Povest_Borisa_Zajtseva__Golubaya_zvezda_

Ветрова М. В.
Повесть Бориса Зайцева «Голубая звезда»: круг символистских идей и
художественный опыт Достоевского
Итоговым произведением доэмигрантского периода своего творчества Б.
Зайцев считал повесть «Голубая звезда» (1918). Действительно, из всех книг,
написанных еще в России, в этой как идейные, так и художественные
искания писателя обрели свое наивысшее воплощение. Вполне естественно,
что повесть неизменно обращала на себя внимание исследователей: о ней
писали Драгунова Ю.А., Иезуитова Л. А., Князева О. Г., Коряков П.В.,
Ксенофонтов И. В., Куделько Н. А., Миронова М.Г., Ровицкая Ю.В.
В повести присутствуют два разнонаправленных вектора – роман «Идиот»
и комплекс символистских идей. Цель статьи – определить степень влияния
Достоевского и символизма в «Голубой звезде» и выявить характер этого
воздействия.
Следуя за Достоевским, Зайцев делает попытку создать свой вариант
«положительно прекрасного человека». В образе А. П. Христофорова,
главного героя «Голубой звезды», немало общего с князем Мышкиным, да и
весь текст повести пронизан реминисценциями из романа Достоевского.
Родственность обоих героев проявляется уже в авторских именаххарактеристиках: Христофоров (с греческого «христоносец»), т.е. носящий в
себе Христа; Мышкина Достоевский в рукописях называет князь-Христос.
Христофоров и внешне напоминает своего литературного предшественника:
его портрет, от голубых глаз до поношенного сюртука и штиблет, словно
списан с героя Достоевского. Кроме этого, и черты характера (отрешенность,
«детскость», «странность»), и манера речи героя Зайцева подчеркнуто
похожи на мышкинские.
«Голубая звезда» связана с «Идиотом» и в других отношениях:
персонажи Зайцева упоминают о романе Достоевского в своих разговорах,
Машура так же не понимает Христофорова, как Аглая Мышкина, требуя от
него реального, земного чувства. Некоторые второстепенные герои повести
Зайцева являются двойниками персонажей Достоевского, повторяя их
характерные особенности, имена, настроения: тетка Машуры, княгиня
Волконская, – вариант старухи Белоконской из «Идиота», «тайное горе»
Анны Дмитриевны у Зайцева – вариант «тайной грусти» Александры у
Достоевского.
Сходство двух главных героев лежит на поверхности; гораздо более
важной
задачей
Христофоровым
«положительно
нам
и
представляется
Мышкиным,
прекрасного
выявление
поскольку
человека»,
различий
зайцевский
несомненно,
между
вариант
полемичен
по
отношению к варианту Достоевского.
Начнем с портрета: если внешне герои похожи, то в отношении к своей
наружности между ними есть ощутимая разница. В статье, посвященной
роману «Идиот», И. А. Ильин пишет, что князь Мышкин «не придает особого
значения своей внешности. Ему кажется, что он «мешковат», неловок,
«собою дурен» [4:380]. Христофорова же мы видим впервые перед зеркалом,
и он вполне доволен своей наружностью: «Чем не жених?» [3:274]. На
протяжении повести он смотрится в зеркало еще не раз.
Показательна речевая характеристика: Христофоров говорит «тихо»,
«покойно», иногда «со смехом» [3:346], иногда «мягко, как бы с грустью»
[3:294]. Мышкин же, хотя тоже имеет «тихий и примиряющий голос» [1,
8:22], нередко говорит «горячо», «неспокойно, прерываясь, часто переводя
дух» [1:95], «дрожащим голосом» [1:147], «воодушевляется».
Когда Христофоров появился на даче Вернадских, в «жизнь дома он
вошел удобной частью; был незаметен, нешумлив, неутомляющ» [3:288].
Мышкину такая «незаметность» не свойственна. Напротив, везде, где он
появляется, вокруг него начинают кипеть страсти и происходить важные
события. Например, приехав на дачу Лебедева, он и тут становится
средоточием всеобщих интересов.
Герой
Достоевского
имеет
свойство
сохранять
«невозмутимость,
спокойствие духа» перед грубостью и злобой окружающих. «Все это
целиком не оставляет его равнодушным, но он умеет сохранить равновесие,
не выходить из себя» – пишет Ильин [4:382]. Этой способностью обладает и
герой Зайцева: «Задирать Христофорова было нелегко за полной его
нечувствительностью» [3:289].
Вместе с тем, Мышкин «человеческое достоинство свое» «умеет блюсти
великолепно» [4:381] – вспомним его благородный ответ грубияну-Гане,
обозвавшему князя «проклятым идиотом». Мышкин не выносит лжи и
несправедливости и всюду, где встречает их, вступает с ними в борьбу. Для
Христофорова такая непримиримость ко злу нехарактерна.
Это различие между героями становится еще более очевидным, если
сравнить то, как по-разному они ведут себя в похожих ситуациях. Князь
дважды вступается за женщин – Настасью Филипповну и Варвару, – отводя
от них уже поднятую для удара руку. Христофоров, слыша из уст
Никодимова оскорбительные для Машуры фразы, не говорит ни слова в ее
защиту и вообще никак не реагирует. За девушку вступается Ретизанов –
важное лицо в художественной системе произведения.
Христофоров – носитель пассивного начала, он безвольно отдается
жизненному потоку, все его встречи с другими перонажами, события, в
которых он участвует, носят случайный характер. Мышкин же активен, он
сам ищет того, кто ему нужен, совершает серьезные поступки.
Все перечисленные различия между двумя героями проистекают из
несходства их мировоззрений. Христофоров ценит жизнь как вечно
меняющийся непрерывный поток, и все люди и явления воспринимаются им
как части этого потока и интересуют его именно поэтому. Мышкину же
каждый человек дорог и интересен своей индивидуальностью, в любом
человеке и явлении князь прозревает суть, замысел Творца.
Образ Мышкина, перенесенный в повесть Зайцева, раздваивается: черты
князя несут в себе два персонажа – не только Христофоров, но и Ретизанов.
Оба зайцевских героя-двойника позаимствовали у персонажа Достоевского и
«добрую, детскую улыбку», и «чудаковатость». Но в остальном это полные
противоположности. Можно предположить, что Зайцев, воплотив в
Христофорове свои представления о положительном герое, создал и другой,
несколько пародийный вариант, пусть с мягкой, но все же иронией
преувеличив в нем те качества Мышкина, которые были ему
неблизки:
излишнюю горячность, нервность, активность, эмоциональность.
Известно, что прототипом Христофорова послужил друг Зайцева писатель
И. А. Новиков. О прототипе Ретизанова ничего неизвестно. Однако во
многом этот персонаж напоминает Андрея Белого. В 1938 году Зайцев пишет
очерк «Андрей Белый», посвященный памяти поэта. При сопоставлении
текстов «Голубой звезды» и этого очерка сходство между Ретизановым и
Белым становится очевидным.
В очерке Зайцев дает поэту такую характеристику: «Весь он был клубок
чувств, нервов, фантазий, пристрастий, вечно подверженный магнитным
бурям, всевозможнейшим токам, и разные радиоволны на разное его
направляли. Сопротивляемости в нем вообще не было. Отсюда одержимость,
«пунктики», иногда его преследовавшие» [2:175]. Ретизанову тоже присуща
нервность, он то и дело «вскипает», окружающие считают его «чудаком»,
«полубезумным», он общается с какими-то неведомыми духами – «гениями».
У этого героя есть и внешнее сходство с автором «Пепла»: Ретизанов –
«худой, седоватый, с изящным лицом», с синими глазами [3:291]; Андрей
Белый – «с полуседыми клочковатостями волос», «худощавый», «изящный»,
с глазами «небесного цвета» [2, 170:179].
Ретизанов у Зайцева становится участником дуэли – стреляется,
вступившись за честь своей возлюбленной. Он воспринимает свой поступок
как отражение натиска темных сил, и утверждает, что его враг – «вовсе не
Никодимов, а кто-то другой, более страшный, в его обличье» [3:353]. В
очерке
о
Белом
Зайцев
описывает
похожий
случай:
повздорив
с
беллетристом Тищенко, Белый едва не стал дуэлянтом, но в последний
момент все обошлось. При этом поэт так объяснял свои действия: «Я не
хотел его оскорблять. Тищенко даже симпатичный… но сквозь его черты мне
просвечивает другое, вы понимаете… сила хаоса, темная сила» [2:178].
Кроме того, в повести, написанной за шестнадцать лет до смерти Белого,
Зайцев удивительным образом предсказал его судьбу. Как известно, поэт
скончался в результате полученного им на отдыхе в Крыму солнечного
удара. Ретизанов умирает, простудившись «в благословенной Тавриде»
[3:376].
Примечательно, что в очерке о Белом Зайцев пишет, что многие
сравнивали поэта с князем Мышкиным, находили нечто общее и во
внешности, и в поведении: «в университете вышел с ним даже случай
схожий: на студенческом собрании, в раздражении спора, кто-то «заушил»
его. Он подставил другую щеку» [2:171].
Не менее сильно, чем влияние Достоевского, заявляет о себе в «Голубой
звезде» и отражение учения Владимира Соловьева о Вечной Женственности,
а также ряда символистских идей. Христофоров считает голубую звезду Вегу
своей покровительницей, видит в ней «голубую Деву», которая «наполняла
собою мир», «соединяла все облики земных любвей, все прелести и печали,
все мгновенное, летучее – и вечное. В ее божественном лице была
всегдашняя надежда. И всегдашняя безнадежность» [3:378].
Чувство Христофорова близко символистскому идеалу любви. Это
«поэтический экстаз», «сон», «фантазия», навеянные Голубой звездой и
открывающие в обычной земной девушке «часть ее сияния» [3:338]. Похожие
мысли высказывает и Ретизанов. Он тоже обнаруживает в своей
возлюбленной «голубоватое эфирное существо, полное легкости и света»
[3:369]. Сродни символистской и вера Христофорова в то, что его любовь –
«это настоящая жизнь, а то, в чем прозябают люди, сообща ведущие
хозяйство, – то, может быть, неправда» [3:339].
По мысли Зайцева, «положительно прекрасный человек», живущий на
рубеже XIX – XX столетий неизбежно должен был попасть под влияние
символистского мирочувствия. Хотя Христофоров в одном из разговоров и
провозглашает, что «нет ничего в мире выше христианства», но тут же
признается, что, может быть, понимает его «не совсем так» и считает
«аристократической религией», а «множества, середины, посредственности»
не любит [3:327]. Это высказывание героя позволяет увидеть в его
толковании христианства некоторую неортодоксальную, быть может, даже
оккультную окраску.
Многие окружающие замечают в Христофорове «нечто монашеское»,
самого его называют отшельником, его жилище – кельей или скитом. На
протяжении повести герой неоднократно посещает храмы, крестится. Однако
в ворота монастыря он входит «машинально» [3:359], в своих «кельях»
предается «бесплодным мечтаниям» [3:298]. Т. е. на монаха, или даже просто
на воцерковленного мирянина, Христофоров, при ближайшем рассмотрении,
не похож.
Мироощущение Христофорова, на первый взгляд, имеет много общего с
христианством. Герой любит все живое, ему интересны не только люди, но и
горлинка или гусеница, за которыми он внимательно и подолгу наблюдает.
Христофоров – созерцатель, все принимающий спокойно, любующийся
«переливами, вечными сменами» жизни [3:290]. Его не возмущает и не
раздражает даже «темная личность» Никодимов, по отношению к которому
Христофоров чувствует «странное любопытство» [3:362]. Но на самом деле
это приятие жизни основывается не на христианских принципах смирения и
неосуждения. Мироощущение героя не лишено некоторого релятивизма и
равнодушия. Недаром Машура упрекает его: «вам все равно, где, с кем жить»
[3:290]. Идеал Христофорова, его представление о райской жизни таково:
стать «блаженным и бессмертным духом, существующим вечно здесь же, на
земле», чтобы жизнь «проносилась предо мной миражем, вечными сменами,
и уходящих миражей мне не жаль было, а будущие – я знал – придут»
[3:376].
Как мы видим, герой более всего ценит непрерывное движение,
изменчивость бытия, что полностью соответствует импрессионистическим
принципам, которые были близки Зайцеву в доэмигрантский период его
творчества.
По
мнению
специалиста,
импрессионисты
стремились
запечатлеть «ряд волшебных изменений» окружающего, текучесть его
проявлений, его непрестанную, вечную динамику» [5:210]. Восприятие
людей как путников, странников, характерное для всего творчества Зайцева,
в
его
дореволюционных
произведениях
проистекает
именно
из
импрессионистского культа движения. Автор называет странником и
Христофорова, который чувствует, как «все мчит его какая-то сила, от людей
к людям, из мест в места» и наслаждается прохождением «жизнью, среди
полей, лесов, людей, городов, вечно сменяющихся, вечно проходящих и
уходящих» [3:295]. Такое безвольное движение глубоко отлично от того
странствия к Отчему Дому, которое совершают герои поздних книг писателя.
Как мы видим, роман Достоевского подсказал автору «Голубой звезды»
образ главного героя. Духовной же основой повести Зайцева послужили
наиболее влиятельные идеи Серебряного века: учение Соловьева о Вечной
Женственности, важнейшие принципы символизма и импрессионизма.
М. Г. Миронова в статье «Христианская трагедия и Борис Зайцев» указала
на тот факт, что «Зайцев был не первый, кто в литературе Серебряного века
обратился к образу «князя-Христа» [6:233]. Исследовательница называет еще
двух персонажей этого типа, чья литературная родословная восходит к
Мышкину – Яна Райвича из рассказа З. Гиппиус «Зеркала» и Ивана Ланде из
повести М. Арцыбашева «Смерть Ланде». Как видим, попытка Зайцева
создать свой вариант «положительно прекрасного человека» вполне
укладывалась в русло идейно-художественных исканий Серебряного века. И
все же зайцевского Христофорова отличает от героев Арцыбашева и Гиппиус
существенная черта: цель его жизни – поклонение красоте и гармонии,
разлитых в мире, которые он тонко чувствует. И в самом Христофорове, и во
всей атмосфере повести Зайцева присутствует свет, гармония, спокойствие,
благожелательность. Способность во всех проявлениях жизни видеть красоту
и гармонию и ценить их превыше всего – характерная особенность
творчества Зайцева, обнаруживающая себя уже в самых ранних его
рассказах. Благодаря этой способности, писатель позже смог перейти от
соловьевства и символизма к православию.
В результате исследования мы приходим к выводу, что Зайцев, опираясь
на художественный опыт Достоевского, создает свой вариант «положительно
прекрасного человека», сделав его приверженцем символистских идей. Тем
не менее, и в герое, и во всей повести Зайцева отсутствует тот тлен, то
ощущение духовного нездоровья, которое характерно для большинства
произведений Серебряного века. Определяющим образ героя и атмосферу
повести является радостное поклонение жизни, гармонии, красоте.
Литература
1. Достоевский Ф. М. Идиот. – Горький: Волго-Вятское кн. изд-во, 1988.
– 543 с.
2. Зайцев Б. К. Андрей Белый // Собрание сочинений: В 5 т. Т. 6 (доп.).
Мои современники. – М.: Русская книга, 1999. – С. 170 – 183.
3. Зайцев Б. К. Голубая звезда // Голубая звезда: Повести и рассказы. Из
воспоминаний. – М.: Моск. Рабочий, 1989. – С. 274 – 378.
4. Ильин И. А. Образ Идиота у Достоевского // Собрание сочинений: В 10
т. Т. 6: Кн. 3. – М.: Русская книга, 1997. – С. 368 – 396.
5. Корецкая И. В. Импрессионизм в поэзии и эстетике символизма //
Литературно-эстетические концепции в России конца XIX – начала XX
в. – М.: Наука, 1975. С. 207 – 251.
6. Миронова М. Г. Христианская трагедия и Борис Зайцев // Четвертые
Международные научные Зайцевские
чтения. Вып. 4. – Калуга:
Институт повышения квалификации работников образования, 2003. –
С. 229 – 234.
Аннотация
В статье выявляется степень и характер влияния наследия Достоевского и
важнейших идей символизма на повесть Б. Зайцева «Голубая звезда».
Анотація
У статті
виявляеться ступінь та характер
впливу спадщини
Достоєвського та найважливіших ідей символізму на повість Б. Зайцева
«Блакитна зірка»
Summary
The article is devoted to the research of degree and nature of influence of
Dostoevsky’s literary heritage and of the simvolists’ the most important concepts
on B. Zaytsev’s novel «The Blue Star».