Дашнимаева, П. П. Теория значимости как основа

На правах рукописи
ДАШИНИМАЕВА Полина Пурбуевна
ТЕОРИЯ ЗНАЧИМОСТИ КАК ОСНОВА
ПСИХОНЕЙРОЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ КОНЦЕПЦИИ
НЕПЕРЕВОДИМОСТИ
Специальность 10.02.19 – теория языка
АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени
доктора филологических наук
Иркутск – 2010
Диссертация выполнена на кафедре перевода и межкультурной коммуникации
факультета иностранных языков ГОУ ВПО «Бурятский государственный
университет»
Официальные оппоненты:
доктор филологических наук, доцент
Григорьев Андрей Александрович
доктор филологических наук, профессор
Фомин Андрей Геннадьевич
доктор филологических наук, профессор
Хахалова Светлана Алексеевна
Ведущая организация:
Тверской государственный университет
Защита состоится "9" февраля 2011 г. в 10.00 часов на заседании
диссертационного совета Д 212.071.01 по защите докторских и кандидатских
диссертаций в ГОУ ВПО «Иркутский государственный лингвистический
университет» по адресу: 664025, Иркутск, ул. Ленина 8, ауд. 31.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ГОУ ВПО «Иркутский
государственный лингвистический университет».
Автореферат разослан "___" ___________ 2010 г.
Ученый секретарь
диссертационного совета
Т. Е. Литвиненко
2
Общая характеристика работы
История изучения познания, равно как и значения в качестве центрального его
понятия, насчитывает путь длиной 2400 лет, тем не менее теория познаниязначения остается открытой проблемой и сегодня. Тематических проекцийабстракций, представлявших интерес для исследователей и послуживших кирпичиками в великой пирамиде Познания, можно обнаружить великое множество.
Что касается непосредственно значения, то в качестве основных препятствий к
обнаружению его онтологического и эпистемологического аспектов следует
назвать его внешнюю ненаглядность, неуловимость и семиотическую многоступенчатость. В связи с этим вполне обосновано то, что в попытке описания «духа в
машине», во-первых, ученые идут от физически осязаемой составляющей речи –
от внешней формы; во-вторых, отсутствует единый универсальный критерий описания значения.
Движение от формы к значению противоестественно с точки зрения реального
семиозиса, поскольку индивид сначала мысленно переживает некоторую когнитивную значимость (референт, выполняющий роль каузации, только способствует
появлению последней), затем вербализует во внешней речи определенную часть
помысленного. Из этой позиции вытекает постановочная часть исследования, которая заключается в 1) постулировании исходного вектора исследования «от значимости к внешнеязыковому знаку»; 2) разграничении физиологического уровня
реального семиозиса, результирующегося во внешней речи, и категориального
уровня репрезентации знания как концептуально-семантической системы (второй
уровень, хотя и является основой первого, постоянно им корректируется); 3) описании семиотической сущности термином «значимость», оставляя за «значением»
право обозначать концептуально-семантический, лексикографический квант знания; 4) признании того, что значение обладает только потенциалом функции: входя в зону актуального семиозиса, оно прекращает свое существование, поскольку
те или иные его признаки превращаются в ткань личностно переживаемой значимости вкупе с эмоциональными, сенсорными, модальными-волевыми составляющими.
Для обоснования релевантности данной постановки и описания теории значения как теории значимости, нами разработана исследовательская доктрина, состоящая из нижеследующих шагов.
1. Вначале мы рассматриваем разнообразный спектр аспектов значения в философии, поскольку, будучи методологической наукой, именно она «поставляет» исходные ориентиры исследования лингвистических явлений. В предшествующем
опыте философов языка мы выявляем наличие наиболее психологизированных
(семиозис – это есть и психическое, и психологическое явление) концепций, которые имели бы то или иное отношение к постановочной части нашей доктрины.
2. Однако в связи с тем, что философские идеи представляют собой непроверенные эмпирическими методами метафизические идеализации речемыслительных
процессов, мы должны верифицировать постулаты в естественно-научной сфере (в
подходе «от значимости к форме» поведение внешнеязыкового знака не может
служить доказательной базой). С развитием экспериментальной биологии и пси3
хонейрофизиологии, предоставляющих данные для психо- и нейролингвистики,
ученые обладают возможностью изучения исходных точек возникновения языка и
речи в коре головного мозга. В связи с этим наша следующая задача, снимающая
философский субъективизм идеализации языковых явлений, состоит в обнаружении базовых принципов функционирования мозга именно в этих науках.
3. Вместе с тем психонейрофизиологические закономерности, с одной стороны, не
всегда имеют прямое отношение к семиозису, с другой, сегодня они еще не сложились в унифицированную и полную систему знаний о порождении и восприятии речи. В такой ситуации мы должны прибегнуть к другому источнику подтверждения наших постулатов – к данным лингвогенеза языка, составляющего с
другим языком тесное (в смысле функционирования) двуязычие: вектор развития
одного языка в условиях би-, полилингвального пространства обусловливается
общими когнитивными закономерностями порождения речи и актуализации значимости. В качестве такого источника мы выбираем бурятский язык, чей непоступательный лингвогенез является результатом когнитивного сосуществования с
русским языком, охватывающего пятидесятилетний период. Другими словами,
равно как специфика соотношения составляющих речи и значения выявляется в
афазиологии, так и интерязыковая асимметрия верифицирует базовые психонейролингвистические положения интраязыка.
4. Любая глобальная теория должна подтверждаться в прикладном аспекте. В связи с данной закономерностью следующая задача доктрины состоит в приложении
нашей теории значимости к переводоведению, а именно к концепции переводимости / непереводимости с одного языка на другой. Последнее особенно актуально в
связи с тем, что сегодня методология перевода переживает кризис именно в связи
с нерешенностью проблемы значения, что ведет к разрыву между практическими
навыками и умениями перевода и соответствующими теоретическими концепциями. В теории в частности ставится во главу угла принцип тотальной переводимости, что не учитывает перманентность семантической эволюции, нейро-, психофизиологию ноэзиса и семиозиса, когнитивные особенности функционирования интерязыка и утроенную когнитивную сложность процесса перевода. В науке отсутствует единый последовательный критерий оценки нормы перевода, что в свою
очередь обусловливает разброс мнений относительно онтологии и эпистемологии
интерязыковой речи и передачи значимости от адресанта к адресату посредством
переводчика.
Вышеописанная ситуация является следствием неразвитости системы взаимодействий между науками, имеющими смежные объекты исследования. В нашей
доктрине значение как значимость является объектом, объединяющим психонейрофизиологию и психонейролингвистику с философией, языкознанием и переводоведением. Мы исходим из убеждения в том, что мультидисциплинарная методология должна способствовать не только стиранию демаркационных линий
между науками, но и новому видению теории значения в многообразии фокусов
исторической и современной перспектив, и отсечению искусственно умноженных
идеализированных представлений о восприятии и порождении речи и значения.
Таким образом, актуальность данного исследования определяется нерешенностью проблемы значения в целом и отсутствием попыток ее разрешения в соответ4
ствии с новыми научно-исследовательскими парадигмами в частности, слабой
разработанностью мультидисциплинарной методологии изучения смежных объектов, кризисом методологии изучения билингвизма, с одной стороны, и категории
переводимости / непереводимости, с другой.
Цель исследования заключается в обосновании авторской концепции значения в рамках актуального семиозиса как личностно переживаемой значимости с
точки зрения совокупных данных лингвофилософии, психонейролингвистики и
лингвогенеза языка в условиях асимметричного билингвизма и в проверке непереводимости текста с одного языка на другой на основе данной концепции.
Достижение поставленной цели требует решения следующих задач:
 рассмотрение основных направлений и способов решения проблемы значения и переводимости с одного языка на другой в лингвофилософии – науке, предлагающей методологию познания проявлений языка в ноэзисе и семиозисе;
 выявление «психологизма» лингвофилософских концепций языка, речи и
значения и определение возможности их пересечения с соответствующими теориями в когнитологии;
 установление соотношения ориентиров когнитивной, нейро- и психолингвистики в сфере исследования речи и выявление того, как решается в данных дисциплинах проблема порождения, восприятия речи и актуализации значения / смысла;
 обнаружение основных психонейрофизиологических принципов производства и восприятия речи, актуализации значимости в семиозисе, концептуальносемантической категоризации;
 исследование внешних и внутренних факторов развития бурятско-русского
двуязычия и верификация базовых принципов порождения и восприятия речи,
способов концептуализации и актуализации значимости в лингвогенезе бурятского языка;
 описание основных моделей перевода и рассмотрение того, как зависит видение категории переводимости / непереводимости от исследовательской позиции;
 изучение взаимодействия категории качества перевода «эквивалентность» /
«адекватность» с категорией «переводимость / непереводимость»;
 обоснование презумпции непереводимости, вытекающей из психонейрофизиологического механизма речи и актуализации значимости.
В качестве объекта исследования выступает личностно пережитая значимость
как психический феномен, часть которого в виде означиваемого стремится к
внешнеязыковой объективации. Предмет исследования – лингвофилософская теория значения, психонейрофизиология речи, лингвогенез бурятского языка и теория переводимости / непереводимости.
Методологической основой и теоретической базой диссертационного исследования послужили: 1) философские концепции языка и значения – когито
Р. Декарта, разведение идей и фактов Д. Юма, идеализм психической системы
И. Канта, семиотическая теория Ч. Пирса, концепция личностного знания
М. Полани, теория «симулякра» Ж. Батая, феноменология Э. Гуссерля, теория
«языковой игры» Л. Витгенштейна, пути постижения сущности языка
М. Хайдеггера, идея о соединении горизонта автора и интерпретатора Г. Гадамера,
5
учение о единстве, единичности значения и «двухголосье» М.М. Бахтина, концепция «единоголосья» М. Фуко, теория интенциональности Дж. Серля, семиотика и
герменевтика У. Эко; 2) нейро- и психолингвистические теории порождения и
восприятия речи и когнитивные модели репрезентации знания – психофизиологический подход Л.В. Щербы, теория онтогенеза Л.С. Выготского, теория деятельности А.Н. Леонтьева, А.А. Леонтьева, Е.Ф. Тарасова, концепция языка как «живого» знания А.А. Залевской, библиопсихологическая теория Н. Рубакина, нейролингвистическая теория Т.В. Ахутиной, модель порождения речи Т.Н. Ушаковой,
концепция градиентного принципа организации мозга Э. Голдберга, коннекционистская модель B. MacWhinney и E. Bates, концепция ситуативной концептуализации L. Barsalou, когнитивно-концептуальная модель Дж. Лакоффа; 3) концепции в переводоведении – интерпретативная теория Д. Селесковича и М. Ледерер,
психогерменевтическая концепция перевода Ю.А. Сорокина, модели перевода и
эквивалентных отношений В.Н. Комиссарова, А.Д. Швейцера, когнитивноэвристическая модель перевода А.Г. Минченкова; 4) постнеклассическая парадигма научного знания И. Пригожина, Г. Хакена; 5) теория эволюции языка
B. Bichakjian и J. Aitchison; 6) концепция семиургии языка M. Epstein.
Новизна исследования состоит в:
 формулировании собственной концепции значения как личностно пережитой
значимости, априорно опровергающей возможность тождества с любой подобной значимостью из ноэтического опыта самого субъекта и другого субъекта из
интра- и интеркультуры;
 обнаружении когнитивных факторов развития асимметричного двуязычия и
принципов самоорганизации креолизованного бикодового дискурса;
 формулировании пяти базовых «нейрофизиологических» принципов порождения и восприятия речи;
 разработке когнитивной модели-формулы семиозиса, в соответствии с которой
значимость приобретает в виде означиваемого (психологической составляющей
значимости) и означенного (лингвистической составляющей значимости) другую конфигурацию;
 моделировании эпистемы перевода как передачи интенциональной значимости
на другой язык в виде интерпретативной и рецептивной значимостей.
Теоретическая значимость состоит в обнаружении новых методологических
ориентиров изучения семиозиса в целом и в проверке пяти закономерностей речемышления на основе данных лингвогенеза бурятского языка в частности. Также
представляет теоретическую значимость постулирование положений о единичности ноэмы, «пакетном режиме» объективации значимости, априорной невозможности овнешнения значимости в телах языкового знака, вкупе составляющих
основу презумпции непереводимости с одного языка на другой.
Практическая значимость исследования заключается в возможности применения его результатов в теории языка, методике обучения переводу, сопоставительному языковедению, социо-, этно-, психолингвистике, когнитивной лингвистике и в учебных курсах по антропоцентрически ориентированным областям
знаний (психология, риторика, культурология, педагогика и т. п.). С другой сторо6
ны, практическая значимость состоит в том, что признание результатов исследования будет способствовать уменьшению теоретизированных стереотипов о производстве речи и актуализации значения и отсечению от теории формальноориентированных концепций и идеализаций языка как нерелевантных с точки зрения психонейрофизиологии речи. Когнитивная модель-формула актуализации
значимости в семиозисе может служить основой для дальнейшего выявления алгоритма интерпретации текста, моделирования и программирования естественной
коммуникации.
В соответствии с целью и задачами диссертационного исследования на защиту
выносятся следующие положения:
1. Авторская концепция значения как личностно пережитой значимости, интроспективно разработанная посредством инференции лингвофилософских концепций и верифицированная психонейрофизиологическими закономерностями речемышления и данными непоступательного лингвогенеза языка в условиях асимметричного двуязычия, является основой описания интра- и интерязыкового семиозиса. Концепция значимости основана на следующих базовых идеях:
а) интенциональное переживание сознания имеет опосредованное отношение к
бытию и представляет собой процесс постоянных превращений нелинейной природы; оно рождается на основе концептуально-семантической системы, т. е. квантов знания, вместе с тем определяет постоянную динамику этой системы;
б) значимости производятся и сохраняются субъектом, равно как и декодируются
реципиентом, цельнокупно; подобный «пакетный режим» активации сенсорных,
моторных, аффективно-модальных и интеллектуальных семантических составляющих является фактором, обеспечивающим целостность значимости и потенциальную неспособность внешнеязыкового знака выразить ее полный объем: в исходной точке означиваемое и означающее нейроанатомически изолированы и в
каждом акте семиозиса субъект присваивает формальному знаку новую значимость; единичность значимости, т. е. ее отличие от любого подобного психического состояния, пережитого индивидом ранее, обусловленное цельнокупным способом активации, определяет динамику концептуально-семантической системы.
2. Дефункционализация лексем и нерегулярность активаций соответствующих
нейронных связей находятся в условиях взаимодетерминации. Лингвогенез одного
из языков, протекающего в условиях функционально-асимметричного билингвизма, может подтвердить базовые психонейрофизиологические принципы и факторы
производства речи и актуализации значимости.
3. Пассивное функционирование любого естественного языка обусловливается нестабильностью нейронных связей, которая является следствием следующей взаимозависимой последовательности:
 отсутствие мотивации овнешнения мысли в целом и в знаках родного языка
в частности;
 нерегулярный «вход» соответствующих фонологических единств;
 слабая репрезентация единств в кратковременной и долговременной памяти;
 потеря пластичности соответствующих нейронных связей;
 затрудненное обнаружение лексем как последовательности фонем на выходе
7
во внешнюю речь в процессе поиска установления контакта со значимостью.
4. Принцип цепной реакции при неосознанном говорении реализуется в переключении кодов, т. е. в непроизвольном выборе лексем-коррелятов русского языка.
5. Определяет этническую идентичность не знание родного языка в виде формальных знаков, а степень владения концептуально-семантической системой родной
культуры.
6. Базовые категории традиционной оценки качества перевода – «эквивалентность» и «адекватность» – находятся в условиях взаимоотрицания.
7. В силу специфики актуализации личностно пережитой значимости, описанной в
пункте 1, непереводимость текста с одного языка на другой обладает презумпцией
достоверности.
Исследование проведено посредством следующих методов: интерпретационный метод с учетом принципа перманентной динамики ноэзиса, прием переноса
естественнонаучных знаний в лингвистическую и переводоведческую сферы
научного
знания,
метод
логического
моделирования,
описательносопоставительные методы качественного и количественного анализа данных,
адаптированные к условиям исследования, метод интроспекции, наблюдение, свободный ассоциативный эксперимент.
Материалом исследования служат интраязыковые и интерязыковые тексты на
русском, бурятском, монгольском и английском языках; данные свободного ассоциативного эксперимента.
Апробация результатов исследования. Основные положения и результаты
диссертационного исследования отражены в 53 публикациях общим объемом 50, 3
авторских печатных листов, в том числе 11 статьях в рецензируемых изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ для публикации основных научных результатов диссертаций на соискание ученой степени доктора
наук, монографиях «Философия языка и теория значения»1 (2010 г.) и «Типология
аспектуальности (на материале бурятского и английского языков)» (2003 г.), в выступлениях на следующих конгрессах, конференциях, семинарах: международная
научная конференция «Россия-Азия: становление и развитие национального самосознания» (Улан-Удэ, 21-24 июня 2005 г.), международная научная конференция
«Феномен личности Давида Кугультинова – поэта, философа и гражданина» (Элиста, 17-21 апр. 2007), всероссийская научно-практическая конференция «Филологическое образование: проблемы и перспективы» (Улан-Удэ, 17 мая 2007 г.), III
международная научная конференция «Язык, личность, общество» (Бургас, Солнечный берег, 7-11 сент. 2008 г.), международный конгресс по когнитивной лингвистике (Тамбов, 8-10 окт. 2008 г.), II международная научно-практическая конференция «Проблемы лингвистики, методики обучения иностранным языкам и
литературоведения в свете межкультурной коммуникации» (Уфа, 24-25 марта
2009 г.), международная научная конференция «Язык как национальное достояние:
проблемы сохранения лингвистического разнообразия» (Улан-Удэ, 9-13 сент. 2009
По итогам V Международного конкурса «Университетская книга – 2010» монография отмечена в номинации «Лучшая вузовская монография» (г. Москва,
1 сент. 2010 г.).
1
8
г.), XVI симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Психолингвистика в XXI веке: результаты, проблемы, перспективы» (Москва, 15-17 июня 2009
г.), III Байкальская международная научная конференция «Образование и глобализация» (Улан-Удэ, 1-4 июля 2009 г.), XVI Всемирный конгресс по антропологии и
этнографии (Кунминь, 27-31 июля 2009 г.), международный научно-практический
семинар «Восток-Запад: аксиолингвистические представления о мире» (Улан-Удэ,
24-25 сент. 2009 г.), всероссийская научная конференция «Культурноисторическое взаимодействие русского языка с национальными языками Российской Федерации» (Элиста, 9-12 нояб. 2009 г.), IV Международный конгресс исследователей русского языка «Русский язык: исторические судьбы и современность»
(Москва, 20-23 марта 2010 г.), международная научно-практическая конференция
«Иностранные языки в Байкальском регионе: опыт и перспективы межкультурного диалога» (Улан-Удэ, 9-10 сент. 2010 г.).
Структура диссертации определена исследовательской доктриной и последовательным решением поставленных в ней задач. Четыре аспекта, соответствующие четырем главам, различаются по своим функциональным вкладам в разработку авторской теории значимости: лингвофилософский аспект способствует формулированию концепции, психонейролингвистика – ее обоснованию, бурятскорусский асимметричный билингвизм – проверке и верификации теории, в переводоведении теория значимости находит применение.
Во введении обосновывается актуальность выбранной темы, формулируется
исследовательская доктрина, определяются объект и предмет исследования, указываются материал исследования и методы его анализа, раскрываются научная
новизна работы, теоретическая и практическая значимость исследования, формулируются цели и задачи диссертации.
Первая глава посвящена описанию лингвофилософских оснований теории
значения, служивших и служащих для лингвистики методологическими ориентирами представления речемыслительной деятельности. Кроме исторической перспективы рассматриваются в синхроническом аспекте составляющие теории значения – лингвистическое обеспечение значения, соотношение означающего и
означаемого, проблема относительности и взаимообусловленности мышления и
языка, вопрос семантической универсальности / единичности. С самого начала
вводится автором разграничение понимания значения как семиотической «значимости» и значения как кванта знания в лексикографии и в концептуальносемантической системе. Психонейролингвистические комментарии к некоторым
лингвофилософским положениям подводят к идее о необходимости обращения к
иной базе, которая обосновывала бы теорию значения как ситуацию «на самом деле».
Поискам естественно-научной проверки авторской концепции значимости посвящена вторая глава в целом, в связи с чем основным модусом этой части исследования являются базовые психонейрофизиологические закономерности функционирования мозга, экстраполируемые в сферу концептуализации языка и реального семиозиса. Кроме того, здесь разводятся смежные частные сферы когнитологии – когнитивная лингвистика, психо- и нейролингвистика, рассматриваются соответствующие теории порождения и восприятия речи и способы актуализации в
9
речи значения, в комментариях к которым расставляются приоритеты диссертанта.
Описание динамики бурятско-русского двуязычия, внешних и внутренних факторов, обеспечивавших и обеспечивающих непоступательное развитие бурятского
языка в целом и когнитивной грамматики самопроектирования бикодового бурятско-русского дискурса в частности, данное в третьей главе, служит выявлению и
проверке пяти базовых постулатов психонейрофизиологии речемышления. Так,
верифицирующими факторами являются дефункционализация лексики, обратное
движение языка к начальной стадии, регулярное переключение кода в дискурсе;
верифицирующим методом – свободный ассоциативный эксперимент.
В четвертой главе авторская концепция значимости находит свое применение
в решении проблемы переводимости / непереводимости. Поскольку последняя
связана с моделированием и определением нормы перевода, постольку основное
внимание уделяется обзору принципа сообщающихся сосудов, реализующегося
относительно категорий качества перевода «эквивалентность» и «адекватность».
Априорность презумпции непереводимости исходит из психонейрофизиологического механизма порождения и восприятия речи и актуализации в ней означиваемого – психологической составляющей значимости.
Библиография содержит список трудов отечественных и зарубежных авторов
в количестве 351 наименования.
В заключении подводятся итоги проведенного исследования: обосновываются
положения, выдвинутые на защиту, и предлагаются возможные перспективные
направления исследований.
В приложении представлены список потенциальных предикативных словоформ одной лексемы активного залога бурятского языка (всего 205 форм) и сопоставительная таблица ядра бурятского языка по критерию «частотность употребления». В таблице дается диахронический срез частотных словарей 1992 г. (создан
проф. Г.А. Дырхеевой) и 2009 г. (создан нами – П. Д.) и обратное «ядро» по данным ассоциативного эксперимента. Результаты последнего представляют собой
источник проверки когнитивных принципов семиозиса интра- и интерязыка.
Основное содержание работы
В Главе 1 дается описание лингвофилософской теории значения. В 1.1 предлагается рассмотрение актуальной проблемы определения и идентификации значения, проблемы, которая усугубляется наличием в обыденном и научном знании
синонимичных терминов, обозначающих пересекающиеся семантические сущности (смысл, означаемое, ноэма, сема, семантема, содержание), что обусловлено
слабой изученностью семиозиса в целом.
В частности, Г. Райл поясняет, что глагол mean (значить) не означает «заключать в себе» или «быть следствием чего-либо»: он означает «применять те или
иные правила выражения» [Райл 2000, с. 268]. Так, он справедливо разграничивает
«правила применения слов» и номинативную функцию слова. По нашему мнению,
значение – личностно переживаемая в момент производства мыслей значимость
«здесь и сейчас». Это значит, что мы конкретизируем «значимость» Дж. Лакоффа,
Э. Гуссерля и М. Хайдеггера в рамках актуального семиозиса как психонейрофи10
зиологическую сущность, испытываемую субъектом в реальном речемышлении. С
точки зрения адресанта, значение – это личностно пережитая значимость, часть
которой означивается во внешнеязыковой форме в соответствии с языковой компетенцией субъекта и прагматической спецификой ситуации; с точки зрения адресата, значение – это рецептивная значимость, формируемая на основе собственных концептуальных параметров и коммуникативной компетенции, с одной стороны, и прогнозирования вероятностного формата концептуально-семантической
системы и знаний правил языковой игры адресанта, с другой.
Вслед за А. Эйнштейном, Н. Бором, М. Хайдеггером мы также акцентируем
мысль о том, что проблема разрешения теории значения важна не только с точки
зрения науки, но и с точки зрения морали, поскольку поступки индивида диктуются содержанием его мыслей. В этом смысле считаем идею о развитии направления
«прескриптивная экология мышления» исключительно насущной.
В 1.2 «К истории изучения проблемы значения в философии языка» дается
краткий обзор основных концепций признанных философов языка античности
(Платон, Аристотель), средневековья (Ф. Аквинский, У. Оккам), Нового времени
(Р. Декарт, Дж. Локк, Г. Лейбниц, Д. Юм, И. Кант, Г. Гегель, Ч. Пирс, Г. Фреге,
В. Соловьев), Новейшего времени (Э. Гуссерль, Б. Рассел, Л. Витгенштейн,
М. Хайдеггер, Р. Карнап, А. Лосев, М. Бахтин, Г.-Г. Гадамер, Ж. Лакан, У. Куайн,
Р. Барт, Д. Дэвидсон, М. Фуко, Дж. Серль), в т. ч. философов постмодернизма
(Ж. Батай, Ж. Деррида, Р. Рорти, У. Эко). Эти идеи образуют «великую пирамиду
Познания», в которой значение является неким пирамидообразующим остовом, –
пирамиду, отдельные кирпичики которой должны отсекаться «бритвой Оккама»
по мере углубления знаний о механизме функционирования мозга.
В числе «неотсекаемых» – в связи с пересечением с современными данными
когнитологии – следует назвать следующие базовые «психологизированные» положения философов языка: о природе «картезианского сомнения», присущего
мыслительной деятельности в целом, Р. Декарта, о презумпции отсутствия тождества представлений об объектах внешнего мира Г. Лейбница, о возможности отсутствия универсальных логических связей между причиной и следствием Д. Юма,
об автономности психических образов от «копий» предметов или «копий копий»
И. Канта, об априорности отношений между знаками, а не между знаком и референтом, об изолированности формы и содержания Г. Фреге, о единичности семантики и разграничении «мысли-для-себя» и «мысли-для-других» Б. Рассела, о
невыразимости в языке всего внутреннего состава бытия и «ничто» М. Хайдеггера,
о значении как употреблении в «языковой игре», о непрозрачности и неточности
образов, входящих в состав «значения», Л. Витгенштейна, о «герменевтическом
круге» интерпретации и об отсутствии универсальной истины Г.-Г. Гадамера, об
условии «без обращения к опыту нет истинного» У. Куайна, о бесконечности интерпретант Ч. Пирса, о незавершенности и единичности смысла М. Бахтина, о несовпадении мысли с означенной сущностью Г. Райла, о различении собственно
восприятия и семиозиса и о вовлечении во второй процесс физиологических факторов У. Эко, о различении сингулярной мысли-события и цикличной мыслифантазма М. Фуко, о свойстве формы «очаровывать», «когда нет силы понять изнутри» Ж. Деррида. Данный перечень вместе взятых концепций и составляет
11
лингвофилософские основания теории познания-мышления-значения, которые
впоследствии в Главе 2 обосновываются посредством естественно-научных данных.
В 1.3 рассматриваются вопросы природы семиозиса, способов его соотнесения
с постмодернистским понятием «дизъюнкция» (логической операцией «или») и
традиционным понятием «внутренняя форма», восходящим к В. Гумбольдту. Способность знака порождать бесконечное число интерпретант, отмеченная
Ч. Пирсом, теория «нонсенса» Ж. Делеза – П. Клоссовски, идея о цепи превращений одного состояния в другое И.М. Сеченова, превращений одной формы в другую и нелинейном режиме мышления М. Мамардашвили, положение об индетерминированно-личностном (с точки зрения не-субъекта) характере познания и знания М. Полани – все это вкупе объясняет дизъюнктивный характер первой части
семиозиса. Дизъюнкция формализует и сегментирует текучее пространство мышления на более или менее дискретные единицы, вместе с тем, придавая ему характер неопределенности точками бифуркации, она обеспечивает бесконечность ряда
интерпретант. Последняя показана У. Эко (2000) на примере когнитивного анализа познания индивидом нового объекта – утконоса.
По нашему мнению, «дизъюнкция» и «внутренняя форма» пересекаются в процедурном, техническом аспекте мыслительной деятельности. Хотя внутренняя
форма преимущественно связывается со второй частью семиозиса – с овнешнением значимости в телах языкового знака (ср. «универсально-предметный код»
Н.И. Жинкина, «симулятор» Л. Барсалу), тем не менее она имеет полярные толкования: отношение содержания мысли («объективной константы слова») к сознанию (А.А. Потебня), указатель (психической природы) на сохранившееся в слове
представление о первичном признаке, т. е. на этимологию слова (М. Хайдеггер), с
одной стороны, и сущность, обеспечивающая связь языкового знака и внешнего
мира в сфере сознания (Г. Гегель), оператор ассоциациями (В.Н. Телия), с другой.
Приписываемая внутренней форме функция оператора, как представляется, исходит из необходимости заполнения в эпистемологии семиозиса операциональной
бреши: при всей способности языка-речи к самоорганизации система не может
обойтись без некоего механизма, превращающего ноэтический поток из одного
состояния в другое, затем в третье и т. д. Мы считаем, что «внутренняя форма»
является чисто теоретическим конструктом, придающим когниции более дискретный характер и обосновывающим наличие в памяти индивида семантической константы, детерминируемой этимологией знака.
В последнем параграфе первой главы (1.4) описываются составляющие теории
значения – лингвистическое обеспечение значения, соотношение означаемого и
означающего, вопрос соотношения языка и мышления, единичности семантики
слова. С учетом большого структуралистского опыта гиперболизации роли языковой формы в литературе вопрос лингвистического обеспечения значения (1.4.1) является многогранным и наиболее дискуссионным. К «лого- и фоноцентристам», т.
е. к тем, кто переоценивает роль внешней речи в семиозисе, относятся Платон,
Р. Карнап, М. Хайдеггер, В. Гумбольдт, Р. Барт, М.М. Бахтин, В.С. Соловьев и др.;
к «умеренным логоцентристам» – А.А. Потебня, Б. Рассел, Э. Гуссерль; к «антицентристам» – Ж. Батай, Ж. Деррида, М. Фуко, Ж.-Ф. Лиотар.
12
Здесь следует отметить способ отделения Э. Гуссерлем языка от мысли – контролируемым трансцендированием. В своей феноменологической программе он
исходит из редуцируемости языка (осознанного изолирования формального знака
от мысли), что вызывает неодобрение со стороны логоцентристов, постулирующих идею о том, что реальный смысл уже репрезентируется предложением, поэтому нет надобности полагать сознанию интенционально добывать смысл или
истину.
Обзор литературы показывает, что в целом мыслителей, допускающих отсутствие лингвистической презентации в ментально-познавательных процессах, – абсолютное меньшинство. Подобное соотношение подходов объяснимо, пожалуй,
следующим. Отношения мысли и языка кажутся симметричными из-за того, что
психологическая часть содержания мысли из сферы бессознательного – намерение,
побуждения, волевые импульсы и т. д. – обычно не включается в состав означиваемого. Именно неясность самой природы данной части мысли и ее границ, обоснованная нематериализуемостью в языке, позволяет ученым либо игнорировать ее,
либо считать идеальной субстанцией, не относящейся к сфере семантики.
Относительно тезиса Сепира-Уорфа (1.4.2) наша позиция заключается в следующем. Исходное направление дихотомии «язык versus мышление» – это движение от мышления к языку: по мере своей функциональной эволюции язык подстраивался под желание этноса-субъекта отразить значимые представления, т. е.
спрос порождал потребность, которая постепенно материализовывалась в языке. К
примеру, многочисленная палитра морфем (см. Приложение 1 диссертации) появилась в бурятском языке в связи с востребованностью отражения идиоэтнических концептов. Однако мы признаем определенную степень влияния языка (той
же грамматики) на способ мышления, т. е. рефлективную функцию языка в рамках
онтогенеза. Речь идет о том, что регулярная активация определенной части лексики и грамматики способствует формированию (в раннем онтогенезе), развитию и
укреплению (на его более поздних этапах) концептуально-семантической системы
индивида: «чем больше говоришь об этом, тем больше убеждаешься в нем».
Далее мы постулируем единичность семантики слова (1.4.3). В отличие от
Г. Райла, согласно которому каждое новое использование существующего в языке
слова «не является знакомством с какой-то дополнительной реальностью» [Ryle,
1960, p. 114], мы считаем, что каждое использование того или иного слова объективирует отличное от всего ранее пережитого состояние значимости. Когнитивный механизм устроен таким образом, что индивид не может актуализировать в
речемышлении прототипический, одинаковый для большинства носителей языка
образ (здесь мы расходимся с концепцией Э. Рош [Rosch, 1957] и соглашаемся с
Дж. Лакоффом [Lakoff, 1980, 1987] в плане неатомистичности, гештальтности
мысли). Обоснование нашей убежденности лежит в психонейрофизиологии речи,
описанию которой посвящена следующая глава.
Что касается «соотношения означаемого и означающего» (1.4.4), в классической лингвистике от Соссюра до современных функционалистов данная диада понимается как отношение взаимной предопределенности, обеспечивающее одинаковую интерпретацию языковых знаков, поскольку последние способны выразить
любую мысль. Другими словами, убеждение в том, что означаемое и означающее
13
находятся в состоянии автоматической спаянности, высказанное еще Аристотелем
и «узаконенное» в двучастной модели знака Ф. де Соссюра, остается сегодня до
сих пор релевантным (ср. референциальные концепции знака).
Противоположное мнение (Дж. Эйчисон, Дж. Лакофф, У. Лабов и др.) обусловливается тем, что значение – это нечто живое и ускользающее, поэтому следует
«расшатать механическую, линейную систему соответствий между полем означаемых и цепочками означающих, украдкой навязываемую, суфлируемую традиционной (соссюровской) концепцией знака» [Деррида, 2000а, с. 424]. «Расшатывание» традиции есть разграничение ноэтического потока и сферы означающего, поскольку смысл рождается (Хайдеггер), не может быть конституирован иначе,
нежели коннотативно (Барт), необязательно по строго заданной траектории (Фуко),
а слово является лишь произвольным указателем (Делез). Мы согласны с последней программой, составленной нами из разрозненных идей, программой, базовой
основой которой является аксиома о раздельном хранении и активации означающего и означаемого. В силу невозможности полной экспликации значимости рекомендуем второй термин заменить на имя несовершенного вида означиваемое и
отразить данное несоответствие меньшим кругом означающего (схема 1):
Схема 1.
Традиционная двучастная и когнитивная модель-формула семиозиса
означающее
формат
спаянности
означаемого
и
означающегоо
Переживаемая
значимость А
Означиваемое Аа
означенное
Аа1 / Аа1*
Понятно, что схема редуцирует многие аспекты семиозиса и создает видимость
наличия ясной конфигурации означиваемого (мы согласны с тем, что содержание
мысли приобретает форму, лишь когда оно высказывается, проходя через внеш- означ
ний язык [Бенвенист, 1974, с. 104]). Анализ вариантов актуализаций значимости в Аа№
речи позволяет нам представить авторскую когнитивную модель-формулу семиозиса: часть помысленной значимости А означиваемое Аа, прошедшее «психологи- /Аа
ческий фильтр», овнешняясь в языковом знаке, приобретает конфигурацию либо
Аа¹*, либо Аа¹** и т. д., где Аа¹ представляет минимальный сдвиг (см.также с. 28
автореферата).
Нейрофизиологическая неспаянность формального знака и семантической
сущности объясняет возможность использования языка как средства манипуляции
(вербализуется не личностная значимость, а искусственно-адаптированная к адресату значимость). С другой стороны, факт их раздельности следует воспринимать
как мотив и обоснование создания новых формальных знаков для более релевантного обозначения меняющихся внешних и внутренних реалий.
Наши выводы относительно лингвофилософской теории значения можно обозначить следующим образом.
14
1. Философия всегда вела борьбу за «чистоту» эпистемологии, т. е. против психологизма научного мышления. Но, на наш взгляд, самые последовательные концепции значения, авторы которых идут от означиваемого к означающему, являются психофилософскими. В этом свете самой психологичной является, очевидно,
синтез-эпистемология Канта.
2. «Присутствие» внешнего объекта (в виде самого объекта или его копии) в
когнитивной деятельности субъекта способствовало появлению теорий референции и репрезентационизма. В авторской концепции значимости не рассматривается возможность описания значения как референта (экстенсионального значения).
3. Решение проблемы познаваемости мира напрямую связано с вопросом,
насколько возможно универсально-конвенциональное значение: при условии тождественного и изолированного восприятия физических данных того или иного
объекта правомочно было бы говорить о некоем общем денотативном содержании.
Однако восприятие не происходит в формате только сенсорного ratio: оно основывается, по Б. Расселу, М. Хайдеггеру и др., на индивидуальных чувственноэмоциональных переживаниях, что обеспечивает целостность смысла, с одной
стороны, и отрицание универсального в значении, с другой.
4. Другими важными вопросами проблемы значения являются природа мышления (в т. ч. степень его материалистичности), логика и обусловленность мышления
(Аристотель, Лейбниц, Юм, постмодернисты); разграничение элементов значения,
состав значения и возможность подведения механизма формирования значения
под строгую формулу (Фреге, Карнап, Рассел, Куайн); врожденность и формируемость идей и образов, способы их формирования (Декарт, Гоббс, Юм, Кант,
Гегель, Райл, герменевты); степень связности мышления и речи, придание большей важности второй компоненте (Хайдеггер, Гумбольдт, Бахтин, Соловьев).
5. В целом развитие теории значения можно назвать движением по направлению к позитивизму, с одной стороны, и деонтологизации значения, с другой.
В Главе 2 «Психо- и нейролингвистический аспект речи и значения» вначале кратко представлена история психолингвистики, нейролингвистики и когнитивной лингвистики. Данные дисциплины близкородственны прежде всего в исторической перспективе: общность объекта исследования связана с тем, что толчком
к становлению каждой из них была смена парадигм изучения психологии. В целом
когнитивно-функциональный поворот в психологии и психолингвистике произошел благодаря трудам В. Вундта, К.Г. Юнга, Ж. Пиаже и Л.С. Выготского.
Схематизация проблемы порождения речи и значения больше свойственна когнитивной лингвистике, что, как нам представляется, не только уводит онтологию
речи в новое русло абстрагирования, но и способствует дальнейшему приумножению концепций и задач. Мы – за «умеренные» идеализации онтологии речи «с
оглядкой» на естественные науки и с учетом тех достоверных эпистем, которые
предлагаются лингвистам в качестве основополагающих позиций. Новые перспективы разработки теории языка в целом и теории значения в частности нам видятся
в устранении искусственного разделения на «язык как текст» для лингвистики,
«речевую деятельность» для психолингвистики, «механизм производства речи»
для нейролингвистики и «язык как средство презентации знания» для когнитивной
лингвистики и в признании феномена «речи-мысли-языка-мышления» (по
15
Г.П. Щедровицкому) в качестве общего объекта исследования. Разграничение
объектов напоминает ситуацию «робот, или схема человека, – для лингвистики,
живой человек – для психолингвистики» (уроком для исследователей здесь может
послужить эволюция взглядов Л. Витгенштейна от формального языка к живой
речи).
Если в философско-лингвистической теории значения языковое (потенциальное, конвенциональное) значение вытекает из соотнесенности с внешними объектами, то в психолингвистической теории психологическое или реальное значение
(2.1.1) имеет отношение к чувственному опыту познания мира, т. е. является следствием эмпирической деятельности индивида. Первое относится к категории
«знание», второе – к актуальному семиозису. Разницу между ними можно проиллюстрировать понятиями «внутренняя форма» и «чувственная ткань»: первое указывает на этимологию или на связь знака с внешним миром, второе – на внутреннюю «составляющую» ментального образа. Наша концепция значимости основывается на втором.
Соотношение психологического, актуального значения и языковой формы как
нельзя лучше обозначено у Л.С. Выготского: «Слово может существовать без
смысла, смысл в одинаковой мере может существовать без слов», – но воплощение мысли в словах видоизменяет смысловую структуру [Выготский, 1999, с. 323324, 289-290]. Его метафорическое сравнение мысли / смысла с нависшим облаком, проливающимся дождем слов, мотивации мысли – с ветром, приводящим в
движение облака [там же, с. 332], можно дополнить идеей о том, что капли воды
или кристаллы льда в облаке есть значения, которые, претерпевая перманентные
«вливания», служат основой для формирования значимости.
Выделяется в психологическом значении ряд особенностей: личностность, потенциал мотивации другой деятельности (А.Н. Леонтьев), неконечность значения
как продукта постоянных взаимодействий тела и разума, осознаваемого и неосознаваемого, непосредственно актуального – следствия возбуждения определенных
психических образов в сознании индивида – и опосредованного выводными знаниями разных видов и т. д. (А.А. Залевская), «деформированность» ситуацией
(Т.В. Ахутина), нестабильность, дифференциальность (И.Д. Аничков, В.А.
Пищальникова). Метафора о ментальном лексиконе как о «голограмме» и слове
как «лазерном луче» [Залевская, 2008] в равной мере объясняет и ноэзис: значимость как результат «вливаний» смыслов не «считывается» полностью.
В 2.1.2 дается обзор теорий порождения и восприятия речи (А.А. Леонтьева –
Т.В. Ахутиной, А. Вежбицкой) и ряда аспектов теории речи (онтогенетического,
культурологического, библиопсихологического), в 2.1.3 – моделей В. Левелта и
Т.Н. Ушаковой. Если алгоритм порождения и восприятия речи, основанный на
функциях порождения речи и операциях ее восприятия, разработан В. Левелтом на
основе компьютерных технологий (1999), то в модели речи Т.Н. Ушаковой (2005),
разграничивающей мыслительный процесс и именование его продукта словом,
описываются особенности активации «логогенов» узлов вербальной сети. В частности тот или иной логоген получает преимущественную активацию в силу
наибольшего совпадения с элементами ментального ряда.
В обзоре лингвокогнитивных теорий речи и значения (2.2) мы исходим из по16
нимания когнитологии как науки-гиперонима о познании и становлении «знаний о
знании», формируемой частными науками – психонейролингвистикой и когнитивной лингвистикой (2.2.1). Здесь кратко описываются основные формы репрезентации знания, в т. ч. популярные в отечественной науке концепты, которые, согласно Н.Н. Болдыреву (2008), охватывают функционирование и декларативной, и
процедурной памяти. Обзору коннекционистской теории Б. МакУинни,
К. Планкетт и Э. Бейтс (2000, 2005) уделено особое внимание в связи с тем, что
она, на наш взгляд, дает наиболее обоснованный и последовательный алгоритм
речевой деятельности. Так, производство речи основано на закономерности «чем
чаще в опыте связаны сигналы, тем больше вероятность того, что появление одного сигнала актуализирует связанный с ним другой сигнал». Мы разделяем принцип «соревновательности», положенный в основу данной модели: он был независимо обнаружен нами в процессе изучения бурятско-русского дискурса (Глава 3).
Есть определенные тезисы в биокогнитивной теории (Cowley, S.J., Love, N.,
Thibault, B.J., Bickhard, M., A.В. Кравченко и т. д.), с которыми мы также согласны,
к примеру, – с определением «продолжительности жизни» языкового знака: «Знак
как единство образов формы и содержания возникает и «умирает» в недрах сознания в то время, как уже «не обремененная содержанием форма перемещается в
пространстве и становится словом только тогда и на тот краткий миг, пока она касается сознания» (курсив наш – П. Д.) [Архипов, 2009, с. 113]. Вместе с тем относительно тезисов о том, что «человеческая семантика основана не на референции,
а на коннотации; <…> не нужны ни фонология, ни ментальный лексикон, <…>
слова и значения – фикции» [Коули, 2009, с. 208-222], наши возражения состоят в
следующем. Мы согласны с тем, что значимость как таковая складывается из коннотации, а не референции, однако мы считаем, что: 1) роль последней заключается
в посыле, в каузации мыслительной деятельности; 2) фонология вторична в том
плане, что семантическая сущность первична; 3) роль ментального лексикона заключается в том, что продукты восприятия обрабатываются на его основе; 4) слово не может быть «фикцией» в связи с тем, что субъект, производя акустические
колебания в воздухе, придает им значимость, однако в связи с разнородностью актуализируемого и новизной переживаемого определенная доля означиваемого
остается неэксплицированной словом.
В «Основных принципах нейрофизиологии речи» (2.4) приведены современные
данные о принципах функционирования мозга в целом и некоторые частные вопросы функциональной организации мозга. В модели порождения речи
И.Н. Горелова и К.Ф. Седова [2009, с. 112-117] интерес представляет проведение
функциональной связи «тип полушария и этап речепроизводства». Так, мотив
рождается в обоих полушариях, затем в правом полушарии производятся коммуникативное намерение, замысел, первичная запись в универсально-предметном
коде и начало перекодирования, далее в левом – продолжение перекодирования,
разворачивание замысла в текст, синтаксическое моделирование, наполнение моделей лексикой, послоговая моторная реализация. Завершается речь контролем: в
правом – за смысловой стороной дискурса, в левом – за формальной.
В связи с тем, что не существует чисто нейролингвистических теорий актуализации значимости в речи, нами предлагается версия «физиологизации» теории ре17
чемышления. Так, из заданных пяти постулатов об особенностях функционирования нейронов выводится следующий ряд предположений о нейрофизиологии речи:
1) каждое продуцирование и рецепция высказывания происходят в результате того,
что нейроны путем видоизменения своей химической природы активируются и
соединяются с соседними нейронами, создавая посредством импульсов функциональные нити; 2) существует гибкая специализация нейронов: за семантикой и
языковыми структурами стоят соответствующие только им нейронные соединения;
обеспечивает «ноэтическую часть» семиозиса большой ряд нейронных связок –
психосенсорных, аффективных, концептуальных, которые «угасают» на этапе
вербализации мыслимого; 3) активация нейронов обусловлена нацеленностью на
практический результат: мысль изначально интенциональна в смысле планирования вербального, невербального поведения относительно объекта мыслимого; 4)
не используя те или иные формы на продуктивном и перцептивном уровнях в течение определенного времени, индивид оставляет клетки невостребованными и
тем самым «планирует» новый системогенез клеток; 5) регулярное «наполнение»
новых нейронных связей предоставляет широкие возможности для усвоения новых слов, забытых слов и структур в первом, втором или иностранном языках.
В 2.5 описывается один из основных когнитивных законов семиозиса – цельнокупность восприятия, категоризации и воспроизведения информации, который
имеет особую важность для поставленной нами проблемы. В литературе эта закономерность рассматривается Э. Голдбергом (2003) как дистрибутивный (распределенно-градиентный) принцип организации мозга, Л. Барсалу [Barsalou, 1999] –
как дистрибутивные перцептуальные, моторные и интроспективные системы.
Данный принцип, подтверждающий идею о единичности помысленного, назван
нами «пакетным» производством значимости.
Основные выводы к главе 2 заключаются в следующем.
1. Использование психо- и нейрофизиологических данных в качестве обоснований производства и восприятия речи является наиболее достоверной эпистемой,
позволяющей, по терминологии Л.С. Выготского, не «вязнуть в донаучных представлениях и полуметафизических теориях и системах».
2. Опыт схематизации и дискретизации значения и смысла, существующий до
сих пор в лингвистике, провоцирует иллюзию их спаянности с формой, отдаляя их
понимание как слитых с чувственной, биодинамической тканью сознания единств
сенсорики и интеллекта, психического и соматического. Онтогенез речи, реальный
семиозис подтверждают функциональную раздельность формы и семантики.
3. «Деформированная ситуацией» значимость есть динамическая психическая
субстанция, утрачивающая актуальность личностного смысла по окончании соответствующего акта. Как результат пережитого, дифференциального и значимого
она не может отождествляться с соответствующими фрагментами внешнего мира.
В связи с тем, что нет единых критериев превращений референций к внешнему
миру во внутренний мир, постулируется априорная нетождественность значений и
значимостей в рамках интра- и интеркультуры, с одной стороны, и невозможность
описания концептуально-семантической системы и семиозиса на основе денотативного значения, с другой.
4. Потенциальное значение (квант знания) не может считаться значимостью,
18
поскольку в нем еще не опосредован опыт «здесь и сейчас»: только пройдя через
конкретную ситуацию как часть целостного переживания индивида, оно становится семиотическим продуктом, обеспечивающим рекурсивный цикл перманентной
перекатегоризации.
5. Продукты переработки перцептивного опыта сохраняются, модифицируются
и реактивируются в «пакетном режиме». Обеспечивают принцип цельнокупности
способность к синестезии, распределенный принцип организации мозга.
6. Слово (звуковая последовательность) как участник финальной стадии семиозиса связывается не с мыслительным процессом, а с его продуктом – значимостью
в виде означиваемого. Именование последнего – также нейрофизиологический акт,
поскольку оно обеспечивается тем же принципом соединения нейронов. В неосознанном производстве речи выигрывает наиболее регулярная нейронная связка, по
определению активируя прилегающие ассоциативные связи.
7. В когнитивном пространстве языки всегда находятся в состоянии соперничества. Вначале второй (третий) язык «завоевывает» «вакантные» нейроны: субъект
пребывает в стадии осознанного выполнения новых когнитивных задач. Если данный язык возводится до уровня автоматизированных навыков (неосознанного
продуцирования знаков и структур), он становится потенциальным конкурентом
формальных знаков первого языка.
Последнее положение подтверждено нами на данных лингвогенеза бурятского
языка. Так, в соответствии с заданной нами методологией изучения теории значимости Глава 3 «Лингвогенез бурятского языка как источник подтверждения
психонейрофизиологии интра- и интерязыка» имеет особенное значение. Наряду с описанием внешних факторов, приведших язык к функциональному кризису
(3.1, 3.2), мы находим во внутренних факторах, обеспечивающих динамику бикодового бурятско-русского дискурса (3.3), и данных свободного ассоциативного
эксперимента (3.5) подтверждение следующих пяти когнитивных принципов порождения и восприятия речи: 1) принципа автономности формального знака и семантической сущности, с одной стороны, и формальных знаков разных языков, с
другой; 2) наличия единой концептуально-семантической системы для двух языков; 3) тенденции к постоянной эволюции концептуально-семантической системы;
4) принципа когнитивного соперничества формальных знаков, ведущего к новому
согласованию языков, функционирующих подобно сообщающимся сосудам; 5)
нейрофизиологической способности мозга индивида к формированию нового системогенеза, обеспечивающего в плане лингвогенеза потенциал порождения новых форм и речевых формул.
В 3.4 дается дробная классификация лексических единиц бурятского языка,
подвергшихся дефункционализации и соответственно перешедших в разряд пассивной лексики. Столь обширное регрессирование языка объясняется нейрофизиологическим принципом состязательности кодов, который заключается в следующем. Когда значимость, сформировавшись на довербальном этапе, стремится
объективироваться во внешнем коде в виде означиваемого, то для этого выбирается наиболее сильный знак, «самоинициирующий» активность. Данная ситуация
напоминает житейский случай отбора лучших атлетов в сборную, скажем, региона: чем лучше спортсмен развил мышцы и другие атлетические навыки (здесь:
19
имела место частотность нейронной активации), тем больше у него вероятность
попасть в сборную (здесь: быть воспроизведенным), а при отсутствии такого
спортсмена приглашается атлет из другого региона (здесь: знак-коррелят второго
языка). Подобную состязательность можно объяснить также в рамках биологической теории эволюции языка, а именно тем, что признак А регулярно заменяется
имеющим селективное преимущество признаком Б [Bichakjian, 1999].
Об отсутствии симметричного билингвизма – продукта когнитивного содружества языков – свидетельствует фактор утилитарной неаутентичности второго языка («фоссилизации» – букв. окаменения). «Затвердевает» некий промежуточный уровень речевых навыков на втором / иностранном языке (прежде всего в
фонетическом аспекте) в силу того, что билингв укрепил именно те нейронные
связи, которые обеспечивают активацию ненормативной версии. С точки зрения
нейрофизиологии речи фоссилизация служит индикатором того, что родной (первый) язык еще находится в функциональной безопасности, что он пока держит
«первенство» в когнитивном состязании двух языков. Иначе говоря, преодоление
фоссилизации, т. е. достижение автоматизированных речевых навыков и умений в
коде-2, означает предельную точку, сигнализирующую о вероятном начале регрессирования в коде-1. Последнее проявляется в креолизованном дискурсе, где
имеет место регулярное переключение кодов. В высказывании Роддомhоо выписывайхадань, самолёодоор сраза ошохобди (Мы полетим сразу, когда выпишут
[их] из роддома) из пяти словоформ четыре имеют структуру «корень русского +
граммема бурятского языка».
Когнитивное соперничество языков бурята-билингва подкрепляется психологической природой вербальных традиций в целом, которые реализовывались в исторической перспективе множеством поколений носителей языка. Речь идет
прежде всего о том, что высококонтекстность (в терминологии Э. Холла) бурятского языка проявляется в нижеследующих коммуникативных традициях и стратегиях, подкрепляемых базовыми буддийскими канонами.
1. Способность бурятского языка к импликатуре основана на речевом этикете,
советующем говорить мало и к месту. В качестве подтверждения приведем паремиологическую единицу: Минаа барижа, мори хурдан болгохогγй, мянга хэлэжэ,
хγбγγ сэсэн болгохогγй. – При помощи бича коня не сделать быстрым, при помощи
многословия мальчика не сделать мудрым.
2. Речевая недосказанность диктуется концептом-понятием «мэдэхэгγй» (не
знаю), испокон веков проповедовавшимся предками: «Мэдэхэгγйhөө сэсэн юумэн
байхагγй. - Нет мудрее слов «не знаю». Принцип «когда человек не знает ничего,
тогда и обсуждать нечего» создавал основу сдержанности в вербальном поведении.
Однако следование данной стратегии, по определению воспитывавшее пассивное говорение, в нейрофизиологическом смысле сегодня представляет собой негативный фактор, поскольку оно обеспечивает слабую «тренировку» соответствующих нейронных связей.
В целом факторами, влияющими на функциональное регрессирование миноритарного языка, являются: 1) изолированные хранение и активация формальных
языковых оболочек и соответствующей семантики; 2) постоянная «реинвентаризация» и модификация семантических составляющих; 3) слитная концептуально20
семантическая система двух языков; 4) преодоление фоссилизации и достижение
уровня автоматизированности речевых умений в русском языке; 5) русскоязычный
контекст, формирующий все социальные сферы жизнедеятельности региона;
6) этнопсихотип и свойство интравертированной коммуникации.
Данную закономерность интерязыковой когнитивной архитектуры мы называем принципом цепной реакции, механизм которого можно показать в следующей
взаимозависимой последовательности:
пассионарная сила этноса
▼
сдержанный тип вербального и невербального поведения
▼
отсутствие мотивации овнешнения мысли в целом и в знаках родного языка в
частности
▼
нерегулярный вход соответствующих фонологических единств
▼
слабая репрезентация единств в кратковременной, далее – в долговременной
памяти
▼
потеря пластичности и мобильности соответствующих нейронных связей
▼
затрудненное обнаружение лексем как последовательности фонем на выходе в
процессе поиска установления контакта со стороны семантической составляющей.
Последние пять шагов цепи, как представляется, составляют когнитивные особенности, детерминирующие пассивное функционирование отдельных разрядов
лексики любого естественного языка.
На примере бурятско-русского билингвизма выделено в первом приближении
семь видов функционирования концептуально-семантической системы и соответственно семь типов билингва. В первых четырех билингв владеет концептуальносемантическими системами обеих культур, однако степень качества отражения
системы своей культуры посредством родного языка убывает от первого к четвертому типу. Носитель последнего типа частотно переключает код в неосознанной
речи в связи с обширной дефункционализацией лексики. Иначе говоря, он мыслит
концептами во внутренней речи, но выражает их во внешней речи на смешанном
коде. Подобный режим производства речи обеспечивается нейрофизиологическим
принципом раздельной активации формы и семантики.
На основании последнего принципа и когнитивного механизма речемыслительного процесса в целом предлагается поправка к гипотезе о том, что главным
фактором, формирующим этническую идентичность, является знание родного
языка: предопределяет этническую идентичность не внешний атрибут языка в виде формальных знаков, а степень владения концептуально-семантической системой родной культуры. Если последнее активируется (неважно, на каком коде),
определенная доля его сознания еще этномаркирована и субъект реализует себя
как представитель этнолингвокультурного социума.
21
Потенциал переключения кода, степень представленности концептуальносемантической системы знаками родного языка отражены также в результатах
свободного ассоциативного эксперимента, проведенного в октябре-ноябре 2008 г.
(3.5). Гипотеза о том, что «уменьшение объема активной лексики бурятского языка происходит в результате функционального ослабления нейронных соединений,
обеспечивающих их активацию, за счет усиления соответствующих связей, объективирующих их русские корреляты», подтверждается статистическими данными
эксперимента. Метод записи первой пришедшей в голову реакции на стимул демонстрирует реализацию принципа неосознанного порождения речи в целом. Респондент неосознанно активирует те нейронные соединения, которые вследствие
регулярного воспроизведения «заработали квоту» активации на следующей спирали внешней речи. Если связи ослаблены, «выигрывает» знак противоположного
кода.
Количественные результаты подтвердили данную обратную пропорцию. Из
10000 реакций (100 респондентов) ассоциаций на русском языке – 2 392 (23,9%),
значительная часть которых имеет переводческий характер, 2 602 – «нулевых» реакций (26%). Второе означает незнание бурятской лексемы-стимула, что потенциально приравнивается к первой группе реакций. Только 4 991 реакция (49,9 %)
представляет знаки бурятского языка, 15 реакций (0,2 %) – «блендового» характера. В целом статистика эксперимента подтверждает стремительную динамику
ухудшения тенденции «чистого» говорения, с одной стороны, и релевантность
нейрофизиологического принципа состязательности, с другой.
Выделяются среди реакций по сходству, смежности и причинно-следственной
зависимости предикативные лексемы, представляющие собой формы коммуникативной стратегии: (саг) γнгэрөө (прошло), ерэхэ (придет) и др. На наш взгляд, подобные реакции демонстрируют стабильность нейронного соединения, обеспечивающего легкое неосознанное производство тех или иных фраз, на практике.
Если парадигмальному уровню, представленному в эксперименте, не присуща
бикодовость (0,2%), то она присуща дискурсивному уровню (3.6). Мы называем
бурятско-русский дискурс «креолизованным» в связи с ненормативным переключением кода в рамках одного синтаксического целого и «реверсивнорегрессивным» в связи с обратным движением языка, т. е. «отходом» на прежние
позиции к базовому словарю (см. теория «педоморфозиса» Б. Бичакжиана). Последний обнаружен нами в ходе эксперимента как «обратное ядро», состоящее из
22 лексем (hайн – хороший, хорошо, γгы – нет, аба- – взять, ажал – работа и
т. д.), высокая продуктивность использования которых обеспечила стабильность
статуса элемента активного словаря. Тенденция сохранять ранее усвоенное, на
наш взгляд, наглядно демонстрирует основной нейрофизиологический принцип
«накопления» речевых навыков посредством частотной психонейрофизиологической объективации соответствующих нейронных групп,
В целом мы рассматриваем креолизованный реверсивно-регресссивный дискурс в рамках трех методологий – синергетического движения открытой системы
(языка), эволюции языка в условиях асимметричного билингвизма и дискурсивного творчества. Первая объясняет основной принцип динамики языка, вторая –
принцип сдвига языка, третье – способ выживания языка посредством самопроек22
тирования дискурса.
Что касается дифференциации языковых уровней, то степень их стабильности и
надежности функционирования в условиях регресса языка растет по направлению
к грамматике: лексический → фонетический и просодический → прагматический
и грамматический. Так, проигрывает в когнитивном противостоянии двух языков
прежде всего лексика: грамматика будучи «каркасом» речи активируется чаще,
чем лексика. Также немаловажно то, что билингв, ощущая несоответствие новых
переживаний «старым» формальным знакам, неосознанно стремится облечь их в
русскоязычные лексемы, соответствующие социальному контексту.
Проверив основные психонейрофизиологические основания речемышления на
данных лингвогенеза бурятского языка, мы делаем следующие выводы.
1. Патология интерязыка, или ассиметричное протекание билингвизма, равно как
и афазиология речи, служит в качестве свидетельства, верифицирующего психонейрофизиологические принципы актуализации значимости в речи.
2. Лингвогенез бурятского языка, результирующийся в самопроектировании креолизованного реверсивно-регрессивного дискурса с регулярным переключением
кодов, подтверждает вышеназванные пять основных когнитивных принципов порождения и восприятия речи.
3. При регулярном неконтролируемом речепроизводстве данные психонейрофизиологические основания семиозиса и аккумулирования концептуальносемантической системы обеспечивают в свою очередь ассиметрию билингвизма.
Иначе говоря, психонейрофизиологические принципы и креолизация речи на одном из языков при неосознанном говорении находятся в условиях взаимодетерминации.
4. Когнитивная архитектура интерязыка (в частности единая концептуальносемантическая система и различные локации формальных знаков) также способствует тому, что социально неравнозначный язык начинает обратное движение к
начальным позициям (преимущественно в лексическом аспекте).
5. Свободный ассоциативный эксперимент по выявлению ассоциативновербальной сети билингва подтверждает уникальность конфигурации концептуально-семантической системы (прямо) и актуализирумых в семиозисе значимостей (опосредованно).
В Главе 4 «Психонейрофизиологические основания непереводимости значимости с одного языка на другой» обсуждаются вопросы теории перевода в аспекте традиций рассмотрения категории (не)переводимости (4.1), моделей перевода как способов постулирования переводимости (4.2), категории «эквивалентность» / «адекватность» как критерия определения переводимости (4.3), лингвофилософского (4.4) и психолингвистического аспектов непереводимости (4.5).
Следует отметить, что в отличие от вышеописанного бикодового дискурса переводческое переключение кодов контролируется транслятором осознанно. Мы
считаем, что вероятность переводимости всего семантического объема текста с
одного языка на другой возможна при следующих условиях: 1) абсолютно одина-
23
ковое для носителей, по крайней мере, двух культур2 устройство внешнего мира
(что можно допустить при условии их проживания в одном геополитическом социуме); 2) одинаковые законы логического мышления, или когнитивные метапроцедуры, что, в свою очередь, предполагает предшествование мышления, носящего
автономный характер к языку (что следует признать); 3) тождественное восприятие внешнего мира, с одной стороны, и тождественная обработка продуктов восприятия и формирование одинаковой ментальной картины мира и одинаковых
значимостей, с другой (чего не может быть согласно законам нейро- и психофизиологии); 4) присутствие в системах языков слов, выражающих все нюансы переживаемых значимостей (что невозможно в связи с отрицанием предыдущего
пункта); 5) последовательная линейная активация составляющих значимости (что
также нельзя постулировать согласно основному принципу нейро- и психофизиологии). В этом состоят, по нашему мнению, условия полной переводимости текста
с одного языка на другой, но постулировать эту идею не позволяет опровержение
возможности признания последних трех условий. Таким образом, мы исходим из
положения о том, что максима homo translans, состоящая в «выведении вовне
внутренних психологических состояний говорящего человека» [Ушакова, 2005,
с. 14], в связи с постулируемой нами теорией значимости априорно провозглашается невыполнимой.
История обсуждения вопроса (не)переводимости, восходящая к переводу Библии, в основном говорит о возможности допущения «всепереводимости», ключевым обоснованием которой выступает идея языковых универсалий (грамматика
А. Арно и К. Лансло, генеративная грамматика Н. Хомского, парадигматические
метаязыковые универсалии, теория о денотативной функции языка и т. д.). Также
вера в переводимость исходит из субъективной веры в силу и величие того или
иного языка (Н. Галь, лингвофилософы-логоцентристы и др.). К числу тех, кто постулирует переводимость с одного языка на другой на основе допущения эквивалентных и адекватных отношений между текстами, можно отнести А.В. Федорова,
Я.И. Рецкера, С.И. Влахова, С.П. Флорина и др. Наконец, в качестве обоснования
переводимости служит идея о том, что переводчик получает готовый текст – уже
«квантованный» языком мир (см. Н.К. Рябцева). Как представляется, последнее
видение, во-первых, упрощает сам процесс перевода, создавая иллюзию присутствия статичных тождественных концептов в ментальном лексиконе трех участников интерязыковой коммуникации. Во-вторых, оно не учитывает природу актуального переводческого семиозиса утраивания семантического не-тождества.
Здесь речь идет о закономерности, связанной не с формальными расхождениями
языков, а с психонейрофизиологической спецификой активации образов, ситуаций, действий, вкупе обеспечивающих формирование значимости – закономерности, вызывающей в свою очередь реализацию правила «чем больше этапов передачи сообщения, тем больше вероятность наступления семантических потерь».
В. фон Гумбольдт, Б. Малиновский, Л. Вайсгербер постулировали непереводимость на основе разницы культурных значимостей. Мы принимаем данный постуПри условии того, что один из языков, участвующих в межъязыковом посредничестве, является родным языком переводчика.
2
24
лат как аксиому: люди, принадлежащие к разным этнолингвокультурным сообществам, имеют отличные вербальные и невербальные поведения и ментальности.
Возьмем абсолютно простое предложение на бурятском языке, потому, на первый
взгляд, кажущееся переводимым: Тэрэ баруун тээнь hууба. - She / he sat / was sitting on the right. То, что человек сидел в комнате с правой стороны, с денотативной
точки зрения не подразумевает переводческую сложность. Но, учитывая традиционную бурятскую культуру, а именно то, что в юрте правый дальний угол считался наиболее почитаемым местом в связи нахождением буддийских символов, потому желанного гостя усаживали подальше от двери в правой стороне дома, данное высказывание несет культурную коннотацию, представляющую переводческую трудность. Так, в семьях, где помнят обычаи предков, приглашают гостя
зайти в дом / квартиру фразой Дээшээ гарагты / гаража hуугты. – Do go through
to the upper place / and sit down. В данном случае прямой перевод «upper» является
достаточно эквивалентным в связи с универсальностью базового концепта «верх –
низ» (верхнее место – почетно, нижнее – непочетно), тем не менее он не эксплицирует полностью все признаки скрипта бурятской культуры «встреча гостя». Таким образом, если не дается переводческий комментарий к английской версии или
не производится компенсация потерь в рамках абзаца или микротекста, то в этом
переводе не обеспечивается требуемая нейтрализация семантических расхождений.
С другой стороны, вспомним, что культурные различия не представляют непереводимость (И.В. фон Гете, Ф. Шлейермахер, Х. Ортега-и-Гассет), поскольку
возможно «переплыть на корабле» или «плоту» на другой берег (язык) для «набирания» духа народа (мы считаем, что в случае реализации стратегии «одомашнивания» перевод выполняет уже другие функции).
Среди тех моделей, в которых рекомендуется не сохранять языковые соответствия, т. е. эквивалентные отношения, следует назвать интерпретативную теорию
перевода. Ее авторы Д. Селескович и М. Ледерер сравнивают работу переводчика
с работой ткача, расплетающего изделие и ткущего из этих нитей другое изделие
[Seleskovitch 1984]. Мы согласны с авторами теории в том, что смысл схватывается только в определенный момент: через некоторое время сам отправитель видит
его другим. Автопереводы – тому подтверждение: «вторичный» текст рождается в
отличном от оригинала психоэмоциональном состоянии и оригинальные ассоциативные ряды базовых концептов в точности и в последовательности в нем не активируются. На этом прежде всего основывается, по нашему мнению, принцип непереводимости. Возможность переплетения нити и создания нового изделия перекликается с одним из основных наших положений, а именно – с идеей об отсутствии формата спаянности формального знака и семантики, о разграничении семиозиса и когнитивной обработки его продуктов.
Наряду с теми, кто постулирует идею «всепереводимости» или непереводимости, присутствуют теоретики, придерживающиеся позиции «срединного пути»,
т. е. относительной переводимости текста (А.Д. Швейцер, В.Н. Комиссаров,
Л.К. Латышев и др.). Если обобщить звучащие в литературе обоснования, то условиями относительной переводимости являются 1) отсутствие точных коррелятов
передачи того или иного значения – признак непереводимости; 2) сходство мента25
литета – признак переводимости; 3) универсальность тех или иных категорий
мышления – признак переводимости.
К примеру, А.Д. Швейцер советует не абсолютизировать принцип переводимости, поскольку в соответствии с поставленными задачами переводчик часто идет
на компромиссы и потери, в связи с чем важно проверять соответствие критериям
адекватности и выполнение требований эквивалентности [Швейцер, 1988] (подробнее об этих критериях см. в 4.2). Другим важным требованием, предложенным У. фон Виламовиц-Меллендорфом (1891), является требование соблюдения
правила «вызвать в тексте перевода то же самое впечатление». Последнее столетием позже описывается Л.С. Латышевым под именем «общественное предназначение перевода»: «равноценность воздействия», «коммуникативного эффекта» заключается в том, что «перевод призван обеспечить такую опосредованную двуязычную коммуникацию, которая по своим возможностям максимально приближалась бы к обычной, одноязычной коммуникации» [Латышев, 2001, с. 14]. Как
известно, это правило, называемое прагматической эквивалентностью, является
основным требованием к переводу. Отметим, что чрезвычайно субъективная, опосредованно-языковая, с одной стороны, регулирующая и детерминирующая, с
другой, природа прагматики стоит особняком от всех остальных отношений, в
связи с чем мы привязываем ее к категории адекватности.
Хотя Л.К. Латышев придерживается принципа относительной переводимости,
его последняя максима, по нашему мнению, как раз обосновывает постулат непереводимости, поскольку любое высказывание – это пережитая, т. е. прошедшая
через когнитивные структуры, значимость, которая не может быть тождественной
у двух индивидов внутри одной культуры, не говоря об интеркультуре. В этом
свете наша позиция состоит в том, что у перевода нет психонейрофизиологических оснований максимально приближаться к обычной, одноязычной коммуникации.
Обзор попыток разграничения эквивалентности и адекватности приводит нас к
следующим размышлениям. В условиях отсутствия универсальной теории значения отсутствует методологическое единство рассмотрения взаимообусловленных
вопросов (не)переводимости, моделирования процесса перевода, эквивалентности
/ адекватности. Однако прослеживается тенденция определять адекватность как
гипероним, эквивалентность – как гипоним: первый так или иначе логично связан
с прагматикой текста оригинала, т. е. с результатом, вытекающим из совокупности
достигнутых в процессе перевода эквивалентных отношений, эквивалентность – с
нахождением в целевом тексте соответствий разного уровня. При этом достижение той или иной степени эквивалентности и адекватности подразумевает в конечном итоге реализацию переводимости.
Мы обнаружили, что реализация эквивалентности и адекватности происходит
по принципу работы сообщающихся сосудов: если достигаются эквивалентные
(языковые) отношения, это приносит ущерб прагматическим соответствиям, т. е.
чем более формально эквивалентен целевой текст, тем менее он адекватен, и
наоборот. Другими словами, «причудливое переплетение» лингвистических и
экстралингвистических факторов обладает потенциалом отрицания эквивалентных
отношений, и тем самым создается пространство, где реализуется переводческая
26
адекватность. В этом мы видим непереводимость с точки зрения функциональноструктурных соответствий. Другое обоснование непереводимости лежит в аспекте
внутриязыковой организации: норма и узус одного языка не соответствуют норме
и узусу другого языка.
Однако исходным обоснованием является когнитивный фактор, вызывающий в
целом проблему выявления соотнесенности эквивалентности и адекватности, –
внутренняя непереводимость, т. е. непереводимость личностно пережитой значимости на вербальный код в рамках одного языка-культуры. В интерязыковой коммуникации переводчик пребывает в желании соответствовать другим переживаниям другого (автора оригинала), но непроизвольная «пакетная» активация своей
среды не позволяет совершить аутентичный перлокутивный акт, который имеет
место в одноязычной коммуникации. Другими словами, перевод как тройная психология есть попытки со стороны транслятора подавить собственный когнитивный механизм реагирования на стимулы и спрогнозировать чужие – адресанта и
адресата.
Анализ лингвофилософской интерпретации перевода (4.4) позволяет подчеркнуть мысль о том, что в философии языка можно обнаружить весьма обоснованные – с точки зрения реальной эпистемы – принципы непереводимости, которые
имеют свои аналоги в психо-, когнитивно-ориентированных науках: несоответствие духа языка и автора (Ф. Шлейермахер); неспособность передачи всей полноты смысла оригинала языком перевода: вместо тесного единства «кожуры и фрукта» получается «королевская мантия с широкими складками» (В. Беньямин); невозможность вырваться из «плена интерпретационных сетей» (Ж. Деррида); отсутствие среды оригинального смысла, в результате чего смысл переводного текста – яснее и примитивнее (Г.-Г. Гадамер); присутствие промежуточного этапа в
виде третьего текста (П. Рикер), который является внутренним переводимым вариантом текста; непроницаемый семантический остаток (Е.В. Петровская). Подчеркивается, что переводчик переносит подлежащие пониманию (переводу) значимости в контекст «нового языкового мира», где отсутствует эта среда [Гадамер,
1988, с. 447].
В 4.5 предпринимается попытка моделирования одного когнитивного акта
межкультурной коммуникации на основе базовых психолингвистических постулатов речевой деятельности. Так, структура нашей эпистемы выглядит следующим
образом (в дальнейшем изложении исходный текст – ИТ, язык перевода – ПЯ):
<<восприятие ИТ  [формирование значимости для себя  когнитивная адаптация и реконструкция интенциональной значимости  формирование значимости
для адресата]  представление значимости в знаках ПЯ>>.
Взятые в квадратные скобки шаги 2–4 в теории перевода обычно рассматривают как один этап – декодирование смысла ИТ. В соответствии с психо- и нейрофизиологией речи в части соотношения «формальный знак versus значимость» мы
конкретизируем этап в трех составляющих, интервал между протеканием которых
составляет 1-2 секунды в устном переводе. Так, звуковая / графическая последовательность обеспечивает основу для формирования рецептивной версии исходной
значимости, однако у переводчика сначала неосознанно формируется значимостья, основанная на собственной ассоциативной вербальной сети. Для того, чтобы не
27
дать доминировать собственным сенсорно-модально-аффективным аксиологическим параметрам, переводчик адаптирует ассоциативные связи к ситуации отправителя и получателя текста, у которых своя когнитивная среда, вопросами «Что
бы я имел в виду, если бы я был на месте адресанта?», «Как бы я понял переведенную мысль адресанта, если бы я был на месте адресата?». Иначе говоря, исходная значимость проходит в сознании переводчика когнитивную обработку
«естественная значимость-я»  «искусственная интенциональная значимость-1»
 «искусственная перцептивная значимость-2».
В каждой стадии когнитивной адаптации значимости претерпевают семантические потери именно благодаря естественной психонейрофизиологии речи. В итоге
тот минимальный сдвиг означенной значимости Аа¹, который имеет место в реальном семиозисе (см. когнитивную модель-формулу), в конце переводческого акта приобретает вид Аа¹bc, где под А подразумевается авторская интенциональная
значимость, Аа – означиваемое, Аа¹ – потери в его экспликации со стороны автора,
Аа¹b – потери прогнозирования исходной значимости со стороны переводчика (в
результате чего значимость можно назвать интерпретативной), Аа¹bc – потери при
ее рецепции со стороны адресата (второй шаг подразумевает третий a priori). Таким образом, при относительном сходстве некоторых рациональных составляющих (предметных значений) в остальном исходно-интенциональная, интерпретативная и рецептивная значимости идиоэтничны и идиосубъектны.
Приведем пример: Покушать изволите или самовар прикажете? – May I offer
you something to eat or would you rather have a samovar? Перевод фрагмента новеллы «Темные аллеи» (1938) является технически эквивалентным, но вместе с тем
прагматически неадекватным с точки зрения поиска коррелятов в плане социального узуса. В итоге конфигурация интерпретативной значимости Аа¹b приобретает
форму Аа¹bn. Речь не идет о попытках обнаружения психологического состояния
«там и тогда» (хозяйка постоялого двора обращается к старому офицеру царской
армии, которого любила в молодости), а об отсутствии попытки осуществления
переводчиком (О. Шарц) когнитивной адаптации к культуре-1 средствами языка-2
таким образом, чтобы интерпретативная значимость приближалась бы к исходноинтенциональной.
К выводам по главе 4 относится в частности размышление следующего плана.
Вопрос нахождения регулярных формальных эквивалентов связан с эпистемой «от
формы к значению», что не соответствует психонейрофизиологической природе
семиозиса. В нашей доктрине переводческая эпистема строится в соответствии с
актуальным семиозисом (со всеми вытекающими отсюда следствиями), т. е. в
направлении «от прогнозирования личностной значимости к ее внешнеречевой
экспликации». Поскольку непереводимость постулируется нами a priori, постольку
возможно говорить лишь о степени идентификации интенциональной значимости
отправителя исходного текста.
В заключении выдвинутые на защиту основные положения обосновываются
следующим образом.
Когда индивид мыслит, он переживает ту или иную значимость. Значение –
неживой квант знания – участвует в данном психонейрофизиологическом процессе в качестве одной из составляющих, в итоге под углом актуальной значимости
28
оно подвергается «обновлению» (updating). Переживаемая значимость – самодостаточная и динамическая сущность. Знак используется субъектом для придания
содержанию значимости понятной – по коллективной договоренности – формы.
Другими словами, овнешнение значимости в телах языкового знака следует воспринимать как перекодирование значимости. В этом смысле мы можем говорить
об успешности / неуспешности перекодировки адресантом пережитой значимости,
с одной стороны, и степени прогнозирования адресатом ее овнешненной версии, с
другой. Таким образом, рекурсивность категоризации (постоянного «обновления»
значений) вызывается сменой значимостей – продуктов когнитивных процессов
обработки прочувствованного (услышанного, увиденного и т. д.).
Постулируемая в исследовании теория значимости проверена с точки зрения
психонейрофизиологии речи, базовые принципы которой верифицированы данными лингвогенеза бурятского языка.
Выявлена взаимозависимость между единичностью переживаемой значимости,
обусловленной эвристичной, дизъюнктивной природой мышления и личностностью познания, с одной стороны, и регулярностью семантической эволюции, формирующей уникальную концептуально-семантическую систему индивида, с другой.
Определено, что психонейрофизиологическим фактором, обеспечивающим
данную единичность, является «пакетный» режим сохранения, производства и декодирования значимостей – распределенный, синестетический принцип функционирования мозга активировать одновременно целый ряд нейронных групп, вкупе
обеспечивающих единство чувственного, аффективного, интеллектуальнорационального, психического и соматического.
Нейрофизиологическая автономность формальных тел языкового знака и семантических сущностей верифицирована данными анализа регрессирования одного из языков билингва, приводящего к дефункционализации лексики и формированию асимметричного билингвизма, с одной стороны, и самопроектированию
креолизованного дискурса с неосознанным переключением кодов, с другой.
Обнаружено, что «пакетная» активация значимости, перманентно видоизменяющаяся концептуально-семантическая система, нейроанатомическая и нейрофизиологическая обособленность формального знака и семантики способствуют тому, что означающее – статическая внешнеязыковая оболочка – потенциально не
способно выразить полный объем означиваемого. В каждом семиозисе субъект
присваивает формальному знаку новую значимость и реципиент может только
прогнозировать ее состав и содержание.
Подытожено, что в теорию значимости не может включаться референтное значение, т. е. отношение между языковым символом и вещью, поскольку 1) внешний
мир только способствует появлению нового витка мыслительной деятельности,
т. е. служит каузацией когнитивной переработки почувствованного; 2) не существует универсальных критериев познания внешних объектов и концептуализации
его продуктов в сознании: у каждого индивида процесс носит личностный характер; 3) homo loquens мыслит не референтами, а психическими образами; 4) в телах
языкового знака овнешняется не референт и не мыслительный процесс, а часть переживаемой значимости – означиваемое.
29
По данным лингвогенеза бурятского языка, чья непоступательная эволюция является следствием тесного когнитивного соперничества с русским языком, определены следующие психонейрофизиологические принципы функционирования
интерязыка естественного билингва: 1) принцип цепной реакции как следствие
взаимообусловленных внешних и внутренних факторов, приводящий те или иные
нейронные связи к функциональной нестабильности (каждый фактор вызван продуктом предыдущих последовательностей реакции); 2) закон прямой пропорции –
чем чаще активируются нейронные группы, «стартующие» лексемы одного языка,
тем более функционально мобильным в нейрофизиологическом аспекте становится соответствующий код; 3) закон обратной пропорции, или принцип сообщающихся сосудов – чем больше «копилка» говорения или восприятия на одном языке,
тем меньшим функциональным потенциалом неосознанного говорения обладает
другой язык; 4) закон выживания естественного языка (в условиях отсутствия контроля за равнозначным функционированием обоих кодов) за счет регулярного неосознанного переключения кодов, где самопроектирование креолизованного дискурса происходит благодаря раздельной активации формы и значимости в семиозисе и системогенезу, заключающемуся в способности к обновлению способа согласования клеток.
Сформулирована гипотеза об определении этнической идентичности в зависимости от степени владения концептуально-семантической системой родной культуры, вытекающая из базового принципа раздельности хранения и активации
формального знака и семантических сущностей.
Выявлено, что закон обратной пропорции также реализуется в достижении качества перевода: соблюдение его эквивалентности, т.е. нахождение межъязыковых
коррелятов, ведет к нарушению или к неудаче в реализации адекватности перевода – в передаче спрогнозированной переводчиком исходной значимости адресанта.
Другими словами, адекватность перевода требует создания отличных условий
употребления формальных знаков и правил языковой игры, поскольку внутренняя
языковая организация и актуальные значимости представителей разных культур
не совпадают a priori.
Подытожено, что презумпция непереводимости – невозможность достижения
тождественной интенциональной, интерпретативной и рецептивной значимостей –
исходит из психонейрофизиологического принципа актуализации в речи значимости прежде всего в рамках интраязыка, далее – из психонейрофизиологического
механизма утраивания актуализации значимости в рамках интерязыка. Так, пережитая адресантом исходная значимость А, часть которой в качестве означиваемого
Аа стремилась к овнешнению, но в означенном виде приобрела конфигурацию Аа¹,
отправляется переводчиком в знаках целевого языка как значимость Аа¹b, которая,
наконец, декодируется адресатом в виде Аа¹bc. В итоге в переводческом продукте
трех когнитивных актов ноэтическая общность составляет только «сухой осадок»
исходной интенциональной значимости.
Естественно-научная парадигма изучения когнитивного механизма речи и актуализации значимости позволяет определить некоторые перспективные направления исследований в заданном ключе. Основываясь на базовых принципах функционирования мозга и на данных психонейрофизиологии речи следует 1) устано30
вить методологические координаты трансдисциплинарной парадигмы исследования значения; 2) определить эпистемологическое излишество некоторых искусственно умноженных абстракций в теории познания, сознания и значения; 3) разработать критерии обозначения границ, отделяющих непосредственно теорию
значения от теории сознания и собственно самой теории познания.
Основные положения диссертации отражены
в ведущих рецензируемых научных журналах и изданиях,
рекомендованных ВАК
1. Дашинимаева, П. П. Лингвокогнитивный аспект цветообозначения [Текст] /
П. П. Дашинимаева, Е. В. Гвозденская // Вестник Бурятского государственного университета. – Улан-Удэ, 2005. – Вып.1. – С. 3-9 (0,41 п. л., из них авторских 0,21 п. л.).
2. Дашинимаева, П. П. Бурятский язык: реверсивная стадия билингвизма и методология вопроса в когнитивном аспекте [Текст] / П. П. Дашинимаева // Вестник
Читинского государственного университета. – Чита, 2008. – №5 (50). – С.92-97
(0,7 п. л.).
3. Дашинимаева, П. П. Когнитивная методология интерязыка: предварительные
итоги [Текст] / П. П. Дашинимаева, Е. Ф. Тарасов // Вестник Университета Российской академии образования. – М., 2008. – №4 (42). – С. 26-29 (0,47 п. л., из
них авторских 0,3 п. л.).
4. Дашинимаева, П.П. Логика научного познания в философии языка как источник методологических принципов в языкознании [Текст] / П. П. Дашинимаева
// Вестник Бурятского государственного университета. – Улан-Удэ, 2009. –
Вып.6. – С. 53-58 (0,7 п. л.).
5. Дашинимаева, П. П. Когнитивные особенности пассивной лексики: бурятскорусские параллели [Текст] / П. П. Дашинимаева // Вопросы когнитивной лингвистики. – Тамбов, 2009. – №3 (020) – С.5-11 (0,81 п. л.).
6. Дашинимаева, П. П. Нейробиологический аспект порождения и восприятия речи: итоги в первом приближении [Текст] / П. П. Дашинимаева // Вестник Московского государственного лингвистического университета. – М., 2009. – №
557. – С. 196-201 (0,35 п. л.).
7. Дашинимаева, П. П. Семиозис и вопрос единичности семантики слова [Текст] /
П. П. Дашинимаева // Вестник Бурятского государственного университета. –
Улан-Удэ, 2009. – №10. – С. 86-90 (0,58 п. л.).
8. Дашинимаева, П. П. «Мышление versus язык» или «язык versus мышление»?
Или гипотеза Сепира-Уорфа применительно к морфологии бурятского языка
[Текст] / П. П. Дашинимаева // Мир науки, культуры, образования. – ГорноАлтайск, 2009. – № 6 (18). – С. 51-55 (0,58 п. л.).
9. Дашинимаева, П. П. Декодирование означаемого и «сухой осадок» [Текст] /
П. П. Дашинимаева // Вестник Иркутского государственного лингвистического
университета. – Иркутск, 2010. – №1 (9). – С. 179-184 (0,7 п. л.).
10. Дашинимаева, П. П. Психонейролингвистический аспект переводческого семиозиса: размышления вслух [Текст] / П. П. Дашинимаева // Гуманитарный
вектор. – Чита, 2010. – №2 (22). – С. 108-111 (0,46 п. л.).
31
11.Дашинимаева, П. П. Нейропсихофизиологические основания функциональной
асимметрии билингвизма [Текст] / П. П. Дашинимаева // Вестник Томского
государственного педагогического университета. – Томск, 2010. – №7 (97). –
С. 129-132 (0,46 п. л.).
в монографиях
12.Дашинимаева, П. П. Типология аспектуальности (на материале бурятского и
английского языков) [Текст] / П. П. Дашинимаева. – Улан-Удэ : Изд-во Бур. гос.
ун-та, 2003. – 171 с. (9,94 п. л.)
13.Дашинимаева, П. П. Философия языка и теория значения [Текст] /
П. П. Дашинимаева. – Улан-Удэ : Изд-во Бур. гос. ун-та, 2010. – 248 с. (14,4 п.
л.)
в учебных пособиях
14.Дашинимаева, П. П. Формирование грамматических навыков употребления видовременных форм английского глагола на I курсе языкового вуза : уч. изд.
[Текст] / П. П. Дашинимаева, С. Д. Ширапова, Н. А. Бохач. – Улан-Удэ : Издво Бур. гос. ун-та, 1998. – 39 с. (2,27 п. л., из них авторских 0,9 п. л.)
15.Дашинимаева, П. П. Read and Learn: уч. изд. [Текст] / С. Д. Ширапова,
П. П. Дашинимаева, Н. А. Бохач, Д. Б. Бадмацыренова. – Улан-Удэ : Изд-во Бур.
гос. ун-та, 2000. – 192 с. (11,2 п. л., из них авторских 4,0 п. л.)
в статьях
16.Дашинимаева, П. П. Лексико-семантическая группа слов с общим значением
«человек» в современном английском языке [Текст] / П. П. Дашинимаева. –
1998. – 12 с. – Депон. в ИНИОН РАН 22.04.1998, № 53472 (0,7 п. л.).
17.Дашинимаева, П. П. Особенности видовой корреляции бурятского и английского глаголов [Текст] / П. П. Дашинимаева // Вестник Бурятского государственного университета. Сер.6. Филология. – Улан-Удэ, 1999. – Вып.4. – С. 36-46
(0,64 п. л.).
18.Дашинимаева, П. П. Бурятский глагольный вид и современная аспектология
[Текст] / П. П. Дашинимаева // Проблемы бурятской филологии на современном этапе. – Улан-Удэ, 1999. – С. 41-44 (0,47 п. л.).
19.Дашинимаева, П. П. Аспектологическая типология: варианты универсализации
аспектуальных смыслов [Текст] / П. П. Дашинимаева // Единицы языка и речи :
межвуз. сб. науч. тр. – Улан-Удэ, 2000. – С. 3-10 (0,47 п. л.).
20.Дашинимаева, П. П. Аналитическая корреляция видовых форм в обучении английскому языку в бурятскоязычной аудитории [Текст] // Вестник Бурятского
государственного университета. Сер. 8. – Улан-Удэ, 2000. – Вып.6. – С. 3-14
(0,7 п. л.).
21.Дашинимаева, П. П. Морфологическая категория и ее коррекция в речи [Текст]
/ П. П. Дашинимаева // Единицы языка и речи : межвуз. сб. науч. тр. – УланУдэ, 2003. – Вып.3. – С. 18-22 (0,29 п. л.)
22.Дашинимаева, П. П. Конвенциональная неискренность – социально-этническая
категория? [Текст] / П. П. Дашинимаева // Единицы языка и речи : межвуз. сб.
науч. трудов. – Улан-Удэ, 2005. – Вып.4. – С. 27-30 (0,23 п. л.).
23.Дашинимаева, П. П. Когнитивные механизмы усвоения второго языка [Текст] /
32
П.
П.
Дашинимаева // Актуальные проблемы профессиональнопедагогической и научно-исследовательской деятельности в языковом вузе : сб.
науч. статей – Улан-Удэ, 2005. – С. 193-198 (0,35 п. л.).
24.Дашинимаева, П. П. Буряад хэлэнэй γйлэ γгын тγлэбые шэнжэлhэн тухай
[Текст] / П. П. Дашинимаева // Буряад хэлэнэй шухала асуудалнууд. – Улаан
Yдэ, 2007. – Х. 89-99 (0,64 п. л.).
25.Dashinimaeva, P. Ethnic identity, Language policy and Cognition: Buryats in Russia
and Hispanics in US compared [Text] / P. Dashinimaeva // Alatoo Academic Studies :
International Scientific Journal. – Biskek, 2008. – Vol. 3. – No. 2. – P. 76-83 (0,61
п. л.).
26.Дашинимаева, П. П. Из онтологии речи к моделированию перевода (послесловие к лекциям Е.Ф. Тарасова) [Текст] / П. П. Дашинимаева // Вестник Московского государственного университета. Сер. 22 «Теория перевода». – М., 2009. –
№3. – С. 62-73 (0,7 п. л.).
в материалах научных конференций
27.Дашинимаева, П. П. Семантика завершающей фазы ситуации [Текст] /
П. П. Дашинимаева // Вопросы языковой политики и языкового планирования
в условиях информационного общества : мат - лы междунар. науч. конф. – Иркутск, 2001. – С. 39-43 (0,29 п. л.).
28.Дашинимаева, П. П. Бурятский язык: реализация категориального видового
значения [Текст] / П. П. Дашинимаева // Байкальские встречи – III : Культура
народов Сибири : мат - лы III междунар. симпозиума. – Улан-Удэ, 2001. – Т.2. –
С. 304-309 (0,35 п. л.).
29.Дашинимаева, П. П. Как выявить в языке грамматическую категорию вида?
[Текст] / П. П. Дашинимаева // Мат - лы научно-практ. конф. преподавателей,
сотрудников и аспирантов Бур. гос. ун-та. – Улан-Удэ, 2001. – Ч.2. – С. 25-28
(0,23 п. л.).
30.Дашинимаева, П. П. Типология семантики ограничения рефлексии [Текст] /
П. П. Дашинимаева // Материальные и духовные основы калмыцкой государственности в составе России : мат - лы междунар. науч. конф. – Элиста, 2002. –
С. 51-53 (0,17 п. л.).
31.Дашинимаева, П. П. Из опыта невербальной межкультурной коммуникации
[Текст] / П. П. Дашинимаева // Языковая политика и современные технологии
обучения : мат - лы междунар. научно-практ. конф. – Улан-Удэ, 2002. – С. 6869 (0,12 п. л.)
32.Дашинимаева, П. П. Культура и вариативность грамматической семантики
[Текст] / П. П. Дашинимаева // Русский и бурятский языки: проблемы языкознания и методики обучения : мат - лы междунар. науч. конф., посвященной 90летию проф. Ж. С. Сажинова – Улан-Удэ, 2003. – С. 43-46 (0,23 п. л.).
33.Дашинимаева, П. П. О социальности языка: взгляд по-новому [Текст] /
П. П. Дашинимаева // Тюрко-монгольские встречи : диалог культур : мат - лы
междунар. науч.-практ. конф. – Улан-Удэ, 2004. – С. 45-49 (0,29 п. л.).
34.Дашинимаева, П. П. Философско-методологические основания лингвистической метатеории [Текст] / П. П. Дашинимаева // Образование и глобализация :
мат - лы Байкальской междунар. науч. конф. – Улан-Удэ, 2004. – С. 25-27 (0,35
33
п. л.).
35.Дашинимаева, П. П. Национальное самосознание и языковая идентификация
[Текст] / П. П. Дашинимаева // Россия – Азия : становление и развитие национального самосознания : мат - лы междунар. науч. конф. – Улан-Удэ, 2005. – С.
20-22 (0,17 п. л.).
36.Дашинимаева, П. П. Глобализация и язык как не взаимовытекающие категории
[Текст] / П. П. Дашинимаева // Образование и глобализация : мат - лы II Байкальской междунар. конф., посвященной 85-летию со дня рождения академика
П. Р. Атутова. – Улан-Удэ, 2006. – С. 39-41 (0,17 п. л.).
37.Дашинимаева, П. П. В чем конвенциональная норма переводческой ономастики?
(на материале перевода романа-фэнтези «The Lord of the Rings») [Текст] / С.
Гуро, П. П. Дашинимаева // Ономастическое пространство и национальная
культура : мат - лы междунар. науч.-практ. конф. – Улан-Удэ, 2006. – С. 215220 (0,7 п. л., из них авторских 0,3 п. л.).
38.Дашинимаева, П. П. Овладение языком и когнитивный фактор [Текст] /
П. П. Дашинимаева // «Буряты в контексте современных этнокультурных и
этносоциальных процессов» : мат - лы междунар. науч.-практ. конф., посвященной Алтаргане-2006. – Улан-Удэ, 2006. – Т. 3. – С. 94-99 (0,35 п. л.).
39.Дашинимаева, П. П. Переводима ли культура? (Или рассуждения о переводе
психогерменевтического толка) [Текст] / П. П. Дашинимаева // Феномен личности Давида Кугультинова – поэта, философа и гражданина : мат - лы междунар.
научн. конф. – Элиста, 2007. – С. 116-119 (0,23 п. л.).
40.Дашинимаева, П. П. Лингва Франка как средство формирования поликультурной компетенции [Текст] / П. П. Дашинимаева // Филологическое образование :
проблемы и перспективы : мат - лы Всерос. науч.-практ. конф. – Улан-Удэ,
2007. – С. 17-19 (0,35 п. л.).
41.Дашинимаева, П. П. О когнитивном принципе цепной реакции [Текст] /
П. П. Дашинимаева // LANGUAGE, Individual and Society : Journal International
Scientific Publications www.science-journals.eu. – Bulgaria, Sunny Beach, 2008. –
Vol. 2. – P. 166-175 (1,16 п. л.)
42.Дашинимаева, П. П. Интерязыковая регрессия: методологические ориентиры
[Текст] / П. П. Дашинимаева // Мат-лы междунар. конгресса по когнитивной
лингвистике. – Тамбов, 2008. – С. 664-666 (0,23 п. л.).
43.Дашинимаева, П. П. Лексикография: от статики к динамике (на примере экспликации смыслов концепта «сдержанность») [Текст] / П. П. Дашинимаева //
Проблемы лингвистики, методики обучения иностранным языкам и литературоведения в свете межкультурной коммуникации : мат - лы II междунар.
науч.-практ. конф. – Уфа, 2009. – Ч. 1. – С. 108-111 (0,23 п. л.).
44.Дашинимаева, П. П. Глобализация социума, эволюция языка и дискурсивная
семиургия [Текст] / П. П. Дашинимаева // Образование и глобализация : мат лы III Байкальской междунар. конф. – Улан-Удэ, 2009. – Ч. 2. – С. 169-172 (0,47
п. л.).
45.Дашинимаева, П. П. Об уникальности вариабельной ноэмы [Текст] /
П. П. Дашинимаева // Психолингвистика в XXI веке : результаты, проблемы,
перспективы : мат - лы XVI междунар. симпозиума по психолингвистике и тео34
рии коммуникации. – М., 2009. – С. 76-77 (0,12 п. л.)
46.Дашинимаева, П. П. Методологический потенциал синергетики относительно
изучения языка [Текст] / П. П. Дашинимаева // Язык. Культура. Коммуникация :
мат - лы науч.-практ. конф. – Улан-Удэ, 2009. – С. 37-43 (0,41 п. л.).
47.Dashinimaeva, P. Inner terms of mother tongue functional regression [Text] /
P. Dashinimaeva // Paper abstracts of the 16th World Congress of the International
Union of Anthropological and Ethnological Sciences. – Kunming, 2009. – Vol. 4. – P.
68-69 (0,23 п. л.).
48.Дашинимаева, П. П. Интерязык, эволюция языка и новые методологические
ориентиры [Текст] / П. П. Дашинимаева // Язык как национальное достояние :
проблемы сохранения лингвистического разнообразия : сб. трудов междунар.
науч. конф. – Улан-Удэ, 2009. – С. 257-270 (0,81 п. л.).
49.Дашинимаева, П. П. Бурятско-русское двуязычие в психолингвистическом аспекте [Текст] / П. П. Дашинимаева // Культурно-историческое взаимодействие
русского языка с национальными языками Российской Федерации : мат - лы
Всерос. науч.-практ. конф. – Элиста, 2009. – С.132-135 (0,47 п. л.).
50.Дашинимаева, П. П. Бикодовый дискурс как отрицательный результат когнитивного соперничества первого и второго языков [Текст] / П. П. Дашинимаева
// Русский язык : исторические судьбы и современность : Труды и мат - лы IV
междунар. конгресса исследователей русского языка. – М., 2010. – С. 112-113
(0,23 п. л.).
51.Дашинимаева, П. П. Молчание: дизъюнктивный синтез в смыслопонимании
[Текст] / П. П. Дашинимаева // Восток-Запад: аксиолингвистические представления о мире : мат - лы междунар. российско-польской науч. конф. – Улан-Удэ,
2010. – С. 80-89 (0,58 п. л.).
52.Дашинимаева, П. П. Когнитивная парадигма изучения языка-речи: от лингвокогнитологии к нейропсихолингвистике? [Текст] / П. П. Дашинимаева // Баяртуевские чтения – 2. Пространство национальной культуры: проблемы сохранения и трансформации : мат - лы междунар. науч. чтений. – Улан-Удэ,
2010. – С. 220-226 (0,41 п. л.).
53.Дашинимаева, П. П. Личностно пережитая значимость и эпистема переводческого акта [Текст] / П. П. Дашинимаева // Иностранные языки в Байкальском
регионе : опыт и перспективы межкультурного диалога : мат - лы науч.-практ.
конф. – Улан-Удэ, 2010. – С. 131-134 (0,46 п. л.).
35