MAKC

Nomad / Макс
Обстановка комнаты на самом чердаке не располагала к откровенности, и Макс только
покачал своей нечесаной головой.
--Сегодня ничего не получится. Настроение плохое...
Полулежавшая на кровати девушка обиженно надула губки, покрытые сиреневой помадой. На
вид ей было лет 20, но Макс знал, что это проказы природы, и Инге все тридцать. Что-то мешало
встретить ей зрелость, и она продолжала вести себя как девчонка. В глубине души Макс завидовал
ей.
--А когда теперь получится? Ты можешь предсказать?
В её голосе уже не звучало любопытства, только усталость, а в голове, как понял Макс,
клацало желание уйти подальше от этого странного придурка, который считает, что стоит ему
нанюхаться «кокса», так он сразу может читать чужие мысли как книгу. Тем более к Инге
подкрадывалась абстиненция.
Макс достал кредитную карту и смахнул со стола кокаин в подставленную ладонь. Он открыл
слуховое окно, и полуночный ветер подхватил порошок и осыпал им маленький розарий под окном.
Цветы сажала хозяйка, тетя Клава. Как во сне, Макс слышал за спиной, как Инга порывисто
поднялась, рывком застегнула молнию на сапожках и встала посреди комнаты, обиженная поступком
Макса – как же, не поделиться таким дорогим наркотиком! Затем, ничего не сказав, она покинула его
пристанище, он слышал скрип ступенек, и понимал, что, уходя, Инга обязательно заглянет в
розарий…Ничего не шевельнулось в его душе, да и что могло шевелиться в причудливой субстанции,
называемой этим словом?
Когда краем уха Макс наконец услышал звук закрывающейся калитки, он подошел к столу,
который был единственным кроме кровати предметом интерьера в его мансарде. Стол был старый, и
неминуемо пах кислым лаком. По краям крышки стола щербинки выстраивались в причудливый
светло-коричневый узор, словно стол имел на всех зуб. Стол был письменным, в нем был ящик для
бумаг и тумба. В тумбе Макс хранил одежду. По утрам, одеваясь на работу, он неминуемо стряхивал
со свитера щепки и какую-то клейкую гадость, от которой потом руки странно зудели. Ящик был
пуст. Макс не писал писем, не хранил бумаг, фотографий или денег. В свои двадцать четыре года он
сменил немало мансард подмосковных домишек, нигде не задерживаясь надолго и не копя скарб.
Так, у стола, он и провел всю ночь, задумавшись. Заснуть не решился.
…Внизу очередная хозяйка мансарды тетя Клава, высунувшись в пролет лестницы, крикнула
Максу, что чайник вскипел. Макс отряхнул свитер, зачем-то расправил кровать и спустился вниз, где
хозяйка ждала, пока он примет свою обычную дозу заварки и побыстрее уйдет на свою работу.
Хозяйка не знала, где и кем работал Макс, и спросить его боялась. Когда он, обжигаясь, хлебал чай,
она стояла в дверях кухоньки, нервно теребя поясок своего халата. В ее глазах читался вопрос, но
Максу сегодня не хотелось отвечать на него. Оттого что не спал ночь, он стал необщительным, и
звуки доносились до него исковерканными бессонницей. Ложка в стакане мутного чая звенела как из
колодца. Кастрюля на газовой плите «Вятка» булькала серой пеной, изредка шипя.
Процедив сквозь зубы остатки сладкого чая, чтобы заварка не попала в горло, Макс сплюнул
в чашку, достал из кармана свою неизменную черную вязаную шапочку с фольгой внутри, натянул ее
поглубже и сказал:
--До завтра, тетя Клава.
В электричке, как всегда в понедельник, полно народу, и Макса затащило почти до середины
вагона. Держась рукой за поручень сиденья, он без труда прочитал мысли всех невольных
попутчиков. Его едва не стошнило, он побледнел, как всегда, но затем отпустило. Макс еще не
научился управлять своим даром. Когда он носил шапку, она немного экранировала от излучения
чужих сознаний, но все равно Макс почувствовал, что его невольных попутчиков мучили простуды и
ревматизмы, повышенное или пониженное давление, долги или опостылевшие соседи по лестничной
клетке, родители или любовники, а кто-то даже жаловался на злую судьбу, не понимая, что в жизни
все предопределено, и если герою приходится переквалифицироваться в злодея, то только потому,
что это – личный выбор, сделанный им в первую же минуту жизни.
На вахте охранники до сих пор не решили, как обращаться к нему. С одной стороны – правая
рука начальника, а приходит на работу в задристанном свитерке и линялых неглаженных джинсах.
Будучи неимоверными подхалимами, охранники боялись опростоволоситься, вытягиваясь по струнке
перед Максом. Ему было глубоко наплевать. Не переодеваться же в электричке в свой костюм!
Начальник уже был в своем кабинете, как подсказала услужливая пигалица-секретарша Леся.
Перед тем как зайти к нему, Макс переоделся в раздевалке для обслуживающего персонала, где был
его личный шкафчик. Джинсы и свитер полетели на дно шкафчика. Внутри висел черный костюм и
белая рубашка. Из-под вороха одежды Макс извлек лакированные ботиночки. Теперь его вид не
будет шокировать начальника.
Начальник был с бодуна и держал в огромной своей лапе наверняка не первый бокал коньяка.
Борисыч соответствовал своей должности – он был крупным властным мужиком лет пятидесяти.
Когда Макс вошел, он приглашающе поднял бокал и повел бровями.
--Спасибо, - сказал Макс.
В кабинете начальника был длинный черный стол, кожаные кресла и большой муляж с
логотипом фирмы за спинкой трона начальника. Правда, вид из окна подкачал – заводские трубы,
вечно чадящие.
Анатолий Борисыч достал из стола поллитровую фляжку «Hennessy VSOP».
--Итак, Максим, сегодня понедельник, - говорил он, наливая коньяк во второй бокал
треугольной формы с надписью «Грантс» и протягивая его Максу,- а ты уже знаешь, что я считаю
его гнилым днем.
--Я вижу, - медленно сказал Макс.
--Х-ха, это хорошо. Впрочем, я уверен, ты видишь все. И говорить с тобой мне совсем не
обязательно, - с нажимом произнес Борисыч. В одиннадцать утра он был уже изрядно пьян. Макс
понял – Борисыч завидует ему, как и Инга, как и большинство других людей, кто ненароком узнавал
поначалу про его способности, пока Макс не решил скрыться под панцирем молчания.
--Да сними ты шапку! – досадовал Анатолий Борисович. – Надоела, блин…
После службы в армии Макс устроился работать на фирму Борисыча простым служащим.
Способность читать мысли проявлялась редко в детстве, периодически в школе и никогда в армии.
Двадцати двух лет отроду Макс обнаружил, что умение его обострилось. Он никогда не радовался
своему дару. Он сам знал, что никакого счастья это не принесет. И никогда не напрашивался в друзья
начальнику.
Поначалу Макс работал в большом зале, где вместе с ним, каждый за своим столиком,
находилось тридцать сотрудников. Он тогда еще жил с родителями. Однажды, когда мимо его
рабочего стола проходил Борисыч, а пигалица Олеся семенила за ним с неизменным блокнотиком,
Макс резко поднял голову и неожиданно сказал ему:
--Правильно, так ей, дуре! – и опять уткнулся в свои бумаги.
Анатолий Борисыч резко остановился, и секретарша налетела на его широкую спину.
--Что ты сказал? – удивился он. В его голове давно носилась мысль сказать Олесе какоенибудь крепкое словцо, этакой пигалице, блин. Суется везде со своим блокнотом, кино что ли
насмотрелась. Или мысли этого молодого человека совпали с его, или…
С тех пор Макс стал его так называемой правой рукой, или консультантом по всем вопросам.
Не имея специального образования, он сканировал мысли партнеров Борисыча, конкурентов и
заказчиков. Макс делал это скрытно и никогда не появлялся на переговорах. И, как давно уже мечтал,
Макс съехал от родителей, которые относились к нему всегда как к ненужному предмету обстановки.
Деньги, щедро подкидываемые ему начальником, он хранил в банке. Питался в каком-нибудь
ближайшем кафе, но в основном на работе.
--Почему ты не купишь себе машину? – спрашивал его Борисыч (кроме него, с Максом никто
в фирме не общался из-за его непонятного статуса), и Макс отвечал, что машины ему не нравятся. Изза неясного предчувствия он не покупал ни машин, ни компьютеров, ни броской одежды и жил в
основном по чердакам.
Посидев с боссом полчасика, Макс прошел в соседнюю комнату. Изначально она была
задумана для отдыха Борисыча. Она была маленькой, где уместилась лишь кушетка и тумбочка. Еще
над кушеткой, на всякий пожарный, висела аптечка. Свет был мягким, красноватым и немного
приглушенным. Это был так называемый рабочий кабинет Макса. Стены, потолок и даже пол в
несколько слоев были оклеены фольгой. Закрыв дверь, Макс полностью погрузился в свой
собственный мир без примесей внешнего.
Макс сунул руку в тумбочку, покопался и извлек первую попавшуюся книгу. Это был Ветхий
завет. Минуту Макс глядел на книгу, затем кинул фолиант на пол и лег на кушетку, закинув руки за
голову.
С Ингой он познакомился в пластмассовом кафе на станции поселка. Он был очень голоден, и
перед ним стояла куча разнообразной снеди, какую только могло предложить меню. Он размеренно
расправлялся с едой, запивал ее водкой и не чувствовал опьянения. Посетители оборачивались на
него, но, листая чужие мысли, Макс не видел в них никакой угрозы, скорее слабое любопытство.
Сначала Ингу не заинтересовал Макс. Она стремительно вошла в кафе, улыбнулась ментуохраннику, перекинулась парой фраз с кассиршей и.о. официантки, дождалась, пока та одарит ее
пластмассовым стаканчиком с растворимым кофе и села за пластмассовый столик за спиной Макса.
Он даже не глядел ей в душу. Честно говоря, он просто не заметил ее.
Никогда еще Макс не испытывал леденящего чувства отчаяния и безысходности такой силы,
оно навалилось на него из темных недр чужой души. На лице его выступил пот, он уронил
пластмассовую вилку. Огляделся с поисках источника. Он первый раз столкнулся с наркоманией.
Инга плотно сидела на игле около года, причиной считала то отсидку мужа (сидеть ему оставалось
еще 7 лет), то разлад с любовниками, а то и весь мир. Борьба героина и чувства самосохранения
закончилась, даже не успев возникнуть. Сначала героин уносил вдаль ее тоску, после стал требовать
жертвы. И Инга охотно согласилась на нее, ибо наркотик заманчиво предлагал стать смыслом жизни,
которого она для себя не нашла.
Всё это Макс понял за одно мгновение, но осмысливать пришлось минут пять. Его руки не
переставали трястись, и он решил срочно, срочно убежать отсюда, подальше от наркоманки, от
безумной пляски ее исковерканной жизни. Он даже почувствовал приближение ее ломки. Инге
срочно нужен был кавалер на часок, его деньги… а там видно будет…
Макс подошел к кассе и лихорадочно стал доставать смятые купюры из кармана. Кассирша,
как назло, пропала в дебрях внутреннего помещения кафе, и глухо крикнула оттуда что-то вроде
«сейчас». Словно почувствовав что-то, усатый охранник в ментовской форме, сидящий на табуретке
у входа, стал внимательно смотреть в спину Максу. Никаких аргументов он явно не понял бы. Максу
пришлось ждать, и это продолжалось целую вечность. Но когда кассирша и.о. официантки наконец
появилась, Макс почувствовал прикосновение чужих пальцев к своей руке.
--Милый, давай перепихнемся по-быстрому, - тихо, но внятно сказала Инга. В глаза ему она
не смотрела, но не похоже было, что она стеснялась. Кассирша, которая видимо была знакома с
Ингой, невозмутимо отщелкала сдачу на пластмассовую тарелку рядом с кассой. Макс пробормотал
«оставьте себе» и бодренько пошел к выходу. Инга увязалась за ним. К Максу никогда никто так
упорно не приставал. Тем более наркоманка и проститутка. «Вот блин, - подумал Макс, - ничего ж не
понимает! Как… как ей объяснить, чтобы отстала дура?!»
На улице была осень, на асфальте пятачка в лужах вяло шевелились желто-красные листья.
Осень всегда угнетала Макса. Ведя отшельнический образ жизни, то есть не общаясь ни с кем кроме
очередных хозяек и Борисычем, Макс полностью замыкался в себе, мог ничего не есть несколько
суток. Со стороны могло показаться, что он медитирует, настолько неподвижно сидел он на своей
койке. Осенью дар усиливался. И это было хуже всего, мыслями окружающих правила осень. Редких
людей не затрагивала гибель природы. Любопытно, как выглядит ЗИМА ЖИЗНИ, если осень –
глубокая старость? Влажными осенними днями Макс любил ходить на любое ближайшее кладбище.
Мертвецы излучали равнодушие. На кладбище всегда покойно, если никого живого поблизости нет.
Возвращался он таким умиротворенным, что встречные сугубо материалистичные старушки,
прошедшие суровую школу комсомола и партии, испытывали желание перекреститься.
--Пойдем, Инга, - сказал Макс…
Макс никогда не думал о самоубийстве. Он верил, что живет для чего-то большего. Он не был
парамедиком, способным взмахом руки снять ломку, поэтому купил ей очередную дозу. Сам
пробовать не стал – ОЩУЩЕНИЯ были и так знакомы ему посредством Инги. Конечно, он знал, что
кайф, как и всё остальное, сугубо личная реакция, и ответ его организма на наркотик будет
отличаться от Ингиного. Никогда раньше Макс не забирался ТАК далеко вглубь чужого сознания.
Инга была для него открытой книгой, вернее, доступным податливым пластилином.
Они шли молча, обдумывая мысли Инги. По обеим сторонам улицы вот уже шагов двести
шел одинаковый зеленый сплошной забор, ширина улочки не превышала трех метров. Инга шла
справа от него, в ногу.
--Ты просто читаешь мои мысли! – воскликнула Инга, когда узнала, что Макс собрался
купить ей героин. – Мы раньше не встречались, милый?
Макс резко повернулся к ней и, преодолевая неожиданно сильный отпор наркоманки,
впечатал ее в забор.
--Послушай меня, подруга, - сначала яростно, потом всё более устало сказал Макс, - я просто
хочу сделать тебе хорошо, раз ты привязалась ко мне. Мне самому становится хуёво, если хуёво
ближнему. – Глаза Инги расширились. Зрачков почти не было видно. - Я куплю тебе твоего «герыча»,
может быть, трахну тебя и буду надеяться, что больше не встречу.
И тут она увидела нательный крестик, выскочивший из-под воротника его свитера.
Оставшуюся дорогу она покорно плелась за ним. Если бы не тяга к наркотику, она давно бы
уже убежала от странного и нервного «пассажира», как иногда делала раньше с другими психами.
Может быть, убеждала она себя, полгода назад я смогла бы развернуться и уйти. Всего 180 дней
назад… Даа, не те времена, на 180 уже не купишь нормальный кайф, если только баксами… Так
плясали мысли Инги, от одной и той же печки.
Макса мутило.
Пока Инга обдумывала, как взять деньги у Макса и попросить его подождать, он обернулся и
протянул нужную сумму со словами:
--Не надо так мучительно долго соображать.
Инга без вопросов шмыгнула в калитку, найти которую в заборе при беглом осмотре было бы
невозможно. Из-за забора виднелась жестяная крыша домика. Макс подивился, ведь в воспоминаниях
Инги эта крыша была черепичной. «По моему, идеи Билли покрыты всё же флером розовым…»
Может, у меня галлюцинации, подумал Макс. Мне это только кажется. Глюки. Верно. Пойду-ка я
отсюда.
И Макс пошел в направлении кафе, его обиталище находилось на противоположной стороне,
а платформа электрички считалась центром поселка. Он не сожалел ни о чем. Ситуация даже
позабавила бы его, если бы не ощущения Инги, которые он без злого умысла испытал.
Солнце явно стеснялось показываться из-за облаков, небо темнело. Заморосило.
Да стоит ли заморачиваться на всем этом? – подумал Макс и зашагал быстрее. Чем дальше он
уходил от дома барыги, где скрылась Инга, тем легче ему становилось. Он даже вдохнул полной
грудью и пожалел, что не знаком с методикой пранаямы.
Странно, что она делает здесь, в этом поселке, - пришла ему в голову своя мысль, когда он
уже засыпал, - в городе же клиентов больше…
С того вечера Макс стал ходить в то кафе постоянно.
…Сны ему снились чаще всего чужие. Во сне он забывал свое Я и становился частью чужих
сознаний, мужчин и женщин, детей и стариков. Он много бы мог рассказать Юнгу о «коллективном
бессознательном», ибо он и был этим абстрактным понятием в часы своего сна. Насколько это
страшно – потерять индивидуальность, и все что связано со своим сознанием, тем, что ежесекундно
формировалось в течение всей жизни, приобретая уникальность, в геометрической прогрессии
увеличивающуюся отличность от изначально похожих, но разных сознаний, далеких друг от друга
как две Галактики. Но, подобно тому, как мобильные телефоны не работают в тоннелях метро, так и
сны в мансарде, на небольшом возвышении протекали для Макса наиболее безболезненно. Мансарда
экранировала почище той фольги.
Почему Макс до сих пор не стал каким-нибудь егерем или не поселился в горах? Почему
терпел муки в битком набитой электричке? Терпел наглых охранников? Почему, наконец, терпел
пьяные изливания своего босса?
У Макса было свое мнение на этот счет…
-- Ты спишь, что ли, Максим? – услышал он голос Борисыча. Тот стоял на пороге, держась за
ручку двери.
-- Отдыхаю, Анатольборисыч, - как-то по-армейски ответил Макс и тяжело приподнялся на
кушетке.
-- Пить будешь?
-- Что пить-то?.. О, «Курвуазье», - сказал Макс бодро. – Классная вещь.
-- С тобой невозможно, - ухмыльнулся Борисыч. – Коньяк мне Гриша подарил.
-- Он приходил? Что меня не позвали?
-- А что тебя звать, это же мой однокашник, еще вот с таких лет, - Борисыч показал ладонью
на метр от пола. – А ты говоришь…
Гриша, или Григорий Алексеевич Подсосенков, был прямым конкурентом Борисыча. Максу
он не нравился (это было видно невооруженным взглядом), потому что душе Подсосенков считал его
долбоёбом, которого Борисыч ни за что поднял из грязи в князи. но это - личное, о чем ни Макс, ни
Подсосенков не распространялись. Знай Подсосенков тайну Макса, ситуация могла выйти из-под
контроля.
Но, как оказалось, в голове Анатолия Борисовича творился мат вперемешку с изображением
продукции, о которой они говорили с Подсосенковым. Собственно, бутылка дорогого коньяка была
отступными, которые друг детских лет, в виде извинения, преподнес ему: Подсосенков опередил
Борисыча, не веря, что «понедельник – гнилой день», как тот решил. На самом деле такое бывало
раньше, и не раз, но Борисыч не обижался на друга. Теперь же, видимо, терпению пришел конец:
дружба дружбой, а… слесарю – слесарево.
Во вторник Борисыч суетливо прихватил дипломат и вернулся только к вечеру, взмыленный
донельзя. Макс ни разу не видел его таким. Дрожащими руками Борисыч наливал себе водки,
проливая половину на ковер. Однако, вскоре он успокоился и позвал Макса. Чтобы не навлекать на
себя чужого, Макс одел свою экранирующую шапку. Однако и без этого он понял, что Борисыч
пошел против своей совести, проще говоря, задумал преступление. Нетрудно догадаться какое –
истребить конкурента, Подсосенкова. И наверняка не своими руками.
Борисыч сказал одну только фразу:
-- Уезжай отсюда, Максим.
В фразе прозвучало все, что подразумевал начальник.
Макс все понял.
… Когда Макс вернулся домой, его уже поджидала Инга. Она, судорожно сжав колени,
курила на скамейке в саду, а хозяйка тетя Клава с подозрением выглядывала из амбразуры домика. У
всех пожилых женщин предубеждение перед молоденькими короткоюбкими девушками.
Макс не хотел вникать в проблемы Инги, по уши заваленный своими. Поэтому, присев перед ней на
корточки, он спросил:
-- Ты со мной?
Инга совсем не ожидала такого вопроса.
-- Как… да конечно… только…
-- Погоди, - перебил он ее, - мне надо уехать отсюда. Ты со мной или нет?
Даже не дожидаясь, пока она скажет это вслух, Макс потащил ее к калитке. Инга сначала шла
спокойно, потом стала вырываться, ругаясь матом почище портовой шлюхи.
-- Да ну и сдохни тут от наркоты, - зло прошипел Макс, пробормотал «сучка» и быстро
зашагал к платформе электрички. Отойдя немного, он заметил, что Инга, стоя за калиткой, побыстрому подводит губы перед посещением местного кафе, а хозяйка со смесью зависти и ненависти
смотрит на нее из окна.
На улице стоял последний солнечный денек в этом году. Лениво колыхались верхушки
деревьев, провода электрички задумчиво щелкали друг с другом. На платформе в сторону области
рядом с кассой стоял только один человек, не похожий на дачника. Максу он показался смутно
знакомым, но разглядывать не было желания. Все люди казались ему смутно знакомыми, ведь он так
много знал о них.
В голове его неожиданно зазвучал голос. Сначала Макс ничего не понял, только оглянулся по
сторонам и потряс головой. Затем до него дошел смысл… Голос сказал: Григорий Алексеевич
передал тебе привет.
-- Это мы еще посмотрим! – вслух сказал Макс и спрыгнул на рельсы. Вдалеке показалась
электричка из Москвы. Смутно знакомый человек повернулся в его сторону, и Макс узнал его – это
был один из старых охранников Борисыча. Макс припустил под платформу, в рощицу. Наверняка
охранник был не один.
И точно – прямо на глазах Макса возник еще один, с ПМ в руке.
-- Что ты бегаешь, дружок? – ласково произнес он. – Нам велено доставить тебя в целости и
сохранности…
-- Ага, рассказывай, - не поверил Макс и судорожно метнулся в сторону, за мгновение до
выстрела.
Эхо разнесло звук по всему поселку. Больше Макс ничего не слышал, кроме треска сучьев
под ногами и своего дыхания. Через минуту он уже петлял по улочкам поселка. Свитер его был
порван, шапка потерялась. Он был испуган, конечно, но еще и неожиданно зол. Ему претила
перспектива погибнуть по приказу новоиспеченного Аль Капоне, вслед за Подсосенковым, который
был уже мертв, судя по всему, иначе зачем Анатолию Борисычу охотиться за Максом?
Лес пугал своим однообразием. Макс не видел разницы между деревьями, так как был всётаки горожанином. В итоге Макс остановился в подлеске около шоссе, километрах в пяти от поселка.
Он прятался среди деревьев, если проезжающие машины казались ему подозрительными. Уже когда
стал накрапывать дождик и лесок мутно заблестел от влаги, Макс вышел на дорогу прямо перед
трейлером и вытянул перед собой руку ладонью вперед. Под визг тормозов он сделал несколько
шагов. Побледневший дальнобойщик судорожно вцепился в руль.
Что ж, Борисыч, - думал он, поглаживая вздувающийся желвак и засыпая под шелест дождя за
стеклом теплой кабины «Камаза», - каждый с рождения ходит со своей миссией…
Перед сном он почему-то недобрым словом вспомнил секретаршу Борисыча Олесю, косвенно
виновную в всем происходящем. Про Ингу он вообще уже забыл: Макс умел держать себя в руках и
сдерживать даже искренние чувства. Этому научила его жизнь.
Он не просыпался до самих гор.
2003г.