Актуальное членение предложения в текстовом дискурсе и в
advertisement
Н.В. ИВАНОВ АКТУАЛЬНОЕ ЧЛЕНЕНИЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ В ТЕКСТОВОМ ДИСКУРСЕ И В ЯЗЫКЕ /«ИЗДАТЕЛЬСТВО»/ УДК ББК С Рецензенты: доктор филологических наук, профессор М.М. Маковский, доктор филологических наук, профессор Е.В. Сидоров доктор филологических наук, профессор О.А. Сапрыкина Иванов Н.В. С Актуальное членение предложения в текстовом дискурсе и в языке (по материалам сопоставительного изучения португальских и русских текстов). Монография. – М.: ЗАО «Издательство», 2010 г. – Монография посвящена анализу и описанию феномена актуального членения предложения как текстовой и как языковой реальности. Автор развивает оригинальную дискурсивно-логическую трактовку природы и сущности актуального членения. В работе предлагаются новые логикосмысловые критерии анализа высказывания в плане внешнего контекстного отношения в рамках СФЕ и в плане внутренней взаимосвязи с синтаксисом предложения. Экспрессивная сила высказывания раскрывается градуально через категорию смысловой предельности. Сила утверждения ремы относительно темы коррелирует с силой осмысления предметного означаемого. Подробно на примерах описывается комплекс языковых средств ремовыделения в португальском и русском языках. ISBN © Н.В. Иванов СОДЕРЖАНИЕ Предисловие. Актуальное членение предложения. Старое и новое. Проблемные аспекты теории Глава I. Динамика экспрессивности в структуре сверхфразового единства § 1. Текстообразующее влияние оценки в сверхфразовом единстве и в высказывании 1.1. Оценка как фактор экспрессивного усиления на сверхфразовом уровне 1.2. Влияние оценки в высказывании. Аспект актуального членения § 2. Актуальное членение как выражение логики перехода от одной мысли к другой внутри сверхфразового единства 2.1. Внутреннее логическое отношение 2.2. Механизм ввода новой информации 2.3. Механизм сохранения и передачи старой информации § 3. Функциональная перспектива экспрессивных средств в сверхфразовом единстве 3.1. Экспрессивное средство: отношение к норме СФЕ и отношение к мотиву речи 3.2. Дискурсивное взаимодействие экспрессивных средств в СФЕ 3.2.1. Общие принципы взаимодействия экспрессивных средств в текстовом дискурсе 3.2.2. Элементарные формы взаимодействия экспрессивных средств в СФЕ. Фигуры экспрессии 3.2.2.1. Первая фигура. Прямое усиление аргумента (фигура прямой экспрессии) 3.2.2.2. Вторая фигура. Инвертированное усиление аргумента (фигура обратной экспрессии) 3.2.3. Сложные формы взаимодействия экспрессивных средств в СФЕ Глава II. Критерии рематизации высказывания с точки зрения структурных факторов языкового синтаксиса § 1. Понятие содержательного объема и механизмы топикализации в высказывании § 2. Топикализация как критерий определения глубинной структуры высказывания § 3. Динамика факторов топикализации в высказывании § 4. Предложение и высказывание: логика структурных корреляций Глава III. Механизмы экспрессивного выдвижения ремы в португальском и русском языках § 1. Экстенсиональный и интенсиональный аспекты содержания в сверхфразовом единстве и в высказывании § 2. Семантика интенсификации в лексическом знаке и в высказывании § 3. Структура предикативного значения § 4. Экспрессивное выдвижение предикатива. Понятие смысловой предельности § 5. Экспрессивные маркеры предикатива в португальском и русском языках 5.1. Знаменательные маркеры 5.1.1. Оценочные предикаты 5.1.1.1. Существительные с аффективной окраской 5.1.1.2. Прилагательные с аффективной окраской 5.1.1.3. Наречия с аффективной окраской 5.1.1.4. Семантика и категории глагола в механизмах ремовыделения 5.1.2. Аузентивы 5.1.3. Абсолютивы 5.2. Служебные маркеры как средство ремовыделения 5.2.1. Кванторы 5.2.2. Внешние операторы 5.3. Эмфаза – высшая по силе степень ремовыделения Заключение. а) Актуальное членение как экспрессивный феномен. Факторы системного описания б) Экспрессивная парадигма языка. Пространство описания Послесловие. На пути к семиотическим интерпретациям феномена актуального членения. § 1. Актуальное членение в контексте проблематики семиогенеза § 2. Актуальное членение в контексте семиозиса Список литературы ВВЕДЕНИЕ: АКТУАЛЬНОЕ ЧЛЕНЕНИЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ: СТАРОЕ И НОВОЕ. ПРОБЛЕМНЫЕ АСПЕКТЫ ТЕОРИИ Прошло более ста лет, с тех пор как в поле зрения теоретической лингвистики вошел феномен актуального членения предложения, – срок более чем достаточный, чтобы попытаться понять и вполне осмыслить место и масштаб этого явления в языке. Вместе с тем, несмотря на обилие работ по этой теме, в феномене актуального членения все еще остается много непонятого, неразгаданного для науки – не только в том, что касается аспектов структурного анализа, но и в плане онтологии. Не удается определить природу актуального членения, соотнести его по принципу родства или аналогии с другими явлениями в контексте языка, культуры, коммуникации. Без ответа остаются многие принципиальные вопросы. Насколько универсален феномен актуального членения? Принадлежит ли языкознанию монополия (или, по крайней мере, первенство) в его изучении? В каких языковых формах (и только ли в языковых) этот феномен себя раскрывает? Считать актуальное членение чисто речевым явлением или, все-таки, относить его к структурной стороне языка, т.е. ставить в один ряд с другими грамматическими языковыми явлениями? Вопросов, которые ждут своего решения, накопилось много. Каждый из них связывает нас с определенным уровнем онтологии актуального членения. Актуальное членение предложения – феномен множественной, многоаспектной природы, сущность которого не поддается прямому научному определению. В истории его лингвистического изучения насчитывается, по меньшей мере, четыре онтологических парадигмы: 1) генетическая, 2) структурно-синтаксическая, 3) функционально-смысловая (на коммуникативных и когнитивных основаниях), 4) семиотическая. Дадим краткую характеристику каждой из названных парадигм. Генетическая парадигма представлена трудами немецких младограмматиков (Г. Габеленц, Г. Пауль и др.), которые первыми в феномене фразового ударения, которое до того рассматривалось как явление во многом случайное и не имеющее самостоятельных структурных признаков, увидели характерный способ членения предложения, обусловливающий внутреннее распределение синтаксических функций, синтаксический порядок слов в предложении. Новый феномен, в котором видели «психологическое (логическое) соотношение частей предложения» [Пауль 1960: 338], идеальным образом подходил под исходные методологические установки младограмматиков, в основе которых лежали критерии психологизма и историзма. В психологическом плане, в новом виде членения видели выражение смысловой направленности предложения согласно порядку развертывания стоящей за предложением мысли. При этом само «психологическое» отношение частей предложения друг к другу трактовалось младограмматиками как дополнительный и вторичный структурный фактор, подлежащий нейтрализации (или компенсации) со стороны синтаксических механизмов предложения. С другой стороны, было обращено внимание на генетическую связь синтаксического членения с психологическим. В психологическом членении усматривался своеобразный рудимент психологического опыта сознания. Структуру деятельности сознания выражает синтаксис предложения. Психологическое членение – это уходящие в прошлое психологические «привычки» сознания, действующие скорее на подсознательном уровне, но, тем не менее, оказывающие влияние на структурную специфику языкового синтаксиса, на принципы его выразительной речевой реализации. В синтаксисе, в синтаксических структурах видели «застывшие» психологические модели. Постулировалась историческая производность синтаксического членения от психологического. При этом данная производность рассматривалась младограмматиками в контексте общей производности грамматических категорий от психологических в языке. На всех уровнях «первоначальная гармония между психологической и грамматической категорией с течением времени нарушается, а затем стремится к восстановлению» [Пауль 1960: 498]. В целом, генетическая проблематика доминировала в научных построениях младограмматиков, касающихся как собственно грамматических категорий, так и аспектов членения предложения. Структурно-синтаксическая парадигма свое законченное выражение получает позже (через 40-50 лет после работ младограмматиков) в трудах В. Матезиуса. В. Матезиус дает новое имя исследуемому феномену – «актуальное членение предложения», которое сохраняется за ним до сих пор. Мы во всех частях работы, а также применительно ко всем историческим периодам изучения рассматриваемого феномена, используем термин В. Матезиуса. Прежде всего, В. Матезиус уходит от каких-либо генетических импликаций, уделяя основное внимание структурному анализу и трактуя актуальное членение исключительно с функциональных позиций, как речевой феномен. Заметим, что истоки структурной парадигмы можно найти в работах некоторых авторов, писавших задолго до Матезиуса. Мы имеем в виду работы французских грамматистов логического направления XVIII вв.: Ц. Дюмарсэ, Н. Бозе, Ш. Бато и др. Предыстория лингвистического изучения феномена актуального членения подробно рассматривается в работах В.П. Даниленко [см. Даниленко 1990]. В дальнейшем, через 100 лет, результаты их научного поиска подытожил А. Вейль. Отличие той трактовки феномена актуального членения, которую предложил В. Матезиус, от предшествовавших ей трактовок, в частности, тех, которые мы встречаем у французских грамматистов XVIII вв., состоит в том, что В. Матезиус расширяет в целом постановку вопроса об актуальном членении, требуя «противопоставления» [Матезиус 1967а: 239] актуального членения формальному (синтаксическому). Дело в том, что предшественники В. Матезиуса (сторонники рациональной грамматики) выделяли феномен актуального членения, главным образом, в тех случаях, где наблюдалась синтаксическая аномалия – то или иное отклонение от привычного синтаксического порядка слов. Последнее называлось «фигуративным», «ораторским» или «искусственным» порядком слов, который на этих основаниях противопоставлялся обычному («естественному») синтаксическому словопорядку. Между двумя способами словопорядка постулировалось дизъюнктивное отношение, т.е. порядок слов мог быть либо обычным синтаксическим, либо «ораторским». Соответственно, говорящий, выбирая способ расположения синтаксических элементов, мог руководствоваться либо решением синтаксической задачи, либо решением задачи «ораторской». Онтологический приоритет, по взглядам рационалистов, был на стороне синтаксического словопорядка. Актуальное членение было выражением того или иного модуса синтаксического словопорядка. В теории В. Матезиуса мы видим универсализацию феномена актуального членения. Два аспекта членения противопоставляются друг другу и разграничиваются на функциональных основаниях. Отношение актуального членения и синтаксического словопорядка рассматривается как паритетное, эквиполентное: оба суть необходимые аспекты членения высказывания. Два способа членения связаны диалектически, между ними нет «конкуренции». Природа высказывания такова, что оно должно быть и тем, и другим одновременно; «…отношение между актуальным и формальным членением предложения — одно из самых характернейших явлений в каждом языке» [Матезиус 1967а: 240]. Речь, таким образом, может идти либо о совпадении, либо о несовпадении двух принципов членения. При этом онтологический приоритет уже отдается актуальному членению. Основная функция порядка слов, по Матезиусу, – выражать способ актуального членения предложения [Матезиус 1967б: 249]. Общим недостатком структурно-синтаксической парадигмы в подходе к объяснению природы актуального членения предложения можно считать неразличение двух типов линейности: а) внутри-пропозициональной и б) межпропозициональной. Преодолевая всякую одномерность в трактовке структурной организации предложения/высказывания, выступая за абсолютное разграничение двух аспектов членения, В. Матезиус, тем не менее, в анализе исследуемого феномена, все еще ограничивает себя масштабом отдельного предложения, жестко связывая функцию актуального членения с функцией порядка слов. Как и для его предшественников, основным для него остается вопрос о природе словопорядка. Какой из факторов в большей мере управляет порядком слов в предложении: фактор грамматического отношения или фактор актуального членения? В решении этого вопроса Матезиус проявляет себя уже не только как структуралист, но как «функционалист». Труды В. Матезиуса можно понимать как вершину структурно-синтаксической парадигмы и, в то же время, как начало функционально-смысловой парадигмы в изучении феномена актуального членения предложения. В недрах Пражской линсгвистической школы рождается термин «функциональная перспектива предложения» (см.: [Firbas 1962]). Исследователи обращаются к смысловой природе актуального членения, видя в этом выражение экстралингвистической обусловленности предложения. В мотивационном плане актуальное членение связывается, главным образом, с двумя определяющими его функциональными факторами: коммуникативным и познавательным. С одной стороны, оно выражает коммуникативную направленность предложения. С другой стороны, оно выражает познавательную направленность предложения. Надо сказать, что к гносеологической функциональной трактовке феномена актуального членения в свое время склонялись еще младограмматики. При этом сама познавательная смысловая направленность предложения/высказывания трактовалась ими, по большей части, упрощенно, по методу ассоциаций: как простая смена мыслительных представлений согласно порядку линейного развертывания мысли. В рассуж- дениях младограмматиков нетрудно разглядеть одно противоречие онтологического уровня, касающееся области деятельности сознания, т.е. мышления. Какой из аспектов членения репрезентирует эту деятельность? Следует ассоциировать мышление с синтаксисом или с аспектом психологического (логического) членения? Как показал последующий опыт, этот вопрос не имеет прямолинейного схоластического решения. Нельзя оградить один вид членения от другого, приписывая одному из них функцию сознания, а другому – функцию выразительного субстрата сознания. Кроме того, в рационально-логическую схему высказывания не вполне укладывается эмоциональная составляющая мышления. Дальнейшее развитие гносеологическая трактовка актуального членения получает в трудах тех исследователей, которые в разграничении двух планов членения высказывания искали ответ на вопрос о взаимоотношении мышления и языка ([см.: Панфилов: 1971]). Здесь актуальное членение предложение трактуется как «логико-смысловое членение». Большое разнообразие трактовок мы видим в коммуникативном подходе к актуальному членению предложения. Первоначально актуальное членение практически отождествляется с коммуникативной функцией высказывания. Возникают другие термины, которые понимаются как синонимические термину «актуальный»: «коммуникативное (коммуникативносмысловое) членение», «коммуникативная перспектива предложения», «коммуникативная организация высказывания». Казалось бы, не подлежит сомнению то, что именно коммуникативная обусловленность является смысловой основой и, более того, первопричиной актуального членения, которое является выражением коммуникативной смысловой направленности предложения. Однако очень скоро рождаются более широкие подходы, прежде всего, в понимании фактора коммуникативной обусловленности. Наблюдается диверсификация критериев коммуникативной обусловленности высказывания и вместе с ней диверсификация критериев смысловой интерпретации высказывания. Исследователи предпочитают апеллировать к различного рода пресуппозициям, к «скрытой семантике», минуя принцип актуального членения (обычно это проявляется при смысловом анализе отдельных функционально значимых элементов или служебных маркеров в высказывании, в отношении которых трудно проводить разницу между направленной и ненаправленной смысловой семантикой). Сомнению подвергается, во-первых, сам онтологический статус актуального членения, его онтологическая релевантность. В самом деле, является ли актуальное членение единственной альтернативой синтаксическому членению? Насколько репрезентативно актуальное членение как показатель смысловой организации высказывания? Можем мы считать его единственным показателем смысловой организации высказывания или мы должны исходить из потенциальной множественности принципов/аспектов смысловой организации высказывания, полагая актуальное членение лишь одним из них? Здесь принято противопоставлять друг другу «узкий» и «широкий» подходы (такое разграничение см.: [Золотова 1979: 283]). Согласно первому, тема-рематическое членение рассматривается как квинтэссенция структурной организации высказывания, к которой сводятся, совпадая друг с другом, все организационные и смысловые показатели высказывания: смысловая направленность, отношение данное/новое (информативная структура), совмещенность выразительных структурных маркеров (формальных и акцентного выделения). Соответственно, принцип обязательной двуаспектности, двууровневости высказывания (синтаксис vs актуальное членение) является основополагающим для такого подхода. Во втором подходе («широком») доминирует тезис о нетождественности коммуникативной и «информативной» структур [Селиверстова 1984: 451], функциональной перспективы и акцентного выделения в высказывании [Селиверстова 1984: 451]. Соответственно, с этих позиций уже невозможно говорить о смысловой самодостаточности, исчерпывающей смысловой репрезентативности актуального членения. Изначально пола- гается множественность смысловых аспектов высказывания. Существуют также другие маркеры, соответствующие другим аспектам смысловой организации высказывания. Во-вторых, сомнению подвергается и сам тезис о бинарности актуального членения, т.е. внутренняя диалектика высказывания. Помимо собственно темы и ремы, в некоторых подходах выделяются также связующие элементы. Речь уже идет не о двучленной, а о трехчленной и даже о многочленной структуре актуального членения (см.: [Svoboda 2005: 4-5]). Традиционный (бинарный) подход, как представляется, обладает большей определенностью в плане выделения предикативной сущности актуального членения предложения. Многочленный подход представляется в этом плане мнеее продуктивным. По сути, он экстраполирует методы формальнологического анализа в ту область, где как раз в большей мере требуется опереться на диалектику высказывания. В этом мы видим частичный возврат к тем методам структурного анализа актуального членения, который применяли еще младограмматики (Г. Пауль). Говоря в целом, в традициях коммуникативного функционально-смыслового рассмотрения феномена актуального членения обозначилась тенденция отхода от принципа диалектической бинарности высказывания: во-первых, в плане противопоставления актуального членения формально-синтаксическому (на чем настаивал еще В. Матезиус), и, во-вторых, в плане внутренней диалектики тема-рематического отношения в высказывании. Следует задуматься о факторах, повлиявших на такую эволюцию теории актуального членения предложения. Прежде всего, это, конечно, общее расширение теории, множественность онтологических трактовок феномена актуального членения. Лингвистика все больше обращает внимание на дискурсивную обусловленность высказывания, рассматривая актуальное членение как показатель такой обусловленности. Но дискурс – чрезвычайно широкая, многоуровневая категория, которая находит применение не только при анализе механиз- мов контекстной концептуализации в масштабе текста, но также при выявлении и анализе механизмов концептуализации в масштабе языка (последнее, правда, касается преимущественно лексических, а также образных и фразеологических единиц языка). Дискурс служит выявлению метаязыковой функции рассматриваемых единиц. Можем ли мы говорить о метаязыковой интерпретации семантики предложения в аспекте актуального членения? Дискурсивный анализ, в плане открывающейся смысловой перспективы, конечно, превосходит непосредственное смысловое значение актуального членения предложения. В последнее время появляется семиотический интерес к проблеме актуального членения ([Худяков 2000], [Курочкина 2006]). В актуальном членении видят ключ к пониманию речевой феноменологии знака. В предложении, которое трактуется как знак, видят реализацию «пропозиционального семиозиса», где в полной мере раскрывает себя речевая феноменология языкового знака в единстве его номинативной и предикативной функций. Впрочем, самому актуальному членению, как таковому, некоторые исследователи отказывают в семиотическом статусе, видя в нем феномен принципиально не-семиотической природы [Курочкина 2006: 6]. В аспекте актуального членения пропозиция (высказывание) выступает не как знак, а как дискурсивная фигура выражения [Курочкина 2006: 3]. Такой подход представляется продуктивным, поскольку позволяет с новых позиций взглянуть на дискурсивную природу высказывания, соотнести признаки дискурсивной природы высказывания с такими же признаками других фигур, понять внешнюю границу речевого семиозиса, т.е. несемиотическое условие семиозиса. Семиотический взгляд на проблему актуального членения предложения представляется в высшей степени перспективным. Хотя, конечно, говорить о появлении дискурсивно-семиотической парадигмы в изучении феномена актуального членения предложения представляется преждевременным. Добавим, что продуктивность семиотического подхода усматривается нами еще в том, что здесь, помимо функционального масштаба рассмотрения, возникают глубокие генетические импликации, касающиеся истоков феномена актуального членения не просто в лингвоисторическом, но в семиогенетическом контексте. В определенном смысле семиотика актуального членения возвращает нас к тому взгляду на этот феномен, с которого начинали его изучение еще младограмматики. В целом, переход к семиотической парадигме в теории актуального членения обусловлен изменением отношения к этому феномену по четырем принципиальным позициям. Во-первых, постепенно меняется общая функциональная трактовка актуального членения. Модальные трактовки уступают место металингвистическим, в которых актуальное членение уже рассматривается как самостоятельный речевой феномен. Языковой синтаксис коррелирует с семантикой пропозиционального знака, обусловливает его референциальные характеристики. Актуальное членение коррелирует с прагматикой пропозиционального знака, которая обусловливает его предикативную направленность. С одной стороны, пропозициональный знак трактуется как предложение. С другой стороны, он же раскрывает себя как высказывание. Предложение – знак высказывания. Принцип метаязыкового переосмысления в моменте перехода от семантики к прагматике должен учитываться при функциональной трактовке актуального членения. Во-вторых, по-другому понимаются смысловые факторы актуального членения. На смену предметно-смысловым критериям (основывающимся на противопоставлении моментов данного и нового) приходят экспрессивно-оценочные критерии выделения актуального членения. Действительное значение имеет не информативный, а аксиологический статус высказывания – коммуникативная и когнитивная ценность выражаемой в высказывании мысли. В соответствии с аксиологической функцией выстраивается реализуемая в высказыва- нии в форме актуального членения экспрессивная стратегия, показателем которой является сила утверждения ремы относительно темы. В отличие от грамматической субъектнопредикатной связи (подлежащее – сказуемое), темарематическая связь подлежит экспрессивному усилению. Экспрессия – важнейший показатель актуального членения, критерий его выделения и анализа. В-третьих, не следует сбрасывать со счетов логический аспект актуального членения. Здесь требуется переход на принципы субъективно-логического анализа. К сожалению, эти принципы лишь продекларированы, но еще далеко не реализованы в современном подходе к актуальному членению. Скорее, наоборот, абстрактные формально-логические критерии и элементы анализа экстраполируются на область актуального членения, т.е. на ту область, где они не могут дать должного эффекта. Основу логического анализа актуального членения должна составлять «логика оценок», которая ориентируется не на законы абстрактной силлогистики, а на форму так называемого «практического рассуждения». В абстрактной силлогистике вывод составляет действительное значение посылок. В логике «практического рассуждения», наоборот, посылки составляют действительное значение вывода. Другими словами, в реальном рассуждении не вывод вытекает из посылок, а наоборот, посылки следуют за выводом, являются результатом его смыслового развития, смыслового членения. Общая стратегия мысли, ее дискурсивного развертывания, понимается как «углубление в основание» (см.: [Гегель: 365383]) и определяется движением к «среднему термину» – смысловой и, значит, экспрессивной вершине мысли, значение которой и выражает рема высказывания. Из всего этого вытекает необходимость расширения контекстуальной интерпретации актуального членения, образующих его элементов. Требуется обратиться не только к аспекту темы – элементу, через который уже давно принято анализировать механизмы смысловой связности (когезии) в структуре СФЕ (см.: [Danes 1974], [Фридман 1978]), но также к аспекту ремы – элементу, который до настоящего времени получал лишь ограниченную функциональную интерпретацию с позиций абстрактно выделяемого «нового» в структуре мысли. Характеристика ремы как цели высказывания (которой придерживались и младограмматики, и пражцы) справедлива, но совершенно недостаточна с позиций ее контекстного понимания. Функция ремы в механизмах смысловой когезии, всего комплекса отношений между высказываниями в структуре СФЕ еще далеко не раскрыта. Необходим логический анализ того отношения, которое устанавливается смысловой и экспрессивной позицией ремы в высказывании. Далее, в-четвертых, для действительно глубокого понимания природы актуального членения, анализа его механизмов требуется строгое разделение двух видов линейности: внутри-пропозициональной и межпропозициональной. Выражающий внутри-пропозициональную линейность синтаксический порядок слов не может и не должен служить критерием в структурном анализе актуального членения предложения. Корреляция двух аспектов членения не носит необходимого характера. Порядок слов – лишь одно из средств выражения актуального членения, помимо других. Наверное, в любом языке можно выделить случаи, когда два аспекта членения как бы «игнорируют» друг друга, и порядок слов теряет свою показательность как маркер актуального членения – в силу того, что подавляется другими маркерами. Так, в русском языке, при неизменности порядка слов, рематический акцент может переноситься в середину или в начало высказывания (напр.: Я еду в Москву; Я еду в Москву; Я еду в Москву1). С другой стороны, возможны случаи, когда при любых изменениях порядка слов, рематический акцент приходится на один и тот же синтаксический элемент – в какой бы части высказывании он ни находился (напр.: Все любят Ивана; Ивана любят все; Ивана все любят; или: Никто не поет этих песен; Этих песен не поет никто; Этих песен никто не поет). Ана1 Здесь и далее рема высказывания подчеркнута. логичные примеры на материале сопоставления английского и чешского языков приводит Й. Вахек (см.: [Vachek 1994: 1819]). Следует уходить от прямолинейных и однозначных решений в понимании соотнесенности двух аспектов членения в высказывании. Итак, проведенный обзор показывает, что дальнейший прогресс теории актуального членения в лингвистике зависит от возможного выбора между узким и широким подходами в понимании функциональной, смысловой, логической и структурно-выразительной природы актуального членения, а именно: а) между модальными и металингвистическими основаниями в функциональной интерпретации феномена актуального членения (постулируется или нет металингвистическая связь между семантикой и прагматикой в высказывании?); б) между предметно-смысловыми и экспрессивнооценочными коннотациями в определении смыслового статуса, т.е. тех смыслов, которые изнутри мотивируют форму актуального членения (связывается или нет анализ актуального членения с анализом экспрессивной функции высказывания? экспрессивно ли вообще актуальное членение?); в) между односторонней (с опорой лишь на тему высказывания) и двусторонней (учитывающей также функцию ремы) логическими интерпретациями контекстной функции актуального членения в масштабе СФЕ (насколько широко, комплексно трактуется логическая функция ремы и в целом высказывания в контексте?); г) между жестким и гибким пониманием взаимосвязи актуального членения и синтаксического порядка слов в предложении (как широко понимать состав средств выразительного маркирования актуального членения в языке? связывать это маркирование лишь с синтаксическим порядком слов или привлекать более широкий ряд языковых маркеров актуального членения?). Вообще, имея в виду развитие методов структурного анализа высказывания с целью предельно полного выявления и системного описания состава наличных средств выражения актуального членения в языке, следует учитывать два возможных подхода или два принципа рассмотрения. В первом подходе, предложенном еще в первоначальной структурной версии теории актуального членения В. Матезиусом и развитом в дальнейшем в многочисленных работах по коммуникативному синтаксису у нас в стране и за рубежом, в качестве неизменной и доминирующей полагается функция актуального членения предложения, в качестве подчиненной, зависимой и вариабельной – функция синтаксического словопорядка. Основной вопрос, который волнует исследователя при таком подходе, касается тех перемен, структурных перестановок, которые допустимы в синтаксическом аспекте высказывания при общей неизменности функции актуального членения. Так, допускает ли язык рематизацию подлежащего путем постановки его в постпозицию по отношению к глаголусказуемому? Напр., рус.: Иную позицию заняли Франция и Германия; порт.: Uma outra atitude assumiram a França e a Alemanha; англ.: Another stand was taken by France and Germany. Если такая перестановка допустима (как это показывают русский и португальский примеры), то такой язык характеризуется так называемым свободным порядком слов. Если язык не допускает или ограничивает такого рода перестановки (как, напр., английский, который в таких случаях, т.е. при рематизации подлежащего-актанта, требует замены активного залога на пассивный), то такой язык мы относим к языкам с жестким, фиксированным порядком слов. Очевидно, что такие общие констатации (если ограничиваться ими в анализе феномена актуального членения) явно недостаточны: они мало что говорят о дискурсивном, экспрессивном характере языка. Данный подход может и должен быть дополнен другим, противоположным, в котором бы в качестве условно неизменного фактора и первичной позиции рассмотрения принималось синтаксическое устройство пред- ложения, а в качестве вариабельного и подвижного фактора и, соответственно, вторичной позиции рассмотрения, – функция актуального членения. Задача исследования сводилась бы к ответу на вопрос о том, какие перемены или сдвиги в аспекте актуального членения предложения допустимы при общей неизменности принципиальных синтаксических показателей (что касается позиции главных и второстепенных членов и их грамматических отношений друг к другу); какие языковые механизмы переноса рематического акцента внутри высказывания возможны при общем сохранении неизменной синтаксической сетки отношений в предложении, включая позицию главных и второстепенных членов? Необходимость дополнения первого подхода (от актуального членения к синтаксическому) вторым (от синтаксиса к актуальному членению) не вызывает сомнений. Второй подход гораздо более показателен в плане выявления наиболее существенных дискурсивных характеристик языка, принципов экспрессивной работы языка, выявления специфической взаимосвязи синтаксиса и актуального членения в языке. Настоящая работа в значительной части посвящена развитию базовых положений второго подхода к проблеме взаимосвязи синтаксиса и актуального членения. Работа строится на материале португальско-русского сопоставления. Настоящая монография представляет собой полный переработанный и дополненный текст кандидатской диссертации, защищенной автором в 1991 году. Первоначально название работы (под которым она и представлялась к защите) формулировалось как «Способы усиления экспрессии в сверхфразовом единстве и в высказывании (на материале португальских и русских текстов)». Тема исследования потребовала от автора принятия принципиальных решений по целому ряду теоретических вопросов, касающихся проблематики актуального членения, среди которых важное место заняли вопросы онтологического уровня, в частности те, которые были представлены выше. Автор стремился исходить из комплексного понимания природы актуального членения предложения, не отдавая предпочтение ни одной из его возможных онтологий (функциональность, смысл, логика, структура). В общем плане, в работе делается попытка связать теоретические принципы структурно-синтаксического и функционально-смыслового подходов к объекту. Генетическая и семиотическая проблематика актуального членения, по понятным причинам (учитывая время написания работы), не рассматривалась. За основу принимались следующие критерии онтологиической и структурной интерпретации актуального членения: А. Критерий двусторонней прагматической обусловленности. Автор исходил из того, что актуальное членение реализует в себе одновременно две прагматических функции: коммуникативную и когнитивную (познавательную). Две функции совпадают в единой смысловой направленности высказывания, что и выражается в общей для них форме актуального членения; Б. Приоритет экспрессивно-аксиологических смыслов над информативными. В качестве внутренней смысловой опоры актуального членения должна приниматься не информативная (по принципу разделения «данное – новое»), а аксиологическая смысловая семантика, непосредственно обусловливающая экспрессию высказывания. Сила экспрессии может быть одним из оснований выделения типов актуального членения; В. Контекстный приоритет ремы. При контекстной интерпретации актуального членения в качестве ключевого элемента, выражающего смысловое отношение между высказываниями, должна рассматриваться не тема, а рема высказывания, которая, в соответствии с логикой практического рассуждения, реализует в себе принцип смысловой и экспрессивной централизации текстовой структуры согласно порядку дискурсивного развертывания СФЕ; Г. Критерий множественности выразительных маркеров актуального членения в высказывании (маркеров ремы). По- рядок слов – не единственный и далеко не всегда основной маркер актуального членения. Взаимообусловленность актуального членения и синтаксического словопорядка нельзя считать абсолютным. Речь идет о двух различных типах линейности (внутрипропозициональной и межпропозициональной), которые встречаются и противостоят друг другу в структуре высказывания. Несмотря на определенный «возраст» работы, вопросы, поставленные в ней, не потеряли своей актуальности, и, возможно, сейчас (как это кажется автору – с учетом современного состояния теории) даже приобретают новую остроту. Собственно, этим обстоятельством и объясняется необходимость данной публикации. Развивая комплексный подход к проблеме, автор рассматривает актуальное членение предложения как сложный лингвориторический феномен, который функционально определяется как формализованный закон дискурсивного смыслового выдвижения. Общая идея работы основывается на двух ключевых понятиях: понятии перехода и понятии смысловой предельности. Через первое, по мнению автора, раскрывается сущность феномена актуального членения предложения. Актуальное членение предложения выражает переход от одной мысли к другой в рамках более широкого текстового построения (СФЕ) [Иванов 1991: 170]. В переходе реализуется логика контекстного обоснования согласно порядку дискурсивного тема-рематического развертывания СФЕ. Переход предполагает смысловую опору высказывания на предыдущий контекст (в аспекте темы) и смысловой выход высказывания на последующий контекста (в аспекте ремы). В целом, переход рассматривается не как некая внешняя или дополнительная характеристика высказывания, к которой мы обращаемся, когда нам нужно оценить место и функцию высказывания в структуре СФЕ, но как необходимое контекстное задание, которое высказывание должно реализовать в себе, и ради которого оно, собственно, создается как единица речи. Итак, идея перехода составляет сущность феномена актуального членения предложения. Основное значение при анализе структуры и оценке признаков актуального членения получает смысловое качество перехода. Важным показателем здесь служит сила утверждения ремы относительно темы. Экспрессия в данном случае коррелятивна смыслу, сила рематического утверждения выражает силу осмысления предметного означаемого в высказывании. В масштабе СФЕ силе осмысления противостоит глубина осмысления. Критерием оценки смысловой силы высказывания – непосредственно: смысловой силы его рематического компонента, – служит категория смысловой предельности. Последняя характеризует внутреннее качество предикативного значения, в котором смысл (как показатель смыслового определения) может подаваться как простое непредельное качество сущности, как предельное неисключительное качество сущности или как предельное исключительное качество сущности. Соответственно, различаются три вида утверждения ремы относительно темы в высказывании по силе экспрессии: слабая, средняя и сильная. Каждому виду рематического утверждения соответствуют свои языковые и структурные маркеры. Система языковых рематических маркеров раскрывается и описывается в работе на материале португальско-русского сопоставления. В силу своей принадлежности и к речи, и к языку, актуальное членение может характеризоваться как феномен двойственной природы. Как элемент текстового дискурса, оно занимает промежуточное положение между языковой грамматикой и «грамматикой» текста. В аспекте актуального членения нам открывается риторическая функция языковой грамматики (категорий синтаксиса). В этом же моменте риторическая форма текста имеет свое логическое основание и, связывая себя с грамматикой языка, раскрывает свою языковую выразительную специфику. Объясняя элементарные принципы построения высказывания, актуальное членение образует своеобразный «нижний этаж» риторики, представляет собой «структурный атом» текстовой риторики. В целом, в масштабе своих законов, актуальное членение может составить основу такого направления современной филологии, как лингвориторика. «Риторика» грамматики и «грамматика» риторики имеют своим основанием один и тот же структурный феномен – актуальное членение предложения. Соображения практического порядка не в последнюю очередь повлияли на обращение автора к теме актуального членения. Узкие трактовки этого феномена доминируют в современных научных описаниях, что является большим препятствием для его исчерпывающей формализации в научном анализе и в практике преподавания иностранного языка. Любой педагог знает, насколько важно, особенно на продвинутом этапе обучения языку, обращать внимание не только на референциальную, но и на прагматическую сторону языковой грамматики. В португальском языке (на материале которого во многом строится настоящая работа), в частности, это может привести к более глубоким и точным объяснениям смысловой функции артикля, позиции прилагательного в номинативной группе, общего и частного видов отрицания, значения и роли форм сослагательного наклонения, простых и сложных форм будущего времени и форм условного наклонения, смысловой функции различного рода частиц и других служебных маркеров и т. д. Думается, многое из перечисленного может найти применение при анализе других языков. Кроме того, в других языках возможны новые обобщения, касающиеся большого ряда структурных явлений языка. Принципы актуального членения предложения могут дать ключ к более тонкой и гибкой интерпретации экспрессивной функции высказывания в целом в ее различных структурных и смысловых вариациях. Сквозь призму актуального членения открывается комплексный взгляд на тот феномен, который известные грамматисты называли «модальной» (В.Г. Гак) или «аксиологической» (Е.М. Вольф) рамкой высказывания. Актуальное членение ждет большое практическое будущее не только в области языковой грамматики, но также в области преподавания перевода. Перевод, как известно, «занятие риторическое», как его понимали уже в XVII-XVIII вв. известные французские переводчики и грамматисты (Э. Доле, Ш. Бато). Переводчик в решении профессиональной задачи перевода в масштабе высказывания или СФЕ (в данном случае мы отвлекаемся от условий художественного перевода) непосредственным образом ориентируется на принципы актуального членения, на «риторическую форму» текста, игнорируя, если того требуют обстоятельства, требования языковой формы в части возможных грамматических и лексических межъязыковых совпадений (см.: [Олейник 2009], [Полубоярова 2009]). Автор выражает глубокую благодарность всем, кто повлиял на развитие его научных взглядов, оценивал первые и последующие шаги в научной интерпретации природы и сущности феномена актуального членения предложения. Прежде всего – своему учителю и наставнику, профессору Мельцеву Ивану Фроловичу, который был научным руководителем в процессе работы над диссертацией и в дальнейшем не раз интересовался развитием этой темы в научном творчестве автора. Большое влияние на метод научной интерпретации феномена актуального членения в настоящей работе оказали труды выдающихся отечественных ученых-лингвистов Е.М. Вольф и В.Г. Гака. Профессор В.Г. Гак любезно согласился выступить в качестве официального оппонента по диссертации и во многом способствовал ее успешной защите, представив в своем отзыве всесторонний и глубокий анализ основных положений работы. Автор выражает глубокую признательность рецензентам: доктору филологических наук, профессору М.М. Маковскому, доктору филологических наук, профессору Е.В. Сидорову, доктору филологических наук О.А. Сапрыкиной, которые внимательно ознакомились с рукописью монографии и дали много весьма ценных замечаний и рекомендаций по содержанию работы. Автор учел все эти замечания, представляя текст монографии к публикации. ГЛАВА I: ДИНАМИКА ЭКСПРЕССИВНОСТИ В СТРУКТУРЕ СВЕРХФРАЗОВОГО ЕДИНСТВА §1. Текстообразующее влияние оценки в сверхфразовом единстве и в высказывании 1.1. Оценка как фактор экспрессивного усиления на сверхфразовом уровне Как в тексте вообще, так и на уровне СФЕ и высказывания мы различаем два аспекта структурной организации – нормативный (формальный) и эмотивный. Первый понимается как виртуальный, закономерный аспект текстового построения. Второй – как актуальный, ситуативный, случайный. Первый ассоциируется с логикой, второй – с феноменологией текстовой структуры. Оба аспекта, сущностный и феноменологический, диалектически взаимосвязаны. С точки зрения актуальной речевой реализации, т.е. при дискурсивном рассмотрении, подчиненным моментом выступает нормативный, формальный план построения, первичным и ведущим – план эмотивный. Первый можно рассматривать как средство по отношению к последнему, как к цели. При таком подходе текст в целом с присущей ему логической организацией (в частности, СФЕ как целостная единица речи) может рассматриваться как знак – знак эмоционального задания. Соответственно, мотив (эмоция) понимается как «значение» этого «знака»2. Сказанное подтверждается косвенно данными психологии восприятия. Исследования показывают, что слушающий при восприятии ориентируется на возможно большие единицы речи, что «единицами решения (смысловыми единицами понимания, как конечными пунктами совокупного процесса восприятия) могут быть даже сверхфразовые единства» [Касевич 1974: 77]. Целостность восприятия, очевидно, коррелирует с целостностью порождения. Правомерно рассматривать СФЕ в целом как мотивированную структуру, как целостную единицу мотивации. 2 Текстовая знаковость многоаспектна. В нашу задачу не входит анализ всех ее составляющих, т.е. всех аспектов семиотического отношения в тексте. Ограничивая свое рассмотрение масштабом сверхфразового единства и высказывания, мы, в первую очередь, обращаемся к выразительному отношению в тексте, оставляя в стороне, насколько это возможно, символическое и условно-знаковое отношения. Нас интересует то, каким образом текстовые коннотации влияют на развитие предметно-логического содержания в масштабе СФЕ и высказывания, т.е. каким образом смысл управляет выразительной формой высказывания. Текстовые коннотации понимаются нами не как пассивный или «побочный» семантический продукт, а как активный компонент общего содержания текста [Телия 1986: 3]. Их активность мы видим в том, что они, выражая эмоциональную окраску общей информативной установки текста, являются как бы частью этой установки, т.е. заданы изначально и, таким образом, управляют дискурсивным развертыванием текста. Взятые в комплексе, коннотации представляют собой эмоциональное задание текста [Трошина 1989: 134], выражающее с одной стороны – отношение к предмету, а с другой – способ и смысл воздействия на адресата. Поскольку наше исследование ограничено уровнем локаль-ных текстовых отношений, т.е. рамками межфразовых отношений, то мы полностью отвлекаемся от уровня глобальной текстовой связности, описываемой в терминах «макростратегий» [ван Дейк, Кинч 1989], рассматривая СФЕ как самостоятельную единицу, обладающую собственной локальной информативной установкой. В эмоционально-установочном влиянии на организацию СФЕ решающую роль играют представления аксиологического характера. Конечно, в СФЕ действуют не только оценочные коннотации. Здесь могут выделяться функциональностилистические и различные жанровые окраски. Здесь может проявляться темперамент человека, могут находить свое воплощение различного рода сложные эстетические эмоцио- нальные абстракции (пафос, лиризм, трагизм, комизм и т. д.). Стиль, как таковой, и эстетическая информация в тексте имеют общую природу [Разинкина 1989: 40]. Мы жестко отграничиваем эмоционально-оценочные коннотации от стилистических и эстетических коннотаций. Мы видим следующие основания для такого разграничения. Во-первых, стилистические и эстетические коннотации – это неинтенциональные и вообще непрагматические коннотации: они непроизвольны, спонтанны, «действуют на неявном уровне психики» [Долинин 1978: 17]. Они не могут быть содержанием целенаправленного эмоционального воздействия говорящего на адресата, хотя они, безусловно, являются компонентом общего информативного воздействия на адресата. Они – тот компонент воздействия, который не осознается говорящим в момент речепорождения, является естественным для него (темперамент, функциональный стиль, жанр речи или шире – эстетика речи). Часто отмечается, что такого рода информация носит «ритуальный», избыточный характер [Лузина 1989: 70-71], [Dijk 1976: 47], что она коммуникативно и конструктивно «неэффективна» – в отличие от информации низшего уровня, «эффективной» информации [Dijk 1976: 46]. Впрочем, конечно, следует делать оговорку в отношении случаев артистической декламации, а также тех случаев, когда говорящий вводит такого рода коннотации в область интенционального речевого воздействия (например, попадая в непривычную для себя социальную обстановку). Эмоционально-оценочные коннотации, в отличие от стилистических, являются интенциональными. Они являются содержанием целенаправленного эмоционального воздействия говорящего на адресата. Во-вторых, эмоционально-оценочные коннотации способны выступать в качестве смысловой границы предметного содержания выражаемой в высказывании мысли, т.е. это коннотации определяющего типа (наряду с логическими и метаязыковыми смыслами и категориями). Стилистические, жанровые и различные эстетические коннотации не обладают ка- чеством смысловой предельности, они не способны выражать смысловую границу предметного содержания в его дискурсивной динамике в высказывании/СФЕ. Здесь мы говорим о коннотативной окраске, а не о смысловом определении предмета мысли. В-третьих, в силу своей способности определять мысль, эмоционально-оценочные коннотации, в отличие от стилистических и эстетических коннотаций, подлежат экспрессивному усилению. К стилю и эстетике не применимы атрибуты «больше», «меньше», «сильнее», их присутствие в речи не характеризуется наращиванием или ослаблением. Соответственно, различается и характер текстообразующего влияния двух типов коннотаций. Эмоция и оценка непосредственно управляют дискурсивным развертыванием высказывания/СФЕ. Влияние стиля и других, близких к нему коннотаций обнаруживается в масштабе текстовой композиции, т.е. на уровне поэтической архитектуры текста, это – коннотации поэтического, т.е. высшего уровня текстовой организации. Их присущность СФЕ определяется функцией СФЕ как конституента текстовой композиции [Гальперин 1981: 69]. Эмоционально-оценочные коннотации понимаются нами как коннотации риторического уровня текстовой организации. Они управляют внутренним развитием СФЕ и органично присущи нормативному аспекту СФЕ. Поэтические коннотации являются фактором внешнего коннотативного влияния на организацию СФЕ – в отличие от эмоционально-оценочного влияния, которое является фактором внутренним. Принцип разделения двух видов коннотаций (в зависимости от характера смыслового и текстообразующего влияния), которым мы руководствуемся в настоящей работе, представлен ниже на Схеме 1, которая приведена в конце раздела. В изучении форм коннотативного влияния на организацию СФЕ мы по большей части отвлекаемся от области стилистических и эстетических коннотаций, или внешнего фактора, и ограничиваем свой анализ областью прагматики текста, в основе которой лежит эмоционально-оценочный компонент. Оценку мы рассматриваем не узко в системе «человек – мир (реальность)», или в системе субъектно-объектных отношений, но также в системе «человек – человек», или в системе интерсубъектных отношений. Исходя из заданности оценки в двух указанных системах координат одновременно, мы выделяем следующие ее семантические составляющие: предметность, интенциональность, нормативность. Под предметностью понимается предметное наполнение оценки. Это ее неотъемлемое качество [Вольф 1985: 13], [Арнольд 1973: 7]. Оценка стремится к максимальной «семантичности». Что касается речевой оценки, то вопрос, очевидно, должен ставиться не о соединении оценки и предметной части значения в высказывании, а непосредственно о «предметных ценностях», способе их выражения в высказывании и их расстановке в СФЕ применительно к ситуации общения. По А.Н. Леонтьеву эмоция, аффект также необходимо представляют собой результат взаимодействия предмета и потребности [Леонтьев 1975: 88] и определяются им как «опредмеченная потребность» [Леонтьев 1975: 199]. Под интенциональностью оценки понимается то, в какой мере в данной оценке отражается намерение человека в отношении объекта [Серль 1987: 96]. Применительно к речевой оценке интенциональность означает включенность данного акта оценки в общую логику отражения объекта, в стратегию познания реальности, референтной ситуации [Долинин 1978: 12]. Например, разворачиваемая говорящим в рамках локальной текстовой стратегии цепь высказываний может представлять собой тот или иной вид повествования: рассуждение, объяснение, описание. Нормативность оценки для нас представляет собой ее коммуникативное качество. Под этим понимается осмысление оценки (или ценности) с точки зрения ее влияния на систему человеческих (межличностных) отношений, т.е. ее этическое осмысление. Самым общим образом можно выделить два уровня такового осмысления. Во-первых, это локализация оценки на шкале какой-то общеэтической парадигмы: хорош или плох данный предмет с точки зрения человеческих отношений вообще. В этом случае речь идет об абсолютной, или общей оценке, где важную роль играет культурная традиция. Во-вторых, имеется в виду актуальная прагматическая роль оценки в конкретном акте общения: ее влияние на отношения говорящего с данным адресатом в конкретной ситуации общения. В последнем случае речь идет об относительной, частной оценке. Все перечисленные факторы оценки должны мыслиться в их неразрывном единстве, хотя в речи тот или иной из них может становиться ведущим, преобладающим, быть в центре внимания говорящего. При анализе речевой оценки в значительной мере можно отвлечься от ее общеэтического осмысления. Речевая оценка понимается нами как форма непосредственного эмоционального влияния говорящего на адресата. К специфически оценочным мы относим такие эмоции, как негодование, удивление, сомнение, недоумение, раздражение, отчаяние, радость, печаль, ликование, обида и т. д. По сути это различные виды эмоциональных состояний, которые может испытывать человек в ситуациях общения (о наличии в семантике эмоционального состояния оценочного компонента см.: [Силин 1988: 6]). В речевых ситуациях для каждой из этих эмоций обязательна объективная каузация [Силин 1988: 6]. Каждая из них выражает определенную направленность сознания говорящего на объект, заключает в себе определенный способ или логику познания референтной ситуации. Каждая из них представляет собой также определенный способ воздействия на адресата, которое не может быть «беспредметным». Оценка является постоянным фактором речи. Эмоционально-установочное влияние на организацию СФЕ образуется двумя составляющими речевой оценки – интенциональностью и нормативностью, т.е. ее когнитивным и коммуникативно-этическим аспектами. По каждому из параметров происходит осмысление предметного означаемого. На наш взгляд, в лингвистике, в логике, в психологии в настоящее время налицо очевидный разрыв между когнитивно- ориентированными и коммуникативно-ориентированными теориями. Исследования, проводимые в плане субъектобъектного измерения мысли, нередко игнорируют измерение интерсубъектное и, соответственно, наоборот. В нашем исследовании, видимо, нецелесообразно отрывать друг от друга когнитивный и коммуникативный планы осмысления предметной семантики СФЕ. Каждый из них не продумывается отдельно от другого, и оба они суть две стороны единой стратегии осмысления предметного компонента. Говоря вообще, воздействие (в речевом акте) не может противопоставляться познанию. Воздействие опосредовано познавательным компонентом, познание же решающим образом определяется логикой воздействия. Таким образом, в СФЕ мы имеем единство предметного действия (т.е. действия относительно какой-то референтной ситуации) и воздействия. Можно ли говорить о предзаданности эмоциональнооценочной установки к предметному означаемому в СФЕ, т.е. что осмысление текстовой семантики дано прежде самой этой семантики? Положительный ответ на этот вопрос означал бы признание производности текстовой семантики от тестовой прагматики. Соглашаясь, что «область денотатов текста организуется в соответствии с задачей коммуникации» и «не может быть прямым отражением организации области референтов» [Сидоров 1986: 94-95], мы, вместе с тем, уходим от прямолинейных решений в этом вопросе. Более точным, на наш взгляд, было бы говорить не о предзаданности, а об опережающем, «прогнозирующем» действии оценки по отношению к предметному содержанию в СФЕ: оценка подвижна, изменчива и имеет такую же отражательную природу, как и предметная семантика. Стратегия осмысления предметного означаемого лежит в основе интегративных процессов в СФЕ. Классически понятие смысла определяется как способ, каким задается значение в тексте [Новиков 1982: 16]. В СФЕ, речь идет об осмыслении не отдельных лексических значений, а целиком предложений, осмысление проявляет себя в форме контекстной обуслов- ленности интегрируемых в состав СФЕ предложений: в какой мере появление данного предложения-высказывания обусловлено предыдущим контекстом, и какой мере оно само обусловливает появление следующего предложениявысказывания (см.: [ван Дейк 1989: 36]). Адаптация предложения к условиям его контекстной интеграции на сверхфразовом уровне проявляется в форме его актуального членения. Влияние оценки на организацию СФЕ обладает чертами системности. Оно идет вместе с информативной установкой и обнаруживает себя в иерархическом звене: структурный элемент (предложение) – целое (СФЕ). Мы выделяем две стороны этого влияния: идеаторную (качественную) и динамогенную (количественную). Идеаторная, или смыслообразующая (данный термин см.: [Леонтьев 1975: 200]), сторона влияния оценки исчерпывается указанными выше качественными параметрами и выражается в когнитивном и коммуникативном осмыслении предметного означаемого, привязке его к единой информативной установке локального уровня, и, таким образом, интеграции в составе СФЕ. Думается, есть основания утверждать, что осмысление означаемого строится в определенной последовательности, что говорящий продумывает стратегию осмысления предмета речи. Отсюда, развитие текстового дискурса на сверхфразовом уровне может рассматриваться как специфическая уровневая текстовая стратегия – аксиологическая стратегия. Аксиологическая стратегия ингерентна предметной стратегии речи. В дальнейшем изложении мы во многом отвлекаемся от идеаторного влияния оценки и преимущественное внимание обращаем на количественные параметры осмысления. Динамогенное (термин Л.С. Выготского, см.: [Выготский 1983: 100-101]) влияние оценки исчерпывается количественными параметрами – глубиной и силой осмысления предметного компонента. Являясь частью локальной информативной установки, оценка не может непосредственно влиять на внутреннюю организацию образующих СФЕ элементов (предло- жений), которая регулируется логикой объекта. Непосредственной точкой приложения «эмоциональных сил» является момент перехода от одного элемента к другому, от одного высказывания к другому (более сложное целое образуется самим актом такого перехода). В той мере, в какой такой переход отражается на внутренней организации структурных элементов, можно говорить о влиянии на них со стороны эмоции. Из этого следует, что оценка непосредственно воздействует на когерентные процессы в СФЕ, т.е. управляет локальной связностью. Глубина осмысления связывается прежде всего с интенциональным, или когнитивным, фактором и выражается в большей или меньшей сложности структуры СФЕ: количество высказываний, количество обозначаемых референтов, сложность грамматических связей и т. д…. В общем, большая глубина стратегии осмысления означает большее количество моментов, сторон, деталей отражаемого отрезка реальности, увязываемых в едином построении и удерживаемых в оперативной памяти. Сила осмысления обратно пропорциональна глубине осмы-сления. Конечно, нельзя сказать, что она решающим образом препятствует первому фактору. Точнее было бы сказать, что она не способствует глубине осмысления. В итоге это выражается в меньшей сложности сверхфразовой структуры, в ее меньшем разнообразии и большей стереотипизации, меньшем числе привлекаемых референтов, однотипности смысловых связей и т. д… Механизмы экспрессивности сверхфразового уровня мы связываем в первую очередь с силой осмысления предмета речи. Сила осмысления является внутренним фактором усиления на сверхфразовом уровне. Сила осмысления в большей степени коррелирует с коммуникативным фактором речевой оценки и в целом означает активизацию оценочного компонента в общем содержании сообщения. Активизация оценки выражает смещение акцента в локальной установке: целью сообщения уже в меньшей степени является предметный ре- зультат и в большей степени – собственно воздействие на адресата. Необходимость коммуникативного воздействия каузирует силу осмысления предметного компонента, или, если брать шире, вызывает общее повышение уровня эмоциональной мотивации в речевой деятельности субъекта. Внешнее проявление мотивационного влияния крайне противоречиво: сильная эмоция может способствовать как стереотипизации структуры СФЕ – анафора, эпифора, градация, – так и ее «разрушению» – эллипсис, анаколуф, парцелляция, восклицание, риторический вопрос... Одним из первых на это обстоятельство обратил внимание Ч. Осгуд [Osgood 1960: 300]. Впрочем, думается, было бы неверно утверждать, что сильная эмоция в полном смысле слова «разрушает» риторическую структуру. Точнее было бы сказать, что сильная эмоция прерывает, приостанавливает развитие структуры, внутренние логические связи при этом не разрываются. Интенсификация эмоционально-оценочного компонента не означает ненормативности, нелогичности структуры. Связь эмотивного и нормативного органична риторике. Наиболее характерным средством, выражающим высокую интенсивность осмысления предмета речи в структуре СФЕ являются формы структурного параллелизма: анафора, эпифора и др., которые можно понимать как способы структурной стереотипизации СФЕ. 1.1. «/1/ Ganhar a juventude para os nossos ideais e para a nossa luta significa explicar, informar e convencer. /2/ Significa fazer constante apelo ao pensar próprio de cada jovem… /3/ Significa estimular nos jovens o sentimento e o ideal de liberdade. /4/ Significa por parte do Partido e da JCP apreciar e estimular a iniciativa dos jovens… /5/ Significa encontrar formas de abordagem de problemas…» (А. Куньял) Все высказывания здесь параллельны друг другу. Их общая тематическая опора – тема первого высказывания «ganhar a juventude ...», которая имплицируется в высказываниях /2/, /3/, /4/, /5/. Параллельные друг другу высказывания могут рассматриваться как один элемент, хотя их референты различны – в этом смысле они гомофункциональны. Их темы привязаны к одному и тому же смыслу предыдущего контекста (ситуации общения), а их ремы соотнесены по ценностной установке. Все вместе эти высказывания представляют собой единый этап продвижения линии повествования в СФЕ. 1.2. «Когда меня иногда обвиняют в том, что /1/ в стране попахивает дискуссионным клубом, то я хочу сказать так: /2/ мы еще учимся демократии, все учимся. /3/ Мы еще формируем политическую культуру. /4/ Мы еще осваиваем все механизмы демократии» (Горбачев – Изв. 26.05.89). Высказывания /2/, /3/, /4/ гомофункциональны. Они связаны с придаточной частью первого предложения. В своей тематической части («мы») они опираются на тему этой придаточной части («в стране»). Условный период («когда меня обвиняют…, то я хочу сказать…»), хотя его части выполняют функцию главных частей по отношению к информативно соотносимым придаточным, здесь выполняет роль своеобразной модальной рамки, окрашивающей линию содержательного продвижения. Он усиливает оттенок противопоставленности элементов /2/, /3/, /4/ первому элементу по признаку отрицательная – положительная оценочность. Это – антитетическая противопоставленность высказываний в СФЕ. Таким образом, на этих примерах мы видим связь нормативного и эмотивного в структуре СФЕ. Нормативным является сам факт, сама логика содержательного продвижения – переход от одного высказывания к другому внутри СФЕ. Эмотивным является то, как это продвижение осуществляется, какую форму оно принимает – происходит при этом стереотипизация структуры (как в примерах выше) или ее «разрушение» (риторический вопрос, восклицание и т. д.) Активизацию оценки в речи необходимо изучать не только на лексическом материале, но и с точки зрения внутренних смысловых отношений в СФЕ и в высказывании, которые раскрывают себя через динамику тема-рематических отноше- ний. Это мы называем дискурсивным анализом оценки. Здесь оценка может выражаться не только использованием образных экспрессивных средств, слов с сильной коннотативной окраской в рематической части высказывания, а также с помощью структурных экспрессивных механизмов: градация, структурная эмфатизация высказывания и др. Подробно эти механизмы будут рассмотрены далее. Схема 1. 1.2. Влияние оценки в высказывании Мы придерживаемся функционального взгляда на оценку в высказывании (в соответствии с подходом Е.М. Вольф). Оценка понимается как аспект высказывания [Вольф 1985: 164, 207], противопоставленный его предметному, или дескриптивному аспекту – противопоставленный структурно, предикативно, функционально. Оценка, в первую очередь, рассматривается не как факт языка, или как закрепленный в языке результат оценивания мира, а как факт речи – как актуальный процесс оценивания отражаемого объекта. В структуре высказывания оценка характеризует отношения темы и ремы. На этом уровне оценку можно определить как функцию ремы относительно темы. В высказывании мысль задается в двух измерениях одновременно. В предметном аспекте высказывания выражается то, как представляет себе говорящий объективную реальность, как она существует для него. В аспекте актуального членения выражается то, в чем видит говорящий ценность данной реальности применительно к данным условиям общения. То есть в каждом из планов высказывания одновременно мыслью решаются различные гносеологические задачи – дескриптивная и аксиологическая. В этом мы видим функциональную противопоставленность предметного и оценочного в высказывании: отражение объекта и осознание его как ценности. Функциональная противопоставленность двух аспектов высказывания друг другу проявляется в особой предикативизации оценочного. Лексические элементы в высказывании ориентированы на два предикативных центра – предметный (сказуемостный) и коммуникативный (рематический) – и в этом смысле бифункциональны. Фиксация каждого из функциональных аспектов в структуре высказывания осуществляется с помощью характерных формальных маркеров: морфологических показателей, порядка слов, частиц. Системы маркирования, как правило, не смешиваются, хотя грамматическим приоритетом пользуется синтаксическая функция. Например, как в португальском, так и в русском языке морфологические показатели не играют никакой роли в маркировании ремы. Вместе с тем, меньшая развитость португальской именной морфологии, в сравнении с русской, ограничивает в известной мере в этом языке функцию порядка слов как маркера ремы, так как на него перекладывается часть морфологических задач: он может привлекаться для выполнения синтаксической функции как маркер субъектно-объектных отношений. Особенно характерно это для случаев с прямым глагольным управлением: порт.: «o professor critica o aluno» и «o aluno critica o professor»; рус. соотв.: «учитель критикует ученика» и «ученик критикует учителя» Итак, функциональная противопоставленность двух аспектов выражается в их противопоставленности предикативной и структурной. Логическая функция ремы в высказывании состоит в том, что она «очерчивает» ценностную границу – пределы коммуникативной применимости данной реальности. Тема, напротив, выражает мыслимое в пределах ремы объективное содержание. Рема выражает ценностное значение, тема является субстратом оценки. В изучении аксиологической природы актуального членения необходимо учитывать также его контекстную функцию: актуальное членение предложения выражает стратегию перехода от одной мысли к другой в рамках более широкого текстового построения (СФЕ). Распределение синтаксиче- ских членов по тема-рематическим позициям маркирует: а) в тематической части – отнесенность предложения к ситуации общения, к каким-то общим для обоих коммуникантов смыслам; в условиях контекста эта часть высказывания дублирует один из элементов – тему или рему – предыдущего высказывания, выражает смысловую опору высказывания на предыдущий контекст; б) в рематической части – характер познавательной установки говорящего, «ход познания ситуации» [Панфилов 1971: 152], [Панфилов 1982: 128], выход на последующий контекст [Откупщикова 1987: 22]. Таким образом, влияние оценки на тема-рематическое отношение в высказывании мы не отрываем от ее контекстного влияния – внутренняя функция является органическим продолжением функции внешней. Определяя актуальное членение через понятие перехода, мы выделяем, соответственно, внутреннюю и внешнюю логику перехода. В этой главе далее речь будет идти о внешней логике перехода. Анализ внутренней логики будет дан во второй главе. § 2. Логика перехода от одной мысли к другой внутри сверхфразового единства Отношения между высказываниями внутри СФЕ носят комплексный характер. Мы выделяем два аспекта этих отношений. Один из них составляет семантика логической взаимосвязи входящих в СФЕ предложений – конъюнкция, импликация, эквивалентность и т. д. Маркерами этих значений являются синтаксические союзы: порт.: e, mas, se, quando etc…; рус.: и, но, если, когда и др. Семантика логической взаимосвязи может не выражаться эксплицитно, а лишь подразумеваться. Другой аспект образуется смысловым взаимодействием высказываний. Смысловое взаимодействие между высказываниями возникает как контекстное отношение при переходе (можно сказать: в результате перехода) от одного вы- сказывания к другому, от предыдущего к последующему. В лингвистике обычно не проводится разграничение между связью и переходом. Наоборот, можно встретить попытки интерпретации перехода в терминах логической семантики – как связи [Дидковская 1985], [Сухова 1989] или через семантику союзов [Шитов 1985]. Между тем, дифференциация и разграничение двух аспектов межфразовых отношений имеет принципиальное значение для исчерпывающего понимания коституирующих СФЕ факторов. Связь является отражением объективной причинной взаимосвязи обозначаемых референтов, выражает представление говорящего о внешней причине. Соединяя две мысли в структуре более высокого порядка, говорящий так или иначе, более или менее определенно должен обозначить свое знание об этой причине. Напротив, в акте перехода, внутреннюю основу которого составляет смысловое взаимодействие высказываний, решающим фактором является последовательность высказываний, порядок их расположения в СФЕ. Этот аспект межфразовых отношений определяется субъективной причиной: волей говорящего, выбираемой стратегией познания референтной ситуации, способом воздействия на адресата. Например, сравним следующие способы описания одной и той же ситуации: 1. а. O homem queria descansar Человек хотел отдохнуть б. Ele foi ao cinema. Он пошел в кино 2. б. O homem foi ao cinema Человек пошел в кино а) Ele queria descansar Он хотел отдохнуть Логика референтной ситуации в каждом из вариантов одна и та же: в пропозиции а) отображена причина, в пропозиции б) – следствие. Однако субъективная логика осмысления ситуации – «коммуникативный образ ситуации» [Сидоров 1985: 16] – в каждом из вариантов иная. Причем, субъективная причинность не смешивается с объективной (хотя, конечно, обычно по возможности опирается на нее, тяготеет к объективной причине). Субъективный аспект межфразовых отношений широко изучается в современной лингвистике. В субъективном факторе видят причину интегративных процессов в СФЕ. В эмпирическом плане изучение этих процессов обычно опирается на анализ механизмов межфразовой когезии – темарематического сцепления высказываний. Отмечается, что наибольшую сложность представляет объяснение интегративных процессов в крупных цепочках высказываний (от трех и более), которые, как правило, не охватываются элементарными схемами тема-рематического сцепления [Hlavsa 1985: 46]. Одни исследователи при этом учитывают преимущественно аспект тематического единства составляющих СФЕ высказываний – закономерности повторения в последующих высказываниях элементов предыдущих высказываний (см.: [Маслов 1973], [Кручинина 1982], [Москальская 1981], [Таюпова 1988] и др.). Другие в качестве фактора содержательного цементирования СФЕ рассматривают относительную однотипность рематического продвижения от высказывания к высказыванию – «рематическую доминанту» [Золотова 1979], [Золотова 1982], общность установки [Матвеева 1984]. Думается, что трудности, возникающие в объяснении содержательной целостности СФЕ, связаны с крайним эмпиризмом аналитических моделей (аппарат анализа, предложенный еще в 1968 г. Ф. Данешем, по сути, остается без изменений (см.: [Danes 1974])). Структурный анализ никак не соотносится с фактором речевой оценки. Недостаточно уяснена структура, или логика, отдельного акта сцепления. Акт сцепления обычно не рассматривается как акт перехода от одного высказывания к другому внутри СФЕ. Лишь в немногих исследованиях отмечается, что в акте сцепления происходит развитие мысли [Солганик 1973], [Кручинина 1982]. В настоящем исследовании мы главное внимание уделяем анализу отдельного акта перехода. Отдельный переход мы считаем базовым компонентом, или «отрезком», сверхфразовой структурации. Именно на этом «отрезке» возникает весь комплекс межфразовых отношений – необходимых и доста- точных (т.е. обладающих статусом существенности), для образования текстовой структуры уровня СФЕ. Отдельный переход мы рассматриваем как своеобразный «минимум» сверхфразового единства.3 При увеличении объема СФЕ происходит количественное, но не качественное его усложнение. Поэтому анализ отдельного перехода со всем комплексом образующих его внутренних процессов и условий имеет для нас принципиальное значение. Каждый переход в структуре СФЕ пользуется относительной самостоятельностью. Отдельный переход представляет собой акт содержательного продвижения общей линии повествования, «шаг» в развитии общей стратегии в СФЕ.4 С этой точки зрения СФЕ правильнее было бы понимать не как «одноактную», а как последовательную стратегию, в которой вся сумма составляющих ее переходов лишь в конечном счете обусловлена общей установкой говорения. Объем СФЕ, число составляющих его переходов может быть различным, что в общем выражает различную глубину и силу мотивации – глубину и силу осмысления предметного означаемого. В структуре перехода мы выделяем три его существенных аспекта. Они же, по-видимому, должны быть определены как необходимые внутренние условия описания СФЕ, вообще. 1. Внутреннее логическое отношение рассматривается нами как отношение между двумя высказываниями или также как отношение между исходным и конечным пунктами содержательного развертывания СФЕ; Иногда можно встретить произвольные количественные определения минимума СФЕ: например, 3 высказывания [Зарубина 1973: 2]. 4 Некоторые исследователи, специализирующиеся на анализе письменных текстов, иногда проводят формальное различие между СФЕ и абзацем по признаку «моноканальности» - «поликанальности» содержательного развития. Абзац может включать несколько содержательных линий, СФЕ может включать лишь одну линию повествования. [Фридман 1977], [Фридман 1978: 36-42], [Никифорова 1983]. Принимая в общих чертах это формальное разграничение, мы ограничиваемся анализом «моноканальных» структур. 3 2. В акте перехода от высказывания к высказыванию аспект содержательного развития представлен механизмами ввода новой информации, т.е. рематическим аспектом высказывания, представляющим наивысшую коммуникативную ценность в выразительном развертывании мысли; 3. Аспект смысловой связности в акте перехода от высказывания к высказыванию в структуре СФЕ представлен механизмами сохранения и передачи от предыдущих высказываний последующим старой информации (т.е. тематическим аспектом высказывания). 2.1. Внутреннее логическое отношение В СФЕ, в акте перехода второе высказывание развивает содержание первого: с одной стороны, оно является продолжением первого, а с другой – само что-то прибавляет к общему содержанию. Таким образом, происходит общее усложнение содержания, которое, однако, нельзя рассматривать как простой механический процесс. Его нельзя приравнять к более простым процессам изменения, дробления, накопления. Внутренне это усложнение упорядочено процессом обоснования, мотивировки. Вектор этого процесса направлен от предыдущих элементов построения к последующим. Обоснование, мотивировка есть сущность содержательного развития СФЕ. Высказывание реализует в себе акт оценки. Согласно положениям логики оценок основанием (мотивировкой) оценки может быть только некоторая другая оценка [Ивин 1970: 28]. Таким образом, СФЕ, сцепление высказываний представляет собой последовательное обоснование одного акта оценки другим, одной ценности через другую, или, как было определено выше, аксиологическую стратегию. Причем, предыдущая оценка становится условием последующей. «Исходная оценка… становится вторичной производной, ее предмет це- нен уже лишь постольку, поскольку с его помощью может быть достигнут иной предмет, являющийся добром» [Ивин 1970: 28]. В аксиологической текстовой стратегии не предыдущее мотиви-рует последующее, а наоборот: последующий пункт является причиной, основанием предыдущего. В развертывании своей коммуникативной стратегии говорящий всегда идет к причине, к основанию, к мотиву – от «меньшей ценности» к «большей» (напомним, что для нас в дискурсивном текстовом анализе речь идет не об абсолютных, а об относительных ценностях). Причем «большая ценность» планируется заранее, наперед, и затем уже подбираются «меньшие ценности» – как условия подачи «большей». Переход к следующему СФЕ означает переориентацию на какую-то новую «большую ценность», или смену локальной установки говорения. В связи с таким распределением функций (производность предыдущего от последующего и обоснование первого последним), думается, целесообразно различать в СФЕ «вершину» и «основание» мысли, соответственно, зачин и аргументативную часть. Развитие мысли в СФЕ от вершины к основанию в целом соответствует логике практического рассуждения, или доказательства. Практическое рассуждение обычно отличают от так называемого выводного знания (стандартного умозаключения), в котором искомым является вывод. В практическом силлогизме развитие происходит от вывода к посылкам, где вывод понимается как цель, а посылки как средство (второе служит обоснованием первого). В практическом силлогизме, построенном по классической формуле, вывод обосновывается двумя посылками – большей и меньшей (см.: [Аристотель (Логика)]). В реальной речи, как правило, строится неполный силлогизм, или энтимема (см.: [Аристотель (Риторика)]): доказательство по полной форме избыточно, и достаточно однократного обоснования, т.е. лишь одной посылки. Вторая имплицируется (видимо как фоновое знание). Переведем отношение высказываний в отношение терминов – «оконечностей» мысли. Сущность практического силлогизма, с точки зрения отношения терминов, состоит в соединении двух крайних терминов через какое-то количество средних. Крайние термины составляют вывод, вершину мысли. Средний термин вводится в посылках. Функция посылок состоит в попеременной иллюстрации (отдельно в каждой из посылок) связи среднего термина с каждым из крайних. Схема 2. А (1) В Б Сократ смертен (2) (все люди) человек А – В Сократ – смертен вывод А – Б Сократ – человек меньшая посылка Б – В Все люди – смертны большая посылка На Схеме 2 первый рисунок (1) показывает, что любая пара из приведенной группы терминов может составлять вершину мысли, т.е. быть крайними терминами, а связь их иллюстрироваться через противостоящий им средний (такой подход к анализу структуры умозаключения широко применяет Г.В.Ф. Гегель; см.: [Гегель: 365-383]). Будет меняться только объем понятий. Второй рисунок (2) иллюстрирует вариант линейно-речевого распределения трех терминов в силлогизме, построенном по первой фигуре: в выводе представлены крайние термины («Сократ», «смертен»), в посылках вводится средний («человек»). Таким образом, средний термин рассматривается нами как аргумент, обосновывающий заданную связь двух крайних. Реальное дискурсивное развертывание мысли следует понимать не как поиск приемлемого вывода, а как «углубление в основание», т.е. как поиск и выразительное предъявление среднего термина. Подобным образом логика реального мышления трактуется в фундаментальных трудах по диалектической логике (см.: [Гегель: 365-383]), а также в работах по логике практического рассуждения. В логических трудах Аристотеля также реальное развертывание силлогизма по любой фигуре строится не от посылок к выводу, а от вывода к посылкам (см.: [Аристотель (Логика)]). 2.2. Механизм ввода новой информации В СФЕ в структуре отдельного перехода, функцию среднего термина (аргумента), подводимого под связь двух крайних, выполняет рема второго высказывания. Функции крайних терминов выполняют тема и рема первого высказывания. Семантически средний термин вводится как бы между двумя крайними, а не просто прибавляется к одному из них. Хотя формально его вхождение в структуру осуществляется через один из них – тот, который переходит в новое высказывание, занимая в нем место темы. Схема 3. (1) T1 – R1 T2 (R1) – R2 (2) T1 – R1 T2 (T1) – R2 На Схеме (3) стрелка иллюстрирует возможные варианты передачи старой информации от предыдущего высказывания к последующему: (1) от ремы первого высказывании (R1) теме второго высказывания (T2) – цепная связь; или (2) от темы первого высказывания (T1) теме второго высказывания (T2) – параллельная связь. Этот процесс трактуется нами как процесс смысловой опоры последующего высказывания на предыдущее (на предыдущий контекст). Рема второго высказывания (R2) служит относительным ориентиром речи. Ввод аргумента планируется заранее как ввод новой информации – новой относительно подаваемой в предыдущем высказывании тема-рематической связи, согласно порядку развертывания СФЕ. Можно говорить о двух сторонах той функции, которую выполняет такой ориентир в СФЕ: установочной и собственно аргументативной. Говоря вообще, в речи, в последовательном развертывании СФЕ, выражается ориентация говорящего на рему одного из следующих за зачином высказываний. В условиях отдельного перехода – это рема второго высказывания. В сложных построениях, состоящих из трех и более высказываний, т.е. при нескольких переходах, - это, обычно, рема последнего высказывания («главная ценность»). Ориентир занимает центральное место в построении. Его семантические свойства, коммуникативная значимость, особенности языкового выражения определяют характер приближения к нему. Можно сказать, что в построении все определяется необходимостью ввода такой, выбранной в качестве ориентира, ремы одного из следующих за зачином высказываний. В ораторских текстах, которые рассматривались в качестве материала для настоящей работы, встречаются различные по объему сверхфразовые структуры: состоящие из одного высказывания (т.е. лишь из тезисной части, не получающей содержательного развития), состоящие из двух высказываний (зачин обосновывается лишь одним аргументом), а также такие, в которых зачин получает содержательное развитие в более сложной системе аргументации, включающей два, три или более средних терминов, т.е. в которых имеет место более глубокое осмысление предметного компонента. Рассмотрим логику содержательного развития в более сложных системах аргументации. Отношение среднего термина и двух крайних характеризуется нами как отношение обоснования: рема второго высказывания призвана обосновывать тема-рематическую связь, данную в первом высказывании. Это отношение регулируется двумя логическими законами: исключительно третьего и достаточного основания. Согласно первому средний термин (т.е. рема второго высказывания) может быть взят лишь в каком-то одном отношении, т.е. подведен лишь под одну пару крайних терминов. Соответственно, связь крайних терминов также может быть опосредована лишь в каком-то одном отношении, т.е. обосновываться лишь одним аргументом. Таким образом, мы говорим о смысловой однонаправленности перехода от одного высказывания к другому, от предыдущего контекста к последующему. Вместе с тем, в соответствии с законом достаточного основания, одного аргумента может быть недостаточно для обоснования исходной связи двух крайних терминов (зачина), и может потребоваться дальнейшее развитие аргументативной части СФЕ, поиск более важного, более весомого аргумента. Очевидно, что один логический принцип противоречит другому. Каким образом согласуются друг с другом логическая однозначность смыслового перехода и множественность аргументации в структуре СФЕ? Схема 4. А В Д Г Б Г Д На Схеме 4 сплошной линией условно обозначено реальное развитие аргументной стратегии в СФЕ, пунктирной – потенциальное. Мы видим, что первый аргумент (Б) служит непосредственным обоснованием связи двух первых крайних (А) и (В). Второй средний термин (Г) получает функцию экспликата связи первого среднего (Б) с одним из крайних (реально или потенциально). Это значит, что он уже косвенным образом объясняет связь двух первых крайних. Третий средний термин (Д) должен будет объяснять связь второго среднего (Г) с первым средним (Б) или с одним из крайних и т. д. В целом аргументативная сила термина в контексте исходной связи (т.е. связи двух первых крайних) падает. По Схеме 2 также видно, что каждый средний термин может быть пунктом поворота мысли к новому аргументу, новому основанию, заключает в себе возможность смены локальной установки говорения. Наиболее вероятным будет однократный ввод среднего термина – через один из терминов предыдущего высказывания. Все остальные связи подразумеваются. С вводом каждого нового среднего термина объем имплицируемых контекстных связей, с учетом отношений между всеми терминами, возрастает в арифметической прогрессии (соответствующую арифметику количественного соотношения между выводами, посылками и терминами в силлогизме дает Аристотель, см.: [Аристотель (Логика):170-172]). Таким образом, в СФЕ c более сложной системой аргументации зачин непосредственно обосновывается лишь ближайшим аргументом, «дальние» аргументы служат косвенным обоснованием зачина: каждый из аргументов непосредственно обосновывает лишь ближайшую к нему связь. Обычно, при множественности аргументов, они не равны друг другу по своей информативной смысловой и экспрессивной значимости. Один из них будет центральным, главным. Как правило, это – последний аргумент, рема последнего в СФЕ высказывания. Однако, его «центральность», доминантность будет определяться не его отношением к формальному зачину, от которого он значительно отстоит согласно порядку линейного развертывания СФЕ, а его отношением к той связи, под которую он непосредственно подводится (соответственно, большую значимость в общей логике построения получает и эта связь). При последовательном развитии СФЕ, по мере продвижения к главному аргументу формальный зачин может утрачивать свою функцию «вывода», т.е. формальную функцию цели, экспликандума или «центра», к которому стекаются все нити рассуждения, и относительно которого выстраиваются все аргументы. В ораторских текстах (на материале которых строилось настоящее исследование) зачин достаточно часто выполняет такую функцию – тогда, когда на него ориентирован главный аргумент. Но бывают случаи, когда формальный зачин выполняет функцию малозначимой подготовительной части: главный аргумент подводится не под него, а под одно из срединных высказыва- ний СФЕ. Развитие аргументации как бы уходит «в сторону» от формального зачина. 1.3. «/1/ Consolidando o regime democrático, membros de pleno direito da Comunidade Europeia,… necessitamos não só de sermos capazes de nos desenvolver no quadro de estabilidade política a institucional… /2/ As condições de estabilidade pressupõem as relações de diálogo… entre o Presidente da República… a Assembleia da República… e Governo…/3/ Esse diálogo é de fundamental importância para assegurar a estabilidade…, é condição necessária da estabilidade política e da paz social» (М. Соареш – 1). В примере три единицы сцепления. Ремы высказываний выделены курсивом, ключевой элемент ремы дополнительно подчеркнут. Связь цепная: рема предыдущего высказывания становится темой последующего. Формально здесь могут быть выделены два средних термина – рема второго высказывания (diálogo) и рема третьего высказывания (fundamental importância …, condição necessária). Рема каждого очередного высказывания обосновывает содержащуюся в предыдущем высказывании связь. Таким образом, возникает два внутренних логических отношения: между первым и вторым и между вторым и третьим высказываниями. Однако, два средних термина не равны друг другу по своей аргументативной значимости (и, соответственно, по силе осмысления). Главной ремой, информативным центром СФЕ, на который нацелено все построение, является рема третьего высказывания, ввод которого также усиливается экспрессивным приемом – повтором. Это – главный аргумент, основа построения. 1.4. «/1./ Кроме того, давайте говорить конкретно. /2./ Наша пресса многолика. /3./ У нас есть газеты, которые выходят небольшим тиражом и допускают какие-то свои промахи. /4./ У нас есть пресса, которая выходит десятками миллионов экземпляров. /5./ Поэтому говорить неконкретно, пере- носить на всю прессу ошибки и промахи отдельных изданий вряд ли правильно. /6./ А вот адресный упрек – это другое дело. /7./ В нем обязательно надо разобраться». (Правда, 1.07.88). В примере 7 высказываний. Ремы выделены курсивом, ключевой элемент ремы подчеркнут. В линейном развертывании СФЕ выделяются 4 средних термина. Первый – во втором высказывании (многолика). Второй – в третьем (небольшим тиражом) и четвертом (десятками миллионов экемпляров). Третий – в пятом (вряд ли правильно) и шестом (другое дело). Четвертый – в седьмом (обязательно надо разобраться). Высказывания /3/ и /4/, а также /5/ и /6/ можно понимать как параллельные друг другу, как гомофункциональные. Таким образом, в целом данное СФЕ можно рассматривать как четырехчленную структуру, состоящую из четырех единиц сцепления. Соответственно, возникает три логических отношения. Центральным с точки зрения информативной значимости является третий средний термин (высказывания /5/ и /6/). Его ввод – в отличие от ввода второго среднего термина в высказываниях /3/ и /4/ – усилен риторическим приемом. Он осуществляется в форме антитезы: шестое высказывание содержательно противопоставлено пятому. Все предыдущие высказывания, характер ввода предшествующих аргументов подготавливают ввод главного аргумента. Седьмое высказывание можно рассматривать как добавление. Выделение аргументов не зависит от характера сцепления высказываний. Высказывания /1/, /2/, /3/ и /4/ находятся в параллельной связи. Связь высказываний /5/ и /6/, вводящих главный аргумент, с высказываниями /3/ и /4/, непосредственно подготавливающими его ввод, является цепной. Между высказываниями /6/ и/7/ – снова параллельная связь. Дискурсивный анализ сверхфразовых структур показывает, что в мысли действуют не только интегративные, но и дезинтегративные процессы. Последние располагаются на оси ввода новой информации (катафорическая проекция текста). Первые – на оси сохранения старой информации, пере- даваемой от предыдущих высказываний последующим (анафорическая проекция текста). То отношение, которое возникает на оси, проходящей от вывода к аргументам (т.е. на оси линейного развертывания СФЕ от первого высказывания к последующим), есть отношение объяснения. Обратное отношение – от аргументов к выводу, от последующих высказываний к предшествующим – есть отношение понимания. Посылки объясняют вывод. Вывод выражает понимание аргумента. Анафорическая и катафорическая проекции текста тесно связаны, образуют диалектику текстового дискурса. Каждая единица текста (высказывание) предстает в целом как дискурсивно мотивированная. Данные два процесса можно рассматривать как две противоположные тенденции развития мысли, из которых та или иная может преобладать. Например, развитие мысли может быть просто непоследовательным. Говорящий может «хвататься» за вдруг приходящие в голову аргументы, переосмысливать предыдущие связи. В практическом анализе фактор неожиданных поворотов мысли учитывать необходимо. 2.3. Механизм сохранения и передачи старой информации Работа этого механизма строится на том, что элементы предыдущей информации воспроизводятся в тематической части очередного высказывания. В некоторых исследованиях процесс сохранения старой информации постулируется как «закон коммуникативной преемственности между предложениями в СФЕ» [Москальская 1981:21]. Тема очередного высказывания должна быть логически кореферентна, т.е. идентична по своей логической функции, одному из элементов – теме или реме – предыдущего высказывания. Хотя нередко встречается и дистантный перенос информации через одно или несколько высказываний. В основе этого механизма лежат два других логических закона: тождества и противоречия (последний – более строгое выражение первого). Транспонируемые из одних высказываний в другие термины должны оставаться одними и теми же (по объектной отнесенности); а также: две индикации одного и того же термина не должны противоречить друг другу. Функциональная логическая индексация должна оставаться неизменной. Перенос информации – важный фактор смысловой интеграции в дискурсивном развертывании текста. Здесь могут наблюдаться следующие структурные закономерности: а) чаще всего встречается непосредственный перенос – непосредственная смысловая опора на предыдущий контекст, когда один из терминов первого высказывания (тема или рема зачина) переходит на место темы во второе высказывание. В дальнейшем, вместе с введением очередного среднего термина в третьем высказывании, предыдущий средний по отношению к очередному выполняет роль крайнего и может транспонироваться на место темы третьего высказывания и т. д. (см. Схему 4); б) возможен возврат к более ранним терминам, т.е. дистантный перенос термина через одно или более высказываний; в) каждый шаг мысли в линейном развертывании СФЕ может быть представлен как одним, так и несколькими соотнесенными по смыслу высказываниями. Так, один зачин может быть представлен несколькими высказываниями, равно как и ввод одного аргумента может осуществляться рядом параллельных и соотнесенных по смыслу высказываний. В этих случаях два (или более) параллельных высказывания могут повторять, перифразировать, обобщать, конкретизировать или отрицать друг друга, противоречить друг другу, замыкаться друг на друге и т. д.; г) в так называемых рамочных конструкциях первое высказывание СФЕ (зачин) может повторяться в конце (буквально целиком или в форме перифраза). С точки зрения семантического отношения кореферентных элементов перенос информации в СФЕ может быть двух типов: (1) без смены референта, или непосредственный: а) чистый повтор; б) местоименная замена, а также чистое переименование; в) повторная номинация с содержательным развитием (расширение значения, усечение значения, образное коннотативное развитие); (2) со сменой референта, или смысловой. В последнем случае смысловая связь может мыслиться ассоциативно или основываться на контрасте. Семантическую природу переноса информации в тексте понимают по-разному. Одни исследователи больше обращают внимание на внешнюю сторону вопроса и рассматривают перенос информации в тексте как перенос значений (см.: [Никифорова 1983]). Другие понимают это явление шире и анализируют семантический перенос как смысловой феномен (см.: [ван Дейк 1989]; [Фелосюк 1988]). Мы придерживаемся широкой трактовки и считаем, что в основе семантического переноса лежат смысловые процессы. Первый вид переноса (без смены референта) более очевиден. Смысловые процессы, обеспечивающие тематическую связность текста, скрыты здесь эксплицитной объектной привязкой кореферируемых элементов, и, таким образом, создается видимость, что эти процессы опираются именно на нее. Кореферентность здесь соответствует своему прямому значению, т.е. рассматривается как отнесенность двух и более находящихся в различных высказываниях лексических единиц к одному и тому же объекту действительности, референту (см.: [Werner 1988: 168]). Во втором виде переноса (со сменой референта) семантическая «изотопия»5 кореферентных единиц не столь непосредственна, как в первом, и в меньшей степени зависит от объектной привязки лексических единиц: во всяком случае, Используемый в неориторике термин А.Ж. Греймаса, означающий смысловое отождествление семантически различных лексических элементов в тексте (см. [Неориторика 1986: 74-75]). 5 не опирается на нее, а лишь предполагает ее как подчиненный момент. Сигнификативная сторона значения (о выдвижении и актуализации которой имеет смысл говорить лишь в условиях контекста) играет здесь ведущую роль. 1.5. «/1/ Мы придали развитию кооперации именно то значение и ту роль, которые придавал ей В.И. Ленин. /2/ Сейчас центр тяжести смещается в область практических дел. /3/ И прямая обязанность Советов – всячески поддерживать стремление трудящихся вносить возрастающий вклад в дело перестройки» (Правда.29.06.88). В примере три единицы сцепления. Кореферентные единицы в первом и во втором высказываниях подчеркнуты: тема второго высказывания (сейчас центр тяжести) опирается по смыслу на рему первого высказывания (то значение и ту роль, которые придавал В.И. Ленин). Семантической основой смыслового отождествления этих единиц является категориальное значение времени, при этом между двумя номинациями устанавливается антонимическое отношение, их смыслы противопоставлены: «тогда» - «сейчас» (т.е. «отношение в то время, а также наше прежнее отношение, и наше отношение сейчас»). Здесь мы видим смысловую связь высказываний /1/ и /2/ по контрасту. Между высказываниями /2/ и /3/ – параллельная связь: тема третьего высказывания (прямая обязанность Советов) опирается по смыслу на тему второго высказывания (сейчас центр тяжести). Понятно, что смысловое отождествление двух терминов носит сложный ассоциативный характер и релевантно лишь в данном контексте. 1.6. «/1/ A direita tem extremas dificuldades em prosseguir a sua política anti-autárquica. /2/ Por um lado, o Poder Local está profundamente enraizado na consciência democrática das populações /3/ e o seu funcionamento eficaz e democrático é em si mesmo uma contribuição importantíssima para a sua defesa. /4/ Por outro lado, a política do PSD cria contradições e oposições no seio do seu eleitorado e do próprio partido…» (Аванте. 9.06.88). В примере 4 высказывания. Первое высказывание – зачин. Второе и третье высказывания гомофункциональны и тематически корферентны и понимаются как одна единица сцепления. Четвертое высказывание – смысловая вершина СФЕ. Соответственно, выделяются три единицы сцепления и два перехода: /1/ = /2/+/3/ = /4/. Связь везде параллельная: тема следующей единицы сцепления опирается на тему предыдущей единицы сцепления. Тематическая часть в каждом высказывании выделена подчеркиванием, рема – курсивом. Тематическая связь между первой и второй единицами сцепления основывается на смысловом расширении от частного к общему: «/1/ A direita … em … sua política anti-autárquica = /2/ o Poder Local … na consciência democrática das populações» (впрочем, здесь можно видеть и противопоставление). Тематическая кореферентность второй и третей единиц сцепления (/2/+/3/ = /4/) – противопоставительная (противопоставляются два представления о местном самоуправлении: как оно и его функции понимаются народом, и как – правительственной партией), что дополнительно маркируется союзными оборотами (Por um lado,… Por outro lado,…). Очевидно экспрессивное усиление к концу дискурсивного развертывания СФЕ. Наиболее сильная в эмоциональном и оценочном отношении – рема последнего высказывания (cria contradições e oposições…). Таким образом, относящиеся к различным понятийным и грамматическим классам и имеющие различную объектную отнесенность лексические единицы в СФЕ могут становиться логически кореферентными, т.е. идентичными по своей логической функции. Логическая кореферентность означает, что логические объемы двух единиц мыслятся как тождественные, т.е. по сути, речь идет о возникающем в речи отождествлении единиц по экстенсионалам их значений (в терминах классов). Разумеется, подобное отождествление понимается как релевантное лишь для данного контекста и для данного смыслового перехода в дискурсивном развертывании СФЕ. Семантической основой отождествления может быть какоенибудь общее для двух единиц категориальное значение, та или иная коннотация, любое, иногда даже случайно возникающее, сходство мыслимых референтов. Реальная объектная отнесенность может становиться практически нерелевантной, и значения слов – быть лишь «актерами» действительных «актантов» – категорий, которые могут служить семантической основой отождествления чего угодно и с чем угодно. Отношение значений по смыслу включается в логическую сетку отношений в СФЕ, подчинено логической функции. Активная роль в «осмысливании» значений принадлежит субъекту, автору текста. В развитии мысли говорящий непосредственно руководствуется смыслами, которые во многом определяют направленность познавательного процесса. Воспроизводство старой информации обеспечивает смысловое тождество мысли в целом. Неукоснительное сохранение исходных смыслов при построении СФЕ в реальной коммуникации не всегда возможно, да и вряд ли целесообразно. Опора на предыдущий контекст подвижна. На основе противоречивого, неполного или неточного воспроизводства смысловой информации в тематической части высказывания (т.е. на нарушении закона тождества, осуществляемого путем тематического переосмыслелния) строятся различного рода шутки, парадоксы, софизмы и т. д…. В целом, необходимо сказать, что было бы некорректным все описанные выше внутренние условия построения СФЕ понимать как самостоятельные или параллельные друг другу процессы. Внутреннее логическое отношение, например, не дано ни до, ни после процессов ввода новой информации и сохранения старой, оно образуется этими процессами. Также нельзя ставить вопрос о соотношении интегративного и дезинтегративного процессов применительно к структуре отдельного перехода. Такая постановка вопроса более правомерна, видимо, лишь к длинным цепочкам высказываний. §3. Функциональная перспектива экспрессивных средств в сверхфразовом единстве Формально-логические и строящиеся на этой основе информационно-семантические трактовки лишь в принципиальном плане объясняют внутреннее устройство высказывания, СФЕ или других текстовых речевых структур, т.е. ориентированы на сущностную сторону построения последних. В гораздо меньшей степени они приспособлены для изучения природы речевых объектов с учетом их функциональной обусловленности и еще менее – для выявления и анализа характерных феноменологических признаков речевых объектов. В большей мере для изучения феноменологии текста подходит дискурсивный подход, в котором названные речевые единицы рассматриваются не в статике, а в их реальной динамике – как выражение соответствующих текстовых стратегий. На первый план, как содержательная основа дискурсивного развертывания локальной текстовой структуры, здесь выдвигается не объективно-семантическая, а смысловая и экспрессивная сторона высказывания/СФЕ. Нас в первую очередь интересует динамика экспрессивного развития высказывания и СФЕ, которую мы считаем показательной для выявления и анализа релевантных феноменологических свойств текстовых структур риторического уровня – возможной основы их дальнейшего сопоставительного изучения. 3.1. Экспрессивное средство: отношение к норме СФЕ и отношение к мотиву речи Вопрос об экспрессивности, о ее природе, о связи ее с семантикой сложных речевых форм неизбежно выходит на вопрос о средствах и способах ее манифестации в речи. Проблема экспрессивного средства (ЭС) многоаспектна. Она связана с классификацией экспрессивных ресурсов языка, с исчерпывающим описанием виртуальных качеств экспрессивных единиц языковых уровней и этимологией их закрепления в системе языка. С другой стороны, она связана с объяснением актуальных причин появления ЭС в тексте, с тем, что В.Г. Гак называл «грамматикой выбора» [Гак 1977: 9], с механизмом эмоциональной мотивации общего значения сложных речевых форм и составляющих эти формы элементов. В соответствии с уровнем анализа можно выделить три группы экспрессивных средств и приемов: а) ЭС дофразового уровня – морфологические, лексические (собственно лексического и фразеологического уровней), синтаксические (чисто структурные и фразеологизированные), актуальное членение (как присущая языку техника реструктурации – «cleaving» [Casteleiro 1979: 97] – предложения в условиях контекста). ЭС дофразового уровня могут быть узуальными, т.е. закрепленными в языковой норме, и окказиональными – когда данная единица проявляет себя как экспрессивная только в условиях контекста; б) ЭС сверхфразового (риторического) уровня – актуальное членение (как средство межфразовой когезии), различного рода риторические фигуры и обороты речи; в) ЭС композиционно-текстового уровня – уровня межабзацевых и общетекстовых связей. В сферу нашего анализа входят, главным образом, ЭС группы б) и отчасти ЭС группы а) – лексические, синтаксические, маркеры актуального членения. Верхним пределом функциональной обусловленности этих ЭС нормами текстовой системности является для нас уровень СФЕ (а не уровень, например, «текстового эпизода» или какой-либо другой структуры высшего текстового уровня, которые, очевидно, могут быть объектом поэтики, теории текстовой композиции, семиотики текста и лишь отчасти – лингвостилистики или риторики). Таким образом, все виды ЭС дофразового и сверхфразового уровней, независимо от их природы и уровневой принадлежности, рассматриваются нами с точки зрения единой функциональной перспективы в границах СФЕ. Самым общим образом можно говорить о двух сторонах той функции, которую ЭС выполняет в сверфразовой структуре: нормативной и эмотивной. Нормативный аспект связывает ЭС с текстовой организацией (в нашем случае это – структура СФЕ), с тем или иным элементом этой организации: ЭС либо само маркирует какую-то логическую функцию, либо входит в состав более широкого компонента, выполняющего эту функцию. При дискурсивном рассмотрении ЭС нормативный аспект понимается нами как первичный, ведущий. Эмотивный аспект, связывающий ЭС с мотивом речи (в нашем случае это – локальная установка говорения), понимается нами как вторичный по отношению к первому, нормативному. ЭС в СФЕ является показателем силы осмысления текстовой семантики. Все стилистические, эмотивные свойства ЭС направлены на модализацию выполняемой им в СФЕ логической функции, выполняют роль модализатора нормативной функции. Модализация логической функции означает также модализацию логических связей между различными элементами в СФЕ и модализацию всего выполняемого СФЕ логико-семантического задания в целом. Концентрация эмотивных свойств ЭС вокруг выполняемой им в СФЕ нормативной функции характерна как для изобразительных (семантических, образных), так и для выразительных (структурных) ЭС. 1.7. «Na furiosa campanha que se desenvolve contra o nosso Partido, os nossos inimigos e adversários pisam e repisam que o PCP perdeu a noção das realidades nacionais e mundiais, perdeu sobretudo a capacidade de reconhecer a falência do socialismo…» (Аванте.10.11.88). Здесь усиление осуществляется с помощью образного ЭС (выделено курсивом). Переносное значение глагола «repisar» - «бесконечно повторять одно и то же», «талдычить». Элемент привлекает к себе внимание резкой негативной оценочностью, которая усиливается также повтором («pisam e repisam»). Интенсифицируемая с помощью образного ЭС рема6 высказывания – тезис политического противника. Этот тезис неприемлем для говорящего: отсюда столь сильное негативное осмысление, имеющее цель – подготовить почву для контраргументации. 1.8. «Слишком много в атмосфере нашего Съезда узнаваемо. Появляются свои Керенские, Милюков, Гучков, Чхеидзе…» (Изв.14.06.89). Используемый здесь прием – олицетворение – преследует цель дать оценку атмосфере Съезда Советов СССР (1989 г.), ряду выступлений на Съезде. Русский пример в целом аналогичен португальскому. Оба примера типичны для ораторского стиля: как правило, столь контрастная образность располагается в зачине и предшествует развернутой дальнейшей аргументации. Структурные ЭС в целом безразличны к своему содержательному наполнению. Но для них также ведущим фактором является нормативная обусловленность. Их функция – подчеркивать логические элементы в структуре СФЕ, способствовать более полному содержательному развитию того или иного элемента, более яркому изложению тех или иных частей структуры – зачина (тезисной части) или развивающих содержание зачина высказываний (аргументативной части). Отправитель речи путем особого расположения того или иного элемента в структуре СФЕ привлекает к нему внимание адресата. За этим могут стоять самые различные коммуника- Для слов с сильной эмоционально-оценочной окраской рематическая позиция в высказывании вообще является более характерной и первичной [Писанова 1989:128-129]. 6 тивные цели: добиться принятия адресатом тезиса, убеждение его в значимости приводимых аргументов и т. д. 1.9. «A nossa campanha para o Parlamento Europeu tem como ponto base uma situação objectiva: o PCP é o único partido que assume uma posição clara acerca das consequências da integração. É o único partido que a tempo apontou os perigos da integração de Portugal na CEE… É o único partido que apresenta um plano de actuação nacional o único partido …» (Avante 29.03.89). Здесь мы видим выделение элемента «o único partido». Для выделения используется параллельная структурация высказываний. Эмоциональная модализация вводимого элемента не изменяет его нормативной функции – его отношения к остальным элементам, но ставит его в особую, выделенную позицию, усиливает его аргументативную окраску, он глубже раскрывается содержательно. Наблюдается общая стереотипизация структуры. 1.10. «Однако нельзя допустить развенчания состоявшихся приговоров и их законности – это главное. Были же миллионы, были дававшие взятки и бравшие их. Были взяткодатели и взяткополучатели…» (Изв., 3.06.89). В примере две единицы сцепления (один переход). Экспрессия усиливается параллельной структурацией высказываний, вводящих аргумент: это – анафора. Принципиально анафора никак не влияет на логическую функцию аргумента – обоснование тема-рематического отношения предыдущего высказывания (рема – «нельзя»), и наоборот, она еще больше подчеркивает её. ЭС, как правило, используются не изолированно, а в сочетании друг с другом: одни ЭС могут усиливать, поддерживать или ослаблять действие других, одно ЭС может подготавливать появление другого и т. д. Нередко в речи наблюдается конвергенция ЭС – их согласованное взаимодействие. В основе всякого взаимодействия ЭС лежит логика СФЕ, логика перехода. ЭС обслуживают логическую сетку отношений, подчиняются нормативному аспекту СФЕ. ЭС привносится в речевую структуру не как извне прибавляемый к последней, чуждый ей содержательно и структурно элемент. Напротив, оно органично включается в реализацию логикосемантической программы СФЕ, выражая лишь эмоциональный модус ее исполнения. Выбор ЭС того или иного типа зависит от качественных и количественных параметров мотива. Классификация ЭС проводилась нами на основе соответствия ЭС количественным параметрам осмысления. В первую очередь учитывалась сила мотива: сила трансформирующего влияния ЭС на структуру СФЕ в целом понималась как выражение силы мотива. Глубина осмысления, как фактор, взаимодействующий с силой эмоционального влияния мотива, во внимание практически не принималась и учитывалась как дополнительная характеристика. В зависимости от силы эмоционального влияния на организацию СФЕ весь корпус примеров был разделен нами на две группы (для португальского и для русского языков). В первую группу вошли примеры с низким уровнем эмоционального влияния на структуру СФЕ. Вторая группа охватывает примеры с высоким уровнем мотивации. В каждой из групп нами выделялись характерные ЭС, выражающие силу трансформирующего влияния эмоции на структуру СФЕ: слабые ЭС для первой группы примеров, и сильные ЭС – для второй. Сильные ЭС, в свою очередь, подразделялись нами на два подвида: а) ЭС, выражающие стереотипизирующее влияние эмоции на организацию СФЕ, и б) ЭС, выражающие крайне высокое – «разрушающее» – влияние эмоции на сверхфразовую структуру. Первая группа. СФЕ с низким уровнем эмоциональной мотивации. В эту группу вошли примеры с нормальной, внутренне разнообразной структурой. На уровне отдельного высказывания в этих случаях, как правило, отмечается объективный порядок следования компонентов: тема – рема [Матезиус 1967б: 448]. Тема-рематическое распределение элемен- тов предложения производится с точки зрения необходимости дискурсивной смысловой связи выражаемого предложением высказывания с другими высказываниями в СФЕ. Расположение членов предложения не должно вызывать ассоциацию содержательной или структурной однотипности или, наоборот, контраста с находящимися рядом высказываниями. Для СФЕ в целом это означает внутреннее структурное разнообразие составляющих его высказываний, их непохожесть друг на друга (разумеется, не в ущерб их общему тематическому единству в рамках СФЕ). При восприятии такой структуры не должно возникать ощущения аккумуляции каких бы то ни было содержательных или структурных моментов. Таким образом, при низком уровне мотивации возникают неэкспрессивные, или нейтральные структуры. В этих структурах преобладает информативный, содержательнофактуальный компонент. Развитие предметного содержания проходит без видимых эмоциональных «примесей». Низкий уровень мотивации не исключает использование ЭС. Но это – слабые ЭС, не влияющие на характер развертывания СФЕ: порядок следования компонентов в высказываниях, как правило, остается неэкспрессивным, повторы отсутствуют. Главный признак экспрессивности – стереотипизация структуры – не характерен для низкого уровня мотивации. При низком уровне мотивации логика и эмоция «мирно» уживаются друг с другом, между ними не возникает контраста, «борьбы», используются слабые ЭС, для которых характерно то, что они, в отличие от сильных, не способны влиять на предикативное отношение в высказывании (в сторону его усиления, эмфатизации) и лишь приспосабливаются к нему. К слабым ЭС можно отнести различные образные средства – слова с сильной коннотативной окраской, различного рода тропы (метафора, метонимия, гипербола, литота, аллегория и др.), некоторые стилистические фигуры – градация, антиградация, многосоюзие, подхват и др., а также некоторые смысловые фигуры – антитеза, хиазм и др. Вторая группа. СФЕ с высоким уровнем эмоциональной мотивации (первый подвид). Сюда можно отнести примеры, в которых наблюдается стереотипизация структуры или элементов структуры. Стереотипизация структуры может проявляться в форме градации, антиградации, многосоюзия, антитезы, подхвата и др. Надо сказать, что строгая классификация ЭС по силе эмоционального влияния, которую они выражают, едва ли возможна. Перечисленные ЭС в равной степени могут быть отнесены как к разряду слабых, так и к разряду сильных ЭС. Их экспрессивная сила в речи зависит от характера их использования – от локализации в структуре СФЕ, для некоторых также от локализации в структуре высказывания, от их способности в зависимости от лексического наполнения влиять на предикативное отношение в высказывании. К сильным ЭС с большей определенностью могут быть отнесены: структурный параллелизм, анафора, эпифора, лексический повтор и др. При использовании этих ЭС часто происходит эмфатизация структуры. В сверхфразовых структурах этого типа эмоция и мысль (логика) как бы «противодействуют» друг другу. Сильная эмоция «задерживает» нормальное логическое развитие мысли. Говорящий более детально, чем при обычном, менее экспрессивном развитии речи, останавливается на тех или иных элементах мысли, дает им большее содержательное развитие, смысловое усиление. В этих случаях, видимо, уместно говорить о смысловом «выдвижении» элементов содержания. Вторая группа. СФЕ с высоким уровнем эмоциональной мотивации (второй подвид). К этому подвиду относятся примеры с крайне высоким уровнем эмоционального влияния на организацию СФЕ. Мысль не получает полного развития, не завершается или, даже, обрывается. Для примеров с крайне высоким уровнем мотивации характерна тенденция к разрушению структуры. Эмоция здесь не «задерживает», а стремится «остановить», «оборвать» развитие мысли. Характерными фигурами, выражающими столь сильное влияние эмо- ции на сверхфразовое построение, являются: риторический вопрос, риторическое обращение, восклицание, анаколуф (обрыв фразы, структуры), апосиопеза (обрыв мысли, логики), эллипсис (опущение элементов построения), парцелляция и др. К этим же средствам, видимо, следует также добавить так называемую эмфазу, при которой часто наблюдается субъективный порядок следования компонентов высказывания: рема – тема. Для сильных ЭС вообще характерно то, что они, как правило, используются для выделения кульминационного пункта СФЕ – главного аргумента, обычно располагающегося в заключительной части СФЕ. Нередко они влияют и на предикативное отношение в высказывании, в котором они появляются, или в высказываниях, которые ими охватываются. Это – эмфатизирующее влияние, которое, однако, не ломает логической сетки отношений на сверхфразовом уровне. 3.2. Дискурсивное взаимодействие экспрессивных средств в СФЕ 3.2.1. Общие принципы взаимодействия В основе повышения экспрессивности как в высказывании, так и в СФЕ в целом лежит активизация оценочного компонента тестового содержания. Активизация оценочного компонента означает повышение коммуникативной значимости какого-то высказывания, рост его «коммуникативной цены» в ряду остальных высказываний. Распределение экспрессивных средств в составе СФЕ обусловлено задачей такого ценностного выдвижения. Применение ЭС не означает нарушение логической сетки отношений в СФЕ. В составе СФЕ ЭС взаимодействуют с обычными, неэкспрессивными элементами и, с точки зрения своей включенности в логико-семантическое задание СФЕ, т.е. своей нормативной функции, могут быть рассмотрены наравне с последними. Развитие экспрессии в СФЕ не образует ни особой структуры, ни какой-либо дополнительной рамки отношений. Оно совпадает с аргументативным развитием СФЕ. Особенность аргументативного развития СФЕ состоит в том, что оно подчинено принципу централизации текстовой структуры (см.: [Сидоров 1986: 127-128]. Причину централизации мы видим в обусловленности СФЕ информативной установкой локального уровня. Важнейшей составляющей локальной установки является оценка, в силу чего централизации информативной, логической, при активизации оценочного компонента, сопутствует централизация экспрессивная. Под централизацией понимается такое отношение СФЕ, когда один из них является главным, центральным, а оставшаяся часть СФЕ и все остальные аргументы служат условием подачи главного аргумента (см.: [Ивин 1970: 28], [ван Дейк, Кинч 1989: 26]). Как правило, это – рема последнего высказывания СФЕ. В отдельном высказывании это – также его рематическая часть. Такой, обусловленный локальной установкой говорения, центр текстового построения понимается как относительный ориентир речи. На него приходится кульминация экспрессивного накопления в СФЕ. На нем замыкается перспектива общего развития локальной текстовой стратегии. В речи его можно рассматривать как сигнал об окончании СФЕ. Экспрессия в СФЕ, как правило, действует по нарастающей. Деэкспрессивизация дискурса, как показали наблюдения, возникает в трех случаях: при переходе от одного СФЕ к другому (т.е. при смене локальной установки говорения); в конце СФЕ, построенного по принципу рамочной конструкции, когда последнее высказывание подводит итог рассуждению, повторяя, как правило, в форме перифраза, одну из предыдущих мыслей; в случае парентетических включений (а также добавлений после главного аргумента). В целом куль- минация экспрессивного накопления рассматривалась нами как делимитативный признак СФЕ. Таким образом, функциональная перспектива экспрессивных средств в СФЕ носит системный характер. Экспрессивные средства группируются вокруг аргументативного центра СФЕ, направлены на него. Их главная функция состоит в выделении аргумента. Необходимо определить функцию ЭС с точки зрения структуры отдельного перехода. В рамках внутреннего логического отношения, образуемого процессами переноса старой информации и ввода новой, ЭС ориентированы не на первый из этих процессов, а на второй. В структуре перехода ЭС располагаются таким образом, чтобы подчеркнуть, выделить средний термин. Их функция – как в отдельном переходе, так и в СФЕ в целом – состоит в том, чтобы обеспечить ввод новой информации. С этих позиций они могут рассматриваться как элемент, «деталь» более общего механизма ввода новой информации: экспрессивные средства выражают эмоциональную модализацию функции среднего термина, подчеркивают характер вхождения аргумента. В текстах встречается как применение изолированных ЭС, так и комплексное их использование. Взаимодействие ЭС с логикой СФЕ как в первом, так и во втором случае выражает одну и ту же закономерность – усиление аргумента. В комплексном использовании ЭС мы различаем два возможных способа их взаимодействия – синхронное и последовательное. Первое означает конвергенцию ЭС, их концентрацию в каком-то пункте СФЕ (см.: [Арнольд 1973:232]). Например, ввод аргумента может выражаться одновременно с помощью образных ЭС и целого ряда структурных (как правило, конвергенция приходится на главную, аргументативную часть построения). Второй вид взаимодействия выражается функциональной перспективой ЭС – различным отношением их к аргументу (главному аргументу) в зависимости от локализации в структуре СФЕ. Нас в первую очередь интересует второй вид – последовательное взаимодействие ЭС в СФЕ. ЭС могут располагаться как в тезисной, так и в аргументативной части СФЕ. ЭС, расположенные в зачине, подготавливают ввод новой информации. ЭС, расположенные в аргументативной части, непосредственно обслуживают вхождение среднего термина. Как первые, так и вторые подчинены единой логике ввода новой информации, ориентированы на общий для них средний термин и, таким образом, соотнесены по ценностной установке. Экспрессия зачина – не главная, а лишь вспомогательная в СФЕ. Расположенные здесь ЭС, сами не участвуя во вводе среднего термина, своей экспрессией как бы «поддерживают» те ЭС, которые непосредственно обеспечивают выделение аргумента, подготавливают экспрессию главной части. В свою очередь, последние продолжают и завершают экспрессию, начатую ЭС зачина. Таким образом, складывается общая динамика усиления в СФЕ. Строгая классификация ЭС по преимущественным речевым функциям едва ли возможна. Анализ эмпирического материала показывает, что одни ЭС являются более «гибкими» в том, что касается их потенциального функционального статуса, другие в этом отношении более «жесткие». Более жесткими оказываются сильные ЭС (эмфаза, анафора, эпифора, подхват, риторический вопрос, риторическое обращение, парцелляция, анаколуф и др.), более гибкими – слабые. Например, градация (чаще используется как слабое ЭС) в зависимости от общего уровня экспрессивности в СФЕ может применяться как в главной части – как главное выделительное средство (при низком общем уровне мотивации), так и в зачине – как вспомогательное средство (при более высоком общем уровне мотивации). Такие ЭС, как анафора или риторический вопрос, чаще используются в качестве центрального выделительного средства. Эта закономерность наблюдается как в русских, так и в португальских примерах. Для образных ЭС трудно выделить преимущественную функцию. Они служат наполнением структурных ЭС и в целом подчиняются логике взаимодействия последних. Хотя в некоторых случаях образные ЭС могут вступать в последова- тельное взаимодействие со структурными. Например, слово с сильной коннотативной окраской, употребленное в зачине и не сопровождаемое каким-либо параллельным структурным ЭС, может подготавливать дальнейшую экспрессию: после него в основной части СФЕ могут появляться градация, структурный параллелизм и т. д., т.е. более сильное экспрессивное средство. Таким образом, любое применение ЭС в речи должно рассматриваться не как самостоятельное явление, а как явление относительное, обусловленное контекстом. Необходимо специальное изучение динамики взаимодействия различных ЭС в структуре СФЕ. Анализ способов дискурсивного взаимодействия ЭС в сверхфразовой структуре возможен с двух точек зрения. Вопервых, с точки зрения построения СФЕ в целом. Во-вторых, с точки зрения перехода от одной мысли к другой внутри СФЕ. Внутренняя структура СФЕ может включать в себя несколько переходов, и, таким образом, при модализации каждого перехода с помощью ЭС, складываются сложные формы экспрессивного взаимодействия элементов текстового дискурса. Виды экспрессивного взаимодействия ЭС в рамках одного перехода можно определить как элементарные. Принципиальное значение в нашем исследовании, думается, имеет рассмотрение и анализ не сложных, а элементарных видов дискурсивного взаимодействия ЭС в СФЕ. Поскольку сложные формы складываются из нескольких элементарных, детальный анализ и систематизация последних приведет к лучшему пониманию первых. Систематизация сложных форм принципиального значения не имеет, они будут рассмотрены нами лишь в общих чертах. 3.2.2. Элементарные формы взаимодействия экспрессивных средств в СФЕ. Фигуры экспрессии Элементарные формы дискурсивного взаимодействия ЭС рассматриваются нами в динамике перехода от зачина к аргументативной части СФЕ, или от высказывания, подготавливающего ввод аргумента, к высказыванию, вводящему аргумент. В зависимости от распределения ЭС между подготавливающей и аргументативной частями СФЕ весь корпус примеров – в русской и португальской части – был разделен нами на две больших группы. Включаемые в каждую из групп примеры понимались как выражающие определенный тип дискурсивного развития экспрессии в СФЕ при переходе от одной мысли к другой. Типы смыслового и экспрессивного развития СФЕ именуются фигурами экспрессии – по аналогии с фигурами силлогизма в формальной логике. Самым общим образом были выделены два вида фигур: а) фигуры прямой экспрессии и б) фигуры обратной экспрессии. 3.2.2.1. Первая фигура: прямое усиление аргумента (фигура прямой экспрессии) Для всех видов и подвидов первой фигуры характерен переход от более слабых ЭС в зачине, или непосредственно подготавливающей ввод аргумента части СФЕ, к более сильным ЭС в аргументативной части. Экспрессия как бы накапливается с большей или меньшей постепенностью от тезисной части к аргументативной – к экспрессивному центру. Ввиду такой общей закономерности, свойственной всем разновидностям этой фигуры, фигура в целом определяется как прямое усиление аргумента, или как фигура прямой экспрессии. А. Первый подвид. Принципиальная схема расположения ЭС здесь выглядит следующим образом: в зачине (в тезисной части) располагаются слабые ЭС – градация, антиградация, антитеза, хиазм, образное ЭС (троп) и др., в главной части располагаются сильные ЭС – анафора, эпифора, риторический вопрос, восклицание и др. 1.11. «/1/ O encontro da JCP, encontro de jovens comunistas, pelo que debateu, pelo que afirmou, pelo que concluiu, o Encontro é uma afirmação do que é ser jovem comunista. /2/ É amar a paz e lutar pela paz… É ter o ideal de uma sociedade libertada da exploração… É ser patriota e internacionalista. É ter uma visão do mundo contemporâneo… É alegrar-se com a luta antiimperialista… É também, no momento actual..., saudar a «perestroika»…» (Avante, 27.10.88). В примере две единицы сцепления. В каждом высказывании (в каждой единице сцепления) рема выделена курсивом. Экспрессивное средство в каждом из высказываний выделено подчеркиванием. Ввод аргумента во второй единице сцепления подготавливается относительно слабым ЭС – градацией (pelo que debateu, pelo que afirmou), расположенным в тематической части первой единицы сцепления (зачина). Собственно ввод главного аргумента СФЕ во второй единице сцепления экспрессивно обеспечивается параллельными конструкциями. Таким образом, мы видим нарастание экспрессии от зачина к аргументативной части, переход от слабого ЭС, подготавливающего ввод аргумента, к сильным ЭС, непосредственно обеспечивающим ввод аргумента в следующей единице сцепления. 1.12. «/1/ E entretanto a nossa indústria e a nossa agricultura estão estagnadas. /2/ Nada se faz para promover a produção…, nada se faz para mobilizar os recursos, energias…, nada se faz para reduzir consumos supérfluos…». (А. Куньял 1). В этом примере ввод аргумента также обеспечивается сильным ЭС – анафорой. В предыдущем высказывании мы видим элемент с усиленной коннотативной окраской («estagnadas») в позиции предикатива. 1.13. «И последний вопрос. /1/ В ходе обсуждения тезисов ЦК КПСС коммунисты, беспартийные в нашем крае были единодушны в том, что основным гарантом перестройки, главным двигателем общественного прогресса в нынешних условиях может быть только партия коммунистов. /2/ Какая отводится ей роль в обществе, как разграничить функции партийных, советских, хозяйственных органов…как поднять ее пошатнувшийся авторитет в народе?». (Пр., 1.07.88). 1.14. «/1/ Партия должна возродить себя на ленинских принципах, как политический авангард, развернуть свой потенциал. /2/ Этого ждет общество. Этого ждет весь прогрессивный мир». (Пр., 1.07.88). Русские примеры в целом аналогичны португальским. В них также представлен переход от слабых ЭС в тезисной части, к сильным ЭС в аргументативной части в структуре риторического перехода. В первом – от градации к риторическому вопросу. Во втором – от градации к анафоре. Как в тезисной части, так и в аргументативной части СФЕ ЭС ориентированы прежде всего на выделение ремы своего выказывания. В рамках структурного целого, в динамике риторического перехода, рема зачина оказывается выделенной слабее, чем рема следующего высказывания. Обеспечиваемая более сильными ЭС рема второго высказывания как бы «переориентирует» на себя более слабые ЭС подготовительной части. Таким образом, создается эффект экспрессивного нарастания при переходе от одной цели к другой, эффект приближения к аргументу. Экспрессивная централизация помогает централизации информативной. В соответствии с первым видом первой фигуры может строиться СФЕ в целом. Первый вид может встречаться в любой части СФЕ. В сложных формах взаимодействия – при множественности аргументов – чаще употребляется в заключительной части СФЕ. Б. Второй подвид. Для этого подвида характерна высокая концентрация ЭС уже в начале СФЕ. Уже в первом высказы- вании (первой единице сцепления) располагаются сильные ЭС: анафора, риторический вопрос, восклицание и т. д. Возможны два варианта дальнейшего развития СФЕ в этом случае: 1. После столь внезапной экспрессии, уже в зачине, развитие СФЕ прекращается. Это можно понимать так, что после сильного ЭС в зачине (например, риторического вопроса) далее следует фигура умолчания, т.е. дальнейший аргумент лишь подразумевается, или так, что СФЕ непосредственно начинается с главной части, т.е. сразу подается экспрессивный центр, а зачин отсутствует; 2. После сильного ЭС в зачине следует еще более сильное ЭС в главной части: например, после анафоры в зачине идет риторический вопрос в главной части. В соответствии с первым вариантом строятся, обычно, высоко экспрессивные СФЕ, состоящие из одной единицы сцепления. Под сложные формы взаимодействия этот вариант не подпадает. Второй вариант может встречаться в конце сложных экспрессивных сверхфразовых структур с большим количеством аргументов. 1 вариант: 1.15. «Como exemplos, em que partido senão no PCP encontram apoio os guardas da Polícia de Segurança Pública para o reconhecimento legal do seu sindicato? Em que partido senão no PCP encontram apoio os construtores civis…?» (Avante,, 23.3.89). В этом примере мы видим серию риторических вопросов, построенных в форме анафоры. Уже вначале построения происходит взрыв экспрессии. Дальнейшее экспрессивное развитие практически невозможно: для этого необходимы еще более сильные ЭС. Здесь прерывается и информативное развитие: дальнейшая информативная централизация должна была бы сопровождаться централизацией экспрессивной, последняя же здесь невозможна. 1.16. «Нам нет нужды разрушать старый мир до основания, нам не нужно вытаптывать просо, которое кто-то сеял, поливая поле своим потом, нам не нужно разрушать фундамент еще не построенного дворца…Нам нет нужды строить вавилонскую башню для того, чтобы разрушить ее». (Изв. 1.07.88). В этом примере экспрессия достигается с помощью анафоры. 2 вариант: 1.17. «/1/ Por que será, camaradas, que o governo PS-PSD não chama as coisas pelos seus nomes? /2/ À descida do produto nacional chama «crescimento negativo». Aos despedimentos sem justa causa chama «lay-off». A uma nova lei da greve chama lei regulamentadora. A limitações dos direitos e liberdades chama directivas de comportamento. /3/ Será pelo hábito de pensar que, pondo falsos nomes às coisas, as coisas deixam de ser o que são? Pensará o dr. M. Soares que, pelo facto de se intitular ainda «socialista», alguém acredita que não está servindo o grande capital?». (А. Куньял 1) 1.18. «/1/ Теперь это политика не отвлеченная. /2/ Она задевает. В экономике – рабочий класс, прежде всего, тех, кто привык к уравниловке, к выводиловке. Она задевает хозяйственников, которые не умеют работать в условиях хозрасчета.… Она задевает аппарат управления, который мы основательно сокращаем.…/3/ Все это разве легко? А то, что в партии происходит, разве это легко? А когда мы науку переводим на хозрасчет…? Это разве легко? А в Армии? Это разве легко?». (Изв. 26.05.89) Как в португальском, так и в русском примере здесь мы видим, что ввод первого аргумента усиливается параллельной структурацией высказываний. Далее следует переход к еще более сильному ЭС – риторическому вопросу. В целом для второго подвида первой фигуры характерен высокий уровень экспрессии: используются сильные ЭС. Наиболее частым случаем для второго подвида является первый вариант его реализации: взрыв экспрессии в первых же высказываниях, в первой же единице сцепления СФЕ и обрыв дальнейшего как экспрессивного, так и информативного развития сверхфразовой структуры. Здесь более всего заметно противоречие между глубиной и силой осмысления предметного компонента. Глубина осмысления измеряется количеством аргументов, количеством предикативных переходов от высказывания к высказыванию в структуре СФЕ, т.е. сложным порядком аргументации. Сила осмысления измеряется степенью экспрессивного наращивания в ходе дискурсивного развертывания СФЕ. Понятно, что быстрое достижение наивысшей экспрессии препятствует дальнейшему аргументативному развитию СФЕ, противоречит глубине осмысления предметного означаемого. В. Третий подвид. Развитие экспрессии здесь начинается со слабой, неэкспрессивной тезисной части, зачина. Что касается аргументативной части, в которой вводится главный аргумент, то здесь возможны следующие варианты развития. 1 вариант: ввод аргумента в дальнейшем непосредственно обеспечивается слабыми ЭС: 1.19. «/1/ A maioria de votos e de deputados alcançada pelo PSD nas eleições… do ano passado foi considerada por muitos como um resultado de consequências irreversíveis. /2/ Não apenas pela direita, mas por muitos democratas, até por alguns camaradas, as eleições… significariam a derrota do regime democrático…, a liquidação imparável e a curto prazo das conquistas democráticas, a solidez da direita no Poder e o esgotamento da capacidade de resistir do movimento operário» (Avante,,10.11.88). 1.20. «Уважаемые тов. депутаты! /1/ Здесь у нас невольно выявилось противопоставление между нами: между теми, кто прошел конкурентные многомандатные бои, и теми, кто пришел от общественных организаций. /2/ Не раз за эти дни приходилось слышать, что одни – это избранники народа, а другие – подсажены, чтобы тормозить активность перестройки» (Изв. 14.06.89). В обоих примерах ввод главного аргумента обеспечивается с помощью слабых ЭС: в португальском примере – это градация, в русском – антитеза. Этот вариант экспрессивного развития нередко встречается в начальной части сверхфразовых построений с высоко сложной внутренней организацией, характеризующихся большой глубиной осмысления предметного компонента. 2 вариант: ввод аргумента непосредственно обеспечивается сильными ЭС. 1.21. «/1/ O XII Congresso enfrenta uma situação nova a nível nacional /2/ porque avançou a contra-revolução porque a reacção tem maioria na Assembleia de República, porque é destruída parte das conquistas de Abril, porque se concretizou a integração na CEE…, porque existe o perigo de uma revisão subversiva da Constituição». (Avante,,10.03.88) 1.22. «/1/ При очевидной необходимости сокращения партийного аппарата, думается, надо пойти на укрепление районных комитетов партии. /2/ Это – передовое звено, это – передний край в общении с людьми. Это орган, который работает на такой территории, где очень тесно переплетаются все интересы людей. /3/ У нас же там сейчас работают в основном кадры малоопытные». (Изв. 1.07.88). Как в португальском, так и в русском примере вхождение аргумента экспрессивно поддерживается анафорой. Последнее высказывание в русском примере можно понять как добавление. В этом варианте аргумент может выделяться не только с помощью анафоры. Сюда можно отнести также те случаи, когда после неэкспрессивного зачина в главной части следуют более сильные ЭС – риторический вопрос, восклицание… 3 вариант: ввод аргумента поддерживается риторическим подхватом (анадиплозой). Здесь возможны следующие случаи: а) неэмфатический подхват, б) подхват аргумента путем парцелляции, и в) эмфатический подхват. а) При неэмфатическом подхвате рема предыдущего высказывания становится темой последующего, получая, таким образом, дальнейшее усиление и смысловое развитие в следующем высказывании. Чаще всего в выделенную позицию ставится не весь аргумент, а лишь его часть, которая как бы искусственно, в отдельном высказывании, выводится в предикативную позицию по отношению к остальной, не выделяемой части аргумента (которая не воспроизводится в следующем высказывании). 1.23. «Camaradas! /1/ O debate que aqui estamos a travar é ainda a nível dos responsáveis. /2/ Temos todo o interesse em que os Organismos de Direcção não fechem em si próprios o debate, e o levem a todo o Partido. /3/ E o levem não com ideias feitas, mas abertos à opinião, abertos às contribuições, abertos às propostas…». (Avante,,10.3.88) 1.24. «Часто мы слышим нарекания, что /1/ молодежь кричит, /2/ кричит с «лестницы 13-го этажа», кричит со сцены с гитарой в руках, но мы никогда не задумываемся о том, /3/ почему она кричит? /4/ Человек кричит.». (Изв. 1.07.88) Как и ранее, рема высказывания выделяется курсивом. Повторяемая часть аргумента в каждом из примеров выделена подчеркиванием. В этих примерах мы видим, что аргумент (рема первого высказывания) подхватывается в следующем высказывании. Рему второго высказывания можно понять как прямое продолжение – как экспрессивное, так и по смыслу – ремы предыдущего высказывания. Получается как бы «рито- рическое обособление» части аргумента с целью его усиления. В португальских ораторских текстах можно встретить сквозное нанизывание неэмфатических подхватов: аргумент как бы «предикативизируется» по частям в отдельных высказываниях. Такая специфическая структурация придает всему построению оттенок возвышенности. Для русского ораторского стиля такое выделение менее характерно. 1.25. «/1/ E agora de novo aqui estamos. /2/ E aqui estamos em força comemorando o 67º aniversário do nosso Partido. /3/ Em força, decididos e confiantes como sempre que se levanta diante do nosso povo um obstáculo major e um perigo mais ameaçador» (Avante,е, 10.11.88). Рема в каждом из высказываний выделена курсивом. Часть, переносимая путем подхвата из предыдущего высказывания в последующее, выделена подчеркиванием. Единый аргумент как бы разбит по частям между несколькими высказываниями. Чтобы понять искусственность такого выделения представим себе весь аргумент в целом, неразделенным – как если бы он находился в одном высказывании: «E agora de novo aqui estamos… em força… decididos e confiantes, como sempre…». б) Парцелляцию в механизмах аргументативного развертывания СФЕ можно рассматривать как прием, в целом аналогичный неэмфатическому подхвату – с той лишь разницей, что подхватываемая часть аргумента предыдущего высказывания в новом высказывании не воспроизводится, а подразумевается. Получается, что в новом высказывании имеется только рема, а тема, т.е. воспроизводимая часть, выражающая смысловую опору высказывания на предыдущий контекст, отсутствует. 1.26. «/1/ Mas a que se referia o sr. Primeiro Ministro? /2/ Aos salários em atraso? Ao desemprego? Aos despedimentos arbitrários? À precariedade do trabalho e à efectiva liquidação do direito ao trabalho?» (Avante,,10.03.88). Основным приемом экспрессивного выделения главного аргумента в этом примере является риторический вопрос. Однако он еще более усиливается с помощью парцелляции: аргумент как бы распределяется по частям в отдельных высказываниях. Встречаются также менее экспрессивные формы парцелляции. 1.27. «/1/ Temos duas eleições à porta: a eleição dos deputados para o Parlamento Europeu e a eleição dos órgãos autárquicos. /2/ Eleições importantes pelo que são e pala influência que terão na evolução política». (Avante,, 23.03.89). 1.28. «/1/ Мы… должны сделать так, чтобы любой человек, какой бы национальности он ни был и где бы ни проживал, чувствовал себя хорошо. /2/ И в России, и в Прибалтике, и в Закавказье – везде» (Изв. 26.05.89). Последние два примера в целом аналогичны друг другу. Хотя русский пример более экспрессивен: парцелляция здесь сочетается с мгногосоюзием. Общим для парцелляции и для собственно неэмфатического подхвата является кореферентность рем в следующих друг за другом высказываниях. При этом, неэмфатический подхват – скорее слабое средство выделения, в то время как парцелляцию, видимо, следует отнести к сильным ЭС. В неэмфатическом подхвате говорящий как бы «сшивает» мысль тематическими связками. При парцелляции он «рубит» мысль. Если в первом случае механизм сохранения старой информации играет большую роль, способствуя «размельчению» аргумента и стереотипизации структуры, то во втором случае его действие по сути нейтрализуется, аргумент приобретает самостоятельную ценность. Его размельчение принимает форму «разрушения» мысли. в) эмфатический подхват – отличается от неэмфатического подхвата (а) и парцелляции (б) тем, что рема предыдущего высказывания становится не темой, а также ремой следующего высказывания, при этом она еще более усиливается, эмфа- тизируется. Обычно рема предыдущего высказывания воспроизводится в следующем высказывании целиком. Два высказывания можно понять как гомофункциональные, ремы которых кореферентны. В целом операцию эмфатического подхвата можно понять как эмфатическое перевыражение высказывания. Эмфатический подхват – сильное ЭС, после которого дальнейшее дискурсивное развитие СФЕ не предполагается. 1.29. «/1/ É entretanto feita a pergunta se a economia mista pode incluir grandes empresas privadas. /2/ Quero lembrar que esta pergunta tem resposta no próprio Projecto. /3/ No próprio Projecto se admitem empresas privadas de variada grandeza» (Avante,, 10.03.88). Выделяемый элемент подчеркнут. Неэмфатическая рема второго высказывания, занимающая в этом высказывании конечную позицию, становится эмфатической ремой третьего высказывания, занимая здесь экспрессивно выделенную начальную позицию (…no próprio Projecto. = No próprio Projecto…). Темы высказываний /2/ и /3/ также должны пониматься как кореферентные: «esta pergunta» – «se admitem empresas privadas de variada grandeza». Кореферентность рем в двух смежных высказываниях может основываться на их антонимической противопоставленности. При этом рема второго высказывания эмфатизируется. 1.30. “/1/ Gostaríamos que os factos não nos autorizassem fazer um tal severo juízo. /2/ Mas os factos não são invenção nossa. /3/ São os dirigentes do PS que os criam e os confirmam em actos”. (Avante,, 23.05.89) Смысловой переход от ремы высказывания /2/ к реме высказывания /3/ в данном примере можно понять как антонимический перифраз: «não são invenção nossa» = «são os dirigentes do PS que...». Общность смысловой функции позволяет понимать данные элементы как семантически кореферентные. Эмфатическое усиление ремы третьего высказывания служит экспрессивным сигналом окончания СФЕ. 1.31. «Часто мы слышим нарекания, что /1/ молодежь кричит, /2а/ кричит с «лестницы 13-го этажа», /2б/ кричит со сцены с гитарой в руках, но мы никогда не задумываемся о том, /3/ почему она кричит? /4/ Человек кричит. /5/ Кричит, когда рождается от боли физической, кричит, когда становится личностью, от духовного удушья, от боли социальной, от неумения или невозможности выразить себя в труде, в творчестве, в общественнополитической жизни» (Изв. 1.7.88). Здесь мы имеем продолжение примера 1.24 (см. С. ). Этот пример в целом интересен тем, что в нем неэмфатический подхват, который мы видим в переходах между высказываниями /1/, /2/, /3/, /4/, далее переходит в эмфатический подхват (в переходе от высказывания /4/ к высказыванию /5/), причем семантической основой всех подхватов и последующего рематического выделения является один и тот же элемент – «кричит». Примечательно последовательное дискурсивное экспрессивное развитие СФЕ в данном примере: постепенный переход от менее сильных ЭС ко все более сильным. Анафора с элементом градации в переходе от /2а/ к /2б/ сменяется риторическим вопросом в /3/, за которым следует эмфаза в /4/, за которой, путем подхвата, реализуется еще одна эмфаза в /5/. Таким образом, здесь мы видим своеобразное сочетание неэмфатического и эмфатического подхватов. В целом данный пример представляет собой сложную форму взаимодействия ЭС в ходе дискурсивного развертывания СФЕ, где более сильная форма экспрессии сменяет более слабую. Экспрессивность последнего высказывания дополнительно усиливается градацией. 3.2.2.2. Вторая фигура: инвертированное усиление аргумента (фигура обратной экспрессии) По характеру своего построения, по способам выделения аргумента, вторая фигура может быть противопоставлена первой. Как правило в этой фигуре собственно вхождение аргумента непосредственно не обеспечивается никакими ЭС, а если и обеспечивается, то эти ЭС могут быть поняты как лишь дополнительные, не главные, имеющие уточняющий характер. Главная, основная масса ЭС скапливается в зачине (в тезисной части). Однако функцией этих ЭС является не собственно усиление зачина, а выделение аргумента, вводимого в следующем высказывании, в следующей единице сцепления. 1.32. «/1/ Когда я читаю в нашей печати, что у русских не было своей территории…, когда я читаю что журналы «Наш современник» и «Огонек»…, когда меня печатно убеждают, что…когда на страницах «Огонька» появляются…когда я читаю что… - когда я думаю обо всем этом…, /2/ то уже не удивляюсь тем пропитанным неверием, иронией и некой безнадежностью вопросам, которые задает наша молодежь» (Изв. 01.07.88). В примере две единицы сцепления. Первая построена в форме структурного параллелизма, это – сильное ЭС. Однако выделяемым компонентом, целью всего построения является рема следующего высказывания (уже не удивляюсь). ЭС зачина подготавливают ввод аргумента и они же создают экспрессию аргумента. Такого рода построения можно было бы назвать дистантным выделением аргумента: ЭС скапливаются в зачине, в подготавливающей части СФЕ, для того, чтобы выделить вводимый после них в следующем высказывании аргумент. Сущность такого выделения, как представляется, состоит в том, что в зачине говорящий создает информативное ожидание, ожидание развития структуры, или ожидание аргумента. Одновременно с этим создается экспрессивное, стилистическое ожидание. Аргумент выполняет функцию пропозициональной установки по отношению к единице сцепления, под- готавливающей его ввод. В зачине говорящий как бы подготавливается, и подготавливает этим слушателя, к следующему ходу мысли (возможно, главному и центральному во всем построении). Чем эмоциональнее зачин, чем более он информативен, тем выше и экспрессивная сила создаваемого таким образом стилистического ожидания, тем большее внимание адресата привлекается к вводимому затем в следующей единице сцепления аргументу. Данный прием можно рассматривать как прием риторического замедления. Сила аргумента в целом зависит от двух факторов: от экспрессивной нагруженности зачина и от информативной нагруженности зачина. В соответствии с этим проведем разделение двух подвидов этой фигуры: 1. выделение вводимого в следующей единице сцепления аргумента с помощью скапливающихся в зачине ЭС; 2. выделение вводимого в следующей единице сцепления аргумента производится с помощью информативного накопления в зачине. А. Первый подвид. Здесь возможны два варианта – в зависимости от того, какие ЭС (сильные или слабые) подготавливают ввод аргумента, создают стилистическое ожидание в зачине. 1 вариант: стилистическое ожидание создается слабыми ЭС. По форме этот вариант близок к информативному накоплению. Наиболее частым и наиболее характерным ЭС, используемым здесь является градация. По сути, градация представляет собой не что иное, как организованное по форме информативное накопление: стереотипизация накопления (как правило, это однородные члены предложения) создает экспрессивный эффект. Экспрессивное накопление может производиться с помощью градации в зачине. 1.33. «/1/ Ao olharmos aqui em volta,… neste comício grandioso, com praça cheia, com tanta combatividade, com tanto entusiasmo, com tantas bandeiras, tantas vivas, tantos homens, tantas mulheres…podemos desde já tirar uma conclusão…: /2/ o PCP não está a andar para trás, mas pelo contrário: na sua actividade… na sua ligação com as massas o PCP está de novo a andar para a frente» (Avante, 10.11.88) 1.34. «Товарищи! /1/ В каждом городе, в каждом селе, в каждом трудовом коллективе… с огромным вниманием и большими надеждами следят за работой партийной конференции. /2/ Сегодня,... , нужно твердо сказать: надежды людей оправдались» (Изв. 01.07.88) Выделяемый аргумент (рема второго высказывания) здесь выделен курсивом. Экспрессивный прием в первом высказывании, служащий выделению аргумента, выделен подчеркиванием. Португальский и русский примеры в целом аналогичны один другому. В португальском примере выделение аргумента непосредственно сопровождается также антитезой. Экспрессивное накопление может производится через градацию темы второго высказывания – главной части СФЕ. Тема – «консервативный» элемент в общей логике развития структуры, показатель действия механизма передачи старой информации. Тема главной части повторяет (по принципу логической кореферентности) один из элементов зачина, или тезисной части. Ее экспрессивная и информативная нагруженность также создает эффект стилистического ожидания – «задерживает» ввод аргумента и этим создает его экспрессию. 1.35. «/1/ Portugal e os portugueses não são estrangeiros em nenhuma parte do mundo. /2/ Vencidos os estigmas do ostracismo…, restaurada a dignidade e o nosso próprio prestígio externo, tendo hoje uma presença e uma voz indiscutível na Comunidade Internacional, recuperados os valores de liberdade e de tolerância, que identificam a cultura humanista e o universalismo português, sejamos orgulhosamente portugueses» (М. Соареш 1) Тема второго высказывания, выраженная абсолютным причастным оборотом, кореферентна теме первого высказы- вания – «Portugal e os portugueses». Градация темы выражает ее информативное развитие, расширение. Информативная и экспрессивная нагруженность темы создает эффект стилистического ожидания и этим усиливает выделение аргумента. 1.35. «/1/ В контексте нынешней ситуации, нынешнего этапа развития общества я убежден в том, что ХIХ Партийная конференция приняла правильное решение. /2/ Потому что процесс перестройки, политической реформы, процесс разделения функций, осознание партией своей роли… освобождение ее от государственных функций – этот процесс еще только начинается». (Изв. 26.05.89). Этот пример аналогичен португальскому. Правда, информативная и экспрессивная насыщенность зачина здесь несколько выше. Тема главной части опирается на тему первого высказывания. 2.вариант: стилистическое ожидание создается сильными ЭС. С помощью параллельных структур: 1.36. «/1/ Ora há isolamento e isolamento. /2/ Se isolamento é estar sempre na luta…contra a exploração…, se isolamento é estar sempre… com quem trabalha, com quem é explorado…, se isolamento é combater com coerência e coragem na defesa do povo…, se isolamento é actuar assim, /3/ então temos que dizer que... o PCP opta decididamente por estar só nessa luta». (Avante, 10.11.88) В этом примере сильное экспрессивное средство – структурный параллелизм с элементами градации. При помощи этого приема создается информативное и экспрессивное нагнетание в предварительной части СФЕ, подготавливающее ввод главного аргумента в следующем высказывании. Центральным пунктом построения, на который ориентировано все информативно-экспрессивное накопление является рема второго высказывания: «opta decididamente por estar só…». С помощью риторического вопроса: 1.37. «/1/ Que espera o governo dos portugueses e portuguesas…? /2/ Que aprovem? Que se submetam? /3/ Não. Os portugueses opor-se-ão a uma tal política…» (А. Куньял 1) Здесь обычный вопрос в высказывании /1/ сменяется риторическим вопросом в высказывании /2/. Риторический вопрос – высоко экспрессивное средство выделения. Создается информативное и экспрессивное накопление, которое подготавливает ввод главного аргумента – ремы заключительного высказывания /3/ в СФЕ. 1.38. «/1/ Недавно мы были у детей и матерей Элисты, инфицированных СПИДом. /2/ Они лежат в московской больнице. /3/ Дети, ясное дело, не понимают, что случилось, /4/ но матери – их отчаянию нет предела.… /5/ Сколько продлится это вынужденное заточение? Каков социальный статус этих людей? Как им жить?... С кем общаться? /6/ Рана, как говорится, открыта и кровоточит, и /7/ нет у нашего общества ответа на вопросы безвинно страдающих ребятишек». (Изв. 02.06.89) В этом примере после относительно спокойного, неэкспрессивного развития СФЕ (высказывания /1/, /2/, /3/, /4//) наступает взрыв экспрессии, имеющий форму параллельных риторических вопросов (высказывание /5/). Однако подлинной кульминацией дискурсивного развертывания СФЕ становятся высказывания /6/ и /7/ (аргументы: «открыта и кровоточит» и «нет»), которые сами по себе неэкспрессивны, но в данном контексте приобретают высокую степень экспрессии. Говорящий как бы сам отвечает на поставленный им же вопрос. Б. Второй подвид. Об информативном накоплении в чистом виде можно говорить лишь условно. Как правило, оно сопровождается накоплением экспрессивным, равно как и наоборот: экспрессивное накопление обычно опирается на накопление информативное. Мы выделяем следующие формы информативного накопления: а) форму внутреннего содержательного противоречия. Имеется в виду либо эксплицитно подаваемая, либо имплицитно заключенная в тезисной части логическая дизъюнкция. Это создает эффект информативного ожидания, интригует слушающего какой-то заложенной уже в зачине альтернативой содержательного развития СФЕ. Обычно в этом случае зачин состоит из двух (иногда и более) высказываний, которые либо полностью противоречат друг другу (строгая дизъюнкция), либо противоречат друг другу частично (слабая дизъюнкция). В первом случае высказывания связаны союзами «или…, или…», «либо…, либо…», « с одной стороны…, с другой стороны…»; «ou…,ou» , «de um lado,… de outro lado…». Во втором случае это могут быть союзы: «но», «однако», «хотя» и др.; «mas», «contudo», «todavia», «embora» etc… Высказывания, связанные подобным образом, обычно гомофункциональны и могут рассматриваться как одна единица сцепления. Их логическое отношение друг к другу исчисляется на основе отношения друг к другу их тем: в первом случае тема одного высказывания исключает тему другого, во втором – они друг друга не исключают. Из экспрессивных фигур к разряду имплицитно дизъюнктивных можно отнести антитезу, хиазм. Вводимый затем в главной части аргумент представляет собой выбор определенного варианта дискурсивного развития структуры. Он должен вносить ясность в противоречие, раскрывать ту или иную из сторон, или каждую из них, обнажая этим позицию говорящего по затрагиваемому вопросу. 1.39. «/1/ A própria vida, a própria experiência, a realidade nacional deu-nos uma melhor compreensão do valor intrínseco da liberdade. /2а/ Nós sempre lutamos pela liberdade. /2б/ Mas em algumas formulações houve uma simplificação do valor da liberdade… /3/ Na realidade a liberdade é um valor em si». (Avante, 10.11.88) Мы видим здесь противоречивый ввод среднего термина в высказываниях /2а/ и /2б/. Ремы в этих высказываниях можно понять как кореферентные. Центром, главным аргументом, на который ориентированы все средства выделения, является рема последнего выказывания /3/ («é um valor em si»). Последнее в своей тематической части опирается на элемент («liberdade») в высказываниях /2а/ и /2б/ (т.е. предыдущей единицы сцепления). 1.40. «/1/ Наша пресса многолика. /2а/ У нас есть газеты, которые выходят небольшим тиражом и допускают какие-то свои промахи. /2б/ У нас есть пресса, которая выходит десятками миллионов экземпляров. /3/ Поэтому говорить неконкретно, переносить на всю прессу ошибки и промахи отдельных изданий вряд ли правильно. А вот адресный упрек – это другое дело…» (Изв. 01.07.88) Выделение центрального аргумента «вряд ли правильно» подготовлено здесь противоречием в предыдущей единице сцепления – противоречием между высказываниями /2а/ и /2б/: «У нас есть газеты…» - «у нас есть пресса…». Следует заметить, что обычно главный аргумент – цель дискурсивного развертывания СФЕ заранее выбирается говорящим, его вхождение в структуру предопределено. Главная проблема, возникающая при развертывании сверхфразового дискурса – в том, как подойти к аргументу. С точки зрения логики построения речи не противоречие зачина является причиной тех или иных качеств аргумента, а наоборот – аргумент является причиной противоречивости зачина. Отношение причины и следствия здесь не меняется. Хороший оратор заранее продумывает систему аргументации, порядок следования аргументов. Проблему же того, как подходить к каждому из них, т.е. как подавать аргумент, он решает непосредственно в речи, иногда экспромтом (хотя последнее тоже может быть предметом специальной подготовки). б) строгое логическое следование также способно создавать эффект информативного ожидания. Усилению экспрессии могут способствовать чисто логические структуры и обороты речи: условный период, сравнение высказываний («как…, так и …», «насколько…, настолько», «tanto…, como …», «tanto…, quanto»), временное отношение («пока», «enquanto»). Ввод аргумента может дополнительно усиливаться связующими словами: «таким образом», «итак», «следовательно»; «então», «assim», «portanto». в)экспрессия может строиться на контрасте между зачином и аргументативной частью, когда аргумент появляется неожиданно, создавая эффект нарушенного стилистического ожидания. Иногда контраст основывается на противопоставлении зачина и аргументативной части по признаку оценки. 1.41. «/1/ Я бы предложил изменить одну из старых времен ведущуюся традицию, когда на Мавзолей во время демонстраций к нашим лидерам… выбегают отборно-благополучные малыши с букетами цветов… /2/ Права поговорка – все начинается с детства. /3/ В том числе и ложь». (Изв. 02.06.89) Негативная оценочность тут подготавливается зачином и в принципе вполне ожидаема (хотя, конечно, и не столь сильная, как та, которая выражена предикатом «ложь»). Последний аргумент ярко, сильно обнажает позицию говорящего к, казалось бы, привычному факту. Это – позиция открытого неприятия и осуждения. Коммуникативная цель очевидна – ошеломить слушателя, завладеть его вниманием, заставить пересмотреть свои представления. Обычно, этот способ выделения используется в риторической фигуре, называемой «concessio» – риторическая уступка: временное согласие с точкой зрения оппонента (вы какой бы форме это ни выражалось) – с тем, чтобы затем ввести контраргумент и опровергнуть аргументацию противника. 3.2.3. Сложные формы взаимодействия экспрессивных средств в СФЕ Рассмотренные выше фигуры экспрессии и их виды представляют собой элементарные формы взаимодействия ЭС в СФЕ. Их анализ раскрывает механизм ввода отдельного аргумента внутри дискурсивного перехода внутри СФЕ. Сложные формы взаимодействия встречаются в структурах с количеством аргументов большим, чем один (два, три и более), где для ввода каждого аргумента используется своя фигура экспрессии. В ораторских текстах (которые послужили материалом анализа в настоящей работе) сложные формы взаимодействия встречаются относительно редко. Видимо, ввиду того, что говорящий в этом типе текстов стремится не усложнять речь большим скоплением аргументов в каждом рассуждении и подавать каждый существенный аргумент в отдельном СФЕ. Можно сказать, что это –тенденция построения ораторских текстов. При большом количестве аргументов в СФЕ говорящий, как правило, не отвлекается на несущественное из них и сосредотачивает всю экспрессию вокруг главного. Обычно, это рема последнего высказывания. В сложных формах взаимодействия более сильные виды выделения идут после слабых согласно логике структурной централизации СФЕ, наиболее сильные ЭС концентрируются вокруг главного аргумента. 1.42. «/1/ Aliás, cremos que eles não têm ilusões nem esperanças a esse respeito. /2/ Inventando 99,5 mentiras por cada meia verdade, o objectivo actual da campanha é outro. /3/ É levantar dúvidas, interrogações, mal-estar no seio dos próprios membros do Partido. É abalar o prestígio e a confiança do povo no PCP. É absorver preocupações e energias do Partido…» (Avante, 10.11.88) Здесь ввод аргумента во втором высказывании не обеспечивается специально никакими ЭС. Ввод главного аргумента в третьем высказывании обеспечивается структурным параллелизмом кореферентных высказываний. Налицо нарастание экспрессии в ходе дискурсивного развертывания СФЕ. 1.43. «Товарищи! /1/ В обстановке демократии и гласности, реального плюрализма мнений, открытого столкновения идей и настроений социальная активность людей реализуется нередко бурно и неожиданно. /2/ И на этой волне к демократии пытается пристроиться демагогия. /3/ Как отделить подлинно демократические процессы от демагогических отклонений и перехлестов? Как научиться вести не монолог…, а диалог, где оперируют…фактами? Как поднять уровень идейнополитической работы?» (Изв. 01.07.88). В этом примере информационное накопление в тематической части высказывания /1/ способствует экспрессивному усилению первого вводимого аргумента (бурно и неожиданно). Второй аргумент (демагогия) можно понять как антитезу первому. Дальнейшее экспрессивное усиление дискурсивного развертывания СФЕ в моменте перехода к главному аргументу поддерживается серией параллельных риторических вопросов. Таким образом, заключительная единица сцепления /3/ выражает экспрессивный и информативный центр СФЕ. 1.44. «/1/ Esta forma de encarar o debate insere-se na concepção interna do nosso Partido, do valor do nosso colectivo. /2/ Nós acreditamos no colectivo, acreditamos na vontade, na experiência e na opinião dos militantes. /3/ Com a contribuicão de cada um, com a sua crítica, com a sua criatividade, chegaremos ao Congresso com propostas ainda mais rigorosas e mais certas». (Avante, 10.03.88) В этом примере, наоборот, фигура обратной экспрессии – информативное накопление в тематической части последнего высказывания /3/ (градация: «Com a contribuicão de cada um, com a sua crítica, com a sua criatividade») – используется как главное средство выделения основного аргумента СФЕ. Предшествующее ей развертывание можно понять как фигуру прямой экспрессии, где рема второго высказывания /2/ непосредственно усиливается приемом градации (acreditamos no colectivo, acreditamos na vontade). 1.45. «Можно ли сравнить нашу перестройку с самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка? При всей дискуссионности, спорах о демократии, о расширении гласности, разгребании мусорных ям мы непобедимы только в единственном варианте, когда есть согласие в нравственной цели перестройки… Только согласие построит посадочную площадку. Только согласие». (Изв. 01.07.88). В этом примере две фигуры – обратное и прямое выделение аргумента – налагаются друг на друга. В примере дан один аргумент («согласие»), ввод которого со стороны зачина обеспечивается риторическим вопросом и далее дополнительно усиливается в последних высказываниях – эмфатическим подхватом и повтором. Сложные формы взаимодействия характеризуются большим разнообразием. Специальное изучение и систематизация этих форм не входит в задачу работы. Однако большое значение имеет принципиальное понимание их динамики. В сложных формах прослеживается та же закономерность, что и в формах элементарных. Говорящий заранее предполагает построение структуры определенной сложности: программирует расположение аргументов, а также, видимо, какие-то смысловые переходы между единицами сцепления. Основным принципом осуществляемого таким образом речевого программирования является принцип централизации формируемой структуры – централизации информативной и экспрессивной. Говорящий заранее нацелен на информативный центр построения, «видит» перед собой смысловые очертания ремы какого-то будущего высказывания. Вся начальная часть рассуждения выстраивается в направлении центра. Говорящий подбирает оптимальные с коммуникативной точки зрения способы приближения к аргументу, оптимальные средства для его выражения. Образно выражаясь, аргумент «руководит» выбором языковых средств, лежит в основе «грамматики выбора», определяет локальную стратегию говорения. Развитие речи всегда происходит по направлению к мотиву речи (даже если это происходит в форме поиска и постепенного осознания своего мотива). Понятие «уровня мотивации» [Osgood 1960: 300] при таком рассмотрении приобретает вполне конкретные выразительные и смысловые очертания. Являясь «ближайшим» к мотиву речи пунктом в структуре СФЕ, аргумент обосновывает, мотивирует предыдущую часть построения. Большая сила аргумента, соответствующий этой силе выбор ЭС и их расположение в структуре СФЕ выражают силу мотива – силу и темп приближения к нему. ГЛАВА II: КРИТЕРИИ РЕМАТИЗАЦИИ ВЫСКАЗЫВАНИЯ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ФАКТОРОВ ЯЗЫКОВОГО СИНТАКСИСА §1. Понятие содержательного объема и механизмы топикализации в высказывании Анализ значительного числа примеров показывает устойчивый параллелизм двух планов членения в высказывании. Для нас важно то, что данный параллелизм является не просто устойчивым, но и глубоким. Структурный, функциональный и семантический дуализм речевого высказывания следует признать его необходимой сущностной характеристикой. Актуальное членение является предикативным (и, следовательно, главным) показателем разграничения функций прагматики и референции в высказывании. В терминах семантики по этому же предикативному критерию устанавливается функционально-смысловое разделение оценки и предметного компонента в содержании высказывания. Актуальное членение предложения глубоко аксиологично по своей природе, управляется речевой оценкой7. На структурно-логическом уровне мы также говорим о предикативном разделении высказывания: о единстве и, вместе с тем, двойственности предикативного отношения в высказывании8. На данное обстоятельство указывают исследователи. Так, например, А.А. Маргарян разграничивает номинативно-информативный и коммуникативно-оценочный слои в высказывании, связывая с первым область синтаксиса, а со вторым – область актуального, линейного членения высказывания [Маргарян 1988: 85, 87]. 8 Проблему единства и/или двойственности предикации в высказывании подробно рассматривает В.З. Панфилов, решая эту проблему в духе традиций отечественной грамматической школы. Единство предикации не отменяет факта ее функциональной двойственности. В то же время, функциональная двойственность предикации (в синтаксическом и актуальном 7 Последнее обстоятельство для нас особенно важно, поскольку устанавливает внутренний дуализм высказывания на уровне его предикативной формы. Говоря о формальном дуализме высказывания, мы имеем в виду то, что данный дуализм достигает степени устойчивого формального закрепления: одно немыслимо без другого в высказывании. Для первого и для второго Н.Д. Арутюнова использует один и тот же термин – «синтаксис»: «… на грамматический синтаксис… наслаивается так называемый актуальный (точнее коммуникативный) синтаксис. Происходит размежевание (разрядка моя – Н.И.) механизма наименования ситуации и механизма, обслуживающего коммуникативное задание» [Арутюнова 1972: 303]. Реализация одной формы необходимо предполагает реализацию другой. Актуальное членение – своеобразный «водораздел» между языком и текстовым дискурсом, между языковой и речевой формами: в нем мы видим вершину языковой формы в ее целостности и, вместе с тем, начало риторической организации текста. Актуальное членение – своеобразный «атом» риторической формы в тексте. Здесь мы впервые открываем для себя разницу между синтаксическим внутрипропозициональным и дискурсивным межпропозициональным типами (уровнями) линейности. В течение ряда лет предпринимаются попытки преодолеть указанный структурный дуализм в научном описании высказывания: – либо путем отрицания онтологической самостоятельности одного из аспектов за счет другого (т.е. редукции одного аспекта к другому); – либо путем принижения онтологического статуса аспекта актуального членения, его смысловой значимости, его роли как структурообразующего фактора высказывания; – либо путем поиска некоторого общего двум аспектам метаязыкового критерия, в котором бы снималось их противоречие. Как бы то ни было, отношение между двуаспектах) является свидетельством ее внутренней диалектики и лишний раз подтверждает тезис о ее единстве (см.: [Панфилов1971: 166-174]). мя аспектами членения высказывания чаще всего описывается в терминах «борьбы», «соперничества», подавления одного аспекта другим – в силу его первичности или приоритетности, а не в терминах взаимной дополнительности или «сотрудничества». Отрицание онтологической самостоятельности было характерно для домладограмматической и младограмматической трактовок феномена актуального членения9. Обычно при таком подходе взгляд на проблему сводился к редукции одной формы членения к другой на функциональных или на генетических основаниях, при которой одна форма понималась как частный случай другой. Так, в первых упоминаниях феномена актуального членения в работах французских и немецких авторов XVIII-XIX веков по большей части просматривается отношение к нему как к синтаксической аномалии, как к некоторому отклонению от принятого нормативного порядка слов. Младограмматики, напротив, отмечали генетическую первичность актуального (или психологического в их терминологии) членения по отношению к синтаксическому в предложении, но при этом в функциональном плане скорее были готовы рассматривать актуальное членение как некий отмирающий и уходящий в прошлое психологический рудимент или атавизм, от которого, вместе с тем, берут начало некоторые специфические черты языкового синтаксиса. Принижение онтологического статуса актуального членения характерно для концепций, в которых постулируется множественность функциональных смысловых планов высказывания, выразительная репрезентация которых не замыкается узко на факторе актуального членения, не исчерпывается этим фактором. Рассматриваются многочисленные случаи несовпадений между коммуникативной (отношение Тема – Рема) и информативной (отношение Данное – Новое) струкЗдесь, как и везде в работе, мы используем современный общепринятый термин, который установился в лингвистике для обозначения соответствующего явления после работ В. Матезиуса. 9 турами, между позициями маркеров функциональной перспективы и акцентного выделения в высказывании (см.: [Селиверстова 1984: 444, 451]). Всем этим подвергается сомнению смысловая репрезентативность актуального членения, у которого, при таком взгляде на проблему, появляются функционально-смысловые «конкуренты», которые также посвоему управляют выразительным построением высказывания10. В итоге, онтологическая релевантность актуального членения, как единственной альтернативы синтаксическому членению в высказывании (согласно известной классической трактовке этого явления) принижается – тем, что приравнивается к смысловым импликациям, масштаб и глубина которых не вполне определены. Аспекты внешнего содержательного осмысления смешиваются со структурными механизмами высказывания. Попытки найти общий двум планам членения критерий метаязыкового описания мы встречаем в различных предикационных концепциях языка, в которых в качестве основной единицы языка постулируется не слово, а предложение (см.: [Ли, Томпсон 1982], [Курдюмов 1999]). Исследователи, придерживающиеся этого масштаба рассмотрения проблемы, обычно стремятся встать выше не только актуального членения, но и синтаксического плана членения высказывания и представить форму линейного развертывания высказывания как единый предикационный процесс. При этом традиционные термины (подлежащее – сказуемое или тема – рема) нередко подменяются новыми, по взглядам авторов, более универсальными: модифицируемое – модифицирующее, характеризуемое – характеризующее (Ч. Филлмор, Д. Болинджер, О.С. Селиверстова), топик – комментарий (Ч.Н. Ли, С.А. Томпсон, В.А. Курдюмов). Признается горизонтальная (лиТак, ставя под сомнение структурную релевантность актуального членения, Г.А. Золотова замечает: «…в синтаксисе нет конструкций, не предназначенных участвовать тем или иным способом в процессе коммуникации» [Золотова 1982: 4]. 10 нейная) бинарная схема высказывания, которая и исследуется по принципу внутренней логической противопоставленности двух его частей, т.е. как субъектно-предикатная структура. Вертикальная бинарная схема высказывания, предполагающая комплементарность двух планов членения высказывания и взаимную переходность между ними, по сути, игнорируется. Очевидно, что, определяя роль и место актуального членения в высказывании, необходимо избегать всех форм онтологического, а также логического редукционизма. Методологическим принципом и одновременно результатом редукционизма здесь становится приведение или попытка приведения содержания сложного выражения, каковым является высказывание, к единому (общему) логическому объему – без учета дифференциации двух планов членения. Собственно, в строгости и определенности содержательного объема логической структуры любой сложности нет и не может быть ничего негативного с научной точки зрения. Неудовлетворительным представляется стремление так или иначе рассматривать содержательный объем сложного выражения как некую однозначную величину в геометрической проекции, как плоскость: по методу поверхностного совмещения совпадающих или не совпадающих друг с другом кругов (окружностей) – как это принято делать в учебниках по формальной логике. Теоретически логический объем содержания пропозициональной структуры при таком подходе может выводиться либо из отношения подлежащее-сказуемое, либо из отношения тема-рема. Попытки совмещенного представления логического объема заканчиваются редукционизмом: либо редукцией тема-рематического содержательного отношения к тому логическому объему, который непосредственным образом определяется масштабом отношения подлежащеесказуемое; либо, наоборот, подведением содержательного отношения уровня подлежащее-сказуемое к тому логическому объему, который открывается в плоскости отношения темарема. Как бы то ни было, одна из сторон содержательного от- ношения здесь оказывается с логической точки зрения как бы избыточной: она не определяет содержательного объема выражаемой в высказывании мысли. Мы исходим из тезиса о равной логической (и онтологической) необходимости двух сторон содержательного отношения в высказывании (предметно-синтаксической и актуальной оценочной), которые не «соперничают», а «сотрудничают» друг с другом в формировании содержательного объема мысли. Экстенсиональный логический дуализм, за которым стоит двунаправленность (предметная и оценочная) содержательного развертывания выражаемой в высказывании мысли, должен полагаться как необходимое предварительное условие изучения структуры высказывания. При этом экстенсиональный дуализм не отменяет принципа содержательного единства мысли, ее внутренней смысловой определенности. Экстенсиональные качества мысли, которыми измеряется ее объем, раскрывают себя в двух плоскостях одновременно: в плоскости отношения подлежащеесказуемое и в плоскости отношения тема-рема. Логический термин «объем», в этом случае, обретает свое подлинное значение, поскольку рассматривается не как двухмерная в границах одной плоскости, а как трехмерная, образуемая пересечением двух перпендикулярных друг другу плоскостей, величина. Привычная логическая «геометрия» мысли в научном рассмотрении расширяется до масштабов логической «тригонометрии» мысли. Имеет смысл говорить не только о «ширине», но и о «глубине» содержательного объема выражаемой в высказывании мысли. Чтобы лучше пояснить научное значение вводимых параметров глубины и ширины содержательного объема мысли, представленной формой высказывания, мы воспользуемся терминами «топик», «топикализация», получившими популярность в современной синтаксической теории благодаря работам А.С. Хорнби, У.Л. Чейфа, Ч.Н. Ли, С.А. Томпсона и др. Функция объема в структуре пропозиции примечательна в том отношении, что он лежит в основе содержательной топикализации мысли. Традиционно, при формально-логическом подходе, содержательный объем используется как критерий анализа логики понятия, где он, как один из аспектов мысли, противопоставляется критерию содержания. Принято считать, что чем шире, богаче содержание понятия, тем ýже его объем, и наоборот, чем беднее содержание, тем шире, абстрактнее объем. Понятие – элементарная форма мысли, которая характеризуется статикой, отсутствием внутреннего движения, перехода от одного аспекта к другому: от содержания к объему (или обратно). Понятие лишено истинностных свойств. Критерий истинности/неистинности неприменим к данной форме мысли. Высказывание – форма мысли, которая характеризуется внутренним движением, переходностью от одного аспекта мысли к другому на основе функции предикации. Здесь применим критерий истинности/неистинности. На формальнологическом уровне анализа высказывание рассматривается как связь, соединение двух внешних друг другу понятий, одно из которых стоит в функции субъекта, другое – в функции предиката. На логико-философском уровне анализа, обращенного к внутренней диалектике мысли, высказывание рассматривается как форма, производная от понятия, как результат развития понятия, которое, достигая некоторого пика внутренней определенности, претерпевает субъектнопредикатное разделение, принимая форму суждения. Диалектика понятия, таким образом, переходит в диалектику суждения. Мы в данном случае всецело применяем гегелевскую трактовку. Гегель, возражая против формально-логической интерпретации субъекта и предиката суждения как самостоятельных сущностей, видел в суждении усиление определенности понятия. «Суждение есть понятие в его особенности, как различающее отношение своих моментов…» [Гегель: 350]; «… положенное собственной деятельностью понятия распадение его на различие своих моментов есть суждение» [Гегель: 351]. Если в понятии мы имеем равную, симметричную диалектику моментов, т.е. изначально принимаемое равенство объема и содержания (поскольку одно немыслимо без другого), то в суждении (вследствие усиления внутренней противоставленности моментов, что выражается в их линейной разделенности) возникает проблема неравенства, приоритетности одного момента над другим по тем или иным функциональным или смысловым показателям. Проблема эта, конечно, снимается в опыте предикативного утверждения, в котором два момента в итоге приходят к отношению тождества, взаимного равенства. Вместе с тем, в силу изначального неравенства моментов, в суждении возникает также опыт топикализации – смыслового выдвижения одного из моментов, – того, который принимает на себя функцию определения объема в содержании суждения и который, значит, управляет развитием мысли: к нему приравнивается противоположный момент мысли (предикат). Таким образом, критерии содержательного объема и топикализации органично дополняют друг друга в логике суждения (высказывания). В лингвистике имеется достаточное число работ, в которых топик по своей смысловой функции приравнивается к логическому объему в содержании высказывания. Так, в частности, об этом говорит У. Чейф, с которым солидарны другие лингвисты. Роль топика «состоит в том, чтобы ограничить применение главной предикации некоторой определенной областью». Топик «… устанавливает, по-видимому, пространственные, временные или личностные рамки, в пределах которых верна главная предикация» [Чейф 1982: 309] (см. также: [Ли, Томпсон 1982: 201]). «Топик выражает… рамку, которая задает интерпретацию остальной части предложения» [Нунэн 1982: 366]. Мы видим в топике – в каком бы аспекте его ни рассматривать – некий предел внутреннего смыслового становления мысли, который (в силу этого) также служит критерием содержательного единства мысли. Надо сказать, что понятие «топик» (по-видимому, восходящее к понятию «топ» из известного труда Аристотеля «То- пика») принадлежит к тому разряду относительно молодых и высоко абстрактных лингвистических номинаций, которые, однажды появившись, не сразу могут найти себе приемлемое место, чтобы заработать в полную силу в предмете науки. Иногда можно видеть, что при помощи новых понятий пытаются произвести онтологическую «революцию» в науке, не делая разницы между собственным метаязыковым значением понятия и описываемой с его помощью онтологической реальностью (следствием чего становится несоответствие между природой и сущностью в объекте описания). Так, в ряде работ делается попытка провести функциональное разделение понятий топика и грамматического субъекта (подлежащего) (см.: [Ли, Томпсон 1982]). Собственно топикализация мысли в высказывании рассматривается как самостоятельный процесс, который может совпадать или не совпадать с синтаксической структурой предложения, связываться или не связываться с какими-либо синтаксическими показателями. На этой основе делается вывод о нерелевантности отношения подлежащее-сказуемое как структурной основы предложения в синтаксисе ряда языков – в так называемых «языках с выдвижением топика», в которых структура предложения в своей организации ориентирована не на функцию подлежащего, а на функцию топика (см.: [Ли, Томпсон 1982: 194]). В качестве примера языков с выдвижением топика указываются: китайский язык, а также бирманские языки лаху и лису. Языки «с выдвижением подлежащего»: индоевропейские, финно-угорские, семитские, языки нигер-конго, индонезийский и др. Японский и корейский определяются как языки промежуточного типа, т.е. как такие, где в равной мере допускается как выдвижение отношения подлежащеесказуемое, так и выдвижение отношения топик-комментарий [Ли, Томпсон 1982: 195, 228]. Нам представляется, что понятиям «топик», «топикализация» не должна приписываться онтологическая миссия, т.е. роль сущностных объектов научного описания. Мы возлагаем на эти термины задачу быть инструментами мета- интерпретации высказывания с учетом основных планов его структурного членения. Эти понятия должны объяснять, а не подменять собой интерпретируемые сущности. Так, например, топик должен объяснять функцию подлежащего в предложении, а не подменять собой подлежащее. На бесперспективность «борьбы» с традиционными понятиями синтаксиса, в частности, с подлежащим, указывает У. Чейф. Американский лингвист признает, что языки отличаются друг от друга скорее с точки зрения эксплицитности выражения подлежащего, чем с точки зрения наличия или отсутствия позиции подлежащего как таковой в грамматике предложения [Чейф 1982: 301-302]. Чрезвычайно важным представляется вопрос о местоположении топика в структуре высказывания. Большинство исследователей склоняются к тому или иному варианту однозначной трактовки позиции топика в высказывании, разделяясь между синтаксическим и контекстуально-тематическим его определениями. В самом деле, следует связывать позицию топика с некоторым элементом синтаксической структуры (подлежащее, сказуемое, дополнение и пр.) или с некоторой частью актуального членения (темой или ремой)? Отсутствие требуемой точности в определении структурной позиции топика налагает свой отпечаток на варианты его функциональной интерпретации. Основное противоречие здесь возникает между трактовками топика как исходного или как конечного пункта внутреннего смыслового становления мысли. В одних случаях топик рассматривается как основа мысли. В других случаях он же характеризуется как ее вершина. Так, например, для А.С. Хорнби, А. Халлидея, Дж. Лайонза термин «топик» эквивалентен термину «тема» в концепции пражского функционализма: «…это тот элемент предложения, который сообщает минимально новую информацию» [Демьянков 1979: 372] (см. также: [Филлмор 1981а: 446, 453], [Vachek 1994: 4]). Между тем, существует и другая точка зрения. В современных контекстуальных трактовках топиком именуется «тот элемент предложения, который сообщает максимально новую информацию» (см.: [Дискурс-анализ 2009]). Не вполне прояснено отношение топика к процессам предикации и референции в высказывании. С точки зрения референциальных свойств высказывания топик рассматривается как «пик референции» (см.: [Филлмор 1981б: 530], [Лакофф 1981: 358]). В контексте предикационного подхода топик характеризуется как «прагматический пик предложения» [Курдюмов 1999: 68] или как элемент, находящийся в «центре внимания» [Ли, Томпсон 1982: 201]. В то же время большинство исследователей предпочитают соотносить топик не с ремой, а с темой высказывания. Терминологическая многозначность в употреблении понятия «топик» не способствует установлению точных критериев анализа. Единственным устойчивым критерием выделения топика, который упоминается практически во всех концепциях, является его связь с субъектом: через топик раскрывается субъективная природа мысли, топик так или иначе коррелятивен субъекту мысли. Лишенные диалектики однозначные, монофункциональные трактовки топика мы считаем недостаточными в силу их односторонности. Мы исходим из того, что топикализация в структуре речевого высказывания – двойственный процесс, выражающий смысловое становление мысли в глубину и в ширину. В первом случае мы говорим о субстанциальной топикализации мысли. Во втором случае – о дискурсивной топикализации. Всякий топик мы понимаем, прежде всего, как относительную смысловую вершину мысли – как вершину представленного в мысли понимания. Применительно к высказыванию мы говорим о двойственной природе понимания и, соответственно, о двойственной топикализации мысли. В предложении предельная граница понимания устанавливается по подлежащему, которое является результатом субстанциальной топикализации мысли. В аспекте актуального членения мы выделяем дискурсивно-оценочную топикализацию мысли, граница которой – дискурсивный топик – определяется по реме высказывания. В каждом из аспектов объем управляет смысловым становлением мысли: либо сущностно (под- лежащее), либо телеологически (рема). С одной стороны нам дана предметная основа смыслового становления мысли (подлежащее). С другой – высшая феноменологическая граница актуального смыслового становления мысли в контексте (рема). В одном случае человек должен определиться с пониманием того, что мыслится, т.е. найти внутреннюю предметную опору мысли. В другом – определиться с пониманием того, зачем или для чего мыслится, т.е. найти целесообразную смысловую вершину, ради которой здесь и сейчас создается данная мысль. Понятие логического объема в такой трактовке, применительно к содержательной структуре высказывания, приравнивается к понятию внутренней смысловой формы содержания, которая в своей целостности устанавливается: 1) в аспекте субстанциальной топикализации – как потенциальная величина (с выходом в виртуальную структуру, в метатекст), связанная концептуальными отношениями в языке; 2) в аспекте дискурсивно-оценочной топикализации – как актуальная смысловая величина (с выходом в реальную ситуацию описания, в интертекст), связанная порядком дискурсивного развертывания текста, особенностями дискурсивной реализации языка. В первом случае мы говорим о глубине содержательного объема мысли. Во втором случае – о ширине содержательного объема. Глубина и ширина содержательного объема – взаимосвязанные величины. Глубина содержательного объема обусловливает сочетаемостные свойства элементов языкового выражения. Ширина содержательного объема регулирует референциальные свойства мысли. Идея о двойственном понимании процесса топикализации не нова. О возможности такого подхода к анализу процесса топикализации в предложении/высказывании одобрительно отзывается Ч. Филлмор, который при этом ссылается на работы Мак-Каугана (1962 г.) и Эртеля (Oertel, 1936 г.). Ч. Филлмор использует термины «первичное коммуникативное выделение» и «вторичное коммуникативное выделение». Первый из терминов характеризует процесс образования подлежаще- го в структуре предложения. Второй – процесс смыслового разделения («расщепления» – «cleft constructions») предложения как речевого высказывания в аспекте актуального членения [Филлмор 1981а: 453-454]. Обращает на себя внимание то, что Филлмор так и не может определить, на какой, собственно, элемент или часть высказывания ориентировано «вторичное коммуникативное выделение», называя этот элемент «темой» и в то же самое время «фокусом» и «эмфазой» [там же: 453]. §2. Топикализация как критерий определения глубинной структуры высказывания Понятие топика, в силу его предельной общности, правомерно относить к глубинному уровню описания высказывания. Элементы глубинного уровня в их общем понимании должны характеризоваться качествами внутренней устойчивости, постоянства, функционального тождества, неизменности: при любых условиях и любом порядке изменений в поверхностном плане высказывания, глубинный уровень не подлежит трансформациям и должен оставаться одним и тем же в своей структурной заданности. Всеми этими качествами подчеркивается универсальный статус глубинной структуры. Элементы поверхностного уровня, какими бы ни были их выразительные модификации, необходимо реализуют в себе принцип глубинной структуры. До сих пор в качестве конечных оснований при выведении общих схематических очертаний глубинной синтаксической структуры принимались либо позиционные, либо реляционные критерии. Первый подход (З. Харрис, Н. Хомский и др.) непосредственно направлен на поиск причин, объясняющих принцип линейной конфигурации предложения. В качестве основы здесь рассматривается предикативное отношение, которое трактуется как фактор, определяющий порядок вырази- тельного развертывания предложения в речи, объясняющий принцип распределения структурных элементов предложения на уровне поверхностной структуры, т.е. порядок слов. Во втором подходе (Л. Теньер, Ч. Филлмор и др.) за основу также берется предикативная функция, которая в данном случае служит точкой отсчета для определения синтаксических функций (семантических актантных ролей) остальных членов предложения (номинативных, обстоятельственных) и относительно которой совокупным образом устанавливается так называемая «падежная рамка» предложения. «Глубинная» актантно-ролевая схема разворачивается в структуре поверхностных грамматических отношений в предложении, см.: [Филлмор 1981a: 372]. Характерной для каждого из двух подходов чертой является, во-первых, механическое разграничение «поверхностного» и «глубинного» в структурной интерпретации предложения и буквальная онтологизация этого разграничения. В результате этого переходность от «глубинного» к «поверхностному» и обратно в высказывании трактуется как некоторая структурная метаморфоза (что, впрочем, может даже быть полезным в целях большей иллюстративности проводимого анализа). Во-вторых, оба подхода никак не раскрывают смысловую направленность высказывания. Предметный и смысловой выбор говорящего, представленный в структуре высказывания, не входит в область научного рассмотрения. В-третьих, оба подхода обращаются к универсальным признакам синтаксической структуры предложения (реляционным или линейным), но при этом обнаруживают односторонность в том, что основное внимание уделяют предикативной функции и предикативному отношению, оставляя в тени или вообще за рамками рассмотрения функцию субъекта, подлежащего. Так или иначе, предполагается, что в предложении царствует не субъект, а предикат мысли. В результате сказуемое объявляется универсальной категорией предложения, критерием его линейно-выразительной и/или реляционной структурации. Универсальный статус подлежащего (или, по крайней мере, его особый структурный статус, благодаря которому оно может ставиться выше других актантов, напр., дополнений), напротив, подвергается сомнению и даже отрицается – как в системе реляционных, так и в системе линейных зависимостей внутри предложения. Приводится масса эмпирических доказательств такого положения дел, в которых фактор подлежащего лишен сущностной интерпретации, его роль и значение на глубинном уровне не прояснены. Мы исходим из того, что субъектность фразы (в грамматическом или любом ином смысле) – ключевой ориентир ее внутреннего содержательного построения и важнейший критерий ее понимания. Именно так трактует функцию субъекта в предложении/высказывании А. Сеше (см.: [Sechehaye 1926]): «Бессубъектная фраза подобна языковому рефлексу, который возникает под действием внезапного импульса; напротив, субъектная полная фраза выражает полную мысль и формулирует ее таким образом, чтобы обеспечить ее понимание» (цитируется по: [Кузнецов 2009: 70]). Предикат сам по себе лишен определенности. Свойство определенности он получает от субъекта. Формальная бессубъектность фразы отнюдь не означает отсутствие функции субъекта в ней. Даже если субъект не выражен, мы так или иначе домысливаем его, достраиваем, чтобы достичь необходимого минимума понимания. Именно в аспекте субъекта фраза достигает требуемой степени определенности, который связывает предикат формой содержательного представления. А.А. Потебня предполагал, что историческое развитие языковой формы мысли (в сторону ее все большей содержательной определенности) осуществляется не в аспекте ее предикативной, а в аспекте ее субъектной части: «...можно заключить, что для первобытного человека весь язык состоял из предложений с выраженным в слове одним только сказуемым» [Потебня 1993: 102]. На наш взгляд, предельно общей родовой характеристикой всякой мыслительной формы, включая суждение, следует признать не наличие в ней того или иного комплекса структурных позиций или отношений, а присутствие в ней призна- ков логического объема и содержания, между которыми устанавливается отношение взаимной различенности и взаимного тождества. Этот критерий еще не нашел должного применения в лингвистике. Напротив, в логике (еще со времен Аристотеля) и в философии (прежде всего, в философской логике Г.В.Ф. Гегеля) этот критерий рассматривается как безусловное основание диалектики всякой мысли. Собственно, некоторая различенность объема и содержания, снимаемая через механизм приведения этих аспектов мысли к отношению взаимного тождества, и есть то, что роднит суждение с любыми другими формами мысли (включая символические: аллегория, метафора и пр.), отличая его, вместе с тем, от форм сигнала, где объем и содержание либо не различены, либо связаны как внешние следующие друг за другом представления, и где невозможно ставить вопрос о тождестве одного и другого. Специфическим для суждения признаком, отличающим его от других форм мышления (прежде всего, от тех, которые имеют структуру понятия) является выразительная разделенность в нем признаков объема и содержания, т.е. его экстенсиональных и интенсиональных показателей. Данную разделенность мы считаем специфическим атрибутом языкового мышления в пропозициональной форме. В этом выражается усиление внутренней рефлексии в содержании мысли. Итак, под глубинной структурой мы понимаем предельно упрощенное схематическое представление порядка внешней дискретной выразительной репрезентации механизма смыслового сопряжения экстенсиональных и интенсиональных признаков в содержании высказывания. Мы уходим, таким образом, от чисто линейно-позиционного (конфигурационного), а также от реляционно-семантического (на базе синтаксических отношений) способов выделения глубинной структуры высказывания. Мы считаем эти подходы недостаточно общими для подлинно глубинной, метафизической интерпретации пропозициональной структуры высказывания, поскольку в них в значительной мере сохраняется элемент внешней эмпирической описательности, следствием чего и является недооценка места и роли подлежащего в структуре предложения, которому по тем или иным критериям отказывают в статусе универсальной категории предложения. Глубинное и поверхностное, «метафизика» и «физика» мысли, представленной в языковой форме, тесно взаимосвязаны, переплетены. Для метафизического описания мысли достаточно простого указания на присутствие в ней ее экстенсиональных и интенсиональных содержательных признаков – каким бы ни был способ их внешней выразительной репрезентации. Языковая «физика» мысли требует четкого определения внешних показателей объема и содержания в той выразительной структуре, в которой задана мысль. В высказывании мы можем говорить о дискретной выразительной репрезентации его экстенсиональных и интенсиональных признаков – в отличие от экстенсиональноинтенсиональной синкретичности понятия. Внешне это раскрывается через пропозициональную фигуру выражения, в основе которой лежит отношение предикации, устанавливающее структурное разделение элементов высказывания – субъекта и предиката. Выразительными показателями свойств объема и содержания (т.е. экстенсиональных и интенсиональных содержательных параметров мысли) в высказывании являются: а) в аспекте предложения – подлежащее и сказуемое; б) в аспекте актуального членения – тема и рема. Важно указать на семантические импликации такого экстенсионально-интенсионального разделения, данного нам в речевом высказывании. Данное разделение, как представляется, делает высказывание семантически более гибким, как знак. Дело в том, что за данным разделением мы усматриваем разделенность заданной в высказывании языковой семантики и референции, что, собственно, и делает высказывание, пропозицию более совершенным знаком, чем слово, за которым стоит логическая форма понятия. В понятии нам дана относительно жесткая содержательная согласованность свойств семантики и референции, их априорное тождество, поскольку априори полагается, что семантика знака отражает свойства именуемого объекта. Напротив, в высказывании мы видим изначальную относительную рассогласованность свойств семантики и референции, их взаимную нетождественность, которая требует снятия, преодоления. Впрочем, нельзя не видеть, что это лишь временное «неудобство» в пропозициональном знаке. Тождество семантики и референции в высказывании вполне восстанавливается и достигается апостериорным путем – через реализацию предикативного отношения. Конечно, мы не имеем в виду, что семантика и ее референциальный адрес противостоят или противоречат друг другу в высказывании, как это можно видеть, например, в метафоре или в других символических знаковых формах, в основе которых лежит как раз то или иное столкновение различных значений, реализуемое через процедуру переноса значения. Тем не менее, определенное смысловое смещение, «уточняющее» референциальный адрес семантического компонента в процессе реализации предикативного отношения в высказывании мы предполагаем. Референция, заданная через предикацию в высказывании, оживляет жесткую, «омертвевшую» языковую семантику, придает ей свойство семантического процесса, движения. Разделенность свойств семантики и референции, предопределяющая функцию и саму направленность экстенсионально-интенсионального разделения, создает проблему истинности в содержании пропозиционального знака (т.е. его соответствия внешней реальности). Через референцию решается задача смысловой и истинностной верификации семантического компонента. Это – интенсиональная верификация семантики через предикацию. Если в понятии референция подчинена семантике, то в суждении, наоборот, семантика подчинена референции: заданная семантика адаптируется к условиям референции. Итак, глубинное функционально-семантическое расхождение, которое заключается в относительной содержательной противопоставленности заданных свойств семантики и рефе- ренции, – необходимое свойство всякой пропозиции. Данное расхождение снимается/разрешается через предикацию, в которой мы видим процесс решающего сопряжения интенсиональных и экстенсиональных параметров мысли. §3. Динамика факторов топикализации в высказывании Понимая топик как структурный индикатор содержательного объема мысли, мы хотим исследовать, каким образом содержательный объем управляет развитием мысли в структуре высказывания. Прежде всего, требуется определиться с общими параметрами анализа процесса топикализации в структуре высказывания. Необходимыми функциональными характеристиками топика, которые являются общими, т.е. применимыми к каждому из аспектов топикализации, мы считаем следующие: а) субъективная релевантность – топик должен в том или ином отношении быть значим для субъекта мысли: по топику мы так или иначе распознаем познавательную и/или коммуникативную позицию субъекта; б) вершинность – топик должен в некотором отношении быть кульминацией смыслового становления мысли; в) основательность – топик должен в некотором отношении быть основой, отправной точкой деятельности мысли. Выделяя данные характеристики, мы стремимся к комплексному рассмотрению процесса топикализации в высказывании. Необходимо также определиться с едиными критериями описания экстенсиональной динамики мысли в высказывании. Таковыми для нас будут два взаимосвязанных и, вместе с тем, противостоящих друг другу процесса, с которыми принято связывать деятельностную интерпретацию высказывания: это процессы предикации и референции. В каждом из процессов нас будет интересовать некоторая предельность смыслового становления мысли, т.е. достижение мыслью, представленной формой высказывания, некоторой требуемой степени содержательной определенности: относительно объекта (референция) и относительно субъекта (предикация). Важно также подчеркнуть взаимообусловленность двух процессов, каждый из которых утрачивает свое предназначение, т.е. не раскрывает вполне своей природы в высказывании, не будучи связанным качествами противоположного процесса. Каждый из процессов служит предпосылкой для другого. Таким образом, связь двух процессов следует понимать вполне телеологически. Вместе они характеризуют субъектобъектную диалектику мысли в высказывании. Каждый из процессов (предикация и референция) в своем внутреннем становлении достигает некоторой кульминации – топика. Субъективную релевантность, как функциональную характеристику топика, следует понимать двояко. С одной стороны, мы выделяем топик, наиболее удаленный от субъекта, противостоящий субъекту. В этом аспекте мы говорим о субстанциальной топикализации мысли. Маркером этой позиции в структуре высказывания является подлежащее. С другой стороны, мы выделяем топик, который можно назвать ближайшим к субъекту – тот, через который раскрывается субъективная феноменология мысли в условиях ее развертывания в контексте. В этом аспекте мы говорим о дискурсивной топикализации мысли. Маркером этого топика в структуре высказывания является рема. Таким образом, говоря в целом, мы выделяем отрицательную (абстрактную) и положительную (конкретную) маркированность позиции субъекта в высказывании. Функционально подлежащее раскрывается как референциальная вершина высказывания (как конечный пункт процесса референции в высказывании), и в то же время оно является основанием для предикации: оно понимается как становящееся в процессе предикации. Рема, напротив, может быть названа предикационной вершиной высказывания (как конечный пункт развития процесса предикации в высказывании), и она же является основанием, точкой отсчета для референции. Как пункт, ближайший к субъекту (т.е. непосредственно мотивированный субъективной установкой речи), рему можно рассматривать как референциально становящееся в высказывании. Каждый из пунктов ищет (и достигает) определенности в противоположном моменте. Референция определяет себя субъективно. Предикация определяет себя объективно. Проводя дальнейшее разграничение двух аспектов топикализации в высказывании, отметим предельную бескачественность субстанциального топика (подлежащего), его максимальную абстрагированность от субъекта, и, с другой стороны, максимальную смысловую качественную конкретность дискурсивного топика (ремы) – в силу его непосредственной субъективной обусловленности. Кроме того, отметим семантическую устойчивость, языковое постоянство субстанциального топика и, вместе с тем, смысловую подвижность, гибкость дискурсивного топика. Рассмотрим примеры: “Ambas as partes fizeram questão de sublinhar a atmosfera positiva da reunião...” (DN, 10.09.06). “No Iraque, os conflitos com tropas da coligação mantêm-se um pouco por todo o país” (Lusomundo, 26.04.04). «… подобная оценка прозвучала из уст главы военного ведомства впервые» (Лента.ру, 08.09.09). «Каждая российская компания получает в национальном консорциуме по 20%» (Русбалт, 20.10.09). В приведенных примерах представлены обычные неэкспрессивные высказывания на базе простых распространенных предложений с прямым расположением аргументов, где рема занимает конечную (т.е. естественную для нее) позицию. Кроме того, мы видим здесь совпадение двух планов членения, синтаксического и актуального, поскольку подлежащее является темой, а сказуемое или элемент группы сказуемого (дополнение или именной член) является ремой. Подлежащее подчеркнуто одной чертой, рема выделена курсивом. Дополнительно ключевой элемент группы ремы – экспрессивный центр, выделяемый интонационно, – подчеркнут двойной чертой. Представим примеры схематически. Схемы с литерой “а” (1а, 2а, 3а, 4а) иллюстрируют аспект субстанциальной топикализации, где роль топика в каждом из приведенных примеров выполняет подлежащее. Схемы с литерой “б” (1б, 2б, 3б, 4б) иллюстрируют аспект феноменологической топикализации, где на место топика выдвигается рема: 1а. (ambas as partes) SN PV+N+V (fizeram questão de sublinhar) ON/А\N (a atmosfera positiva /da reunião/) Условные обозначения: элемент SN обозначает подлежащее, выраженное существительным. PV+N+V – составное глагольно-именное сказуемое. ON/А\N – расширенное прямое дополнение, выраженное существительным, которое получает определение через прилагательное и через генитивную связь с другим существительным. 1б. (fizeram questão T1 de sublinhar) R (a atmosfera (ambas as partes)T2 positiva /da reunião/) На схеме 1б показана феноменологическая (темарематическая) топикализация, где смысловой функцией высказывания управляет рема. По реме (R) устанавливается объем (граница, масштаб) смыслового применения элементов тематической группы (Т1) и (Т2) согласно контекстным условиям развертывания текста. Другие примеры: 2a. CL (no Iraque) (os conflitos /com tropas da PV+CQ (mantêm-se coligação/) SN +/um pouco/) CL (por todo o país) 2б. (no Iraque) T1 (mantêm-se +/um pouco/) T2 R (por todo o país) (os conflitos /com tropas da coligação/) T3 В схеме 2а символ CL означает обстоятельство места, CQ – обстоятельство образа действия. В схеме 2б элемент Т2 можно понять как дополнительный аргумент, который в зависимости от динамики высказывания может быть отнесен как к группе темы, так и к группе ремы. Однако и в последнем случае собственно выделяемым элементом (предикативом) остается “por todo o país” (что показано на схеме 2б1): 2б1. (no Iraque) T1 (/mantêm-se +um pouco/) (os conflitos /com tropas da coligação/) T3 R (por todo o país) PV (прозвучала) CL (из уст главы военного ведомства) CT (впервые) 3б. (из уст главы военного ведомства) Т1 (прозвучала) Т2 R (впервые) (подобная оценка) Т3 3a. (подобная оценка) SN 4a. (каждая российская компания) SN PV (получает) CL (в национальном консорциуме) ODir (по 20%) 4б. (в национальном онсорциуме) Т1 (получает) Т2 R (по 20%) (каждая российская компания) Т3 Вертикальная черта, разграничивающая схему на две части, показывает принцип относительного выдвижения топика (в том или другом аспекте), его частичное обособление и противопоставление остальной части высказывания. Между правой и левой частями высказывания (т.е. между топиком и остальной частью) в каждом из аспектов топикализации устанавливается отношение тождества, которое в данных примерах, в силу обычного неэкспрессивного порядка их построения, выражается через утверждение правой части относи- тельно левой, через функцию предикации. Предикация в-себе тавтологична, представляет собой некоторое семантическое удвоение, повтор, поскольку глубинным образом основана на простейшей логической пропозициональной формуле «это – ЕСТЬ – это». Топик, маркер экстенсионального смыслового определения в каждом из аспектов членения в высказывании, условно принимается нами как логически инвариантная часть пропозиции. Часть, противоположная топику, понимается как подвижная, вариативная, мы говорим о той или иной инциденции (инциденциях) топика. Функционально в этой части представлена интенсиональная реконструкция топика: топик в части, противоположной ему, как бы «раскрывает» свое значение через иные семантические/смысловые компоненты (что можно понимать вполне перифрастически). Интенсиональная реконструкция субстанциального топика (подлежащего) осуществляется через сказуемостную часть предложения. Интенсиональная реконструкция дискурсивного топика (ремы) представлена в тематической части высказывания. Связь экстенсиональной и интенсиональной частей в предложении и в высказывании может описываться в терминах связи независимой и зависимой переменных. Топик управляет интенсиональным выбором в структуре пропозиции. Большая или меньшая распространенность, т.е. содержательное расширение или сужение интенсионала, не имеет принципиального значения, поскольку не меняет заданной функциональной позиции топика. Отсюда, отношение тождества между топиком и интенсиональной частью можно рассматривать 1) совокупно, т.е. имея в виду тождество между топиком и интенсиональной частью в целом, или 2) партитивно, т.е. имея в виду тождество между топиком и каждым элементом интенсиональной части в отдельности. С учетом отношения тождества, переход от топика к интенсиональной части предложения/высказывания (интенсиональную проекцию топика) можно представить как операцию повторного семантического узнавания, как процесс ре- идентификации: мы как бы вновь «узнаем» топик в ином семантическом представлении, распознаем его семантическое инобытие. В предложении мы говорим о семантической реидентификации подлежащего, имея в виду переход от подлежащего к сказуемому (сказуемостной части). В высказывании речь идет о контекстной ре-идентификации ремы (дискурсивного топика), что раскрывается в способе тематической опоры высказывания на предыдущий контекст. Опора на интенсиональный компонент, интенсиональная реконструкция, выражает понимание топика. Всякое понимание по-своему ретроспективно, предполагает опору на известный смысловой, семантический опыт, ассоциацию наличного опыта. Собственно, здесь и обнаруживает себя основное различие между двумя аспектами членения высказывания, природа которых различна. Речь идет о так или иначе открывающейся перспективе понимания топика: в одном случае – субстанциального (подлежащего), в другом – дискурсивного (ремы). В каждом из случаев мы выделяем характерную направленность и масштаб понимания топика. В предложении мы говорим о прямой перспективе понимания субстанциального топика, согласно логике перехода от подлежащего к сказуемостной части в структуре предложения. Прямая перспектива понимания совпадает с предикативной функцией в предложении. В аспекте актуального членения (в высказывании) нам дана обратная перспектива понимания дискурсивного топика, согласно логике смыслового отношения ремы к теме. Обратная перспектива понимания противоположна предикативной направленности тема-рематического утверждения в аспекте актуального членения. Таким образом, в синтаксическом аспекте высказывания, в предложении, понимание совпадает с предикацией. В аспекте актуального членения функции понимания и предикации не совпадают, противоположны друг другу. В целом, в высказывании нам открывается совмещенный опыт разнонаправленного понимания: в сказуемом представлен опыт понимания подлежащего, а в теме – опыт понима- ния ремы. Второе понимание (от ремы) по своей природе и по масштабу является контекстуальным, анафорическим. За ним стоит непосредственная смысловая опора высказывания на предыдущий контекст, которую выражает тема. В этом аспекте высказывание устанавливает и реализует некоторое межпропозициональное отношение в линейном порядке развертывания текстового дискурса. Первое понимание (от подлежащего) значимо на внутрипропозициональном уровне, т.е. формально реализуется в границах отношения подлежащеесказуемое, не выходя за рамки внутрипропозициональной линейности. Но было бы неверно рассматривать его как более узкое, ограниченное, несущественное. Наоборот, именно здесь широко задействуются семантические сочетаемостные ресурсы языка. Здесь мы выходим на концептуальный масштаб понимания слова с позиций значимостных смысловых отношений в языке. Данный, выбираемый говорящим способ языкового обозначения «выигрывает» в конкурентной борьбе с другими возможными способами обозначения. Именно этот аспект понимания целесообразно называть пониманием «в глубину». Тематическое контекстуальное понимание мы трактуем как понимание «в ширину». Понимание «в глубину», в основе предикативной реализации которого лежит концептуальная интенсиональная идентификация субстанциального топика (подлежащего), глубоко идиоматично, опирается на языковой семантический опыт, на языковое видение мира. Понимание «в ширину» является непосредственным, ситуационным, опирается на контекстуальное видение ситуации (contextual approach to situation). Технически, в рамках реализации предикативного отношения тема-рема, его можно определить как ситуационную интенсиональную идентификацию дискурсивного топика (ремы). Важно взглянуть на проблему понимания в высказывании также с точки зрения функции предикации. Интенсиональная идентификация, как основа понимания, выразительно реализуется через предикативное приравнивание либо топика к интенсионалу (в предложении), либо интенсионала к топику (в актуальном аспекте). Заметим, что для суждения (логическую форму которого реализует в себе высказывание), в отличие от логической формы понятия, в принципе характерна предикативная реализация отношения экстенсиональноинтенсионального тождества. Понимая отношение топика и интенсионала как эквивалентное, предикативное приравнивание в каждом из аспектов высказывания вполне можно трактовать как обоюдное: топик равен интенсионалу в той же мере, в какой интенсионал равен топику. Значение имеет не линейная направленность предикативного приравнивания, а его логический смысл. Так, на приведенных выше схемах отношение предикативного приравнивания обозначено стрелками в моменте перехода от левой части высказывания к правой: от подлежащего к сказуемостной части (схемы 1а, 2а, 3а, 4а) или от темы к реме (схемы 1б, 2б, 3б, 4б). Внешне стрелки не меняют своей линейной направленности, показывая переход от левой части высказывания к правой. Однако в первом случае (в предметном аспекте), предикативное приравнивание мыслится как развивающееся от экстенсионального значения к интенсиональному (от подлежащего к сказуемому), во втором случае (в смысловом аспекте), предикативное приравнивание развивается в сторону экстенсионала (от темы к реме). Интенсиональное развитие предикативного отношения, которое мы видим в предложении и которое здесь совпадает с функцией понимания, аналитично. Экстенсиональное предикативное развитие, которое мы отмечаем в аспекте актуального членения, не совпадающее здесь с функцией понимания, решает задачу смыслового синтеза, приведения содержания высказывания к единому смысловому определению. Первое предикативное отношение (синтаксическое) рассматривается нами как виртуальное, поскольку оно в основе своей является условно-семантическим, опирается на некоторый заданный семантический ресурс языка. Второе предикативное отношение (актуальное) рассматривается нами как реальное, поскольку оно, помимо того, что оно выражает смысловую коммуникативную направленность высказывания, также непосредственно референциально, опирается на достигнутый контекстный опыт понимания и в своей тематической части связано кореферентным отношением с предыдущим контекстом. Принимая это положение, мы приходим к несколько неожиданному выводу о соотношении семантики и смысла в высказывании: реальной референциальной функцией в высказывании, т.е. масштабом внешней объектной отнесенности заданной языковой семантики, управляет рема – дискурсивный топик, предназначенный выражать смысловую феноменологию мысли. Надо сказать, что к похожему выводу, хотя и на других теоретических основаниях (поскольку подлежащее у них не рассматривается как топик), приходят в своей работе Ч.Н. Ли и С.А. Томпсон, которые утверждают, что подлежащее управляет сочетаемостными отношениями в предложении, в то время как топик призван управлять кореферентными связями. Так, в частности, они отмечают, что «топик не состоит в сочетаемостных отношениях с глаголом» [Ли, Томпсон 1982: 197, 207], и в то же время «скорее топик, чем подлежащее контролирует кореферентность» [Ли, Томпсон 1982: 209]. Важно рассматривать функцию предикативного развития и функцию понимания в высказывании во взаимосвязи. Для топика, в каждом из аспектов высказывания, важным критерием является достаточность опоры на интенсиональный компонент. Интенсиональная реконструкция топика в аспекте понимания должна быть достаточной, что, собственно, и будет выражать полноту понимания (полноту реализации функции понимания) в содержании высказывания. С точки зрения подлежащего, субстанциального топика, это будет полнота семантического развития предложения в его сказуемостной части. С точки зрения ремы, дискурсивного топика, это означает полноту опоры высказывания на предыдущий контекст в его тематической части. Высказывание конструктивно представляет собой некоторый порядок совмещения виртуальной и реальной предикаций. Виртуальная предикация лежит в основе организации предметного компонента содержания высказывания, выражаемого при помощи языковой семантики. Виртуальная предикация интенсиональна, реальная предикация экстенсиональна. Первая развивается в сторону понимания, вторая – в сторону смыслового определения. В лингвистическом анализе в качестве первичного фактора членения высказывания принято рассматривать виртуальную предикацию, которая выражается через отношение подлежащего и сказуемого. В качестве вторичного фактора членения рассматривается реальная выразительная предикация, которая реализуется через отношение темы и ремы. Впрочем, в условиях коммуникативного порождения высказывания как первичный фактор, видимо, целесообразно рассматривать реальную выразительную предикацию, с которой непосредственно связана субъективная авторская установка говорения, для выразительной реализации которой говорящий подыскивает соответствующий семантический языковой ресурс, субстрат. В каждом из аспектов возможны перифрастические изменения как «в глубину», так и «в ширину» при соответствующей коррекции функции содержательного объема. Опыт перифрастических изменений активно используется в переводе, где при общей невозможности буквального повторения синтаксической формы или прямых объектных обозначений, тем не менее, достигается вполне удовлетворительное тождество «по смыслу» на основе относительно точного соблюдения принципа рематической направленности высказывания. Другими словами, для перевода важна ориентация на дискурсивный топик. Критерий субстанциальной топикализации чаще всего игнорируется в переводе. §3. Предложение и высказывание: логика структурных корреляций С позиций линейно-дискурсивного подхода, как форма, в которой реализуется стратегия выразительного развертыва- ния СФЕ, высказывание непосредственно раскрывает себя как субъектно-предикатная структура, где экстенсиональные свойства (выход на последующий контекст) представлены в рематической части, а интенсиональные (опора на предыдущий контекст) в тематической части высказывания. В основе реляционного подхода к высказыванию лежит его анализ как пропозициональной функции – в терминах формально-логической системы, используемой при описании предикатов. Структура высказывания при таком логическом подходе получает алгебраическое выражение, напр.: R (a, b, c), где символ R – функция, а символы (a, b, c) – аргументы данной функции. Опору на данный логический метод можно видеть в известных системах синтаксического анализа предложения Л. Теньера, Ч. Филлмора. Мы попытаемся исследовать возможности применения принципов данного подхода в дискурсивном анализе высказывания. Поэтому с позиций дискурсивного рассмотрения, ориентирующегося в конечном счете на динамику экспрессивного развертывания СФЕ/высказывания, мы пытаемся ввести критерий качественного различия между аргументами в высказывании на предмет близости того или иного из них либо к экстенсиональной, либо к интенсиональной функции: какой из аргументов выражает первую, а какой – вторую из них. Заметим, что исходным образом отношение друг к другу темы и ремы понимается нами все же как предикативное, т.е. мы учитываем то обстоятельство, что рема утверждается относительно темы (аналогично тому, как сказуемое утверждается относительно подлежащего в предложении). Мы не отказываемся от субъектно-предикатной диалектики высказывания, которая понимается нами как основа, на которой строится дальнейшее функциональное пропозициональное исчисление. Требуется объяснить переход от диалектики предикации к логике пропозициональной функции в высказывании. Как пропозициональную функцию, в терминах взаимосвязи зависимых и независимых переменных, часто рассматри- вают синтаксический аспект высказывания, т.е. предложение. Коммуникативный аспект, т.е. план актуального членения, напротив, непосредственно трактуется как субъектнопредикатная структура. В этом иногда видят принцип формального различения двух аспектов членения высказывания, синтаксического и актуального ([Панфилов 1982: 128]), и более того – причину их структурной несогласованности, где один аспект (синтаксический), взятый как пропозициональная функция структурно не совпадает со вторым (актуальным), взятым как субъектно-предикатная структура [Панфилов 1971: 152-153], [Панфилов 1982: 126]. Нам думается, что этот вопрос вряд ли решается на уровне выбора формального языка описания. При таком подходе упускается из виду качественное различие между двумя аспектами членения, функциональная природа каждого из них. Мы исходим из того, что в каждом из планов членения высказывания говорящий решает специфическую функциональную смысловую задачу. С одной стороны нам дано предметное измерение мысли, в котором фиксируется объективная картина мира. Здесь релевантна истина. С другой стороны имеет место переход от одной мысли к другой, где можно говорить о выражении интенции и где решающую роль играют представления аксиологического характера. Это – ценностное измерение мысли. Формальный подход в вопросе о разграничении двух аспектов членения в высказывании представляется нам искусственным. Он приводит к их качественному неразличению и, в конечном счете, искажает реальную картину их взаимодействия. Отношение двух планов членения друг к другу рассматривается узко: лишь с точки зрения «борьбы» за функцию порядка слов в предложении. Мы считаем, что предметное измерение мысли исходным образом также должно рассматриваться не как пропозициональная функция, а как субъектно-предикатная структура, образуемая отношением подлежащего и сказуемостной части (утверждением сказуемого относительно подлежащего). Это – внутренняя диалектика предметного измерения мысли, его внутренняя «компетенция», в рамках которой оно не «подотчетно» измерению аксиологическому. Именно под таким углом зрения – когда диалектика аксиологическая налагается на диалектику предметную – мы можем говорить о несовпадении (или о совпадении) двух планов членения. Это – некоторая линейная совмещенность двух утверждений: утверждения сказуемостной части относительно подлежащего, с одной стороны, и утверждения ремы относительно темы, с другой. Структурация предложения как пропозициональной функции как раз и предназначена для формального согласования предметного и аксиологического аспектов высказывания. Она представляет собой сложную технологию перевода диалектики истины в диалектику оценки. Логика пропозициональной функции (если в ней видеть некоторое перевыражение синтаксической актантной структуры) в большей мере подходит для дискурсивной интерпретации высказывания. Структура предложения, выраженная в терминах пропозициональной функции и рассмотренная через призму аксиологии высказывания, предстает как аргументное членение высказывания. Каждый из членов предложения выполняет роль определенного аргумента. В таком понимании, имеет смысл говорить о принципиальном совпадении синтаксической структуры предложения и аргументной структуры высказывания. Каждый аргумент высказывания соответствует синтаксическому актанту. Наряду с собственно актантами (подлежащим и дополнениями), аргументную функцию могут выполнять также сирконстанты (обстоятельства) и, при необходимости, неизменяемая часть составного глагольного и именная часть составного именного сказуемого: «No decurso do meu mandato tenho procurado sempre defender, por actos е palavras, a solidariedade institucional.» (М. Соареш 1); “Я не могу даже сказать, на каком мы месте находимся в мире по этому вопросу.” (Изв. 2.06.89). В этих примерах с помощью выделительных средств «sempre» и «даже» усиливаются неизменяемые компоненты составных глагольных сказуемых, выполняющие здесь функции главных – экстенсиональных аргументов. Аргументную структуру высказывания следует понимать комплексно – как некоторую тотальную рефункционализацию синтаксических актантов в аспекте смыслового членения. Аргументная способность актанта проверяется его потенциальной предикативностью, т.е. его способностью рематизироваться, выступать в качестве ремы (дискурсивного топика) высказывания. В логическом составе высказывания могут выделяться следующие элементы: функция (связка), предикатив (главный экстенсиональный аргумент), интенсиональный аргумент, дополнительный аргумент. В линейную схему рематической синтагмы, помимо предикатива (основного ремообразующего элемента), могут входить функция и дополнительный аргумент. Тематическая часть высказывания представлена интенсиональным аргументом. В нее может также входить дополнительный аргумент, который, по сути, служит уточнением интенсионального значения высказывания. Ниже на Схеме 5 дана иллюстрация взаимосвязи синтаксической актантной и логической аргументной структур в высказывании. В качестве примера выбран типичный для португальского и русского языков вариант построения неэмфатического высказывания. Для простоты здесь приводится полное позиционное совпадение элементов. Однако это не значит, что механизмы совпадения следует понимать буквально. Перераспределение элементов актантной сферы в сфере аргументной структуры может быть самым разнообразным. Сопоставим логические характеристики и способы выражения составляющих аргументную структуру высказывания элементов. Функция (связка) выражается глаголом-сказуемым или изменяемой частью составного сказуемого (глагольного или именного). «A autonomia das regiões visa particiação democrática dos cidadãos» (М. Соареш 1); «Мы имеем замечательные научные кадры, имеем научные результаты мирового уровня» (Изв. 1.06.89). Эти примеры по логической структуре аналогичны друг другу. Рема здесь выделена курсивом, функция – подчеркиванием. Функция занимает промежуточное положение между экстенсиональным и интенсиональным значениями высказывания, характеризуя способ, каким связываются элементы экстенсионального и интенсионального множеств в данном высказывании. Экстенсионал и интенсионал сложного выражения (высказывание/СФЕ) можно понять как семантические множества. Интенсионал представляет собой совокупность реализованных значений текста (совокупное значение предыдущего контекста). Экстенсионал представляет собой «общий семантический базис» [ван Дейк, Кинч 1989: 48-49] – совокупность значений, предназначенных для реализации (совокупное значение предстоящего контекста). Между двумя множествами в каждом акте развития локальной стратегии возникает отношение взаимной проекции, посредником в котором и выступает функция. Каждый из контекстов в пределах высказывания накладывает ограничение на противоположный контекст. Надо сказать, что теоретически функция может быть отнесена как к интенсиональному, так и к экстенсиональному значению (первое выражает область значения функции, а второе – область определения функции, [Кондаков 1971: 580]) – в зависимости от того, какое из них принимается в качестве независимой переменной, а какое – в качестве зависимой. В нашем случае в качестве независимой переменной берется экстенсиональная составляющая, с которой согласуется область интенсиональных значений. Функцию (глаголсказуемое) исходным образом мы относим к рематической группе высказывания, что в целом соответствует традиционному подходу. Схема 5 СООТНОШЕНИЕ АКТАНТНОЙ И АРГУМЕНТНОЙ СТРУКТУР В ВЫСКАЗЫВАНИИ Диалектика атрибутивного ПР ЕД Л О ЖЕ НИ Е отношения в предметном измереПОД ЛЕ Ж АЩЕ Е = С К А З УЕМ О С Т Н АЯ Ч АСТ Ь нии мысли («вещь» и ее признак) подлежащеех (глав. актант) Я EU = = ска з уем о е изменяемая часть ХОЧУ QUERO интенсиональный аргумент неизменяемая часть КУПИТЬ COMPRAR собственно функция носитель значения функции ф ун к ц и я сирконстант СЕГОДНЯ HOJE доп. аргумент («точка соотнесения») дополнение (актант) СОБАКУ UM CÃO предикативх (глав. аргумент) АКТАНТНАЯ СТРУКТУРА ПРЕДЛОЖЕНИЯ АРГУМЕНТНАЯ СТРУКТУРА ВЫСКАЗЫВАНИЯ ЛОГИКА ПРОПОЗИЦИОНАЛЬНОЙ ФУНКЦИИ Диалектика атрибутивного отношения в аксиологическом измерении мысли (ценностный субстрат и ценностное значение) х Позиции подлежащего в синтаксической структуре и предикатива в аргументной структуре оттенены. Этим мы хотим указать на особую – доминантную – роль каждого из них в своем измерении. Роль подлежащего в предметном измерении мысли аналогична роли предикатива в измерении аксиологическом. Подлежащее выполняет экстенсиональную функцию в своем измерении, является кульминационным пунктом во внутренней организации предметного содержания. Т ЕМА = Р ЕМ А В Ы С К АЗ ЫВ АН ИЕ Предикатив выражает собственно экстенсиональное значение высказывания. Это ключевой элемент ремы высказывания. Противоположное экстенсиональному интенсиональное значение выражается тематической частью высказывания. Схематически высказывание может быть представлено в виде формулы «a R b », где «a» – интенсиональный аргумент, «R» – функция, «b» – экстенсиональный аргумент, или предикатив. Каждый из аргументов является показателем того, каким образом функция «пробегает» по соответствующему множеству. Совокупность смысловых значений тематической части выражает ретроспективную проекцию высказывания: сколь полно высказывание опирается на предыдущий контекст, какие мысли предыдущего контекста оно принимает в себя, т.е. повторяет в себе. Экстенсиональный аргумент является показателем перспективной проекции высказывания. Предикатив указывает на перспективу дальнейшего развития локальной стратегии. Именно в объеме предикативного значения данное высказывание получит свое обоснование в следующем высказывании: объем данного высказывания будет каким-то образом соотнесен с объемом следующего (т.е. подведен под объем следующего) и т. д. – вплоть до решающего кульминационного аргумента, который будет экстенсионалом и, значит, целью всего сверхфразового построения. Предикатив может выражаться практически любым членом предложения (здесь и далее предикатив, как ключевой элемент ремы высказывания, выделяется курсивом): a) подлежащим: «Com a política da AD agravaram-se todos os problemаs da nossa economia» (А. Куньял 1); «Сегодня в обществе существует значительная напряженность» (Изв. 2.06.89). Как русский, так и португальский язык свободно допускают постпозицию подлежащего по отношению к сказуемому в неэмфатическом высказывании. Впрочем, подлежащее может выполнять роль предикатива также, находясь на своем обычном месте – в препозиции к сказуемому. В этом случае экспрессия усиливается: «Também M. Soares, de regresso dos Estados Unidos, referiu o interesse americano na utilização da Base das Lajes» (А. Куньял 1). «Ведь корни питают крону, а не наоборот» (Изв. 2.06.89). В португальском примере предикативом является подлежащее «M. Soares», выделенное при помощи частицы «também» и находящееся в инвертированной позиции по отношению к связке «referiu». В русском примере предикатив-подлежащее также находится в препозиции к связке. Его усилению помогает частица «ведь»; b) дополнением: «Mas a desvalorização do escudo contribui precisamente para o resultado contrário» (А. Куньял 1); «Вчера группа депутатов от сферы образования распространила среди вас короткую справку о состоянии образования» (Изв. 2.06.89). В русском примере мы имеем прямое дополнение, в португальском – косвенное, усиленное к тому же с помощью выделительной частицы «precisamente»; c) обстоятельством: «Ontem… o Primeiro-ministro esteve na cidade do Porto» (А. Куньял 1); «Эти вопросы в нашей республике стоят очень остро» (Изв. 2.06.89); d) 1. именной частью составного именного сказуемого: «A organização era clandestina. A imprensa do Partido era clandestina» (А. Куньял 1); «У нас политический статус может быть разный, но экономический статус должен быть равный» (Изв. 2.06.89). 2. неизменяемой частью составного глагольного сказуемого: «…não conseguimos evitá-lo» (А. Куньял 1); «Если такое поручение может быть дано, я обязательно буду стараться честно, добросовестно его выполнить» (Изв. 2.06.89). В дальнейшем составные формы сказуемого мы будем рассматривать так, как если бы это была обычная функция, не расчлененная в плане выражения. Значимая часть составного сказуемого будет пониматься как самостоятельный аргумент в следующих случаях: как главный – когда она сама выполняет роль предикатива; как дополнительный – ко- гда предикативный акцент смещается на изменяемую часть составного сказуемого; e) глаголом-сказуемым (изменяемой частью составного сказуемого): «… o processo de isolamento do governo é irreversível e о processo da criaçäo de condições para uma alternativa democrática também o é» (А. Куньял 1); «Несмотря на постановление правительства…, эта задача в ближайшие пять лет решена не будет» (Изв. 2.06.89); «Todos os perigos desta operação permanecem porém» (А. Куньял 1); «Народ пока еще нам верит» (Изв. 2.06.89). «Руководство страны считает действующий пакет антикризисных мер оптимальным и принципиально менять его не собирается» (Новости Ру 17.09.09). Во всех этих случаях функция и предикатив материально совпадают. В соответствии с большей или меньшей распространенностью актантной базы предложения высказывание также может обладать более или менее развитой аргументной структурой. Помимо экстенсионального и интенсионального аргументов в составе высказывания может выделяться дополнительный аргумент. Независимо от того, располагается этот аргумент в тематической или в рематической группе высказывания, он должен быть отнесен к интенсионалу высказывания. Этот аргумент несет в себе дополнительную информацию. Он представляет собой как бы уточнение к основному способу опоры высказывания на предыдущий контекст, который выражается ключевым элементом темы высказывания (последний является показателем конкретной смысловой привязки данного высказывания либо к теме, либо к реме одного из предыдущих высказываний СФЕ). В интенсиональной логике такого рода элементы в составе пропозиции именуются «точками соотнесения» [Смирнова 1990: 136]. «O PS não será uma alternativа… O voto no PS nestas circuntâncias será sem dúvida um «voto útil», mas não para a democracia, mas para o PSD, para o CDS» (А. Куньял 1). Предикатив подчеркнут сплошной чертой, дополнительный аргумент – пунктирной. «Это наша политическая концепция. Ее вчерашнее тол- кование сегодня безнадежно устарело» (Изв. 3.06.89). Тема второго высказывания каждого из примеров опирается на один из элементов предыдущего. Дополнительный аргумент в приведенных примерах («nestas circunstâncias», «сегодня») как бы уточняет, или видоизменяет в нужную сторону смысловую нагрузку высказывания. Обычно дополнительный аргумент располагается между функцией и предикативом (хотя в более сложных и развитых по структуре распространенных предложениях дополнительный аргумент может находиться практически в любой части высказывания). Он может быть выражен: а) дополнением: «La Paz e Teerão estabeleceram relações diplomáticas em Setembro de 2007» (AFP 01.09.08); «O Irã é acusado pelas grandes potências ocidentais de tentar desenvolver a bomba atómica…» (AFP 01.09.08); «Президент напомнил об этом в своем послании Федеральному собранию…» (РГ 28.03.09); «Мы бы хотели получить от России больше ясности в этом вопросе» (Газета 15.11.08). Дополнительный аргумент в приведенных примерах подчеркнут пунктирной чертой. В португальском языке дополнение в функции дополнительного аргумента может выражаться с помощью так называемых безударных местоимений («-o», «-lho » «- lhe»). «As populações sentem-no de maneira indiscutível e directa» (М. Соареш 1). В русском языке механизм безударных местоимений отсутствует. Однако местоименная замена при выражении дополнительного аргумента также применяется: «Высказать все это меня заставляют обстоятельства» (Изв. 2.06.89). Дополнительный аргумент как бы «отдаляет» друг от друга тему и рему, создает эффект дискурсивной выразительной задержки перед выражением ремы; б) сирконстантами (обстоятельствами времени, места, цели, причины); «Temos agora uma nova ofensiva» (А. Куньял 1); «O PS prepara para tornar eficazes estas medidas um ataque aos sindicatos» (М. Соареш 2); «Мы, сибиряки, си- дим в зале наверху» (Изв. 29.05.89); «Оптовая торговля предприятия Госснаба ведется в условиях лимитированных ресурсов под объемы работ» (Изв. 2.06.89); В португальском языке дополнительные аргументы, которые, как синтаксические актанты, прежде всего, являются обычными членами предложения, часто обособляются на письме запятыми, что подчеркивает их дополнительную, уточняющую функцию. При таком способе обособления такие элементы функционально как бы приравниваются к парентезе. Напр.: «O presidente francês, Nicolas Sarkozy, disse segunda-feira, em Brasília, que a próxima cimeira do G-20, em Pittsburgh, nos Estados Unidos, pode representar avanços concretos…» (JAng 08.09.09). С точки зрения нормы русского языка обычные члены предложения не подлежат пунктуационному выделению (ср. русский перевод данного примера (соответствующие элементы также выделены пунктиром): «Президент Франции Николя Саркози заявил в понедельник в Бразилиа, что предстоящая встреча большой двадцатки в г. Питтсбург в Соединенных Штатах может принести конкретные результаты…»). «Que não seja uma cimeira para nada!...", afirmou Sarkozy, ao lado do seu homólogo brasileiro, Lula da Silva,...» (J.Ang 08.09.09) (перевод: «Чтобы она не была встречей впустую!...», - заявил Саркози /,стоя/ рядом со своим бразильским коллегой, /президентом/ Лула да Силва»). в) следует обратить внимание на обстоятельства образа действия, времени, количества. Обычная функция этих элементов: - либо выделительная (они используются как интенсификаторы предикатива и в этом случае самостоятельной логической нагрузки не несут): «Os índices demográficos portugueses são assustadoramente negativos» (М. Соареш 2); «O PSD sempre defendeu essas opções nos campos militar e diplomático» (М. Соареш 2); «Государство богатеет, a народ буквально скатывается за черту бедности» (Изв. 29.05.89); - либо собственно предикативная (среди определительных наречий, используемых в обстоятельственной функции, немало экспрессивных, которым потенциально присуща предикативная позиция в высказывании; к потенциальным предикативам однозначно следует отнести также наречия количества: впервые, дважды, много; pela primeira vez, por duas vezes, muito) «Fala-se muito da necessidade de diminuir drasticamente o défice da nossa balança de pagamentos» (Коммунисты); «Люди впервые по-настоящему почувствовали демократию» (Изв. 2.06.89). Таким образом, функция дополнительного аргумента для этого рода обстоятельств не характерна. В функции дополнительного аргумента могут выступать неэкспрессивные обстоятельства образа действия, которые не несут субъективно-оценочной окраски и лишь определяют характер протекания выражаемого глаголом действия с объективной стороны. Такие обстоятельства характеризуют высказывание в целом и по своему логическому статусу могут быть приравнены к сирконстантам. «Por isso… o programa do Governo depende fundamentalmente da confiança do Presidente da República» (М. Соареш 2); «Союзные министерства к использованию природных ресурсов подходят зачастую с чисто ведомственных позиций». (Изв.2.06.89). В этих примерах подчеркнутые пунктирной чертой элементы усилительной нагрузки не несут и выражают лишь объективную характеристику действия; г) подлежащее – как в португальском, так и в русском языке этот член предложения достаточно редко встречается в функции дополнительного аргумента. Его включение в рематическую группу в этом случае по своей позиции и информативному статусу напоминают обособление: «Em relação aos pequenos agricultores fala o programa na definição de uma política de preços» (М. Соареш 2); «Думаю, что очень скоро ответы услышим мы от самого народа» (Изв. 29.05.89). Такие случаи редки. Чаще, ока- зываясь в составе рематической группы, подлежащее занимает в ней предикативную позицию; д) между функцией и предикативом могут располагаться одновременно несколько дополнительных аргументов: «O Sr. Ministro… traz agora aqui uma lista de 33 casos de violência» (Коммунисты); «Нас послали сюда избиратели действительно для того, чтобы мы решили проблему для народа» (Изв. 29.05.89); е) к перечисленным выше способам выражения дополнительного аргумента надо добавить тот, при котором он располагается не между функцией и предикативом, а после предикатива. Это имеет место в тех случаях, когда из двух и более находящихся в рематической группе при глаголе актантов не крайний, а ближний (ввиду его большей экспрессивности) выполняет функцию предикатива (например, это могут быть каузативные глаголы: любить, ценить). Иначе говоря, предикативный акцент – «фразовое ударение» – смещается в этом случае с последнего элемента к центру высказывания. Конечная позиция в высказывании, как естественный маркер предикатива в неэмфатическом высказывании, нейтрализуется: «Temos, pois, de continuar este esforço» (М. Соареш 1). Здесь нейтрализация конечной позиции поддержана выделительной частицей «pois». «O programa fala muito em promover e incrementar… a contribuição da agricultura» (М. Соареш 2). Здесь неопределенно-количественное слово «muito», как потенциальный предикатив, нейтрализует конечную позицию. «… ведь мы обязаны были поднимать парторганизации, коллективы на ее выполнение» (Изв. 2.06.89). Здесь нейтрализация достигается с помощью выделительного средства «ведь» и повтором. «Вы же пока вносите разброд в работу Съезда». (Изв. 29.05.89). Слово «разброд» здесь – элемент с заданными рематическими свойствами, потенциальный предикатив. Во всех приведенных примерах элемент, занимающий конечную позицию в высказывании, может рассматриваться как дополнительный аргумент. В завершение обзора элементов, составляющих логическую структуру высказывания, отметим одну немаловажную особенность. Теоретически число аргументов в высказывании может быть неограниченным. Однако любое количественное расширение аргументной структуры происходит за счет увеличения числа дополнительных аргументов. Интенсиональный и экстенсиональный аргументы (см. Схему 5) могут быть в высказывании лишь в единственном числе. Указанное различие, на наш взгляд, объясняется тем, что интенсиональный и экстенсиональный аргументы маркируют связь высказывания с непосредственным, или логически релевантным, контекстом, в то время как дополнительный аргумент является скорее показателем связи высказывания с отдаленным, т.е. логически нерелевантным, контекстом. Отсюда, первые два аргумента можно определить как логически необходимые, а дополнительный аргумент – как «избыточный». Обычно он используется для того, чтобы облегчить восприятие сложного содержания, часто несет уточняющую смысловую или стилистическую нагрузку. Логическая избыточность дополнительного аргумента позволяет при переводе – как с португальского на русский, так и с русского на португальский (не искажая этим содержания и не изменяя намерения отправителя), – переносить его в любую часть высказывания или опускать. Видимо, можно сказать, что для дополнительного аргумента характерна свободная позиция в высказывании. При переводе также дополнительный аргумент более всего подлежит интерпретативному смысловому изменению, это – та часть высказывания, где более всего возможны переводческие трансформации. При логическом анализе высказывания значение имеет выражение способов связи высказывания с непосредственным контекстом. Нас здесь в первую очередь интересует анализ лишь одного аспекта логической привязки высказывания – анализ способов выхода высказывания на последующий кон- текст, т.е. смысловой анализ экспрессивной функции предикатива (ключевого элемента ремы). В условиях перехода от одной мысли к другой предикатив выполняет «терминальную» функцию. Его можно считать дискурсивным «термином» – «оконечностью» мысли, которая очерчивает предел содержательного развития локальной стратегии мышления в данном высказывании11. Мы здесь используем слово «термин» в том понимании, которое в него вкладывал П.А. Флоренский. Глубокое изложение истории и философии понятия «термин» мы находим в известном труде русского философа «Термин»: «Итак, термин, в разъясненном смысле слова, есть граница, которою мышление самоопределяется, а потому и самосознается. Способ установки этого рубежа определяет и способ самопознания мысли, т.е. сознание того акта, той деятельности, которою ставится эта граница» [Флоренский 1989: 111]. 11 ГЛАВА III. МЕХАНИЗМЫ ЭКСПРЕССИВНОГО ВЫДВИЖЕНИЯ РЕМЫ В ПОРТУГАЛЬСКОМ И РУССКОМ ЯЗЫКАХ §1. Экстенсиональный и интенсиональный аспекты содержания в сверхфразовом единстве и в высказывании Выше говорилось, что высказывание выполняет аргументативную функцию относительно непосредственно предшествующей ему части сверхфразового построения (имеется в виду, что оно обосновывает коммуникативную целесообразность предшествующей ему части изложения, предыдущего высказывания). Аргумент – рема высказывания – является относительным ориентиром речи и в этом смысле определяет развертывание предыдущей части СФЕ, обусловливает это развертывание. Однако было бы неверно видеть в этой взаимосвязи предыдущего и последующего контекстов внутри СФЕ лишь одностороннюю зависимость первого от второго. Предыдущая часть также обусловливает последующую, поскольку она подготавливает ввод аргумента. Коммуникативный эффект аргумента во многом зависит от того, на какой предыдущий контекст он опирается. В СФЕ (которое рассматривается нами как гибкий процесс реализации локальной установки говорения, а не как жесткая, замкнутая и статичная структура), таким образом, складываются два вектора контекстных зависимостей: катафорическая, или перспективная, и анафорическая, или рекурсивная. Оба вида контекстных зависимостей имеют различный логический смысл в содержании высказывания и СФЕ. В первой представлено отношение обоснования: последующее объясняет предыдущее (т.е. раскрывает: зачем или для чего было сказано предыдущее). Вторая реализует собой отношение по- нимания: предыдущее «понимает» последующее. Всякое понимание в принципе рекурсивно, интенсионально и означает дискурсивную привязку предиката к уже данному, известному, т.е. к какому-то наличному опыту. Последующее может считаться понятым лишь в том случае, если вполне раскрыто и определено его дискурсивное происхождение, т.е. состоялась его дискурсивная конкатенация (привязка). Катафорическая зависимость имеет экстенсиональную функцию, анафорическая зависимость интенсиональна. Критерии описания сложных выражений по экстенсиональному и интенсиональному параметрам не вполне определены. Здесь принято исходить из того, что интенсионал сложного выражения является функцией интенсионалов составляющих [Смирнова 1990: 139], в то время как экстенсионал функцией экстенсионалов составляющих не является [Смирнов 1981: 24]. Иначе говоря, интенсионал сложного выражения способен накапливаться, его можно представить как сумму интенсионалов составляющих. Представить подобным образом экстенсионал нельзя. Экстенсионал сложного выражения считается функцией его главного знака, независимой переменной [Смирнов 1981: 24]. Экстенсиональные свойства сложного выражения определяются извне – мотивом речи (локальной установкой говорения). В СФЕ их выражение сосредотачивается в аргументативной части. Экстенсиональные свойства СФЕ задаются изначально в качестве предпосылки, и все дискурсивное развертывание локальной стратегии представляет собой последовательное приближение содержания сложного выражения к заданным экстенсиональным параметрам. Экстенсионал и интенсионал сложного выражения являются относительными, гибкими величинами. Они обратно пропорциональны друг другу. Их соотношение можно представить как соотношение зависимой и независимой переменной (числителя и знаменателя). По мере развертывания локальной стратегии удельный вес интенсиональной составляющей возрастает, а экстенсиональной – сокращается (инте- ресно то, что это совпадает с ростом экспрессии). Таким образом, можно сказать, что в рамках локальной стратегии предыдущий контекст интенсионален по отношению к последующему, а последующий экстенсионален по отношению к предыдущему. Высказывание в аспекте своей тема-рематической организации выражает переход от одной мысли к другой и, таким образом, является единицей содержательного продвижения в процессе реализации локальной текстовой стратегии. Как элемент локальной стратегии и как сложная знаковая структура, высказывание может быть рассмотрено с точки зрения своих экстенсиональных и интенсиональных свойств. Тема, как было сказано, выражает смысловую опору высказывания на предыдущий контекст. Рема – смысловой выход на последующий контекст. Экстенсиональные свойства высказывания определяются отношением высказывания к мотиву речи и сосредотачиваются в его рематической части. Интенсиональные свойства высказывания сосредотачиваются в его тематической части. Они определяются смысловой нагрузкой высказывания – способом опоры на предыдущий контекст. Опора на предыдущий контекст – это гибкая смысловая функция высказывания, она может быть более или менее глубокой, полной. Стратегией дискурсивного развертывания высказывания «управляет» рема (в которой следует видеть целесообразное приведение содержания высказывания к определенному логическому объему). По ней же определяется рекурсивная контекстная функция высказывания в аспекте темы – смысловая опора высказывания на предыдущий контекст (т.е. то, какое содержание мыслится или должно мыслиться в рамках устанавливаемого объема). Рема понимается нами как независимая переменная, тема – как зависимая переменная. Изучение механизмов экспрессивного усиления на сверхфразовом уровне мы связываем прежде всего с анализом различных вариантов развертывания аргументативной части СФЕ, т.е. с анализом экстенсиональных свойств сверхфразовых построений. Внутренние механизмы интенсификации высказывания также могут быть достаточно полно описаны как определенная совокупность присущих языку способов выражения экстенсионала высказывания. Практически все случаи использования экспрессивных средств дофразового уровня могут быть оценены с точки зрения этого смыслового критерия. В предлагаемом далее изучении экспрессивных средств дофразового уровня (языковых средств ремовыделения) в португальском и русском языках мы ограничиваемся анализом их смысловой функции в высказываниях, представленных простыми повествовательными предложениями. Мы не рассматриваем экспрессию вопросительных предложений, особенности интенсификации в сложноподчиненных предложениях, а также возможное влияние модальных значений на механизмы интенсификации12. Таким образом, мы стремимся, прежде всего, высветить ядро проблемы, оставляя в стороне факторы, усложняющие описание. В принципиальном плане проблема формулировалась нами следующим образом: каким образом предложение обнаруживает свои экстенсиональные свойства в контексте? §2. Семантика интенсификации в лексическом знаке и в высказывании Можно говорить о различных функциях ремы как элемента локальной стратегии и как элемента высказывания. Рема выполняет аргументативную функцию и является относительным ориентиром речи в текстовом дискурсе, в контексте реаВ последнее время появляются интересные работы, в которых делается попытка комплексного рассмотрения условий линейного развертывания высказывания, имея в виду различные прагматические виды высказываний: повествовательные, вопросительные, восклицательные, побудительные [см.: Смирнова 2010]. 12 лизуемой локальной стратегии. В высказывании рема выполняет экстенсиональную функцию: по ней устанавливается феноменологический объем выражаемой в высказывании мысли. Как элемент, определяющий содержательный объем, рема понимается как «цель высказывания» [Матезиус 1967a: 243]. В качестве вершины смысловой телеологии мысли рема обладает аксиологическим статусом. Существенным в связи с этим представляется то обстоятельство, что рема – интенсифицируемая часть высказывания. Интенсификация высказывания означает усиление функции ремы по всем присущим ей смысловым параметрам, которыми обеспечивается ее выдвижение в высказывании (оценочность, эмоциональность, экспрессивность). Интенсификация высказывания с необходимостью объединяет в себе различные смысловые признаки, которые с этой точки зрения можно назвать органическими составляющими интенсификации. Можно ли рассматривать интенсификацию высказывания (т.е. интенсификацию сложной дискурсивной формы) как явление, аналогичное в своей основе интенсификации слова? Думается, что интенсификация высказывания и интенсификация слова в своей основе родственные явления. Как первая, так и вторая есть проявление функции оценки. Оценка – органичная часть семантики интенсификации [Григоренко 1987: 5]. Однако необходимо видеть и особенные черты интенсификации на уровне слова и на уровне высказывания. Интенсивность элементарных форм синкретична, диффузна – в том смысле, что предмет оценки и собственно оценочное значение (т.е. степень проявления выделяемого признака, или степень оценки, см.: [Ивин 1970: 21-27], [Григоренко 1987: 28-29]) здесь внутренне не различены и структурно не разделены. Предмет идентифицируется (называется) и оценивается одновременно: batalata (драндулет); dichote (словцо); velhaco (плут, мошенник), rapazola (недоросль, переросток), covil (логово), gorducha (толстушка), simplório (простак) и т д. Нередко слова с усиленной оценочностью возникают в языке путем образного переименования, в основе которого лежит механизм переноса значения. Например: macaco (обезьяна) используется в португальском как обозначение некрасивого человека; papo (зоб) используется как жаргонное обозначение надменности, а также когда надо обозначить пустую беседу, болтовню (ср.: bater o papo); chouriço (колбаса) служит жаргонным обозначением везенья, удачи; pulga (блоха) – как обозначение маленького автомобиля, а также как обозначение пустых подозрений /com pulgas na orelha/). В русском также имеется достаточное количество случаев создания жаргонной оценочности на основе переноса значения. Например: шкура (как обозначение человека, думающего лишь о своих интересах), ворона (глупая женщина), белая ворона (непохожий ни на кого человек), мышиная возня (обозначает мелочную суету людей, от которых ничего не зависит) и т. д. В целом, основанную на семантических свойствах интенсификацию оценки можно назвать изобразительной. Характерный ее признак – описательность. Разрабатываются различные методики выявления (проверки) оценочного компонента значения (например, «метод идентифицирующего слова» см.: [Балли 1961: 38-40]). Как правило, установить степень оценочной интенсивности в слове можно лишь внешним сравнительным путем (хотя в речи такая оценка воспринимается как собственное смысловое качество значения). Учитывая функциональный приоритет оценки в такого рода словах, который усиливает их контекстную связанность и является причиной их меньшей сочетаемостной вариативности (см.: [Лукьянова 1985: 108]), можно говорить о смысловом выдвижении оценки на фоне предметного компонента значения в этих словах. Предполагается, что интенсификации могут подвергаться любые части речи, а также то, что степень выдвижения признака может быть различной (в связи с чем проводится градация степеней лексической оценочности) (см.: [Григоренко 1987: 34]). На уровне высказывания экспрессивно-оценочная интенсификация является дискретной, структурированной. Функция предметной идентификации и оценочная функция здесь разведены выразительно по позициям: тема – рема, отношение между которыми можно понять как связь оцениваемого и оценивающего. Оценка здесь является не просто объективно представляемой, описательной, мыслимой как часть языковой семантики слова, но представляет собой практический, дискурсивно развертывающийся акт оценивания мыслимого предметного содержания с точки зрения реализуемой коммуникативной и когнитивной стратегии речевого мышления. Человек показывает оценку, предъявляет ее выразительно, а не просто обозначает или описывает ее как нечто предстоящее, внешнее ему. Дискурсивную оценку следует скорее понимать феноменологически, как оценку ad hoc: производимую по случаю. В этой оценке важна ее речевая актуальность, феноменологичность, авторизованность. Речевая оценка играет упреждающую роль, мотивируя смысловое развертывание текстового дискурса. С этих позиций в масштабе СФЕ/высказывания рема понимается как причинный фактор, тема – как следствие, что в терминах пропозициональной логики может трактоваться как связь независимой и зависимой переменных. Функциональное перераспределение синтаксических актантов в аспекте высказывания, где они рассматриваются как элементы аргументной структуры, можно понимать как операцию смыслового выдвижения одного из актантов в позицию предикатива13. Этим элементом оказывается тот, чьи семантические свойства более всего согласуются с намеченной стратегией развития речи, т.е. совпадают с экстенсионалом высказывания и с точки зрения смыслового содержания выражают актуальную ценность данной мысли в условиях коммуникативного развертывания дискурса. Связь денотативного и оценочного компоВесьма удачным в этой связи представляется образная аналогия Л. Теньера, в которой предложение уподобляется связке ключей. «Связующее кольцо» в связке – глагол, «ключи» – актанты. Из «связки» вытягивается «один ключ», «открывающий» дверь в последующий контекст [Теньер 1988: 143]. 13 нентов в высказывании может пониматься как наложение квалификативной структуры на денотативную. Известный исследователь языковой оценки Е.М. Вольф предлагала термин «оценочная рамка высказывания» (см.: [Вольф 1985: 110], [Вольф 1978: 19-20]). В такой трактовке оценочному аспекту в высказывании приписывается собственная логика, т.е. признается его относительная дискурсивная самостоятельность. Оценка управляет выразительным контекстным поведением языковой формы – слова, предложения. В развитие такого взгляда на оценку в высказывании мы принимаем здесь тезис о том, что ее выражение носит структурированный характер. Оценку в высказывании следует рассматривать прежде всего как свойство логической позиции (ремы или непосредственно предикатива), и уже затем – как собственное смысловое свойство того элемента актантной структуры, который в этой позиции оказывается. Не элемент есть причина возникновения аксиологической позиции в высказывании, а наоборот, заранее задуманная позиция есть причина выбора и появления в ней соответствующего элемента. §3. Структура предикативного значения Предикативное использование слова предполагает активизацию в нем определенных семантических качеств. Обычно отмечается, что интенсификация сопряжена с категориальной семантикой слова и представляет собой усиление его признакового, сигнификативного аспекта [Григоренко 1987: 10]. Мы также отмечаем в дискурсивной интенсификации активизацию сигнификативной стороны значения слова. Во всяком слове, рассматриваемом в той или иной аргументной позиции в высказывании, мы различаем денотативный и сигнификативный (смысловой) аспекты значения. В своем денотативном аспекте слово выполняет назывную, или идентифицирующую функцию. Сигнификативный аспект значения имеет квалификативную функцию: он показывает, как осмысливается денотат, какая сумма признаков мыслится вместе с денотатом. Один аспект показывает – «что» мыслится, другой – «как» мыслится. В зависимости от логического статуса аргумента (является он экстенсиональным или интенсиональным) тот или иной аспект значения может выдвигаться на первый план. В интенсиональном аргументе на первом плане стоит предметный, назывной аспект. Последнее, впрочем, не значит, что в интенсиональном аргументе исчезает смысловая сторона значения. Она присутствует, – но как пассивная, лишенная свойств целенаправленности ассоциация предыдущих связей, отношений, как смысловой «обертон». В предикативе (рематическом элементе, через который выражается интенсивность дискурсивного развертывания высказывания в условиях локальной текстовой стратегии) на первый план выходит сигнификативный аспект значения. Использование слова в предикативной позиции можно считать преимущественно признаковым, отвлеченным его использованием. Так, в португальском языке для существительных в этой позиции может требоваться опущение артикля: “Já era adido honorário em Berlim e cada noite punha casaca” (Queirós Е.); перевод: «Он уже был почетным представителем в Берлине и каждый вечер одевал фрак». Рематизируемый элемент “casaca” (фрак) здесь стоит без артикля, поскольку автор говорит не о конкретном фраке, который одевает герой, а о фраке как социальном знаке, сигнале, характеризующем новый общественный статус героя. Мы видим в этом признаки десубстантивации существительного при его экспрессивнорематическом использовании, см.: [Иванов 1994: 94-95]. Аналогичный пример: “Polémica está a causar a marcação de reunião da Assembleia Municipal para o dia 31” (Diário, 05.04.1991); перевод: «Полемику вызвало также назначение даты заседания муниципальной ассамблеи на 31 число». Элемент “polémica” рематизируется путем опущения артикля. Думается, это слово здесь в принципе невозможно употре- бить с артиклем, не потеряв смысла всего высказывания (в противном случае «полемика» становится подлежащим, и получается, что она является причиной назначения «даты заседания» на «31 число», а не наоборот). Еще один пример: “António Sérgio deixou órfã a nossa rádio” (DN, 23.11.09); перевод: «Наше радио осиротело, после того как от нас ушел Антонио Сержио» (дословный перевод*: «Антонио Сержио оставил сиротой наше радио*»). Использование определенного артикля при ключевом рематическом элементе “órfã” радикально меняло бы семантику всего высказывания, поскольку “a órfã*” воспринималось бы не как характеризующий элемент – часть сказуемого, а как прямое дополнение. В результате возникала бы следующая семантика (имеется в виду восприятие на слух): «Антонио Сержио оставил сироту /свою дочь/ нашему радио»*. Кроме того, смена безартиклевой номинации “órfã” на артиклевую “a órfã*” приводила бы к де-рематизации самого элемента, который бы уже воспринимался не как рема, а как дополнительный аргумент, т.е. как составляющая интенсионала высказывания. Смысловое качество предикатива характеризуется целенаправленностью, избирательностью, активностью. В нем следует видеть высшее проявление смысловой феноменологии слова в контексте. Вместе с тем, было бы неверно рассматривать смысловой эмоционально-оценочный компонент, выдвигаемый на первый план в структуре предикативного значения, как нечто живущее собственной жизнью, не обусловленное общими параметрами языкового значения. В условиях дискурсивного развертывания высказывания сигнификативное качество предикатива связано объемом выражаемого предикативом денотативного значения. Предикативное значение в его актуальной дискурсивной заданности мы понимаем как сложный концепт, в котором выделяем три момента, три взаимосвязанных аспекта рассмотрения: а) собственно денотативное значение, б) смысловое наполнение значения и в) понятийный объем денотатив- ного значения. Все три компонента находятся в динамическом взаимодействии и обусловливают друг друга. Денотативное значение является базовым критерием именования объекта, основой его семантической идентификации и, значит, предметного понимания. Оно же является основой всех своих дальнейших смысловых определений. Смысловое наполнение характеризует модус/модусы объектного именования с учетом его целесообразности в текстовом дискурсе и/или значимости в культурно-выразительном опыте языка. Это – наиболее гибкая, подвижная сторона значения. Речь идет о смысловом развитии, расширении значения, где значение некоторым образом меняет свое семантическое «лицо», приспосабливаясь к условиям контекста. Понятийный объем является прямым коррелятом денотата. Сущностные характеристики значения определяются соотношением его денотативной основы и понятийного объема. В аспекте понятийного объема нам открывается некоторое представление о совокупном смысловом потенциале денотативного значения, его высшей смысловой границе, масштабе его смыслового понимания (мыслимом, скорее всего, a priori, а не a posteriori, в связи с чем мы не можем исключать тут возможность ошибок, неправильных толкований). Понятийный объем – это критерий смысловой целесообразности значения. Относительно него устанавливается граница, предел смысловой реализации значения в контексте. Понятийный объем является показателем смысловой целостности значения. Он является условием внутреннего постоянства, устойчивости значения. Вместе с тем, понятийный объем – это всегда некоторый выход (пусть потенциально представляемый) за рамки контекстной смысловой данности значения. С ним ассоциируются родовые признаки значения, в которых усматривается концептуальное родство, общность значения с другими значениями и, значит, потенциальная возможность языковой синонимии, перевыражения. В аспекте родовых признаков открыва- ется перспектива метаязыкового понимания и метаязыкового переосмысления значения. Последнее ярко проявляется в характерном для каждого языка опыте повторной контекстной номинации, что иногда представляет определенную сложность при переводе. Например: “Na reunião com Clinton, o deposto líder hondurenho tratará esta questão e o resultado da mediação (1) do presidente costarriquenho, (2) Óscar Arias, que, na opinião de Zelaya, se viu "debilitado totalmente" pela recusa do Governo de Roberto Micheletti em aceitar o plano (3) do Prêmio Nobel da Paz de 1987” (EFE, 03.09.09). /Перевод: «На встрече с Х. Клинтон отстраненный от власти президент Гондураса затронет этот вопрос, а также результаты посреднической миссии (1) президента Коста-Рики (2) Оскара Ариаса, который, по мнению, Зелайи, «совершенно неспособен» что-либо решить, столкнувшись с отказом правительства Мишелетти /лидера путчистов – Н.И./ принять план (3) лауреата Нобелевской премии мира 1987 года»./ Номинации (1), (2) и (3) в португальском и русском вариантах относятся к одному и тому же лицу – президенту Коста Рики Оскару Ариасу, который, помимо всего прочего, является лауреатом Нобелевской премии мира за 1987 г. В португальском языке данное переименование является характерным и привычным сигналом контекстного переосмысления референта. Ощущения смыслового выхода за рамки понятийного объема при этом не возникает. Для русского языка переход к номинации (3) на фоне номинаций (1) и (2) является непривычным, не воспринимается как контекстное переосмысление и может быть понят как референция к другому лицу (даже если читателю хорошо известно, что Оскар Ариас является нобелевским лауреатом). В русском языке подобное переименование (где новая информация частично вводится в тематическом элементе высказывания) воспринимается как выход за рамки установленного понятийного объема. Можно сказать, что в аспекте своего понятийного объема значение потенциально синонимично другим значениям, в то время как в аспекте смыслового наполнения оно потенциально антонимично, противопоставляет себя другим возможным способам номинации, выдвигая на первый план свои особенные, отличительные черты. И то, и другое лучше понимать как тенденцию: слово стремится к тождеству с другими значениями, и оно же стремится отличить себя от них. Нам думается, что принцип межлексемного синонимического тождества (в аспекте родовых признаков) и межлексемной контрастности (в аспекте особенных смысловых признаков) лежит в основе наиболее характерных сочетаемостных и идиоматических черт элементов языка. В феноменологической структуре значения понятийный объем доминирует над смыслами, являясь высшим проявлением смысловой функции значения, но сам подчинен денотату, поскольку производен от денотата. Денотат служит началом, точкой опоры для понятийного объема (понятийный объем есть его объем), но сам в то же время подлежит смысловому расширению, модификации, показывая свою смысловую относительность в условиях дискурсивного становления. Промежуточное положение занимают смыслы, которые, диверсифицируя денотат, ослабляя тем его доминантную позицию в дискурсивной феноменологии значения, сами всецело оказываются связанными границей понятийного объема. В феноменологическом формате значения, таким образом, складывается внутренняя круговая зависимость: денотат (объективная семантическая основа значения) доминирует над объемом (совокупностью родовых метаязыковых признаков), смыслы (интенсиональное расширение, развитие значения) доминируют над денотатом, а объем доминирует над смыслами, устанавливая границу смыслового расширения значения. Аналогичную логическую взаимозависимость описывает Г.В.Ф. Гегель в терминах круговой взаимосвязи моментов единичного, особенного и всеобщего в логике понятия и умозаключения (см.: [Гегель: 365-382]). Имея в виду анализ экспрессивных свойств предикативного значения, мы в первую очередь обращаем внимание на роль смыслов, природа которых раскрывается двояко: по отношению к денотату и по отношению к объему значения. С одной стороны, смыслы служат фактором смыслового расширения, изменения значения (интенсиональная функция смыслов). С другой стороны, они же служат фактором смыслового ограничения, смысловой концентрации значения (экстенсиональная функция смыслов). Важно принимать во внимание не только интенсиональную, но и экстенсиональную функцию смысла. Развивая содержательную сторону значения, смысл, одновременно с этим, ограничивает его объем. По общему правилу логики известно, что объем и содержание – обратно пропорциональные величины: чем шире содержание, тем ýже объем понятия. Каждый смысл, как часть совокупного интенсионала значения, потенциально экстенсионален. С этой точки зрения всякий смысл выражает границу понятийного объема денотативного значения, которой определяется (или может определяться) дискурсивная функция значения. Предполагается, что в опыте мышления значение в аспекте своего понятийного объема всегда ограничено смыслами, совокупностью смыслов, структурирующих внутреннюю смысловую форму значения14. Для нас в высшей степени симптоматично то, что сужение объема значения соответствует направленности интенсификации. Мы понимаем дискурсивное смысловое ограничение значения, прежде всего, деятельностно – как процесс смыслового становления значения в контексте. Ограничение понятийного объема значения по смыслу (т.е. его смысловое определение) может характеризоваться как качественно (по оттенкам, по направленности), так и количественно (по интенсивности и по глубине). В целом это явление мы называем приВнутреннюю форму слова А.А. Потебня иногда именовал также «смысловым представлением» значения (см.: [Потебня 1993: 101, 132-133]). 14 знаковой концентрацией предикативного значения. Степень смысловой концентрации значения по интенсивности и по глубине может быть различной. §4. Экспрессивное выдвижение предикатива. Понятие смысловой предельности В высказывании интенсификация содержания коррелирует с признаковой концентрацией предикативного значения: через предикатив выражается экспрессивная функция высказывания. Смысловая феноменология значения предикатива выражается через интенсификацию в нем некоторого предельного смыслового признака, по которому устанавливается его экстенсиональная характеристика. Через функцию предикативного рематического утверждения предельное смысловое качество предикатива приписывается теме (интенсиональному аргументу), выражая границу феноменологического определения содержания высказывания в целом. Предикативное значение в высказывании есть актуальная, создаваемая величина. При формировании предикативного значения, в смысловом аспекте, говорящий в первую очередь опирается на внутренние сигнификативные ресурсы слова, т.е. на тот смысловой потенциал, который накоплен словом в языке. Для усиления или уточнения признака могут привлекаться внешние определительные маркеры: прилагательные, наречия, артикль, местоименные и иные детерминативы. В реме (предикативе), выраженной словосочетанием, объем значения исчисляется по центральному, ключевому слову, которое в этом случае служит критерием денотативного тождества и семантической идентификации значения. В предикативе, как ключевом факторе интенсификации высказывания, в первую очередь значима выражаемая им сущность – как точка отсчета, относительно которой определяется направленность и сила его смысловой экспрессивной интенсификации. Сущностные характеристики предикатива устанавливаются по понятийному объему, коррелирующему с денотативной основой значения. В синтаксическом аспекте сущностным приоритетом пользуется подлежащее, понятийный объем которого доминирует в семантике предложения, определяя «существо истины» – то, ради чего создается семантика предложения (семантика сказуемого, как говорилось выше, связана объемом подлежащего, значение которого показывает область применения семантики сказуемого). В аспекте актуального членения сущностным приоритетом пользуется рема (предикатив), через понятийный объем которой раскрывается смысловая феноменология, предел коммуникативной применимости содержания высказывания. В этом случае истина раскрывается как феномен во всей совокупности своих актуальных, субъективно значимых смысловых качеств. Конечно, сущность предикатива следует понимать не как абсолютное, а как относительное качество. Абсолютным и исконным правом сущности в высказывании обладает подлежащее (субстанциальный топик, ключевой экстенсиональный элемент актантной структуры предложения), которое служит точкой отсчета для любых дальнейших феноменологических смысловых определений содержания высказывания в его дискурсивном становлении. Мысль человека задана в двух функциональных измерениях одновременно: предметном и прагматическом. В структурном выражении два измерения как бы «зеркально» противостоят друг другу: экстенсиональная основа (подлежащее) и экстенсиональная вершина (рема) высказывания сопрягаются в феноменологии смыслового становления высказывания, управляемого ценностной телеологией мысли в условиях текстового дискурса. Мы именуем выделяемые нами характеристики ремы сущностными лишь условно (как бы обособляя их тем самым от остальной семантики высказывания). Они являются основой понимания содержания высказывания в аксиологическом (прагматическом) аспекте – на вершине его смысловой феноменологии: анало- гично тому, как подлежащее является основой понимания содержания высказывания в объективном, предметносемантическом аспекте. Три внутренних параметра, или критерия мы должны различать в предикативе, в структуре его значения, оценивая способ его экспрессивного усиления: сущность (понятийный объем, соотнесенный с денотатом), качество (смысловая граница понятийного объема значения) и количество (степень проявления качественного признака). Каждый предыдущий момент есть общее для последующего, имея в последующем меру своего проявления и различения (ср. аналогичное соотношение этих категорий в структуре понятия дается в работе «О категориях» Аристотеля, – см. [Аристотель (Логика): 55]). Одновременно с этим предыдущий момент выполняет нормативную функцию по отношению к последующему: сущность есть норма (т.е. высшая граница смысловой реализации) качества, качество есть норма количества. В мере мы видим отношение, устанавливаемое от части к целому, где часть служит критерием целого. В норме мы видим отношение, устанавливаемое от целого к части, где критерием является целое. Норма определяется нами как a priori устанавливаемый относительно частного со стороны целого предел допустимого. Таким образом, все моменты взаимосвязаны. Сущность никогда не проявляется в чистом виде, но всегда феноменологически, в каком-то качестве или как сумма качеств. Смысловое качество мыслится неотторгаемо вместе с сущностью. Если собственно сущность можно понять как чистую цель движения мысли, то сущность в ее качественной определенности выражает аксиологию, ценность этого движения. В такой трактовке качество рассматривается как мера сущности. В целом, в этом выражается качественная сторона, глубина того возникающего в семантике предикатива отношения, которое мы выше обозначили как признаковую концентрацию предикативного значения. С другой стороны, смысловое качество значения, занимающего позицию предикатива, проявляется с определенной интенсивностью. Интенсивность берется как количественный показатель выдвижения смысла в структуре предикативного значения. В целом, мы говорим о количественной определенности качества и о количестве как мере качества. В случае слабой смысловой интенсивности сущность предполагает определенную свободу в выборе способов своего проявления (вариантов смыслового ограничения), т.е. допускает возможность контекстной синонимической замены, выразительной перифразы. Если сущность проявляет себя через непредельное качество, то это предполагает возможность иных смысловых ограничений, гибкую стратегию познания ситуации. Но при этом сущность в принципе остается той же – с точки зрения заданных общих родовых параметров. Родовая функция значения доминирует и не связано строго смысловыми качествами значения. При высокой интенсивности предикатива (какими бы средствами это ни выражалось) меняется соотношение семантических параметров в сигнификативном аспекте предикативного значения. Родовая функция теперь уже строго связана смысловыми качествами значения. Интенсивное качество, в отличие от неинтенсивного, всегда указывает на качественный предел (меру проявления) сущности. Неинтенсивное качество, наоборот, индифферентно, нейтрально по отношению к сущности как норме. И первое (интенсивное), и второе (неинтенсивное) выполняют репрезентативную функцию по отношению к сущности: через них сущность себя проявляет. Однако в одном случае она проявляет себя предельно, а в другом – абстрактно, вообще (предел здесь нерелевантен: если он и мыслится, то лишь в возможности). Интенсивное качество утверждается, как если бы это было последнее, конечное качество сущности (с точки зрения интенсионального отношения: как если бы этим качеством исчерпывалось содержание данной сущности), не допуская возможности каких-либо контекстных замен. Неинтенсивное качество, напротив, можно было бы назвать первым, ближайшим качеством сущности. Объем здесь мыслится неопреде- ленно. Например, «я пишу домой» – простое, нейтральное качество; «я пишу как раз домой» – усиленное, предельное качество. Там, где мы имеем непредельное качество сущности, предикатив не отрицает возможность перифразы без принципиального изменения своей сущностной функции: «я пишу родным», «я пишу своим», «я пишу в свой город» и т. д. Там, где мы сталкиваемся с предельным качеством сущности, предикатив как раз в той или иной мере отрицает, или сужает, возможности перифразы. Рассмотрим способы выражения непредельного/предельного смыслового качества предикатива на реальных языковых примерах: Простое, нейтральное качество: “O PCP concorre com outros democratas na coligação da Aliança Povo Unido (APV)” (А. Куньял 1); «Недавно группа американских архитекторов осмотрела объекты строительства в Москве» (Изв. 4.06.89). Интенсивное качество: “Também a Universidade …tem uma importante missão de dinamização е estímulo” (М. Соареш 1); “Estamos de acordo е consideramos mesmo indispensável a negociação de acordos com o Mercado Comum” (М. Соареш 2); "Даже вновь избранный Председатель Совета Союза на первом заседании постоянно употреблял слово «парламент»» (Изв. 7.06.89); «Вопрос об окончательной нормализации положения в Нагорном Карабахе можно решить лишь на основе принципа самоопределения народов» (Изв. 4.06.89). Качественная предельность или непредельность предикатива – важный фактор с точки зрения дальнейшего развития локальной стратегии. Для сущности, как нормы, интенсификация качества означает уменьшение, сокращение ее признакового разнообразия. Сущность мыслится a priori как полипризнаковая величина в единстве какой-то совокупности своих качеств, признаков, аффективных и рациональных смыслов. Сущность можно рассматривать как гипотезу бесконечного числа состояний мыслимого объекта. Говорящий может предполагать в ней с большей или меньшей определенностью любое количество смыслов. С этой точки зрения, мы говорим о множественности перспектив метаязыкового понимания значения. Однако, с другой стороны, в условиях контекстной заданности сущность значения актуальна. Мы говорим о конкретной смысловой реализации значения, имея в виду некоторую определенность ее внутренней смысловой формы – способа смыслового представления значения. Смысловое наполнение сущности удобно рассматривать не с точки зрения прямого исчисления составляющих ее сем, а с точки зрения тенденции смыслового состава сущности к увеличению или уменьшению. Когда сущность проявляет себя через непредельное качество, имеет место тенденция к максимизации ее смыслового наполнения (имеется в виду не реальное выражение этих смыслов, а их импликация). Когда она выражает себя через предельное качество, имеет место тенденция к минимизации ее смыслового состава, т.е. признаковая концентрация предикативного значения в целом усиливается. Смысловые механизмы интенсификации уровня высказывания и СФЕ аналогичны семантике интенсификации простых форм. Для последних также характерна тенденция к монопризнаковости интенсифицируемого слова (см.: [Григоренко 1987: 152]). Было бы излишне категоричным утверждать, что в высказывании могут интенсифицироваться строго определенные типы семантических признаков, значений или лишь определенные категории слов. Это бы упрощало действительную картину механизмов интенсификации в языке. Действительно, некоторым лексико-семантическим подклассам – отрицательным местоимениям, словам с яркой аффективной окраской, количественным численным и др. – в силу их семантической природы свойственно выражать предельные качества и, следовательно, оказываться в интенсифицируемой позиции в высказывании: “Ninguém dе boa fé е que conheça a nossa história política poderá duvidar desta afirmação” (М. Соареш 1); “O verdadeiro choque pelo futuro joga-se hoje entre o desânimo, as velhas rotinas, a paralisia е a confiança, o dinamismo, a ousadia, estribados numa preparação científica е técnica е numa informação” (М. Соареш 1); “Chavez qualificou de “declaração de guerra” o acordo entre a Colômbia e os Estados Unidos” (DN, 12.10.09); “Pelo menos 20 pessoas morreram nesta segunda-feira em explosões no Iraque...” (AFP, 09.09.09); «Девятьсот тысяч несовершеннолетних в год задерживаются за правонарушения и бродяжничество» (Изв. 2.06.89); «Никто не давал нам такого права» (Изв. 29.05.89); «Мы вчера очень несерьезно выслушали заявление депутата из литовской делегации» (Изв. 29.05.89); «Горе, стон, муку сеяла эта служба на родной земле» (Изв. 2.06.89). Однако все указанные категории слов, выражающие предельные значения, могут появляться и в менее свойственной для них позиции – в составе тематической группы в функции интенсионального аргумента. Это может происходить в двух случаях. Во-первых, когда элемент с предельными смысловыми характеристиками кореферентен какому-то элементу предыдущего высказывания. В этом случае происходит его деинтенсификация: яркая признаковость, предельные смысловые свойства в нем сдвигаются на второй план, а назывная функция преобладает. Например, «Вдруг страшный треск послышался в лесу, шагах в десяти от них» (пример взят из: [Ковтунова 1976: 103]). Вне контекста восприятие этого высказывания однозначно: предикативом является словосочетание «страшный треск», так как оно наиболее экспрессивно, и предикативная позиция для него естественна. Наиболее вероятный контекст для этого высказывания также будет таким, чтобы экстенсиональная функция приходилась на этот актант. Однако можно представить себе контекст, в котором экстенсионалом будет другой актант, а словосочетание «страшный треск», несмотря на его экспрессивность, будет стоять в интенсиональной позиции: «Они возвращались. Вдали в поле раздавался страшный треск. Вдруг страшный треск послышался в лесу, шагах в десяти от них». Контекст здесь искусственный. Однако он вполне реален. Аналогичный пример из современного газетного текста: «Свидетели ЧП утверждают, что страшный грохот услышали даже жители соседних городов…» (Lenta.Ru, 09.02.10). Мы видим, что и в такого рода формах, обладающих яркой признаковостью, экспрессией («страшный треск», «страшный грохот») при соответствующем употреблении назывная функция может выдвигаться на первый план и «побеждать» признаковую, сигнификативную сторону значения. Во-вторых, деинтенсификация потенциально экспрессивного элемента с параллельной его де-рематизацией происходит тогда, когда какой-то другой элемент, обладающий более сильными признаковыми характеристиками или поддерживаемый более сильными выделительными средствами, оказывается «на острие» развития локальной стратегии, т.е. выдвигается в позицию ремы. Элемент, экспрессия которого поглощается экспрессией более сильного «конкурента», сдвигается либо в позицию интенсионального аргумента, либо в позицию дополнительного аргумента: “Também a conjuntura mundial conheceu аlterações significativas na última década…” (М. Соареш 1). Здесь словосочетание “аlterações significativas” имеет все права на предикативную позицию, так как обладает достаточной оценочной признаковостью (большей, чем элемент “a conjuntura mundial”). Тем не менее, именно последний (“a conjuntura mundial”) оказывается в предикативной позиции, так как он поддерживается более сильным выделительным средством (“também”) и, таким образом, несет наивысшую по степени смысловой предельности в данном высказывании смысловую нагрузку. Элемент “аlterações significativas” сдвигается в позицию интенсионального аргумента. Аналогичные смысловые смещения могут наблюдаться и в русских высказываниях: «У американцев есть закон и процедура досрочного лишения президента власти – «импичмент» Без этого нельзя оставаться и нам» (Изв. 29.05.89). В русском примере элемент «нельзя», для которого при других условиях естественна позиция предикатива, во втором высказывании сдвигается в позицию дополнительного аргумента. В целях его нейтрализации и усиления его смыслового «конкурента» (элемента «нам») – придания этому последнему предельной смысловой окраски – используется выделительная частица «и». Отличие первой группы случаев от второй состоит в том, что в ней имеет место «чистая» деинтенсификация, вызванная влиянием контекста, в силу чего предикатив может характеризоваться непредельными смысловыми свойствами. Во второй группе случаев имеет место «конкуренция» экспрессивных значений, одна интенсификация поглощается другой, и предикативом становится более сильный элемент. Будем условно называть это явление реинтенсификацией значения. Приведем еще примеры: “Também a juventude aparece nas iniciativas do Partido, activa, dinâmica е entusiástica” (А. Куньял 1); “É ela (a politica do Governo) a responsável fundamental da crise que estamos atravessando” (А. Куньял 1); «Но может быть именно это и хорошо» (Изв. 2.06.89); «Впервые хочу обнародовать еще две поистине трагические цифры» (Изв. 2.06.89). Перенос акцента нередко свидетельствует о сильном волнении говорящего, о колебаниях, которые он испытывает по поводу выбора цели высказывания. Это может напоминать неожиданную переориентацию локальной стратегии: “Da democracia também fazem também parte a coerência, a lógica, a sinceridade, o respeito pela vontade popular…” (М. Соареш 2); «Но я как раз прошу вас и не хлопать, и не кричать, потому что именно об этом я сюда и вышел сказать» (Изв. 29.05.89). Итак, интенсификация высказывания всегда связана с выражением предельного качества мысли. Рассмотренные выше примеры показывают, что выражение предельных смыслов не может быть ограничено каким-то строго определенным типом языковых значений. Действительно, нередко в целях интенсификации позиции предикатива используются значения с яркой эмоционально-оценочной, аффективной окраской. Е.М. Вольф именует такие элементы «оценочными предикатами» [Вольф 1985: 32]. Естественной является предикативная позиция для слов со значениями количества (количественных числительных, местоимений, существительных), слов с отри- цательными значениями (отрицательных местоимений и наречий). Вместе с тем, очевидно также, что предельную смысловую нагрузку в высказывании, в зависимости от ситуации, может нести практически любое значение, любой аргумент. При интенсификации неэкспрессивных значений, как правило, используются формальные маркеры – логические частицы, эмфатизаторы. Некоторые авторы различают экспрессивность эмоциональную и экспрессивность рациональную [Кожина 1987: 15]. При таком различении содержательной стороны экспрессии в высказывании тот тип предикативной интенсификации, при которой используются эмоционально-оценочные значения, можно отнести к разряду эмоциональных, а тот тип интенсификации, где используются отрицательные значения, значения количества или где обычные значения интенсифицируются с помощью формальных маркеров, можно определить как рациональную. Впрочем, необходимо видеть и всю условность такого различия. Смысловая нагрузка предикативного элемента в значительной мере определяется случайными факторами. Поэтому в практическом анализе речевых фактов едва ли можно отдавать предпочтение тому или иному типу значения. Отсюда, в своем анализе смысловой интенсивности предикативного элемента высказывания в качестве основного критерия мы выбираем оппозицию предельности/непредельности. Преимущество этого критерия состоит в его гибкости. Его высокая абстрактность позволяет отвлечься от всякой семантической конкретики и, вместе с тем, сохранить необходимую точность смыслового анализа. Надо указать также на недостаточную эффективность формального линейного критерия (порядок слов) при анализе способов интенсификации высказывания. Как было показано выше, предикатив может располагаться в любой части высказывания и выражаться любым членом предложения – независимо от того: меняется или не меняется при этом порядок слов (по меньшей мере, это общее положение может быть отнесено к сравниваемой здесь паре языков – португальскому и русскому). Именно в этом пункте мы сталкиваемся с необходимостью четкого разграничения параметров межпропозициональной и внутри-пропозициональной линейности. Рема, в первую очередь, является показателем межпропозиционального отношения и уже вторичным образом, как носитель межпропозициональной функции, она влияет также на перераспределение позиций в линейной синтаксической структуре предложения. В лингвистике интенсивность высказывания принято оценивать по силе утверждения ремы относительно темы. В классификации видов утверждения наиболее распространена бинарная оппозиция, согласно которой различаются неэмфатическое (простое) и эмфатическое (сильное) утверждение. Реже, обычно у интонологов, встречается градуальная оппозиция, различающая три степени силы утверждения. Здесь функцию ремовыделения принято обозначать терминами «логическое ударение» и «фразовое выделение» (см. [Дроздова 1988: 7]; [Черемисова 1989: 137]). Мы также придерживаемся градуальной оппозиции и выделяем (правда, на основании не просодических, а семантических смысловых критериев) слабую, среднюю и сильную формы утверждения ремы относительно темы и, соответственно, три возможные степени интенсивности высказывания. Степень интенсивности высказывания раскрывается через смысловые качества предикатива. При слабом утверждении предикатив утверждается как непредельное качество сущности. При среднем и сильном – как предельное. Для различения средней и сильной степени интенсивности необходимо ввести еще один критерий – полипризнаковая или монопризнаковая импликация сущности. Категория предельности/непредельности релевантна как характеристика актуального смыслового проявления сущности. Однако одновременно с этим сущность мыслится и в возможности (как перспектива метаязыкового понимания). Способ актуального проявления сущности показывает: имеет или нет место допущение каких-то иных качеств, параллельных тому, через которое данная сущность актуально себя проявляет. При низкой и средней интенсивности возможность иных качеств допускается или предполагается (т.е. ощущается тенденция к максимизации смыслового состава предикативного значения). При высшей степени интенсивности возможность иных качеств, напротив, исключается (тенденция к минимизации смыслового состава значения). Соответственно, в первых двух случаях мы имеем полипризнаковую импликацию сущности, в последнем – монопризнаковую. Таким образом, в зависимости от параметров смысловой нагрузки предикатива мы различаем три степени интенсивности высказывания (три степени интенсивности утверждения ремы относительно темы): а) низкую – имеет место полипризнаковая импликация сущности (т.е. возможность иных качеств предполагается); сущность обнаруживает себя через непредельное качество, предикатив в целом утверждается как простое, ближайшее качество сущности: “Os objectivos das «24 medidas» consistem em acelerar o processo de resrauração monopolista” (А. Куньял 2); «Я хочу напомнить решение Наркомпроса от 1918 года» (Изв. 2.06.89). Естественным маркером ремы, выражаемой через непредельное качество, является конечная позиция в высказывании; б) среднюю – полипризнаковая импликация сущности; в то же время сущность обнаруживает себя через какоето свое предельное качество: предикатив утверждается как крайнее, или конечное качество сущности; здесь сочетаются предельность и допущение возможности каких-то иных качеств: “Também o governo deverá suspendê-las е devería mesmo ser o primeiro a suspender as hostilidades…” (А. Куньял 1); “Apenas uma condição era necessária…” (А.Куньял 2); “Mas a realidade é que o avanço da crise tem provado precisamente o contrário” (А. Куньял 1); «Уважаемые депутаты, большая честь попасть рабочему на эту трибуну.… Но и тяжело говорить с этой трибуны первого Съезда Советов. Большая ответственность дана нам в руки» (Изв. 2.06.89); «Мы считаем, что эти показатели еще до разработки пятилетнего плана нужно согласовать с Советами Министров союзных республик» (Изв. 3.06.89); «Но уже сейчас за нами не успевают наши смежники…» (Изв. 2.06.89); Предикативы, обладающие средней степенью интенсивности, способны нейтрализовать конечную позицию, как естественный маркер ремы. Соответственно, рематический акцент при этом может переноситься в середину или в начало высказывания – без обязательного изменения порядка слов; в) сильную – сущность также обнаруживает себя через свое предельное качество; при этом мыслится монопризнаковая импликация сущности (т.е. возможность иных возможных качеств исключается); предикатив в целом утверждается как исключительное качество сущности: “Nos períodos de grandes mutações é nos professores que a sociedade deposita o papel essencial de transmissão de conhecimentos…” (М. Соареш 1); «Ведь именно сталинские формы сельского хозяйства лишили страну земледельца» (Изв. 29.05.89). Этому виду интенсификации всегда сопутствует семантика противопоставления – антитеза, - которая либо имплицируется (как в примерах выше), либо выражается эксплицитно: «Е isso depende não apenas dos termos ou exigências maiores ou menores da admissão, mas de que o jovem, na JCP, encontra para fazer, para realizar, para lutar» (А. Куньял 2); «Наш Союз в дальнейшем должен держаться не на основе силы, а на основе духовной общности, дружбы» (Изв. 4.06.89). Сплошной чертой подчеркнут экспрессивно выделяемый тезис – положительная сторона эмфазы. Пунктирной чертой подчеркнуто отрицание тезиса («ложный аргумент» – см. ниже С. 207-208 ). Отметим, что исключительное качество сущности может быть лишь положительным качеством, т.е. выражается через положительную семантику. Так, например, нельзя сказать: «именно не это я хочу сказать»*, «именно никогда он не приедет»*. Впрочем, возможны случаи, когда при сверхвысокой степени интенсивности высказывания предикатив будет представлен отрицательным значением (это может быть в высоко экспрессивных риторических вопросах, в риторических восклицаниях), т.е. эксплицитно подается лишь противоположный смысл, а собственное качество сущности подразумевается. Эти случаи требуют отдельного рассмотрения. То, что здесь было определено как сильная форма интенсификации высказывания согласно смысловому критерию, соответствует эмфатическому высказыванию в коммуникативном синтаксисе. В интонологии такую форму усиления предикатива называют «акцентным выделением» (см.: [Николаева 1982]). Соответственно, слабая и средняя степени интенсивности рассматриваются как неэмфатические и совпадают с так называемым «фразовым ударением» в интонологии (см.: [Николаева 1982]). При слабой степени интенсивности основным маркером предикатива является порядок слов, а именно: конечная позиция предикатива в высказывании (при этом как в португальском, так и в русском языке возможна инверсия главных членов, эмфатизации высказывания в этом случае не происходит). При средней и сильной формах интенсивности порядок слов – конечная позиция в высказывании, – как маркер предикатива, нейтрализуется специальными средствами: логическими частицами, маркерами эмфазы и др. Порядок слов как таковой (в этом случае речь идет об инверсии главных членов) сохраняет силу как дополнительный маркер15. Ниже приводится схема совпадения смысловых, структурных и интонационных критериев оценки уровней интенсивности высказывания. Как дополнительный маркер ремы рассматривает порядок слов В.З. Панфилов (см.: Панфилов 1971: 132, 135-136) 15 Схема 6. Критерии предикативной экспрессии в высказывании (по степени интенсивности утверждения ремы относительно темы) Смысловой критерий Степень интенсификации ремы Критерии Импликация сущности Характер актуального качественного проявления сущности Структурный критерий Интонационный критерий (по Т.М. Николаевой) Способ предикативного маркирования Слабая степень Средняя степень Полипризнаковая импликация сущности Непредельное качество Сильная степень Монопризнаковая импликация сущности Предельное качество Неэмфатическое высказывание Эмфатическое высказывание Фразовое ударение Акцентное выделение Порядок слов (конечная позиция высказывания) Специальные средства (нейтрализующие конечную позицию высказывания как маркер ремы) Необходимо помнить, что сущность есть норма качества. Она всегда мыслится, как нечто, превосходящее качество (даже когда качество понимается как исключительное качество сущности). В противоположности двух моментов необходимо видеть также отрицание ими друг друга: качество выступает как отрицание сущности, своей нормы, норма же им- плицируется как отрицание качества. Различение степеней интенсивности мы проводим, главным образом, с точки зрения отношения качества к сущности. Важно видеть и обратное отношение: по мере роста предельности качества увеличивается и степень его нормативного отрицания (отсюда, видимо и импликация противопоставления при эмфазе). Все это отчасти напоминает степени сравнения прилагательных. Аналогия с прилагательными представляется вполне оправданной, поскольку в предикативе сосредоточено выражение ценностных свойств высказывания. Высказывание содержит в себе и предмет, и качественную его характеристику: объект и отражается, и оценивается (с точки зрения стратегии речевого поведения) одновременно. Интенсивность высказывания, таким образом, является показателем силы осмысления предметного означаемого (что в целом является решающим фактором в аспекте иллокутивной прагматики высказывания). §5. Экспрессивные маркеры предикатива в португальском и русском языках Мы не ставим перед собой задачу сравнить в полном объеме механизмы предикативного маркирования в португальском и русском языках. В первую очередь нас интересуют экспрессивные способы выражения предикатива – те, которые мы наблюдаем в высказываниях средней и сильной степени интенсивности. В таких высказываниях предикатив несет предельную смысловую нагрузку и маркируется при помощи специальных средств. Слабые, неэмфатические высказывания, в которых предикатив обладает непредельными смысловыми характеристиками и маркируется при помощи порядка слов, остаются на периферии нашего исследования. В разряд специальных средств мы включаем весь набор лексико-семантических и структурных средств языка, используемых для выражения категории смысловой предельности в высказывании. Шире мы их определяем как экспрессивные средства (ЭС) дофразового уровня, противопоставляя их, таким образом, экспрессивным средствам сверхфразового уровня, которые анализировались в первой главе. В целом нами рассматриваются два вида дофразовых ЭС по степени интенсивности: а) ЭС среднего уровня интенсивности и б) сильные ЭС. Общим формальным критерием для тех и других была способность ЭС нейтрализовать конечную позицию высказывания как естественный маркер ремы (т.е. способность ЭС нейтрализовать функцию порядка слов). К ЭС среднего уровня интенсивности мы относим лексические элементы с предельными семантическими свойствами, а также логические частицы-интенсификаторы. К сильным ЭС относятся средства эмфатизации высказывания (частицы oхalá, eis; именно, вот; в португальском языке также структурная эмфаза «ser+que»). Сюда же мы относим формы эксплицитного противопоставления, причисляемые нами к эмфазе («não…, mas….», «não só…, mas também….»; «не …, а…», «не только…, но и….» и др.). Наиболее широко и разнообразно представлены в языке системы ЭС среднего уровня интенсивности. Самым общим образом ЭС этого типа можно подразделить на два больших разряда: знаменательные маркеры и служебные маркеры. 1. Знаменательные маркеры – это потенциальные предикативы. В этот разряд попадают слова, которым в силу их семантической природы свойственно в речи выражать предельные смысловые качества (самостоятельно или в составе словосочетания) и, таким образом, становиться на острие развития локальной стратегии в высказывании. В эту группу входят: а) слова с сильной аффективной окраской – существительные, прилагательные, наречия, глаголы – так называемые «оценочные предикаты» (admiração, feio, esplendidamente, desdenhar etc…; великолепие, ужасный, изумительно, презирать и др.); б) слова, выражающие отсутствие предмета, явления или признака. В этой функции используются отрицательные местоимения и отрицательные наречия (nada, ninguém, nunca; ничто, никто, никогда и др.). Этот подкласс средств мы будем обобщенно называть аузентивы; в) слова, выражаюшие абсолютное количественное проявление признака – абсолютивы. К этому разряду можно отнести: количественные числительные, соотносительные с числительными наречия (pela primeiria vez por duas vezes, por três vezes; впервые, дважды, трижды), неопределенно-количественные слова (muito pouco; много, мало), некоторые наречия (sempre, por toda a parte; всегда, везде, всюду), ряд определительных местоимений (todos, tudo,cada, qualquer; все, всё, каждый, всякий). Последние два класса знаменательных маркеров – аузентивы и абсолютивы – можно рассматривать как одну группу средств выражения рациональной оценки. Как те, так и другие указывают на какое-то абсолютное проявление признака: полное его отсутствие или какое-то абсолютное его наличие, присутствие. 2. Служебные, или вспомогательные, маркеры: а) логические частицы (também, já, até, ainda; также, еще, даже, уже и др.). В португальском языке в эту группу входит также ряд наречийинтенсификаторов (precisamente, exactamente, justamente etc.)16. В целом эту группу служебных маркеров мы будем называть кванторами. Кванторы можно понимать как средства непосредственного усиления – они, обычно, непосред- Для русского языка использование наречий в этой функции не характерно. 16 ственно прикреплены к элементу, который с их помощью выделяется; б) вторая группа служебных маркеров объединяет средства общей интенсификации высказывания. В этой функции, обычно, используются модальные слова и частицы (ora, pois, então, assim, afinal etc.; ведь, все-таки, конечно, наконец, впрочем и др.). Эти средства стоят как бы над высказыванием и придают ту или иную смысловую окраску в целом утверждению ремы относительно темы. В эту же группу можно включить ряд модальных операторов: sem dúvida, com certeza, pode ser; несомненно, очевидно, пожалуй и др. Обычно эти элементы стоят в начале высказывания, но могут располагаться и в середине, ближе к предикативу. Учитывая общее модально-смысловое отношение таких маркеров к содержанию высказывания и их преимущественное расположение в начале высказывания, мы будем называть их внешними операторами. Системы ЭС среднего уровня интенсивности в португальском и русском языках обнаруживают ряд сходных и ряд отличительных черт. Мы не проводим всестороннего сравнения этих систем и рассматриваем их лишь с точки зрения интересующего нас критерия: способности маркера выражать предельное смысловое качество и, в силу этого, его способности нейтрализовать конечную позицию в высказывании – естественный маркер предикатива. 5.1. Знаменательные маркеры. 5.1.1. Оценочные предикаты. 5.1.1.1. Существительные с аффективной окраской. Как в португальском, так и в русском языке для таких слов как admiração, vergonha, horror, problema, perigo, desastre; восторг/восхищение, стыд, ужас, проблема, опасность, крушение, молодец и др., обладающих яркой аффективной окраской, предикативная позиция в высказывании является более характерной, можно сказать, естественной. Наоборот, как представляется, эти слова менее приспособлены для выполнения связующей функции – функции маркеров в составе механизмов передачи старой информации. Высокая эмоциональность этих слов делает более вероятным их использование в составе кульминационных моментов логики содержательного развития СФЕ. «A adesão representa um grande desafio global colocado à sociedade» (М. Соареш 1); «Para sair da difícil situação económica é necessário um grande esforço nacional» (М. Соареш 2); «Dos governos PS e PS-PSD e dos governos AD só resultou o agravamento constante das condições de vida» (А. Куньял 1); «Народ вручил нам судьбу перестройки»; «Сама война в Афганистане была преступной авантюрой»; «Все это является тяжелым ударом по единству народов Советского Союза» (Изв. 29.05.89). Рема выделена подчеркиванием. Соответствующий ключевой элемент – предикатив – в составе ремы дополнительно выделен курсивом. Как мы видим, достаточно часто существительные с аффективной окраской, выполняя предикативную функцию, занимают конечную позицию, т.е. совпадают с естественным маркером предикатива в высказывании. Они могут также сопровождаться служебными маркерами (см. последний португальский пример – усиление с помощью квантора «só»), что можно понимать как явление конвергенции ЭС (экспрессивное существительное усиливается выделительной частицей). Однако они могут располагаться и в начале высказывания, нейтрализуя конечную позицию как маркер предикатива: «Молодцы товарищи из Литвы, которые привезли таблички» (Изв. 29.05.89); «Мы дорогой ценой платим за затягивание в решении некоторых вопросов межнациональных отношений…» (Изв. 02.06.89); «Насилие, страх, нетерпимость, жестокость пронизывали нашу жизнь» (Изв. 02.06.89). В португальском языке характерными средствами субстантивной рематизации для такого рода случаев могут быть либо использование неопределенного артикля при имени, либо опущение артикля. Определенному артиклю, напротив, больше свойственна анафорическая направленность. Определенный артикль выражает референцию имени либо к предметам, очевидным по ситуации описания, либо к предметам, упомянутым в предыдущем контексте. В отличие от неопределенно-артиклевого и безартиклевого видов номинации, имя с определенным артиклем – это в принципе тематический вид номинации. Наше наблюдение в целом совпадает с принятой оценкой экспрессивной функции неопределенного артикля и случаев опущения артикля в португальском языке (см.: [Lapa 1977: 115-116, 123]). «Um consenso mínimo entre os partidos é desejável que possa vir a estabelecer-se» (М. Соареш 1). В этом примере показательно то, что придаточное определительное («…que possa vir a estabelecer-se») оторвано от имени, которое оно определяет, и стоит после сказуемого. «Uma ampla delegação portuguesa participará em tal Assembleia…» (А. Куньял 1). «Sucessivos governos lançaram ofensivas e mais ofensivas contra a Reforma Agrária» (А. Куньял 1). «Vê-se que investimentos, provocação, intriga e espionagem andam de braço dado nessas andanças» (А. Куньял 2). «Em 25 de Abril de 1974 grandes esperanças nasceram para a maioria esmagadora do povo» (Коммунисты); «Na sequência destes factos, divisões e conflictos estoiraram no seio das forças reaccionárias» (А. Куньял 1). Существительные с аффективной окраской далеко не самый строгий маркер предикатива. Иногда они могут оказываться в функции интенсиональных аргументов, т.е. подключаться к механизму переноса старой информации в тексте и, таким образом, деинтенсифицироваться (хотя, как указывалось, эта функция для них менее характерна). При этом, как в португальском, так и в русском, деинтенсификация может подкрепляться парентезой, придаточными определительными. В португальском языке функцию деинтенсификатора может выполнять также определенный артикль. Иначе говоря, в существительном с помощью определений (представленных, прежде всего, относительными прилагательными), придаточных, парентезы, определенного артикля усиливается назывная (денотативная) функция значения, а сигнифтивная, смысловая потенция отодвигается на второй план. Непредикативное использование существительных с аффективной окраской возможно также при реинтенсификации высказывания, когда какой-то другой элемент получает большее усиление: «Vocês sabem qual é o primeiro país que patrocina o terrorismo? EUA, esse sim é patrocinador do terrorismo, e dos bons", declarou o presidente venezuelano» (EFE, 28.10.09). «Очень опасное состояние дел зашло слишком далеко» (Изв.4.06.89). Рема подчеркнута сплошной чертой. Деинтенсифицируемый элемент (который при других условиях был бы ремой) подчеркнут пунктирной чертой. Принципы использования в предикативной функции существительных с аффективной окраской в сравниваемых языках в основном совпадают. Однако типологическая особенность португальского языка – наличие в нем артикля – обнаруживает себя в том, что артикль используется как средство, маркирующее смысловые отношения в высказывании. 4.1.1.2. Прилагательные с аффективной окраской К разряду оценочных предикатов относятся качественные прилагательные: enorme, magnífico, excelente, estrondoso, ad- mirável etc…; необъятный, чудесный, великолепный, сокрушительный, восхитительный и др. Следует учитывать два способа использования прилагательных – в качестве определения, как носителя признака при существительном и в качестве значимой части составного именного сказуемого. В первом случае прилагательное самостоятельной аргументной функции не несет. Оно лишь выражает увеличение интенсиональной нагрузки того понятийного объема (экстенсионала), который непосредственно маркируется существительным (стоящим в аргументной позиции). Атрибут обусловливает выполнение в целом словосочетанием предикативной функции. Здесь действуют все те факторы, которые характерны для существительных с аффективной окраской в функции предикатива: « A Reforma Agrária constitui uma histórica transformação democrática, uma heróica e extraordinária realização dos trabalhadores». (А. Куньял 2); «Assume particular gravidade a decisão do Conselho de Ministros». (А. Куньял 2); «A TV portuguesa deu minutos inteiros à reunião dos divisionistas, deu tempo imenso a uma jantarada com M. Soares». (А. Куньял 2); «В годы войны Смоленщине был нанесен страшный ущерб». (Изв.4.06.89); «Серьезную обеспокоенность вызывает ход экономической реформы» (Изв.4.06.89)Прилагательное может стоять в сравнительной или превосходной степени: «De facto, o governo cedeu um número elevadíssimo de licenças.» (А. Куньял 2); «Политика нашей партии находит все более широкое понимание в трудовых коллективах»; «В этом высочайший смысл замечательной профессии архитектора» (Изв. 4.06.89). Инверсия прилагательного относительно существительного также является средством интенсификации общего значения атрибутного словосочетания. В португальском языке это перевод прилагательного из постпозиции в препозицию к существительному, в русском – из препозиции в постпозицию. «Existem sérias preocupações quanto ao gene da batata Amflora que é resistente aos antibióticos» (Público, 02.03.10); «Ofensivas ilegais, criminosas, violentas assestaram duros golpes à Reforma Agrária e causaram profundos estragos à economia nacional» (А. Куньял 1). Во втором примере мы видим своеобразную конкуренцию экспрессивных средств, возникающую между двумя аргументными позициями, представленными, с одной стороны, группой подлежащего («Ofensivas ilegais, criminosas, violentas»), а с другой стороны, группами однородных дополнений («assestaram duros golpes», «causaram profundos estragos»). Все именные группы даны без артикля и, значит, потенциально экспрессивны. «Побеждает» в этом споре аргументная группа дополнения, которая и принимает на себя предикативную функцию, основным признаком экспрессивного выдвижения которой является препозиция прилагательного относительного существительного. Надо сказать, что в аргументной группе подлежащего также используются достаточно сильные ЭС – экспрессивные однородные прилагательные, которые при этом расположены по принципу градации. Однако прилагательные в группе подлежащего стоят в постпозиции к существительному, что и позволяет понять позицию группы дополнения как более предпочтительную в смысле ее рематического выделения. Русские примеры: «Ты говоришь вещи ужасные» (ср.: «Ты говоришь ужасные вещи»); «Решения поистине эпохальные были приняты на последнем съезде партии». «События исторические разворачивались в тот день на центральной площади города у президентского дворца». Инверсия прилагательного в атрибутивном словосочетании (в обоих языках) подчеркивает, что выражаемая качественным прилагательным характеристика мыслится как предельная. В португальском языке о механизме инверсии, видимо, можно говорить лишь применительно к качественным прилагательным [Вольф 1978: 154-155]. В составе именного сказуемого прилагательное самостоятельно выполняет аргументную функцию: «Democracia e Reforma Agrária são inseparáveis» (А. Куньял 2); «É conhecida sua competência técnica, a sua vasta cultura…. » (М. Соареш 1); «É espantoso o desprezo dos responsáveis do projecto por um dos mais elementares direitos» (Коммунисты); «São cada vez mais amplos e variados os sectores sociais e políticos que concordam com a necessidade da demissão do governo PS-PSD»; «Vai já longa esta intervenção» (М. Соареш 2). В русском языке в зависимости от связки могут использоваться полная и краткая формы прилагательного. Краткая форма нам представляется более экспрессивной: «Я являюсь депутатом ВЛКСМ, и, конечно, молодежные проблемы мне очень и очень близки» (Изв. 4.06.89); «Решение общегосударственных задач немыслимо без учета проблем и интересов всех регионов страны» (Изв. 4.06.89); «Но тернист путь от идеи до практики» (Изв. 2.06.89). Сравни: «Но проблема попрежнему остается острой» (Изв. 2.06.89); «Наша школа стала крайне авторитарной» (Изв. 4.06.89). Таким образом, прилагательное с аффективной окраской – в составе атрибутивного сочетания или как часть составного именного сказуемого – может быть средством интенсификации предикативного значения в высказывании, т.е. способно усиливать смысловую нагрузку предикатива. Как в первом, так и во втором случае (это характерно для обоих языков) оно может быть причиной нейтрализации конечной позиции в высказывании. В атрибутивном сочетании остается релевантным то различие между языками, которое мы выявили при анализе существительных: в португальском языке артикль сохраняет функцию маркера предикатива, что особенно показательно при вынесении такого предикатива в начальную позицию в высказывании. Дополнительным средством усиления – как в русском, так и в португальском языке – может быть инверсия элементов внутри словосочетания. Что касается оценки прилагательного как маркера предикатива в составе именного сказуемого, то различие здесь связано с наличием двух форм – краткой и полной – у качественных прилагательных в русском языке, которое, впрочем, представляется незначительным. В разделе о прилагательных мы должны также указать ряд местоимений, использование которых по своей синтаксиче- ской функции аналогично использованию прилагательных и которые также могут служить средством выделения предикатива. В разряд определений-интенсификаторов мы включаем определительное местоимение: порт. «próprio», рус. «сам». «O governo quer também destruir a própria democracia política.» (А. Куньял 2); «Os próprios Programas de ensino oficial não deveriam alhear-se desta problemática.» (М.Соареш 1); «Сама жизнь выдвинула ряд важных вопросов, которые требуют своего решения»; «Союз архитекторов сам активно развивает систему проектных бюро и организаций» (Изв. 4.06.89). Местоимения «próprio», «сам» в таких словосочетаниях не имеют собственного значения. Его функция – чисто усилительная. Собственно интенсификации здесь подлежит значение существительного. В португальском языке местоимение «próprio» всегда стоит при существительном вместе с определенным артиклем. Это показывает, что использование этого местоимения делает нерелевантной функцию артикля как маркера предикатива, что особенно показательно для тех случаев, где предикатив выносится в начало высказывания (как мы помним, начальная позиция существительного в функции предикатива, при отсутствии других показателей, маркируется либо неопределенным артиклем, либо опущением артикля): «A própria experiência da revolução portuguesa, designadamente na Reforma Agrária em empresas em duficuldade, mostra a tenacidade, o esforço criador, a aceitação de difíceis condições» (М. Соареш 2); «Nas vésperes das eleições o próprio M. Soares veio a Braga» (А. Куньял 1). В качестве средства выделения предикатива в составе именного сказуемого могут использоваться местоимения «esse», «este», «assim», «таков»: «É essa a razão do éxito da experiência autonômica…» (М. Соареш 1); «Estas são as qualidades pessoais e profissionais que fundamentaram a sua escolha» (М. Соареш 1); «Таковы, товарищи, в сжатом виде, оценки положения в стране» (Изв. 31.05.89). 4.1.1.3. Наречия с аффективной окраской К этому разряду относятся, главным образом, определительные наречия (в частности, качественные наречия): vivamente, inteiramente, veementemente, eminentemente, firmemente, bem, mal etc…; неустанно, трудно, резко, прекрасно, хорошо, плохо и т. д. Здесь, как и в прилагательном, необходимо учитывать два способа употребления таких наречий: несамостоятельный, в качестве средства усиления другого элемента, несущего аргументную функцию, и в самостоятельной аргументной предикативной функции. В первом случае наречие служит средством усиления либо глагольного, либо адъективного значений. Самостоятельной аргументной нагрузки оно при этом не несет: «A defesa do Portugal de Abril é uma causa eminentemente patriótica» (А. Куньял 2); «Pela nossa parte, somos também activamente e firmemente solidários para com o PSUA e o povo da RDA» (А. Куньял 2); «É bem símples a defenição de uma tal política» (А. Куньял 2); «É particularmente perigosa esta situação» (М. Соареш 2); «Melhoraram-se significativamente as condições de bem-estar e a qualidade de vida das populações» (М. Соареш 1); «A nosso ver, há que fazer desaperecer definitivamente a ilusão de que tal possa acontecer no nosso país» (М. Соареш 2). «Положение действительно неприятное, когда вас водят за руку (Изв. 27.05.89); «В США, к примеру, действует чрезвычайно развитая система правовых документов по этим вопросам (Изв. 4.06.89); «Но мы стыдливо умалчиваем о достижениях социализма» (Изв. 4.06.89); «Мы горячо поддерживаем предложение выдвинуть М.С. Горбачева на высокий пост…» (Изв. 27.05.89); «Поэтому нам представляяется крайне нецелесообразным противопоставление в данный момент Горбачева и более прогрессивных депутатов» (Изв. 27.05.89). В приведенных примерах наречный интенсификатор в составе предикативного словосочетания является тем элементом, который придает выражаемому сочетанием значению оттенок смысловой предельности. Предикатив с наречным интенсификатором способен занимать начальную или срединную позицию в высказывании, нейтрализуя конечную позицию в высказывании как маркер предикатива. В использовании качественных наречий в функции интенсификаторов глагольного и адъективного значений между португальским и русским языками наблюдаются некоторые различия: – при усилении глагола различается позиция наречия-интенсификатора относительно глагола: в русском языке наречие находится в препозиции к глаголу, в португальском – в постпозиции; – в португальском языке при усилении определения артикль сохраняет свою силу как маркер предикатива. Самостоятельная предикативная аргументная функция харак-терна прежде всего для качественных наречий в сравнительной степени. Эти формы можно рассматривать как строгие маркеры предикатива: как правило, они нейтрализуют конечную позицию в высказывании. При необходимости же их собственного перевода в позицию интенсионального аргумента требуется их деинтенсификация или их нейтрализация с помощью более сильных ЭС. «Tudo correu, no entanto, melhor do que previsto» (М. Соареш 1); «Trata-se de reflectir em público sobre o programa do Governo... afim de que povo descubra mais facilmente as razões pelas quais possa apoiar e respeitar este Governo» (М. Соареш 2); «В этом случае он смелее будет действовать»; «Все его дела вы знаете, ему проще было» (Изв. 27.05.89). Формы положительной степени качественных наречий также могут использоваться в функции предикатива. В русском языке здесь нет каких-либо ограничений: «Мне стыдно сейчас за зал» (Изв. 27.05.89); «Все вы знаете прекрасно, через какие выборы мы проходили»; «Это я совершено ответственно заявляю» (там же). Отличительной особенностью португальского языка являет-ся ограниченное использование качественных наречий (положительной степени) в самостоятельной предикативной функции. Это ограничение касается, прежде всего, производных форм качественных наречий, образующихся путем прибавления к корневой основе прилагательного суффикса «mente». Лишь в качестве интенсификаторов эти формы могут «подключаться» к предикативной функции в высказывании. Это ограничение не касается непроизводных форм «bem», «mal», которые способны выполнять самостоятельную аргументную предикативную функцию в высказывании: «Os dirigentes do PS sabem bem que aquela palavra que inicialmente lançaram… não tem qualquer possibilidade de se concretizar» (А. Куньял 1); «Então o povo terá a oportunidade, pelo voto que vier a dar, de dizer quem andou bem e quem andou mal nesta câmara» (М. Соареш 2); «Mas o PS sabe bem ter grandes responsabilidades na deterioração das relações de Portugal com Angola» (М. Соареш 2). Такое же различение наречий-интенсификаторов и общеоценочных наречий проводит Г.В. Петрова [Петрова 1986: 1315]. Преимущественно несамостоятельная функция наречий на «-mente» в высказывании, тем не менее, не означает, что порту-гальский язык в определенной группе наречных значений менее гибок, чем русский. В конечном счете, речь идет о выделении обстоятельственной функции, т.е. о вынесении соответствующего значения на острие локальной стратегии в высказывании. Португальский язык, не используя для этой цели наречных форм, выражает те же значения с помощью форм субстантивных: «O processo jurídico-constitucional de escolha do Ministro da República foi seguido com todo o rigor» (М. Соареш 1); «Mas há que fazê-lo com prudência e bom senso» (М. Соареш 1); «Devemos dizê-lo com franquesa» (М. Соареш 2); «O problema da paz foi examinado uma vez mais com particular atenção» (А. Куньял 2). В классе определительных наречий помимо группы качественных наречий следует выделять группу наречий способа действия: assim, deliberadamente, alternadamente, diferentemente, inalteradamente etc.; так, намеренно, попеременно, по-другому, неизменно/по-прежнему и др. Эти наречия не обладают эмоциональной окраской. Они образуются либо от существительных, либо от отно-сительных прилагательных. Среди этих наречий различаются те, в значении которых содержится качественная сема (наречияхарактеризаторы), и те, в значении которых качественная сема не содержится (наречия-спецификаторы). Такое подразделение предлагает Г.В. Петрова [Петрова 1986: 11-12]. В целом наречия этой группы – как первые, так и вторые – способны выполнять самостоятельную аргументную функцию в высказывании. В русском языке наречия этого типа обладают большей выделительной силой. Они обладают высокой предикативной потенцией и способны нейтрализовать конечную позицию в высказывании. В целом, их можно отнести к рациональным маркерам предикатива: «Наши люди… смогли по-другому посмотреть на нашу историю, на нашу культуру» (Изв. 27.05.89); «По-прежнему, как и до принятия Закона о Госпредприятии, министерства и ведомства действуют административными методами» (Изв. 4.06.89); «Я его так понимаю» (Изв. 4.06.89). В португальском языке такие наречия в качестве средства нейтрализации конечной позиции в высказывании обычно не используются. Они могут становиться преди-кативом, если сами оказываются в конечной позиции: «Temos de seguir este caminho tanto quantо possível consensualmente.» (М. Соареш 1); «A constituição surge-nos assim» (М. Соареш 2); «O Programma do Governo em boa perte, continua a ser assim » (М. Соареш 2). Итак, португальский и русский языки обнаруживают общее сходство в том, что касается использования качественных наречий в несамостоятельной функции – в функции ин- тенсификаторов глагольного или адъективного значений. Определенные различия связаны с позицией интенсификатора внутри глагольного словосочетания. Более существенные различия между языками проявляются в том, что касается использования этих наречий в самостоятельной аргументной (экстенсиональной предикативной или интенсиональной) функции. Причиной расхождения, на наш взгляд, является позиционный фактор. В русском языке качественное наречие должно находиться перед глаголом. Это его «слабая», несамостоятельная по-зиция, в которой оно работает как интенсификатор. Любое изменение позиции наречия относительно глагола, в русском языке, усиливает его – придает ему логическую самостоятельность, способно превратить его в предикатив. В португальском языке аналогичным позиционным статусом обладают лишь общеоценочные наречия «bem» «mаl», которые как интенсификаторы стоят перед глаголом, а как предикативы после него. Остальные португальские наречия (наречия на «-mente») в несамостоятельной функции обычно стоят после глагола. Изменение их позиции относительно глагола не усиливает, а скорее ослабляет их – подключает к механизму переноса старой информации и, таким образом, превращает их в относительный, интенсиональный аргумент: «Corajosa e denodadamente, o Sr. Primeiro Ministro e o seu governo... esforçaram-se por apresentar um programa algo menos lacónico, do que o sugerido texto constitucional» (М. Соареш 2). Инверсию качественных наречий в португальском языке следует рассматривать как средство их деинтенсификации. Для того чтобы функция экстенсионального аргумента (и, впрочем, вообще аргументная функция) совпадала с синтаксической функцией обстоятельства образа действия, португальский язык чаще использует не наречные, а субстантивные формы, ср.: atentamente – com atenção, rigorosamente – com rigor, rapidamente – com rapidez. Впрочем, иногда возможны и другие примеры: «Mas também poderia fazer uma greve … lutar pelo seu direito (vagamente Pedro Bala sabia o que era isso). (J.Amado, Capitães da Areia)» (Перевод: «Он тоже мог бы устроить забастовку… бороться за свои права (смутно представлял себе Педру Бала, что это такое»). Здесь внимание привлекает фраза, стоящая в скобках, где рематический акцент падает на наречие с окончаyием “–mente”. Таким же образом позиционный фактор влияет на усиление/ослабление наречий способa действия в порту-гальском и русском языках (с той лишь разницей, что интенсификаторами глагольного значения эти наречия быть не могут, и в слабой позиции они лишь характеризуют с объективной стороны протекание действия). Таким образом, определительные наречия в португальском языке в целом более «инертны» – в том, что касается их потенциальной предикативности. Качественное наречие в сравнительной или превосходной степени в обоих языках является, обычно, предикативом и способно нейтрализовать конечную позицию в высказывании. 4.1.1.4. Семантика и категории глагола в механизмах ремовыделения Как в португальском, так и в русском языке группа глаголов, которым в силу их семантических характеристик свойственно выполнять функцию предикатива в высказывании, значительно шире той, которая включает в себя явно оценочные глаголы (desprezar, adorar; презирать, обожать). Помимо этого, потенциальная предикативность свойственна не только какому-то определенному типу глагольных значений, но также ряду глагольных форм с определенными грамматическими характеристиками (совершенный вид, глагольное отрицание и др.). Можно предположить, что предикативная способность ряда глаголов (и глагольных форм), обусловлена не только и не столько коннотативным фактором (возможной эмоциональной окраской), сколько причинами другого порядка. Проведенные наблюдения и анализ позволили выявить регулярную связь потенциальных глагольных предикативов с некоторыми функционально-грамматическими категориями (каузативность, совершенный вид, временной предел). Последнее говорит в пользу преимущественно рациональной природы потенциальной предикативности глагольных форм. Надо сказать, что отнесение рассматриваемой группы глаголь-ных значений и форм к разряду предикативных маркеров среднего уровня интенсивности возможно лишь с известными оговорками. Функция предикатива присуща этим элементам лишь в спокойных, нейтральных высказываниях, когда отсутствуют какие-либо другие структурные показатели предикатива (например, аузентивы, абсолютивы, кванторы), обладающие потенциально более высокой экспрессивной нагрузкой. Глаголы – самый «подавляемый» вид потенциальных предикативов, не выдерживающий «конкуренции» с другими маркерами. Глагольные маркеры предикатива в структуре высказывания принимают на себя выражение сразу двух функций – связки и собственно предикатива. В высказывании они обычно занимают либо срединную, либо конечную позицию. Причем, необходимым условием их предика-тивности является прямое следование элементов предложения (SVO): инверсия актантов не усиливает, а ослабляет эти глаголы. Таким образом, лишь условно можно считать, что эти глаголы обладают способностью нейтрализовать конечную позицию в высказывании. Принимая на себя экспрессивный акцент, они остаются на своем месте, т.е. сохраняют свою обычную синтаксическую позицию, ничего не меняя в логике синтаксического порядка слов в предложении. По шкале экспрессивности глагольные предикативы занимают скорее промежуточное положение между неэкспрессивными средствами и маркерами среднего уровня интенсивности. Эти элементы практически не используются как реинтенсификаторы, потому что они слабее других ЭС. С точки зрения возможной конкуренции ЭС в высказывании их можно было бы назвать «минимальными экспрессивами». Одной из функционально-грамматических категорий, которая с наибольшей регулярностью проявляет себя как потенциально предикативная, является категория глагольной каузативности. Каузативами мы называем глаголы, маркирующие в предложении такой тип субъектно-объек-тных отношений, при которых «субъект своей процессуальностью (действием, деятельностью, состоянием…) формирует не новый объект, а целенаправленно побуждает или неосознанно причиняет объект перейти в новое внутренне состояние или самостоятельно реализовать новое действие» [Иовенко 1981: 5]. Однако не все каузативные глаголы, подпадающие под приведенное определение, являются потенциальными предикативами. Потенциальными предикативами могут считаться лишь те, которые подпадают под первую часть определения (т.е. те, которые выражают перемену внутреннего состояния объекта). Акциональные каузативы [Иовенко 1981: 7], подпадающие под вторую часть определения потенциальными предикативами не являются (levar, lançar, oferecer, levantar; принести, бросить, предоставить, поднимать). Интересующая нас группа каузативов может быть подразделена на две части: аффективные каузативы – espantar, surpreender, terrorizar, ofender etc…; ужасать, удивить, угнетать, оскорбить и др. – выражающие перемену эмоционального состояния объекта; и каузативы общего влияния – aumentar, diminuiur, reforçar, enfraquecer etc…; увеличивать, уменьшать, усиливать, ослаблять и др. – выражающие действия, влияющие на изменение общего состояния объекта. Например: 1) аффективные каузативы: «O governo PS-PSD… afronta abertamente as instituições.» (А. Куньял); «К сожалению, кое у кого сложилось впечатление, что у нас обижают представителей иных национальностей» (Изв. 28.05.89); 2) каузативы общего влияния: «Os juros acentuam a dependência de Portugal ao estrangeiro» (М. Соареш 2); «O governo impede o funcionamento normal e regular das instituições» (А. Куньял 2); «O PCP renova a proposta de uma nova política alternativa à política dos últimos nove anos»; «Они затягивают работу Съезда» (Изв. 28.05.89); «Это сузит число кандидатов» (Изв. 28.05.89); «Голосование по регионам ущемляет права меньшинства» (Изв. 28.05.89). В приведенных примерах предикативную функцию выполняет сказуемое, которое не меняет своей позиции в синтаксическом порядке слов. Соответственно, наблюдается смещение фразового ударения к центру высказывания, что можно понимать как нейтрализацию конечной позиции как маркера ремы. Очевидно, функциональный «сдвиг» здесь объясняется семантическими качествами глагола. К потенциальным предикативам относится также группа глаголов, которые мы бы назвали «полукаузативными». В эту группу мы включаем глаголы, которые обозначают эмоциональное состояние субъекта, вызванное его отношением к объекту, или действие, за которым стоит определенная оценка субъектом объекта. При этом никакого воздействия на внутреннее состояние объекта такое действие не оказывает. От каузативов «полукаузативы» отличаются тем, что каузативная цепочка у них вдвое беднее. У каузативов имеет место причинная взаимосвязь субъекта и объекта, их взаимовлияние: субъект воздействует на внутреннее состояние объекта, но до этого объект сам каузирует определенное отношение к себе субъекта и, таким образом, вызывает его действие. Это означает, что в каузативах имплицируется каузативная цепочка полного состава: «объект – субъект – объект» т.е. действие (составляющее основу ситуации события) начинается с объекта и заканчивается объектом. В «полукаузативах» мы имеем каузативную цепочку половинного состава: «объектсубъект». Объект каузирует в субъекте состояние, оценку или связанное с оценкой действие, но эта оценка или это действие, в свою очередь, внутреннее состояние объекта не изменяет, т.е. каузативная цепочка замыкается на субъекте. Группу «полукаузативов» мы также подразделяем на две части: 1. полукаузативы аффективного состояния - amar, temer, odiar, adorar, respeitar, gostar, rigozijar-se etc...; любить, бояться, ненавидеть, обожать, уважать, радоваться и др. 2. полукаузативы действия, связанного с оценкой – rejeitar, refutar, aceitar, negar, apoiar; отвергать, опровергать, принимать, отрицать, поддерживать и др. Полукаузативы-1: « O governo dobra-se às exigências dos americanos.» (М. Соареш 2); «O governo, cheio de arrogância, desrespeitava a constituição e a legalidade, exorbitava dos seus poderes» (А. Куньял 2); «Um deputato do PS recentemente insurgiu-se contra a libertação dos Pides» (М. Соареш 2); «Мы сожалеем, что слова, сказанные мной до этого, были неправильно поняты и истолкованы» (Изв. 28.05.89); «Я люблю свой остров – остров Сахалин» (Изв. 28.05.89); «Советские люди гордятся величайшими завоеваниями Октября, равенством и братством всех народов» (Изв. 28.05.89). Полукаузативы-2: «Estamos de acordo e consideramos mesmo indispensável a negociação com о Mercado Comum. Mas rejeitamos uma integração» (М. Соареш 2); «A UDP apoia a revisão de programas de ensino» (М. Соареш 2); «Os governos da contra-revolução sabotaram as suas actividades»(А. Куньял 2); «Поэтому я подтверждаю наше предложение о выдвижении дополнительного списка кандидатов»; «Они отказываются участвовать в голосовании»; «М.С. Горбачев согласился с предложением представителей групп» (Изв. 28.05.89). Обратим внимание, что в группу полукаузативов аффективного состояния собираются глаголы, выражающие семантику эмпатии (amar, gostar, respeitar, orgulhar-se, estimar, prezar; любить, уважать, гордиться, ценить, превозносить) или антипатии (odiar, detestar, desrespeitar, aborrecer-se, zangar-se; ненавидеть, пренебрегать, злиться на ч.-либо и пр.). Группа полукаузативов действия, связанного с оценкой, объединяет глаголы положительного отношения к объекту (apoiar, aprovar, defender, consentir com; поддерживать, одобрять, подтверждать, соглашаться с ч.-либо) и глаголы негативного отношения к объекту (rejeitar, recusar/recusar-se, sabotar, reprovar, condenar; отвергать, осуждать, не принимать, отказывать/отказываться, саботировать и пр.). Было бы недостаточно ограничивать изучение потенциальных глагольных предикативов их рассмотрением лишь с точки зрения субъектно-объектных отношений в предложении. Такой подход должен быть дополнен подходом с точки зрения аспектной семантики сказуемого, а именно: с точки зрения выражаемого глаголом отношения действия к своему временному пределу. Мы не берем в полном объеме категорию временного предела. Характерными для потенцииальных глагольных предикативов являются следующие признаки глагольной предельности: – потенциальность, т.е. обязательная внутренняя направленность действия к своему пределу (а не узко: реальное достижение предела – как в совершенном виде русского глагола; последнее может присутствовать, но оно вторично); – относительность предела: возможность продолжения действия в дальнейшем состоянии субъекта или объекта [Бондарко 1987: 48-51]. Под такого рода аспектные характеристики у нас подпадают оба вида каузативов и «полукаузативов» действия. Категория временного предела продуктивна в том отношении, что позволяет рассматривать как потенциальные предикативы также ряд грамматических глагольных форм: 1) Глагольное отрицание: «E entretanto o MAP não cumpre as decisões dos tribunais, entrega as terras e não as devolve» (А. Куньял 1); «De certeza que M. Soares não deu esta resposta» (А. Куньял 1) «Я лично не претендую быть туда избранным»; «Те несерьезные предложения, которые мы услышали…, не могли убедить нас в обратном»; «Интересы шахтеров, интересы рабочего не будет отстаивать профессор» (Изв. 28.05.89). Потенциальная предикативность отрицания вообще и, в частности, глагольного отрицания отмечается, как одна из закономерностей ремовыражения в высказывании и даже понимается как языковая универсалия (см.: [Firbas 1962], [Золотова 1979: 46], [Бондаренко 1983: 134]). Причину потенци- альной предикативности мы видим в том, что оно – независимо от семантики, формы, вида глагола – имплицитно содержит в себе сему предельности. Отрицательное действие, т.е. отсутствие действия, всегда мыслится в каком-то отношении к предполагаемому пределу: к несостоявшемуся началу или окончанию действия. Импликация предельных аспектных характеристик – той «границы», до которой «простирается» обозначаемое действие – здесь обязательна. Безотносительно к своему пределу может мыслиться лишь положительное действие. 2) Формы повелительного наклонения, формы долженствования также выражают отношение действия к своему пределу и могут считаться потенциальными предикативами. Часто эти формы в предикативной функции можно встретить в призывах, риторических обращениях. 3) Основное различие между португальским и русским глаголами связано с наличием в русском языке глаголов совершенного вида – глагольных форм, специально предназначенных для выражения предельных значений: «значения полноты, исчерпанности данного проявления действия» [Бондарко 1987: 49]. Для этих форм является естественным выполнение функции предикатива в высказывании. В португальском языке специальная форма, предназначенная для выражения предельности действия, отсутствует. Отношение действия к возможному пределу выражается имплицитно, в значительной степени зависит от семантики глагола. С большей вероятностью импликацию предела можно предположить в перфекте португальского глагола. Интерес представляет синтетическая форма будущего времени в португальском языке (falará, dormirei, prepararemos), которая, на наш взгляд, соотносима с формой будущего времени совершенного вида в русском языке (которая, как известно, является синтетической: поговорит, посплю, приготовим). Таким формам свойственно выполнять предикативную функцию. Мы усматриваем обязательную импликацию предела в таких формах в португальском языке. Эти формы используются для выражения деонтических модальных значений, т.е. семантики долженствования (о выражении долженствования через формы будущего времени в португальском языке см.: [Лузина 1989]). «Virá o dia em que, pela luta, o povo português decidirá e alcançará uma alternativa democrática» (А. Куньял 1); «As instituições democráticas saberão encontrar uma saída constitucional» (А. Куньял 1). Как уже говорилось, потенциальные глагольные предикативы лишь условно можно отнести к разряду предикативных маркеров среднего уровня интенсивности: они не могут конкурировать с другими ЭС и нейтрализуются практически любым из них. «A formação bruta de capital fixo diminuirá cerca de 14%.» (А. Куньял 2); «Só uma sociedade educada pode aprofundar a democracia em todas as suas vertentes» (М. Соареш 1); «E daqui saudamos ainda os pescadores» (А. Куньял 2); «Только умные люди… смогут поломать эту никому не нужную машину»; «Они сами не могли разобраться, кто из… депутатов в состоянии представлять их интересы»; «Мы высказали сомнение и по поводу деления депутатов на депутатов Съезда и членов Верховного Совета» (Изв. 28.05.89). В приведенных примерах деинтенсифицируемый элемент подчеркнут пунктирной чертой и выделен курсивом. Действительная рема подчеркнута сплошной чертой. Как в португальском, так и в русском языке имеется также ряд структурных способов нейтрализации (деинтенсификации) потенциальных глагольных предикативов. Нейтрали-зация глагольного предикатива может происходить в пассивных конструкциях и при инверсии актантов. При этом фактуальная направленность действия не меняется. Меняется субъективное осмысление ситуации, познавательная направленность: внимание концентрируется на агенте действия [Матвеева 1984: 41-44]. «No PSD multiplicam-se e agudizam-se os conflitos.»; «Rebentаm cada dia novos casos de corrupção» (А. Куньял 2); «Прежде всего тут должны учитываться личные просьбы депутатов» (Изв. 28.05.89); «Напряженность психологической обстановки усугубляется в ряде случаев публикацией противоречивых данных» (Изв. 28.05.89); «Серьезно обеспокоили абхазцев… подготовка и обсуждение проекта государственной программы развития грузинского языка» (Изв. 4.06.89). В приведенных примерах маркером предикатива вновь становится конечная позиция в высказывании, а глагол деинтенсифицируется. Такая же деинтенсификация пожжет происходить при расширении каузативной структуры предложения, т.е. при увеличении числа каузирующих факторов – актантов и сирконстантов. 4.1.2. Аузентивы Аузентивами мы называем элементы языка, которые выражают отсутствие вещи, явления или признака. К разряду аузентивов относятся: отрицательные местоимения – ninguém, nenhum, nada, algum; никто, ничто, никакой, ни один и др.; отрицательные наречия – de modo algum, de nenhuma forma, nunca; никак, никогда, нигде, никуда, ни за что и др. Так или иначе, любое частное (присловное) отрицание в структуре предложения может быть причислено к разряду аузентивов. Предельная смысловая нагрузка, присущая аузентивам в речи, является нагрузкой рационального типа. Ту или иную аффективную окраску эти элементы могут получать лишь окказионально, в условиях контекста. Как правило, она не является ведущей. Ведущим аспектом стратегии развития речи здесь является не столько логика коммуникативного воздействия, сколько логика познания ситуации. Можно ли говорить о референции применительно к аузентивам (никто, нигде, ничто)? Что понимать под понятийным объемом, т.е. мыслимой сущностью, в значении таких элементов? Их ли это сущность? Видимо, можно сказать, что сущность (высший и отправной пункт референции и основа понимания) в значении таких элементов мыслится методом исключения: отрицательный элемент маркирует тот объем, который исключается или вычитается из возможного (подразумеваемого) положительного объема. Этот последний и является здесь сущностью, с которой косвенно связывается отрицание через первый – «вычитаемый» объем. Если мы говорим: «никто», то под этим подразумеваем его логический «антипод» - «кто-то». Если мы говорим «нигде», то этим имплицируем «где-то». Отрицание как бы пользуется «чужой» референцией, имеет в качестве отправного пункта чужую референцию. Мы бы назвали это феноменом отчуждающей референции. Отрицание содержательно и логически – путь к небытию, который не может иметь положительного конца. Отрицание удаляет нас от общего, но оно не может уничтожить момент общего в сознательном представлении: оно не может быть без общего. С этой точки зрения, отрицание в речи (не только частный, но и общий его виды – имея в виду способы их речевого воплощения) может быть лишь относительным отрицанием, т.е. таким, в котором имплицируется его столь же относительная положительная противоположность (мыслимая в возможности). Таким образом, если говорить о сущности отрицания в языковом выражении, имея в виду содержательную его сторону, то всякое отрицание необходимо есть относительное отрицание общего; или: относительное отрицание общности с чем-то (с некоторым положительным значением). В этом же мы видим положительную познавательную роль отрицания. Отрицание не «разрушает» общее в сознательном представлении, а, наоборот, расширяет перспективу понимания общего, обостряет восприятие общего. В контексте изучения феномена актуального членения мы выделяем необходимые сигнификативные признаки отрицания, обусловливающие его применение в текстовом дискурсе и отличающие его от положительного значения. Во-первых, всякое отрицание служит смысловому обособлению, т.е. вы- делению момента особенного, но не общего, в структуре значения. Это свидетельствует о смысловой негибкости отрицания, принципом смыслового развития которого является движение от общего, а не к общему. Отрицательное значение интенсионально, в нем, как таковом, отсутствует экстенсионал (т.е. момент общего, рода). В силу отсутствия родовых импликаций, отрицательное значение, в отличие от положительного, не обладает способностью к синонимии в обычном языковом смысле этого слова. Содержательное равенство с другим значением здесь достигается логическим, опосредованным путем, т.е. мыслится не как языковое переименование, где не происходит смена обозначаемого объекта, референта, а как логическая импликация, где на правах логического вывода или перифрастическим путем устанавливается внешняя связь с другим объектом или действием. В этом можно разглядеть механизм метонимической или метафорической связи чуждых друг другу значений, не связанных друг с другом отношением языкового родства. Например, «Я не иду в кино» (подразумевается: «Я иду делать что-то другое*», или: «Я уже видел этот фильм*»); «Не мы виноваты в этом» (имеется в виду: «В этом виноваты другие*»); «Это – не оперный театр» (подразумевается: «Это – драматический /кукольный или др./ театр*»). За языковой синонимией стоит метаязыковая функция, метаязыковое тождество значений, основанное на их более или менее удаленной родственной связи. Во-вторых, отрицание конкретно в аспекте антонимического отношения к тому значению, на базе которого оно вырастает. Положительное значение подразумевает в качестве своего отрицания абстрактное «другое», т.е. вообще все «другое», отрицание же предполагает именно какую-то конкретную положительность как другое себя. Иногда при частном отрицании в тексте это принимает характер антитезы: «Не мы, а они виноваты в том, что…»; «Не сидеть сложа руки, а действовать надо в этой ситуации…». В случаях эксплицитного противопоставления отрицательного и положительного значений, рематический акцент переносится на положительное значение, отрицание здесь лишь подготавливает эмфатизацию положительного момента. В-третьих, из сказанного следует, что отрицание не подлежит эмфатизации, т.е. предельному экспрессивному усилению в высказывании. В отличие от положительных значений, при отрицании возможна лишь непротивопоставительная импликация сущности (отрицание не может подаваться как исключительное качество сущности). Противопоставительная, эмфатическая импликация понятийного объема при отрицании невозможна. Действительно, наблюдения показывают, что конвергенция аузентивных значений с эмфатическими маркерами, т.е. эмфатическое усиление отрицания, практически невозможна. Сочетание отрицания с такими маркерами логически неестественно «é ninguém que…», «é nunca que»; «именно никто…», «именно нигде…». Аузентивы – один из самых строгих предикативных маркеров среднего уровня интенсивности. Они, как правило, используются в функции предикатива. Крайне редко встречаются случаи их использования в составе тематической группы, для чего требуется их деинтенсификация, т.е. их нейтрализация экспрессией более сильного элемента. Аузентивы выполняют функцию предикатива независимо от своего места в высказывании. Они нейтрализуют конечную позицию в высказывании как маркер предикатива: «A nossa proposta de nenhuma forma exclui ou põe em causa o entendimento com todos outros democratas»; (А. Куньял 1)»; «Nunca colocámos desde 25 de Abril e não colocamos hoje a questão de saída de Portugal da NATO» (М. Соареш 2); «Ninguém pode tirar da atitude da Assembleia da República conclusões que o sistema eleitoral não permite» (М. Соареш 2); «Nada disso nos incomoda…» (М. Соареш 2); «A nenhuma das perguntas que formulámos foi dada resposta» (Коммунисты); «Quanto ao valor e natureza da renda estranhamente a lei de bases nada diz» (М. Соареш 2); «Mas nem um só momento esquecemos que o nosso Partido concorre às próximas eleições no quardo da APU» (А. Куньял 1); «Приложен- ные документы свидетельствуют о том, что они (правила проведения выборов) тоже никак не нарушены» (Изв. 27.05.89); «Я могу сказать совершенно точно: ничего у вас не получится» (Изв. 29.05.89); «Никто не мог воспрепятствовать этому варварству» (Изв. 10.06.89); «Ни одна страна в мире так варварски и расточительно не использует лесные ресурсы» (Изв. 3.06.89); «Никаких материалов от аппарата Президиума… мы не получали» (Изв. 29.05.89); «Русский язык в этом смысле незыблем и универсален. Ему ничто не грозит в пределах всей страны» (Изв. 4. 06.89); «Такого на территории нашей страны никогда еще не было» (Изв. 27.05.89). Как в португальском, так и в русском языке аузентивные элементы в высказывании могут формироваться аналитически – при помощи отрицательных частиц: «Nem Balsemão, nem M. Soares declaram que rejeitam o pacote estratégico» (А. Куньял 1); «В этих условиях продолжать придерживаться того порядка… было бы непонятно ни для нас, ни для избирателей» (Изв. 29.05.89). Системы аузентивных маркеров в португальском и русском языках во многом совпадают. Различия между языками связаны с ролью глагола при аузентивном отрицании. В русском языке при аузентивном (частном) отрицании глагол всегда стоит в отрицательной форме и, значит, участвует в выражении отрицания. Аузентив и глагол как бы поровну «делят» экспрессивную нагрузку в высказывании. С этих позиций, аузентивное (частное) отрицание в русском языке можно расценивать как более сильную форму глагольного (общего) отрицания. В португальском языке форма глагола зависит от позиции аузентива: если аузентив стоит перед глаголом, то глагол в выражении отрицания не участвует, т.е. стоит в положительной форме; если же аузентив стоит после глагола, то глагол принимает отрицательную форму. Например: «Isso não fará bem a ninguém» – «Isso, a ninguém fará bem» (перевод: «Это не принесет никому /ничего/ хорошего» – «Это никому не прине- сет /ничего/ хорошего»). «Isso não representa nenhuma /alguma/ ameaça...» – «Nenhuma ameaça representa isso...» (перевод: «Это не представляет никакой /какой-либо/ угрозы…» – «Это никакой угрозы не представляет…»). Понимание перифразы второго примера в русском переводе зависит от контекста. В определенных условиях (напр., в конце абзаца) ключевым элементом рематического выделения может считаться глагол-сказуемое. Конструкции с препозицией аузентива относительно глагола в португальском языке в целом более экспрессивны. Конструкции с постпозицией глагола – менее экспрессивны. Другое различие связано с наличием в русском языке ряда аузентивных форм, которые либо самостоятельно выполняют функцию сказуемого, либо являются частью составного сказуемого. Это наречие «нет» и отрицательные местоимения и наречия, образуемые с помощью частицы «не-»: некогда, некому, нечего и др. Например: «У меня нет больше слов, Мне нечего тебе сказать». Аналогов этим формам в португальском языке нет. Значения, эквивалентные русскими формам, в португальском языке выражаются аналитически через обычное глагольное отрицание с использованием глаголов «haver» или «ter»: «негде» – «não há /lugar/, onde…», «некогда» – «não há tempo para…»; «нечего» – «não há nada que…», «нет» – «não há…». Например: «Ele não tem onde viver» (перевод: «Ему негде жить»), «Não tenho tempo para falar contigo» (перевод: «У меня нет времени говорить с тобой»). В португальском языке нет аналогов и другим русским аузентивам: нельзя, вряд ли, едва ли. Эти значения в португальском языке также выражаются через глагольное отрицание: «não é preciso que…», «duvido que…», «é pouco provável que….»; или через семантику подходящих для этого лексических элементов: «Em Bruxelas, o ministro Português explicou que… "dificilmente" Portugal poderá ajudar o parceiro grego» (ECOFIN, 16.03.10) (перевод: «В Брюсселе, португальский министр /экономики/ пояснил, что… навряд ли Португалия сможет помочь Греции»). Способы выражения отрицания в этих случаях в португальском языке можно рассматривать как «смещенное отрицание». Собственно, в формах со смещенным отрицанием обнаруживаются наибольшие различия между португальским и русским языками. Смещенным отрицанием мы называем синтаксические конструкции (как правило, с глаголом), в которых отрицание используется на правах внешнего оператора, т.е. где оно служит не собственному выделению, а выделению другого, положительного, элемента в составе высказывания. Е.В. Падучева дает определение смещенного отрицания как «предложения с главным отрицанием при сказуемом и контрастным ударением не на сказуемом» [Падучева 1974: 150]. Так, отрицание, как средство внешнего выделения, можно видеть при использовании конструкций: “não é senão...”; «никто иной как…», «ничто иное как…»: «O “Grande Carrossel Japonês” não era senão um velho carrossel nacional...” (J. Amado, Capitães da Areia); (перевод: «Большая Японская Карусель» была ничем иным, как маленькой каруселью местного производства…»). Пунктиром подчеркнуто средство выделения. Рема выделена курсивом и подчеркнута. В португальском языке представляет интерес форма «nem por isso». В русском языке ей соответствует выражение «не то чтобы». Однако, это соответствие смысловое, но не функциональное. Если в русском языке «не то чтобы» можно рассматривать как средство усиления глагола («не то чтобы мы отказались от такой возможности»), и его влияние на высказывание в этом случае можно сравнить с влиянием внешних операторов, в португальском языке «nem por isso» само является элементом, на который падает ударение: «Não tenho a pretenção de me antecipar ao balanço que o Seminário se propõe realizar. Mas nem por isso me dispensarei de apresentar também um modesto contributo» (М. Соареш 1), (перевод: «Я не хочу предварять итоги Семинара. Но не то чтобы я освобождал себя от того, чтобы сказать несколько слов»). Впрочем, в португальском языке имеется также форма «nem que…», которая является полным аналогом – и по семантике, и по функции – русского «не то чтобы». 4.1.3. Абсолютивы Абсолютивы выражают данный количественный предел сущности, и в этом смысле – какое-то ее абсолютное количественное проявление. Обладая предельными смысловыми характеристиками, абсолютивы способны нейтрализовать конечную позицию в высказывании – естественный маркер предикатива. В языке абсолютивы представлены: а) количественными числительными (dois, dez, trinta e trés…; два, десять, тридцать три…; а также dúzia, dezenas, centenas, milhares; дюжина, десятки, сотни, тысячи); б) неопределенно-количественными словами muito, pouco, multidão; много, мало, уйма; в) наречиями, образованными от числительных, pela primeira vez, por duas vezes, por trés vezes, mais uma vez; впервые, дважды, трижды, еще раз и др.; а также наречия – por toda a parte, sempre; везде, всюду, всегда; г) определительными местоимениями - todos, tudo, cada, qualquer; все, всё, каждый, всякий. К потенциальным предикативам также можно отнести словосочетания, включающие определения: inteiro, na íntegra, no total; целиком, целый, полностью. Более строгими маркерами предикатива являются абсолютивы, входящие в группы а), б), в). Абсолютивы группы г) – не столь регулярно встречаются в роли предикатива (видимо, это связано с тем, что они выполняют функцию определения при существительном). В том, что касается выражения ремы высказывания с помощью абсолютивов, португальский и русский языки практически не обнаруживают расхождений: «Uma coisa fica a partir de agora clara para todos» (Коммунисты); «No entanto, milhares de hectares continuam ainda nas mãos dos grandes latifundiários» (М. Соареш 2); «Duas ideias ressaltam desde logo desta disposição» (М. Соареш 2); «Isto significa que na chamada zona de intervenção 95,5% dos directamente interessados estavam por uma Reforma Agrária» (Коммунисты); «Muito pouco ou quase nenhum proveito a vida económica e social pôde arrecadar desta translação de capitais» (Коммунисты); «Muito haveria que dizer sobre o Programa» (М. Соареш 2); «O meu partido sempre se interessou por esses casos» (Коммунисты); «A todo o tempo poderá perder a confiança do Presidente… e a todo o tempo poderá receber a desconfiança desta Assembleia…» (М. Соареш 2); «Em todo o lado se vê o avanço dos grandes capitalistas e o reforço das suas posições» (Коммунисты); «Milhares de trabalhadores, pela peimeira vez, encontram trabalho estável em terras que têm como suas» (Коммунисты); «Todas elas nós respeitamos e defendemos» (М. Соареш 2), «Com realidades positivas todos acabarão por acreditar» (М. Соареш 2); «Около пяти миллионов человек имеют сегодня ветхое, аварийное или барачного типа жилье (Изв. 31.05.89); «В ста с лишним городах страны количество вредных веществ в атмосфере превышает допустимые нормы» (Изв. 31.05.89); «370 тысяч избирателей послали меня сюда» (Изв. 27.05.89); «Мы целый день обсуждали возможную оппозицию на этом Съезде» (Изв. 31.05.89); «Здесь много было предложено вариантов процедурных решений» (Изв. 29.05.89); «Множество примеров подтверждают необходимость комплексного, взвешенного… принятия решений в вопросах градостроительства» (Изв. 4.06.89); «Мы здесь говорим о голосовании. А выдвижение отдаем каждой республике. Я это все время подчеркиваю» (Изв. 28.05.89); «Он (этот принцип) сохранен везде в нашей общественной и государственной практике» (Изв. 28.05.89); «Мы трижды рассматривали вопросы, кого можно рекомендовать в качестве кандидатов» (Изв. 28.05.89); «Ленин несколько раз был в меньшинстве и оказывался в итоге прав» (Изв. 31.05.89); «Каждый депутат имеет право высказывать свое мнение» (Изв. 31.05.89); «Все депутаты, избранные в состав комиссии, обладают в комиссии правом решающего голоса» (Изв. 28.05.89). Некоторые расхождения между португальским и русским языками обнаруживают себя в формах отрицания абсолютивов. Можно различать два вида отрицания аргумента в высказывании – полное (сильное) и частичное (слабое). В первом случае аргумент (предикатив) отрицается весь, в целом, – например, в развернутой эмфазе, когда отрицательный компонент эмфазы («ложный аргумент») выражается эксплицитно: «Todas as eleições são ganhas não pelos inimigos da Reforma Agrária, mas pelos partidos que… se mantém firmemente com os trabalhodores» (А. Куньял 1); «За эти три года пятилетки увеличение промышленной продукции составило не тринадцать, а только немногим более четырех процентов» (Изв. 2.06.89). Во втором случае аргумент отрицается не весь, а лишь в какой-то своей части, или в объеме какого-то своего отдельного признака. К этому виду отрицания относится и отрицание абсолютивов: «nem todos», «nem sempre»; «не все», «не всегда». Эти формы можно рассматривать как антонимическое выражение значений «некоторые», «иногда». Однако в отличие от этих последних в них сохранена предельная смысловая нагрузка, и в высказывании им свойственно выполнять (при условии отсутствия более сильных ЭС) функцию предикатива: «Nem sempre a compatibilidade entre umas medidas e outras surge assegurada» (М. Соареш 2); «Nem todos /os problemas/ podem ser resolvidas já e de uma vez» (М. Соареш 1); «Nem todos podem compreender…» (М. Соареш 1); «Значит, производят не ту технику» (Изв. 31.05.89); « Я знаю, что попасть на эту трибуну не так просто» (Изв. 28.05.89); «К сожалению, средства массовой информации не всегда способствуют этому процессу» (Изв. 29.05.89); «Далеко не все оставят свои теплые места ради перестройки» (Изв. 28.05.89). Как мы видим по приведенным выше примерам, в португальском языке формы сильного и слабого видов отрицания дифференцируются: при полном отрицании аргумента используется частица «não» при частичном «nem». В русском языке формы выражения двух видов отрицания не дифферен- цируются: как в первом, так и во втором случае используется одна и та же форма – частица «не». Различение двух видов отрицания в русском языке производится по смыслу. В португальском языке формы слабого отрицания с использованием частицы «nem» достаточно разнообразны. Характерным является ее употребление в значении «даже» (т.е. по сути, в кванторной функции): «Nem o mais servil e bem pago advogado político de M. Soares poderá encontrar e citar o único aspecto central da política portuguesa em que a política dos PS-PSD não seja a continuação da política da AD» (А. Куньял 1). В том же значении она может применяться в конструкциях: «nem…, nem…», «nem sequer + ГЛАГОЛ», «não+ГЛАГОЛ, nem+ГЛАГОЛ ». 4.2. Служебные маркеры 4.2.1. Кванторы Под кванторами в логике понимаются операторы, которые связывают появление переменной в высказывании каким-то количественным значением [Кондаков 1971: 212-213]. Различаются кванторы всеобщности и кванторы неопределенного или неполного количества – так называемые «кванторы существования». В логике кванторами связывается появление предметных значений. Обычно, это субъект высказывания. Квантификация представляет собой количест’венную модификацию отношения субъекта к предикату внутри предложения. В этом можно видеть внешнее ограничение семантики предиката количественными характеристиками субъекта. Мы рассматриваем явление квантификации применительно к аксиологическому аспекту высказывания с точки зрения динамики контекстного отношения. Квантифи’кация для нас представляет собой не внешнее количественное (что мы видим при квантификации предметных значений), а внутреннее смысловое ограничение предикативного значения. Квантор непосредственно связывает появление предикатива и указывает на количественную меру отношения смысла и понятийного объема внутри предикативного значения (т.е. на количественную меру качественного проявления сущности). С этой точки зрения, смысловую квантификацию в аксиологическом аспекте можно понимать как выражение «внутреннего количества», как форму внутреннего исчисления предиката (а не внешнего – со стороны грамматического субъекта). Ясно, что смысловое ограничение здесь определяется субъективными факторами речи, т.е. мотивировано логикой содержательного развития текстовой структуры, логикой познания ситуации. Не забудем, что рема (предикатив) для нас – «феноменологический субъект» высказывания (ближайший к субъекту пункт в структуре высказывания), смысловая квантификация которого служит уточнению смысловой направленности и экспрессивной нагрузки высказывания. Смысловая квантификация предикатива влияет на общее соотношение экстенсионала и интенсионала в высказывании. Но мы не ставим перед собой задачу совокупного изучения смысловой квантификации в контексте всего высказывания. Мы ограничиваемся рассмотрением квантификации как внутренней характеристики предикативного значения. Смысловая квантификация лежит в основе оценки рационального типа. Если исходить из широкой трактовки признаков квантификации, то ее можно назвать рациональным критерием оценки вообще, поскольку любая оценка служит смысловой специализации значения и, значит, подлежит изучению с точки зрения количественных параметров смыслового ограничения значения. Описанные выше способы выделения предикатива также могут, в известном смысле, трактоваться как виды квантификации. Так, абсолютивы и аузентивы соотносятся с квантификацией всеобщности, поскольку в них имплицитно содержится представление, что мыслимый денотат берется (или отрицается) весь, в целом, т.е. подразумевается какая-то абсолютная граница его понятийного объ- ема. Различные виды выражения относительной границы понятийного объема могут быть соотнесены с квантификацией существования, поскольку здесь речь идет также о «какомто», «отдельном» качестве, которое ограничивает экстенсиональные свойства предикатива: «даже они…», «еще вчера…», «лишь в этом городе…». Мы употребляем термин «квантор» в узком смысле и, в силу выбранной логики описания систем предикативного выделения в сравниваемых языках, не включаем в этот класс маркеров аузентивы и абсолютивы. Кванторами мы называем лишь те средства языка, которые способны указывать на относительную границу понятийного объема предикативного значения. Группа кванторов в португальском и русском языках представлена, в первую очередь, логическими частицами – também, só, apenas, somente, até, mesmo, já, aínda, mais, antes de mais; также, тоже, и (в значении также, даже), только, лишь, даже, уже, еще, все-таки, ведь, как раз, прежде всего. В португальском языке к этой же группе можно отнести наречия в функции средств усиления – precisamente, certamente, justamente, exatamente. Системы кванторов в португальском и русском языках не обнаруживают существенных расхождений: «Até aqueles mesmos que… visam a liquidação da Reforma Agrária falam em nome desta» (А. Куньял 1); «Mesmo aqueles que gostariam de ver um novo ideal reconstrutivo – mesmo esses têm de reconhecer a realidade» (М. Соареш 2); «Só com o PCP no governo é possível a saída da crise» (А. Куньял 1); «Apenas alguns pontos do Programa foram abordados» (М. Соареш 2); «A Reforma Agrária tornou já possível um aumento notável da produção» (М. Соареш 2); «O programa fala aínda no ensino, saúde, reformados…» (М. Соареш 2); «Também a esse respeito a Conferência Nacional chegou a uma importante conclusão» (А. Куньял 2); « No que respeita à política externa, tão-pouco a política prometida pelo PS se afasta muito da política que tem sido a política da AD» (А. Куньял 1); «Уже в первые годы пере- стройки перед нами встала проблема повышения производительности труда» (Изв. 31.05.89); «Только на такой основе можно было строить реальные планы» (Изв. 31.05.89); «Президиум Верховного Совета даже помещение нам не смог выделить» (Изв. 29.05.89); «Но мы все-таки с большим энтузиазмом шли на этот Съезд» (Изв. 29.05.89); «… а также тов. Балаян имеет возможность принимать в нем участие (Изв. 28.05.89); «Значительная часть депутатов волнуется и в этой связи» (Изв. 28.05.89). Кванторы могут быть средством усиления глагольных, субстантивных, адъективных и адвербиальных значений. Определенные различия между португальским и русским языками касаются состава логических частиц. Например, русской частице «даже» в португальском соответствуют две – «até» и «mesmo». В свою очередь, двум синонимичным частицам в русском – «и», «также» - в португальском языке соответствует одна – «também». Более существенные различия наблюдаются в группе кванторов-наречий. В португальском языке в функции средств логического выделения широко используются наречия: exatamente, precisamente, nomeadamente, certamente, justamente. В русском языке наречия в этой функции практически не используются. В аналогичной функции используются частицы (как раз, все-таки, ведь), а также внешние операторы (конечно, очевидно, однако). 4.2.2. Внешние операторы. Внешние операторы выполняют функцию модализации предикативного значения. Эти средства стоят как бы над высказыванием и придают ту или иную смысловую окраску в целом утверждению ремы относительно темы. Эти элементы могут стоять в начале и в середине высказывания. На письме, обычно, выделяются запятыми. К внешним операторам можно отнести: – противительные союзы: mas, todavia, contudo; а, но, да, однако; вводные слова: – assim, então, afinal, aliás, pois; entretanto daí, daqui etc; однако, впрочем, тем не менее, конечно, в общем, наконец, таким образом, отсюда и др.; модальные операторы – sem dúvida, pode ser, de facto, talvez, provavelmente, é possível etc.; несомненно, безусловно, возможно, видимо, действительно, конечно, кажется; – частицы – ora, pois, é que; все-таки, ведь, а вот, пусть, так и… Внешние операторы, видимо, лишь условно можно отнести к интенсификаторам среднего уровня. Часто они используются не в качестве основных, а в качестве дополнительных средств усиления. Экспрессивная функция внешних операторов заключается не столько в усилении какого-либо конкретного элемента внутри высказывания, сколько в том, чтобы в целом выделить – «оттенить» – высказывание на фоне контекста [см. Александрова 1984]. «Оттенить» – каким-то противопоставлением (mas, contudo; а, но, однако), модальностью (de facto, é possível; действительно, возможно), общим указанием на логическую связь высказывания с предыдущим контекстом (então, assim, pois; таким образом, итак, всетаки). Хотя, конечно, среди внешних операторов можно различать более сильные (частицы) и менее сильные (союзы, вводные и модальные слова). Итак, внешние операторы обостряют контекстное восприятие высказывания. Как правило, их роль – в том, чтобы выразить тематический контраст, противопоставить высказывание предыдущему контексту в аспекте темы (тематические обособление в контексте). Их возможное влияние на смысловое ограничение (т.е. квантификацию) экстенсионала высказывания необходимо оценивать с точки зрения их ориентации не на последующий, а на предыдущий контекст. В связи с этим, внешние операторы можно было бы определить как средство косвенной интенсификации высказывания: их смысловое влияние на рему высказывания является не прямым, а косвенным, так как проходит через смысловое ограничение тематического аспекта высказывания. 4.3.Эмфаза. Эмфаза представляет собой высший по силе способ осмысления предметного означаемого в высказывании. Эмфаза выражает абсолютизацию некоторого значения в феноменологическом аспекте высказывания. За этим стоит усиление, обострение отношения смысловой предельности в структуре значения, которое, таким образом, выдвигается в позицию предикатива, принимая на себя функцию выражения смысловой цели высказывания. При эмфазе смысловая нагрузка предикативного значения возрастает. Но одновременно возрастает и степень ее нормативного отрицания со стороны сущности – со стороны понятийного объема значения. В сигнификативном аспекте значения возникает «разлад»: усиливается импликация контрарности – отношения взаимного отрицания, дизъюнкции, противопоставлении между смыслом и понятийным объемом значения. Смысл подается как исключительное качество мыслимой сущности. Надо сказать, что исключительное качество сущности может выражать лишь положительная смысловая семантика. Отрицательная семантика становиться исключительным качеством сущности не может. Лишь положительное значение подлежит абсолютизации в феноменологическом аспекте высказывания. Отрицание всегда относительно, т.е. лишь косвенным образом указывает на качественную границу понятийного объема значения (мыслимой сущности). Непосредственно оно указывает на то «место», где этой границы нет. Следовательно, здесь можно говорить об импликации смысловой границы, об импликации смысловой предельности. Всякое значение, рассмотренное референциальнофеноменологически, т.е. в его актуальной функции в высказывании, содержит в себе импликацию контрарности, т.е. внутреннего смыслового противопоставления момента родового расширения и момента видового ограничения (понятийного объема и смысла). Другими словами, именуя нечто, я тем самым отрицаю возможность иных номинаций. Всякая номинация имплицитно отрицательна с этой точки зрения. При слабой и средней степени интенсивности предикатива данное отношение контрарности между движением значения к роду и его движением к виду является неконкретным, абстрактным (отрицается любая другая номинация вообще), не достигая характера антиномического противопоставления. При эмфатизации высказывания, в основе которой лежит феноменологическая абсолютизация значения предикатива, отношение контрарности в сигнификативном аспекте значения предикатива переходит в отношение контрадикторности17. При этом взаимное отрицание двух моментов – положительного и отрицательного достигает высшей степени конкретности. Эмфаза носит предельно направленный характер, выражая неприятие чего-то иного через смысловое усиление имени. Таким образом, сигнификативный аспект предикативного значения при эмфазе можно представить как антиномию двух моментов – положительного и отрицательного. Положительный момент эмфазы показывает отношение качества к сущности. Отрицательный момент показывает обратное отношение – отношение сущности к качеству. Положительный момент является главным, основным. Как правило, он выражается эксплицитно. Отрицательный момент, сопутствующий При отношении контрарности истинность одного элемента не предполагагет с необходимостью неистинность другого. Оба члена противопоставления могут быть равно неистинными [Конрдаков: 313]. При отношении контрадикторности устанавливается антиномия, один из элементов которой необходимо истинен, другой – необходимо ложен. 17 смысл, иное положительной номинации, является как бы «тенью» смысла положительного, Его выражение может быть как эксплицитным, так имплицитным. В зависимости от способа выражения отрицательного момента предикативного значения мы различаем следующие виды, или формы эмфазы: а) простую, или положительную, эмфазу, при которой отрицательный момент представлен имплицитно, и б) развернутую эмфазу, при которой отрицание выражается эксплицитно. Простая эмфаза в португальском и русском языках имеет две разновидности. Первая носит форму восклицания, что может структурно выражаться при помощи указательной частицы «eis», «вот»: «Eis outra lacuna, que à primeira vista não tem explicação plausível…» (М. Соареш 2); «A Constituição, eis o grande programa.» (М. Соареш 2); «Eis o que seria o pacto social». (А. Куньял 1); «Вот почему столь важен начавшийся на Съезде разговор…» (Изв. 31.05.89; «Вот ведь в чем дело… Вот о чем я хотел вам сказать, дорогие друзья» (Изв. 28.05.89). Обычно, такие формы появляются в конце рассуждений, подводят итог какой-либо мысли, повторяя с усилением тот или иной наиболее важный ее момент. Использование частиц «eis» и «вот» в начале сверхфразовых построений не обладает такой выделительной силой и, видимо, не может рассматриваться как вполне эмфатическое: «Eis, num breve resumo, as conclusões do CC do PCP na sua reunião de 18.06» (А. Куньял 2); «Тут я хотел сказать вот о чем, товарищи» (Изв. 31.05.89). Как разновидность простой эмфазы, видимо, следует рассматривать выделение с помощью эмфатической частицы «oxalá», «хоть», «хоть бы». Например: «Oxalá possa jogar. Oxalá possa recuperar» (DN, 23.03.10); «Oxalá sirva de exemplo» (DN, 03.03.10); «Работайте хоть год. Рабочие оплатят ваш труд» (Изв. 28.05.89); «… сделать так, чтобы работа на земле была, если не прибыльной, то хотя бы самоокупаемой. Они готовы на ней жить даже не богато, а хотя бы просто нормально» (КП 06.04.10); «Главное – победа, пусть я забью хоть четыре мяча» (КП. 06.04.10); «Хоть бы раздолбили уж озеро, пока оно опять не растаяло» (КП 06.04.10). Частицы «oxalá», «хоть», «хоть бы» сочетаются с отрицательной семантикой: «O Programa, esse virá para o Outono… Oxalá não seja, então, o prenúncio do “Inverno do nosso descontentamento”» (М. Соареш 2); «Oxalá nenhum chegue a primeiro-ministro» (DN, 14.03.10); «Их деятельность едва ли будет иметь хоть какой-то экономический эффект» (СМИ.ру. 06.04.10). Использование частицы «oxalá», «хоть» в отрицательных конструкциях требует дополнительного семантического анализа. «Tu vais me emprestar nem que seja um cruzado. Tou a nem-nem» (J. Amado, Capitães da areia). Второй разновидностью простой эмфазы является: в португальском языке – формы, образуемые с помощью выделительной конструкции «ser+que»; в русском – формы, образуемые с помощью выделительной частицы «именно». Это – наиболее распространенные формы эмфазы в этих языках. Собственно, в этом и состоит существенное различие между ними: в русском языке наиболее распространенным маркером эмфазы является частица, в португальском – синтаксическая конструкция. «Fomos nós que derrotámos a política da reacção» (А. Куньял 2); «É para isso que lutamos, sem qualquer desânimo, sem qualquer descrença» (А. Куньял 2); «O que o Médio Oriente precisa é de um novo Sadat…» (А. Куньял 1); «É no aperfeiçoamento legislativo e na ponderação consciente… que as instituições se afirmam…» (М. Соареш 1); «Считаю необходимым именно на этом Съезде пересмотр государственного бюджета» (Изв. 4.06.89); «Именно в такой обстановке возникли разночтения относительно дальнейшей судьбы реформы» (Изв. 31.05.89); «Именно она (партия) способна выполнить роль интегрирующей силы» (Изв. 31.05.89). Несмотря на наличие в языке формальных маркеров эмфазы, главным средством выделения при эмфазе должна считаться интонация (cм.: [Панфилов 1971: 131], [Николаева 1982: 38]). В условиях контекста интонационный маркер может налагаться на средства среднего уровня интенсивности и «превращать» в эмфатические такие высказывания, которые по своей формальной организации (т.е. без учета интонационного аспекта) могут считаться структурами среднего уровня интенсивности. Чаще всего эмфатический интонационный маркер налагается на такие формальные маркеры, как «só», «apenas», «já» etc; «только», «лишь», «все-таки», «как раз», может использовать абсолютивные формы. При сопоставительном изучении эмфатических способов выделения предикатива в португальском и русском языках нельзя не учитывать интонационный критерий. Здесь, как представляется, обнаруживает себя важное типологической различие между этими языками. Это различие проявляется в отношении друг к другу интонационного и формальных маркеров при эмфазе. В русском языке интонация «анархична». При желании говорящий может игнорировать любой формальный маркер и средствами одной лишь интонации выделить любой другой элемент высказывания, сделав его, таким образом, предикативом. В португальском языке интонация более «лояльна» по отношению к формальным маркерам. Она не может их игнорировать, но может лишь опираться на них. Это значит, что в португальском языке при эмфазе интонационное маркирование предикатива необходимо сопровождается маркированием формальным. В русском языке при эмфазе предикатив может выделяться средствами одной лишь интонации, и его поддержка формальным маркированием необязательна. Развернутая эмфаза, на наш взгляд, менее экспрессивна, поскольку отрицательный момент предикативного значения здесь выражен эксплицитно. Эта форма эмфатического выделения вообще близка к антитезе, она представлена, главным образом, различными противопоставительными конструкциями: «não…, mas…», «não apenas…, mas também…», «não só…, como…»; «не только, но и …», «не…, а…» и др. Ниже в примерах, отрицательный момент подчеркнут пунктирной чертой, положительный – сплошной: «A 9ª Conferência mostrou não só as notáveis realizações, como as imensas potencialidades produtivas da Reforma Agrária». (А. Куньял 2); «O comunista orienta a sua actividade não pela ideia de promoção pessoal, … mas pela ideia de contribuir com o seu trabalho para que os órgãos autárquicos resolvam os problemas existentes» (А. Куньял 2) «A situação obriga não ao afrouxamento da luta, mas a sua continuação, confiante e determinada» (А. Куньял 2) «O que está mal não é o sistema, mas o desrespeito dos princípios» (А. Куньял 2) «A nossa posição está compartilhada não apenas pelos comunistas, mas pelos trabalhadores, pelo povo…» (А. Куньял 1); «Этот факт – не только различие мнений, но различие интересов разных слоев и, разных национальностей» (Изв. 28.05.89); «Нам нужно оценить либо достоинства, либо недостатки той или иной системы. Мажоритарно выбирать или нет, мы должны обсудить, а не саму процедуру» (Изв. 28.05.89); «Ясно, что не для консолидации общества, а для нагнетания напряженности проводятся эти митинги и демонстрации» (Изв. 2.06.89); «Такой подход не только неправилен и нелогичен, но и глубоко безнравственен» (Изв.2.06.89); «Язык коренной нации должен быть не согбенным поденщиком, а полноправным гордым хозяином в своем родном доме» (Изв. 2.06.89). Развернутая эмфаза может принимать более сложную форму – форму параллельных гомофункциональных высказываний, в которых положительный и отрицательный моменты экстенсионального аргумента разведены по различным высказываниям: «Aqueles que votam no PCP votam não apenas contra as forças reaccionárias. Votam pela política nacional e democrática proposta pelo PCP» (А. Куньял 1); «Não é porém isso que fazem ou farão. Os métodos que usam para evitar a derrota são a baixa política, a demagogia, a repressão…» (А. Куньял 2); «Мы выбираем не Верховный Совет Литвы. Мы выбираем Верховный Совет Советского Союза ССР» (Изв. 28.05.89); «Во-вторых, здесь не только большинство получает большинство своих мест, но и меньшинство может быть представлено» (Изв. 28.05.89). Мы не рассматриваем формы вопросительных высказываний. Однако с токи зрения развиваемого здесь подхода их также следует отнести к разряду эмфатических. В вопросе, как и в утвердительной эмфазе, возникает специфическое отношение между смыслом и понятийным объемом. Во всяком вопросе внимание слушающего привлекается к границе понятийного объема, смысловая нагрузка понимается как предельная. ЗАКЛЮЧЕНИЕ а) Актуальное членение как экспрессивный феномен. Факторы системного описания Актуальное членение предложения – феномен сложной, многоаспектной природы, который может изучаться с самых различных точек зрения – как в семантическом, так и в структурном плане. В функциональном плане наиболее полной, органичной представляется связь актуального членения и экспрессии. Экспрессия непосредственным образом определяет функциональные характеристики актуального членения. Любые другие функциональные характеристики этого феномена (коммуникативные, прагматические, когнитивные) имеют косвенное значение и могут выводиться лишь опосредованно. Такая позиция рассмотрения служит важной отправной точкой к выявлению сущностных характеристик феномена актуального членения, открывая нам предельно общие основания его семиотической интерпретации. Актуальное членение ближайшим образом воплощает в себе один из видов естественной связи формы и содержания, который возникает и с предельной полнотой реализует себя в высказывании. Данный вид связи, вслед за А.Ф. Лосевым, мы определяем как выразительный, т.е. такой, где форма динамикой своего линейного развертывания повторяет смысловое движение содержания (служит сигналом такого внутреннего движения). Изменение смысловых характеристик содержания немедленно отражается на изменении динамических выразительных характеристик линейной формы высказывания. С семиотических позиций этот вид связи целесообразно противопоставлять двум другим: изобразительному, или символическому, – второму возможному виду естественной связи формы и содержания, где, наоборот, содержание в своем смысловом развитии обнаруживает зависимость (поэтиче- скую, стилистическую) от выразительных характеристик формы (Иванов), и искусственному, собственно языковому, который Ф. де Соссюр определял как произвольный, немотивированный, видя в нем принципиальный фактор формирования структуры языка (Соссюр). Проведенный анализ позволил выявить закономерные черты реализации механизмов экспрессии через форму актуального членения предложения. В большей или меньшей мере выделялись и рассматривались психологические, содержательные смысловые и структурные (логические и лингвистические) признаки речевой экспрессии. Так или иначе, все они подчинены общему принципу их речевой реализации. Их общей материальной основой является переход от одной мысли к другой внутри СФЕ. Переход – высший критерий смысловой телеологии мысли, элемент выразительного развертывания текстового дискурса. Идея перехода составляет сущность актуального членения предложения. Актуальное членение – гибкий инструмент реализации речевой экспрессии в линейной структуре текстового дискурса. Вместе с тем, это – и достаточно точный показатель релевантных признаков речевой экспрессии (ее внутренних смысловых характеристик, включая различные виды окраски), из которых для нас на первом месте стоит сила экспрессии, или экспрессивность – фактор, определяющий динамику текстового дискурса в масштабе СФЕ. Об экспрессии в принципе имеет смысл говорить лишь тогда, когда мы наблюдаем или предполагаем те или иные изменения, колебания в сторону усиления или ослабления ее феноменологических характеристик в речи. Психологической основой экспрессивности является общее повышение уровня мотивации в процессе речепорождения [Osgood 1960: 297-300]. Повышение уровня мотивации имеет аффективную природу. Непосредственно это означает усиление коммуникативной направленности речевого акта на адресата, усиление функции воздействия. Кроме того, за этим стоит усиление познавательной стратегии мышления, его направленности на объект, что в когнитивной психологии и лингвистике принято обозначать термином «интенциональность» ([см.: Серль 1987: 96]). Таким образом, уровень мотивации влияет на характер достижения говорящим прагматической цели общения – как в коммуникативном, интерсубъектном, так и в субъект-объектном, собственно когнитивном измерении мысли. Мотивационный фактор – его субъективная окраска, глубина и, в нашем случае, сила – определяет развитие и сам выбор предметного содержания в тексте. Мотивационный фактор непосредственно влияет на логику перехода от одной мысли к другой внутри СФЕ. Сила мотивации может быть причиной стереотипизации (градация, анафора, эпифора) или «разрушения» (риторический вопрос, анаколуф, парцелляция и пр.) структуры СФЕ. В каждой из этих форм – риторических фигур речи, выражающих соответствующий порядок развертывания СФЕ, можно различить либо стимулирующее, либо тормозящее влияние аффекта, который способен ускорять или замедлять и даже останавливать развитие мысли. Все это показатели динамогенного влияния эмоции, оценки на организацию мысли [Выготский 1983: 100-101] (аналогичные показатели влияния аффекта на развитие мысли выделял еще Б. Спиноза, см.: [Спиноза: 465]). В целом динамику содержательного развертывания СФЕ можно уподобить маленькой «драме», в которой говорящий стремится от тематической «завязки» – зачина – прийти к кульминационному пункту (последний одновременно является сигналом окончания СФЕ). Переход от одной мысли к другой внутри СФЕ и выражает такое движение к кульминационному пункту. СФЕ, в зависимости от глубины мотива (которому соответствует глубина осмысления предметного означаемого), может состоять из большего или меньшего числа переходов. Чем сильнее, экспрессивнее кульминационный пункт СФЕ, тем менее глубока стратегия его осмысления, что проявляется в менее разнообразном и более стереотипизированном подходе к нему, в меньшем числе переходов. Исследование показало, что экспрессивные СФЕ чаще состоят из одного-двух переходов (реже – трех); менее экспрессивные могут включать три-четыре и более переходов. Таким образом, можно утверждать, что сила мотивации и глубина мотивации – это обратно пропорциональные величины. В логическом аспекте одной из задач работы было последовательное различение и анализ внешней и внутренней логики перехода. Переход, как это понималось в работе, материально совпадает с актуальным членением предложения: все структурные, лексические, семантические, интонационные средства, используемые при маркировании актуального членения в высказывании, подчинены этой задаче – логике перехода от одной мысли к другой внутри СФЕ. Внешней и внутренней функциям членения соответствует внешняя и внутренняя логика перехода. В первом случае речь идет о смысловом взаимодействии высказывания с окружающим контекстом: во втором – о внутренней организации смысловой стороны высказывания. Во внутреннем плане, переход, представленный формой актуального членения, противостоит предметному содержательному плану высказывания, для которого характерна синтаксическая форма организации, суммарно именуемая предложением. Противопоставленность двух содержательных планов высказывания (и, соответственно, двух форм членения) имеет когнитивные предпосылки. В каждом из планов говорящий решает специфическую смысловую задачу. В предложении решается задача достижения знания, отображения реальности. Предложение выражает способ фиксации объекта в предмете мысли. Здесь релевантна истина. В переходе решается аксиологическая (ценностная) задача мысли. Здесь релевантна оценка, которая является важнейшим показателем и критерием осмысления предметного компонента с точки зрения реализуемой в высказывании дискурсивной стратегии речи. Таким образом, в высказывании мысль задана в двух измерениях одновременно – как отображение реально- сти и как ценность, что находит отражение в противопоставленности двух способов структурации высказывания: синтаксического и актуального. С точки зрения своего внешнего аспекта – как выражение смыслового взаимодействия высказываний в контексте – понятие перехода может быть противопоставлено понятию связи между выражающими эти высказывания предложениями. Связь является отражением внешней причинной взаимосвязи вещей и явлений (чаще гипотетически представляемой) и в целом принадлежит предметной семантике. Связь описательна, она отражает статику мысли. Напротив, переход отражает ситуацию субъективной причинности. Переход есть целенаправленный волевой акт. Переход отражает именно динамику, живое развитие мысли, в котором способ фиксации объекта выполняет роль одного из факторов. Каждый переход, представляя собой определенное контекстное отношение, снимает предыдущее контекстное отношение, т.е. является диалектическим отрицанием и развитием предыдущего перехода. Переход выражает отношение логической необходимости (здесь вещи связываются под углом зрения решаемой познавательной задачи). Таким образом, как во внутреннем, так и во внешнем плане высказывания мы видим действие двух факторов – объективного и субъективного. Первый регулирует внутреннее устройство мысли, целесообразную взаимосвязь различных мыслей в контексте, – образно выражаясь, «экономику» мысли. Второй фактор регулирует стратегию перехода от одной мысли к другой в рамках СФЕ, регулирует выбор – «политику» мысли. Оба фактора формируют единый план содержания СФЕ и, получая фиксацию в общем для них плане выражения, действуют синхронно, слитно, неразделенно. Вместе с тем, последнее обстоятельство не устраняет известной самостоятельности каждого из факторов в способах логического и лингвистического проявления (маркирования) в структуре СФЕ и в структуре высказывания. Как мы видели, разграничение факторов внутри высказывания принимает форму специфической структурации семантического и смыслового содержательных планов, где первому соответствует синтаксическая структура предложения, а второму – аспект актуального членения. На уровне СФЕ контекстное включение высказывания также имеет двоякую природу: с одной стороны, это смысловое взаимодействие с ближайшим контекстом (переход), с другой – позитивное логическое отношение (связь). Таким образом, в СФЕ параллельно друг другу даны два измерения речи – семантическое (предметное) и смысловое (аксиологическое), каждое из которых характеризуется внутренней целостностью, обладая известной автономией в своем внешнем проявлении. Специализация соответствующих маркеров обеспечивает достаточную степень различения двух аспектов членения как на уровне СФЕ, так и на уровне высказывания. Надо сказать, что смысловое измерение речи не изолировано от предметного – ни генетически, ни функционально. Свобода смыслов относительна. Связь смысла со значением не может быть произвольной: смысл – сторона, часть значения, он вырастает из недр значения (если не принимать в расчет возможность внешней абсурдной связи). Поэтому, хотя это измерение и рассматривалось в работе отвлеченно от семантического, онтологически оно понималось нами как сложный и противоречивый процесс осмысления предметного означаемого. Осмысление – не пассивный психический акт, оно активно, избирательно, имеет целенаправленный характер. Аксиология мысли – относительная вершина осмысления предметного означаемого, управляющая номинативной функцией значения. В развитии речевой стратегии говорящий непосредственно руководствуется логикой смыслового измерения речи, логикой перехода. Логика перехода, с точки зрения внешнего ее аспекта, понималась как аргументативная стратегия – как стратегия последовательного обоснования предыдущей части построения, предыдущего перехода, или высказывания, через последующую (идея контекстного обоснования уже давно высказывается и развивается многими учеными логиками и лингвистами, см.: [Золотова 1979: 47]; [ван Дейк 1989: 19-26]; [Werth 1984: 8]). Анализ этой стороны перехода целесообразно проводить в терминах практического доказательства, сущность которого состоит в том, что развитие сложной мысли понимается как логическое движение не от посылок к выводу, а от вывода к посылкам (см.: [Ивин 1970]; [Benthem 1986]; [Werth 1984]) – то, что Г.В.Ф. Гегель называл «углублением в основание» [Гегель: 308]. Мы придерживались широкого взгляда на экспрессивную функцию в высказывании, связывая ее как с действием субъективного фактора, так и с действием объективного фактора речи, полагая объективный фактор как необходимую точку отсчета в изучении экспрессивной смысловой динамики высказывания. Непосредственно усиление экспрессии обусловлено действием субъективного фактора. Структурно экспрессивное усиление обнаруживает себя в смысловом измерении речи. Его можно рассматривать как результат интенсификации смыслов, активизации оценки, усиления всей стратегии осмысления предметного означаемого. С точки зрения логики вопроса правильно говорить об интенсификации перехода от одного высказывания к другому внутри СФЕ (видимо, невозможно говорить об интенсификации связи между предложениями; позитивная семантика не подлежит усилению). Интенсификация перехода выражается в силе аргумента – ремы второго высказывания, выполняющего функцию коммуникативного (и аксиологического) обоснования темарематической связи предыдущего высказывания. В целом такое выделение выражает движение к кульминационному пункту СФЕ, смысловому центру построения. Здесь работает принцип централизации текстовой структуры [Сидоров 1987: 120]. Любая из форм усиления – образные ЭС, градация, анафора, эпифора, риторический вопрос, парцелляция и др. – передает большую или меньшую по силе аффекта концентра- цию внимания говорящего на каком-нибудь пункте, элементе сверхфразовой стратегии. Действие экспрессии в CФЕ упорядочивается логикой перехода. Все экспрессивные средства, согласно порядку их расположения в СФЕ, ориентированы на информативный/ коммуникативный центр построения. Переход – логическая основа речевой экспрессии. С точки зрения внутренней логики перехода смысловая интенсификация высказывания выражается в силе утверждения ремы относительно темы. В качестве критерия силы предикативного рематического утверждения в работе использовалась категория смысловой предельности. Критерий смысловой предельности служит для характеристики степени смысловой нагрузки ключевого элемента рематической группы высказывания – предикатива. Функция интенсивности смыслового наполнения устанавливается не в денотативном, а в сигнификативном аспекте значения предикатива. Исходным образом смысл выполняет интенсиональную функцию в составе предикативного значения, т.е. расширяет, разнообразит его внутреннее содержание. Однако, вместе с тем, всякий смысл выполняет также экстенсиональную функцию: расширяя содержательную основу значения, смысл выражает собой какую-то границу (предел) его понятийного объема, т.е. выполняет ограничительную функцию в аспекте понятийного объема значения. Чем «предельнее», исключительнее смысловая импликация в составе предикативного значения, чем больше говорящий показывает, что какой-то смысл или группа смыслов (качеств) исчерпывает содержание предикативного элемента, тем сильнее внешнее проявление этой закономерности – утверждение ремы относительно темы. Смысловое выделение поддерживается структурными и интонационными средствами выделения. Большой интерес может представлять изучение языковых механизмов выражения категории смысловой предельности. Язык обладает целым комплексом средств, способных выражать предельное смысловое наполнение предикатива, средств предикативного маркирования – структурных и лексических. Категория смысловой предельности, хотя она и принадлежит смысловому аспекту высказывания, взаимодействует с определенными типами лексических значений (оценочными предикатами, отрицательными значениями, количественными числительными и др.) и глагольных грамматических категорий (временной предел, совершенный вид, каузативность и др.) в предложении. Это говорит о том, что категория смысловой предельности представляет собой удобную «точку зрения» для изучения способов взаимодействия смыслового и предметного содержательных планов внутри высказывания. Проблема «опоры» смысловой стороны высказывания на предметный содержательный план в настоящее время интересна больше в теоретическом, чем в практическом или специально-сопоставительном отношении. Чем объяснить устойчивое тяготение аксиологической позиции в высказывании к определенным типам значений и ряду категорий семантико-синтаксического плана? Мы видим в этом закономерную тенденцию сближения субъективного причинного фактора с фактором объективной причины в высказывании. В своей речевой стратегии говорящий непосредственно руководствуется логикой субъективной причины, исходит из потребностей этого процесса. Однако, при этом, он стремится максимально использовать те семантические «ресурсы», которые ему предоставляет объективный фактор. Исчерпывающее описание лексических средств языка, используемых при выделении предикатива в высказывании, может составить основу важнейшей типологической характеристики языка. Проблема характерных для языка способов предикативного маркирования может быть поставлена также в сопоставительном плане. Португальский и русский языки обнаруживают целый ряд сходств и различий в способах выражения предикатива. Что касается логической организации смысловой стороны высказывания, то здесь между двумя языками наблюдается полное сходство. Различия наблюдаются в использовании ряда глагольных категорий, отрицательных зна- чений, некоторых местоимений, наречий, числительных и т. д. Все это можно назвать естественными языковыми различиями, проявляющимися на стыке актуального и синтаксического способов членения. Обобщение этих различий может представлять интерес для практики перевода и преподавания португальского языка. б) Экспрессивная парадигма языка. Пространство описания Насколько правомерно говорить об экспрессивных ресурсах языка как о парадигме? Характерна ли для этих ресурсов в языке парадигматическая форма внутренней организации? Парадигмой в языкознании принято называть совокупность языковых форм одного и того же уровня, обладающих взаимоисключающими значениями в пределах общего для них категориального признака (последний выполняет функцию рода по отношению к значению каждой из форм). Складывающиеся, таким образом, оппозиции языковых значений внутри парадигмы называются парадигматическими отношениями (см.: [Lewandowski 1973/75: 446]). Парадигматические отношения должны носить системный характер. Можно говорить о внутрипарадигматических и интерпарадигматических связях и отношениях элементов общей природы. Парадигматические отношения проявляются в особенностях дистрибуции языковых форм в речи. Обычно, о парадигматических отношениях говорят применительно к морфологическому уровню языка, имея в виду способы выражения различных грамматических категорий в предложении (см.: [Бондарко 1987: 12]). Согласно общепринятому пониманию, всякая парадигма в языке предполагает три образующих ее фактора: материальный фактор – регулярная закрепленность тех или иных категориальных значений за определенными формами языка (т.е. вполне формально-языковой, а не описательный и не метафорический характер их выражения в речи); общая категориальная основа – объединенность всех значений общим категориальным признаком; наличие внутренних парадигматических связей между значениями, обнаруживающих себя в характере дистрибуции означающих этих значений в речи. Выше уже проводилось описание материального фактора экспрессивной языковой парадигмы. Обратимся теперь к общим категориальным критериям экспрессивной парадигмы, а также укажем на наиболее характерные взаимосвязи экспрессивных элементов внутри парадигмы, которые проявляются в формах их согласованного, конкурентного или взаимоисключающего использования в речи, как средств усиления предикатива. Общая категориальная основа парадигмы есть проявление функциональной общности составляющих ее элементов. Функциональная общность составляющих экспрессивную парадигму элементов, как мы пытались это показать, обнаруживает себя не в синтаксическом, а в аксиологическом функциональном плане высказывания. Функционально экспрессивные элементы ориентированы на рему выказывания. Эту ориентированность, например, у знаменательных маркеров, можно представить как свойство или тенденцию их языковых значений (потенциальная предикативность), в которых сигнификативный план более эффективен, чем денотативный, определяя номинативное использование слова. Служебные маркеры также предназначены для усиления сигнификативной стороны значения того элемента, к которому они относятся. Можно сказать, что для этих элементов характерно чисто смысловое их использование. Категория, объединяющая экспрессивную парадигму была определена выше как категория смысловой предельности. Актуально эта категория проявляет себя в структуре предикативного значения. В составе парадигмы, как общее основание всех входящих в парадигму элементов, ее можно рассматривать как потенциальную предрасположенность экспрессивного элемента, которая вполне может остаться и не востребованной в речи. Еще раз напомним, каким образом раскрывает себя функция смысла в структуре предикативного значения. В составе предикативного значения нами выделялись три компонента: денотативное значение (образ объективной действительности), понятийный объем денотата (мыслимая сущность объективного) и смыслы. Смыслы располагаются между денотатом и понятийным объемом, модализуя отношение последних друг к другу (что, впрочем, не снимает прямого отношения понятийного объема и денотата друг к другу, мыслимого, правда, лишь в возможности). Что касается отношения смысла к денотату, то здесь он выражает способ, каким задается значение в акте мышления [Новиков 1982: 16]. В этом мы видим интенсиональную функцию смысла: смысл как бы смешивается с денотатом, усложняя общее содержание. В отношении понятийного объема смысл выполняет ограничительную функцию, т.е. выступает как экстенсиональный фактор значения. Таким образом, смысл, который изначально понимается как интенсиональный фактор, выполняет также экстенсиональную функцию, определяя смысловую направленность значения. Всякий смысл потенциально может быть представлен как граница понятийного объема денотата. Экстенсиональное смысловое ограничение выражает стратегию познания объекта и стратегию воздействия на адресата в условиях речевого акта. Взятые в целом, в единстве двух своих аспектов, смыслы представляют собой аксиологическое ограничение. Телеологически собственно понятийный объем можно понять как «чистую» цель движения мысли. Объем, ограниченный смыслом, есть данная цель развития мысли. Здесь уже цель дается как ценность, появляется категория оценки. Мы исследовали не качественный, а количественный план смыслового ограничения. Здесь важно: подается данный смысл как предельное или как непредельное ограничение объема. Предельное смысловое ограничение и представляет собой ту категорию, которой охватывается экспрессивная парадигма языка во всем своем составе. В плане интенсионального отношения предельность означает, что данным смыслом исчерпывается (относительно или абсолютно) содержание мыслимой сущности. В целях выражения такого возникающего в структуре предикативного значения отношения, язык создает набор средств, который мы выше назвали материальным фактором экспрессивной парадигмы языка. Рассмотрим кратко соотношения, которые возникают между элементами внутри экспрессивной парадигмы. Мы выделим лишь основные параметры, каркас отношений. Поднять всю сетку отношений в настоящей работе не представляется возможным. Для этого необходимо отдельное исследование. Напомним, что смысловая семантика экспрессивнрй парадигмы образует градуальную оппозицию: а) непредельная смысловая нагрузка – б) относительная предельная смысловая нагрузка – в) абсолютная (исключительная) предельная смысловая нагрузка. Относительная предельность представлена эмоционально-оценочными значениями и рациональнооценочными значениями, выражающими тот или иной тип квантификации понятийного объема: абсолютивные, аузентивные и кванторные значения. Исключительная предельность представлена противопоставительными значениями, маркерами которых являются различного рода эмфатизаторы. Оценка внутрипарадигматических отношений между приведенными выше значениями может быть проведена по двум критериям: во-первых, с точки зрения возможности их конвергенции в составе предикативного значения и, во-вторых, с точки зрения их возможной конкуренции друг с другом – когда экспрессия одного элемента нейтрализуется экспрессией другого, более сильного в высказывании. Мы не проводили систематических наблюдений за дистрибутивными свойствами экспрессивных элементов по всем параметрам. Однако, даже поверхностный анализ показывает, то эмоционально- оценочная часть экспрессивной парадигмы – более слабая и менее строгая ее часть. Рационально-оценочная часть парадигмы, а также эмфаза являются более строгой и более сильной ее частью. Между сильной и слабой частями возможны как отношения конвергенции, так и отношения конкуренции. Внутри рациональной части невозможны отношения конвергенции между абсолютивами и аузентивами, между ними могут возникать лишь отношения конкуренции. То же можно сказать и об отношениях в парах: кванторы-абсолютивы, кванторы-аузентивы. Отношения конкуренции в каждой из этих пар требуют отдельного исследования. Между эмфатическими маркерами и аузентивами отношения конвергенции менее вероятны, чем отношения конкуренции. Между эмфазой и абсолютивами свободно возникают как отношения конвергенции, так и отношения конкуренции. Как в русском, так и в португальском языке инверсия главных членов предложения не может быть однозначно отнесена к способам интенсификации высказывания, поскольку как в одном, так и в другом языке возможна постпозиция подлежащего относительно сказуемого, не приводящая к экспрессивному усилению высказывании. Инверсия, если она возникает, скорее, может рассматриваться как следствие, а не как причина интенсификации: как результат использования иного из описанных выше средств усиления. С точки зрения смыслового критерия, который был положен в основу нашего исследования, инверсия главных членов не может считаться специальным средством выражения смысловой предельности. С другой стороны инверсия более низкого уровня – в парах «глагол-наречие», «существительное-прилагательное» – может рассматриваться как относительное средство усиления. Итак, мы провели общее сопоставительное описание экспрессивных средств португальского и русского языков с точки зрения критерия смысловой предельности. Те характеристики экспрессивных средств, которые мы выявили на основе этого критерия, в определенной мере подтверждают гипотезу о парадигматическом способе их организации в языке. В сво- ем исследовании мы большее внимание уделяли общим логическим аспектам анализа. Однако не менее важным представляется также анализ специфических, характерологических черт экспрессивной парадигмы в языке, поскольку здесь, как ни на каком другом языковом уровне, проявляются особенности национального типа речевого мышления. ПОСЛЕСЛОВИЕ: НА ПУТИ К СЕМИОТИЧЕСКИМ ИНТЕРПРЕТАЦИЯМ ФЕНОМЕНА АКТУАЛЬНОГО ЧЛЕНЕНИЯ ПРЕДЛОЖЕНИЯ §1. Актуальное членение предложения в контексте проблематики семиогенеза Память языка – феномен универсальный, многофакторный, многоуровневый. Исследование языковой памяти обращает нас к диахроническим процессам в языке. Языковая диахрония важна в том отношении, что открывает, возможно, наиболее верный путь к полноценному пониманию природы языка, особенностей его функциональных и структурных состояний в синхронии. Категория памяти связывает нас, прежде всего, с материей языка, с языковым знаком, который можно назвать универсальным носителем языковой памяти. Самым общим образом языковую память можно разделить на два уровня, с каждым из которых будет ассоциироваться определенная диахроническая ретроспектива. В ближайшем историческом рассмотрении мы говорим о культурноисторической памяти языка. На большем удалении, выходящем за рамки обозримой истории, можно говорить о генетической памяти языка. Думается, данными полюсами вполне исчерпывается пространство языковой памяти. В памяти меньшего масштаба представлена история нормативного, узуального и идиоматического становления языка. Культурно-историческая память рациональна и в определенном смысле (как производная от социальных установок языка) «прагматична»: в ней сохраняется лишь функционально необходимое. Способность «забывать» важна для этой памяти не меньше, чем способность «помнить». В первую очередь, она обращена к содержательной стороне языкового знака, служит манифестацией истории становления в культур- ном и коммуникативном опыте языка внутренней формы слова, словесного образа. Вторая память, названная выше генетической, в большей своей части носит иррациональный характер. Эту память можно назвать также памятью формы. О ней речь заходит тогда и там, когда и где внутренняя форма слова перестает быть сигналом его прошлой жизни. Эта память обращена больше к предыстории, чем к истории языкового знака: этимологической, генетической, архетипической. Некорректно говорить про эту память, что с ней связана способность «забывать». Так или иначе, речь идет о сохранении в языке различных «ископаемых останков» его прошлых состояний, о «фоссилизации» в языковом знаке формальных, содержательных и функциональных элементов (признаков) прошлой жизни. Насколько далеко простирается генетическая память языка? Как и в чем следует видеть свидетельства этой памяти в современных языковых формах? Какие инструменты предлагает наука для адекватного проникновения в эту память? В современном языкознании феномены, связанные с генетической памятью языка, изучаются несколько обособленно и в целом стоят на периферии современной науки о языке. Вместе с тем, нельзя сказать, что наука начинает обходить стороной или «забывать» генетическую память языка. Именно с генетической постановки вопроса о языке, с проблематики языкового родства начинала свое развитие лингвистика как самостоятельная научная дисциплина. Более того, обращение к генезису языковых форм, функций, отношений всегда стимулировало развитие лингвистики, давало импульс ее движению вперед. Проблематика генетической памяти является определяющей для сравнительно-исторического метода, метода глубинной этимологии, является одним из перспективных путей развития лингвистической типологии. Эта же проблематика была по сути центральной в фольклорнофилологических штудиях конца XIX – начала ХХ вв. На протяжении всего периода мысль ученых неизменно возвращалась к вопросам генетической производности языковых форм. Можно говорить о различных масштабах генетической памяти. Компаративистика обращается к праязыковой памяти. От языковой истории компаративистика восходит к праистории языка, ищет ближних и дальних «родственников» языка. Вершиной научного поиска и отправной точкой в диахроническом описании языковой истории здесь является праязык (например, в индоевропеистике – индоевропейский праязык). Лингвистическая типология (стадиальная, контенсивная) в своих обобщениях идет дальше – к некоему универсальному языковому прототипу, протоязыку [см. Барулин 2004]. Картина стадиальной иерархии языковых типов – от инкорпорирующего к аналитическим и изолирующим [Мещанинов 1978] или от активного к эргативному и номинативному [Кацнельсон 1972], [Климов 1983] – призвана схематически раскрыть последовательные этапы глоттогенеза. Глоттогенез понимается как процесс формирования языковой артикулированности (фонетической, морфологической, синтаксической) в естественно-выразительной коммуникативной системе (ЕКС). Мы не готовы, вслед за А.Н. Барулиным, определять ЕКС как «зоосемиотическую» систему. Задача научного описания перехода от ЕКС к человеческому языку чрезвычайно трудоемкая. Многие стороны этого процесса «теряются» глубинах языковой памяти, их элементы восстанавливаются лишь косвенным образом. Сложная история функционального вычленения и синтаксической артикулированности членов предложения и частей речи в языках инкорпорирующего типа описывается в трудах И.И. Мещанинова и его последователей. Если праязыковая реконструкция охватывает период предположительно от 3000 до 1000 лет до н.э., т.е. переход от праистории к истории языка, то глоттогенетический анализ ищет признаки перехода от протоистории к праистории языка, что, по-видимому, эквивалентно временному периоду от 25000 до 5000 лет до н.э. Впрочем, науку уже не удовлетворяет ни праистория, ни протоистория языка. Она стремится обнаружить признаки еще более глубокой протоистории в существующих языковых формах и с этих позиций обращается к новому масштабу памяти – к семиотической памяти языка. Семиотическую память трудно датировать конкретными временными рамками. Здесь важны не столько исторические референции, сколько научное понимание фундаментального характера данного уровня языковой памяти по отношению к другим, следующим за ним уровням. Вся полнота процесса формирования языкового знака – в структурном и функциональном аспектах – представлена в этом виде памяти. Данную память еще можно было бы назвать памятью языкового семиозиса. Сам же процесс знаковой эволюции принято называть семиогенезом. Динамику глоттогенетических переходов (динамику формирования частей речи и способов их функциональной речевой репрезентации) невозможно обосновать, если не обращаться к принципам семиогенеза. «Теория глоттогенеза должна быть встроена в теорию эволюции знаковых систем…» [Барулин 2004: 11]. Семиогенез – органичная часть культурогенеза. В связи с этим мы определяем его как культурную эволюцию знака [см.: Иванов 2002б: 13, 38-40]. Семиогенез в узком понимании касается только форм исторической знаковости (т.е. форм, доступных историческому изучению: символа и знака) и рассматривается как переход от форм символической знаковости к формам собственно языковой знаковости (при соответствующем расширении функциональных возможностей знакового семиозиса: расширении феноменологических возможностей знака). Семиогенез в широком понимании, помимо названных форм исторической знаковости, охватывает также формы доисторической знаковости – формы животного сигнала (аффективной двигательной реакции животного на внешний стимул). В настоящей статье мы будем придерживаться широкой трактовки семиогенеза. Итак, следует различать три масштаба изучения генетической памяти: 1) ближайший генетический, восходящий к праязыку, формы которого ищут и изучают глубинная этимология и компаративистика; 2) глоттогенетический, относящий нас к протоязыку, который исследуется различными направлениями лингвистической типологии; 3) семиогенетический, изучаемый семиотикой, который относит нас, по сути, к психофизиологическим основаниям знаковости. Представляют интерес формальные признаки, по которым различаются научные подходы к трем масштабам генетической языковой памяти. Сравнительно-исторический метод работает в пределах отношения фонема/морфема – языковое значение. Предельной единицей анализа является морфема (слово). В основе типологического анализа лежит отношение слово – предложение. Типология оперирует категориями морфологии и синтаксиса. Предельной единицей анализа является предложение. Семиотика имеет дело со знаковыми объектами любой степени сложности. Обращаясь к семиозису, семиотика стремится раскрыть все возможные условия порождения знака, которые определяют его феноменологию. Семиотика выходит за рамки предложения и обращается к форме высказывания, исследует механизмы языковой репрезентации высказывания. Компаративистика не выходит за рамки того отношения, которое в семиотике именуется семантическим (отношение форма – значение). Вершиной типологии является синтактика (контекстное отношение между формами). Семиотика, выходя за рамки предложения, способна обращаться к прагматике знака. При этом она не оставляет в стороне семантический и синтаксический компоненты анализа. Семиотика ориентирована на всю полноту знаковой онтологии, на всю глубину семиозиса, определяемого как процесс порождения знака [Morris 1971: 19] или как процесс коммуникативного становления знака [Иванов 2002б: 13]. Семантика при таком подходе трактуется как базовое отношение и как необходимая точка отсчета всех остальных измерений знака. Синтактика образует внутреннее поле знака, в котором протекает деятельность знака – его категориальная модификация. Прагматика – вершина смыслового становления знака в речевом узусе, которая характеризует внешнюю функциональность знака. Помимо исчерпывающего охвата феноменологического опыта знака (семиозиса), семиотика является, пожалуй, единственной дисциплиной, способной обратиться к опыту семиогенеза – к наиболее глубинной генетической памяти знака. Впрочем, для такого подхода существуют определенные препятствия. В семиотике доминируют линейные трактовки семиогенеза, как процесса последователь-ной смены эволюционных этапов от одних видов знаковых форм к другим, от менее совершенных к более совершенным. При переходе от одной формы к другой, старая форма как бы отмирает, уступая место новой. Ограниченность такого понимания семиогенеза мы видим в том, что в нем вопрос о генетической памяти знака подменяется вопросом о генетической преемственности. Линейная модель семиогенеза должна быть дополнена (развита) кумулятивной моделью семиогенеза. В соответствии с последней опыт предыдущего этапа семиогенеза не умирает в новой рождающейся форме знаковости, но сохраняется в ней в снятом виде. Имеется в виду, что при переходе от индексального знака к иконическому, последний не утрачивает, но в полной мере сохраняет индексальную способность. Возникающий вслед за этим языковой знак также аккумулирует в себе признаки двух предшествующих этапов, т.е. признаки индексальности и иконичности. Кумулятивная модель семиогенеза требует пересмотра пирсовской терминологии, которая не приспособлена для интерпретации кумулятивных признаков в семиогенезе. Наиболее уязвимым местом в пирсовской модели семиогенеза является категория символа. Об этом неоднократно говорили лингвисты. Так, Р.О. Якобсон указывал на «опасность досадных двусмысленностей», которые неизбежно возникают при той интерпретации символа, которую предложил Ч. Пирс [Якобсон 1983: 104]. Л. Ельмслев тоже не поддерживает пирсовскую трактовку символа [Ельмслев 1960: 368]. Ч. Пирс считает символизм атрибутом языкового знака и, таким образом, отрывает символизм от иконизма. Между тем, если по- нимать символ традиционно, как «мотивированный знак» [Соссюр 1977: 101], иконизм (изобразительная похожесть формы и содержания) должен считаться сущностью символизма [Иванов 2002б: 116]. Кроме того, иконизм – уже достаточно сложный вид знаковой мотивированности, который следует за выразительной мотивированностью, характерной для животного сигнала, т.е. за той мотивированностью, при которой между формой и содержанием присутствует физическая связь, “physical connection” [Peirce 1965: 159]. В современных трактовках иконический знак все чаще ставится после индексального [см.: Мечковская 2004: 130-135], так что современная модель семиогенеза имеет следующий вид: индексный знак – иконический знак – языковой знак18. При той коррекции модели семиогенеза, которая уже фактически проходит в науке, падает и непреложность пирсовских терминов, обычно используемых при обозна-чении семиотических сущностей. Собственно, важны не термины, важны категории, которые эти термины представляют. Коррекция пирсовской модели семиогенеза имеет целью соотнести пирсовскую терминологию с общеизвестными научными категориями: за индексным знаком скрывается сигнал – аффективная двигательная реакция субъекта на внешний стимул (рефлекс); за иконическим знаком стоит символ – длинный ряд символических форм, основанных на функции образного замещения; за языковым знаком сохраняется его собственное научное значение (мы в полной мере придерживаемся тех базовых характеристик языкового знака, которые сформулировал Ф. де Соссюр). Таким образом, новая модель семиогенеза образуется следующей иерархией семиотических сущностей: сигнал – символ – языковой знак. Одна сущность здесь не 18 Напомним, что в пирсовской модели семиогенеза на первом месте стоит иконический знак, за ним следует индексный знак, и венчает весь процесс семиогенеза языковой знак, который Ч. Пирс характеризует как символический знак: иконический знак – индексный знак – символический знак [Peirce 1965: 153-162]. просто следует за другой, но вырастает из другой. Мы видим свою задачу в том, чтобы объяснить языковой знак как сущность, венчающую процесс семиогенеза и сохраняющую при этом в себе характерные свойства предыдущих этапов. Ближайшим образом языковой знак связан с символом. Вряд ли речь может идти о том, чтобы восстановить прежнее символическое состояние языкового знака в целом. Однако определенные свидетельства символической памяти, сохраняющиеся в языковом знаке, подлежат выявлению и научному рассмотрению. Неслучайно язык иногда образно называют «кладбищем метафор». Эти свидетельства служат источником к пониманию особенностей формирования современной языковой картины мира. К символической памяти языкового знака обращается глубинная этимология. Большую эффективность показывает здесь метод «множественной этимологии» В.Н. Топорова – М.М. Маковского [см. Маковский 2000], в котором классический сравнительно-исторический анализ слова расширяется за счет семантического компонента, в котором открывается праязыковой символический «метатекст» слова, управляющий его идиоматической функцией. Концептуализация языкового дискурса также явление во многом символическое. На этом уровне рассмотрения открывается широкая область «языкового символизма», где значимость и стилистическая окраска определяют узус, не влияя на семантические характеристики знака по существу. Таким образом, символический знак, переходя в языковое состояние, несет на себе груз своего прежнего символического опыта, что проявляется в различного рода функциональных окрасках, способных доходить до узуального табуирования слова. Это не символический опыт слова, как таковой. Это – «отголоски» прежнего символического опыта. Время символов прошло, но их тени остались. Не менее важно сохранение в языковом знаке свойств сигнала. Здесь необходим комментарий. Принципиальным образом, как таковой, сигнал не является знаком, поскольку в его осно- ве лежит физическая связь формы и содержания, где одно становится другим. В семиотической связи нет физических зависимостей между формой и содержанием, одно не становится другим и не переходит в другое, оно есть другое. Подобное «бытие-как-другое», «бытие-не-в-своем-качестве» мы и видим в знаке и в символе. В символе и в знаке нет переходности одного в другое, которая нам дана в сигнале. Возникает вопрос: почему мы, понимая принципиальную незнаковость сигнала, тем не менее, включаем эту форму в общую модель семиогенеза и, более того, настаиваем на необходимости и существенности свойств сигнала в языковом знаке? Сигнал восполняет целостную парадигму возможных связей и отношений между формой и содержанием, которые присутствуют в языковом знаке. Языковой знак, как таковой, основан на условном и произвольном тождестве формы и содержания. В символе мы видим изобразительное (миметическое) отождествление формы и содержания. В этих условиях форма играет ведущую роль, определяя порядок смыслового развертывания содержания. В сигнале, наоборот, мы видим выразительное тождество формы и содержания. Доминирует содержание, форма выразительно следует за ним, повторяя его смысловое движение. Собственно, в этом – источник экспрессии языкового знака. В аспекте своей экспрессивной функции, как сигнал, языковой знак выступает как фигура выражения. В этом аспекте нам открывается динамика языкового знака. В языковом знаке, взятом феноменологически (т.е. в контексте, в движении), все три типа связи даны одновременно: 1) искусственный, где основой взаимосвязи формы и содержания является принцип произвольности и условности; 2) выразительный, где порядок смыслового развертывания содержания представлен выразительной динамикой формы; 3) символический, где смысловая значимость содержания является функцией формы (жанрово-стилистическое и поэтиче- ское качество знака). Первый тип связи является для языкового знака сущностным. Сигнал раскрывает языковой знак с внешней, выразительной стороны. Функция сигнала в языковом знаке разделена на аспекты: низший и высший. Низший, артикуляционно-выразительный, представлен фонематическим уровнем языка. Высший, эмоционально-выразительный, представлен аспектом актуального членения предложения. Низший – «деградирующий», условный сигнал. Высший – безусловный сигнал. Примечательно, что Ч. Пирс проводил такое же разграничение в том виде знаков, которые он определял как «индексные»: “genuine indices” и “degenerated indices” [Peirce 1965: 160, 172]. Данное различие отражает принципиальную разделенность языкового выражения, которое представлено звуками и интонацией. В звуке языка (фонеме) нам дан умерший, застывший сигнал. В интонации (основном маркере актуального членения) нам дан живой выразительный сигнал. На прагенетическую природу феномена фразового ударения (которое первоначально именовалось «психологическое членение», а впоследствии было названо «актуальное членение») относительно структурного языкового синтаксиса указывал Г. Пауль [Пауль 1960: 315-338]. Языковой знак – высший тип знаковости, вершина семиогенеза. Три аспекта знакового отношения представлены в нем разделено: семантика, синтактика и прагматика. Семантика опирается на условный принцип связи формы и содержания. Синтактика обеспечивается условной артикули-рованностью языкового означающего (условностью языкового сигнала). Прагматика выражается через безусловную сторону языкового сигнала. Принципиальное значение имеет система переходов от семантики к синтактике и от синтактики к прагматике в языковом знаке. В отличие от языкового знака, в символе мы видим принципиальную отдельность (абстрактность) лишь символического значения (семантики). Два других аспекта знакового отношения в нем (синтактика и прагматика) слиты, не разли- чены. Семантика символа уже вполне условна, однако синтактика в нем все еще непосредственно выразительна, иероглифична, перегружена прагматикой. В сигнале (безусловной двигательной реакции субъекта на внешний стимул) мы видим полную неразличенность трех семиотических функций: семантики, синтактики, прагматики. Семантическая задача в сигнале решается непосредственно выразительно, замыкается на животный аффект. §2. Актуальное членение предложения в контексте семиозиса Наибольшее относительное разделение трех функциональных аспектов семиозиса (семантики, синтактики и прагматики) мы можем видеть в языковом знаке. В знаке, в сравнении с символом, значительно расширяется виртуальное пространство семиозиса (т.е. семантическое пространство, в котором знак обращен к объекту) и, соответственно, сужается и отодвигается на задний план реальное пространство (т.е. собственное выразительное пространство знака, в котором он обращен к субъекту). Не только семантика, но и синтактика становится условной функцией знака. Прагматика, дискурсивная выразительность остается безусловной функцией, естественной и мотивированной. Сравним функциональные характеристики знака с аналогичными характеристиками сигнала и символа. Внутреннее распределение безусловных и условных функций, структурирующих процесс семиозиса в сигнале, символе и знаке, показано на приводимой ниже схеме. Виртуализация низшей семиотической функции (т.е. ее преобразование из безусловной в условную и обособление относительно реального пространства семиозиса) требует выделения соответствующего перехода от нее к высшей интерпретирующей функции. В межфункциональном переходе возникает металингвистическое отношение, которое характерно для высших семиотических форм – символа и знака. На схеме межфункциональный переход обозначен стрелкой. Темной стрелкой выделен переход от условной функции к безусловной. Светлой стрелкой обозначен переход от условной функции к условной. семантика синтактика прагматика СИГНАЛ безусловная безусловная безусловная СИМВОЛ условная безусловная безусловная ЯЗ. ЗНАК условная условная безусловная При анализе процесса развертывания семиозиса следует учитывать два возможных типа перехода: а) от условной функции к безусловной (от семантики к синтактике в символе или от синтактики к прагматике в знаке), и б) от условной функции к условной (от семантики к синтактике в знаке). Переход от условной функции к безусловной предназначен для деавтоматизации восприятия и понимания (т.е. для его замедления, функционального расподобления), что обычно действует в условиях экспрессивного усиления, смыслового выделения19. Переход от условной функции к условной, наоборот, служит автоматизации восприятия (т.е. его ускорению, упрощению, стереотипизации). Очевидно, что символическая наррация, которая лежит в основе символической образности, деавтоматизирует понимание объекта – семантики символа. Требуется определенное умственное усилие, чтобы в символическом образе узнать 19 О «законе затрудненной формы» в искусстве говорит В. Шкловский. Художественная форма «замедляет» видение объекта, выдвигая на первый план какую-то его особенную смысловую сторону; (см. [Шкловский 1983: 15]). объект. Эффект образного «остранения», достаточно простой в таких формах, как метафора, пословица, басня, анекдот, приобретает весьма сложные очертания в формах искусства, где операция объективного «узнавания» издавна трактуется как «очищение» (катарсис). Символическая синтактика (наррация) – это образно-выразительный феномен (хотя между образом и выразительностью в символе могут возникать достаточно сложные, неоднозначные отношения). Роль языкового синтаксиса (в семиотическом рассмотрении) во многом аналогична той, которую играет наррация в символическом образе. Языковой синтаксис выражает ближайшее контекстное отношение языкового знака (в составе предложения). Наррация фиксирует смысловую типологию контекстного поведения символического образа. Наррация «одушевляет» образ, привносит элемент динамики в статическое изображение. Лексическое значение также, попадая в синтаксическое окружение, словно «оживает». Языковой синтаксис создает иллюзию полной объективности предметно-семантического изображения. Предметная семантика, дополненная синтаксическим компонентом, становится более наглядной. Мы начинаем «видеть мир глазами языка». Конечно, в языковом синтаксисе много специфического. Нам иногда трудно представить себе, что другие языки «видят мир» по-другому. Мы ясно отмечаем это в особенностях синтаксических отношений, выражаемых при помощи предлогов, падежных форм, способов глагольного управления и др. Так, во многих европейских языках глаголы с семантикой «помогать» требуют после себя косвенного дополнения (в дательном падеже): помогать кому-то. В португальском языке глагол с аналогичной семантикой ajudar требует после себя прямого дополнения (аккузатива): ajudar alguém (досл.: помогать кого-то*). Или, в английском языке возможны пассивные конструкции с неопределенно-личной семантикой: I was given; I was told. В русском соответствующая семантика выражается при помощи конструкций активного залога: Мне дали, Мне сказали. Выражение той же предметной семантики при помощи пассивного залога в русском совершенно невозможно и звучит как логический нонсенс: Я был дан*, Я был сказан*. Но даже если представить себе появление подобных алогичных выражений в русском языке, то с позиций русского восприятия в них невозможно узнать ту актантную структуру, которая легко распознается в английских конструкциях. Далее, наррация интерпретирует объективную семантику символа. Благодаря наррации в символическом образе развивается металингвистическое отношение. Можно сказать, что металингвистическая функция в символе нарративна. В языке также между семантикой и грамматикой создается металингвистическое отношение. Отличие состоит в том, что нарративная синтактика символа лишена категориальных признаков и остается внешней его объективной семантике. Символическая наррация всегда есть чисто внешняя, иноконтекстуальная иллюстрация смысловой функции, отражающей смысл бытия обозначаемого объекта. В языковом знаке метаязыковая интерпретация органична лексическому значению. Категориально-грамматическое значение как бы вырастает из лексической семантики, является ее продолжением. Оба значения существуют в одном контексте. Грамматические категории – постоянные спутники значения. Они обладают различной степенью общности: так, значения числа, рода, артикля, падежного склонения и др. восходят к категории предметности; в значениях времени, вида, модальности и др. реализуется категория глагольного действия. Категории не обособлены друг от друга, работают взаимосвязано, в комплексе. Все вместе они автоматизируют целостное восприятие значения в синтаксическом контексте. Между символической синтактикой и знаковой языковой синтактикой много общих, родственных черт. Однако нельзя не видеть и существенных расхождений между ними. Символическая синтактика венчает феноменологическое строительство символа, стоит на вершине символического семиозиса (в силу ее выразительного совпадения с символической прагма- тикой и, значит, отсутствия дальнейшего перехода от нее к дискурсивной функции). Дискурс не интерпретирует наррацию в символе. В языковом знаке синтактика является промежуточной ступенью знакового семиозиса. Она лишь подготавливает переход к дальнейшим смысловым интерпретациям – к знаковой прагматике, к способам дискурсивной выразительности. В языковом знаке синтактика утрачивает признаки голой нарративности, становится формальной, грамматикализуется. Из символической синтактики вырастает представление о выразительном идеале, которое может быть развито до жанровых, стилистических обобщений. На базе знаковой синтактики возникает сознание языковой нормы. Меняется ли природа синтактики при переходе от символа к знаку в процессе семиогенеза? В чем-то, конечно, меняется. Синтактика становится искусственной, условной функцией знака, знакового семиозиса. Весь набор грамматических значений и категорий, в их формально-языковом понимании, является фактическим свидетельством этой искусственности. Однако в своем сущностном статусе синтактика остается неизменной. Языковой знак «наследует» свою синтактику от символа: грамматическая синтактика языкового знака производна от нарративной синтактики символа. Грамматическая синтактика – это «умершее», «застывшее» в языковом знаке символическое изображение. По аналогии с известным термином Ч. Пирса20, языковую синтактику можно определить как деградирующее символическое изображение. Говоря в целом, непосредственно в языковом знаке мы видим вырождающуюся символику: вырождающееся натуральное символическое отношение и вырождающуюся изобразительность. Деградация затрагивает и прямое отношение формы и значения (означающего и означаемого), и синтактику символа. Впрочем, одновременно с этим в языковом знаке мы видим и возрождение подлинной символики на новых основа20 Ч. Пирс выделял «деградирующие знаки-индексы» – “degenerated indices” (См.: [Peirce 1965^ 160, 172 ]). ниях – на базе образных, коннотативных свойств знака. Мы называем такие новые смысловые свойства, в которых представлен изобразительный потенциал знака, «языковой символизм» [Иванов 2002а: 104]. Таким образом, деградирующая и подлинная символика сосуществуют в языке и в полной мере проявляют себя в процессе знакового семиозиса. Языковой символизм показателен в том отношении, что служит критерием личностной индивидуализации знака в речевом опыте и с этой точки зрения может рассматриваться как феноменологическая вершина семиозиса: мы узнаём человека, личность в языковом выражении. Высшим проявлением языкового символизма может считаться стилистическая функция знака. Помимо признаков символического перерождения, мы можем наблюдать в языковом знаке все признаки перерождения сигнала. Здесь также следует учитывать два аспекта: а) аспект деградации свойств сигнала и б) аспект сохранения подлинных свойств сигнала в языковом знаке. В первом случае мы говорим о свойствах условного сигнала. Во втором имеем в виду выделение в языковом знаке свойств безусловного (т.е. естественного выразительного) сигнала. Аналогичное разграничение, имея в виду знаки-индексы, проводил Ч. Пирс [Peirce 1965: 160-161, 171-172 ]. На этом уровне рассмотрения также следует учитывать сосуществование в языковом знаке старых (вырождающихся) и новых подлинных свойств сигнала. Деградирующий сигнал – это сигнал, утрачивающий признаки выразительного соответствия объекту (и, значит, причинно-следственной связи с объектом). Подлинный сигнал – тот, в котором сохраняются признаки выразительного соответствия объекту (выразительной подражательности). К деградирующим сигналам следует отнести всю область языковой фонетики, состоящую из более или менее четко артикулированных языковых звуковых сигналов – фонем. Фонема, как деградирующий сигнал, утрачивает свойства указательности и не способна выразить отношение человека к объ- екту. Фонематический сигнал не имеет признаков внешней мотивированности. Фонематические сигналы непосредственно репрезентируют самих себя, в силу чего они являются идеальным материалом для роли условного языкового означающего. Другие многочисленные примеры деградации сигнала мы можем наблюдать в разновидностях музыкального звучания, в танцевальных движениях. Эмпирическая деградация сигнала представляет собой чистую типологизацию двигательной реакции, отход от чувственной феноменологии движения. Интересно, что Ч. Пирс к группе “degenerated indices” (т.е. к условным сигналам) причисляет логические и математические обозначения. Междометия (которые Ч. Пирс относил к «индексным знакам»; см.: [Peirce 1965: 161, 171]), а также элементы языковой просодии и интонации в языке сохраняют в себе выразительную динамику непосредственного естественного сигнала (по Пирсу – “genuine indices”). Выделение и анализ функциональных признаков подлинного сигнала в языковом знаке нельзя ограничивать лишь внешним рассмотрением динамических характеристик интонации и просодии, хотя именно линейная динамика речевого дискурса непосредственно раскрывает языковой знак как подлинный мотивированный сигнал. Функция подлинного сигнала (феноменологически мотивированной выразительности) в языковом знаке требует комплексного рассмотрения с точки зрения всего порядка развертывания знакового семиозиса. Языковой знак обладает более сложным порядком феноменологического становления, более сложной, развернутой структурой семиозиса, чем символ. В отличие от символа, в языковом знаке мы выделяем не один, а два межфункциональных перехода и, соответственно, не одно, а два метаязыковых отношения. Первый переход – от семантики к синтактике – был рассмотрен нами выше, в порядке общего сопоставления знака и символа. Второй переход – от синтактики к прагматике – выделяется только в знаке. Первый переход ав- томатизирует восприятие семантического представления в языковом знаке. Второй переход, который связывает условную функцию с безусловной, мотивированной, по правилу, принятому нами, наоборот, деавтоматизирует восприятие (и в целом функцию понимания в знаке). Именно этот последний переход возвращает языковому знаку, в ходе его феноменологического становления в процессе семиозиса, природу сигнала. Сигнал выразителен. Природа сигнала в языковом знаке обнаруживает себя в соответствии с порядком его дискурсивного развертывания. Дискурсивное развертывание языкового знака, в отличие от чистого сигнала и символа, обладает определенной формальной автономией, практически свободно от решения семантической (обозначение) и синтаксической задач, подчиняется собственным формальным законам. Прагматика языкового знака обособляется в нем в виде законов актуального членения предложения – выразительных законов дискурсивной формы высказывания в языке. Актуальное членение – высший закон речевой формы – служит задаче смыслового распределения и смыслового выдвижения в масштабе высказывания. Все элементы предложения получают соответствующую функциональную нагрузку: слово становится связанным по смыслу элементом высказывания. При этом рема – «цель высказывания» [Матезиус 1967а: 244] – характеризуется наивысшей смысловой концентрацией, выдвижением в ней экспрессивно и коммуникативно значимых коннотаций, из которых ведущую роль, чаще всего, играют оценочные и эмотивные. Рема подчеркивает смысловую значимость выделяемого интонационными и формальными средствами элемента и, таким образом, деавтоматизирует его восприятие. В целом актуальное членение «выражает переход от одной мысли к другой в рамках более широкого текстового построения» [Иванов 1990: 181]. Этот переход может изменяться по интенсивности, экспрессивной силе или окраске. Рема выражает смысловую границу содержания в высказывании. Смысловое развертывание в масштабе СФЕ выражается через цепочку тема-рематических переходов. Конечно, формальную автономию актуального членения нельзя считать абсолютной. Оно не отделено от остальных аспектов в языковом знаке непреодолимой стеной. Существует целая система формально-языковых согласований между синтаксической стороной организации высказывания и актуальной смысловой стороной – система, специфическая для каждого языка. Важно понимать не только смысловую (основанную на коммуникативных и психологических факторах речи), но и семиотическую природу актуального членения. В аспекте актуального членения завершается смысловая и выразительная, номинативная и предикативная феноменологизация языкового знака в речи. Языковой знак превращается в речевую фигуру выражения. При этом наррация и дискурс, совмещенные в символе, окончательно расходятся и противостоят друг другу в языковом знаке. Синтактика, имеющая изобразительное происхождение, оставляет за собой право выражать отношение между элементами в сложной речевой структуре – отношение, которое виртуально (т.е. по условному закону языка) мыслится как соответствующее некоторому реальному отношению между обозначаемыми элементами действительности (т.е. имеется в виду, что она моделирует некоторое предметное отношение). Дискурс оставляет за собой право выражать отношение чистой линейности, темпорально-выразительной переходности от предыдущего контекста к последующему согласно порядку смыслового развертывания мысли. Прагматика, наконец, получает собственную выразительную форму. Сигнал, примитивный и неуправляемый в других семиотических формах, на предыдущих этапах семиогенеза, становится контролируемым и управляемым – т.е. подчиненным законам языковой кодификации в знаке. Таким образом, в языковом знаке, который понимается нами как абсолютная вершина знаковой эволюции, аккумулируются признаки всех других типов семиотических форм, которые выделялись и доминировали на предыдущих этапах семиогенеза. Эти признаки присутствуют в знаке в снятом виде и в полной мере проявляются лишь на вершине семиозиса, в высшей точке смысловой и выразительной феноменологизации знака в речи. Языковой знак является речевым выразительным сигналом, служащим обнаружению эмоции, коммуникативного намерения. В аспекте своих коннотативных образных качеств он же раскрывает себя как символ. Однако все эти признаки не могут считаться сущностными для знака. Все они лишь формируют область его природы, которая и раскрывает себя в полной мере в опыте его речевого бытия. Сущностной стороной знака остается условная и произвольная связь означающего и означающего. Именно она стоит за процессами кодификации, выразительной формализации остальных признаков, т.е. за процессами рождения языка. ЛИТЕРАТУРА Александрова 1984 – Александрова О.В. Проблемы экспрессивного синтаксиса (на материале английского языка). – М.: Высшая школа, 1984 – 211 с. Аристотель (Логика) – Аристотель. Работы по логике: «Категории», «Об истолковании», «Аналитики», «Топика»// Собр. соч. т. 2. – М.: Мысль, 1978 – С. 51-346. Аристотель (Риторика) – Аристотель. Риторика//Античные риторики. – М.:МПУ, 1978 – С.15-164. Арнольд 1973 – Арнольд И.В. Стилистика современного английского языка (стилистика декодирования). – Л.: Просвещение, 1973 – 303 с. Арутюнова 1972 – Арутюнова Н.Д. Синтаксис.// Общее языкознание. Т.2. «Внутренняя структура языка» (Гл. 4). – М.: Наука, 1972. – С. 259-343. Арутюнова 1988 – Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений: событие, оценка, факт. – М.: Наука, 1988 – 339 с. Балли 1961 – Балли Ш. Французская стилистика. – М.: Иностранная литература, 1961 – 394 с. Барулин 2004 - Барулин А.Н. Теория глоттогенеза и сравнительно-историческое языкознание.// www.dialog-21.ru/ Archive/2004/Barulin.htm - 11 с. Безменова 1987 – Безменова Н.А. RHETORICA NOVA (введение)// Неориторика: генезис, проблемы, перспективы (сборник научно-теоретических обзоров). – М.: АН СССР ИНИОН, 1987 – С.5-24. Бондаренко 1983 – Бондаренко В.Н. Отрицание как логикограмматическая категория. – М.: Наука, 1983 – 212 с. Бондарко 1987 – Бондарко А.В. Лимитативность как функционально-семантическое поле// Теория функциональной грамматики. – Л.: Наука, 1987 – С. 46-62. Верба 1983 – Верба Г.Г. Синтаксические средства выражения эмоциональности в испанской разговорной речи. Дисс….канд. филол. наук. – Киев, 1983 – 215 с. Вольф 1978 – Вольф Е.М. Грамматика и семантика прилагательного (на материале иберо-романских языков). – М.: Наука, 1978. – 200 с. Вольф 1985 – Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. – М.: Наука, 1985 – 228 с. Выготский 1983 – Выготский Л.С. Теория эмоций// Собр.соч. – т.6. – М: Просвещение, 1983 – С. 91-318. Гак 1977 – Гак В.Г. Сопоставительная лексикология. – М.: Международные отношения, 1977 – 262 с. Гальперин 1981 – Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. – М.: Наука, 1981 – 139 с. Гегель – Гегель Г.В.Ф. Наука Логики// Энциклопедия философских наук. Т.1 – М.: Мысль, 1974 – 452 с. Григоренко 1987 – Григоренко Т.Н. Способы интенсификации в португальском языке: Дисс….канд. филол. наук. – М.: 1987 – 198 с. Даниленко 1990 - Даниленко В.П. У истоков учения об актуальном членении предложения (период до Анри Вейля).// Филологические науки. 1990. № 5. – С. 82-89. ван Дейк 1989 – Дейк Т.А. ван. Контекст и познание: фреймы знаний и понимание речевых актов// Дейк Т.А. ван. Язык. Познание. Коммуникация (сборник работ). – М.: Прогресс, 1989 – С. 12-40. ван Дейк, Кинч 1989 – Дейк Т.А. ван., Кинч В. Макростратегии// Дейк Т.А. ван. Язык. Познание. Коммуникация (сборник работ). – М.: Прогресс, 1989 – С. 41-67. Демьянков 1979 – Демьянков В.З. «Субъект», «тема», «топик» в американской лингвистике последних лет.// Изв. АН СССР. Сер. литературы и языка. 1979. Т.38. № 4. – С. 368-380. Дидковская 1985 – Дидковская Л.А. Причинно-следственные отношения в сложном предложении и тексте (на материале английского языка XVIII и XX вв.). Дисс….канд. филол. наук. – М.,1985 – 200 с. Дискурс-анализ 2009 – Дискурс-анализ.// http//yazykoznanie.ru/content/view/ 70\259. Долинин 1978 – Долинин К.А. Стилистика французского языка. – Л.: Просвещение, 1978 – 344 с. Дроздова 1988 – Дроздова Т.Ю. Ключевые слова текста и их просодические признаки. Автореф. дисс….канд. филол. наук. – Л., 1988. – 17 с. Ельмслев 1960 - Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка.// Новое в лингвистике. Вып. I. – М.: Изд. ин. лит-ры, 1960. – С. 284–389. Зарубина 1973 – Зарубина Н.Д. Сверхфразовое единство как лингвистическая единица (некоторые особенности структурной организации и употребления в языке газеты). Автореф. дисс….канд. филол. наук. – М., 1973 – 21 с. Золотова 1979 – Золотова Г.А. Роль ремы в организации и типологии текста.// Синтаксис текста. – М.: Наука, 1979 – С.113-133. Золотова 1982 – Золотова Г.А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. – М.: Наука, 1982 – 366 с. Зупарходжаева 1986 – Зупарходжаева Д.А. Коммуникативная функция отрицания в современном английском языке. Дисс. … канд. филол. наук. – М.: 1986 – 168 с. Иванов 1990 – Иванов Н.В. О соотношении внутренней и внешней сторон предикативного значении в предложении и высказывании.//Семантика лингвистических единиц в языке и тексте. – Курск: КГПИ, 1990. – С. 4655. Иванов 1991 – Иванов Н.В. Способы усиления экспрессии в сверхфразовом единстве и в высказывании: Дисс. ... канд. филол. наук. – М., 1991. – 205 с. Иванов 1994 – Иванов Н.В. Смысловая функция артикля: опыт логико-философского анализа (на материале португальского языка).//Вопросы языкознания. - М., 1994 г., № 2, С. 97-104. Иванов 2002а – Иванов Н.В. Проблемные аспекты языкового символизма (опыт теоретического рассмотрения). – Минск: Пропилеи, 2002. – 176 с. Иванов 2002б - Иванов Н.В. Символическая функция языка в аспектах семиогенеза и семиозиса. – Дисс. на … доктора филол. наук. – М., 2002. – 377 с. Ивин 1970 – Ивин А.А. Основания логики оценок. – М.: МГУ, 1970 – 230 с. Иовенко 1981 – Иовенко В.А. Синтаксис и семантика лексических каузативов в испанском языке. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – М., 1981 – 28 с. Калустова 1987 – Калустова О.М. Явление синтаксической эмфазы в современном испанском языке. Дисс. … канд. филол. наук – М., 1987 – 190 с. Касевич 1974 – Касевич В.Б. О восприятии речи// Вопросы языкознания. №4, 1974 – С.71-80. Кацнельсон 1972 - Кацнельсон С.Д. Типология языка и речевое мышление. – Л.: Наука, 1972. Климов 1983 - Климов Г.А. Принципы контенсивной типологии. – М.: Наука, 1983. – 315 с. Ковтунова 1976 – Ковтунова И.И. Современный русский язык (порядок слов и актуальное членение предложения). – М.: Просвещение, 1976 – 239 с. Кожина 1987 – Кожина М.Н. О языковой и речевой экспрессии и ее экстралингвистическом обосновании// Проблемы экспрессивной стилистики. – Ростов н/д: Рост. ун-т, 1987 – С. 8-17. Колшанский 1978 – Колшанский Г.В. Текст как единица коммуникации// Проблемы общего и германского языкознания. – М.: МГУ, 1978 – С. 26-37. Кондаков 1971 – Кондаков Н.И. Логический словарь. – М.: Наука, 1971 – 656 с. Кручинина 1982 – Кручинина Л.И. Основные средства когезии английского научного текста. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – М., 1982 – 23 с. Кузнецов 2009 – Кузнецов В.Г. Синтаксическая концепция А. Сеше// Вестник МГЛУ. Вып. 557 «Языкознание». Языковое существование человека и этноса. – М.: ИПК МГЛУ «Рема», 2009. – С. 66-81. Курдюмов 1999 – Курдюмов В.А. Идея и форма. Основы предикационной концепции языка. – М.: Военный университет, 1999. – 194 с. Курочкина 2006 - Курочкина Е.В. Пропозициональная фигура выражения в текстовом дискурсе. Дисс. на… канд. филол. наук. М, 2006. – 20 с. Лакофф 1982 – Лакофф Дж. Лингвистические гештальты.// Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 10: Лингвистическая семантика. – М.: Прогресс, 1981. – С. 350-368. Леонтьев 1975 – Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. – М: Политическая литература, 1975 – 304 с. Ли, Томпсон 1982 – Ли Ч.Н., Томпсон С.А. Подлежащее и топик: новая типология языков.// Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 11: Современные синтаксические теории в американской лингвистике. – М.: Прогресс, 1982. – С. 193-235. Литвин 1987 – Литвин Ф.А. Экспрессивность текста и экспрессивность слова// Проблемы экспрессивной стилистики. – Ростов н/д: Рост. ун-т, 1987 – С. 36-39. Лузина 1989 – Лузина Л.Г. Прагматика стиля: теоретический аспект.// проблемы современной стилистики (сборник научно-аналитических обзоров). – М.: АН СССР ИНИОН, 1989 – С. 62-73. Лукьянова 1979 – Лукьянова Н.А. О семантике и типах экспрессивных лексических единиц.// Актуальные проблемы лексикологии и словообразования. – Новосибирск: Новосиб. гос. ун-т, 1979 – С. Лукьянова 1985 – Лукьянова Н.А. Экспрессивная лексика разговорного употребления (проблемы семантики). Дисс. … д-ра филол. наук. – Новосибирск, 1985 – 422 с. Маковский 2000 - Маковский М.М. Феномен табу в традициях и в языке индоевропейцев. Сущность – форма – развитие. – М.: Азбуковник, 2000 г. – 268 с. Маргарян 1988 – Маргарян А.А. Коммуникативная функция и структура высказывания (на материале современного немецкого языка). – Ташкент: изд. «ФАН» Уз. ССР, 1988 – 159 с. Мартынова 1984 – Мартынова Л.Л. Семантикосинтаксические характеристики пропозициональных структур с оценочным значением (на материале португальского языка). Дисс. … канд. филол. наук. – М., 1984 – 196 с. Маслов 1973 – Маслов Б.А. Некоторые проблемы анализа текстов на уровне суперсинтаксических связей (на материале русского и сербохорватского языков). Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – Тарту, 1973 – 32 с. Матвеева 1984 – Матвеева Т.Ф. Актуальное членение высказывания и коммуникативная организация текста описательного типа. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – М.,1984 – 17 с. Матезиус 1967а – Матезиус В. О так называемом актуальном членении предложения.// Пражский лингвистический кружок (сборник статей). – М.: Прогресс, 1967 – С.239245. Матезиус 1967б – Матезиус В. Язык и стиль// Пражский лингвистический кружок (сборник статей). – М.: Прогресс, 1967 – С.246-249. Мельцев 1968 – Мельцев И.Ф. Причастные и местоименные пассивные конструкции в современном испанском языке. Дисс. … канд. филол. наук. – М., 1968.– 268 с. Мечковская 2004 - Мечковская Н.Б. Семиотика: Язык. Природа. Культура (курс лекций). – М.: изд. центр «Академия», 2004. – 428 с. Мещанинов 1978- Мещанинов И.И. Члены предложения и части речи. – Л.: Наука, 1978 – 387 с. Москальская 1981 – Москальская О.И. Грамматика текста. – М.: Высшая школа, 1981 –183 с. Неориторика 1986 – Дюбуа Ж., Мэнге Ф., Эделин Ф. и др. Общая риторика. – М.: Прогресс, 1986 – 392 с. Неустроева 1979 – Неустроева Г.К. Основные способы выделения имени и глагола в современном португальском языке. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – Л., 1979 – 18 с. Никифорова 1983 – Никифорова Н.В. Межабзацные связи текста (на материале рассказов современных английских писателей). Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – М., 1983 – 16 с. Николаева 1982 – Николаева Т.М. Семантика акцентного выделения. – М.: Наука, 1982 – 102 с. Новиков 1982 – Новиков Л.А. Семантика русского языка. – М.: Высшая школа,1982 – 271 с. Нунэн 1982 – Нунэн М. О подлежащих и топиках.// Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 11: Современные синтаксические теории в американской лингвистике. – М.: Прогресс, 1982. – С. 356-375. Олейник 2009 – Олейник А.Ю. Переводческие трансформации в текстовом дискурсе (на материале англорусского и русско-английского публицистического перевода). Дисс. … канд. филол. наук. – М.: 2009 – 175 с. Откупщикова 1987 – Откупщикова М.И. Синтаксис связного текста (структурная лингвистическая модель). Автореф. дисс. … д-ра филол. наук. – Л., 1987 – 33 с. Падучева 1974 – Падучева Е.В. О семантике синтаксиса (материалы к трансформационной грамматике русского языка). – М.: Наука, 1974. – 292 с. Панфилов 1971 – Панфилов В.З. Взаимоотношение языка и мышления. М.: Наука, 1971 – 232 с. Панфилов 1982 – Панфилов В.З. Гносеологические аспекты философских проблем языкознания. – М.: Наука, 1982 – 357 с. Пауль 1960 - Пауль Г. Принципы истории языка – М.: изд. Ин. лит-ры, 1960 – 500 с. Петрова 1986 – Петрова Г.В. Обязательность и факультативность наречия образа действия в глагольной группе (на материале португальского и французского языков). Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – М., 1986 – 24 с. Писанова 1989 – Писанова Т.В. Семантическая структура и функционально-коммуникативные свойства зооморфизмов испанского языка. Дисс. … канд. филол. наук. – М. 1989 – 193 с. Полубоярова 2009 – Полубоярова М.В. Структурные уровни эквивалентности в специальном переводе (на материале англо-русского публицистического перевода). Дисс. … канд. филол. наук. – М.: 2009 – 179 с. Потебня 1993 – Потебня А.А. Мысль и язык. – Киев: СИНТО, 1993 – 191 с. ПС 1983 – Психологический словарь. – М.: Педагогика, 1983 – 448 с. Разинкина 1989 – Разинкина Н.М. Функциональная стилистика. – М.: Высшая школа, 1989 – 182 с. Реферовская 1983 – Реферовская Е.А. Лингвистические исследования структуры текста. – Л.: Наука, 1983 – 215 с. Реферовская 1989 – Реферовская Е.А. Коммуникативная структура текста. – Л.: Наука, 1989 – 167 с. Селиверстова 1984 – Селиверстова О.Н. К вопросу о коммуникативной структуре предложения.// Реферативный журнал. Серия литературы и языка. Т. 43. № 5 – М.: АН СССР, 1984. – С. 443-454. Серль 1982 – Серль Дж. Референция как речевой акт// Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 13. – М.: Радуга, 1982 – С. 179-202. Серль 1987 – Серль Дж. Природа интенциональных состояний// Философия. Логика. Язык. – М.: Прогресс, 1987 – С. 96-126. Сидоров 1985 – Сидоров Е.В. Текст как знаковая модель коммуникативных деятельностей// Сборник статей. №21. – М.: Военный институт, 1985 – С.140-146. Сидоров 1986 – Сидоров Е.В. Основы коммуникативной лингвистики (учебное пособие). – М.: Военный институт, 1986 – 165 с. Сидоров 1987 – Сидоров Е.В. Проблемы речевой системности. – М.: Наука, 1987 – 140 с. Силин 1988 – Силин А.А. Средства описания эмоционального состояния ( на материале португальского языка). Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – М., 1988 – 18 с. Сковородников 1981 – Сковородников А.П. Экспрессивные синтаксические конструкции современного русского литературного языка: опыт системного исследования. – Томск: Томский гос. ун-т, 1981 – 255 с. Смирнов 1981 – Смирнов В.А. Современные семантические исследования модальных и интенсиональных логик// Семантика модальных и интенсиональных логик. – М.: Прогресс, 198 – С.5-26. Смирнова 1990 – Смирнова Е.Д. Основы логической семантики. – М.: Высшая школа, 1990 – 144 с. Смирнова 2010 – Смирнова Н.Н. Интонация в португальском языке: ее связь с синтаксической структурой высказывания и коммуникативными намерениями говорящего. Дисс. на … канд. Филол. наук. - Москва, 2010 – 231 с. Солганик 1973 – Солганик Г.Я. Синтаксическая стилистика. М.: Высшая школа, 1973 – 214 с. Соссюр 1977 - Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики.// Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. – М.: Прогресс, 1977 г. – С. 31–285. Спиноза – Спиноза Б. Этика// Избранные произведения в 2-х томах. Т.1. – М.: Госполитиздат, 1957 – С. 359-618. Сухова 1989 – Сухова Е.В. Сопоставительный анализ средств связи между предложениями в рамках сверхфразовых единств.// логико-грамматический анализ текста. – М.: МИЭМ, 1989 – С. 185-192. Таюпова 1988 – Таюпова О.И. Закономерности организации СФЕ в научном тексте. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – М., 1988 – 16 с. Телия 1986 – Телия В.Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц. – М.: Наука, 1986 – 142 с. Теньер 1988 – Теньер Л. Основы структурного синтаксиса. – М.: Прогресс, 1988 – 654 с. Трошина 1989 – Трошина Н.Н. Соотношение стилистики и лингвистики текста// проблемы современной лингвистики (сборник научно-аналитических обзоров). - М.: АН СССР ИНИОН, 1989 – С. 134-152. Федосюк 1988 – Федосюк М.Ю. Неявные способы передачи информации в тексте (учебное пособие). – М.: МГПИ им. В.И. Ленина, 1988 – 83 с. Филлмор 1981а – Филлмор Ч. Дело о падеже.// Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 10: Лингвистическая семантика. – М.: Прогресс, 1981. – С. 369-495. Филлмор 1981б – Филлмор Ч. Дело о падеже открывается вновь.// Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 10: Лингвистическая семантика. – М.: Прогресс, 1981. – С. 496-530. Флоренский 1989 – Флоренский П.А. Термин//Вопросы языкознания. №1/№3, 1989. – С.121-133/104-117. Фридман 1977 – Фридман Л.Г. Особенности употребления артикля в абзаце// Синтаксис предложения и сверхфразового единства. – Ростов н/д: Рост. Гос. Пед. Инст., 1977 – С.149-162. Фридман 1978 – Фридман Л.Г. Вопросы грамматики текста (учебное пособие). – Ставрополь: Ставр. гос. пед. инст., 1978 – 101 с. Худяков 1974 – Худяков И.Н. Об эмоционально-оценочной лексике// Филологические науки. №4, 1974 – С. 79-82. Худяков 2000 – Худяков А.А. Семиозис простого предложения. – Архангельск: Поморский государственный университет, 2000 – 272 с. Чейф 1982 – Чейф У. Данное, контрастивность, определенность, подлежащее, топики и точка зрения.// Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 11: Современные синтаксические теории в американской лингвистике. – М.: Прогресс, 1982. – С. 277-316. Черемисова 1989 – Черемисова Н.В. Русская интонация: поэзия, проза, разговорная речь. 2-изд. испр. и доп. – М.: Русский язык, 1989 – 240 с. Шевякова 1980 – Шевякова В.Е. Современный английский язык (порядок слов, актуальное членение, интонация). - М.: Наука, 1980 – 380 с. Шитов 1985 – Шитов Б.А. Связь предложений в письменном монологическом тексте арабского литературного языка (в сопоставлении с русским). Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – М., 1985 – 21 с. Шкловский 1983 - Шкловский В.Б. О теории прозы. – М.: Советский писатель, 1983. – С. 283. Якобсон 1983- Якобсон Р. В поисках сущности языка.// Семиотика. – М.: Радуга, 1983. – С. 102-117. Adamec 1985 – Adamec P. К вопросу о коннективной функции частиц и близких к частицам слов// Linguistica XI. Aspects of Text organization. – Praha: Ceskoslovenska akademie ved, 1985. – p.43-56. Casteleiro 1979 – Casteleiro J.M. Sintaxe e semântica das construções enfáticas com «é que»// Boletim de Filologia. Tomo XXV (1976/79). – Lisboa: Centro de Linguística da Univеrsidade de Lisboa, 1979 – p. 97-166. Cooper, Sorensen 1981 – Cooper W.E., Sorensen J.M. Fundamental Frequency in Sentence Production. – New YorkHeidelberg-Berlin: Springer Verlag, 1981 – 213 p. Danes 1974 – Danes F. Functional Sentence Perspective and the Organization of the Text// Papers of Functional Sentence Perspective (ed.by F. Danes). – Praha: Academia, 1974 – p. 106-128. Danilenko 1988 – Danilenko V.P. On the Relation between Subject-Centered and Predicate-Centered Theories of Sentence Forming (V. Mathesius and L. Tesnière).//Philologica Pragensia. №1, 1988. – Praha, 1988. Dijk 1976 – Dijk T.A. van. Pragmatics and Poetics// Pragmatics of Language and Literature. – Amsterdam: North-Holland Publishing Company, 1976 – p. 23-47. Firbas 1962 – Firbas J. Notes on the Function of Sentence in the Act of Communication//Sbornik praci Filosoficke Faculty. – Brno: Brnenske University, A 10, 1962. – p. 133-149. Hlavsa 1985 – Hlavsa Z. Some Thoughts on the Theory of Thematic progressions// Linguistica XI. Aspects of Text organizаtion. – Praha: Ceskoslovenska akademie ved, 1985 – p. 43-56. Jakobson 1960 – Jakobson R. Linguistics and Poetics// Stile in Language (Sebeok Th.A.). – Massachusetts: MITCambrige, 1960 – p. 350-377. Lapa 1977 – Lapa R.M. Estilística da Língua Portuguesa. – Coímbra: Editora Limitada, 1977 – 303 p. Lewandowski 1973/75 – Lewandowski Th. Linguístisches Wörterbuch. – Bd. I, II, III. – Stuttgart: Quelle Meyer Heidelberg, 1973/75 – 841 p. Lopes 1978 – Lopes Edw. Discurso, Texto e Significação (uma teoria do interpretante). – São Paulo: Cultrix: Secretaria da Cultura, Ciência e Tecnologia do Estado de S. Paulo, 1978 – 111 p. Morris 1971 - Morris Ch. Writings on the General Theory of Signs. – The Hague – Paris, 1971. – 486 p. Osgood 1960 – Osgood Ch.E. Some Effects of Motivation on Style of Encoding// Style in Language (Sebeok Th.A.). Massachusetts: MIT-Cambrige, 1960 – p. 293-300. Peirce 1965 – Peirce Ch. S. Elements of Logic.// Collected papers. Vol. II. – Cambridge (Mass): Harv. Univ. Press, 1965. – 535 p. Prado Coelho 1961 – Prado Coelho J. dе. O aproveitamento estilístico de algumas Possibilidades sintáсticas do Português. – Separata da Revista do Livro. – Lisboa: ed. Livro, 1961 – p. 31- 41. Sechehaye 1926 - Sechehaye A. Essai sur la structure psychologique du français moderne. – P.: Champion, 1926. – 237 p. Svoboda A. – Svoboda A/ A four factors approach to functional sentence perspective. Brno Studies in English. 17. 1987. – 29 p. Vachek 1994 – Vachek J. A Functional Syntax of Modern English. - Masarykova univerzita v Brně, Fakulta filozofická, Brno 1994. – 34 p. Werner 1988 – Werner Ab. Terminologie zur neueren Linguistik. Tübingen: Niemeyer, 1988 – 555 p. Werth 1984 – Werth A. Focus, Coherence and Emphasis. – Sydney: Croom Helm Ltd., 1984 –293 p. СПИСОК ИСТОЧНИКОВ: Библиограия русских источников указывается вместе с примерами (выступления политических деятелей, материалы 1-го Съезда Советов СССР, взятые из периодической печати). Португальские источники: А. Кутьял 1 – Cunhal A. Falência da política de direita do PS (1983-1985). Discursos políticos (19). T. 1. – Lisboa: Edições “Avante!”, 1988. – 631 p. А. Куньял 2 - Cunhal A. Falência da política de direita do PS (1983-1985). Discursos políticos (20). T. 2. – Lisboa: Edições “Avante!”, 1988. – 619 p. М. Соареш 1 – Soares M. Intervenções. – Lisboa: Imprensa Nacional – Casa da Moeda, 1987. – 225 p. М. Соареш 2 – Governo Soares (o exame de S. Bento). – Lisboa: Agência Portuguesa de Revistas, 1976. – 416 p. Коммунисты – Em defesa da Reforma Agrária (4 dias de debate na Assembleia da República: 18/21 de Julho de 1977). – Lisboa: Edições “Avant4e!”, 1978. – 97 p. Условные сокращения: КП – «Комсомольская Правда». DN – “Diário de Notícias”. J.Ang – “Jormal de Angola”.
