Реальное и идеальное пространство

А. В. Федорова
Реальное и идеальное пространство
в цикле рассказов А. Я. Яшина «Сладкий остров»
Пространственная модель острова, часто встречающаяся в литературе,
наделяется, при всем многообразии смыслов, одним общим значением – это
вымышленное место, удаленное от цивилизации, от традиционного жизненного уклада, принципиально «иное» по отношению к ним. Часто эта модель
использовалась для того, чтобы развернуть в экзотическом пространстве, где
не действуют законы, обязательные для исполнения «на материке», авантюрно-приключенческие и детективные сюжеты («Таинственный остров» Ж.
Верна, «Остров сокровищ» Р. Л. Стивенсона, «Коралловый остров» Р. М.
Баллантайна, «Десять негритят» А. Кристи и др.).
Здесь человек, остающийся наедине с собой, зачастую в экстремальных
обстоятельствах заново или создает мир, или осуществляет процесс его познания (как правило, таково главное смысловое наполнение сюжетов робинзонады, начиная с «Робинзона Крузо» Д. Дефо). На острове люди организуются в сообщество, либо принципиально иное по сравнению с традиционным
социумом, либо воспроизводящее его структуру и содержание в уродливых,
отталкивающих формах (эти значения реализует литература, представляющая
гипотезу альтернативной истории, как, например, «Остров Крым» В. Аксенова, или соотносимая с традицией антиутопии - «Остров» О. Хаксли, «Повелитель мух» У. Д. Голдинга). В закрытом пространстве острова человек проходит путь к себе, отличному от того, каким он был в привычных бытовых и
бытийных координатах цивилизации (философская повесть Голдинга «Хапуга
Мартин», эссе «Острова» Д. Фаулза и др.).
Остров у А. Яшина – это тоже пространство самопознания и постижения тайны мироздания. Однако в отличие от перечисленных выше произведений в яшинском цикле «Сладкий остров» место действия – вполне реаль-
ное, со своей географией, историей, топонимией. Произведения, составившие
цикл, были написаны в 1960 - 1962 гг. Большинство рассказов, где сюжетное
действие прямо вписано в пространство о. Сладкий на Новозере, создавались
сразу после того, как писатель с женой и сыновьями Александром и Михаилом провел там несколько недель.
Реальное пространство строится с учетом биографического и географического факторов. Остров Сладкий – один из островов на Новозере (наряду с упомянутым в первом рассказе «Когда мы уедем?» Красным островом,
ныне чаще называемым Огненным). В рассказе «Когда мы уедем» названы и
населенные пункты на «большой земле», на берегу Новозера, через которые
лежит дорога на Сладкий остров, куда члены семьи отправляются за молоком, за едой для Миши и т. д.: деревни Анашкино, Карлипки (имеется в виду
поселение Карл Либкнехт), Артюшино – центральная усадьба колхоза «Заря».
А. Яшин описывает ландшафт побережья Новозера (один берег «низкий и болотистый», где собирают клюкву и морошку, другой - лесистый и
высокий, «где грибы и малинники и всякая боровая дичь») и острова Сладкий («небольшой, но совершенно плоский и очень зеленый островок»). В
рассказе идет речь о состояния острова в начале 1960-х гг., и звучит авторский горько-ироничный комментарий по этому поводу: «Догнивают на корню и рушатся березовые аллеи. Догнивают и разваливаются всевозможные
постройки, постепенно исчезает разное мелкое имущество. Все оно не бесхозное, все где-то зарегистрировано, занесено в книги, но бывшим хозяевам
оно теперь ни к чему, а передать его тем, кому оно необходимо или может
пригодиться, они не удосужились. Вероятно, когда все служебные помещения, жилые дома и прочие постройки догниют, а имущество будет до конца
расхищено – все будет просто списано по акту, как непригодное. Так у нас
часто ведется» (1: 560). Намечена и перспектива использования территории
острова как дома отдыха «леспромхоза или Вологодского отделения Союза
писателей», или в целях развития ближайшего колхоза, который «организует
здесь крупную утиную ферму».
В
реальном
пространстве
внимание
героев
и
повествователя
фиксируется на тех элементах, с помощью которых можно наладить быт:
прежде всего, это заброшеннай дом, в котором расположилась семья и где
отцу-писателю даже выделили «кабинет», а еще в одной комнате оборудовали
«птичник». Рациональная организация жизни на острове зависит от взрослых,
особенно важна здесь роль матери, занятой тем, что чистит бесконечную рыбу, готовит еду, стирает и т. д. Но мать – персонаж, для которого граница
между реальным и идеальным мирами не является непроницаемой. Сладкий
остров открывает в ней дар, который в семье раньше не видели – наблюдательность, чуткость ко всему новому, умение замечать в обыкновенном чудесное: «богатую, узорную» тень от лебеды, «как от диковинного цветка»,
сходство леща с лосем, а плотвы с сыроежками. Она относится ко всему вокруг как живому и одухотворенному и «заставляет прозреть» остальных: «Мы
купались ежедневно и утром, и днем, и вечером, а почувствовали всю
прелесть лишь после того, как выкупалась в озере мать и, выкупавшись,
повернулась к озеру и поблагодарила его, а затем наклонилась к воде и
поцеловала ее» (1: 563).
Рядом с матерью довольно нелепой выглядит фигура отца, полностью
погруженного в рыбную ловлю, запасшего еще в Москве спиннинг и разнообразные снасти вплоть до специальной «мотыльницы». Отец берет на себя
роль добытчика, кормильца семьи и не может смириться с тем, что сыновья
(особенно маленький Миша) удачливей его, что на удочку-хворостинку,
насадив на крючок червяка из спичечного коробка, мальчик сумеет поймать
крупного леща, «присваивает» добычу («Как это я успел вовремя сачком
подхватить. Если бы не я, нипочем бы тебе, сынок, леща не вытащить на
такую удочку» (1: 565) и три дня не берет Мишу с собой. Сладкий остров
будто сопротивляется отцу, и не только как рыбаку, но и как писателю:
«Отец, конечно, писать не смог, здесь было слишком хорошо, и это ему
мешало. Ему
всегда
что-нибудь
мешало: слишком хорошо
- плохо, и
слишком плохо - не хорошо» (1: 562).
В целом события, происходящие в реальном пространстве, освещаются
повествователем иронически: кроме неудачной рыбалки отца («Когда мы
уедем?»), это еще история об отдыхавшем на Сладком острове поэте, долго и
основательно чинившем лодку, которая развалится на части при спуске на
воду («Сударева лодка»), это комический сюжет рассказа «Тысяча первая
песня» о том, как вся семья бестолково гоняется за сбежавшим «гениальным»
петухом и т. д.
Однако уже в описании реального пространства видны элементы идеального пейзажа (чистый «стерильный» воздух, «мягкая» вода, абсолютная
тишина, неподвижное спокойствие): «Приехали мы туда поздно вечером, и
это особенно усилило впечатление удивительной устойчивости, неколебимости всего, что нас окружало. Воздух был неподвижен, вода тоже. На Новозере даже ряби никакой не было, не только волны <…>. Деревья стояли на
земле прочно, ни один листочек не вздрагивал. <…> Комариный писк воспринимался, как вечный шум в морской раковине, как пенье самой земли. Он не
нарушал тишины, а только усиливал ее» (1: 560).
На этом фоне особенно заметными оказываются суетность и прагматизм, тщеславие и эгоизм, бессмысленность действия ради действия и творческое бессилие. В этом отношении интересны рассказы «Крапивное семя»,
«Каменная гряда», и «Сударева лодка», в которых герои-островитяне поновому решают нравственные проблемы, переосмысливают ценности, казавшиеся очевидными на большой земле.
В «Крапивном семени» создана развернутая метафора зла, которое
имеет на острове «природное» воплощение – «жирная, ядовитая» крапива и
прячущиеся в тени ее листьев комары. Но первая же строка рассказа смысл
этой метафоры разъясняет: «Недобрых людей в народе называют крапивным
семенем» (1: 578). И заключительный эпизод рассказа прочитывается с учетом переносного значения образа: «Ударишь палкой по кусту - действитель-
но комары. Ударишь по другому - больше того. Но только в тени. На солнце
днем комары не хоронятся, как, впрочем, всякая нечисть. Так вот ты какое,
крапивное семя! Разыскали мы косу и скосили всю крапиву вокруг дома.
Честное слово, легче жить стало. Только надолго ли? Разве всю нечисть
можно извести?» (1: 579). А. Яшин убежден в том, что каждый человек (и
взрослый, и ребенок) несет личную ответственность за свой дом и должен по
мере сил активно противостоять злу.
«Каменная гряда» - рассказ о поисках смысла жизни и своего места в
мире. Внешний сюжет сводится к тому, как отец ищет «кривоколенный
озерный переулок», в котором ему повезет с уловом, а мальчики в трех метрах от берега, там, где накануне «колхозники зачистили все дно неводом»,
таскают одного за другим лещей. Предваряет этот сюжет эпиграф, настраивающий читателя на восприятие философского подтекста рассказа: «Всю
жизнь ищет каждый свою каменную гряду, каменную гряду жизни. Не всякий ее находит» (1: 582).
В рассказе «Сударева лодка» объект авторской насмешки – немолодой
поэт, «неторопливый, спокойный и просветленный», «благостный и довольный собой», который занят, казалось бы, важным делом. С терпением и
упорством, даже «с упоением» он ремонтирует лодку, меняет уключины, вытесывает новые весла, но сам не сделает попытки выйти на ней в озеро, а
воспользовавшиеся судёнышком рассказчик с сыновьями нахлебаются воды.
Эта история завершается постановкой вопроса, имеющего для Яшинаписателя важнейшее значение: «Ненужная бессмысленная работа! Неужели
он так и стихи пишет? Для чего, для кого?» (1: 582). Смысл жизни в том,
чтобы оставить след (заметим, что поэт, даже плавая, его не оставляет, что
поражает рассказчика и позволяет уподобить его одноклеточному, переливающейся амёбе). Любой труд – творчество, а результат работы настоящего
художника способен сделать мир лучше.
Идеальное пространство цикла «Сладкий остров» неоднородно.
Во-первых, стоит сказать об ожиданиях семьи, выбравшей остров
Сладкий для летнего отдыха, и строящей догадки относительно его местоположения. Сладкий остров в перспективе путешествия не связан с его реальным местоположением. Повествователь в первом рассказе цикла соотносит
его то с Сиверским, то с Бородаевским, то с Белым озерами: «Почему-то
представлялось, что этот остров находится вблизи Кирилло-Белозерского
монастыря, куда в свое время не раз наезживал Иван Грозный, где была
заточена одна из его жен и отбывал ссылку архиепископ Никон; либо этот
остров около другого архитектурного памятника русской старины - Ферапонтовского монастыря, в котором еще и поныне живы фрески гениального
Дионисия. Казалось даже, что Сладкий остров находится на самом Белом
озере» (1: 558). Так на гипотетическом уровне («Мы не знали, куда едем, какой-такой необитаемый Сладкий остров вдруг обнаружился в Белозерье» (1:
558) Сладкий уже вписывается в общий контекст русской истории и культуры.
Во-вторых, это легендарный хронотоп, создаваемый за счет образа
Кирилло-Новоезерского монастыря на острове Красный и соединенного с
ним в одно пространственное целое при игумене Феофане (конец 18 – первая
треть 19 вв.) Сладкого острова в их исторической ретроспективе. Монастырь
в рассказах Яшина являет собой пример нерукотворного чуда, поднявшегося
прямо из вод: «Красного острова, по существу, не было и нет - ни клочка голой, не огороженной камнем земли. Просто посреди озера вознесся к небу
сказочный град-крепость, будто один расписной волшебный терем, подобие
которому можно найти лишь на самых замысловатых лубках и древних иконах. Он был весь "как в сказке" и в то же время был на самом деле, существовал, красовался» (1: 559). Это описание прямо связано с легендой о возникновении монастыря на том месте, где в 1517 году Кирилл Белый, инок
Корнилево-Комельского монастыря, увидел знамение Господне в виде огненного столба над островом Красным. В первом рассказе цикла воссоздается и история острова Сладкий, служившего при монастыре местом проведе-
ния ежегодной Алексеевской ярмарки с 1649 до 1892 года, когда она была
переведена в Белозерск. Именно самые распространенные ярмарочные товары, согласно приведенной в первом рассказе версии местной легенды, дали
название Сладкому острову: «А на примыкающем к монастырю <…> островке господствовало и процветало православное купечество. В престольные праздники, особенно в дни "Тихвинской", здесь работали и лавки, и палатки, и лотки, бродили шумные коробейники - шла оживленная торговля.
<…> особенно славились новозерские базары сладкими винами и сбитнем.
<…> горячий сладкий сбитень любили все от старого до малого, сладкие
леденцы и пряники тоже. Христолюбивым чадам, только что приобщившимся к святым тайнам и отведавшим сладкого причастия, не менее
сладкими казались и русская горькая, и сивуха. Большие народные гулянья с
торжественными обрядами и недолгие пиры скрашивали нелегкую крестьянскую жизнь - в престольные праздники, на миру, она казалась порой и
обильной и сладкой. Потому будто бы и остров этот стали звать Сладким.
Так рассказывают старые люди» (1: 559).
История монастыря в ХХ веке скорее всего была известна А. Я. Яшину,
с интересом беседовавшему с местными жителями. В 1917 году монастырь
стал тюрьмой для "врагов революции", в 1919 официально «конфискован» у
церкви. В 1930-е и 1940-е годы здесь существовала колония для политических заключенных в системе ГУЛАГа. В 1938 году размещалась Новоезерская ИТК-14, после войны ИТК-6. В 1956 в ИТК-17 был установлен строгий
режим. На острове Сладкий располагались дома сотрудников колонии и хозяйственные постройки. Впрочем, об этом периоде существования бывшего
монастыря в «Сладком острове» сказано чрезвычайно скупо: «Позднее оба
острова были использованы для других надобностей. А сейчас монастырская
крепость пустует» (1: 559). Такая редукция вполне объяснима не столько
нежеланием автора касаться все еще полузапретной в начале 1960-х гг. темы,
сколько внутренней художественной логикой произведения: «Сладкий остров» - преимущественно рассказы о ребенке. Не случайно при публикации
цикла используется такая их последовательность, при которой точка зрения
взрослого доминирует в рамочных элементах (первый рассказ – «Когда мы
уедем», последний – «Спасибо, что разбудил меня»), а внутри этой «рамы»
главное действующее лицо и главный субъект речи – ребенок, даже если его
«озвучивает» взрослый.
Соответственно, третье значение идеального пространства реализуется в восприятии реального топоса Сладкого острова детским сознанием.
Главный персонаж цикла «Сладкий остров» - младший сын, шестилетний
Миша, не вполне окрепший после достаточно серьезной болезни почек. Перенесенная боль, страдание делают героя особенно отзывчивым к тому, что
относится к сфере нематериального. Миша видит и слышит мир в его цветовом и звуковом многообразии и наделяет самые обыкновенные вещи и явления чудесным и волшебным смыслом («Чайка»): «на этом озере все, как в
сказке, все сказочное - и восходы, и закаты, и лунные ночи. И птицы и люди как в сказке» (1: 589). Мише Сладкий остров открывает новое знание о мире
(«Утро»), этот герой проходит обряд инициации («Моряком будешь!»), наконец именно он, пытаясь совершить переход на большую землю, готов выйти
из реального пространства в сферу чистого духа («Лунный мостик»).
«Лунный мостик», сюжетно являющийся кульминационным, имеет
важнейшее значение в смысловой организации цикла. Маленький герой томится по большой земле, он решается в одиночку отправиться на берег, однако, чтобы преодолеть расстояние, отделяющее остров от побережья, ему
нужно пройти по лунному мостику. Аллюзия, отсылающая к евангельскому
мотиву хождения по водам, позволяет рассматривать этого персонажа как
воплощение архетипа дитяти (младенца) и в этом значении включает его в
широкий культурный контекст ХХ века (от Питера Пэна Д. М. Барри и Маленького Принца А. де Сент-Экзюпери до персонажей-детей в прозе Ю. Казакова («Во сне ты горько плакал»), Ч. Айтматова («Пегий пес, бегущий краем моря», «Белый пароход»), В. Крапивина («Брат, которому семь», «Колыбельная для брата» и др.).
Концовка рассказа символична: «Было светло, как днем, стало темно,
как в полночь. Скрылся из глаз большой берег, куда тянуло Мишу. Не стало
видно ни земли, ни озера. А ветерок опять шепнул Мише:
- Не спеши, Миша, подожди до утра. Утром солнце взойдет, и не будет страшно. Все успеешь, подожди до утра!
Заплакал Миша и вернулся домой. Утром ему уже не захотелось на Большую землю» (1: 589-590).
На Большая земле, в мире чужих «больших» людей неизбежно взросление героя, а остров за счет герметичности пространства создает иллюзию застывшего времени, в котором можно всегда оставаться ребенком (и Питер
Пэн, и Маленький Принц – «островные» жители, семилетний Мальчик из
романа Айтматова «Белый пароход» тоже устремлен мечтой к своеобразному
острову – белому пароходу на Иссык-Куле, к которому он уплывет, превратившись в большую рыбу, после того, как взрослые убьют сказку о рогатой
Матери-оленихе).
Именно детское сознание особенно восприимчиво к сказке. Это четвертое возможное измерение Сладкого острова как идеального пространства.
Сказочные мотивы и образы, встречающиеся в разных произведения цикла,
сконцентрированы в рассказе «Мамины сказки (Утро)». Ребенок, «настроенный» на чудо, готов видеть его явление в раскрывающемся на глазах цветке,
в дикой утке с утятами, подплывшей близко к берегу, в стремительном уже,
«черном змее», извивающемся в воде, в щуке «из страшной сказки», застывшей в воде. Однако «самая интересная» сказка не покажется мальчику, этой
сказкой будет пение невидимой птицы в камышах. Мечта о чуде важна сама
по себе, ее принципиальная невоплотимость в форму и цвет завораживает и
влечет к себе. Речь идет о «самом главном», чего, как говорил Маленький
Принц у Сент-Экзюпери, глазами не увидишь, здесь необходимо иметь другую «зоркость» - детского сердца, готового восхищаться каждым мгновением, дарящим маленькому герою ощущение абсолютного счастья.
И еще одно значение острова как идеального хронотопа, перемещающего взрослых героев из пространства быта, каждодневных житейских забот,
в пространство рая, акцентировано в рассказе, завершающем цикл («Спасибо,
что разбудил меня»). Герои выведены за предел функции матери и отца,
сквозной в предшествующих произведениях. Здесь они просто мужчина и
женщина, вдвоем переживающие момент пробуждения души, прикоснувшейся к красоте мироздания, к вечности: «Озеро посверкивало и ликовало
от берега до берега, все насквозь; и оттого, что оно было рядом, мир казался шире и глубже. Луна сияла одинаково кругло и в небе и в озере, только
представлялось, будто в озере отражается ее обратная сторона. <…>
стало слышно, как над головой зашелестели листья, еле слышно зашелестели, а у самых ног, там, где песок и галька, вдруг легонько плеснула вода.
Плеснула, откатилась и опять плеснула. Ночной плеск воды, как плеск времени. <…>
- Прости, что я разбудил тебя.
- Спасибо, что разбудил. Иначе бы я ничего не знала об этих ночах, об
этом нашем мире. Спасибо, что ты не даешь мне спать» (1: 593-594).
Это Мужчина и Женщина вообще, Адам и Ева в райском саду, которые
осознают себя его естественной частью и находят в обретенной истине смысл
существования человека и человечества.
Литература:
1. Яшин А. Я. Собрание сочинений. В 3-х тт. – Т. 2. Повести; Рассказы.
– М.: Художественная литература, 1985.