с будущими
агрономами и рассказать им о своих поисках. Я согласился.
В назначенный час студентов в зале не оказалось - по взглядам организаторов я догадался, что молодому поколению встреча эта показалась неинтересной. Но преподавательский состав был в сборе - ректор распорядился. Разговор
потек на тему, уже знакомую читателю. По теме были и вопросы. Однако один
запомнится мне надолго, хотя вроде бы ничего особенно в нем и не было. Профессор спросил лишь: не встречал ли я в трудах Докучаева какого-нибудь ходатайства об открытии данного сельскохозяйственного института? Тут же дружно
заговорили и другие: мол, есть такая догадка, не обошлось тут без стараний Докучаева, но подтверждения нет, а как было бы здорово для института связать
его историю с именем великого почвоведа.
284
Конечно, я мог бы отделаться советом самим прочитать опубликованные
и широко известные труды Докучаева, в которых, насколько я помнил, Василий
Васильевич не один раз настойчиво говорил о необходимости открытия этого
самого института. Но мне стало неловко, и я пообещал, по возвращении домой,
сообщить письмом названия этих статей. Что через несколько дней и сделал, с
грустью на душе.
Вот так, дорогой мой почвовед. Наверное, и твоя в этом есть вина. Она
уже в том, хотя бы, что ты никого не заинтересовал, не увлек своей наукой. Да
и в том, пожалуй, что ты и сам изрядно порастерял докучаевское умение связывать разрозненные знания в систему. Ты сделался узким специалистом, хорошо
знаешь часть целого, какую-то одну его "деталь", но плохо понимаешь взаимодействие целого, всего "механизма", не видишь генетическую, вековечную
связь явлений".
Пойми, я не обвиняю тебя, я разговариваю с тобой, советуюсь. Ты сам
мне доказывал, что единственно разумной стратегией в борьбе человека за пищу может быть стратегия расширенного воспроизводства почвенного плодородия. Для этого, утверждал ты, нужна фундаментальная теория управления почвенным плодородием, которой нет. И нет ее вовсе не по твоей вине, я это хорошо понимаю.
Ты и сам кричишь: в отечественном почвоведении, которое во всем мире
утвердилось как русское, докучаевское почвоведение, сегодня не все благополучно, оно дышит на ладан. И все потому, что становится наукой не фундаментальной, а ведомственной. Однако крика твоего словно не слышат: ведомство
не хочет иметь хорошей почвенной службы - из всех развитых стране не имеет
её сегодня лишь родина Докучаева. Ведомство не хочет руководствоваться твоими идеями, оно жаждет принудить тебя подстраиваться под его сиюминутные
интересы, обосновывать его технологии. И славы твоей, завоеванной корифеями отечественной науки, оно тоже не хочет.
285
Не поэтому ли почвоведение, покинув родину, развивается сегодня где-то
за рубежами отечества. Нет, прав гражданства оно пока еще не лишилось, но
его все реже называют "русским". А мы этому не только не противимся, но и
всячески пособляем:
на Международный конгресс почвоведов, собиравшийся в Гамбурге в
1986 году, родина почвоведения послала самую маленькую делегацию, а Почвенный институт имени Докучаева был представлен на нем однимединственным человеком.
И невольно вспоминаются тревоги, высказанные учениками Докучаева.
еще в начале века: при нашем умении отдавать все иностранцам, удержим ли
мы, русским, в своих руках инициативу развития науки о почве? Будут ли и в
будущем западноевропейские ученые приезжать учиться к нам, или же, что нам
гораздо привычнее, мы будем ездить если не к немцам, то к американцам,
японцам, австралийцам?
Как видим теперь, тревога эта была не напрасной. Уже ездим за наукой и
к немцам, и к американцам, к японцам и австралийцам. Ездим и за хлебом.
И все же я не обвиняю тебя, почвовед, а советуюсь. Советуюсь, потому
что нельзя терпеть и дальше невежество, беспечность и безответственность
владетелей земли и их научных наставников. Пойми, не зря же метод борьбы с
засухой, предложенный Докучаевым и проверенный временем, признан классическим и пользуется мировой известностью. Не случайно же сюда, в Каменную степь, так часто приезжают иностранцы. Приезжают за опытом, прошедшим столетнюю проверку - тут создана прекраснейшая экологическая модель
земледелия.
Ты скажешь, она создана не только почвоведами, но и степными лесоводами? Да, согласен, поэтому и к ним обращаюсь.
Что с вами сталось, бывшие мои коллеги? Я задаю вам этот вопрос потому, что совсем не слышу ваших выступлений, ваших тревог и забот. Вас вроде
бы уже и нет - так вы затихли, замолчали, застыдились. А вспомните, с какими
286
страстными лекциями, с какими яркими статьями о лесонасаждении выступали
наши корифеи:
Докучаев, Менделеев, Морозов, Высоцкий. Будоражили все общество! И
убеждали: работа эта равнозначна защите Государства.
Однако я все еще надеюсь: вот кончится, обязательно кончится увлечение
гидромелиорацией, как и химизацией, - и наступит период интенсивной агролесомелиорации. Другого средства восстановления экологического и биологического равновесия на урбанизированных территориях нет. И тогда не за каналами, а за лесными полосами признают высокую мелиоративную, агрономическую и экономическую эффективность. Лесные полосы будут показателем
уровня организации земледелия и его культуры. Твоей культуры, человек.
Оглянись же, соотечественник, на Каменную степь и подумай. Докучаев
и его последователи сделали здесь всё, что требуется для того, чтобы получить
право на поддержку со стороны общества и государства...
4
Всякий раз, приезжая в Каменную степь, я выкраиваю время, чтобы побродить по полям, по лесным полосам. Ухожу один. Никто не отвлекает разговорами, не торопит. В одиночестве больше видишь, больше слышишь, да и думается, чувствуется лучше.
Чаще обход начинаю с широкой сороковой полосы, посаженной в год
смерти Василия Васильевича Докучаева. Не берусь судить о её лесоводственных достоинствах, но она меня всякий раз поражает - будто в храм вхожу. И,
как в храме, обнажаю голову. Знаю по воспоминаниям, в двадцатых годах сюда
любили ходить по вечерам и вавиловцы: помечтать, полюбоваться, послушать
соловьев.
Стою, слушаю... Днем соловьи угомонились - молчат, но щебечут другие
птахи, поют, заливаются. Их тут - множество. Орнитологи насчитали по Ка-
287
менной степи 180 видов птиц. Сколько было раньше? Участники докучаевской
экспедиции указывали 47 видов. Вон на сколько обогатился птичий мир. Зверушек, говорят, тоже стало значительно больше - было 12 видов, а теперь 30.
Однажды, походив вот так по полям и лесам, я вернулся в институтский
поселок с недоуменным вопросом: почему нигде ни в одной полосе нет грачиных гнезд, тогда как в поселке деревья гнутся от них.
- А потому, - ответили мне, - что куница, откуда-то объявилась и враз
навела порядок - повыгоняла из лесных полос всех грачей. Вернее, грачи от неё
так шарахнулись, что вот прошло уже несколько лет, а ни одна пара и не пытается свить там гнездо...
Вот тебе и загадка, природы. Ну ладно бы не селились старые грачи,
гнезда которых разорила куница. Нет же, и молодые откуда-то узнают про эту
беду, вот и теснятся все на деревьях в поселке, под защитой человека.
Сороковая полоса... Высоко над землей вознесли свои кроны могучие дубы, белоствольные березы, стройные ясени. Внизу -как в лесу: пахнет прелым
листом, прохладно, хотя в открытом поле - вижу в просветы - печет ослепительное солнце.
Я уже знаю, что по сороковой полосе можно выйти к началу, к вершине
Хорольской балки, к первым докучаевским прудам. Так и сделаю, обязательно
дойду туда. Намечаю себе маршрут, а сам ни с места...
В присланных в музей воспоминаниях я прочитал рассказ о том, как однажды приехал сюда Николай Иванович Вавилов. Встретиться с ним, послушать его хотелось всем, в том числе преподавателям и учащимся сельскохозяйственной школы. И такая встреча состоялась, но не в помещении, а где-то на
краю лесной полосы. Все сидели на траве...
Где, у какой полосы? Не догадался указать номер полосы бывший ученик
школы. Да он мог и не знать номеров - зачем они ему были, мальчишке...
Вот я и стою, думаю: а не здесь ли, не у сороковой ли полосы состоялась
та встреча-беседа, оставшаяся в памяти человека на всю жизнь? Конечно, тра-
288
вянистая полянка могла быть и у любой другой полосы. Однако именно к сороковой примыкает заповедный участок залежи со степными травами. Выбрал его
и заповедал Роберт Эдуардович Гегель, приезжавший в 1911 году межевать
владения вновь создаваемых здесь опытных станций. Может, поэтому и любили вавиловцы бывать здесь: тут ходили, отмеряя 20 десятин старейшей залежи,
сам Гегель, трудами которого ставилось на ноги Бюро прикладной ботаники.
Здесь, наверняка здесь состоялась встреча с Николаем Ивановичем Вавиловым. У лесной полосы, в тени деревьев, на пахучих травах, в гуще которых
проглядывают ягоды лесной земляники...
Я смотрю на природу, а вижу людей, живших, творивших, оставивших
след на земле. Вот лесная полоса, чудо-полоса, шедевр степного лесоводства.
Создан этот шедевр мало известным ныне лесоводом Михайловым. Поклон тебе, великий творец, сгинувший в безвестности.
Вот украшающаяся по весне ярким разноцветьем залежь со степными
травами. Ботанический этот заповедник завещал сохранить для нас, для потомков, Василий Васильевич Докучаев. Ре-гель, ученик его, выполнил завет учителя, заповедал. А сколько бился тут Александр Иванович Мальцев, чтобы сберечь, защитить заповедную эту залежь от войск и населения.
Маленький степной участок - а за ним целая история. Сегодня он - уникальнейший памятник степной природы. Здесь более 800 видов растений...
Я храню на память сорванный здесь цветок адониса, первый цветок весны. Он лежит у меня в книге - горицвет. Открою - и словно бы снова оказываюсь в Каменной степи среди пробуждающейся природы.
Иду по сороковой полосе, вытянувшейся широкой лентой с севера на юг.
Справа, к ней подступает могучая, созданная Морозовым, дубравная лента.
Напоминает о том, что именно здесь впервые стали широко внедрять дуб в
степных посадках. До этого в засушливых степях его почти не высаживали.
Останавливаюсь, зачарованный богатырской силой. Да, верно заметил кто-то:
дуб среди деревьев, что слон среди животных. Он медленно "встает на ноги,
289
годами набирает силу, а уж потом ни какая стихия не своротит его. Шуми, "ломай" ветры, великан-дуб, богатырь-полоса...
Через несколько сотен метров обозначилась светлая разнодеревная полоса. Ну, эту-то сотворил конечно же Собеневский - он любил сложные смешения
и чередования множества пород. Некоторые специалисты считают такое смешение недостатком, а создателя упрекают в безыдейности. Ошибаются. Он был
здесь первым и ему хотелось проверить на жизнеспособность как можно больше пород. Это увлечение Собеневский сохранял всю жизнь. И спасибо ему за
это, теперь другим не нужно гадать: приживется ли в степи та или иная порода,
уживется ли в соседстве с такими-то и такими-то деревьями. Опыт его использовал Морозов. Опираясь на опыт Собеневского и Морозова, Михайлов создал
вот это чудо - сороковую полосу.
Есть полосы Ключникова и Матякина, Шаповалова и Петрова, Павловского и Скачкова. И все эти творцы создавали здесь что-то свое, неповторимое.
Специалисты утверждают, что в здешних насаждениях было заложено больше
восьмидесяти оригинальных опытов по различным вопросам защитного лесоразведения, научное и практическое значение которых сохраняется до наших
дней. И сегодня многие научные труды, развивающие агролесомелиоративную
науку, основываются на этих опытах, на объектах Каменной степи.
Однако творцы стремились не только к пользе своих созданий, но и к
красоте. Но можно и так сказать: совершенное творение всегда прекрасно. А
что в засушливой степи может быть краше живописной местности, пересеченной лесными полосами, с зелеными массивчиками по оврагам и балкам, с прудами, окаймленными зеленью? Да, вы были правы, создатели, утверждая, что
лесные полосы придают богатый вид и устойчивость ландшафту.
Каждый автор создал в степи свое творение, воздвиг живой памятник, который с годами возвышается и возрастает, защищая могучей кроной поля от
бурь, суховеев и засух. А под кроной поселяются невесть откуда взявшиеся
лесные травы и цветы, каких никогда не было и быть не могло в степном этом
290
краю. Только цветковых растений, поселившихся в лесных полосах, специалисты насчитывают более двухсот видов.
Идешь - и вдруг перед тобой лужайка, густо заросшая ландышами. Не
диво ли! Не в лесу средней полосы России, а в степной полосе ландыши целыми куртинами. Как же изменилась, как обогатилась природа, если растения
умеренного климата, перекочевали сюда без помощи человека. Скорее всего,
птицы занесли семена.
А то вдруг мелькнут в траве колокольчики, да все разные, разной величины, формы, раскраски: алтайские, сибирские, болонские. Или качнет головой
дубравный тюльпан: привет тебе, человек, создавший все это. Спасибо, я передам горделивый твой поклон истинным творцам. И останавливаюсь, глазам
своим не верю: да это же грибы! А у меня нет ни сумочки, ни пакета, да и зачем
они мне...
Фу ты, напугал... Почти из-под ног выскочил заяц-русак. Не торопись, косой, не трону я тебя. Однако напутал он не одного меня - далеко впереди грациозными прыжками бежала косуля. А может, она торопилась на водопой направилась к Хорольской балке, где в зеленых кущах скрыты от взгляда три
пруда. Мне тоже туда.
Люблю бывать здесь. Вот он, первый каскад прудов докучаевской экспедиции. Три пруда как три огромных зеркала в зеленой оправе. Даже в ветреный
день водная гладь остается в покое, отражая небо и береговые заросли.
Сажусь на берегу у водосброса, сооруженного тогда же и исправно пропускающего воду и поныне. Знаю, почти сто лет назад работали тут докучаевцы, а мне кажется - было это совсем недавно, и если бы пришел сюда раньше,
то увидел бы их здесь: и Докучаева, и Дейча, и Собеневского. Бывали здесь,
конечно, Морозов и Высоцкий, Гегель и Вавилов. И я начинаю жалеть, что запоздал.
Хорольская балка при Докучаеве была действующим оврагом с обрывистыми берегами. Дарьяльским ущельем называли её. Сейчас даже представить
291
трудно, что так было. Сейчас в ней каскад прудов, лесные лужайки, поросшие
лесным разнотравьем, исподволь забываешь про жару, про то, что ты в степной
зоне. Все чаще кажется, что невзначай набрел на красивейшую лесную поляну
где-то в подмосковных или костромских краях.
Вот он, ярчайший образец того, как человек может преобразовать овраги,
уродующие землю, как лесные полосы обогащают флору и фауну.
Именно здесь, на лужайках Хорольской балки, долгие годы находилась
пасека: по отчетам Тумина, здесь было 150 ульев, и с каждого накачивали по
60-80 килограммов цветочного меда. Сейчас ульев нет ни здесь, ни в других
местах - недосуг пчеловодством заниматься, все заботы сосредоточились на
хлебе, что, конечно, удивительно.
Однажды я нарочно подгадывал приехать в Каменную степь "на арбузы" знал по документам, что когда-то вавиловцы выращивали тут такую коллекцию
сортов дынь и арбузов, какой нигде в другом месте не было. К дыням я безразличен, а вот арбузы - моя слабость. Приехал, спрашиваю, где купить можно. В
ответ с недоумением пожимают плечами: нет, не выращивают у нас арбузы.
Оказалось, не выращивают их ни на полях института, ни в окружающих колхозах и совхозах - всюду зерно, зерно и зерно. Удивительное однообразие, граничащее со скудостью. Однако скудость эта от человека, а не от природы.
От человека... Именно здесь, в Каменной степи, я часто сопоставляю
прошлое с настоящим. И никак не могу понять. Преклоняюсь перед теми, кто
ехал сюда, в дикую, необжитую степь, где не было ни кола, ни двора, ни кустика, да и напиться было негде. Среди тех первых, во главе их, был Василий Васильевич Докучаев, ученый, имевший к тому времени мировое имя. Каждое лето сюда торопился на опыты Николай Иванович Вавилов, академик, мечтавший
отринуть все свои административные должности только ради того, чтобы
"сесть на землю". Преклоняясь перед ними, думаю:
что же произошло после них с учеными? Почему так мирно проходят
конкурсы на замещение должностей в докучаевском институте? За многие по-
292
следние годы в них не пожелал участвовать ни один ученый со стороны. Нет,
не только именитые доктора, наук не рвутся сюда, в Каменную степь. Ни один
начинающий кандидат не загорелся желанием продолжить начатое великими
предками.
Вот чего не могу понять. Что же случилось с нами? Великие предки наши
ехали сюда, в пустынную неустроенность, чтобы свершить здесь то, что и
свершили. Свершили чудо, сказку в степи. Теперь же не находится желающих
жить и работать даже в прекрасном сказочном этом уголке, где не зазорно было
бы располагаться не только институту, но и дому отдыха. Неужто так оскудели
мы, обленились душой, обесплодились мыслями, стремлениями, чувствами
долга и общей пользы? Не знаю, не нахожу ответа...
Написал я эти слова и сам себе задал вопрос: "Не нахожу ответа или ухожу от него, не решаюсь высказать то, что думаю?" Может быть и так, не решаюсь, потому что не уверен, в этом ли истинная причина бед докучаевского института, да и всей нашей науки. Хотя, почему бы и не поделиться с читателем
своим, пусть и спорными, мыслями.
Итак, с чего начать? Пожалуй, вот с этих слов ученого, сотрудника. Института общей генетики имени Н.И.Вавилова, в котором, подтверждает пресса,
как в капле воды отразилось общее неблагополучие нашей науки сегодня. Анализируя ситуацию в нем, профессор Георгий Викторович Лопашов сказал:
- Институт давно уже практически не работает. Люди заняты делами, от
науки очень далекими...
В чем же причина? Вот как размышляет ученый, отвечая на этот вопрос:
- Нынче много пишут о Лысенко. О том, как этот безграмотный агроном,
уничтожив цвет нашей отечественной биологии, надолго затормозил её развитие. А надо бы о другом. О том, что лысенковщина отнюдь не исчезла. Она попрежнему сильна, а с нею неуклонно нарастает отставание нашей биологии.
Думаете, главное в лысенковщине - неверные научные представления? Если
бы! Они вполне устранимы. Главное - стремление любыми путями захватить
293
власть, командные высоты в науке. Неолысенковцы и их приспешники, стремясь во что бы то ни стало удержаться и сделать карьеру, создали свою научную мафию...
Я прерву горестный монолог ученого, чтобы вздохнуть и подумать. Не
знаю, что скажет читатель, но я с Лопашовым согласен, именно к этому выводу
и я пришел, но высказать не решался: да, лысенковщина не исчезла, она жива,
она заявляет о себе всюду, на всех кафедрах, во всех научных учреждениях. И
всюду плодит себе подобных, методом отбора, и "воспитания", формирует
"дружные коллективы" неучей и бездельников. И, кажется, условия им благоприятствуют: говори, балагурь - и будешь на виду, на плаву.
Это они, неолысенковцы, с издевкой и злорадной ухмылкой разглагольствуют, обвиняют: мол, генетиков давным-давно реабилитировали, дали им все
мыслимые блага - работайте, творите, но результатов-то так и не видно. Когда я
слышу такое, мне крикнуть хочется: так ведь истинных генетиков почти не
осталось, их реабилитировали посмертно! Сегодня генетики - это вы же... Однако не было у меня права, так сказать, не было доказательств, а сам я не специалист в науке. И вот читаю:
- Воссоздавая наш институт после Лысенко, академик Н.Дубинин был
вынужден оставить в штате сотрудников его "школы" (которые, естественно,
себя лысенковцами уже не считали). Да и откуда ему было взять новые кадры генетика в те поры лежала в руинах. Институт наводнили случайные в науке
люди, жаждавшие славы. Большинство из них заняли командные посты в ученом совете и партбюро. Вскоре Николай Петрович стал им неудобен - и его
просто-напросто смели...
Я помню это поразившее меня событие - от руководства Институтом общей генетики отстранили Николая Петровича Дубинина, имя которого было
широко известно не только в научном мире. С ним связывалась в сознании
многих и трагедия генетики и надежда на её возрождение. И вот его, признанного академика, снова "смели"...
294
Однако это теперь, через несколько лет истинные генетики осознали величину потери и причину: Дубинин стал неудобен им, лысенковцам, вновь
набравшим силу. Но где были вы, генетики вавиловской школы?
Я преклоняюсь перед вами, но задаю этот вопрос потому, что вы и сами
способствовали тому, чтобы Дубинина "смели". Вы очень недовольны были его
книгой "Вечное движение", вышедшей в 1973 году. Потрясающая по тому времени книга. Её читали тогда так же, как сегодня читают гранинского "Зубра"
или "Белые одежды" Дудинцева. Казалось, и все генетики должны были с гордостью говорить об этой книге. Но нет, генетики чуть ни анафеме предали Дубинина только за то, что он, развенчивая Лысенко, все же признал за ним и некоторые заслуги. Понимаю, вам хотелось, чтобы Николай Петрович растер его
сапогом да еще и громко плюнул. Он этого не сделал. Может, потому не сделал, что писал книгу при жизни Лысенко - пощадил лютого врага своего. А может, действительно признавал какие-то заслуги за ним, помня, что и Николай
Иванович Вавилов не все у него отвергал. Да и невольную уступку мог допустить - не дано одному человеку сказать всю правду, да еще в такое время, когда правда под запретом.
Нет, вы не посчитались с чужим мнением, вам, как идеалистам и максималистам, было мало того, что написал, обнародовал Дубинин, многие из вас
гордо отвернулись от него. Тут-то и возрадовались лысенковцы, а возрадовавшись, поторопились на ваших же глазах "смести" его.
И вот теперь вы спохватились: ситуация в генетике хуже, чем при Лысенко, генетика гибнет, её надо спасать...
Слова ваши болью отозвались в моей душе: подобная ситуация не только
в генетике, всюду витает дух лысенковщины. Где сегодня те, кто мог бы повторить, как клятву: "Есть в мире нечто, стоящее больше материальных удовольствий, больше счастья, больше самого здоровья,- это преданность науке". Иногда они объявляются, начертав на своем знамени этот девиз, чуждый нравам
лысенковщины, но тут же и исчезают в безвестности. Над наукой полощется
295
транспарант совсем с иным девизом. Усваивающие его в Каменную степь не
едут...
Под гнетом тяжких этих мыслей возвращаюсь в безымянный институтский поселок. Надо прочитать книгу отзывов, которую обещал утром вернуть в
музей. Интересно все же, что думают люди, приезжающие в Каменную степь на
экскурсии, с какими чувствами уезжают. Совпадут ли они с моими?..
- Мы многое слышали и читали о Каменной степи, но то, что мы увидели,
превзошло все наши ожидания...
Такое и со мной было. Мне тоже, как и этим студентам лесотехнического
института, хотелось на колени опуститься.
- Мы убедились в том, что человеческий разум способен преобразовать
природу.
- Восхищены! Преклоняемся!.. Мы ехали в степь, и как бы нас предварительно ни готовили, для нас было неожиданностью увидеть живописные уголки, мощные лесные полосы.
Тоже студенты, но не лесного, а сельскохозяйственного института.
- Мы много читали о работах, которые проводил здесь Докучаев много
лет назад, и нам не терпелось увидеть эти лесные полосы и эти водоемы. Теперь мы их увидели и сделали снимки, чтобы показать нашим друзьям...
Эту запись оставили члены американской делегации - руководящие работники Министерства сельского хозяйства США.
Пусть фотографируют, пусть показывают снимки всем. И пусть создают
подобные "объекты" всюду - на. общую пользу человечества. Недавно я узнал,
что американские фермеры ежегодно высаживают до семи тысяч километров
лесных полос и до трех тысяч километров живых изгородей. Сам не видел, но
читал, что в Англии и Дании не только поля, но и пастбища покрыты густой сетью древесно-кустарниковых изгородей и лесополос и что англичане относят
их к категории самых дорогих сокровищ, так как эти изгороди и полосы являются своеобразной экологической нишей, где накапливается и обитает разно-
296
образная фауна, восстанавливающая биоэкологический потенциал сельскохозяйственных угодий. Так, правда, оценивают свои зеленые изгороди и полосы
английские ученые. Я делаю эту оговорку потому, что наши ученые тоже начинают догадываться, что лесные полосы действительно благоприятствуют экологическому и биологическому равновесию на полях, но это у нас почти не
изучено, и поэтому практически нигде не учитывается. Наши уверенно говорят
только о том, что лесные полосы имеют природоохранное, средообразующее,
санитарно-гигиеническое, рекреационное и эстетическое значение, что они
предохраняют атмосферу от загрязнения пылью и вредными газами, обогащают
среду кислородом, улучшают качество вод и санитарное состояние угодий. Видите, санитарное, но не экологическое и биологическое - не знаем пока этого.
Что ж, уже и то хорошо, что догадываться начинаем и задумываться.
Приступая к закладке первых лесных полос в Каменной степи, к строительству прудов, Докучаев мечтал победить засуху. Мечта его сбылась. Но
мечтал он и о том, что когда-нибудь Каменная степь будет прекрасной школой
для студентов, агрономов, лесоводов. Сбылась ли эта его мечта?.. Ежегодно тут
бывают сотни экскурсий, приезжают из разных районов страны, из зарубежных
стран. Каменная степь сегодня признана важным научно-историческим объектом государственного значения. Но стала ли она школой?.. Хочется сказать: да,
стала, становится... Приезжают, смотрят, восхищаются, делятся с создателями и
хранителями этого чуда своими мечтами:
- Настанет время, когда такое богатство будет на огромных площадях
страны. Есть смысл мобилизовать волю, мысль, труд народа на осуществление
этой цели.
Я тоже так думаю, дорогие мои соотечественники. Хочется так думать.
Настанет время. Ведь от того, какой будет земля, что будет сделано для того,
чтобы силы её не скудели, а возрастали, будет зависеть ЖИЗНЬ...
РАССКАЖУ ВАМ СОН (Вместо заключения)
297
Мы шли по дороге, разговаривая о чем-то. У придорожной полосы, где
что-то затевали строить, я увидел человека, работавшего с теодолитом. Мельком взглянув на него, я, взволнованный неожиданной встречей, остановился: за
треногой теодолита стоял Николай Иванович Вавилов. Ну конечно же, это он, я
не мог ошибиться: те же усики, тот же прищур глаз, только без улыбки, покорявшей всех его собеседников. Грустное лицо. И я хорошо знаю, почему Вавилов грустный - читал уже его последнее письмо из одиночной камеры смертников.
Пусть грустный, но вот он, живой и здоровый! Узнавая его, к нему подходили люди, однако Вавилов в разговоры не вступал - людское любопытство
явно тяготило его. А мне тоже так неудержимо хотелось подойти к нему, хотя
бы только в глаза взглянуть и поклониться. Нет, надо, очень надо и поговорить,
но не знаю, решусь ли сказать хоть слово.
Выждав момент, когда все любопытствующие отошли от Вавилова, я
приблизился к нему и робко, волнуясь, сказал: "Николай Иванович, я пишу историю Каменной степи, и только поэтому решаюсь побеспокоить вас".
Сказав эти слова, я увидел, как мелькнула на лице Вавилова не улыбка, а
тень его действительно доброй улыбки. Глаза оживились и он ответил: "Это
хорошо, что вы хотите восстановить славную историю Каменной степи. Там
было сделано много доброго для Отечества".
Он говорил эти приятные для меня слова, а я смотрел на него и радовался
тому преображению, которое произошло в нем. Конечно же, вспоминались ему
20-е и начало 30-х годов, когда, почти каждое лето приезжал в Каменную степь
- там работали его ученики, которые могли стать выдающимися генетиками и
селекционерами, но не стали такими не по своей вине. Золотое было время...
Я просто молча смотрел на Вавилова и радовался: вот он, живой!
298
"А знаете, - сказал он еще ласковее, - я через несколько минут закончу
работу и мы вместе можем поехать на машине, - если хотите, конечно, - по пути
я вам кое-что и расскажу".
После этих слов он оглянулся по сторонам и я понял: ему не хочется,
чтобы нас кто-то увидел, долго разговаривающими. Я отошел от него к машине
- она была здесь одна, так что нетрудно было догадаться, на ней мы и поедем.
Через несколько минут, сложив в ящик теодолит, подошел и Вавилов. Он
сел за руль, я - рядом с ним. Мы ехали по широкой дороге, он оживленно рассказывал, но я не слышал слов - меня захлестнула радость, что приговоренный
к смерти Вавилов снова улыбался, снова жил. Я смотрел на него и видел, как
отогревается он душой, как теплеют его глаза и к нему возвращается жизнерадостность...
Лишь мельком я посматривал на дорогу, мельком заметил, что въехали на
мост, под которым была то ли река, то ли железная дорога. И в это время, когда
мы были на середине моста, Вавилов вдруг увидел, а потом и я, мчащийся нам
навстречу, по нашей полосе, огромный тупорылый самосвал. Всей своей глыбой он стремительно надвигался на нас. Вавилов резко крутанул руль, грузовик
прогрохотал мимо, но нашу машину бросило на парапет моста, который со
скрежетом отвалился и... я проснулся от ужаса.
Я берегу в памяти этот сон. Иногда, в добрую минуту, рассказываю его
добрым друзьям, а вот теперь и с вами поделился. Он приснился мне в самом
начале работы над второй частью этого повествования и воодушевлял на поиски забытого. Ведь сам Вавилов, пусть и во сне, одобрил мой замысел. Подчеркиваю, только замысел. Об исполнении его пусть судит читатель.